— В твоей мысли есть резон, Марул Марций, и я, конечно, обсужу её с нашими жрецами. Возможно, ты и прав. Но убедить их, что дело только в этом и ни в чём больше, будет нелегко. А многих из них крайне раздражают дерзкие выходки юного Цезаря, едва ли подобающие фламину Юпитера и едва ли угодные божеству.
— Я не стану оспаривать этого, Луций Корнелий. Но давай тогда и этот вопрос рассмотрим без предвзятости. Разве добровольность принятия фламината не важнейшее из требований священного канона? А какая добровольность была в случае с фламинатом Цезаря? Гай Марий вынудил его принять этот фламинат, которого он сам не хотел и не мог хотеть, поскольку мечтал о военной карьере и свершениях, достойных Александра. Разве не это он и демонстрирует наглядно каждой из своих выходок? Ты разве не слыхал о пророчестве какой-то нумидийской колдуньи, предсказавшей Марию семь консульств? Но говорят, она предсказала ему и то, что племянник его жены превзойдёт его в военной славе. А тебе ли не знать Мария? Он ведь и у тебя пытался отобрать твоё командование на Востоке, чтобы не дать тебе возможности превзойти его как полководца. Всё остальное он мог простить и позволить другим, но только не это. Точно такую же опасность для своего бесспорного и никем не превзойдённого первенства он усмотрел и в Цезаре. Иначе зачем бы ему было принудительно навязывать мальчишке фламинат, заведомо лишающий его малейшей возможности отличиться на военной службе?
— Да, такое — вполне в духе Мария.
— В том-то и дело. Но посуди сам, разве не совершил Гай Марий святотатство, нарушив священный принцип добровольности фламината? И разве не покарал его кто-то из богов вскоре после этого? Может, и не Юпитер, мы не можем знать точно, но кого из богов Марий мог оскорбить сильнее, чем его? Капитолийский храм сгорел уже после его смерти, но ещё при его сторонниках, продолживших его политику, да ещё и изъявших из храмов их сокровища для оплаты расходов на войну против тебя и твоих сторонников. И разве это сравнимо с ребяческими выходками Цезаря? Боги дали победу тебе, а не им, и какой ещё знак божественного благоволения тебе нужен от них? А Цезарь — племянник жены Мария, как и твоей первой жены. Двоюродный брат Мария-сына, но пострадал от Мария-отца. И чем плохо его желание исправить последствия святотатства Мария?
— Ну, может быть, ты и прав. Тогда, получается, Юпитеру могут быть не угодны не выходки Цезаря, а сам его фламинат, навязанный ему против его воли и наклонностей от природы? Это, конечно, надо обсудить со жреческой коллегией. Должность фламина пожизненная, но ты показываешь столько примеров хитроумного обхода всевозможных традиционных препятствий, что стыдно и нам будет не придумать что-нибудь подобное для Цезаря. Я не хочу подвергать его проскрипциям, хоть мне и советуют это некоторые. Но всё-таки — двоюродный брат сына Мария и зять Цинны, не желающий перестать им быть. Как допустить такого к военной карьере? Не выращу ли я из него тогда множества новых Мариев? Не знаю, что с ним делать.
— Мария Младшего больше нет, да и не были они с ним дружны. К фламинату Цезаря ты непричастен. Избавь его от этой тяжкой для него обузы, и его симпатии резко сдвинутся в твою сторону. Марий навредил ему, ты — восстановишь справедливость. Что до его жены — а в чём для тебя смысл проскрибирования Цинны? Убит он был и без тебя и ничем уже тебе не мешал. Ты не был причастен к его гибели и мог бы амнистировать его детей, и тогда они не были бы тебе врагами. Неужели имущество Цинны было настолько важно для твоей казны или для твоего окружения?
— Да нет, конечно. Я был зол на него самого. Даже не за то, что он спелся против меня с Марием, а за Понт. Марий-то что? Добился своего седьмого консульства и недолго им наслаждался. Цинна возглавлял Республику, пока я воевал с Митридатом. Не покойник Марий, а Цинна пытался лишить меня командования во второй раз, а когда это не удалось, послал против меня Флакка, и не его заслуга в том, что мне не пришлось с ним воевать. Я воевал с врагом Республики, а Цинна — попытался ударить мне в спину! Из-за его козней я не мог завершить Митридатову войну так, как хотел и считал правильным. А ведь именно из-за неё мы не довели до конца Италийскую, так и не взяв Эзернию и Нолу. Они и до сих пор не взяты по его милости. Если это не предательство, то что это тогда? И я уверен, что Митридат, которого мне не дали добить, ещё доставит Риму немало хлопот.
— Но ведь что сделано, то сделано, как ты и сам говоришь?
— Вот именно, Марул Марций, что сделано, то сделано. И поэтому лучше всего было бы Цезарю развестись с дочерью предателя, как я и велел ему. Тем более, что брак ведь недействителен и по факту — девчонка слишком мала, ей двенадцать лет, и он ещё ни разу не переспал с ней. Тоже мне, жена называется! Нашёл за кого держаться!
— Ну, если девчонка ему нравится, то ведь, пока она подрастает, к его услугам шлюхи всей Субуры. Дело молодое. А тут ещё и этот фламинат, который ему не нужен. А ты, вместо того, чтобы войти в его положение и избавить его от этой напасти, привязать его покрепче к ней хочешь. Ты сам на его месте разве не упёрся бы рогом? Избавь сперва его от этой причины держаться за непригодную для фламина жену, а тогда уже и пробуй развести его с ней, если для тебя это так важно. А если она и после этого окажется ему так дорога, что ни в какую, так амнистируй её, но в обмен на их клятву в том, что они никогда не будут враждебны ни тебе, ни твоим потомкам, ни продолжателям твоего дела. И какие тогда проблемы? Это же Цезарь! Сама его гордыня послужит тебе надёжной гарантией его верности данной клятве, как бы ни настропаляла его внушающая тебе опасения жена. Или убей его, или облагодетельствуй и сделай другом — третьего, как у нас говорят, тут не дано. А половинчатые решения с такими, как он — худшее, что только можно придумать.
— Это — да. По себе знаю. Поэтому вы и обхаживаете мальчишку с подарками, которые помогают ему обойти запреты фламината и этим особенно ценны для него?
— Марий предоставил нам для этого уникальную возможность, а ты её так до сих пор и не ликвидировал. Ты сам разве не воспользовался бы этим на нашем месте? А парень талантлив, и у него хорошие шансы взлететь высоко, если ты не срежешь его на взлёте. Но если бы ты хотел его срезать, ты бы это уже сделал. Думаю, что и не станешь. Ты сам патриций древнего рода, и хотя детство и молодость у тебя были труднее, он для тебя — всё равно свой. Да и какой тебе смысл его срезать? Ты не Марий и не так ревнив к военной славе, да и не дали тебе превзойти в ней Мария, и какая тебе теперь разница, кто его в ней превзойдёт? Почему бы и не Цезарь? Тоже патриций древнего рода и уж всяко не обделённый врождёнными задатками. Если не упустит своих шансов и сумеет пойти далеко — такого лучше иметь среди друзей, чем среди врагов.
— Не знаю, как у рода Юлиев на самом деле с происхождением от Венеры, но от древних царей Альба-Лонги они происходят без всяких сомнений. А врождённые задатки у мальчишки — да, ты прав. Это-то и плохо. И по происхождению честолюбив, и по своим выдающимся способностям. Ему будут завидовать и препятствовать, как препятствовали мне, ну так из меня и сделали в результате тирана, которым теперь пугают детей, а какого тирана сделают из него? Особенно после примеров Мария и моего. Боюсь, как бы в нём не взыграли вообще царские амбиции. Это — то, чего мы всегда боялись больше всего. У вас есть царь, но у него нет тиранической власти. Вы сумели это сделать традицией и можете не бояться монархии вашего образца. А у нас царская власть понимается как абсолютная. Мы империум наших высших магистратов к ней приравниваем. Вот я сейчас что хочу, то и творю. Считался бы царём, если бы мог передать власть по наследству. Но этого я не могу, я не царь, а всего лишь диктатор. А его предки были царями — не в вашем смысле, а в нашем. Убить бы его, и не надо тогда этого бояться. Но он свой для меня, тут ты тоже прав, и убивать его я тоже не хочу. Я Помпея так не опасаюсь, как его. Тоже честолюбив не в меру, имеет уже и армию, и военный опыт, зато без царских амбиций. Любит в пух и прах вырядиться, разъезжает на лошади ценой не меньше пяти талантов и присвоил себе когномен Магн, наверняка потребует триумфа, который ему не положен, и я дам его ему, хоть и подразню перед этим, но это тщеславие выскочки, не опасное для Республики. А вот Цезарь — настоящая проблема. Мне нужно хорошенько подумать, что с ним делать.
— Цезарь воспитан в республиканских традициях и умеренности. Да, и он тоже щёголь, каких ещё поискать, но разве сравнишь его в этом с Помпеем? Даже его Буцефал куплен лишь за два с небольшим таланта.
— Он просто не так богат, как Помпей, да и покупал коня втайне от матери. Я не одобряю подобного транжирства, но и не запрещаю его. Всё, что может быть куплено за деньги, может быть и продано за них же, когда в них возникла нужда. Как ты знаешь, мой закон о роскоши ограничивает только траты на пиры и похороны. Нельзя же в самом деле прожирать или сжигать на погребальных кострах целые состояния, разоряться и влезать в долги, как это водится за небогатыми сенаторами, стремящимися не отстать от богатых в поддержании своего достоинства. Я надеюсь, это не сильно бьёт по вашей торговле?
— Некоторые неудобства твои ограничения нам, конечно, доставляют. Но ты же понимаешь и сам, Луций Корнелий, что любой закон при желании можно обойти. Товары наши, как ты знаешь, не скоропортящиеся, поскольку такие не выдержали бы перевозки. А значит, их и приобретать можно просто в запас, а не специально для пира или похорон. Как ты тогда отнесёшь расходы на них к затратам на пир или похороны, если эти товары уже в доме были и специально для этого пира или для этих похорон ничего их устроителю не стоили? А кроме того, половина Италии и не обязана соблюдать твои законы. На севере действует не римское, а латинское право, а в Самнии и Лукании нет и его. Все их города так и сохраняют своё местное самоуправление и свои местные законы, не обязанные во всём совпадать с римскими. Там ты никак не проверишь, сколько и на какую сумму купил наших товаров заезжий римлянин. Не было ущерба местным — не будет и жалобы от них.
— Да, с этим я ничего поделать не могу. Не дам же я римское гражданство через немногие годы после участия в смуте самнитам и луканам, верно? Но это довольно далеко от Рима, и оттуда срочно понадобившийся товар быстро не доставишь. А как вы обходите мои ограничительные законы здесь, в Риме?
— Обходят в основном сами покупатели, а мы только подсказываем способы тем тугодумам, которые не в состоянии сообразить их и без нас.
— Так как всё-таки?
— Я тебе расскажу, а ты перекроешь эти лазейки и заставишь нас ломать голову, придумывая более изощрённые? — ухмыльнулся Марул.
— Не перекрою, слово патриция. Какой смысл? Во-первых, вы ведь придумаете, с вас станется, а во-вторых, цель закона не в том, чтобы запретить покупку ваших товаров тем, кто легко может их себе позволить, а в том, чтобы их дурному примеру не следовали и не разорялись те, для кого такие траты чрезмерны. Теперь, если кто-то вздумает стыдить их за скупость, они могут сослаться на законопослушание. Я просто даю благоразумным, но небогатым людям возможность сохранить свой семейный достаток без ущерба для их чести. Таким ваши лазейки не нужны, для них мои ограничения — спасение от ненужных им лишних расходов, которому они будут только рады. А богатеев не так много, и если им хочется увильнуть от штрафа, это не те деньги, которые разорят или озолотят казну. Мне её пополнить нетрудно, просто добавив пару-тройку имён в очередной проскрипционный список, — диктатор улыбнулся, давая понять, что шутит, — Не беспокойся, Марул Марций, я дал тебе слово, а если хочешь, могу и поклясться. Мне просто интересно, как нарушители моих ограничений изворачиваются.
— Да собственно, ничего сложного, Луций Корнелий. Ты не запретишь патрону заботиться о своих клиентах, помогая им деньгами. Тем более ты не запретишь клиентам дарить своему патрону подарки, выражая ему тем самым своё почтение. Клиенты купят на полученные от патрона деньги то, что нужно, но не для пира и не для похорон, которых не устраивают, а просто, чтобы было в доме на всякий случай. А по случайному совпадению этот всякий случай — у их патрона, которому они, конечно же, не откажут в подарках.
— Ну а если, допустим, пир за городом, и клиенты далеко?
— Ещё проще. Загородная вилла просторнее городского домуса, и на ней легко можно устроить не один, а несколько триклиниев. Это не один большой пир, а несколько маленьких — поочерёдно и с одними и теми же участниками. Какой закон это запрещает?
— Ну а заказ, допустим, дорогой антиохийской гетеры? Его же не разделишь на несколько маленьких пирушек?
— И не нужно. Она развлечёт гостей бесплатно из уважения к устроителю пира, который по случайному совпадению окажется одним из её щедрейших поклонников. Ну, любовь с первого взгляда. Бывает же такое? Какое это может иметь отношение к пиру?
Хохотал Сулла долго и заливисто. Он имел богатое воображение и был тонким ценителем театральных постановок. Обрисованные собеседником схематичные картинки ему нетрудно было представить себе в подробностях, в цвете и в лицах...
71 год до нашей эры, ранняя весна, юг Италии, Регийский полуостров.
— Ремд Ноний Васк, — представился прибывший, — Римский гражданин, хоть и не живу постоянно в Италии, а бываю в ней только наездами по делам, как сейчас.
— Тартессиец, судя по акценту и ухваткам, — хмыкнул хозяин, — Доводилось мне в своё время иметь дело с вашими. Ну, не столь важно, когда и где именно.
— Фракия, война со скордисками, и дело ты имел с нашими покупателями рабов, бывший младший военный трибун Гней Сатрий.
— Ты, похоже, немало знаешь обо мне, Ремд Ноний.
— Не удивляйся этому. Моя служба — знать об интересующих нас людях всё, что о них можно узнать, не будучи знакомым с ними лично. Разумеется, я не знаю всех малых подробностей твоей жизни, Гней Сатрий, какие знаешь о себе ты сам, но знаю достаточно.
— Зови меня Спартаком. Так все меня называют, и я привык к этому имени.
— Хорошо, тогда и ты зови меня просто Ремдом. Хотя моё римское гражданство и настоящее, Эсквилинская городская триба, по факту я примерно такой же римлянин, как и ты фракиец. Вас же всех, кто воевал во Фракии, фракийцами во всех остальных войсках в шутку и для краткости называют? Поэтому тебя — как знатока фракийских бойцов — и в гладиаторах определили во фракийцы. Поэтому ты и Спартак. А кому ещё, как не целому военному трибуну, сойти за потомка фракийских царей? И центурионы-то не так уж часто в гладиаторы попадают.
— Какое это теперь-то имеет значение? Нет больше на свете римского военного трибуна Гнея Сатрия, а есть только фракиец Спартак, мятежный гладиатор, который готов выслушать тебя, если у тебя есть к нему дело. Но я скажу тебе сразу, Ремд, что рабов на продажу у меня нет. Я их не продаю, как ты должен бы прекрасно знать, я их освобождаю.
— А жаль, я бы купил подходящих, — Ремд ухмыльнулся, — Ну а если серьёзно, то ты и без меня знаешь, что положение у тебя незавидное. Людей у тебя полно, а припасы за зиму они подъели, и кормить тебе их больше нечем. Сицилия только помахала тебе рукой из-за пролива, а пока ты дарил свой задаток обманувшим тебя киликийцам и пытался сам преодолеть пролив на плотах, Красс запер тебя на носке сапога своим рвом и валом.
