— А отказавшихся — уволить со службы как не надёжных? — сообразил сенатор.
— Именно. Солдат — как способных изменить воинскому долгу, если противник окажется их единоверцем, а чиновников — как способных потворствовать единоверцам даже в ущерб своему служебному долгу.
— То есть, этим отсекаем фанатиков, а давшие такую присягу становятся таким образом для секты отступниками, и обратной дороги им уже нет. Да, помню, после Деция отрёкшихся во время его репрессий обратно в общину не принимали. А тут ещё и угрозы смерти никакой ни себе, ни родным, даже имущества не теряют, а только увольнение со службы, так что отступничество будет ещё менее простительно, чем тогдашнее. Правда, назареи как римские граждане могут и оспорить своё увольнение в суде.
— Поэтому и не прямо сейчас, а во время кампании Максимиана против мавров, по законам военного времени. А кто не одобряет проявленной бдительности, тот вольный или невольный пособник варваров. Заодно и суды от назареев тоже подчистите. Что это за судья, который способен подсуживать своим единоверцам в ущерб законности? И заметь, всё это, если с умом, можно сделать и не дожидаясь немилости Диоклетиана к назареям.
— И если ты прав в ожидании этой немилости к ним, то многие из них опять вас будут безжалостностью попрекать за то, что их не принимаете и спасти этим от репрессий не хотите даже лучших из них, но тем временем принимаете даже негодных блудниц?
— Ну, отчего же негодных? Негодных мы не берём, мы берём только годных по нашим меркам — на подбор, лучших из лучших. Наш народ достоин даже развратничать с красавицами, а не с уродливыми страхолюдинами, — развил шутку Павлидий.
— Да это-то и по статуэткам вашим понятно. Особенно в сравнении с копиями греческой классики работы ваших же мастеров, когда стиль отделки один и тот же, и вся разница — в красоте моделей-натурщиц. Умеете же вы отбирать! Мне тут на днях одна из забракованных вашими жаловалась на вашу придирчивость, так такую истерику закатила, что я сразу понял причину вашего отказа ей. Да, правильно вы говорите, в такие моменты эти стервы поразительно похожи на обезьян. Так же сварливы и так же вульгарны и лишь омерзение к себе вызывают. Правильно делаете, что не берёте таких. Если для лупанариев берёте лучших, то представляю, каковы ваши гетеры! Есть с кого такие статуэтки ваять!
— Стараемся, Тит Петроний.
— А ещё лучше стараетесь при отборе добропорядочных. А ведь люди похожего на отбираемых вами типа есть и среди назареев. Почему вы даже таких из них не берёте?
— Хороший вопрос! — одобрил тартессиец, — Да, ты прав, есть и среди них такие, и даже больший процент, чем в остальном вашем обществе, и если бы не эта их вздорная вера, то брали бы их с большим удовольствием. Я вот тут советовал тебе очистить от них войска и чиновничество, а ведь сам же при этом прекрасно знаю, что во всём, что их веры не затрагивает, назареи нередко бывают дисциплинированнее и добросовестнее коллег по службе, придерживающихся традиционной веры.
— Точно! Я как раз именно это и хотел сказать, да только ты сам меня опередил.
— Поэтому и бракуем с большим сожалением. Во-первых, чудес не бывает, и не может быть в обычном обществе много людей с хорошими и нужными нам качествами. В вашем традиционном обществе, в душу особо не лезущем, так оно и есть, и по человеку видно почти сразу, каков он. А учение назареев выдаёт желаемое за действительное и от своих адептов требует подражать этому желаемому, кто как сумеет, а кто сумеет плохо, того заставят покаяться и простят. Но разве можно так искоренить пороки, не искореняя порочной человеческой породы? Назареи борются с симптомами болезни общества, а не с её причиной. А во-вторых, даже те настоящие, которые среди них есть, очень похожи, но не совсем таковы, как нужно нам.
— А что с ними не так?
— Порядочны, этого у них не отнять, но глуповаты. Повелись на эти устаревшие иудейские мифы и назарейскую выдачу желаемого за действительное. Не умеют отличить настоящего от подделки. Помнят от отцов и дедов, что яблоко от яблони далеко не падает, но грезят по божьему царству всеобщего братства и верят в то, во что поверить приятнее, не заботясь о логике и здравом смысле. Зачем нам такие люди? Мы не ждём от богов ни рая для порядочных, ни ада для сволочи. Для нас они — вот на этой земле. Не идеальные, очень далёкие от идеала, но для чего-то ведь боги дали нам самим разум и руки? Вот мы и применяем их для того, чтобы сделать свою часть этого земного мира такой, в которой и потомков после себя хочется оставить, и самому в следующую жизнь возродиться. У нас тоже много проблем, но мы их решаем, как знаем и умеем, а не маскируем подражанием показушному, но не существующему в реальной жизни идеалу.
326 год нашей эры, провинция Финикия, Гелиополь.
— Млять, далековато! — процедил сквозь зубы Арунтий, — Ближе бы подобраться, да только ведь спалимся тогда на хрен! Что скажешь, Нирул?
— Ну, может и не спалимся, если повезёт, но — да, рискованно, — отозвался боец, — А отсюда работать — метров сто семьдесят примерно?
— Нет, ближе к ста восьмидесяти.
— Значит, прицел на сто семьдесят пять пойдёт. Для нормального винтаря говно был бы вопрос но для этого — далековато. А обязательно ли именно в башку?
— Хорошо бы, но если ты не уверен — в грудную клетку ему отсюда влепишь?
— Это — гарантирую.
— Значит — работаем, под мою ответственность.
— Как скажешь, почтенный, — раздались тихие щелчки регулировки оптического прицела и немного громче — взводимого курка, — Проклятие! Куда он делся?
— Ориентир — мраморный бюст какого-то главнюка на колонке. От него правее занавешенный дверной проём в комнату.
— Ага, вижу плечо и спину, но стоит неудобно, а за занавеской не поймёшь, где там дверной косяк.
— Ничего, подождём. Раз в проёме стоит, значит, входить туда не собирается. А как выйдет поудобнее для тебя — самостоятельный огонь по готовности.
— Понял, почтенный.
Ждать пришлось дольше, чем они рассчитывали. Цель-то вышла из комнаты на веранду атриума, но её сразу же заслонили две бабы из числа домочадцев. Бормоча сквозь зубы ругательства, командир и его снайпер были вынуждены повременить, а бабы ещё и заговорили о чём-то с хозяином. Арунтий уже начал было регулировать прицел и своего револьвер-карабина, такого же, как и у Нирула, дабы с двух стволов уложить всех троих, но тут, хвала богам, бабы унялись и отошли в сторону. Близился решающий момент.
— Шухер! — предупредил страховавший их сзади Эзул, второй боец Арунтия.
Пришлось прятать оружие под плащами и изображать праздношатающихся по парку бездельников, пока настоящие местные бездельники не прошли себе своей дорогой, а тем временем намеченный на отстрел хозяин особняка снова с кем-то заговорил, весьма удачно при этом встав для себя и крайне неудачно для снайпера. Каменную колонну и из нормальной-то винтовки бронебойной пулей не прострелишь, а у них — маломощные, зато бесшумные и не разбрасывающие гильз револьверы-карабины. Но в конце концов судьба вознаградила их за долготерпение, подставив цель под уверенный выстрел.
Хороший глушитель — полезнейшая в их деле вещь. Даже с этой дистанции оба отчётливо расслышали взрыв заряда фугасной пули, и звук по громкости был сопоставим с растянутым и шипящим звуком самого выстрела. Щелчок взводимого курка, ещё тихий хлопок, и снова взрыв там, впереди — Нирул всадил таки вторую такую же пулю и в башку хозяина особняка. И только после этого пронзительно завизжали бабы в доме, поднимая в нём панику и окончательно сбивая всех с толку.
В доме переполох, все зеваки с улицы сбегаются к нему, туда же все смотрят и из окон инсул, а маломощный револьвер-карабин хорош ведь ещё и своей конструкцией. Долго ли снять глушитель, оптику, цевьё и приклад, без которых сам револьвер почти не отличается от обычного армейского? А шифроваться не от кого, все ведь на дом пялятся и к шуму оттуда прислушиваются, силясь понять, что же там такого происходит в особняке городского префекта Гая Ларония Поллиона. Правильно, не каждый день и не в каждом городе Юпитер среди бела дня поражает молнией самого городского главу! Ну, дело-то к вечеру близится, но дождём с грозой даже не пахнет, и в небе — ни единой тучи. Будет о чём поразмыслить гражданам Гелиополя Финикийского на досуге.
Упаковали разобранное оружие в чехлы, спрятали их под плащами, оглянулись по сторонам и двинулись к выходу из парка. Немного не доходя до жилой застройки, все трое свернули к заросшей виноградными лозами беседке, оказавшейся пустой, Арунтий вошёл в неё, а бойцы встали у входа, прикрывая его от глаз случайных зевак.
— Валодов слушает! — донёсся из радиотелефона голос начальства.
— Это Максимов, почтенный. По первой части работы — порядок.
— Без палева?
— Там всё внимание к особняку покойничка приковано.
— Хорошо. По второй части — смотри по обстановке, и если усмотришь большой риск палева, то ну её на хрен, первой достаточно, занимайся тогда третьей.
— Понял, почтенный. Конец связи! — Арунтий сложил телескопическую антенну аппарата и спрятал его, — Слыхали? Вторую часть смотрим по обстановке и почём зря не рискуем, а переходим к третьей. Пошли!
Судя по гвалту у входа в особняк префекта, там уже собралась немалая толпа, и туда же спешили всё новые и новые зеваки. Хоть и слышно уже на всех близких улицах и во всех ближайших домах о трагической гибели главы города, всем ведь интересны ещё и подробности, а их никто внятно растолковать не в состоянии. Какой гром? Какая молния среди ясного неба? Горожанам не нужно объяснять, как перевираются любые слухи при их передаче, и все стремятся выяснить всё у непосредственных свидетелей, а те и сами в ступоре, непонятках и истериках. Ну и прекрасно, именно это и требуется сей секунд. Чем дольше будет неразбериха, тем лучше. Спокойно дойдя городской улицей до постоялого двора, поднялись к себе.
— У нас — порядок, почтенный, — доложил старший из двух дежуривших в снятой ими комнате бойцов.
— У нас — тоже, — ответил Арунтий.
— Слыхали, — оба дежурных ухмыльнулись.
Сняв чехлы с разобранными револьверами-карабинами, разведчики заменили их подмышечными кобурами с короткоствольными револьверами. К ним и глушитель не такой длинный, из-за чего и бесшумным оружие уже не назовёшь. Малошумное, скажем так. Зато — компактное, и если плечевые лямки кобуры плащом скрыты, то его не видно вообще. Сзади к поясам прицепили подсумки с гранатами. Опять же, под плащом их не видно, а кинжалы, которые носить можно, открыто спереди. Они — финикийские, в Тире куплены, такие здесь носят все гражданские, кто носит.
— Ты, Нирул, остаёшься и чистишь свою ружбайку, — распорядился Арунтий, — Затем прибираешься за собой, выпиваешь вина для запаха и изображаешь заспанного как минимум с обеда. А ты, Рам, идёшь с нами вместо него, — это адресовалось младшему из дежуривших в комнате бойцов, парню индийской внешности, — А ты, Бойориг, как Нирул закончит, прогуляешься к нашему торгашу и поинтересуешься, что за хрень происходит в городе. Естественно, изображаешь живейший интерес, переспрашиваешь о подробностях и не ржёшь с той ахинеи, которую от него услышишь. Потом расскажешь нам в точности, и мы поржём все вместе, — вся команда понимающе ухмыльнулась.
Бойцам не нужно объяснять, что отсутствие интереса к необычному переполоху в городе выглядело бы подозрительно. А зачем нужно наводить следствие на совершенно лишние подозрения? И так версию теракта рассматривать будут, но одно дело, когда это в числе прочих для порядка, и совсем другое, когда есть основания зациклиться на ней. Они не местные, прибыли под видом наёмной охраны персидского купца неделю назад, а когда он расторгуется, то и отбудут с ним обратно, и вести себя надо естественно для приезжих.
К заднему двору злополучного особняка вышли в обход по другим улицам. Всё оживление — на той стороне, гвалт ещё сильнее, и туда же идут зеваки с обоих боков, что и требуется. Наконец, боковые улицы опустели.
— Работаем!
Три фугасно-зажигательных гранаты перелетают через забор в дворовый сад и сразу же ещё три — подальше, в атриум. Попадают, правда, две, третья шарахает на крыше, но тем лучше — все глаза зевак в сторону грохота и вспышек направлены, а не сюда, и это хорошо. Новый поток зевак устремляется отовсюду, а навстречу — перепуганные взрывом беглецы, и у них на то веская причина — там явно разгорается пожар.
Граната — не пуля, пускай даже и разрывная. И грохнет, и вспышку даст такую, что ассоциация с громом и молнией напрашиивается сама собой. Кто по пулям фугасным, чинушу того поразившим, намёка недопонял, тот поймёт его по поразившим его особняк грому и молнии посерьёзнее. А кто у нас молниями швыряется, когда не в духе? У греков — Зевс, у римлян — Юпитер. На сей раз так осерчал, что даже туч с дождём не дождался, и наверняка ведь не без веской причины. Вот и пусть подумают горожане на досуге, чем их покойный градоначальник самого Юпитера мог прогневить. В этом и заключалась вторая часть их работы, и хвала богам, её не пришлось откладывать назавтра. А чтобы горожанам думалось на эту тему лучше и правильнее — есть ещё и третья часть, к которой они теперь и приступят. Как раз нагляднее выйдет, когда всё происходит в один и тот же день.
Пришлось, конечно, сделать крюк через пару кварталов, дабы выйти к бывшему святилищу Аполлона со стороны кварталов бедноты. Захваченное христианами недавно и обращённое ими после погрома и осквернения в свою церковь, оно стало не только новым рассадником их агрессивных проповедей, но и сборищем бездельных попрошаек, которых поощряет культ Распятого. Вот и сейчас внутри кто-то что-то монотонно бубнит, а перед входом сидят бездельники и тянут руки за подаянием, хоть на половине вполне и пахать можно. То-то шантрапа в назарейскую веру обращаться повадилась, когда всей Империей овладел благоволящий ей император Константин! Теперь христиан не только не тронь, но и не ссорься с ними, если неприятностей нажить не хочешь. Вот не подашь такому якобы немощному попрошайке, которому просто лень работать, и ты — враг его святой истинной веры, которая требует поощрять истинно верующих бездельников.
Они бы ещё на подступах прохода не дали, поскольку давно уже новую церковь десятой дорогой обходят все, кому в ней делать нечего, дабы не раскошеливаться в пользу таких, так они и на окрестных улицах прохожих отлавливают и вымогают у них подаяние. Но сейчас уже вечер, и кто набрал достаточно, те и влили в себя достаточно, судя по тому, как расселись оставшиеся, а основная масса, кто в состоянии, убежала туда, на тот грохот и пожар. Эти тоже в ту сторону глядят и туда пальцами тычут, но — не в состоянии. Ну так и тем лучше!
— Вы — осколочные, я — зажигательную, — скомандовал Арунтий, — Работаем!
Осоловевшие попрошайки, двое из которых вообще спали, опёршись спинами и затылками друг на друга, обратили на них внимание только тогда, когда они уже у входа в здание выдёргивали кольца гранат и бросали их внутрь, но пока пьянчуги возвращали на место свои отвисшие от изумления челюсти, внутри здания грохнуло и полыхнуло, и они оторопело уставились на вход, из которого повалил дым.
