— Вот об этом я тебе и толкую, величайший. Подставил тебя Бахрам Чубин для своих надобностей, но повёлся на эту подставу — твой отец, поддавшись настроению и не потрудившись разобраться. Слишком уж в ваших традициях эта падкость правителей на интриги царедворцев, и это не на пользу вашему государству.
— За такую подлость на кол сажать надо! — опять взвилась Ширин.
— Помолчи, женщина. Да, атлант, и тут ты тоже прав. Мятежник потому на это и пошёл, что рассчитывал именно на такую реакцию моего отца. А в результате — я жив, но в опале, при дворе интриги, грызня, переворот моих дядей по линии матери в мою пользу и убийство свергнутого отца, а на мне — подозрение в причастности к этому, хоть меня и не было тогда в Ктесифоне. А Бахрам Чубин — чистенький! Не он свергал и убивал своего шах-ин-шаха, и не в его пользу был переворот! Но даже это я был готов простить ему, не желая смуты в и без того взбаламученной стране! Я же предлагал ему примирение!
— Но мог ли он полагаться на искренность твоих намерений и их постоянство? Зная ваши традиции и многочисленные случаи коварства твоих предшественников, разве не имел он всех оснований опасаться обмана или последующей мести? У твоего отца было меньше причин карать Бахрама Чубина, но ты сам признал их достаточно вескими для его опасений за свою судьбу.
— Проклятие! Наверное, ты прав и в этом. Я потом казнил клеветника, который оговорил его перед отцом, но это было уже потом, после подавления мятежа и упрочения моей власти. Наверное, надо было сделать это сразу?
— И отослать ему голову с объяснением в письме. И в нём же попросить отдать тебе штампы, которыми чеканились те дирхемы. Для чеканки новой большой партии. Ты показал бы ему этим, что всё понимаешь правильно и не держишь на него зла. Не уверен, хватило бы этого, чтобы убедить его, или нет, но шансов на примирение было бы намного больше. А в обиде были бы только наши коллекционеры редких монет, у которых очень ценятся именно те дирхемы. Мы-то, конечно, скопировали и их, но ведь есть же разница между настоящими и новоделом?
— Могли бы и со мной своими новоделами поделиться, — хмыкнул Хосров, когда отсмеялся, — Даже завидно, как вы из всего пользу извлечь ухитряетесь! Монеты — мелкий пустяк, конечно, но страну яванов ваши западные друзья хапнули ловко!
— Элладу? Ну, во-первых, не всю, а только южную часть, где была сильна старая эллинская вера. А во-вторых, это разве наши? Это — сами греки. Наша военная помощь им позже понадобилась, когда ромеи спохватились и попытались вернуть их под свою власть.
— Так потому и осмелились отложиться, что рассчитывали на вашу помощь.
— Им всё равно деваться было некуда. Воюя с тобой, Фока все свои силы двинул против тебя в Азию, от аваров откупился, но со склавинами ничего уже поделать не мог. К заливу уже выходили, через который легко переправились бы, если бы греки не отразили их сами, вооружившись и организовавшись самовольно. Это уже само по себе выглядело как бунт. Империя наверняка разоружила бы их, а сама защитить их от новых набегов не могла. Все провинции к югу от Дуная, считай, склавинами заняты, и то же самое грозило бы Пелопоннесу, если бы эллины не восстали.
— А острова и Киренаика?
— Острова попросились к эллинам сами, когда склавины применили свои лодки для нападения на Фессалоники с моря. А Киренаика — это недавние события, которые ты и сам прекрасно помнишь. Твой Шахрвараз так лихо занял Египет, что испугались и греки в Киренаике. И что им оставалось делать?
— А ваши и тут ни при чём? — съязвил шах-ин-шах, когда снова отсмеялся, — Я не в обиде, Ахемениды не владели Киренаикой, и вы молодцы, вовремя подсуетились, своих прикрыли. Так и надо делать, и тут я ваших только в пример своим могу поставить. Но раз уж дела обстоят так, то что теперь остаётся от империи румийцев? Зачем она теперь такая вообще нужна? Давайте тогда и поделим её окончательно. Я не претендую на территории за морем. Были и там владения Ахеменидов, но я не стану мелочиться. Азиатской частью я не всей могу овладеть твёрдо из-за румийского флота, который может высаживать свои десанты в тылу у моих войск. Пусть ваши возьмут себе всю европейскую часть, мне её не жаль, но избавят меня от этой головной боли на море. Вашим — Европа, мне — Азия.
— Не я принимаю такие решения, величайший, но думаю, что наши не пойдут на это. Во-первых, слишком длинная граница, а Дунай зимой часто замерзает, и тогда его не блокируешь флотом, а дикари могут переходить его по льду во многих местах. Во-вторых, множество склавинов уже поселилось к югу от него, и что делать с ними? А в-третьих, не нужны нашим и ромеи-христиане. Держат границу по Дунаю, ну и пусть держат дальше.
— Но из-за их флота я не могу прочно овладеть Азией!
— Зачем она тебе прямо сейчас, величайший? Дайте боги, чтобы ты переварил и то, что успел уже проглотить. У тебя твой собственный народ стонет под бременем новых военных налогов, вряд ли им рады и народы Сирии и Египта, а значит, и их тоже удержать будет не так-то легко. Оставь Малую Азию для своих потомков, дабы и им тоже было чем прославить себя. Или ты опасаешься, что тогда наши и в ней установят дружественное им государство, которое будут защищать от всех?
— Ну, если вашим не нужен север страны яванов, то наверное, не нужна и Азия?
— Я уже сказал тебе, величайший, что решать это не мне, но предполагаю, зная решающих, что — да, не нужен ни север Греции, ни Малая Азия. Может быть, Средняя с Аттикой и знаменитыми в прошлом Афинами, но пока никто не рассматривает вопроса и о ней. Возможно, заинтересует военно-морская база в Константинополе для контроля над проливами и Пропонтидой, но и об этом разговоров пока не ведётся.
— А ваши не боятся, что Ираклий, сохранив достаточные силы и флот, нападёт на эту вашу яванскую Элладу?
— Это уже пробовал Фока, пробовал Никита. Если их тройной христианский бог так любит троицу, пусть попытается и Ираклий, — Ширин фыркнула, а Хосров рассмеялся.
— Мы, сирийцы, армяне и египтяне — еретики для ромеев, — и шахиня коснулась креста на своей груди, показывая, что имеет в виду христиан-монофизитов, — Персы для них язычники, то есть ещё худший враг, чем христиане-еретики. Но греки вашей Эллады — мало того, что язычники, так ещё и отступники от христианства. Это самое худшее для ромеев, а Ираклий даже войну с персами представляет перед своими халкидонянами как священную войну за истинную веру. Так как же он тогда примирится с отступниками в Элладе? Разве не решит он, что его священный долг — восстановить в ней христианство?
— Скорее всего, великая, именно так и случится, — ответил Ремд, — Но Юстиниан был посильнее Ираклия, а чем кончились его войны, Африканская и Италийская? Только зря надорвал силы Империи, и последствия этого надрыва его преемники расхлёбывают до сих пор. Но допустим, он даже и победил бы в этих войнах — так могло бы случиться, не приди тогда наши на помощь вандалам и остготам. Но силы-то всё равно были бы в этих войнах надорваны, оставшиеся — разбросаны и по этим странам тоже, а народ всё так же изнурен непомерными военными налогами. И те же дикари с севера, и те же войны с вами на востоке. Сомневаюсь, чтобы его преемники смогли удержать все его завоевания, даже и удайся они ему. Ну так и ради чего тогда он надрывал Империю?
— И опять ты намекаешь на меня? — ухмыльнулся шах-ин-шах.
— Водится за мной такое. Ты, величайший, в схожем положении с Юстинианом, победившим в своих войнах на западе. Ты точно так же напрягаешь в войне с ромеями все силы Ирана, но и со всех остальных сторон ты окружён уж всяко не друзьями. На востоке от тебя тюрки и индийские эфталиты, и тюрки дружат с ромеями, а на севере кавказские аланы и хазары, тоже союзники ромеев, и только на юго-западе арабы — просто любители пограбить, где что плохо лежит. Но даже они стали для тебя проблемой после того, как ты уничтожил и присоединил к себе их царство Лахмидов. А ведь оно надёжнее прикрывало тебя от набегов дикарей из пустыни, чем это сейчас делают там твои войска.
— Да какие у меня там войска! Доброго слова не стоят!
— В том-то и дело, величайший. Но лучших тебе взять для Аравии негде, пока они заняты войной с ромеями. Но что будет, если ты надорвёшь лучшие силы в войне с ними? Разве не обидно будет, если после таких успехов твоё государство разорят дотла какие-то дикари из аравийских пустынь?
— Арабские бедуины? — Хосров расхохотался, — Ну, ты уж скажешь тоже! Набег через границу для разбойничьего грабежа — вот и всё, на что способны эти дикари!
— Да, пока лучшие войска у тебя ещё есть, хоть и заняты в другом месте. А что, если часть их будет разгромлена, а другая поднимет мятеж? Что, если государство охватит смута? Как бы ни были смехотворны арабы, может случиться и так, что хватит даже их.
— Ну, в принципе, смута у нас, считай, при каждой смене шах-ин-шаха бывает, и какая-то очередная, допустим, оказалась и такой, что зашаталось и всё наше государство. Но арабы? Это если только вся Аравия объединится против нас, но как она объединится вся? Это же арабы! У них каждое племя и каждый клан только себя считают достойными верховодить над другими, а каждая вера только себя признаёт единственно правильной. У них одних только христианских вер штук пять или шесть, не знаю точно, иудейских ещё больше, и даже старая традиционная вера не у всех одинаковая, хоть и одни и те же боги. А есть и наши зороастрийцы, есть индийской веры, а в их священной Мекке ещё какие-то Покорные появились, новая секта, тоже строгие единобожники, как иудеи, но почему-то считают свою веру особой и, конечно же, тоже единственно верной. А традиционалистам так уже своими проповедями надоели, что те их, того и гляди, изгонят или вырежут.
— Ты забыл, величайший, упомянуть ещё и маздакитов, одна из общин которых тоже осела в Мекке. Там они, конечно, почитают и местных богов, но сохранили отличия своего учения от официального зороастризма, и его проповедь имеет успех среди арабов. Сами они, естественно, Аравию не объединят, но что, если какая-то из многочисленных местных сект переймёт их призывы к богатым делиться с бедными? Её вера тогда сразу же станет популярнее других, а сама секта — сильнее. И тогда — как знать?
— Маздакиты? Их много и у нас. Жаль, дед не додавил их до конца!
— Я на это и намекаю, величайший. Напрасно твой дед отверг предложенную ему нашими помощь в расследовании и розыске всех ещё скрывающихся маздакитов. А теперь, когда они оправились от разгрома, они могут снова стать большой проблемой.
— Дед считал, что и сам прижал их достаточно, а ваших впусти только в страну, так всё в ней своими деньгами и оборотистостью к рукам приберут.
— Ну, напрасно он так. Мы уже сколько поколений земляное масло возле Казмы добываем, а разве всё прибрали к рукам в бывшем царстве Лахмидов? Только промыслы и фактория, которая как платила раньше налоги Лахмидам, так платит их теперь и тебе. Ни в лов жемчуга не лезем, ни в караванную торговлю. Зачем, когда наша морская выгоднее, а жемчуг Тапробаны и Сокотры лучше вашего? Вот их — да, наши предки давно прибрали к рукам, но много ли ты видел беглецов оттуда?
— В основном все тянутся туда, да только не всех там принимают.
— Далеко не всех, величайший, как и у нас. Но сейчас-то у нас с тобой речь не об этом. Твои войска устали от долгой войны, народ — от растущих военных налогов, дамбы и каналы запущены от небрежения из-за нехватки рабочих рук, забранных в войско, а от обильных дождей реки выходят из берегов и заливают поля. Случись обострение бедствий — как тут легковерным не прислушаться к проповеди маздакитов? Стремление твоего отца быть добрым правителем для своего народа достойно всяческой похвалы, но при этом он перестал преследовать эту вредоносную секту, понадеявшись на её показную покорность.
— Да, отец был падок на показуху и сам любил её. Помню, в военном походе, я был ещё юн, не уследил за конём, и он забрёл пастись на поле какого-то дехканина. Отцу донесли об этом, и он велел взыскать с меня сумму ущерба, а коню отрубить уши и хвост. Штраф был справедлив, и мне не было жаль этих денег, пустяковых для меня, но важных для того простолюдина. Но зачем было уродовать превосходного коня? Только для того, чтобы об отцовской справедливости говорили на всех базарах?
— Скорее всего, величайший. Без этого могли и забыть быстро, а такой случай не могли не запомнить, а вместе с ним и все его обстоятельства. Но хотя коня и жаль, лучше бы твой отец хоть десяток таких коней изуродовал, чем маздакитам снова поднять голову позволил. От них вашей стране вреда будет многократно больше.
— Знаю, атлант. И на меня, когда я в Арране в изгнании сидел, вышли посланцы от тамошней секты хуррамитов. О прадеде мне напоминали и предлагали поддержку всех маздакитов Ирана, дабы я уже на троне те времена прадеда вернул. Да только я с ума ещё не сошёл, чтобы с маздакитами связываться и на них опираться! Что я, сам эту историю правления прадеда не знаю? Поэтому и готов был простить все обиды Бахраму Чубину и замириться с ним — лучше уж с ним, чем с этими. А когда не вышло, предпочёл сбежать к румийцам и с их помощью власть себе вернуть. Хотел, как укреплюсь на престоле, снова эту секту прижать, как дед прижал, но тут сперва эти мятежи, потом Лахмиды, после них эти набеги пустынных дикарей, потом эта Армения, потом этот мятеж у румийцев и этот беглец оттуда, назвавшийся Феодосием. Как тут было упустить такой случай? Казалось, усажу этого самозванца императором румийцев, да верну то, что Маврикию уступил за его помощь, а возможно, и больше. Но и Фока этот, хоть и простой сотник, а восемь лет продержался, и армян этих двух, Никиту с Ираклием, я прозевал. Взял-то столько, сколько даже и не мечтал, но — да, ты прав, погряз я в этой войне, а до маздакитов, которыми хотел заняться с самого начала, так руки и не дошли.
— И не дойдут, пока этой войне с ромеями не видно конца. А тем временем в той священной для всех арабов Мекке тамошние маздакиты под своими красными знамёнами проповедуют паломникам своё учение, которое нравится нищебродам.
— И ты думаешь, арабы пойдут за ними?
— За ними самими — нет. Но их учение повторяют сами арабы в своих племенах и кланах. С ним приходится считаться их собственным шейхам. Рано или поздно, кто-то из них догадается включить суть учения маздакитов в собственные проповеди, и вот тогда — не за самими маздакитами, а за ним, своим и авторитетным для арабов — они пойдут. А маздакитам не составит большого труда убедить их шейхов и богатую верхушку повести свою голытьбу на соседние страны. Зачем им делиться с ней собственными сокровищами, гаремами и запасами, когда можно отнять всё это у соседей? А кто тут у них ближайший богатый сосед? Да, пока он им не по зубам, но что, если его поразит смута? А маздакиты с удовольствием придут вместе с ними, и их поддержат местные, взбаламутив бедноту.
— Проклятие! Не дай Ахурамазда случиться подобному, но — да, может выйти и так. Я опасался тюрок, но их Каганат развалился, опасался румийцев, но война с ними для меня удачна, а вот арабские дикари — даже в голову не пришло связать их с проклятыми маздакитами, которые в самом деле могут помочь их объединению. А кем, кстати? Кого ты подозреваешь больше? Христиан? Иудеев? Традиционных староверов?
