Пока их уводили с арены, на зрительских скамьях добрая четверть хохотала над визгливой истерикой театрала, и тут уж ссор не возникло, поскольку одинаково смеялись и критики зрелища, и урря-патриоты. Оскорблённый в лучших чувствах деятель искусства разразился новой истерикой похуже бабьей, вызвав новый взрыв смеха и издевательский свист толстокожих гегемонов, и прислужники увели его с арены принудительно, пока цел. Кто-то ведь запросто мог и запустить в истероида чем-нибудь, что попадётся под руку, и хорошо ещё, если это будет яблочный огрызок или арбузная корка, а не камень. Сам эдил Марцелл недовольным не выглядел. А какая разница, понравилось ли толпе избирателей само представление или конфуз с его концовкой? Главное — смеялись, а не освистывали и не ушли, не дожидаясь конца. Людям нравится смеяться, и до конца года ещё далеко. Про конфуз забудут после новых зрелищ, которых будет до конца года ещё несколько, о смехе же память останется. И пускай замышлялась не комедия, а воспитывающая гражданский патриотизм трагедия, особенно с учётом весьма немалого количества и вполне реальных жертв, трупы которых сейчас выволакиваются с арены, так — тоже неплохо. К концу года избирателям будет за что помянуть его добрым словом, и это зачтётся как ему самому, так и его друзьям и политическим союзникам.
— Вряд ли среди них был хоть кто-нибудь из твоих соплеменников, — напомнил Марул нахмурившейся наложнице, — Кельты разве только, среди них иногда встречаются и тёмные, но германцем даже из светлых мне не показался никто. А ведь я видел всех, кто попал к нам, да и кельтов знаю достаточно хорошо. С кем-то ещё в Луже ваших тем более не спутаю. Как боец очень неплох был тот, который раскидал троих, отнял у одного меч и успел убить одного и ранить двоих, пока с ним не разделались всем скопом, — он показал руками характерные приёмы, — Кажется, ещё перед этим кого-то одного сделал — молодец, хорошую цену взял за свою жизнь. Жаль, что убили — с удовольствием выкупил бы такого молодца. Но ведь он тоже темнее меня и уж точно не мог быть из ваших.
— Ну, не темнее, примерно такой же. Но ты прав — если это тевтон, то я тогда не иначе, как мавританка, — невесело пошутила Хедвига, — И всё равно всё это мерзко. Хоть я и была тогда соплячкой, но видела и помню, что и как там было на самом деле.
— Ты тартессиец? — спросил вдруг Марула его сосед по скамье.
— Марул Марций Максим, центурион тартессийской фактории в Остии.
— Римский гражданин и целый тартессийский центурион? Ну, моё почтение. А я Тиберий Вальгий, опцион из ближнеиспанской армии Тита Дидия. У него дослужился до опциона, а у Гая Мария при Аквах Секстиевых я был ещё, конечно, рядовым легионером. Пятая центурия Седьмой когорты Третьего легиона. Судя по твоим жестам, ты говорил о том бойце, который раскидал тех увальней и обезоружил одного, завладев его мечом? Да, ловок и находчив, ничего не скажешь. Если бы уцелел, из него мог бы выйти настоящий гладиатор. Может быть, даже не худший, чем Менодор Киликиец, учивший фехтованию нашу центурию. Не хотел бы я столкнуться с таким, вооружённым настоящим оружием. Весь этот балаган — фарс, который мог выдумать только фигляр, никогда не державший в руках боевого меча, — римлянин презрительно указал на арену, — Посмотрел бы я на этого актёришку там, у Акв Секстиевых! Тевтоны были достойным противником, и после боя с ними от нашей центурии осталась половина ей состава. Варвары, не знавшие дисциплины и правильного строя, но уполовинить нас, обученных гладиаторами, им это не помешало.
— Кое-кого там, говорят, даже смяли? — полюбопытствовал Марул, слыхавший и не самые приятные для римлян подробности от ветерана-тевтона.
— Скажем уж прямо — обратили в бегство! — хмыкнул бывший легионер, — У нас Шестая центурия задала стрекача, оголив нам фланг, тогда-то мы и потеряли многих. Если бы не Квинт Серторий, приказавший растянуться соседней с нами Седьмой когорте, смяли бы и нас. Был момент, когда ещё немного, и мы сломались бы — хвала богам, Марцелл не промешкал, спас от позора. Не этот Марцелл, конечно, который нынешний эдил и устроил сегодня весь этот смехотворный балаган, а другой, наш военный трибун. Гай Марий нас и Седьмую когорту потом в пример стойкости ставил оробевшим бегунам, но если честно, то мы просто побоялись бежать. Мы тогда так устали, что далеко не убежали бы, и все это понимали. Нет, кто бы что ни говорил, а из наших все скажут, что тевтоны — противник был очень достойный. Не будь они варварами и нашими врагами, убившими многих из наших ребят, я бы не погнушался распить с кем-нибудь из них кувшинчик доброго вина.
— После того, что вы устроили в захваченном лагере тевтонов? — не удержалась от колкости Хедвига, показав неплохое владение латынью.
— Ты из них, как я понимаю? То-то мне и казалось всё время, что похожа, и я всё гадал, тевтонка ты или кимврка. Непотребство, конечно, наши тогда учинили, и мне тебя понять нетрудно. Но безобразничали наши нестроевые обозники, да та Шестая центурия из нашей когорты, выслуживаясь после своего бегства. Вся наша когорта тогда смеялась над этими горе-героями, когда выяснилось, что пятерых из них убили ваши женщины. Ну, туда этим сукиным детям и дорога, откровенно говоря. Не знаю, правда, что устроили бы мы на их месте, тоже ведь обозлены были за наших, но когда дошли, всё было кончено и без нас. Говорю же, мы тогда так устали, что даже бежать не могли. Потом примерно так же было и с кимврами при Верцеллах. Больше всех тогда досталось солдатам Катула, но хватило и нам. От того старого состава нашей центурии после Верцелл осталось вообще пятнадцать человек. И в их лагере тоже резвились другие, которых что-то не было видно в первых рядах во время боя. На войне — как на войне.
— В долине Ибера кимвры оставили о себе не самую приятную память, — заметил Марул, — Вряд ли они повели бы себя лучше и в Италии, если бы прорвались в неё.
— То-то и оно, — подхватил римлянин, — Аквы Секстиевы были далеко от страны тевтонов, и не мы шли на их землю, а они на нашу. Точно так же и Верцеллы были не на земле кимвров, а на нашей земле. Да, я слыхал, что в их стране где-то страшно далеко на севере стало невозможно жить, и если это правда, то мне их жаль, но мы-то тут при чём? Кто звал их к нам? У нас, что ли, полно бесхозной земли? Ветеранам войны с Югуртой на Церцине в Африке землю дали, но что там за земля? Сухая и бесплодная, на которой и не жил никто. Не просто же так по сотне югеров наделы нарезали. Целая латифундия, если по нашим италийским меркам, да только попробуй получи ещё с неё такой урожай, как с тридцати югеров в самой неплодородной части Италии! Так ведь ещё и растянулось это наделение землёй на три с половиной года! Вот закончился в прошлом году срок и моей службы, а свою землю я всё жду и жду и не знаю, сколько ещё прожду свой заслуженный честно надел. Где и в каких неудобьях мне его ещё дадут, когда дождусь — тем более. Нет у нас лишней земли, особенно в Италии, и не нужны нам в ней непрошенные чужаки. Вы, тартессийцы, тоже ведь не остались в стороне, когда кимвры пытались влезть в Испанию?
— У нас решили, что проще и дешевле помочь кельтиберам отбиться, чем потом решать вопросы с приёмом и размещением толпы беженцев оттуда.
— Да, я слыхал, что вы принимаете к себе не всех, а только очень немногих. Вам тоже не хватает земли?
— Часть наших, как и принятых извне, переселяется за Море Мрака к атлантам, товарами которых мы торгуем здесь у вас. Если бы не это — нехватка земли и у нас была бы острой. Но ведь мы теряем этих людей, уж точно не худших среди нас, отдавая их в другую страну другому народу, — Марул незаметно сжал руку наложницы с другого бока, чтобы та не вздумала рассмеяться или хотя бы усмехнуться от скармливаемого римлянину официоза, — Атланты не принимают к себе ни болезненных, ни бездельников, ни пьянь, ни бузотёров. Тем более не нужны такие и нам.
— Ну, что тут скажешь? Разумно делаете. И воюете разумно. С кимврами вообще без боя ухитрились обойтись? Ну да, я видел эти места, когда мы подавляли мятеж иберов долины, а затем и ареваков — удобно обороняться, и небольшими силами можно держать оборону до подхода подкреплений. Нам тяжко пришлось, и я понимаю Бойорига, который решил не связываться. Вы с местными ловко избежали тогда большой резни и потерь. Нам из-за этого досталось при Верцеллах больше кимвров, не убитых в Испании кельтиберами и вами, и цену мы заплатили Марсу за победу над ними гораздо большую, чем могли бы. А потом — больше кельтиберов, не убитых кимврами, и они тоже стоили нам потерь. Но я вас понимаю как солдат. Мы защищали свою страну, вы — свою, и ваши отцы-командиры сумели сделать это намного разумнее, чем наши. Счастливый вы народ!
— Так ведь какой народ, такое и управление. По себе и пополняем достойными людьми, которыми можно управлять разумно. Таких и рабов покупаем — не каких попало, а достойных заслужить освобождение и пополнить собой наш народ.
— Да, у нас говорили, как ваши отбирали к себе после Акв Секстиевых тевтонов с амбронами, а после Верцелл кимвров. Мало кого отобрали, зато самых лучших, и за них платили, не торгуясь. Многие, говорят, уже получили у вас свободу и гражданство? Судя по твоей тевтонке, она уж точно не прогадала.
— Я знаю, — усмехнулась та, — Соплячкой ещё была, но помню, как нам говорили в Массилии — молите богов, чтобы вас отобрали и купили тартессийцы. И радуйтесь, кого купят, а кого не купят — завидуйте купленным. А потом и подруга-кимврка пошутила, что если бы знали заранее, так перебежали бы и сдались бы тартессийцам ещё там, в Испании. И так шутят все кимвры, каких я знаю у нас.
— Говорили, что руководил отбором тот самый тартессийский префект Арунтий Марций Максим... Стоп! Ты ведь, Марул Марций, тоже Максим? Не родственник ему?
— Да, это мой отец.
— Ну, моё почтение. Это ведь он сидел среди сенаторов рядом с Цепионом? Ну, я понимаю, что большая честь, но мне кажется, твоего отца удостоили бы общения люди и поприличнее этого ублюдка. Ты разве не знаешь, что его отец не только виновен в давней военной катастрофе при Араузионе, но ещё и хапнул перед этим золото Толозы? Хоть это и не доказано, всему Риму понятно, откуда у его спесивого сынка такая прорва денег и на плодородные земли в провинциях, и на рудники в Норике, и на оружейный мастерские в Цизальпинской Галлии. На месте твоего отца я бы и срать рядом не сел с его отродьем.
— Видишь ли, Тиберий Вальгий, иногда каждый из нас — на службе, например — вынужден делать не то, что предпочёл бы сам. Марк Ливий Друз — достойный человек, но его политика толкает нас к союзу с его противниками, даже если среди них и этот говнюк Цепион, которого мы презираем не меньше, чем ты. Тут и традиция, и деловые интересы.
— Гм... А чем вам не угодил Марк Ливий Друз?
— Порчей денария. До сих пор ваш римский денарий ценился и с удовольствием принимался везде, где в ходу монета аттического стандарта. А теперь Друз портит его для финансирования льготных цен на хлеб, — Марул выудил из кошелька несколько денариев и выбрал нужный, протягивая его собеседнику, — Пока пробная партия, но лиха беда начало.
— Так, монетарий Децим Юний Силан, этот год — денарий как денарий. А, вижу! — палец римлянина ткнулся в тускло желтеющее из-под содранного серебрения пятнышко бронзы, — Некачественное покрытие?
— Нет, это я сам соскоблил ради наглядности, поскольку знал, что денарии этой пока ещё пробной партии — фальшивые. Специально ради этого мой отец и выменял пару десятков штук на полноценные серебряные из прежних партий.
— Ну, так уж прямо и фальшивые? Они же официально выпускаться будут, и их все обязаны будут принимать. Марк Ливий Друз сам объяснял всю эту кухню — не все, а только каждый восьмой денарий будет чеканиться из бронзы с добавлением свинца для одного веса с серебряными, а серебряное покрытие сделает их неотличимыми и на вид. Я не понял, как это можно сделать, но ювелиры даже как-то золотят медные и бронзовые украшения с помощью ртути.
— Да, амальгамирование. Ценные металлы растворяются в ртути и осаживаются на поверхности при её выпаривании. Если тебе предложат такую работу даже за хорошую плату — не советую соглашаться. Здоровее будешь и дольше проживёшь.
— Так что, и монеты эти, получается, вредные?
— Ну, после испарения ртути — не настолько. Просто надышишься её парами на такой работе, а этого я не советовал бы никому. С готовой монетой проблема не в этом, а в том, что она — фальшивая. Кому она такая нужна, и кто её такую примет за свой товар? Зря только испортили свинцом хорошую бронзу, потратили серебро на покрытие и рабов потравили парами ртути.
— Так ведь закон же об этом принят ещё перед летним перерывом. Марк Ливий и сенат убедил, и на Собрании его приняли. Я сам участвовал и голосовал. Теперь такие денарии считаются настоящими и будут приниматься всеми наравне с серебряными.
— Так уж прямо и всеми? А если я таких начеканю или ты, они тоже сойдут за настоящие? Я, конечно, заниматься этим не собираюсь и тебе не советую, но в принципе — что помешает фальшивомонетчику?
— Нет, ну мы-то же с тобой не монетарии. Где бы мы взяли настоящие штампы?
— Уже через год будет новый монетарий, который закажет новые штампы уже со своим именем, а эти силановские никому не будут нужны. И если бы я вздумал заделаться фальшивомонетчиком, я бы купил у нечистого на руку работника монетного двора старые штампы Силана или выкрал бы их, и кто их хватился бы? А старые силановские денарии долго ещё будут в ходу, и как тогда через год или два можно будет отличить мой денарий от настоящего силановского? Опасная возможность создаётся этим выпуском фальшивой серебряной монеты и её официальным признанием настоящей.
— Нет, ну за штампами, конечно, надо следить. Или уничтожать старые в конце года при смене монетария, что ли? Вы из-за этого против выпуска бронзовых денариев?
— Не только. Каждый восьмой денарий — это тоже очень много для любого, кто торгует на крупные денежные суммы. Римский народ волен считать поддельные денарии настоящими, если ему это угодно, но согласятся ли с этим иноземные купцы, вывозящие свою выручку в римских денариях за пределы Республики? Кто примет у них фальшивый денарий в их собственной стране или в любой другой, в которых до сих пор возражений против римского денария не возникало ни у кого?
— Так ведь векселя же в ходу на крупные суммы. Марк Ливий так всё это нам и объяснял, что пользующиеся в расчётах векселями никак не ощутят на себе последствий выпуска бронзового денария.
— Только внутри Республики, Тиберий Вальгий. Если за её пределами доверие к римскому денарию будет подорвано, я не обналичу римский вексель на римские денарии ни нашими тартессийскими денариями, ни аттическими драхмами, ни сирийскими. Зачем тогда нужен такой вексель, за который не получишь настоящих достойных доверия денег? Его не примут к оплате нигде кроме римских городов. Это не имело бы для нас значения, если бы на всю римскую выручку мы покупали и вывозили римские товары, но за товары атлантов Риму нечего предложить нам на те суммы, на которые он их у нас покупает. Мы вывозим римские денарии, и у нас их охотно принимают и мавры, и финикийцы, и кельты со всеми прочими, поскольку репутация денария безупречна. Поэтому их охотно наряду с нашими принимают и атланты. Но это, сам понимаешь, лишь до тех пор, пока репутация римского денария не испорчена. По старым денариям, чеканенным до Силана в прежние годы, вопросов нет, их репутация остаётся безупречной. А что мы будем делать с новыми, начиная вот с этих силановских? Атланты их у нас откажутся принимать и будут правы, а вслед за ними их перестанем принимать у вас и мы. А у вас это будет законное платёжное средство, которое на территории Республики обязаны принимать все. И кончится это тем, что мы вообще свернём торговлю заморскими товарами атлантов за римские денарии. Всё Внутреннее море охотно их покупает и вряд ли откажется от своих привычек, как и ваши римские толстосумы. Но теперь они будут платить за них намного дороже из-за лишних посредников. А мы сколько продаём, столько и будем продавать, просто в других местах, где местная серебряная монета так и остаётся полноценной серебряной монетой. Просто лишние неудобства и для нас, и для ваших толстосумов. И бьющие по их кошелькам.
