Весна 133 г. до нашей эры. Северо-восточная часть плато в центре Испании, верховья реки Дуэро, римский лагерь у осаждённой Нуманции.
— Мы знаем о твоей силе и беспощадности к врагам Рима, — говорил с акцентом, но всё-же на правильной латыни один из старейшин Лутии, небольшого городка ареваков, расположенного неподалёку, — Но мы знаем и о твоём великодушии к покорным, Публий Корнелий Сципион Эмилиан. Мы просим тебя не гневаться на наш город и позволить нам самим унять нашу неразумную молодёжь. Город верен нашему договору с Римом...
— Верен настолько, что сотни ваших людей готовы присоединиться к Ректугену и выступить вместе с ним против нас?
— Мы вразумим этих горячих голов, клянусь богами!
— Какими именно богами ты клянёшься? Не теми ли самыми, которыми вы уже клялись в своём миролюбии всем моим предшественникам, начиная с Тиберия Семпрония Гракха? Или вы уже успели с тех пор завести новых богов?
— Боги у нас всё те же, Публий Корнелий, и ими я клянусь тебе, что мы сами всё уладим с нашими молодыми глупцами и примерно накажем их в назидание прочим.
— Такие клятвы Рим слыхал от вас уже неоднократно, а неприятности от вас так и не прекращаются, — римский проконсул явно не собирался смягчаться, — Как вы думаете наказать своих глупцов? Отругать? Высечь ремнём? Это нужно было сделать сразу же, а теперь ваша молодёжь УЖЕ решилась нарушить данную вами клятву, и теперь уже не вы, а я буду решать их судьбу. Рим не прощает клятвопреступников!
— Что ты хочешь с ними сделать, Публий Корнелий? — поинтересовался старший префект союзников, командовавший контингентом сопредельных с Дальней Испанией и дружественных Риму тартессиев.
— Покарать их так, чтобы все их сограждане запомнили, а все соседние города — устрашились, — ответил проконсул, — Я возьму их город и сравняю его с землёй, если они не выдадут мне виновных на мой суд и расправу.
— Если смысл только в этом, то стоит ли этим заниматься тебе самому? Если ты выступишь с малыми силами, то подвергнешь себя напрасной опасности — слишком велик будет для ареваков соблазн обезглавить твоё войско. А если сил с тобой будет много, то с ними ты не сможешь двигаться быстро — виновные всё поймут и дожидаться твоей кары уж точно не станут. Город не успеет задержать их и в страхе перед твоим гневом выдаст тебе вместо них других, ни в чём не повинных, на которых и обрушится твоя кара, а их родня возмутится несправедливостью, присоединится к беглым и пополнит собой число врагов Рима. Наказать изменников и преподать урок прочим, кто ещё колеблется, нужно, даже необходимо, но зачем же при этом множить себе врагов?
— А что предложишь ты, Турмс Марций?
— Ну, у нас говорят "инициатива наказуема исполнением". Если ты поручишь это мне, то я бы выдвинулся к Лутии с конным отрядом, достаточным для её блокады, но недостаточным для её взятия штурмом. Такого отряда — если это будем МЫ, а не другие — злоумышленники не испугаются и города не покинут.
— Это ещё почему? — не понял Гай Цецилий Метелл, молодой проконсульский контубернал из "тех самых" Цецилиев Метеллов, богатейшего и влиятельнейшего в Риме сенаторского рода.
— Равные силы — это большие потери в случае боя с храбрым противником, а тартессийцы не любят терять солдат без крайней нужды, и кельтиберы об этом знают, — объяснил важному сенаторскому сынку Публий Рутилий Руф, младший военный трибун из простых всадников, — Это я могу ввязаться в такую заваруху, что потом самому Публию Корнелию приходится выручать меня, — все присутствовавшие на совещании у проконсула римляне рассмеялись, припомнив этот эпизод у городка вакцеев Палантии, когда четыре кавалерийских турмы под командованием Руфа, ведомые им на фуражировку, угодили в устроенную противником засаду.
— Да уж, пришлось нам тогда позвенеть мечами, и не всем тогда поздоровилось, — заметил Гай Марий, ещё один младший военный трибун, как раз участвовавший в той спасательной операции и отличившийся в ней, — А вот тартессийцев — готов поспорить на всю свою долю добычи — вряд ли пришлось бы выручать из такой ловушки. У них каждый шаг всегда просчитан так, чтобы никогда ни во что эдакое не вляпаться.
— У нас выше ценится тот победитель, который достиг целей кампании меньшей ценой, — согласился союзник, — Если, допустим, случится бой, в котором я потеряю полста человек, никто не спросит меня, какие героические подвиги при этом были совершены, а спросят совсем о другом — какие меры я принял для недопущения этих потерь и в чём я просчитался. И несладко мне придётся, если в ходе разбора моего дела решат, что в этой ситуации можно было сработать предусмотрительнее и этих потерь избежать.
— Но как же тогда заслужить истинную воинскую славу? — озадаченно спросил молодой контубернал.
— Разве способна слава МЁРТВЫХ героев заменить потерянных людей? У нас славу приносит победа, а не гибель, а победа — это выполненная задача. Выполнить задачи кампании и вернуть солдат по домам живыми, здоровыми и готовыми к новым победам, когда их призовут снова — это и есть у нас самая лучшая воинская слава.
— И она нисколько не мешает той, о которой мечтаешь ты, Метелл, — вмешался Сципион Эмилиан, — При взятии Карфагена турдетаны, не рискуя и не жертвуя своими жизнями понапрасну, сберегли немало и жизней римских граждан. Итак, Турмс Марций, ты подступил, допустим, к Лутии и перекрыл все выходы из неё. Что дальше?
— А дальше, почтеннейший, пока они совещаются меж собой, что им со мной делать, ко мне подходят подкрепления, с которыми им уже не поделать ничего. Я требую от города их выдачи, и в городе прекрасно понимают, что я делаю это от твоего имени, и отказав мне, они откажут тем самым тебе. Если они сходят с ума и отказывают в выдаче — я извещаю об этом тебя и беру их город в осаду в ожидании твоих подкреплений уже для штурма. Но вряд ли они окажутся настолько безумны, иначе перед тобой сейчас не стоял бы их посланец. Я не знаю, убедят ли они своих бузотёров сдаться добровольно, дабы не навлекать неприятностей на родных и близких. Если нет — тем останется только вылазка и гибель с оружием в руках, поскольку я буду гораздо сильнее. Если сдадутся — тем лучше. Как ты ХОТЕЛ бы, почтеннейший, обойтись с ними, если они сдадутся без боя?
— Ты хочешь покарать их на месте, а не вести сюда? — понял проконсул, — Но ты говоришь, что не следует множить врагов, и я думаю, что ты планируешь обойтись с ними мягко, а это меня не устраивает. Поздно заключать "гракхов мир", условия которого они нарушали уже не раз. Кара должна быть суровой, чтобы послужить наглядным уроком для всех их соплеменников...
— Повесить негодяев на крестах! — предложил Метелл.
— Слишком много возни, — возразил Руф, — Высечь и обезглавить.
— Можно и просто обезглавить, — поправил Гай Марий, — Всё-таки они храбрецы и заслуживают почётной смерти.
— Достаточно будет отрубить им руки, которыми они посмели поднять оружие против Рима, — рассудил Сципион Эмилиан, — И наглядно, и сражаться больше не смогут.
— Это для них хуже смерти, почтеннейший, и тогда они, скорее уж, предпочтут гибель в бою, — заметил тартессийский префект.
— Я догадываюсь, Турмс Марций, что тебе это не по душе, и я не принуждаю тебя к работе палача. Блокируй их в Лутии, как и предложил, это ты хорошо придумал, а для расправы я пошлю следом за тобой уже других людей.
— Это будет не очень-то справедливо, почтеннейший. Как поступает римлянин, которому грозит суд со смертным приговором, если он даже не надеется на оправдание?
— Гм... Ты намекаешь на добровольное изгнание?
— Ты правильно понял меня, почтеннейший. Если такая замена смертной казни признаётся допустимой римскими законами для римлян, то почему она недопустима для этих преступивших РИМСКИЙ же закон кельтиберов?
— Но разве это сравнимо? Для римлянина это потеря римского гражданства и уважения сограждан безо всякой надежды вернуться и восстановить потерянное. А что теряют эти варвары?
— Родину. Очаг и могилы предков. Родных и близких. Положение среди своих соплеменников и связанное с ним достоинство. И всё это — тоже безвозвратно. А главное — и это особенно важно для нас — даже не это, а то, что ИХ безвозвратно потеряет Лутия и не приобретёт никакой другой из кельтиберских городов. Их родные не станут нашими врагами, но для ареваков и для всех остальных кельтиберов они будут потеряны точно так же, как и если бы были убиты нами.
— То есть они должны НАВСЕГДА покинуть свою страну? Ну, если так, то это нас, пожалуй, устроило бы. Но пойдут ли на это они сами?
— Может быть, и не все, но многие из них, если выбор будет между изгнанием и смертью, и сама их родня будет просить их выбрать изгнание, чтобы сохранить им жизнь.
— А ты уверен в том, что выбравшие изгнание выберут его без обмана? Много раз уже кельтиберы нарушали данные Риму клятвы. Можно ли им верить вообще?
— Предоставь это мне, Публий Корнелий. Я — ИСПАНСКИЙ римлянин, и я знаю испанцев. Я знаю, как и какие клятвы с них нужно взять, чтобы не бояться их нарушения. И вот ещё что. Если кто-то из их родных пожелает отправиться в изгнание вместе с ними, даёшь ли ты на это своё дозволение?
— Хорошо, пускай и они тоже катятся к воронам, но пускай тоже не смеют после этого возвращаться, — решил проконсул, — Чем меньше в кельтиберских городах останется наших недоброжелателей, тем лучше для Рима, и довольно об этом. Поговорим лучше о тех силах, которые ты намерен задействовать и о тех подкреплениях, которые ты желаешь получить от меня. Скажу тебе сразу, Турмс Марций — мне бы не хотелось отпускать твою тяжеловооружённую турдетанскую алу, обкатанную слонами и не шарахающуюся от них.
— Тогда — половину, почтеннейший, а половина останется под Нуманцией. Ещё я хочу взять нашу лузитанскую алу — но уж её целиком.
— Конные лучники? Лучники тоже нужны мне здесь.
— У тебя остаются все наши пешие лучники, от которых на осадном валу больше толку, а мне как раз нужны конные. Ну и нашу УЧЕБНУЮ турму, конечно.
— Ты как истинный испанец так и норовишь на деле взять больше оставляемой мне на словах половины, — пошутил Сципион Эмилиан под смех своего окружения, — Но раз речь идёт о твоих контуберналах, это справедливо. Пехоты ты не берёшь?
— Мне нужна быстрота, почтеннейший. Надо будет — спешу часть конницы.
— Ну что ж, разумно. А каких подкреплений ты хотел бы от меня? Сразу тебя предупреждаю, испанцев не проси. Стыдно признаться, но ты ведь и сам знаешь, каковы сейчас италийцы, да и немалая часть римлян...
— Позволь мне, Публий Корнелий! — вызвался, обидевшись за сограждан, Руф.
— И мне! — присоединился к нему Марий.
— Успокойтесь оба! Вы со всеми вашими людьми нужны мне здесь, а там, как я понимаю, героических подвигов не предвидится, и вряд ли вам удастся прославиться. Так кого ты хочешь в помощь, Турмс Марций?
— Я бы хотел попросить кое-каких подкреплений у блистательного Югурты...
— Нумидийцы тоже нужны мне здесь — и по той же самой причине, по которой я не хочу отпускать ВСЮ твою турдетанскую алу. Разве задействуешь италийскую конницу вместе со слонами?
— Половину алы, почтеннейший! У тебя останутся полторы, а я как раз дополню нумидийцами своих турдетан до полной алы.
— А полная ала италийцев тебя не устраивает? Их я могу дать тебе и полторы.
— Прости, почтеннейший, но я намерен набраться дерзости и просить — с твоего позволения, конечно — у блистательного Югурты НЕ ТОЛЬКО его конницу...
— Ну и аппетиты у тебя, Турмс Марций Максим! — поражённый проконсул даже не рассердился, хоть и прекрасно понял тонкий намёк союзника на слонов, — А кем я буду разгонять конницу нумантинцев в случае их вылазки?
— Если в Нуманции вообще осталась конница, — неожиданно заметил нумидиец, — В их последней вылазке участвовало не более сотни конных. В городе давно уже голод, и даже если они съели ещё не всех своих лошадей, то наверняка почти всех. Сколько тебе нужно моих слонов, Турмс Марций?
— Не все двенадцать, конечно — много чести будет для несчастной занюханной Лутии. Шести на неё хватит за глаза — пусть увидят и поймут, что я могу проломить их жалкий частокол сразу в шести местах, и это образумит наиболее воинственных.
— Для этого хватит с тебя и четырёх, — рассудил римский главнокомандующий, — Югурта, ты дашь этому жадному тартессийскому вымогателю половину кавалерийской алы и четырёх слонов? — окружение проконсула расхохоталось.
— Я бы и сам с удовольствием проехался с ними, почтеннейший, — ответил тот, — Здесь пока всё равно делать нечего, а так — хотя бы уж разомнусь...
Договорившись с проконсулом и разослав гонцов в те подразделения, которым предстояло участвовать в намеченной операции, тартессиец и нумидиец поднялись вдвоём на ближайшую вышку лагерного вала, с которой была хорошо видна масштабная картина римских осадных сооружений и взятой ими в кольцо Нуманции. Обыкновенный, казалось бы, кельтиберский город, каких здесь немало, и с виду ну никак по нему не скажешь, что тут с ним возиться гегемону всего Средиземноморья вот уже десятый год.
Да, десять лет назад кельтиберы снова откликнулись на призыв своих западных сородичей веттонов и лузитан поддержать их в борьбе с Римом. Возглавлявший их вождь Тавтал из лузитан с захваченных тартессийцами низовий Тага уже пять лет воевал как с этими друзьями и союзниками Рима, так и с самими римлянами, над которыми ухитрился одержать несколько впечатляющих побед — многим тогда казалось, что вернулись времена его прославленных предшественников Пуника и Кайсара, а веттоны и лузитаны снова, как и встарь, вторгались даже в саму Бетику. Но римляне, как всегда, сцепив зубы и закончив полной победой целых три войны — Нумидийскую, называемую ещё Третьей Пунической, Четвёртую Македонскую и Ахейскую, смогли наконец заняться всерьёз и Испанией, в которую сенат направлял теперь консулов с двухлегионными консульскими армиями, так что Тавталу приходилось нелегко, и союз с кельтиберами оказался для него очень кстати. Не раз ему удавалось, действуя с союзниками согласованно, как отражать направленные на него удары, так и переходить в наступление, пока консул Квинт Сервилий Цепион не нанёс ему тяжёлого поражения, присоединив заодно наконец к римской Дальней Испании земли карпетан с Толетумом, а тартессийских союзников вознаградив землями веттонов. Задача Цепиона облегчалась и тем, что незадолго до этого в Ближней Испании проконсул Квинт Цецилий Метелл отвлёк на себя основные силы кельтиберов, помешав им оказать действенную помощь Тавталу. Вскоре тот, вытесненный со своих коренных земель, повёл переговоры о мире и сдался, получив для расселения своих людей запустевшую землю на юге, и кельтиберы остались одни против Рима.
Возможно, эта война окончилась бы уже и тогда, не смени Метелла — отца вот этого барчука при Эмилиане, кстати — Помпей, новый консул и тоже Квинт. К счастью для ареваков, дурные амбиции этого homo novus, то бишь выскочки, оказались значительно большими, чем его военные таланты, поскольку он-то как раз и начал военную кампанию непосредственно против Нуманции. Получив от нумантинцев отпор, он переключился на Терманцию, под которой тоже особых успехов не стяжал, и только на зимних квартирах удачно разгромил одну из лузитанско-веттонских банд. Тем не менее, сенат продлил его полномочия в провинции и на следующий год, в который проконсул снова двинулся на Нуманцию, намереваясь на сей раз осадить её и взять измором. Не имея ни талантов, ни опыта, Помпей так и не сумел справиться за лето и осень, но легкомысленно пообещав сенату скорую победу, не решался и отступить. В отчаянии он вздумал зазимовать прямо в осадном лагере, и трудно сказать, что подкосило его войско сильнее — вылазки ареваков или холода, бескормица и болезни. Так или иначе, не то что взять город, а даже и просто дозимовать в лагере ему не удалось — пришлось снимать осаду и ретироваться, а чтобы хоть как-то сохранить лицо — заключать с противником мир на условиях, неприемлемых для сената. Разумеется, такого договора не признали ни сменивший Помпея консул Марк Попилий Ленат, ни Рим. В сенате разгорелся нешуточный скандал, в результате которого Помпей едва избежал выдачи нумантинцам в качестве обманщика, обещавшего им то, на что он не был уполномочен.
