— Так и понятно же! Если на обе Мавритании войск и денег не найти, что будет? Отпадут, и к гаруспикам не ходи. А если сюда их не дать, что будет? А ничего не будет.
— Верно, перебьёмся, как и в прежние разы. В пределах Пунического рва закон и порядок мы уж всяко удержим и никуда от этого не денемся. Но справедливо ли обойтись с нами таким образом, Павлидий Марций? Получается, что кто везёт безропотно, на том и ездят, не давая передышки, а кто упрямится, на того и не садятся?
— Да, поскольку на упрямого ишака где сядешь, там и слезешь. А государству в первую очередь доехать нужно, не свалившись, затем власть свою шаткую восстановить и наглядно всем продемонстрировать, чтобы боялись, а справедливость — дело уже десятое. Не дотянуться до самого виноватого — менее виноватого накажет, до которого дотянется.
— А как вы ухитряетесь обходиться без этого?
— Ну так у нас же маленькая страна. В небольшой стране и следить за порядком легче, и дотягиваться до настоящих виновников неурядиц, и обнаруживать уродов загодя, и выпалывать их превентивно по первому же поводу, очищая от них народ. И конечно, не пускать к себе таких же ущербных уродов извне. Да и просто проблемных. Зачем они нам такие? Чтобы всё общество было благополучным, в нём не должно быть неблагополучных людей. Конечно, такой идеал едва ли достижим, но мы к нему стремимся, и нам это легче, чем большой, многолюдной и оттого вынужденно деспотичной Империи.
— Надеетесь отсидеться на отшибе, а остальная Ойкумена, значит, пусть хоть вся пропадает? — съязвил отмалчивавшийся до этого момента Цецилиан, диакон христианской общины Карфагена и доверенное лицо её епископа Менсурия.
— Ну, далеко не вся, — ухмыльнулся Павлидий, — Стран и народов на свете много и помимо Внутреннего моря. У одних только атлантов не одна страна, а несколько, и все они по благополучию не уступают нам. И причина — та же самая. Они тоже невелики и не принимают к себе кого попало, а тщательно и строго отбирают подходящих, как и мы.
— Так тщательно и строго, что вместе с достойными людьми вы отбираете к себе и негодных блудниц, а множеству достойных отказываете?
— Вовсе не вместе, Цецилиан, а по отдельности. Мы же не смешиваем их в одну общую кучу. Достойные стать нашими согражданами — отдельно, блудницы — отдельно. И такие тоже нужны для неженатой молодёжи и находящихся вдали от своих семей солдат и моряков. А своих таких у нас рождается мало по причине нашего строгого отбора, так что добираем недостающих извне. И тоже не каких попало, а отборных.
— Это потворство блуду!
— Да, поскольку он неизбежен. И разве лучше бывает там, где блудниц нет или не хватает, и за этой надобностью пристают к добропорядочным женщинам или девицам, а то и вовсе занимаются противоестественными извращениями?
— Истинно верующий раб божий, страшась прогневить Господа, свои греховные вожделения сдерживает, а в грехах — кается!
— После чего, судя по вашим регулярным исповедям, покаяниям и эпитимьям с отпущением грехов, с очищенной совестью продолжает грешить дальше. Не согрешишь — не покаешься, не покаешься — не спасёшься. Да, я понимаю, что это шутка, Цецилиан, но это шутка твоих единоверцев, а не наша. И разве была бы она так популярна, если бы она не соответствовала тому, что происходит в жизни, а не в вашей красивой теории?
— Человек слаб и не может устоять перед искушением, и наш Господь милостив к искренне кающимся грешникам.
— После того, как вы обвиноватите их и заставите каяться в любом пустяке? Мы так не делаем. К тому, что не подрывает общественных устоев, нет претензий ни у наших богов, ни у нашего государства, а то, что подрывает, запрещено государственным законом и караются по нему. А покаяние преступника перед богами — его личное дело, от кары оно не избавит, и какое дело обществу и государству до дальнейшей судьбы души казнённого по приговору суда преступника? Это его душа и его проблемы. А нашему обществу такие люди не нужны, и оно от них избавляется. Нам нужно это, а не их стыд и покаяние, после которого они всё равно примутся за старое и наплодят такое же никчемное потомство.
— Но ведь не все же! А вы не даёте им шанса исправиться!
— Ну, отчего же? Шанс одуматься и взяться за ум есть у каждого при выборе его жизненного пути, но этот выбор надо сделать вовремя, а не тогда, когда уже последствия дурного выбора расхлёбываешь. Это или глупость, или неспособность регулировать свои вожделения. Раз уж речь зашла о блудницах — у нас их не стыдят публично и не требуют от них покаяния, но о них все знают, и замуж им выйти нелегко. Но если юная девчонка вовремя одумалась и сама, когда это особенно трудно, это же совсем другое дело. И так у нас из поколения в поколение — вот, даже хватать своих шалав для лупанариев перестало. Ну так и кто тогда ближе к искоренению непотребств?
— Это вы-то ближе?! Да у вас самые разнузданные оргии на каждом шагу!
— С чего ты взял такую чушь, Цецилиан? Как и везде, у нас есть лупанарии для небогатых и гетеры для состоятельных, и конечно, бывают и групповые гулянки с такими профессионалками, но не где попало, а только где это допускается принятыми в обществе приличиями. Где вы находите все эти массовые и публичные Вакханалии, с которыми так ревностно боретесь, если послушать ваших проповедников? Их уже четыреста лет, как ни у нас нет, ни в Италии, и пресечены они были тогда, когда не было ещё и в помине вашей секты. Но вы упрямо и навязчиво раздуваете слона из мухи, а потом визжите о погромах и гонениях, когда терпение у окружающих вас людей и у властей лопается.
— Прости их, Господи, ибо не ведают, что творят! Заблудшие души вы обрекаете на вечные муки, губя их без покаяния! А душам праведным препятствуете в их спасении в истинной вере! И не только к заблудшим душам вы черствы, но и к праведным, не желая руку помощи им протянуть в те дни, когда они подвергаются гонениям!
— Это когда, например? Полсотни лет назад, когда твоих единоверцев император Деций преследовал, и ваши пытались сбежать к нам? А зачем они нужны нам, Цецилиан? И что грозило тем из них, кто был действительно лоялен к светской власти Империи, как вы и декларируете сами? Всего-то и требовалось, что принести любую самую пустяковую и грошовую жертву гению Империи, олицетворяемому текущим императором. Тронул ли тогда хоть кто-то тех, кто это сделал?
— Они проявили малодушие и погубили свои бессмертные души тяжким грехом отступничества от истинной веры.
— Во-первых, кому угодно, но уж не вам попрекать других отступничеством от веры. Кто вы сами, если не отступники или потомки отступников от веры ваших предков? То прежнее отступничество ваша вера тяжким грехом не считает? А во-вторых, как может считаться отступничеством от вашей веры выполнение её же требования быть лояльным к светской власти? Почему ваш милостивый бог делает вас этим без вины виноватыми?
— Ибо сказано Господом, да не будет у тебя других богов перед лицом Моим. И не сотвори себе кумира.
— И даже у иудеев, от которых вы это переняли, это было уже лицемерием. Они же и архангелов почитают, и Сатаны боятся, что и вы вслед за ними повторяете. Чем они тогда от богов отличаются, пускай и низших по отношению к Создателю? А вы вдобавок к ним ещё и Распятого богом сделали. Так чем же вы сами тогда отличаетесь от тех, кого попрекаете их многобожием? Мы, по крайней мере, признаём наше многобожие открыто и называем вещи своими именами.
— Ваши боги — ложные. Вы поклоняетесь мёртвым камням.
— Не смеши меня, Цецилиан. Я мог бы с точно таким же успехом сказать, что вы поклоняетесь разрисованным камням. Но как вы не считаете вашу рисованную символику самим вашим богом, так и мы не считаем самим богом его статую в храме. Это только его изображение, созданное для удобства поклонения самому божеству. Посуди сам, одному и тому же богу в каждом городе, где его почитают, посвящён храм или хотя бы алтарь со статуей. Так что же это, по-твоему, разные боги? Юпитер в римском храме, пускай он по твоему мнению и ложный, и Юпитер, допустим, в таком же его карфагенском храме — это что, по-твоему, два разных Юпитера? Вы же в ваших храмах с разными изображениями не разным Создателям молитесь, а одному и тому же, да и ваш Распятый у вас один и тот же во всех ваших храмах. Ты же сам прекрасно понимаешь, что с каждым из наших богов то же самое и у нас, так что все ваши попрёки в поклонении камням — просто смешны.
— Ваши боги — демоны, слуги Сатаны, прельщающие грешные души!
— Ты уж определись в чём-то одном. Если наши боги — мёртвые камни, то это значит, что самих богов нет, и наши предки их для себя придумали. А если они демоны и слуги Сатаны, в существовании которого у тебя нет сомнений, то тогда они уж точно есть, и остаётся только разобраться, кто прав в их оценке — иудеи, мнение которых вы приняли без критики, или весь остальной мир. Если мы поклоняемся демонам вашего Сатаны, а он враг и вашего Создателя, и вашего Распятого, то разве не должны мы тогда по вашей же логике наотрез отказать им во всяком почитании?
— Ну так а вы их разве почитаете?
— А разве нет? Ты разве не знаешь, что иудейский Яхве — не кто иной, как Йам финикийцев, один из двух финикийских морских богов, и его храм, как и храм Решефа, в Карфагене есть? А в карфагенском храме Нептуна обоим посвящено по алтарю, и почтить Йама можно и в его храме, и в храме Нептуна. Вот только Йам не присваивает себе заслуг в создании мира и нормально уживается с прочими богами, явленными вместе с ним миру его настоящим создателем — Абсолютом. Его мы не чтим отдельно, поскольку почитание любых явленных им богов через них в конечном итоге адресовано ему. А в их числе мы и вашего Распятого чтим, которого знаем как Доброго Пастуха. И — да, у нас он тоже вовсе не сварлив и со всеми остальными богами уживается нормально. И никому не угрожает ни концом света, ни вечным горением в подземной топке, а только хлопочет за невезучих в жизни, дабы их следующее воплощение оказалось получше. Напрасно вы отвергли учение вашего же Оригена, отошедшего от наивных сказок иудеев.
— Ориген — еретик, а ваш Добрый Пастырь — ложный бог, посланный Сатаной для смущения истинно верующих!
— То-то ваши фанатики и рвутся осквернить его храмы и разбить его статуи. И после этого вы ещё удивляетесь периодическим гонениям на вас?
— Не может истинный христианин терпеть такого поругания своей веры!
— А греко-римский мир не может терпеть эту вашу сварливую и неуживчивую секту. Мы — тем более. И поэтому, Цецилиан, радуйся тому, что мы не принимаем к себе твоих единоверцев. Император Деций мягко обошёлся с ними, не уничтожив всех. Даже в Карфагене ваша община уцелела, хоть и сильно уменьшилась в численности, а у нас вам за ваши безобразия не было бы пощады. Молитесь за римских императоров, лишь иногда карающих вас, но позволяющих вам существовать вот уже третье столетие.
После ухода диакона, раздражённого и с трудом сдерживавшего истерику, Тит Петроний Руфин, римский сенатор, один из крупнейших землевладельцев в карфагенской округе, почётный член городской курии и патрон района новых инсул между ипподромом и амфитеатром, невесело задумался. Секта назареян, называемых ещё христианами, ведёт себя всё напористее. Близится очередное столетие от рождения их Распятого, и хотя в дате и даже годе путаются и сами сектанты, в любом случае это ближайшие годы, в которые по их вздорному учению должен наступить конец света. Много раз их верхушка переносила так и не наступивший в заявленный ими срок этот конец света, теперь вот раз в столетие им пугают, но пугают с приближением очередного срока оголтело, и суеверные ротозеи из малограмотной городской черни нервничают, а кто-то из особо напуганных и вступает в секту. Хвала богам, после репрессий Деция мало что от неё осталось, многие отреклись и вернулись к почитанию прежних богов, а упорствующие, кто попался, понесли наказание, и не сверни император этой политики из-за проблем на границах, то очистили бы от этой скверны и Карфаген. А Валериан, Аврелиан и Проб преследовали назарейскую секту вяло, не давая ей лишь вновь разрастись, прочие же менялись настолько быстро, что если что-то и хотели предпринять, то не успевали. Нынешние же тетрархи, два августа и два цезаря, в первую очередь поважнее вопросами заняты. Не до сектантов им пока, а когда дойдут до них руки, то в какую сторону? На Востоке влияние назареев намного сильнее, чем здесь.
Секта манихеев, молодая и внутри Империи пока ещё не оторвавшаяся от своих персидских корней, справедливо считается поопаснее не только давно эллинизированного культа Митры, но и назареев, которых полно и в персидской Месопотамии, но которых в державе Сасанидов жёстко притесняет ортодоксальный персидский зороастризм. Оттого и смягчилась политика Империи к сектантам, что очередная война с персами на носу за ту же Месопотамию, и тамошних назареев предпочтительнее иметь друзьями. Насколько же далеко зайдёт ради этого потворство тетрархов собственным назареям внутри Империи, можно только гадать. На местах, во всяком случае, власти осторожничают, и проконсул провинции уже не одну наглую выходку сектантов спустил им без последствий, а те всё наглее и наглее себя ведут и явно рассчитывают на безнаказанность. Так это даже здесь, в Африке, а что же тогда творится на Востоке? Хорошо тартессийцам! У них и государство своё, и политика внутренняя своя, от имперской не зависящая. Третье столетие назареев к себе не пускают и никаких проблем с ними не знают. Нет у них в стране назареев — нет и назарейской проблемы. Неужто он бы их в Карфаген впустил, будь его воля? Но как ты их не впустишь в римский город, когда они — тоже римские граждане?
Это тартессийцы сами решают, кто им подходит, а кто нет, и не указ им в этом Империя, а ты тут завидуй им и терпи. Вон как запросто Павлидий диакона назарейского отбрил, ткнув его носом в борьбу с Вакханалиями, которых давно уже нет в Тартессе и без этих душеспасительных назарейских проповедей! И так хорошо ткнул, что Цецилиан и в ответ на пренебрежение к наивным иудейским мифам, как бы ни был этим уязвлён, сопеть только раздражённо мог, поскольку сходу понял и сам, что лучше и не заикаться о столь же наивных мифах Гомера и Гесиода, если диакон не хочет быть снова ткнутым носом в глупую борьбу с давно не существующим прошлым. Смешно же в самом деле с детскими сказками, поэзией и театральными пьесами бороться, основу мировоззрения для взрослых людей греко-римского мира давно уже не составляющими.
Что он, сам не отбрил бы назарея с удовольствием, если бы мог? Но в том-то и дело, что ему, римскому сенатору, это намного труднее. Человеческих жертвоприношений давно уже нет у тартессийцев и нет в Италии и Греции, но Империя велика, и за всю её не поручишься. В Галлии не везде ещё друидизм искоренён, и невозможно поэтому доказать убедительно отсутствия тайных человеческих жертвоприношений в ней. В Британии — тем более, а ведь и она тоже — имперская провинция. О германцах-федератах вдоль Рейна уже и говорить нечего — какие были у них обычаи за Рейном, такие и остались. Да и что дикий Север вспоминать, когда и в Африке за полное искоренение детских жертвоприношений Баалу уверенно поручиться нельзя! Не в Карфагене, конечно, не в Утике, не в Тисдре и не в других давно романизированных городах, но в захолустных финикийских святилищах в сельской глубинке случается ещё и такое. Что тут тогда о Нумидии говорить или об обеих Мавританиях? Да, настоящих Вакханалий с человеческими жертвоприношениями, хвала богам, в Африке не было и в старину, но сами-то жертвоприношения — были и есть, и тут попрёки назареев крыть нечем. Без них искоренить не успели, а теперь они борьбу с ними себе в заслугу ставят, как будто бы не боролись с этим римские власти и без них.
