— Это, конечно, тоже важно, Марций, — заметил с усмешкой Назика, — Но ты ведь и сам признаёшь, что ты не жрец. Так предоставь толковать волю богов тем, кто понимает в божественных знаках побольше твоего, а сам расскажи нам о делах простых смертных.
— Как прикажешь, почтеннейший. Говорилось здесь и о жертвоприношении лузитанами коня и человека. Я мало понимаю в божественных знамениях, но я хорошо знаю лузитан. Этот обычай дикарей не всегда связан именно с войной. Насколько мне известно, так они ублажают своих богов и узнают их волю по любому вопросу, имеющему для них первостепенную важность. Но что для столь воинственного племени важнее войны? Я не говорю, что бывший претор Гальба безошибочно определил их намерения — только боги не совершают ошибок, а мы все — простые смертные и можем иногда ошибаться. Но я говорю с полной ответственностью, что в том положении, в котором находились эти лузитаны и веттоны, пускай и только что разбитые римлянами, но сохранившие оружие и силы сражаться, они не только могли, но и должны были узнать волю своих богов о том, как им поступить дальше и не попытать ли вновь переменчивого военного счастья. И любой хоть немного знающий их человек должен был бы заподозрить их в воинственных намерениях...
— Но ведь они же сдали потом оружие? — напомнил один из сенаторов — обвинителей Гальбы, — Разве это не означает, что их боги не велели им воевать?
— Может быть и так, — невозмутимо ответил испанец, — Если они сдали ВСЁ своё оружие. Но кто мог быть всецело в этом уверенным? Вот, допустим на миг, что идёт война, я в войске, мы побеждены, и кто-то заставляет меня сдать мой меч. Я не в том положении, чтобы отказаться, и сдаю его — тот, что висит на моей перевязи через плечо. Но означает ли это, что я безоружен? Даже вот под этой тогой, а при совсем уж крайней необходимости — даже под туникой — я легко могу припрятать кинжал или просто хороший нож или хотя бы запасной наконечник копья. А имея хотя бы нож и считаясь при этом безоружным и не представляющим опасности, разве не добуду я себе при необходимости новый меч у беспечного зазевавшегося врага? И это я говорю о случае, когда у меня только один меч и нет запасного. Но обычно я беру с собой в поход и запасной, а дома их у меня вообще три, и это только мои. Мой старший сын — ещё несовершеннолетний, но и для него у меня тоже уже припасён меч, который я подарю ему на совершеннолетие. Так вот, запасной меч, конечно, не спрячешь под туникой, но под тогой, — он оттянул край драпирующей его ткани, показывая, сколько там места, — Здесь и длинный галльский меч поместится, а наш испанский, который покороче, я с лёгкостью спрячу под солдатским плащом. Если это могу я, то вполне могут и варвары — хоть прямой гладиус, хоть кривую фалькату...
— Лузитаны и веттоны бедны, а хороший меч недёшев, — заметил тот же сенатор, — Ты же, Марций, хоть и называешь себя сыном простого римского вольноотпущенника, стеснённым в средствах не выглядишь, — несколько сенаторов рядом с ним рассмеялись, — Так зачем же ты равняешь себя с теми, кого только бедность и толкает на разбойничьи набеги?
— Простой кузнец-оружейник тоже беден по сравнению со мной или с тобой, почтеннейший. Но ради дела, которое кормит его и его семью, он откажет себе во всём, но обзаведётся хорошими молотом, наковальней и прочими инструментами. Меньше съест, меньше выпьет, дольше проносит старую одежду, но скопит на хороший инструмент ради лучшего будущего. А лузитан и веттонов кормит разбой, и хорошее оружие — инструмент кормящего их ремесла. Половина их — оборванцы, но почти у каждого неплохой меч или фальката и у любого хотя бы два ножа. Оружие — первое, чем обзаведётся беднейший из них после первого же удачного набега. Но есть и у них люди позажиточнее, да и просто богатые. У таких в доме не по одному мечу, как и у меня. Один сдадут — второй припрячут и снесут им голову беспечному победителю. Вот чего опасался претор Гальба. Может быть, он и ошибся, но с лузитанами и веттонами такая ошибка понятна и простительна. Как можно верить тем, кто ни во что не ставит заключённые ранее договоры?
— Ты не преувеличиваешь, Марций? Они, конечно, варвары, но разве варварам неведома честь?
— Дело не в этом, почтеннейший. Варвар, поклявшийся в чём-то за себя лично, умрёт, но свою клятву сдержит, и такой клятве варвара можно верить так же твёрдо, как и клятве римлянина. Ещё ни один из тех лузитан, с кем мне доводилось иметь дело, ни разу не обманул меня в том, что обещал мне лично от себя. Но нельзя верить тем их клятвам, которые они дают за других своих соплеменников — те не будут считать себя связанными той клятвой, которой не давали лично сами. Чтобы быть уверенным в исполнении ими договора, надо заключать его не только с их главным вождём, но и с подвластными ему вождями и со всеми их людьми. А иначе — всегда найдутся те, кто ни в чём не клялся и считает себя свободным от этого договора. Такова уж натура варваров...
Ввиду преклонных лет многих видных и уважаемых сенаторов-консуляров и связанных с этим возрастных недомоганий, замещающий отсутствующего принцепса Назика объявил перерыв в затянувшемся слушании, дабы страждущие могли облегчиться. Почтенные консуляры гуськом засеменили в отхожее место, заставив прыснуть в кулаки сенаторов помоложе, подобных проблем ещё не наживших. После них, не торопясь, зашли и Гальба со своим свидетелем.
— Ну, Волний Марций Максим, ты меня удивил! — сообщил патриций испанцу, устраиваясь поудобнее на толчке, — Для неотёсанного провинциала, да ещё и варварского происхождения, ты выступил блестяще! Конечно, тебе не хватает школы риторики, а вот будь у тебя хороший учитель — ты вполне мог бы посоперничать в красноречии с Катоном, а после некоторого опыта — так, пожалуй, что даже и со мной. Но — плевать на риторику. Ты и без неё меня спас, и я этого не забуду...
— Прежде всего не забывай о богах, Гальба. Дважды они предостерегали тебя от непоправимых ошибок, на третий — могут уже и разгневаться. Я ведь не шутил и не выдумывал, когда говорил о характере громовержцев, и напрасно ты испытывал их терпение. И пока-что я тебя ещё не спас — окончательно спасёшь ты себя уже сам. Если не наделаешь глупостей. Одеться назавтра ещё проще и скромнее и привести с собой своих малолетних детей ты, конечно, уже додумался?
— Ты читаешь мысли?
— Мыслей я не читаю. Но, зная тебя, догадаться нетрудно. Обвинений в алчности не отвергай — твоя алчность известна всем. Признавай и винись, сама по себе она — не столь уж тяжкое преступление...
— А более тяжкого теперь никто не докажет — ты удачно ввернул довод насчёт простительности ошибки. Сперва я решил было уже, что ты меня топишь, но потом понял, что только так и нужно. Как раз этим ты меня и спас...
— Ты — большая дрянь, Гальба. Ты — ОЧЕНЬ большая дрянь, и не думай, что мне доставило удовольствие избавлять тебя от полностью заслуженной тобой кары. Но ты — не самая худшая дрянь в Риме, и ты — нужная и полезная для нас дрянь.
— Ещё бы! Самых лучших рабов вы купили у меня, считай, за бесценок!
— И спасли их этим от ваших рудников.
— Скажи ещё, что вы об облегчении их участи заботились!
— Мы заботились о наших собственных нуждах, но на наших рудниках — даже на рудниках — рабы не мрут подобно мухам, как на ваших. Кто работает хорошо — зарабатывает свободу.
— Я рад за них и за то, что пристроил их в хорошие руки! — ухмыльнулся бывший претор, — Чем ещё я могу помочь вам?
— Для начала — где вы прячете Рузира?
— Зачем он вам? Обычный беглец, отрёкшийся от турдетанского трона и получивший убежище в Риме как простой римский гражданин...
— И подставивший вместо себя под удар всю свою семью.
— Которую вы с удовольствием пустили на дно вместе с кораблём, думая, что топите и его.
— Без удовольствия, Гальба, да и тебе ли пенять нам этим? Ты сам политик и понимаешь, что так было нужно. Царь, отказавшийся присягнуть своему народу в том, что будет неукоснительно соблюдать законы...
— Законы надо соблюдать, — наставительно подчеркнул Гальба, даже указующий перст воздев к потолку отхожего места, — Закон может быть плох, но это закон. Но чтобы ЦАРЬ присягал в чём-то своим подданным...
— Для тебя царская власть — что-то вроде вашего империума, только пожизненная и наследственная?
— Разумеется! А какой же ещё быть царской власти? Мы и определяем империум, как власть, равную царской, ограниченную только по сроку.
— У нас — не так. У нас — царь для царства, а не царство для царя. Рузир не понял и не принял этого и пожелал власти наподобие вашего империума. Вот за это на него и разгневались наши боги. В отличие от тебя — на него УЖЕ разгневались...
— Хорошо, не будем препятствовать воле бессмертных и всемогущих богов, — хмыкнул патриций, демонстрируя как завидную догадливость, так и не менее завидное самообладание, — Я пришлю к тебе раба, который покажет тебе нужный дом. И я не обижусь, если ваши боги покарают и его за излишние зрение и слух...
— Не суди о нас по себе — мы не убиваем без необходимости. Прикажи ему слушаться нас, и он вернётся к тебе живым и не знающим ничего лишнего.
После перерыва слово в защиту Гальбы взял консуляр Квинт Фульвий Нобилиор, ставший его другом и союзником на почве общей вражды к группировке Катона, но это были уже внутрисенатские дрязги, присутствия испанских свидетелей не требующие и им самим уже не интересные.
— I kak oni tolyko, mlyat, viderzhivayut etu gryobanuyu zharu! — пожаловался Волний Марций Максим соплеменнику, прямо под портиком у входа в сенатскую курию сбрасывая на руки рабу тяжёлую шерстяную тогу и набрасывая с его помощью лёгкую полотняную.
— Ti lovko sdelal Katona! — одобрил его спутник, — Tepery u Karfagena horoshie shansi. I hren kto chego zametil!
— Не хватало ещё, чтобы заметили, — хмыкнул Волний, перейдя на турдетанский — они уже спустились на Форум, и их тут же взяла в "коробочку" их турдетанская охрана.
— И всё-таки зря ты спасаешь эту мразь, досточтимый, — буркнул с сильным лузитанским акцентом один из бойцов, молодой чернобородый крепыш, — За то, что он натворил...
— А что он натворил? Брось, Вириат. Гальба — не самая большая мразь в этом городе и в этом государстве. И эта мразь только что сдала мне со всеми потрохами Рузира. Ты ведь тоже понимаешь, как опасен нам бывший царь, пока он жив? А Гальба... Есть ещё кое-какие причины, по которым он должен жить и продолжать карьеру... А что до твоих соплеменников и веттонов — если совсем уж начистоту, Вириат, то не обижайся, но задницу вам надрали по заслугам. Кто звал вас в Бетику? И так ли вы вели себя там, как подобает приличным гостям в приличном доме? И уж мне-то не рассказывай, как вы собирались мирно и честно трудиться на выделенной вам земле, гы-гы!
— Вириат, ты говоришь с человеком, отец которого создавал наше государство и предвидел грядущее, — наставительно заявил лузитану старший охраны, — Всё, что мы делаем, делается по его замыслам...
— Брось, Турраний, — остановил его Волний, — Мой отец жив и в добром здравии, а вы уже ваяете из него непогрешимого бронзового идола. Он знал только наше тайное ПРОРОЧЕСТВО, в котором не так уж и много предсказано, а все мелочи нам приходится импровизировать на ходу. С детства надоело, ещё со школы — Волний, не выражайся, Волний, не хулигань, Волний, ну как ты можешь так себя вести, у тебя ТАКОЙ отец, а ты... Можно подумать, эти школьные учителя знают моего отца лучше, чем я сам, гы-гы!
— А каков он на самом деле?
— А что, по мне не видно? Такой же циник, похабник и раздолбай, как и я...
Весна 146 г. до нашей эры, Северная Африка, Карфаген.
— Вот это порт! — поражённо воскликнул семнадцатилетний Турмс, вглядываясь в небывалую по его понятиям гавань Карфагена. Нет, он, конечно, многократно слыхал о ней, изучал в школе, сам даже её схему мелом на доске рисовал, отвечая урок, но вот так, собственными глазами — видел впервые.
— Да, это и есть знаменитый карфагенский Котон, — подтвердил его отец, рослый и крепкий мужчина в возрасте слегка за сорок, — Двести двадцать сухих доков для боевых кораблей величиной с квинкерему.
— Не многовато ли для жалкого десятка трирем?
— Ну, так было не всегда. Да и теперь, как видишь, скоро будет уже совсем не так...
В доках круглой военной гавани — как внешнего круга, так и Острова — кипела работа. Стучали топоры и долота, визжали пилы, яростно переругивались на своём финикийском языке плотники-пуны, иногда даже чуть ли не в драку бросаясь на свой финикийский манер — да попади такой бузотёр в нормальную турдетанскую бригаду судостроителей, так в первый же день был бы молча и деловито избит до полусмерти. А на второй раз, если бы не поумнел и не угомонился — так же молча и деловито убили бы. Каждый свободный турдетан к северу от римской Бетики носит меч или фалькату, а среди вооружённых людей наглое поведение чревато. Потому-то, наверное, и не принято ношение оружия среди граждан Карфагена, что иначе эти крикливые стервецы давно перебили бы друг друга. Обезьяны! Ну как есть обезьяны! Безоружные же — ничего, терпят наглость друг друга, да ещё и ухитряются как-то работать споро и слаженно. Как сейчас, например, строя корабли для римского флота...
Наблюдая за работой финикийских судостроителей, отец и сын негромко обсуждали их неприемлемые и смертельно опасные в среде испанских иберов манеры на турдетанском языке, явно наиболее привычном им, но накинутые поверх их лёгких тонких туник тоги выдавали в них римских граждан. Хвала богам, тоже лёгкие, полотняные, да ещё и покороче и поуже официальных. В тех — тяжёлых шерстяных, да ещё и полноразмерных — под здешним африканским солнцем можно было бы вообще изжариться. И как только в них выдерживают эту жару НАСТОЯЩИЕ римляне?
А Котон и в самом деле поражал. Меньше александрийской гавани, гораздо меньше, но та ведь образована самой природой, и лишь слегка доработана людьми, а порт Карфагена — целиком и полностью создан человеческими руками. Отсюда его меньшие размеры, но отсюда же и его величайшее удобство. Уже сейчас в его прямоугольной коммерческой части восстанавливается прерванная было войной торговля, хотя всего несколько дней назад в городе ещё шли бои...
— А вот и наш герой! — раздалось сзади на латыни, — Приветствую тебя, Турмс Марций Максим!
— Это Тиберий Семпроний Гракх, военный трибун, отец, — представил сын своего знакомого тоже по-латыни, заодно давая и тому понять, кто перед ним.
— Приветствую и тебя, почтенный Волний Марций Максим! — сразу же сориентировался молодой римлянин, ровесник Турмса, — Ты вправе гордиться своим сыном — если бы не его помощь, вряд ли мне довелось бы заслужить мой "зубчатый" венок! Жаль, что наши законы не предусматривают специальной награды за тайное проникновение во вражеский город по подземному ходу! Но я доложил обо всём дяде, и подвиг Турмса тоже не останется без достойной его награды!
— Если так — я рад за моего оболтуса, — усмехнулся отец названного, — Раз уж герой Рима и племянник самого Сципиона Эмилиана готов похлопотать за него — он далеко пойдёт.
