— И будете абсолютно правы. Я запретил наместникам провинций пересекать их границы с войсками без постановления сената, и это относится ко всем их границам, в том числе и внешним. Особо оговорен и запрет вступать на территорию дружественных Риму государств, если это осуществляется не по их просьбе о военной помощи. Мой законный наместник Дальней Испании, если вторгнется на вашу территорию без вашей просьбы или постановления римского сената, будет считаться таким же преступником, как и Серторий. Любые ваши военные действия против него в таком случае законны и не могут считаться нарушением договора о дружбе и союзе с Римом.
— Серторий — грамотный в военном деле и популярный у солдат военачальник. Ему нетрудно будет обрасти большим войском, а обращаться с ним он умеет мастерски.
— Я понял, к чему ты клонишь. Договор с Римом не запрещает вашему царству наращивать ваши военные силы. Жизнь уже не та, которая была сотню лет назад, и армии тоже уже не те. Два или три легиона у претора, от четырёх до шести у консула — конечно, прежняя традиция устарела и нуждается в пересмотре. Формируйте себе новые легионы, наращивайте флот. Я не возражаю против трирем и даже квинкерем в его составе, хотя их число, наверное, попрошу всё-же ограничить. Если хотите — ловите и обучайте для войны даже слонов. У вас же есть свои? Они не очень-то помогли ни римлянам под Нуманцией, ни Югурте, но если они вам нужны — почему бы и нет? Старый запрет на них — это просто традиция, а не пункт договора. Но чтобы старшие из сенаторов не нервничали по старой привычке, давайте всё-же ограничим число ваших боевых слонов полусотней.
— Тартесс будет благодарен тебе за это, Луций Корнелий.
— Предков своих благодарите за их благоразумие. Надеюсь, пятнадцать, а то и двадцать легионов вы формировать не собираетесь?
— Ты ведь сам военный человек и прекрасно знаешь, что войск много не бывает. Их всегда или катастрофически мало, или просто мало, или всё равно мало, но больше не позволяет экономика, — оба рассмеялись.
— А в Италии за незыблемостью моих реформ проследят мои ветераны, которых я расселяю в ней. Конечно, всех недовольных проскрипции не изведут, но у оставшихся мои солдаты быстро отобьют охоту выступать, а их дети и внуки — привыкнут.
— Это тоже опасный прецедент, Луций Корнелий. Марий расселял ветеранов по провинциям, а ты подал пример наделения их землёй в самой Италии. Другие тоже землю в Италии захотят, и любой, кто пообещает им это, сможет повести их на Рим. Именно эту опасность и хотел предотвратить Марк Ливий Друз, предлагая всю общественную землю в Италии разделить между гражданами. А ты ещё и способ отъёма италийской земли у её прежних владельцев нашёл и тоже создал прецедент.
— Но ведь это может сделать только диктатор, а кто же захочет нового диктатора после моих проскрипций? Я же ещё и ради этого свирепствую, если ты не понял.
— Тебя тоже не хотели, но армия за твоей спиной добавила тебе убедительности. Появятся рано или поздно и другие, желающие последовать твоему примеру. С солдатами за спиной и они тоже будут достаточно убедительны. А твои ветераны, на которых ты так рассчитываешь, уж точно не образец добрососедства. Убивали ведь их, когда ты начал их расселять среди старожилов? Так наверняка ведь было за что. Ну, отомстили за них твои солдаты, так ведь это же множество новых жертв и новые родственники и друзья убитых, которым найдётся что припомнить твоим ветеранам в не таком уж и далёком будущем.
— И тогда они, конечно, поддержат тех новых солдат, которые захотят отобрать италийскую землю уже у моих ветеранов или их детей и внуков, — кивнул Сулла, — Я понял тебя. Возможно, ты и прав, Марул Марций, но что сделано, то сделано, а до последствий я вряд ли доживу. По крайней мере, я дал Республике шанс преодолеть болезнь, а уж как им распорядятся те, кто будет управлять ей после меня, это всё уже в руках богов и судьбы. Я выиграл для них время на размышления, которого не было у меня, и дайте боги, чтобы им хватило ума исправить мои ошибки и не наделать ещё худших. И кстати, насчёт богов — я намерен навести порядок и в вопросах религии. Как может быть благополучна Республика при нынешнем недостатке благочестия? Меня беспокоят все эти разговоры среди жрецов, особенно среди молодых, про это новомодное греческое учение, будто бы богов на самом деле то ли нет вообще, то ли они вовсе не такие, какими наши предки их представляли, то ли они не самостоятельны, а подвластны какому-то единому высшему сверхбожеству, не нашему, о котором мы ничего не знаем и никогда его не познаем. Моя молодость прошла вдали от изучения философии, и я не силён в ней. О чём-то таком слыхал краем уха ещё в детстве, но теперь об этом говорят чаще. После того, как мои солдаты немного пощипали Афины, оттуда приехал в Рим какой-то Филон Ларисский, и все эти разговоры связывают с ним. И мне тут донесли, что у вас в Тартессе тоже разбираются в этом, и это хорошо, что ты сейчас здесь. Можешь ли ты объяснить мне суть этого учения, не вдаваясь в дебри, а вкратце, как солдат солдату, чтобы я мог понять, полезно оно или вредно для нас?
— Ну, если вкратце, то это учение Карнеада Киренского, довольно старое, ещё до Ахейской войны. Суть в том, что бог не может быть личностным живым существом и в то же время всеблагим и совершенным. Я не помню всех логических выкладок, которыми он это доказывал, но доказывал убедительно. То традиционное представление греков о богах, которое мы знаем, восходит к Гомеру и Гесиоду. Но даже при всём уважении к ним, они не были ни жрецами, ни прорицателями. Они были поэтами. А поэт — он ведь на то и поэт, чтобы видеть мир не совсем таким, каков он есть. В учении Карнеада принято считать, что сотворившая мир совершенная и всеблагая сила или Абсолют бестелесна и безличностна, и человек слишком несовершенен, чтобы понять её или заинтересовать своей мышиной вознёй. Боги же — упрощённые проекции этой высшей силы, которые она являет людям для утоления их потребностей в божественном. Поэтому их Абсолют наделяет иллюзией телесности и личностности, чтобы они были понятнее людям. Ну, какое было понимание у тогдашних дикарей, такими Абсолют и явил для них богов. А с тех пор цивилизованные народы успели поумнеть, и им больше нет нужды цепляться за ошибочные представления своих славных и достойных почтения, но полудиких и невежественных предков.
— Так что, по этому учению получается, что мы чтим наших богов неправильно?
— Ну, не то, чтобы неправильно, а просто с некоторыми излишествами, которые на самом деле не нужны ни Абсолюту, ни явленным им богам. Вреда в этих излишествах особого нет, но нет и особой пользы.
— Может быть, это и так, но как нам быть твёрдо уверенными в том, что это не роковая ошибка, которая прогневит богов и навлечёт на нас бедствия?
— Без проверки, конечно, никак. Наши жрецы рискнули поверить этому учению и принять его ещё во времена самого Карнеада, и никакого гнева наших богов это так и не вызвало. Возможно, оно и не более угодно богам, чем старое, но оно и не гневит их.
— А боги у нас с вами, как и с греками, одни и те же?
— Да, хоть и являлись каждому народу в более привычном и понятном именно ему обличье. Учение Карнеада об иллюзорности этого обличья прекрасно эту разницу объясняет, и отождествление наших турдетанских богов с греческими, римскими, даже с финикийскими, лузитанскими и кельтскими, у нас никакого гнева богов не вызвало. Это же учение приняли и атланты — не те, которых красочно описал, а потом утопил в Море Мрака один ученик Сократа, а те, с которыми мы торгуем.
— Ну, если так, тогда хорошо, — заключил Сулла, когда отсмеялся, — Я обсужу с нашими жрецами это новомодное учение, и мы подумаем над ним. Но если оно верно, и боги вовсе не так гневливы, как мы привыкли представлять, то выходит, что я напрасно рассердился на этого дерзкого мальчишку Цезаря?
— А за что ты на него взъелся, Луций Корнелий, если это не тайна? Да, он горд и самоуверен, как и все молодые патриции сравнимого с ним происхождения и достатка. Ты сам разве не был бы таким же, будь и твоё детство таким же, какое было у него?
— Да не за это, конечно. Но он — фламин Юпитера. Это величайшая честь для его юных лет, но и величайшая ответственность. И это семейная должность. Муж верховный жрец, его жена — верховная жрица. Жена фламина Юпитера должна быть патрицианкой безупречной репутации, достойной быть верховной жрицей. А какая репутация у дочери Цинны, которого я задним числом включил в первый из моих проскрипционных списков? Вся его семья, соответственно, была лишена римского гражданства, и какая теперь из его дочери жена фламина Юпитера? Я велел Цезарю развестись с ней, чтобы женить его на более достойной, иначе какой из него фламин Юпитера? И что бы ты думал? Этот наглец отказался наотрез! Да ещё и публично заявил, что не держится за фламинат!
— И мне нетрудно понять его, Луций Корнелий. Мальчишка же мечтает с самого раннего детства о великих свершениях в духе Александра, а значит, о военной карьере. А как он её сделает, будучи фламином Юпитера?
— И всё равно это дерзость, граничащая со святотатством!
— Но ведь не переходящая же этой границы?
— В двух шагах, и может в конце концов и перейти. Особенно, если вы и дальше будете поощрять его в этом. В позапрошлом году вы подарили ему гладиатора-тренера, и вся Субура сплетничала о том, что юный Цезарь сражается с гладиатором во внутреннем дворе инсулы на деревянных мечах. Ладно, инсула — не Марсово поле, а деревянный меч — не железный. Это я согласен считать мальчишеским озорством. А в прошлом году вы ему подарили уже бронзовые меч и кинжал. Это-то зачем? Чтобы ему ещё сильнее захотелось потом взять в руки настоящий железный меч?
— А чем этот его меч не настоящий? Это же не простая бронза, а золотая бронза атлантов. Ты ещё найди такую тигельную сталь, которая будет заметно лучше её, — Марул шутливо изобразил попытку обидеться за качество эксклюзивного товара представляемой им торговой компании, — Оружия из такой бронзы не было даже у древних героев Гомера. Ну, разве только у полубогов, если им его подарили боги. Бритва из такой бронзы бреет лучше большинства железных, а меч из неё пружинит не хуже лучших стальных клинков. Но это — бронза, а не сталь. Священный канон запрещает фламину Юпитера прикасаться к железу, но не к бронзе, и Гай Юлий Цезарь не нарушает этого канона. Dura lex sed lex.
— Хорошо, согласен, это не нарушение, а хитроумный обход священного канона. И пока он размахивает своим бронзовым мечом дома, а не на Марсовом поле, формально это ещё не нарушение канона. Я ведь уже говорил, Марул Марций, что из тебя вполне мог бы выйти очень неплохой адвокат? Но лучше бы уж вы подарили ему не меч с кинжалом из этой хвалёной бронзы атлантов, а жертвенный нож для его служения Юпитеру.
— Если коллегия жрецов Юпитера решит, что жертвенные ножи из этой бронзы будут угодны божеству, пусть дадут нам образец, и мы закажем атлантам для священного культа хоть десяток таких ножей из их золотой бронзы в подарок вашим храмам. Именно храмам, а не человеку, который тяготится должностью фламина и не хочет им быть.
— Но ведь он — уже фламин. Ладно меч с кинжалом — наш капитолийский храм Юпитера Величайшего сгорел за год до этого, и причин для его гнева хватало и поважнее ребяческих игр Цезаря с деревянным мечом. Даже важнее, чем его ночные скачки на коне, о которых мне тоже донесли. Ты знаешь, какое имя он дал своему коню? Буцефал! Он и впрямь вообразил себя новым Александром Великим! Священный канон культа Юпитера запрещает его фламину ездить верхом на любой лошади, и это уже прямое нарушение, и только его несовершеннолетие вместе с тайной поездок позволяет не считать эти выходки тяжким святотатством. Для мальчишки это было ещё простительно, а достигнув наконец совершеннолетия, он прекратил свои ночные скачки. Но теперь вы подарили ему нового коня. Это-то вы зачем сделали? Каких бедствий нам ждать за это от разгневанного бога?
— Я протестую, Луций Корнелий, — Марул дурашливо принял позу оратора, — Раз уж ты произвёл меня в адвокаты, то прими и мой протест как судья от адвоката. О каком коне ты говоришь? Никакой лошади мы ему уж точно не дарили, готов поклясться.
— Ты считаешь, что полосатая африканская лошадь — не лошадь?
— Ах, Полосатик? Да, отличный скакун, и юному Цезарю он очень понравился. Но я уже сказал тебе, Луций Корнелий, что готов поклясться. Или доказать логически, что подаренный нами Цезарю полосатый африканский скакун — не лошадь.
— Не лошадь? А кто же он тогда?
— Африканская зебра — не лошадь и не осёл, а нечто, среднее между ними. Как мул, только не бесплодный гибрид лошади с ослом, а такой же вид животных, как и они. Мы называем их полуослами. Уши их подлиннее конских, но короче, чем у осла и мула, а хвост — ослиный. Видел ли ты хоть одну настоящую лошадь с ослиным хвостом? Даже у мула, который уж точно не лошадь, хвост вполне конский, а у зебры — ослиный. Какая же это тогда лошадь? Но отличие не только и не столько в хвосте. Важнее то, что и зебра, как и осёл, не даёт с лошадью плодовитых гибридов. Самка-то может дать потомство от самца лошади или зебры, но самец их гибрида бесплоден. Разве не так же обстоит дело у мулов? Этого-то я, конечно, не докажу тебе прямо сейчас или в ближайшее время за неимением в Риме самца гибрида лошади с зеброй, но у атлантов такие гибриды есть, и если ты хочешь убедиться в этом, мы закажем им. Кстати, такой гибрид, мы называем их зеброидами, ещё больше похож на лошадь, чем мул, если не считать полос, которые у некоторых бывают и малозаметны. Так что величина и резвость зебры ещё не делают её лошадью, и юный Гай Юлий Цезарь имеет полное право разъезжать на Полосатике хоть среди бела дня.
— Dura lex sed lex? — усмехнулся Сулла, — Ну что ж, вы, тартессийцы, относитесь к клятвам так же серьёзно, как и мы. Не нужно заказывать атлантам гибрида. Достаточно будет и твоей клятвы — не передо мной, меня ты убедил, а перед коллегией жрецов. Храм на Капитолии был величайшей из римских святынь, в которой хранилось много и других важных святынь римского народа. В его пожаре мы лишились даже Сивиллиных книг. Не удивляйся поэтому моей дотошности. Я мало смыслю в священных делах, но наши жрецы напуганы случившимся несчастьем, а на мне лежит величайшая ответственность за судьбу римского народа и Республики. Дайте боги, чтобы ты оказался прав, но слишком велика и цена ошибки. И что, если этот философ, учение которого вы приняли, всё-таки ошибался? Юпитер слишком наглядно выразил нам если и не гнев, то недовольство, и мы страшимся прогневить его окончательно. А Цезарь, не нарушая буквы традиции, нарушает её дух.
— Мне понятно твоё беспокойство, Луций Корнелий. Но давай рассмотрим этот вопрос немного с другого бока. Здание — очень старое. Если не считать облицовки, стены — сырцовый кирпич на деревянном каркасе, деревянные несущие колонны и деревянная крыша. Здание было великолепнейшим для времени его постройки, но с той поры успело пройти уже более четырёх столетий. Так давно уже никто не строит. Храм стоял на одной из вершин холма, а в такие места часто ударяют молнии. Рано или поздно такое несчастье должно было случиться. Только величайшей милостью Юпитера к Риму я могу объяснить то, что этого не случилось намного раньше. Да, возможно, сейчас Юпитер и недоволен, но чем именно? При пожаре ведь не случилось жертв среди именитых и уважаемых граждан? Если дело в чьём-то святотатстве, то разве не странно, что Юпитер не только не покарал сам, но даже и не обозначил конкретного оскорбившего его нечестивца? Мне кажется, бог просто намекнул римскому народу на то, что за прошедшие столетия достаток Республики многократно возрос, и она давно уже вполне могла бы выстроить для него гораздо более добротный и современный храм, достойный и его величия, и величия римского народа.
