— Да! Понимаю! — бывший легат Италийской войны и проконсул Митридатовой ржал, схватившись за живот, — Клянусь яйцами Марса, понимаю! Римское правосудие не покарало бы суровее, и мой приговор — оправдательный за полным отбытием наказания! То есть, если бы вы не были уверены, что скрыть их присутствие у вас не удастся, и Рим потребует их выдачи, вы бы обязательно оставили таких молодцов у себя, как и я сам на вашем месте, конечно! — диктатор снова расхохотался, представляя в цвете и в лицах и откровенно смакуя самоочевидный для него расклад, — Да, таких и мне было бы до слёз жаль отдать кому-то другому. Мальчишкам из кельтиберской Лутии повезло с вождями, а ещё крупнее повезло атлантам, захапавшим себе их всех вместе с ними. Да, я представляю обиду твоего деда! Если в чём-то Рим и пострадал от его действий, то уже одним этим он жестоко отомщён! В Термантинскую войну было то же самое?
— Ну, не совсем, Луций Корнелий. К нам за военной помощью не обращались, и наши войска в том деле не участвовали. Но купцы, конечно, такие пройдохи, что если где почуют выгоду, то пролезут в любую щель, и если выяснится, что кто-то помог кому-то и из термантинцев уйти к атлантам, меня это не удивит. К морю оттуда можно выйти хоть через васконов, хоть через кантабров, которые не подвластны никому. Север Лузитании нами тоже не контролируется, а уж галлеки с астурами — и подавно. Торгуем, конечно, с ними со всеми, но к рукам прибрать — коротки пока руки.
— Ну, не прибедняйся. Тит Дидий рассказывал мне, как ваши отбирали среди его пленников самых лучших, да я и сам помню ваш отбор среди тевтонов и кимвров. Лучших ведь отобрали. И наверняка ведь не всех перепродали атлантам?
— Рабы — другое дело, Луций Корнелий. Продажей их в рабство Рим тем самым наказывает их достаточно и больше не имеет к ним претензий. Покупка лучших из них и освобождение достойных никак поэтому не ухудшает наших отношений с Республикой. Естественно, часть мы оставляем у себя. Тевтонов и кимвров большей частью атлантам сбагрили, у них есть страна с подходящим для них климатом, а кельтиберы нам и самим сгодятся. Тоже, конечно, дикари ещё те, но детвора, пока вырастет — пообтешется.
— И если мы попросим вас помочь против кельтиберов на тех же условиях, что и в Нумантинскую войну, и я буду согласен на все ваши уловки, вы поможете?
— Я не уполномочен решать за Большой совет, правительство и царя, но причин для отказа тебе в этой услуге я не вижу ни малейших.
— А против Сертория? Не буду скрывать, в наибольшей степени меня беспокоит в Испании именно он. Прирождённый военачальник, вроде Мария или меня, и с ним наши наместники испанских провинций могут и не совладать.
— Боюсь, Луций Корнелий, что с этим могут возникнуть и затруднения. И вовсе не потому, что Квинт Серторий опытный и талантливый военачальник, а потому, что он — римский военачальник. Да, он мятежник, но он — римлянин. Одно дело, когда мы вместе с Римом воюем против варваров, как и предусматривает наш договор о дружбе и союзе, но совсем другое, когда римляне воюют против римлян. Хорошо ли нам вмешиваться в ваши внутренние войны? Сам пойми, это же как если два брата что-то между собой не поделили и дерутся из-за этого, и хорошо ли, когда в их драку вмешивается сосед? Сегодня дерутся, а завтра помирятся, и тогда соседу его вмешательство могут припомнить оба. Нам, Луций Корнелий, очень не хотелось бы оказаться в положении такого соседа.
— Вы опасаетесь претензий к вам в будущем за то, что убивали римлян?
— Я сам не сформулировал бы лучше, Луций Корнелий. Да, именно этого мы и хотим избежать. Наше государство — друг и союзник римского народа в целом, кто бы ни возглавлял его в тот или иной момент, и нам очень не хотелось бы оказаться врагами той или иной его части, когда в нём нет согласия. Разве не будет это похоже на стервятника, решившего воспользоваться разладом ради лёгкой поживы?
— Я понял тебя, Марул Марций. Да, тут ты прав, это будет нехорошо выглядеть в будущем, и мне понятно ваше нежелание осложнять его. Римлян с Серторием немного, и с ними мы справимся сами. Не так много римских и латинских граждан и в Испании, даже если они и поддержат его. Но что, если его поддержат кельтиберы и другие испанцы?
— Если Квинт Серторий, опираясь на их поддержку, отложится от Республики и объявит себя испанским царём, это будет уже совсем другое дело. Мы дружим с Римом, а не с самозваными царями. Если вождь кельтиберских мятежников римлянин, от этого он не перестаёт быть вождём кельтиберских мятежников. О мятеже кельтиберов мы с тобой говорили, и просьба Рима о помощи против них в неловкое и двусмысленное положение нас не поставит.
— А заодно позволит вам снова разжиться хорошими кельтиберскими рабами? Вы ведь и на тех, которых перепродаёте атлантам, тоже ведь в накладе не остаётесь?
— В убыток себе никто, конечно, не торгует. Но нам ведь нужно было отоварить и те сомнительные денарии, начеканенные в Италийскую войну и позднее — до того, как с их чеканкой снова был наведён порядок. Ты же помнишь, Луций Корнелий, ту панику во время той войны, которая не прекратилась и после неё?
— Вы не поддержали панику, и Рим благодарен вам за это. Но всё-таки вы этим денариям не доверяете?
— У атлантов возникли сомнения в их качестве, и они перестали принимать их у нас. Нам-то куда было деваться?
— Но ведь это же ерунда, Марул Марций. Ты же сам служил уже в Остии в год консульства Секста Юлия Цезаря и Луция Марция Филиппа. И твой отец тогда приезжал в Рим из-за предложений Марка Ливия Друза о выпуске бронзовых денариев. Помнишь же и сам наверняка, как Филипп осенью убедил сенат опротестовать все новшества Друза на основании противозаконности их принятия всех вместе. На этом всё и кончилось, и его бронзовые денарии так и не были пущены в оборот. Да, во время войны италики пустили слух о выпуске бронзовых денариев Пизоном и Муттоном, но ведь он же не подтвердился.
— Я помню, Луций Корнелий. Сам проверял их, царапая, и когда мы убедились в отсутствии поддельных, наша фактория принимала их без малейших сомнений. Не было у нас претензий и к денариям Катона и Сабина, невзирая на слухи о добавлении в их металл меди. Мы проверили и убедились, что паника беспочвенна. Но уже в денариях Цензорина и Лентула меди в их серебре оказалась не двадцатая часть, как это принято для монетного сплава, а половина. Это, Луций Корнелий, не то мелкое хулиганство с денариями Силана, которое предлагал Друз, это — уже злостное хулиганство. Да, мы знаем, что с финансами у Республики положение тогда было крайне тяжёлым, но так — не делается.
— А как вы узнали, что половина? Я слыхал, что проверку уксусом они прошли.
— Уксус и не покажет порчи монетного серебра медью, если её в сплаве меньше, чем шесть десятых. Но у атлантов есть другая субстанция, схожая с уксусом, выявляющая высокое содержание меди. Есть у них и способ установить её точную долю в сплаве, хотя для этого и приходится пожертвовать несколькими монетами. Цинна стал твоим врагом, но отдадим ему должное — с этим безобразием он покончил. Но этих порченых денариев было столько, что он не мог обменять их все. Мы так и не избавились от них полностью.
— Хорошо, я понял. Разумеется, я продолжу обмен. С серебром, правда, и моё положение далеко не блестящее, но вас ведь устроят и золотые ауреи? Я возобновил их чеканку, которую начал ещё в Греции, а греки не жаловали низкопробного золота, как и наши публиканы, и мой монетарий — Торкват, а не Цензорин. К нему ведь нет претензий?
— Ни к твоему монетарию, ни к выпускаемой им монете претензий нет. Хотя мы и не одобряем способов, которыми добыт пошедший на неё драгоценный металл.
— Ну, по крайней мере, я не грабил наших римских храмов, как это сделали мои враги. А что до греческих — разве не осквернили их первыми сами греки, нарушив право убежища для убиваемых по наущению Митридата римских граждан? Проскрипции — мера вынужденная. Как ещё можно было навести порядок и наполнить казну? Я и с Митридата взял контрибуцию точно таким же золотом, и оно тоже пошло на чеканку монеты. Аурей на аурей похож, и какое вам дело, откуда я взял золото для его чеканки? Ни я их теперь не отличу один от другого, ни вы. Для вас они все мои, и уж вы-то их зарабатываете честно.
— Да собственно, как пайщик нашей Атлантической компании я к твоей монете не имею ни малейших претензий, поскольку атлантов волнует только её качество. Если бы ты ещё и неудобств нам лишних для торговли не создавал, было бы и вовсе прекрасно. Не ты сам, конечно, если говорить о проскрипциях, а твои многочисленные Луции Корнелии Хапуги, которые не сильно лучше бардиэев Мария.
— Даже так? — Сулла снова расхохотался, — Я слыхал, что мариевская шантрапа, когда он захватил Остию и позволил её разграбить, пыталась напасть и на вашу факторию.
— И у Мария не было к нашей Атлантической компании претензий, когда наши наглядно разъяснили его бардиэям, что такое хорошо, и что такое больно. Наших пулевых полиболов и александрийских огнемётных сифонов на вразумление этого отребья хватило за глаза. И с Цинной, и с Октавием у нас была договорённость о том, что наша компания не участвует в римских политических дрязгах и не может рассматриваться ни одной из их сторон как их участник. Марий не приказывал этим бандитам напасть на нашу факторию, а наши ограничились её защитой и не предприняли вылазку для преследования бегущих. Просто отразили разбойничье нападение. Их бесчинства в остальной Остии Марий потом остановил и сам, а как с ними немного позднее обошёлся Серторий с полного одобрения Цинны, ты знаешь и без меня.
— И всё-таки моих Луциев Корнелиев Хапуг, не нападавших на вашу факторию и не бесчинствовавших в Остии, ты считаешь не сильно лучшими? — ухмылкой диктатор дал понять, что по достоинству оценил шутку, намекающую на освобождённых им рабов, принявших по обычаю его личное и родовое имя и оставивших свои прежние имена или прозвища в качестве будущих семейных когноменов.
— То, что они вытворяют сейчас по собственной инициативе, но с расчётом на твоё покровительство, а точнее — на уверенность их жертв в твоём покровительстве всем их неприглядным делишкам, не сильно лучше бесчинств бардиэев Мария. Ты узаконил и упорядочил их бессудный произвол, но твоих Хапуг слишком много, и ты же не можешь контролировать их всех, как не мог контролировать всех своих бардиэев и Марий.
— Но ведь на вас же это не отражается? Если хоть один посмеет, убивайте сами без малейших опасений, но лучше — возьмите негодяя живым, свяжите и доставьте ко мне, и я позабочусь, чтобы прочим стало неповадно.
— Разве в этом дело, Луций Корнелий? После тех мариевских твои знают, что и с ними будет так же, да и наша фактория с тех пор укреплена и усилена получше. Нам стало труднее торговать. Люди покупают меньше, поскольку боятся показать свой достаток. Не так уж и мало случаев, когда именно он становится причиной попасть под проскрипции.
— Но ведь я же сам слежу за составлением этих списков.
— Они слишком велики, чтобы ты мог проверить и вспомнить каждое имя в них. Как ты проверишь, кто из них вписан в соответствии с твоими указаниями, а кто дописан заодно с ними для поживы алчных и недобросовестных исполнителей? Я уже не говорю о том, что кого-то ведь могут и наоборот, забыть вписать, если тот предложит за это больше установленной тобой награды в два таланта
— Ты знаешь конкретные имена злоупотребивших моим доверием?
— Да какая разница, Луций Корнелий? Ты прекрасно знаешь и сам, что на скупке за бесценок имущества проскрибированных наживается прежде всего твоё же собственное окружение, — Сулла кивнул и улыбнулся уголком рта, оценив тактичность собеседника, не вспомнившего многочисленных случаев таких скупок им самим, — Какой смысл выяснять, кто из них стоит за злоупотреблениями, если все эти люди тебе нужны, и никого из них ты всё равно не тронешь? — стоявший за плечом патрона Луций Корнелий Хрисогон, бывший раб-домоправитель Суллы, а ныне его доверенный человек, сам замешанный в множестве махинаций с проскрипционными списками, заметно расслабился и ухмыльнулся, — А видя их и участвуя в них как рядовые исполнители, с них берут пример и не упускают своего и многие десятки, если не сотни всех этих твоих Луциев Корнелиев Хапуг. И разве в ком-то конкретном из них проблема? Ну, схватишь ты за руку, осудишь и распнёшь на кресте или сбросишь с Тарпейской скалы одного из них, двух или десяток. И что от этого изменится? Другие продолжат их дело, просто будут действовать осторожнее сами и щедрее делиться своей добычей с теми из твоего окружения, кто организовывает и покрывает их. Кого бы ты ни покарал из этой мелюзги, за каждым стоит очередь из желающих сменить его, и их слишком много. Ты ведь не одну тысячу рабов освободил, Луций Корнелий? Ты думаешь, они пойдут в солдаты или будут перебиваться случайными заработками? Нет, у них перед глазами есть примеры пособлазнительнее. Да, уже не поразбойничаешь открыто, как в те первые дни, пока ты ещё не навёл порядок, но проскрипции — тоже прекрасный шанс.
— Это не надолго, Марул Марций. Сейчас — да, я не могу обойтись без всех этих мерзавцев и вынужден на многое закрывать глаза. Слишком много и настоящих врагов у того порядка, который я установил, и не все они выступают открыто как тот же Серторий. Но когда я выкорчую всю эту тайную скверну, мои проскрипции прекратятся, а кое-кто из наживающихся на злоупотреблениях поплатится за них. Я знаю, что прописал Республике очень горькое лекарство, но ведь и болезнь была смертельной, я же хочу покончить с этой болезнью раз и навсегда, чтобы такое лекарство никогда больше не потребовалось вновь. Год или два, за которые мои реформы приживутся, и в терроре больше не будет нужды.
— Дайте-то боги, Луций Корнелий. Но ты создал опасный прецедент. Любой, кто посчитает себя незаслуженно обиженным Республикой, как был обижен ты, теперь будет знать на твоём примере, что оказывается, можно ведь и так. Да, не ты первым применил силу и принуждение, но трибуны-демагоги не в счёт, их беззаконие — именно беззаконие и есть, и даже террор выжившего из ума Мария — беззаконная тирания в чистом виде, и его примеру мало кто захочет последовать, а вот твой пример — упорядоченный по сравнению с ними и узаконенный — может оказаться заразительным для многих. А всем не угодишь, и тебе ли об этом не знать? Тот же Серторий, сложись обстоятельства удачнее для него, мог бы стать вторым Марием, но теперь уже знающим, как такие вещи делается правильно.
— Ты хочешь сказать, что я научил его на свою голову? — диктатор рассмеялся, — С моими годами и здоровьем мне столько не прожить, а Серторию без вашей поддержки не удержаться и в Испании. Я надеюсь, вы не ждёте, что он предложит Тартессу в уплату за военную помощь Бетику, о которой вы, конечно, не можете не мечтать?
— Мы знаем, что не предложит. Он твой враг, но такой же великодержавник, как и ты. Торговать провинциями Республики он не станет. Вот попытаться принудить нас к союзу с ним силой он, пожалуй, может, и тогда нам придётся защищаться, не спрашивая национальности у посягнувших на наши границы иноземных солдат.
