— Если только Александрия, но внутри страны ситуация ещё хуже, чем здесь. Не просто же так христианские монастыри Пахомия появились именно в Египте. Коптос уже в их руках полностью и стал рассадником фанатиков. Александрия, конечно, продержится ещё долго, но остальную страну уже не спасти, а значит, обречена в конце концов и она. В Малой Азии, ты сама знаешь, положение тоже далеко не блестящее, хоть и получше, чем в Египте и здесь. Если вы не хотите перебираться на Запад, то я бы посоветовал Элладу. За неё тамошний народ будет бороться упорно, да и мы тоже в стороне не останемся. Запад — тем более, а ему помогут и наши западные собратья.
— Ты говоришь о тартессийцах? А вы сами не из них ли часом?
— Это близкий и родственный нам народ, но сюда и даже в Элладу ему тянуться слишком далеко. Нам с нашими возможностями — проще и ближе.
— Так вы что, те самые атланты, которых боятся все варвары на востоке и юге? — это жрица спросила уже шёпотом и вытаращив глаза.
— Ты догадлива, благочестивейшая. Те самые, тапробанские. Кому же ещё гром и молнии за вашего обленившегося Юпитера метать, как не нам? Но надеюсь, ты хорошо понимаешь, что гелиопольцам и всем прочим лучше знать о гневе вступившегося за вашу богиню Юпитера? А мы вам — просто померещились. Может, от жары, может, от духоты, а может, и от утомления богослужебными обрядами. Ещё некоторое время померещимся, пока опасность не минует, а потом исчезнем, как и все миражи.
— Давненько уже я не наблюдала настолько добротных миражей! — улыбнулась жрица, скосив взгляд на активно кокетничающих с бойцами храмовых иеродул, — А нельзя ли так же померещиться и в Афаке?
— Там мерещится другая наша группа. Но всё это временно, благочестивейшая, а насовсем эллинистические культы на семитском Востоке не спасти. Поэтому не надейтесь на защиту Юпитера и впредь, а воспользуйтесь вот этой отсрочкой для спасения всего, что должно быть спасено, из того, что можно спасти. Или в Элладу, или на Запад, за которые и будет вестись основная борьба. Там — другой народ и другие перспективы.
— Понятно, — она наморщила лоб в раздумьях, — Казна храма не так велика, если на константиновские солиды мелочь разменять. Хотя бы за это Константин благодарности достоин — ошибки Диоклетиана учёл. Цены бы ему не было как императору, если бы он и свой же собственный эдикт о религиях так же выполнял, как и эту монетную реформу. Ну, имею же я право хотя бы помечтать и о несбыточном? Главная статуя Венеры в храмовом святилище велика, и её не очень-то увезёшь, но это копия Афродиты Книдской, которых в мире не так уж и мало. Бесценна старинная статуя Астарты у её алтаря, хоть и неказиста в сравнении с новыми. Это — священный подлинник ещё того финикийского храма, который стоял на этом месте прежде. Хвала богам, она не настолько тяжела и громоздка, чтобы её не вывезти без особых трудностей. Тяжела бронзовая Афродита в тартессийском стиле, но это работа жившего полтора столетия назад Леонида Самосского, который не зря прозван вторым Праксителем. Даже не знаю, как с ней быть, но спасти её необходимо.
— Это вот эта, стоящая на выкрашенной в настоящий перламутр раковине? Так что, и копий её нигде больше нет? Меритов, что скажешь?
— Известны уменьшенные, почтенный, но в этом типоразмере не знаю ни одной.
— Две копии настоящего размера изготавливались позднее для храмов Дамаска и Анкиры, — припомнила жрица, — Но это — копии, а у нас — подлинник самого Леонида.
— Хороша, но уж очень тяжела, — проворчал префект, — Да ещё и возни сколько с ней, чтобы ещё и не повредить ненароком. Зачем её вообще такую здоровенную заказали? Подлинник, говоришь, этого вашего второго Праксителя? Ладно, доложу начальству, оно подумает. Не от меня решение зависит, так что ничего не обещаю, но в принципе помочь вам с этим можно. Слыхал, Меритов? Если поступит команда, тебе поручу эту голую бабу на раковине эвакуировать. И смотри мне, если сломаете, поколотите или покорябаете, вас самих заставят сделать такую же новую! — не только все три центуриона, но и половина их бойцов сложилась пополам от хохота, а жрицы впали в ступор.
— Может, упаковать как-нибудь получше? — проблеяла перепуганная главная.
— Да шучу я, благочестивейшая, — успокоил он её, — Ты же должна была слыхать про Луция Муммия Ахаика, который брал, грабил и разрушал старый греческий Коринф? Мы тоже знаем. Вот его и передразниваю, раз уж к слову пришлось. Не пугайся за статую, если команда поступит — в лучшем виде эвакуируем, куда скажешь. Но с одним условием — раз уж она у вас такая уникальная, то на новом месте ты позволишь нашим людям снять с неё точную копию. Или похлопочешь о позволении, если оно будет зависеть не от тебя. Наши могут уж всяко не хуже, но мы ценим и ваши лучшие образцы.
— Ну у вас и шутки! — Мелисса истерически рассмеялась, — А нельзя ли спасти и статую Афродиты из храма в Афаке? Тартессийская, и настолько хороша, что наши копии от лучших скульпторов — только жалкое подобие.
— Так если она тартессийской работы, то в Тартессе наверняка есть её ничуть не худшая копия, а скорее всего, и не одна. Что скажешь, Меритов?
— Раздевающаася купальщица Минура из Конисторгиса. Хорошая копия есть и в Онобе Капской, а заказана и для Нетониса Тапробанского. А в Америке — само собой, два или три экземпляра есть точно. Это не считая малоразмерных, которых полно.
— Тогда, если слишком тяжела, то нет смысла возиться, — рассудил Валодов.
— А если это подлинник? Работе ведь тоже более полувека!
— Подлинник тартессийцы не продали бы. Да и бессмысленно говорить о копиях и подлинниках у тартессийцев и у нас. Мастер, если уверен в успехе работы, делает сразу несколько экземпляров, и какой из них тогда считать единственным в мире подлинником?
Вскоре после обеда из города прибежал местный агент, сообщивший префекту о прибытии в город монахов из Лаодикеи. Их не более полутора десятков, но для захвата и погрома храма Венеры, о котором говорилось открыто, они рассчитывают на помощь со стороны местных единоверцев. Прямо сейчас, конечно, не пойдут — и самим надо с дороги отдохнуть, и подкрепиться, и массовку местную собрать, и пламенными речами её зажечь.
— Да побольше собрать и распропагандировать посильнее, — прокомментировал Валодов от себя, — Они же и на негласную поддержку светской власти надеялись, а с ней — облом. Сами местные христиане тоже от испуга ещё не отошли, а уж в мученики веры эта городская шелупонь не торопится. Разве для этого они веру императорских любимчиков принимали? Принимали, чтобы пограбить, да покуражиться над теми, кому завидуют. К вечеру нужных им нескольких десятков точно не соберут, а с утра эта шантрапа тоже не сразу глаза с похмелюги продерёт. Так что и завтрашний сбор погромщиков — не сразу.
— Знаю я эту бестолочь! — подтвердила главная жрица, — Пока их разбудят, пока они опохмелятся, пока на площадь их соберут, пока вновь накрутят на готовность идти и крушить всё, что им организаторы пришлые укажут — раньше полудня никак у них это не выйдет. Но когда припрутся, ничего хорошего от них ждать не приходится.
— Ничего, нам есть чем их встретить, — ухмыльнулся префект, — Сегодня, значит, отдыхаем, а завтра с утра — за работу. Васькин! Ты со своей пятёркой сразу за ближайшим поворотом ставишь мины и организовываешь дежурство в ожидании сигнала. По сигналу о подходе — готовность взрывать, по второму — взрываете. И готовитесь принять участие в обороне, если это понадобится. Меритов! Ты со своей пятёркой при мне в резерве и самый главный оборонительный рубеж. А ты, Максимов, со своими выдвинешься ещё дальше и разместишься выше дороги на склоне холма. На тебе наблюдение за дорогой, сигналы для минёров, отстрел убегающих, если будут, ну и на шухере, если что. С утра готовите себе место засады, а сейчас ты со своими свободен от всех нарядов, дежурств и охранений.
— Везёт некоторым! — завистливо заметил один из бойцов Меритова, которому как раз предстояло сменить товарища в охранении.
— А ты вместо них полезешь на склон, держась за ежевику и папоротник и моля богов, чтобы не рассыпался растресканный камень под подошвой, когда ты обопрёшься на него? — урезонил его центурион, — Ты видел, какой там склон? Они — не свалятся с него, и худшему из них держаться на нём будет впятеро легче, чем тебе, и вдвое, чем даже мне. И стрелять ещё будут спокойно и прицельно там, где ты будешь обеими руками держаться за хлипкие опоры и молиться. Завтра — твоя очередь радоваться, а сегодня — гордись.
363 год нашей эры, Месопотамия, берег Тигра перед Ктесифоном.
— Тёзка, ну спустись же ты наконец с небес на землю, — Спурий Максим пытался вразумить Максима Эфесского, философа, жреца Митры и настолько влиятельного друга императора Юлиана, что его мнение могло оказаться решающим, — А точнее — не путай их между собой. Путём какого Гелиоса ты призываешь следовать императора, истинного или земного? Если истинного, который пребывает в тонком мире, то с чего ты взял, что путь к нему пролегает по земле? Разве путь к нему — не личное самосовершенствование? И тогда зачем смешивать его с земной политикой и земными войнами?
— К чему ты клонишь, тартессиец? Разве не угодно истинному Гелиосу возврат Востоку его былой истинной мудрости через его объединение с Западом? И кому же ещё исполнить волю божества, как не новому Александру Великому, императору Юлиану?
— С чего ты взял, что именно Юлиану и именно сейчас? Гелиос — вечен, как и все боги. Почти семьсот лет после того прежнего Александра терпеливо ждал и нового на землю не посылал, а теперь он вдруг настолько потерял терпение, что не хочет подождать ещё двадцать лет? Разве не это получается, если следовать твоей логике?
— Но зачем же ждать двадцать лет, когда можно уже сейчас? И разве Александр ждал двадцать лет? Разве не начал он свой поход на Восток при первой же возможности?
— Да, когда надёжно восстановил у себя в Македонии и в Элладе порядок и мог доверить его поддержание надёжному наместнику. И он его именно восстанавливал, а не создавал заново, как его отец, отчего и смог восстановить его быстро. А что унаследовал от предшественника Юлиан? Даже в самой Империи установленный им порядок ещё не окреп и держится только на нём. Подумай сам, Максим, удержится ли порядок в Империи в случае его гибели или потери авторитета от неудачного восточного похода? Не было бы никакого Александра без Филиппа, и не в том задача Юлиана, чтобы повторить деяния Александра самому, а в том, чтобы подобно Филиппу сделать их возможными в будущем.
— Но ведь поход же уже начат и идёт успешно. Мы — у стен Ктесифона. Почему ты решил, что продолжение похода может не удаться?
— Ты судишь по первым успехам. Да, начало прекрасное. Гениальность и личная отвага Юлиана привели к победе, но Ктесифон — это ещё далеко не всё царство Шапура.
— И что может помешать такому же успешному продолжению?
— Два маленьких пустячка, Максим — армия Шапура и местный климат. Разбито городское ополчение Ктесифона и лишь малая часть полевых войск Шапура, а лучшие его войска почти не участвовали в боевых действиях. И это — в основном конница, которой её подвижность позволяет избегать невыгодного для неё боя и навязывать выгодный. И на её стороне здешний климат, привычный для персов и парфян. А в римской армии лучшие и самые надёжные солдаты Юлиана — галлы и германцы, непривычные ни к здешней жаре, ни к нехватке воды, ни к самой воде в здешних колодцах. Это не сказывалось, пока была весна с её прохладой, а поход проходил вдоль Евфрата, по которому спускалась и речная флотилия с припасами. Но теперь заканчивается май, и на носу жаркое и засушливое лето, а поход вглубь персидских земель потребует удаления от реки. Представь себе безводную пустыню и многодневный марш по ней под палящим солнцем. Надолго ли хватит воды в бурдюках сухопутного обоза? А без неё — надолго ли войско сохранит боеспособность?
— Но с чего ты взял, что марш будет долгим?
— С того, что персы — тоже не дураки. Зачем им, имея преимущество в коннице, вступать в бой с сильным, бодрым и храбрым противником, когда его можно измотать до полной потери боеспособности? И тогда — делай с ним, что хошь. Собственно, исходный план кампании уже пошёл насмарку. Он ведь на что был рассчитан? На одновременный подход вдоль Тигра северной группировки комитов Прокопия и Себастиана, а с ними и армии Аршака Армянского. Без них император слабее на добрую треть, чем рассчитывал, и его первоначальный план зажать в клещи и уничтожить лучшее конное войско Сурена так и не осуществился. Оно так и осталось в распоряжении Шапура целым и невредимым, а где римская северная группировка и армяне?
— Император выехал им навстречу и наверняка скоро приведёт.
— Да, если встретит их. Или не встретит и тогда, сам понимаешь, не приведёт.
— Неужели ты подозреваешь их в измене?
— Ну, я не хочу разбрасываться голословными обвинениями, которых не могу доказать, но — допускаю такую возможность, скажем так. Посуди сам. В Армении сразу же после Медиоланского эдикта Тиридат принудительно насадил галилейскую веру, и с тех пор прошло почти полвека. Каких бы богов ни чтил тамошний народ, сам Аршак и всё его окружение — галилеяне. И это, сам понимаешь, не улучшает их отношение к Юлиану. О том, сколько галилеян в самой римской армии, ты тоже знаешь и без меня, как и об их отношении к Юлиану, и сам он об этом тоже прекрасно знает, но где было набрать для Персидской войны солдат, чтущих традиционных богов? Вряд ли галилеяне пойдут на прямое предательство, поскольку победа Шапура им не нужна, но не нужен им и успех Юлиана, после которого его авторитет в Империи только возрос бы. А Прокопий — сам Юлиан вручил ему пурпурный плащ и велел объявить себя августом и захватить власть в случае его смерти. То есть, считай, назначил его наследником. Теперь падение Юлиана открывает путь к императорской диадеме ему самому. Ещё раз повторюсь, Максим, я не хочу никого ни в чём обвинять, и дайте боги, чтобы я ошибался, но ситуация выглядит крайне подозрительной.
— Гелиос не должен допустить такого несчастья!
— Оставь свой пафос для других, Максим. Меня ты им не проймёшь.
— Ну, хорошо, допустим, ты окажешься прав, и Юлиан вернётся сюда без войск с севера. И что тогда? Отказываться от продолжения похода и принимать предложенные Шапуром условия мира? Но Ормизд говорит, что Шапур никогда не предложил бы таких условий, если бы не был напуган. Разве это не означает, что он слаб и даже не надеется на успех в случае продолжения войны? Но тогда зачем же нам довольствоваться малым, а не взять сразу всё, как это сделал в своё время и Александр?
— Шапур напуган угрозой потери авторитета в случае потери столицы. Свои его страшат, а не римляне. Но если продолжить войну с персами, для них это будет война уже не за Шапура, а за само существование их государства. Защищая страну, они отложат все свои дрязги и сплотятся вокруг Шапура. Потом — да, вспомнят о них, но это будет потом, а Юлиану нужно не проиграть войну сейчас. Авторитет и прочность власти Юлиана тоже зависят от результатов этой войны, а Шапур, страшась потерять столицу, предлагает ему очень хорошие условия. Не всё царство, конечно, даже не всю Месопотамию, но и долина Хабура по линии Нисибис — Киркесий — это же почти треть её, которую он готов уступить без боя. Пусть и не такая, как вам с ним хотелось, но всё равно бесспорная победа. А что до Ормизда — опять же, не хочу обвинять ни в чём и его, но чем он рискует, толкая вас на авантюру? В случае победы все потери — ваши, а он пускай и зависимый от Империи, но — шах-ин-шах. Вопрос ещё, надолго ли зависимый, если сумеет закрепиться во власти. А в случае поражения он же всё равно вам нужен в качестве пугала для Шапура, и значит, он сохраняет убежище в Империи и ничего не теряет. Все потери — опять же, не его, а ваши. А для вас риск поражения — неприемлем. Юлиан только начал свои реформы, их ещё надо и до ума довести, и завершить, и упрочить их результаты, и на это нужны многие годы. И сейчас ваша победа в том, чтобы выиграть для него эти годы непререкаемого авторитета и твёрдой власти. В Империи сперва надо порядок навести, а потом уж мечтать о Востоке.
