Воин тем временем затормозил, развернулся обратно, и коротко гаркнув что-то молодому, вновь кинулся. Я уклонился и в свою очередь бросился на юнца, который успел сделать мне навстречу лишь два шага.
— И чего Вам обоим не сиделось спокойно лишние полночи? — проговорил я сквозь зубы риторический вопрос, когда пронзил ему горло.
Вожак, когда увидел, что остался против меня в одиночку, перестал безоглядно кидаться (собственно, не сомневаюсь, что он делал это лишь для того, чтобы связать меня боем и дать возможность остальным нанести мне удар), а его движения стали более осторожными.
Он сделал несколько пробных замахов, и все они ушли мимо. Поняв, что я ему не по зубам, боец решился на рискованный и неожиданный шаг. Подпрыгнув вверх на полметра, орк крутнул в воздухе топором, но удар нанёс не им, а выкинутой вперёд ногой. Спасла меня лишь скорость — иначе этот средневековый каратист имел отличные шансы сломать мне своей пяткой все рёбра, а то и хребет.
Подобный кульбит не мог обойтись для него без последствий. Спасая от перелома вторую ногу, он и её выбросил вперёд, и потому грохнулся об землю пятой точкой. А затем попытался повернуться ко мне и одновременно как-то встать, сам прекрасно понимая, что не успеет. Но этот орк и в самом деле был воином, он дрался до конца и даже стоя на коленях, попытался ткнуть меня топором.
Тычок ушёл в никуда, а я в ответ разрубил ему голову — пусть и был он достойным противником, но жалеть того, кто нападет впятером на одного, я не собирался.
Забрав лук обратно в сагайдак, я с сожалением вздохнул: орочьи топоры — прекрасный трофей, но мне его не унести. А ведь ещё где-то недалеко лежат восемь туш гончих, шкура каждой цениться очень даже высоко...
Жадность, напомнил я себе, очень плохое качество — всё мне с собой не унести (одни доспехи Бронила весили, как все эти пять топоров). А вот бережливость — хорошее. Собрав оружие поверженных противников, я отнёс его под ближайшее дерево: авось в траве и не найдут, днем загляну назад и заберу.
Последние версты пути мне орков уже не встречалось, а варгов — только та стая, что я положил в начале похода. Причём на шкурах можно было сразу ставить жирный косой крест, от них остались лишь ошмётки — на месте битвы пировала стая глорхов, весьма довольных нежданным угощением.
Можно было, конечно, их пострелять, но разборок на сегодня мне уже хватило и морально, и физически. Видя, что тиранозаврики не обращают на меня внимания, я обошёл их на расстоянии полутора сотен шагов и скоро снова был у ворот.
— Бруно, это я! — гаркнул я в темноту, предупреждая дозорного о своём появлении.
— Азшар?! — удивлённо воскликнул варантец, аккуратно выглянув из-за столба. Вид здорового бугая в тяжелом доспехе, пугливо вглядывающегося в темноту мог, конечно, рассмешить, но, во-первых, смеяться было не с чего — скоро война, и вид Бруно навеивал скорее печаль, а во-вторых, в орочьих землях и в самом деле было чего бояться.
— Всё в порядке, — успокоил я стражу, подходя к пограничному пункту.
— Что там? — жадно спросил Мейзис, вскакивая с травы.
— Дикое место, — ответил я чистую правду.
— А успешно сходил? — продолжал допытываться кучерявый стражник.
— Вполне, — пожал я плечами, — Ни пуха, парни...
— К демонам, — ответили оба. Каким бы ни был коротким наш разговор, стражники хоть немного, но приободрились — знание о том, что мир позади них не настолько уж и страшен, подняло им настроение.
До Лагеря я добрался ранним утром, когда рассветное солнце уже вступило в свои права, но рудокопы ещё только-только принялись за готовку завтрака. Обычно в это время бароны ещё спали, но теперь все люди на ответственных постах вставали очень рано, а ложились далеко за полночь, и первое, что я увидел, когда перешагнул порог резиденции Гомеза — оплеуху, которой Бартоло награждал захудалого мужичонку в фартуке повара.
— Болван! — свирепо прошипел Бартоло, — Рудный Барон встал, а у тебя ещё ничего не готово? Ты, может, к шныгам захотел, Омид?..
Дослушивать, как распекают нерадивого работника, я не стал и, приветственно кивнув щеголю (тот лишь раздражённо пожал плечами), отправился в большой зал.
На завтрак, он же утренняя планёрка, явились три четверти всех командиров высшего и старшего звена. Хмурые плохо выбритые лица не выразили никаких эмоций на моё появление, если не считать Гомеза и его заместителя — те буквально впились взглядом в рукоять двуручника за моим плечом.
— Завтрака не было? — поинтересовался я.
— Бартоло обещал очень скоро, — сказал Шакал. — Эти голодранцы совсем охамели. Осмеливаются медлить, когда важные парни жрать хотят.
— И хорошо, что не было, — уведомил я собравшихся, снимая рюкзак.
И только тут все заметили двуручный меч за моей спиной. Заметили — и узнали.
— Снежная Гроза! — воскликнул вдруг Катэр. — Ты его нашел, да?!
— Что с Бронилом? — резко спросил Скорпио, пожирая взглядам оружие, которое я снял с перевязи и уложил на стол.
— Мёртв, — прямо ответил я, раскрывая рюкзак и двумя руками бережно вынимая отрубленную голову. — Даже ему был не по зубам этот противник.
При виде изуродованной головы некогда третьего человека в Лагере все побледнели, но никого, как я опасался, не вырвало. Все молча смотрели, как я ставлю голову на стол.
— Он попал под проклятие некроманта, когда полез, куда не надо, — пояснил я, вытаскивая поочередно кольца, чашу и доспехи. — Надо бы его похоронить по-человечески. Каким бы ни был он человеком, но за свои грехи расплатился ещё здесь. Стать нежитью — судьба страшная.
— Иннос защити, — пробормотал кто-то еле слышно.
— Да, — сказал Скатти, — Упаси Иннос от такой судьбы.
Все молчали. Каждый вдруг резко представил, что это его могут проклясть и поднять в виде зомби. Возможно, в часовне Инноса с этого дня прихожан прибавиться.
— Бартоло, вина! — вдруг рявкнул во весь голос Гомез. — Живо! Бочку!
Через полминуты перепуганные до смерти слуги торопливо вкатили в помещение бочку. Один свирепый взгляд Гомеза на них — и они тут же испарились из зала.
— Шрам! Шакал! — коротко приказал Гомез своим наиболее сильным и верным соратникам.
Оба здоровяка быстро перехватили бочку, выбили из неё дно и за какую-то минуту наполнили чаши и кружки.
— Бельджар раздери! — произнес Бартоло, входя в обеденный зал.
— Не упоминай, — попросил его Шакал.
— Так, — тяжело сказал Гомез, неотрывно смотря на голову человека, с которым вместе планировал захватить Милленталь. — Плохая ему выпала судьба. Он потерял своё богатство, свои земли, свою власть, свою свободу, а затем и умер очень плохой смертью. Боги не были благосклонны к тану Бронилу при жизни, да и он никого не жалел. И ни о чём не жалел... Помянем барона и выпьем за то, чтобы душа его обрела в Чертогах Бельджара тот покой, которого ему не доставало при жизни.
Мы молча осушили кубки до дна.
— Что именно его убило? — задал вопрос Рудый Барон. Никто другой не осмелился бы нарушить тишину.
— В землях орков есть старый склеп, посвящённый тёмным силам. На него было наложено заклятье, которое превращает в нежить того, кто первым в него полезет, а затем делает его стражем этой гробницы.
Я достал из рюкзака артефакт орков (извини, Мильтен, но не юнитор же отдавать) и кинул его барону. Гомез поймал его и осмотрел.
— Да, — буднично ответил барон. — Было что защищать. Артефакт защиты от огня, важная вещь для любого генерала орков. Для дикарей оно многое значит... Азшар, отнеси сейчас Корристо голову Бронила, тот похоронит его, как следует, чтобы никаких проклятий на нём вообще не осталось. И сразу же назад, как раз завтрак подадут. Если аппетит ещё ни у кого не пропал.
Выйдя из резиденции, я сразу же заметил нервно бродящего по двору Мильтена. Тот, увидев меня, сразу же подбежал настолько быстро, насколько ему позволяла мантия.
— Ты ведь был там, да? — возбуждённо спросил маг.
— Нам надо к мастеру, — уведомил я его.
Не говоря больше ни слова, Мильтен схватил меня за руку и потащил в часовню.
— Азшар вернулся, мастер! — крикнул во весь голос юный маг, едва мы только переступили порог. — Он побывал там!
— Не надо так орать, ученик, — спокойно сказал сверху Корристо. — Подымайтесь.
— Я проверил старые развалины, — сказал я, когда мы предстали очам настоятеля, — Бронил был превращён в нежить.
Корристо без всякой брезгливости взял в руки мёртвую голову.
— Плохая участь. Я сниму с него остатки тёмной магии. Ты сделал хорошее дело, но зря так рисковал. А что было в тех развалинах такого ценного?
Я на секунду задумался. Если Корристо можно доверять и верить, что тот не станет использовать юнитор в своих целях, то что будет делать Мильтен, когда узнает, что возможный ключ обретения свободы близко? Гомез, к примеру, вполне бы стал использовать факт обладания таким артефактом в своих целях. А то и продал Болотному Лагерю в обмен на лояльность, не зная о последствиях.
С другой стороны, Четвёрка — люди исключительно разумные. Так что рискнём.
— Юнитор, — сказал я, доставая артефакт. — До этого я видел его лишь на гравюрах.
Старый маг осторожно взял в ладони призму. У стоящего рядом Мильтена широко раскрылись глаза от возбуждения. Да, он действительно видел в этой вещи ключ к свободе.
— Не понимаю... — пробормотал Корристо, со всех сторон изучая артефакт. — Что он там делал?... Где именно он лежал? — последнее уже было адресовано мне.
— В сундуке, у одной из стен.
— Как выглядел этот сундук? — продолжал допытываться маг.
— Обычно — округлая крышка, деревянный, обит железом.
— Вот как... — взгляд мужчины вернулся к юнитору. — Вот в этом вся сила магии Бельджара... и всё её зло. Ксардас мог забрать юниторы и хранить их у себя, а вместо этого он зачем-то оставляет один из них в опасном месте и ставит ловушку...
А ведь и в самом деле, зачем это некроманту? С остальными местами ещё можно списать опасность на естественные причины, но вряд ли кто-то ещё в колонии мог бы наложить подобное проклятие.
— Так, может, он просто не хотел, чтобы юнитор кто-то украл? — спросил я. — Вряд-ли решение сделать ловушку Ксардасу надиктовал Белиар. Скорее, некромант просто перестраховывался.
— Всё равно не понимаю, — покачал головой Корристо. — Ксардас действительно всегда был равнодушен к магическим предметам даже очень большой силы и никогда не испытывал к ним почтения, но зачем он спрятал его там?
— А он мог сделать это из одной только вредности? — решил вступить в диалог Мильтен, которого, очевидно, тоже очень интересовали события давних дней.
Корристо над ответом не раздумывал:
— Никогда. Он выше злорадства. Ксардас безжалостен и бесчувственен, но не жесток.
Погодите, я, кажется, чего-то не понимаю... Итак, начнём с начала — перед тремя магами огня стоит вопрос: зачем Ксардас наложил проклятие на склеп и вообще, когда он это сделал? Согласно моему послезанию, артефакты размещались в углах пентаграммы, и вряд ли такое размещение было случайным. Более того, логично предположить, что они и служили якорями для Барьера... Секунду... А ведь Корристо не на самом проклятии акцентируется.
— А при создании Барьера юниторы были в руках? — уточнил я.
— Нет, Ксардас их разместил в углах гигантской пентаграммы...
— Одним из углов которой является склеп, — тут же закончил я.
— Нет, — неожиданно возразил старый маг, — с чего ты взял? В пяти местах вокруг Старой Шахты.
— Мастер, Вы точно уверены? — осторожно переспросил я.
— Конечно. Я, Сатурас и Нейр помогали ему в создании алтарей — все они были возле Старой Шахты. А когда Барьер был создан, Ксардас их лично забрал.
— И лично отнёс... в какие-то другие места? — озвучил витающее в воздухе предположение Мильтен. — А кто ещё знает о том, что юниторы разбросаны непонятно где?
— Гомезу я сообщил, что там был артефакт орков. Барон сказал, что его использовали орочьи вожди...
— Для защиты от нашей магии, — продолжил настоятель. — Ты очень правильно сделал. Выходит, знаем мы трое. И вот об этом никому ни слова! Вообще никому! Мильтен, даже Драго и Дамароку. Не хочу думать, как начнут экспериментировать с юниторами Сатурас или Юберион, если те попадут к ним в руки.
— То есть, если я правильно понял, до сегодня никто не знал, что юниторы не у Ксардаса? — спросил я.
— Никто! — подтвердил Корристо. — И никто не должен знать.
— Выходит, их надо все собрать и спрятать в часовне? — возбужденно спросил Мильтен.
— Да, это будет наилучшим решением, — согласился Корристо.
В принципе, оба были правы. Но я слишком много знал о будущих (пусть и очень призрачных благодаря мне же, но все же возможных) событиях, чтобы согласиться с ними.
Итак, Ксардас после создания Барьера собрал все артефакты и унёс с собой. Даже если они ему лично и неинтересны, то оставлять в руках дикарей (а он считает необразованной деревенщиной даже магов шестого круга) атомную бомбу в высшей степени неразумно. Затем Ксардас узнает что-то такое, что заставляет его сменить божественного покровителя, а юниторы он ставит в очень защищенных местах. Склеп и замок защищены нежитью (почти наверняка, лично Ксардасом и созданной), ущелье троллей и монастырь — громадным количеством тварей. Только один артефакт размещён в относительно "лёгком" месте. Хотя, с другой стороны, тот послушник, которого туда направили, там сошёл с ума, да и лес над Болотным Лагерем кишит тварями по мракориса включительно. И что самое главное, все пять юниторов — в лучах огромной пентаграммы, о которой я УЖЕ проговорился Мильтену.
Вспомним события игры от начала второй главы. Болотники узнают, что буквально над их головой находится юнитор, и посылают своего человека, а затем и Безымянного, его добыть. Затем Юберион проводит ритуал, который его убивает, и Кор Ангар передаёт артефакт Сатурасу. Причём не столько из надежды, что маги Воды разнесут в клочья Барьер, сколько для того, чтобы его не похитили сторонники Кор Галома.
Относительно Юбериона неясно лишь, кто ему сообщил об юниторе, но вполне вероятно, что лично Спящий. И что ясно наверняка — Юберион знал о расположении лишь одного юнитора, иначе бы Стражи, невзирая на потери, добыли бы все пять, а уж затем стали бы пробуждать Спящего (хотя и 20% — ый результат неплохо "удался").
Когда Сатурас получает в руки юнитор, он сразу же задается вопросом, зачем Ксардас их разбросал? Полного ответа он не получает (иначе бы сразу оставил идею взрыва Железной Горы), но догадывается, что не просто так. Более того, он тоже не знал, где юниторы, иначе наёмники бы их добыли даже быстрее Стражей. Быстро начертив пентаграмму, он узнаёт, где остальные хранилища, но выделить все силы на их нахождение опасается — впереди война со Старым Лагерем, хотя до этого ничего её не предвещало. И едва Безымянный приносит ему все юниторы, как маги Огня погибают, Старая Шахта рушится, а немалая часть заключённых отправляется на тот свет во время междоусобицы.
Один забранный юнитор выводит из игры Болотный Лагерь, все пять — фактически ставят Колонию на грань голодной смерти: одна шахта разрушена, во второй надо заново начинать производство, а война и не думает утихать. Это если сопоставить события по времени.
