— Ты говоришь про отбраковку тех, кого вы называете обезьянами?
— Да, с обезьяньими замашками в поведении, преобладающими над разумом. Но проблема с ними намного сложнее, чем кажется на первый взгляд. Явных обезьян не так уж и много, но во-первых, у них у всех родственники и друзья, которых ты сделаешь себе врагами, если решишь казнить их всех, а разве нужна тебе внутренняя смута, когда у тебя война с маврусиями? А во-вторых, такие иногда рождаются и в нормальных семьях. У нас уже очень редко, ну так у нас и нормальными считаются давно уже не такие, как у вас. За все эти столетия мы успели почистить весь наш народ и от таких, нормальных с виду, но от которых могут рождаться и обезьяны. Без этого от них не избавиться окончательно.
— А как отличить настоящих нормальных от таких?
— Очень сложно, великий, без явных обезьян они все подражают нормальным, и отличать нелегко. А главное — их слишком много. Наши предки потому и потратили на это века, что постепенно уменьшали их долю в народе из поколения в поколение, и теперь мы уже в конце этого пути, а ты, если решишь пойти по нему, окажешься в самом его начале. У тебя важнее сейчас проблема, чисто национальная, но в её решении тебе твои обезьяны не сильно помешают, разве только глупостью, цели-то у вас с ними общие. Пока — общие. Так что и не заморачивайся пока ещё и обезьяньей проблемой, которую с налёту все равно не решить. Реши ближайшие, понятные и важнейшие, а тогда уже, если захочешь и перед трудностями не спасуешь, поможем тебе заняться и этой.
— При условии восстановления язычества, после которого мне и деваться будет уже некуда от дружбы и союза с вами?
— Ну, должны же мы иметь надёжную гарантию того, что ты не переметнёшься? Но тебе это и самому нужнее, чем нам. Без этого ты не получишь массовой поддержки от своих римлян и берберов, а без неё вы обречены из-за вашей малочисленности. Сейчас их ещё большинство, и ты ещё можешь опереться на него. А зная, что обратного пути у тебя больше нет, и сам ты колебаться уже не будешь, и мы поможем тебе охотнее.
— Но просить у вас громовое оружие всё равно ведь смысла нет?
— Естественно, этого преимущества мы из своих рук не выпустим. Ты сам разве сделал бы такую глупость на нашем месте? Но громовое оружие и в наших руках поможет тебе, если наш союз окажется прочным и плодотворным.
— За половину бывшей Мавритании Цезарейской?
— Которую вы всё равно не контролируете и ничего с неё не имеете. Да и какая тебе разница, если бывшая Мавритания Тингитанская и контроль над проливом всё равно у нас? Тебе от сопредельных с ней земель одно беспокойство, а будет твёрдый порядок. И тебе в твоей части навести его поможем, чтобы не иметь головной боли у границ с тобой от не замирённых тобой дикарей. Но это не к спеху, и у тебя будет время обдумать это как следует. Если ты считаешь, что обойдёшься и сам, мы не будем принуждать тебя.
— Обойдёшься тут! — хмыкнул Хунерих, — Сам же говоришь, что плохо дело без хорошего метательного оружия!
— Ну, для этого не обязательно непременно громовое. Наши предки в Тартессии сами обходились без него веками. Хорошие луки, ручные хиробаллисты, осадные машины — теперь с нашим громовым оружием они нам уже не так нужны, и мы можем поделиться нашими запасами с вами. А если мало будет запасов, то ведь и их производство у нас ещё не забыто, и восстановить его нам не трудно и не долго.
— И условие ваших поставок — только восстановление язычества? И уступки вам территории вы тогда не потребуете?
— Если и потребуем, то уж точно не половину бывшей провинции. Но я полагаю, что вопрос о территории, если она нам понадобится, будет решаться с тобой отдельно и на приемлемых для тебя условиях. Дружественный и союзный нам форпост на востоке будет для нас и нужнее, и полезнее, чем ограбленный и обиженный этим недоброжелатель. Если ты восстановишь веротерпимость и привлечёшь этим на свою сторону множество римлян и берберов, ты наберёшь из них ту самую пехоту, которой хватит и на стрелковые отряды, и на их тяжёлое прикрытие, и на обслугу осадных машин. Будет кого вооружить нашими поставками стрелкового оружия и артиллерии, с которой тебе не будет опасно укрепление городов для их защиты от набегов дикарей. И гарнизоны там будут стоять лояльные тебе, из числа твоих новых сторонников, и недовольства у остальных горожан поубавится, если увидят направленные на их защиту меры, и знать будут, что городские стены — защита от дикарей, а твоё войско в случае мятежа они не остановят. А в тебе увидят и защитника от разбойников, а не только одного из них, от которого приходится откупаться.
— Да это-то я понял, Реботон. Но оружие ведь, получается, всё равно ваше?
— Какая твоим подданным разница, чьим оружием их защищают твои солдаты?
— Ну, вы же не будете поставлять нам его до бесконечности. А мои оружейники — стыдно признаться, но ваш железный лук у них не получается. Несколько штук только и могут сделать не хуже ваших, а обходятся в такие деньги, что вчетверо дешевле купить у вас ваши. Если в этом старом для вас оружии вы не видите серьёзной угрозы, то нельзя ли развернуть его производство здесь же, у нас?
— Мне нравится ход твоих мыслей, великий. Но тогда уж заодно подумай ещё и вот о чём — хорошо ли будет для твоего народа, если вся лучшая промышленность в твоём королевстве будет нашей, а не вашей? Если на то пошло, то надо же и вашу развивать.
— Ты думаешь, я против этого? Да я устал уже призывать всех своих подданных брать пример с вас и развивать мастерские, как у вас! Без вашей помощи толку никакого!
— И с ней не будет, если ты так и собираешься только призывать. Это нас ты не рискнёшь обидеть, а твои подданные бесправны перед тобой и твоими фаворитами. И ты можешь позариться на их собственность, и любой из них, и управы ни на кого из вас они не найдут. Мы уже говорили с тобой о твоём самовластье применительно к вандальской и аланской военной знати, но и с хозяйственным предпринимательством дело обстоит таким же образом. Никто не вложит своих денег в дорогостоящее развитие хозяйства, если нет уверенности в том, что его никто не отберёт. А при ваших нынешних порядках в этом не уверен никто кроме тебя самого и твоих фаворитов. И без ограничения твоего произвола законами, которые будут выше тебя и твоей воли, ты этого положения не исправишь.
— Мне ограничить свою же собственную власть? — оторопел король.
— Да, великий, иначе ничего хорошего не выйдет. Мы у себя почему не боимся в развитие наших предприятий деньги вкладывать? А потому, что у нас никто их просто так конфисковать не может. Для этого суд и приговор Большого Совета нужен, над которым у нас не властны ни король, ни глава правительства. У нас армия присягу даёт не королю и не главе правительства, а правительству в целом, за которое ни тот, ни другой единолично ничего не решают. У нас и Хартия есть, наш основной закон, в котором права и вольности подданных прописаны, в том числе право, даже обязанность восстать против беззаконного произвола, и на ней каждый новый король при коронации даёт присягу своим подданным в соблюдении этих прав и вольностей. Без этой присяги — не может быть коронован. Это у нас для того и сделано, чтобы подданные были защищены от произвола властителей и не боялись его. Этим же гарантируется и неприкосновенность собственности, которая как раз и обеспечивает безбоязненность её приумножения и улучшения. А без таких гарантий где ты найдёшь такого дурака, который рискнёт оснастить своё предприятие лучше, а значит, и намного дороже, чем у всех остальных? Такие вещи на свои кровные деньги только для себя делаются, а не для чужого дяди, который в любой момент может отобрать.
— Но ведь я же не собираюсь отбирать!
— Может, и не собираешься сейчас, пока ты в настроении, но где гарантия, что и завтра ты встанешь с той же ноги? Рисковать большими деньгами, надеясь на одно только переменчивое настроение правителя — дураков нет. Ты не присягал подданным соблюдать их права и не признал за ними права отстаивать их с оружием в руках даже от тебя. У тебя нет ни правительства, ни совета знати, которые бы не зависели от тебя и ограничивали бы твой произвол. Ну так и какого доверия ты тогда хочешь от подданных?
— А без этого разве совсем нельзя? А как же тогда в Константинополе? Там ведь император самовластен, но промышленные эргастулы очень хорошие.
— По сравнению с чьими? С нашими они и рядом не стояли. С твоими? Ну да, у них они больше твоих, но по оснащению — ничем не лучше. И это — самые лучшие, самого императора и его фаворитов, у которых некому отобрать. А лучше, чем у них, в Империи ни у кого больше нет и не будет, поскольку нет таких дураков их зависть возбуждать. Ты у себя имеешь то же самое, только в меньших размерах. По государству и размеры, выше Империи королевству не прыгнуть. По качеству — могло бы прыгнуть, но не всякое на это способно, а только такое, как наше. Выбор — за тобой, великий.
— Сложно всё это! — тяжко вздохнул Хунерих, — Надо думать, обсуждать, а тут война эта с маврусиями! Почему у отца не было этих проблем?
— Твой отец на море пиратствовал, и берберам выгоднее было в его войске и на флоте служить, чем набеги на ваши города устраивать. Имперские-то города — богаче.
— Флот, значит? Но проклятие, его ведь грызут морские черви, и мои корабелы чинить его не успевают! А сколько денег на это уходит! Отец военной добычей затраты на флот покрывал, а мне откуда взять столько серебра в мирное время? И кого грабить? Суда ведь хорошие, одного свинца на обшивку днищ сотни талантов идут, а на некоторые даже и тысячи. Но черви прогрызают и его, и нет от них спасения даже в гавани. Раньше такого, говорят, не было, и свинца от червей хватало. Что с ними теперь не так?
— Другой вид, из Моря Мрака. Заокеанские атланты, ещё когда сами плавали на деревянных судах, случайно завезли к этому берегу, а в Лужу могли и финикийцы, и наши завезти. Без умысла, сами от них страдали. Представляешь, насколько латунь дороже того свинца? А она ведь ещё и расходуется!
— У вас ведь тоже до недавнего времени были только деревянные суда? Их вот эта дорогая обшивка от червя спасала?
— И она, и пресноводные гавани. Но где ты найдёшь такие гавани на побережье Африки? В вашем карфагенском Котоне обычная морская вода, и даже в нём деревянные суда продолжают обрастать и грызться червём. Обрастают и железные, но им не страшен хотя бы червь. Пятьсот лет назад судно восемьдесят лет могло прослужить, но не теперь.
— Да, наверное, ты прав. В последней войне отец только потому и пожертвовал многими судами на брандеры для поджога флота Востока, что полноценному ремонту они уже не подлежали. А в старину, говоришь, и по восемьдесят лет служили?
— Ну, не все, конечно, это рекордный срок, и тоже не без ремонтов, но — бывало. Но это — при том прежнем черве, от которого хватало и свинца. А при нынешнем — стало так, как сейчас. С этим ни прежняя Империя ничего поделать не могла, ни Восток сейчас не может. Тем более ничего не поделать и тебе.
— Значит, наше морское могущество было бы потеряно всё равно? И всё из-за этого проклятого червя?
— Не только из-за червя. Твой отец — грабил. Это вы умеете хорошо. Это может дать сразу много, но только один раз. Даже и повтори ты сейчас тот отцовский поход на Рим, тебе уже не взять в нём столько, сколько взял он. Твой отец снял те сливки, которые накапливалось веками, и на твою долю их там уже не осталось. Поэтому и продолжать ту же политику с тем же успехом ты уже не сможешь. Тебе уже нечем соблазнить берберов в совместных разбоях, и теперь ты столкнулся с ними лбами, а в Константинополе только и ждут момента, когда вы с ними ослабите друг друга во взаимных дрязгах.
— Точно! И договориться с дикарями не выйдет, а одолеть их быстро и с малыми потерями не выйдет без вашей и местных римлян помощи! Но для неё я должен язычество в стране восстановить и стать отступником в глазах христиан! Я слыхал, что был у римлян один такой император, но он плохо кончил.
— Да, Юлиан, прозванный Отступником. Но тебе-то не обязательно становиться таким же отступником самому. Это была его ошибка, которой он не смог избежать из-за своих личных убеждений, и которую тебе абсолютно незачем повторять. Оставайся сам христианином и просто установи в королевстве веротерпимость к почитателям религии предков, да уйми фанатиков, не желающих её соблюдать.
— Легко сказать! Фанатикам и этого хватит для возмущения и бунта, который мне придётся подавлять железом и кровью!
— А ты как думал, великий? Зажарить яичницу, не разбив яйца? Так в жизни не бывает. Фанатики в любом случае рано или поздно стали бы проблемой, и лучше решить её раньше, чем позже, когда накопятся новые. Действуй умнее и начни с римлян, которые тебе как раз и нужны. А своим арианам объясни эту меру стремлением ослабить никейцев и влияние Константинополя через них. Фанатики, конечно, всё равно возмутятся, но масса их не поддержит, их будет немного, и ты легко разделаешься с непримиримыми, обвинив их во вредительстве и саботаже. Если хорошо их при этом вычистишь, потом легче будет и среди твоих вандалов с аланами такую же веротерпимость устанавливать.
— Ну, допустим, начну я с римлян, как ты и советуешь. Так фанатиков немало и среди никейцев. А ещё фанатичнее их донатисты. Умеренные уже и грызться с ниекйцами перестали, против ариан объединяются, а циркумцеллионы и вовсе фанатики практически поголовно. И тоже ведь примкнут к никейцам и донатистам против реставрации римского язычества. Как и наши арианские фанатики, я почти уверен.
— Помолись и свечку поставь, чтобы именно так и случилось. Циркумцеллионы сами по себе преступники, которые и так вне закона. И любой, кто примкнёт к ним, станет их соучастником. Вместе с ними ты расправишься и со всеми остальными фанатиками.
— Всё равно беспорядки получатся немалые, и в ближайшую пару лет, пока идёт война с маврусиями, я на это решиться не могу.
— Пока не закончена текущая война — конечно нет. Закупай верблюдов, конницу ими обкатывай, готовь отряды на них, включая лучников — луки для них мы подбросим. А между делом на очередном совещании предложи идею такую обдумать о веротерпимости к римским староверам. Не важно, убедишь ли ты Совет, не говоря уже о духовенстве, тут главное, чтобы покричали, да ногами потопали, а в народные массы слух просочился, что король не против восстановления легальной старой религии для почитающих её римлян. И заодно блюстителей порядка своих наиболее ретивых угомони, которые даже охотничье оружие римлянам иметь не позволяют. А если лев из пустыни забредёт, чем от него тогда отбиваться? Боевое — да, согласен, пока ты римлянам всей полноты прав не дал, нет у них права на боевое оружие, но охотничье — деревянный лук, рогатину, маленький щит и даже короткий меч вроде старого гладиуса или скрамасакса — их-то в честь чего запрещать? Это уже произвол местного начальства. Твой же отец такого абсурда не приказывал? Ну так и восстанови нормальную законность. И тоже так, чтобы без особой шумихи, но все знали.
