Они столкнулись всерьёз. В какой-то момент ледяная песня бросила сохранять, начала буквально давить своей силой, своим авторитетом всё вокруг. И тогда же песнь тёплая вспыхнула жарким огнём. Лёд и пламя, свет и тьма, порядок и хаос — они столкнулись в бою, создавая единый контрапункт, не способные передавить друг друга, они переплелись... пока не растаял лёд. Первой весенней порослью, почти незаметно, маленькими шажками сперва одно, потом другое, третье, четвёртое отражение второго мотива затесалось в первый, не ломая, не рождая лишних диссонансов, но размывая, раздвигая, расширяя порядок, даря ему силы, но одновременно разрушая суть.
Но первый мотив не умер. Распадаясь, исчезая, растворяясь в общем хоре, он неожиданно стал его фоном, набирая новую силу, и ты вдруг понял, что это не только человечество, возводящее города, но и неумолимые законы вселенной — это тот порядок, что властвует над всяким хаосом, тот порядок, без которого даже хаос был бы невозможен. И этот порядок не может проиграть, пусть даже и не побеждает, но рано или поздно возьмёт своё. А второй мотив... он победил, но такова была его природа, что победа эта принадлежала множеству мотивов мельче, которые он поддержал, с которыми вместе распался, точно костёр, что рождает искры, которые создают новые костры.
Всё кончилось на полуноте, оборвалось, исчезло, стихло в белой дымке, оставив вас в тишине.
— "Жизнь" мэтра Фламеля, — тихо сказала Эбби.
— Он создал её через триста лет после своего главного шедевра — философского камня, — добавил Эшер. — Вернулся после долгого поиска вдохновения — и написал в один день. Мэтр Орландо говорил по поводу этой картины, что "некоторые тайны должны остаться тайнами" — и боле ничего.
Тем временем, белая дымка, подсвеченная — ты только сейчас это осознал — таинственным зелёным, отступила, уступила безграничному простору, рассеялась, не дав тебе толком осмыслить увиденное... И этот простор, вся его красота, рассветная, светло-жёлтая, на фоне которой кружились сверкающие энергии и материи, даже не изображающие, а моделирующие мироздание... Этот простор — ты невольно сжал руку Ханны — вызвал однозначные ассоциации. Вызвал полную уверенность, что автора следующей картины ты знаешь.
Могущественный чародей, не желающий уступать величайшему дракону. Человек, который гасил звёзды. Некогда повелитель не-смерти, но выбравший в итоге не-жизнь. Иномаг, перед чьей волей склонялись божества. Алхимик, сама фамилия которого, по словам Марка, символизировала творчество. Существо, которое столкнулось не просто с ушедшей, а с вернувшейся — и победило. Тот, кто некогда разделил саму иномагию на сферы, — Ивицер Творцев создал следующий шедевр. Воля его, творящая широкими мазками, разум его, величественно отмахивающийся от деталей и смотрящий в самую суть, присутствие его, слишком тёплое, живое — ты узнал бы их из миллиона.
Ивицер говорил с вами через эту картину. Его мыслеобразы были сплетены причудливо-гармоничной вязью. В отличие от остальных, от всех предыдущих творцов, он не разменивался на... художественность? Это было всё ещё творчество, но совершенно иное. В отличие от "Тайны", каждая частица стиха Ивицера несла прямой смысл, но порой столь головокружительно глубокий, что... По сравнению с "Явью", единственным украшением картины был сам стиль, внутренняя гармония значений, а не внешнее ощущение. "Перемены" были полны смысла, но субъективного — Ивицер же воссоздавал чёткую объективную картину, точно отрицая саму суть художественности... или иронизируя над ней? "Жизнь" была полна жизни, звуков, яркости, эмоций! — здесь лишь бесконечный золотой рассвет видели вы глазами. А не глазами...
Смысл переливался перед вами, дистиллированный, полный сущностей и связей, отношений и примеров. Это было знание, знание глубокое, знание, совмещающее и соотносящее между собой три... вещи? Явления? Процесса? Границы между понятиями стирались.
Вновь ты видел поглощающий миры хаос — оказывается, магию Ивицер объяснял частицей своего... произведения? Ты видел суть чудес, но видел и их форму. Видел их происхождение. Неведомо откуда, но Ивицер знал, как создавалось волшебство, точно стоял у Мерлина за спиной. Ты узнал, как сплетается магия с живым и неживым, обращаясь магическими созданиями и артефактами, видел, как из живого же сотворяются волшебные палочки, узнал о глубинном смысле резонанса палочки и её владельца, понял, почему именно палочка-жезл и каким образом...
...другая вещь была совсем иной, но в то же время глубинно близкой первой. Они были творениями одного человека — Мерлина, не просто иномага и алхимика, но и элементиста самой жизни. Ты узнал её сразу — изначальную эссенцию, что держала "в кармане" Ханна. Но ты никогда не думал, что... И как... Она была шедевром! Она была чем-то восхитительно тонким, удивительным балансом, но не присутствия, а отсутствия, балансом самих возможностей, потенциалов, а чтобы создать её, нужно было...
...третья вещь не была творением Мерлина. Но она определённо использовалась в творении его творений — в Ковчеге. Эту вещь создал сам Ивицер, и раньше ты не видел её вживую — лишь в воспоминаниях. Конверторы лучей Велисо. Они были прекрасны! Удивительно просты, но столь же и сложны, фундаментальны, касающиеся самой реальностности, чем-то невыразимым, созданным из частей, которым не было имени, фактически из чистых смыслов, воплощённых в бытие волей великого алхимика, его пониманием и далёкою мечтой. Безусловно, они были творением, сопоставимым и с изначальной эссенцией, и с жидкой Фаэр. Гениальность Ивицера была в том, как именно он создал конверторы, как расплёл обычную реальность и сплёл из её элементов (тех самых, которые воплощают чистые боги) нечто новое, ничем не жертвуя, кроме времени, как с помощью одного лишь понимания, столь глубокого понимания, что...
Ты понял всё во вспышке озарения. Это действительно было художественным произведением! Не объяснением, не учебником — отнюдь! Ивицер сделал это ювелирно, так же, как сплетал конверторы, так же Мерлин балансировал возможности и извлекал Чудо из чудесных компонентов и деяний. Ивицер недоговаривал. Он скрыл, обрезал, обкорнал полное знание, как, таким ровно способом, чтобы у вас и — ты уверен — даже у алхимиков уровня Фламеля не возникло полное понимание, каким же образом создать изначальную эссенцию, Фаэр или конверторы. Вы получили воистину основательное понимание, что такое эти три вещи, постигли их связи друг с другом, неочевидные соответствия и общие принципы, лежащие в их основании... но ни на йоту не приблизились к их созданию. Не было даже идей, как начать! Полное отсутствие деталей и избегание, казалось бы, очевидных аспектов превращало едва ли не готовый навык высшей алхимии, который смог бы принять каждый иномаг, в прекрасный, но бесполезный предмет искусства.
Потрясающе красиво — и потрясающе обидно. Смысл погас в вашем сознании, оставив болезненное ощущение недосказанности, пустоты, разочарования, бессилия, как будто само чудо выскользнуло из ладоней!
— "Чудеса" мэтра Творцева, — с ноткой восхищения назвала картину Эбби. — Мэтр Орландо отзывался об этой картине как об "очень красочном диссонансе" и добавлял, что в мэтре Творцеве пропадает гениальный художник.
— Ивицер Творцев нечасто заглядывает к нам в домен, — вздохнул Эшер. — Мы... не уверены, можно ли считать его одним из нас, но его вклад в искусство Разноцветья огромен. Всего три картины принадлежат его перу, и каждая — выдающаяся в своём роде. Тем приятней встретиться с его братом, — лёгкий поклон в сторону опешившего Марка, — и показать ему сторону Ивицера, о которой редко вспоминают.
— Я... спасибо? — нашёлся Марк.
— Вы видите больше многих, Марк Творцев, — глаза Эшера блеснули, точно два изумруда. — Будьте осторожней с этим пониманием.
Тот молча кивнул. Ты и прежде чувствовал, что Марк не так прост, каким кажется. Было в нём что-то особенное, как и в каждом из вас. Жёсткая энергия Джинни, твоя... твоё стремление к свободе, наивная инаковость Луны, тихий, глубокий омут Грэма, практичная эффективность Сэма, безграничная эмпатия Джулии, гибкая сила понимания Эллы — и Марк, кажущийся обычным не навыками, а скорее личностью. Конечно, обычным он не был — брат Ивицера априори необычен и ярок. Эту яркость ты пока не видел, но и знаком ты с Марком — чуть. Будет время увидеть, как направить его на твою... на вашу с Ханной пользу.
Жёлто-рассветное небо потемнело, пооранжевело и пропало во тьме. Не полной в этот раз: внизу угадывались очертания. Угадывалась — фигура. Призраками вы парили над ней — эта картина ненавязчиво контролировала ваше положение.
Фигура в плаще наощупь пробиралась сквозь каменистую равнину во мраке под небом, закрытым тучами. Бедный человек — уверенность, что это человек, транслировал автор картины — спотыкался и падал, а потом и вовсе упал в яму... умер. Всё? Не всё — вы услышали голос. Это был женский голос, смутно знакомый, дрожащий, усталый... однако уверенный.
— Мы были одни. Они ушли или погибли — Мерлин, Моргана, перворождённые, чистые божества, великие духи. Мы так и не узнали, что с ними сталось. Должно быть, кто-то умер, кто-то покинул нас путями иномагов... Они сгинули. Все. Впервые со своего рождения мы, люди, стали одиноки. Не было кому нас направлять, не было кому нас учить — мы остались сами по себе с осколками знаний великих, с их артефактами и смутным пониманием их помыслов. Мы умирали.
Картина плавно смещала точку зрения, демонстрируя мёртвых людей во мраке. Как же их было много! Одиночество и горестная обида на тех, кто оставил их во мраке. Боль. Страх. Сомнения. И нежелание сидеть на месте, жажда идти дальше, пробовать, спотыкаться, падать, подниматься, порою умирать... Ты видел, как они умирали — фигуры во мраке, мужественные, но слабые. Не все. Были и те, кто выживал.
— Они оставили нас. Мы остались без надежды на чужой свет, на чужие чудеса, на то, что нас спасут. Вы видели это, братья и сёстры. Многие из нас помнят — те, кто ещё здесь. Нас ввергли во тьму.
Вновь вы парили над медленно петляющей во мраке фигурой. Но вдруг фигура остановилась. Остановилась — и простёрла перед собой руку. Неуверенно, дрожащими пальцами сделала жест. Над ладонью зажёгся огонёк. Маленький оранжевый огонёк, не способный даже разогнать тьму.
— Прометей дал нам огонёк, — тихо сказала повествователь. — Мы были одни, но больше не во мраке.
Огонь над рукой разгорался, и вот уже фигура в тёмном плаще огляделась и с новой уверенностью пошла вперёд.
— Мы разожгли его, их пламя. Мы зажгли первые светочи. Мы отделили тьму от света.
Смутные тени, силуэты жуткие и определённо иные увидел ты на границе освещённого круга. Шугаясь их, постоянно оглядываясь, человек шёл вперёд.
— Мы увидели тьму, но и тьма увидела нас. Мы всегда помнили о терпеливом ожидании видящей тьмы. Мы боялись. Мы не остановились и не потушили пламя. Мы умирали.
Чёрные щупальца рывком высунулись из-за камней и утянули человека во мрак, потушив его огонь. Вновь картина показывала вам множество людей. Кто-то смог отогнать тьму огнём, кто-то — нет. Но вот два человека... приблизились друг к другу. Остановились, смотря на огни друг друга. Шагнули навстречу.
— Пора одиночества прошла. Мы нашли друг друга. Нас было мало — выживших, научившихся прятаться и не погасивших всё-таки огни. Мы были слабы. И тогда, когда первые из нас пошли по дороге вместе, всё изменилось.
Один за другим люди находили друг друга. Огни их соединялись, пока над равниной не зашагали тысячи людей с рукотворным солнцем над головой. Иногда мрак всё же ухватывал кого-то на краю света, однако чаще люди успевали прийти на помощь друг другу. Вспышкой ты понял, о ком говорил автор. Иномаги. Она говорит о вас — о тех, кто не остановился, кто, как ты, как Ханна, как Райс, как Фло жаждали большего, пусть даже не было уже "великих", чтобы научить!
— Мы идём по этой дороге вместе, братья и сёстры. Иномаги, волшебники, элементисты... Мы остались одни — одни во мраке открытого листа, одни перед ветром перемен. Теперь я спрашиваю вас, почему мы ещё живы и что должны делать, чтобы продолжать идти? Вы знаете ответ.
Да. Ты держал за руку Ханну. Ты знал ответ.
— Мы должны держаться вместе. Наше пламя тем ярче, чем больше нас. Мы творцы — те из нас, кого отыскало Разноцветье. Почему же мы замкнули наши границы? Почему же мы неизвестны для внешнего мира? Почему наш свет столь одинок? Вы знаете, о чём я вас прошу. Мы можем быть больше. И мы будем! Мы разделим свой свет с другими, как делили первые из нас, те, кто впервые набрели друг на друга в вечной тьме. Мы заставим воспылать его, как десятки тысяч солнц! И тогда мы станем чем-то большим. Все мы — и каждый по отдельности.
Эмоции и мысли пробегали перед твоим взором. Автор не поскупилась. Она вложила всё, что в ней было, весь огонь в это послание. Послание к единению, послание к открытости, послание против одиночества и против тьмы, какой она её видела. Это была и точная аналитика, и яркие чувства, и ощущение собственного бессилия... Ты смотрел на людей, соединяющих пламя воедино, и понимал её. В этом ваша сила — сила людей. В способности разделить груз друг с другом и способности светить вместе. Ты не один. И никогда не будешь.
— Мэтр Сивилла Трелони, — молвила Эбби, — была наречена Открывательницей Разноцветья. Одна из основательниц, она никогда не считалась одарённой художницей; она — талантливый организатор, одна из тех, кто собрал разрозненные кружки воедино, помог нам осознать себя как творческое общество.
— Это послание, — подхватил Эшер, — никогда не задумывалось как картина. По уровню исполнения оно и не тянет на неё, но здесь роль играет скорее... бесталанность мэтра Трелони, чем её нежелание. Она создавала это послание несколько лет. Упорный труд и искренность заменили творческую жилку и масштаб, присущий подлинным художникам. После этого послания мы начали открытые выступления и выставки во внешних мирах, а многие отправились искать учеников и подмастерий — не завлекать к нам уже состоявшихся творцов, как было раньше. Трелони удостоилась звания мэтра, после того как безымянный критик оценила её послание тем, что вставила шестым в эту коллекцию.
— Мэтр Орландо считает, что мэтр Трелони не менее художник, чем все мы, — добавила Эбби. — Только её творение — не картины, не зримые шедевры, а само Разноцветье — все мы как единое целое, и это послание символизирует не только вклад Трелони, но и само наше становление.
— Мы несём пламя своей души друг другу и зрителям, а не держим при себе, — улыбнулся Эшер. — Жаль, что мы поняли это слишком поздно... Как многие линии не успели с нами познакомиться? Скольких не успели забрать из гибнущего листа? Сколько будущих художников не вдохновилось нашими работами? Больше семи полотен вдохновлены "Посланием", а сколькие изображают мэтра Трелони — не счесть.
— Но есть люди, никогда не бывшие художниками, — с лёгкой отрешённостью сказала Эбби, пока картина растворялась во мраке, — которым посвящено больше картин. "Послание" Трелони привлекло к нам многих великих, которые ещё не оставили лист и Древо. Ивицер Творцев, Модрон и Моргана... Игнотус Певерелл. Но есть и те, кто никогда не бывал у нас, люди великие и полностью обделённые талантом художника.
