Ан-Прологи

0. Пролог.

149 г. до нашей эры, Рим.

— Многое мешало мне прийти сюда — мои возраст, голос, силы, старость, но поистине, когда я думал, что должно обсуждаться такое важное дело... Кхе-кхе! — закашлявшийся Катон был вынужден прерваться на середине своей вступительной фразы, скомкав тем самым уже самое начало задуманной и наверняка эффектной речи.

— Поделом тебе, старый ворон, — едва слышно пробормотал себе под нос одетый весьма убого для своего рода и карьеры, не говоря уже о богатстве, обвиняемый, — Мало тебе моего унижения? Ещё и сам приковылял, чтобы клюнуть меня побольнее!

Марк Порций Катон, бывший цензор, прославившийся своим радением за старинные римские добродетели и беспощадными нападками на знать, даже в глубокой старости оставался опаснейшим противником. Хоть и сдал он, сильно сдал, и в последние годы нередко уже пропускал заседания сената из-за старческой немощи, и другие уже люди верховодили в сенате, но слишком уж велик его авторитет и слишком уж искусен он в ораторском мастерстве. В том самом ораторском мастерстве, которым так славится он сам, Сервий Сульпиций Гальба. Конечно, и роскошных подарков он роздал тайком немало, как и откровенных взяток в полновесной звонкой монете, но все эти немалые даже для него, богатейшего человека в Риме, траты были бы напрасны, если бы не его собственная блестящая защита от нападок всех этих многочисленных правдолюбцев. И ведь из-за кого на него набросилась вся эта свора "дорогих сограждан" — из-за каких-то испанских варваров! Вот и радей после этого об интересах сената и народа Рима! Ну, о собственной мошне он, конечно, тоже при этом порадел на славу, если говорить совсем уж начистоту, и пожалуй — чересчур на славу. Надо было всё-таки не всё себе в одно горло пихать, а и с подчинёнными делиться. Ведь шутка ли — ни одного испанского жалобщика на него в Риме нет, а обвинение исходит от его же собственных людей! Как будто бы и не грабили сами этих испанцев тайком от него, набивая свои тощие солдатские кошельки!

А сенат — мало того, что отказал во вполне заслуженном по числу разбитых и уничтоженных варваров триумфе и даже в куда более скромной овации, так ещё и пошёл на поводу у этой подлой неблагодарной солдатни, посмевшей жаловаться на облечённого империумом начальника! Или это боги карают его за подобное же прегрешение против Луция Эмилия Павла восемнадцать лет назад, когда он сам, будучи военным трибуном Второго легиона, подбивал обиженных суровой дисциплиной и мизерной наградой солдат отказать прославленному полководцу в триумфе за Третью Македонскую? Но не странно ли для всемогущих богов откладывать кару на долгие восемнадцать лет? В Испании в прошлом году, а затем и уже совсем недавно здесь, он уже имел случаи убедиться, что когда боги действительно разгневаны, то долготерпения за ними не водится, а гнев их выражается весьма наглядно. И если бы не эта последняя вспышка гнева взъевшихся на него за что-то всерьёз небожителей — что значила бы эта неумелая мальчишеская нападка Цетега? Половина сената смеялась, когда он легко и непринуждённо отразил все наскоки обвинителя, и если бы только не этот гнев богов и не приковылявший на сегодняшнее заседание Катон! У старика, надо отдать ему должное, даже ему есть чему поучиться, и он с удовольствием послушал бы его речь и сам, не будь она направлена на его осуждение. Ведь он, Сервий Сульпиций Гальба, бывший претор Дальней Испании, стоит сейчас перед разбирающим его деяния судом сената как какой-то преступник!

Сорок с небольшим лет назад, сразу же после отражения пропретором Сципионом Назикой большого лузитанского набега на Бетику, союзный турдетанский вождь Миликон вторгся на подвластные лузитанам сопредельные с римской Дальней Испанией земли кониев и кельтиков, да так на них и остался, сумев не только завоевать, но и удержать в своих руках это разбойничье гнездо. На руках у турдетанского вождя оказалась подписанная пропретором грамота, дающая ему санкцию на ответный набег и сформулированная так, что трактовать полученные от по ней от Назики полномочия можно было при желании весьма широко. Во всяком случае, запрета завоёвывать южную Лузитанию там не было, и Марк Фульвий Нобилиор, преемник Назики, приняв у него бразды правления провинцией, оказался поставленным перед весьма двусмысленным фактом. Ведь у хитрого Миликона нашлась и ещё одна грамота — уже утверждённый сенатом договор вождя с предшественником Назики — Аппием Клавдием Нероном, по которому вождь со своими людьми занимал пограничные с Лузитанией земли провинции на правах союзника, обязанного за это защищать границу римских владений, и эта граница указана в договоре чётко и недвусмысленно! Получалось, что по букве и духу заключённого с союзником договора Рим не вправе претендовать на завоёванную им территорию, с которой Миликон волен поступить так, как ему заблагорассудится. А заблагорассудилось вождю учредить в южной Лузитании собственное турдетанское государство под своим собственным мудрым и полностью суверенным правлением, о чём и уведомило Нобилиора официальное посольство свежеиспечённого царька, заявившееся в Кордубу с предложением дружбы и союза. И выходило, что по букве имеющихся законов и договоров теперь существует как бы два Миликона. Один — просто "союзник", занимающий подвластную Риму территорию и обязанный за неё установленными по договору податями и службой. А второй — абсолютно суверенный царёк-сосед, ни в чём Риму не подвластный и ничего Риму не обязанный, но набивающийся в "друзья и союзники римского народа". И принять его предложение — это значит признать его независимость от Рима и законность его власти, да ещё и гарантировать ему поддержку всей силой и авторитетом Рима, буде тому таковая понадобится. Случай был беспрецедентным, и разумеется, такой ответственности Нобилиор взять на себя не решился и запросил сенат, а там договор с новым соседом одобрили, да ещё и попеняли ему за его нерешительность в упрочении мира и стабильности во вверенной ему провинции. Ведь Сципион Назика, только что справивший за победу над лузитанами свой триумф, до которого как раз благодаря испанским союзникам и добрал численности побеждённых лузитан, в долгу перед ними не остался и представил дело в сенате в выгодном для турдетан свете. Сказалась, конечно же, и поддержка самого Сципиона Африканского, давнего патрона дружественных Риму испанцев...

Так и образовалось тогда у границ римской Дальней Испании дружественное и союзное Риму царство турдетан, в последнее время всё чаще называющих себя тартессиями. Римскими планами оно, конечно, не предусматривалось, но разве до турдетан тогда было Вечному Городу? С года на год ожидалась Сирийская война с Антиохом, для которой требовалось как можно больше сухопутных войск и флота, никак не удавалось замирить цизальпинских галлов и лигуров, и на это тоже требовались войска, а турдетаны надёжно прикрыли римскую Бетику от лузитанских набегов, приняв их все на себя. Признание турдетанского царства позволяло высвободить силы для Сирийской войны, которую предполагалось закончить, пока лузитаны будут разделываться с этим неожиданным "другом и союзником", а там... Кто же мог предположить, что вчерашние неумелые ополченцы Миликона справятся с матёрыми лузитанскими головорезами? Но они справились и турдетанское царство удержали, а верность Миликона союзу с Римом не давала повода для разрыва договора. Да и соблазна особого не было — ну что там тогда было хорошего в той южной Лузитании? Это сейчас, спустя почти полвека, она развила хозяйство и стала едва ли хуже Бетики, а тогда она была нищей разорённой разбойниками землёй, совершенно Риму не интересной. Набеги только лузитанские оттуда беспокоили, но эту проблему как раз и решило буферное турдетанское государство — ни одного лузитанского бандита не проникло больше в римскую Бетику через его территорию. Вот в обход её — это случалось.

Почти сразу же после победы над Антиохом вторгшиеся через земли веттонов лузитаны дошли до бастетанских земель, где в сражении у Ликона перебили шесть тысяч римлян. И хотя на следующий год Луций Эмилий Павел сумел — не без турдетанской помощи — взять реванш, именно веттонское направление стало главной головной болью наместников Дальней Испании. И уже этот наместник, вернувшись в Рим, впервые поднял в сенате вопрос о передаче прав на земли веттонов турдетанским союзникам. Сенат, конечно, не пожелал столь стремительного расширения независимого соседа, но уже несколько лет спустя вопрос обсуждался вновь, когда в новом столкновении с этими разбойниками погиб пропретор Гай Атиний. А на следующий год преторы обеих провинций были разбиты карпетанами, веттонами и теми же лузитанами, и опять потребовалась помощь испанских союзников, в том числе и турдетан Миликона, чтобы выправить положение и примерно наказать варваров. Наказали так, что оба получили триумф, но снова и снова поговаривали тогда, что лучше бы отдать эти беспокойные земли так хорошо показавшим себя турдетанским союзникам и забыть раз и навсегда о набегах оттуда. Ведь рядом, в Ближней Испании, уже не первый год разгоралась большая война с кельтиберами!

Тридцать лет назад лузитаны, казалось бы, утихомирились. Время от времени турдетаны докладывали об очередной отражённой ими попытке небольшого набега, после чего на невольничий рынок Гадеса поступало немного лузитанских рабов. Несколько чаще жаловались на лузитан веттоны, и совсем уж изредка — гадесские купцы на лузитанских пиратов. Потом, впрочем, их жалобы участились, а турдетаны попросили помощи в обзаведении полноценным военным флотом. Во флоте сенат, конечно, отказал, да ещё и довольно строго предупредил о неприемлемости для римского народа сильных союзных флотилий, Риму непосредственно не подчинённых. Правда, дал дозволение на помощь соседям со стороны небольшой гадесской эскадры, но много ли толку от пятнадцати бирем? И шесть лет назад римлянам довелось убедиться в этом, когда, обойдя стороной турдетанское побережье, огромная флотилия лузитан, в том числе и с довольно приличными финикийскими гаулами, десантировала полчища разбойников в устье Бетиса. За год до того вождь лузитан Пуник устроил грандиозный набег на земли римских союзников карпетан, в котором разгромил войска обоих испанских преторов, после чего его отряды опустошили значительную часть Ближней Испании, а затем по долине Бетиса вторглись в Дальнюю, нацеливаясь на богатые города его низовий. Погибшего во время одной из осад Пуника сменил Кайсар, и смена оказалась достойной. Луций Муммий, новый претор Дальней Испании, был разбит им сходу, и не его заслуга в том, что награбившийся вволю Кайсар увёл в конце концов свои банды домой. Пока Муммий отсиживался в укреплённом лагере, да пополнял поредевшую на две трети армию вспомогательными войсками союзников-испанцев, случился и этот морской набег вождя Кавкена, разграбившего всё побережье, а затем переправившегося даже на африканский берег. Туда-то и отправился вслед за ним восполнивший потери претор. Трудно сказать, чем бы кончилось дело, если бы лузитаны в Африке не разделились — одна их часть занялась грабежами деревень, другая осадила запершегося в городке Окиле одного из сыновей Масиниссы, так что Муммий громил их по частям. Разгромил показательно, даже триумф заслужить сумел, невзирая на прежнее поражение, но разве это отменяло беспрецедентный конфуз? Какие-то дикари дерзнули оспорить МОРСКОЕ могущество общепризнанного во всём Средиземноморье гегемона! Но римский флот был занят борьбой с финикийскими, иллирийскими, греческими и киликийскими пиратами и не мог оторваться на лузитан, да и не был приспособлен к бурным волнам открытой Атлантики. И снова турдетанские послы напомнили о СВОЁМ флоте — дескать, если бы он был, так перетопили бы пиратов ещё у лузитанских берегов, не допустив до Бетики, как вот уже более трёх десятилетий не допускают через свою территорию посуху. А так, без флота — не обессудьте. Впрочем, турдетанская армия уже форсировала Таг и осадила расположенный у его устья финикийский городок Олисипо, жители которого как раз и дали лузитанам Кавкена свои гаулы. Больше не дадут, турдетанский друг и союзник гарантирует — так и сообщили с самым серьёзным видом послы, уведомляя сенат и народ Рима об аннексии их царством низовий Тага. Уж очень утомили тамошние разбойники, сил больше нет их терпеть. Но вот беда — севернее на море любят пошалить и кантабры, и васконы, и аквитаны — как всё-таки насчёт флота? Скрепя сердце, сенат одобрил и турдетанскую территориальную аннексию, и вербовку — в который уже раз — добровольцев в подвластной Риму Бетике, и турдетанский военный флот — при условии, что он будет состоять из бирем и не будет заходить во Внутреннее море...

Одновременно шла вторая большая война с кельтиберами, замиренными было ранее Гракхом, но теперь снова взявшимися за оружие. Против них три года назад пришлось направить даже консульскую армию Марцелла, помогшую заодно и претору Дальней Испании Марку Атилию Серрану отразить очередной лузитанско-веттонский набег. Предпочтение лузитанами веттонского направления обозначилось чётко, и это создавало опасность их союза с кельтиберами. А два года назад на смену Атилию в Дальнюю Испанию прибыл он, Сервий Сульпиций Гальба — с войском, панически боящимся противника и набранным чуть ли не насильно. Не оправдались надежды и на консульскую армию Лукулла, прибывшего на смену Марцеллу, который перед самой передачей полномочий успел всё-же замирить кельтиберов. Хоть и набранные так же и из такого же трусливого сброда, но всё-таки два легиона, и Гальба крепко надеялся на их помощь. Но Лукулл неожиданно затеял войну с нейтральными вакцеями, обвинив их в нападениях на союзных Риму карпетан, и война оказалась тяжёлой, так что новый лузитанско-веттонский набег Гальбе пришлось отражать уже в самой Бетике, к югу от реки, да ещё и с одним только преторским Пятым легионом. Ну и солдатня же ему досталась! Устали они, видите ли, после суточного марша! Нет, варваров-то в сражении опрокинули, а вот на преследовании разбитого противника эти горе-легионеры выдохлись, да так, что дали разбойникам смять себя бестолковейшей варварской контратакой! И это — прославленный при предшественниках Пятый легион?! Из-за этого не умеющего сражаться сброда заморышей ему пришлось бежать от варваров аж в Кармону! Вот тогда-то, уже после его поражения и позорного бегства, как раз и подоспел со своей запоздалой помощью Лукулл. Как нарочно дождался момента, когда он, Гальба, разбит, не собрал ещё подкреплений от местных союзников и воевать пока не в состоянии. А может, в самом деле нарочно? Не очень-то удачно, а главное — самовольно повоевал с вакцеями, так зато вот спас Дальнюю Испанию, едва не потерянную по вине её бестолкового претора — вот как это выглядело! А что там не спасти — с двумя-то консульскими легионами, да ещё и с подошедшими с севера турдетанскими союзниками! Консулы с недавних пор вступали в свои полномочия с января, и Лукулл после зимовки отправился в Новый Карфаген сменяться, может быть, и триумф даже получит, а что ждало его? К счастью, время ещё было, ведь преторы по прежнему вступали в должность с марта, а тут как раз лузитаны с веттонами в новый набег нагрянули. Но тут-то уж он был готов! Климат Дальней Испании помягче, чем на кельтиберском плоскогорье, местами можно воевать и зимой, а уж по весне — тем более. Ещё с конца зимы Гальба мобилизовал вспомогательные войска испанцев, куда более подходящие для местных условий, чем тяжеловооружённые легионеры. Договорился и с турдетанами — заранее договорился, и к весне к его Пятому легиону половинной после разгрома численности добавился полностью укомплектованный Второй Турдетанский северных союзников, вооружённый несколько легче римлян, но организованный не хуже, а обученный, пожалуй, и получше. Варварам устроили засаду, выгнали их силами ауксилариев на открытую равнину, где и смяли сплочёнными рядами легионных когорт. Резню разбойникам устроили показательную, да ещё и на самой границе, не допустив на сей раз грабежа провинции. Одна только беда — не хватало числа побеждённых для притязаний на триумф. Ведь получил же свой триумф плебей Луций Муммий, реабилитировавший себя выдающейся победой после ничуть не меньшего разгрома? А чем он, Сервий Сульпиций Гальба, хуже какого-то Муммия? Отпустив без возражений турдетанских союзников, дабы не делить с ними ни будущей добычи, ни будущей славы, он с оставшимися войсками сам вторгся на земли веттонов. Те, потеряв собранное войско в неудачном набеге, новое собрали наспех, кого успели, и исход боя, как и дальнейшую судьбу их селений, предугадать было нетрудно. Веттоны запросили мира, оправдывая участие в лузитанском набеге своей бедностью из-за скудости своих земель. А разве мир ему требовался? Требовалась победоносная война, в которой можно было бы добрать недостающее до законных притязаний на триумф. Ну и добычей заодно разжиться...

Гальба напомнл веттонам и находящимся среди них лузитанам о нарушении ими мирного договора, заключённого ещё с Атилием, те снова посетовали на бедность и попросились на плодородные земли Бетики на правах подвластных союзников. Случай представлялся удобнейший, и как было им не воспользоваться? Он объявил варварам, что прощает им их прежние прегрешения ввиду их бедности и готов предоставить им земли, но как быть с их привычкой нарушать договоры? Вот если они разделятся на три группы, прибудут в указанные им места и сдадут оружие, тогда — другое дело. Те согласились, и Гальба без труда уничтожил их, предварительно разоружённых, с лихвой добрав недостающие для права на триумф пять тысяч убитых врагов. А что тут такого? Разве Лукулл не так же обошёлся со сдавшейся ему вакцеевской Каукой? Потом, пройдясь по оставшимся без защитников веттонским селениям, он набрал множество пленных, за которых выручил весьма кругленькую сумму. А чем ещё кроме рабов можно было разжиться на этой нищей земле? И у Лукулла самой ценной частью добычи был живой товар. Вот только Лукулл не пожадничал и щедро поделился выручкой с войском, а он, Гальба — пожадничал. Хоть и понимал, что не следовало бы, но пересилить своей натуры не мог. И вот они, последствия!

— Однако говорят, что они хотели отложиться, — продолжал свою скрипучую речь Катон, — Вот, представим себе, я хочу наилучшим образом знать понтификальное право, разве уже поэтому меня возьмут в понтифики? Если я желаю наилучшим образом выполнять авгурию, разве возьмет кто-либо меня авгуром ради этого? Так же и эти варвары — как сумели бы они восстать и отложиться, лишённые оружия и расселённые в разных местах вдали друг от друга?

Проклятие! Старый крючкотвор нащупал то, до чего не додумались ни Либон, ни Цетег! И теперь всё висит на волоске — это же сам Марк Порций Катон, добродетельнейший и справедливейший! О несправедливо обиженных варварах он теперь печётся! Что ж он не пёкся о них, когда плебейский трибун Луций Скрибоний Либон в самом начале потребовал их освобождения — подобно тому, как двадцать два года назад были освобождены лигуры, незаслуженно пленённые и проданные в рабство консулом Марком Попилием Ленатом? Но тогда Катон о справедливости не пёкся, тогда он пёкся об интересах нуждающегося в рабах римского народа, а теперь вот, когда решается уже не судьба тех веттонов и лузитан, а судьба самого Гальбы — теперь он и о справедливости к варварам вспомнил!

Неумелое обвинение со стороны Цетега Гальба отмёл доводом о жертвоприношении коня и человека, которое совершили находившиеся среди веттонов лузитаны, когда вожди разбойников обдумывали его предложение. Это известное из обычаев лузитан жертвоприношение видели многие в его войске, и оспорить его свидетели обвинения не могли. И именно на этом жертвоприношении основывал он свою защиту, доказывая, что миролюбие варваров было притворным, а на деле они замышляли нападение на его войско и задабривали своих богов, дабы те послали им удачу в столь опасном деле. И ведь почти убедил сенат, и уже обвинение скатывалось к малозначащим мелочам — вроде того, что недостойно римлянина карать варваров вероломством за вероломство. Полного оправдания во всём Гальба и не ждал и на подобного типа порицание был вполне согласен, но тут, после этого катоновского довода об изъятом у варваров оружии, уже не лёгким порицанием пахнет, а полновесным осуждением!

— Даже сами боги доказывают нам лживость оправдывающего свою алчность Гальбы! — патетически возвысил голос этот старый въедливый склочник, — Разве не ударила молния в двери его дома в тот вечер, когда он отвечал на речь Луция Цетега обвинением истреблённых им варваров в якобы замышляемом ими предательстве?

Нет, это уже невыносимо! Ведь без ножа режет! И крыть ведь тут совершенно нечем — был случай, был! Никакой грозы, никакого дождя, на небе почти ни облачка, и тут — раскат грома и удар в дверь с таким же грохотом, разворотивший одну из дверных досок и оставивший чёткий огненный след! Все его домочадцы испугались, не говоря уже об уличных зеваках, которые, надо думать, и разнесли слух о разгневавшихся на Гальбу богах по городу. Год с лишним, выходит, терпели его дела, а теперь вдруг разгневались на простые слова? Только бы не просочился слух о подобном же, но более давнем случае там, в Испании!

— Myetkiy glaz, tvyordaya ruka i horoshaya fugasnaya pulya, he-he! — едва слышно донеслось до него на каком-то совершенно незнакомом языке, на котором время от времени комментировали друг другу происходящее сидевшие позади него представители турдетан-тартессиев, знакомые ему по его испанской претуре, оказавшиеся случайно по каким-то своим делам в Риме и приглашённые им в качестве свидетелей защиты. Судя по их смешкам, они сейчас меж собой как раз тот испанский случай и обсуждают...

Случилось это в начале зимы, когда с предыдущим лузитанским вторжением было уже покончено, и Лукулл собирался размещать свою армию на зимние квартиры в Кордубе. Тогда-то жаждавший военной реабилитации и богатой добычи Гальба, как раз собравший внушительные силы местных союзников, предложил консулу вторжение в богатое государство тартессиев. Климат там мягкий, вполне можно воевать и зимой, так зачем же войску прохлаждаться без дела? Что с того, что они друзья и союзники римского народа? Разве трудно вторгнуться туда под предлогом преследования остатков разбитого врага, часть которых действительно бежала туда и сдалась турдетанам? А вторжение есть вторжение, без инцидентов не обошлось бы, и какой-нибудь из них вполне можно было бы раздуть в законный повод для обвинения тартессиев во враждебности. В Риме не любят конфликтов с друзьями и союзниками, но любят победы, роскошную добычу, рабов и зрелища, а у них с Лукуллом — три римских легиона, латинские и италийские союзники, а теперь ещё и достаточное число испанских. Турдетаны Бетики, правда, как заметил Лукулл, едва ли жаждут войны со своими северными соплеменниками, и их надёжность в такой войне сомнительна. Что, если они взбунтуются и перейдут на сторону тартессиев? Да и Пятый легион Гальбы — одно название, что легион, а на деле от него осталась едва половина. Но ведь есть же ещё и многочисленные и воинственные кельтиберы, недавно замирённые Марцеллом на условиях прежнего Гракхова договора, по которому они обязаны дать по первому же римскому требованию вспомогательные войска. А кельтиберы — это кельтиберы, ничем не хуже лузитан, и турдетанской добыче эти нищие варвары будут рады без памяти! Лукулл колебался, опасаясь ответственности перед сенатом за развязанную войну с ценным союзником, которая вся была бы возложена на него как на высшего по должности, Гальба убеждал его, а он ведь умел убеждать, и консул склонялся уже к принятию его предложения, когда случилось ЭТО. Точнее, сначала у консульских гаруспиков получилось неудачное гадание по внутренностям жертвенной овцы, а потом — ЭТО. Точно такой же гром среди ясного неба, только отдалённый, и точно такой же удар молнии в одну из опор его преторской палатки, расщепивший и опаливший крепкий деревянный шест. И Лукулл не решился. Не оттого, что был так суеверен, а оттого, что скрыть этот случай не удалось, и пойди вдруг дело не так, как им хотелось бы, случись неудача — пренебрежения данным богами знаком в Риме не простили бы. Такое прощают только прославленным победителям, а не опозоренным поражением неудачникам. Лукулл ушёл на зимние квартиры, Гальба в отчаянии строил авантюрные планы, которые на следующий день, одумавшись, сам же и отвергал как несбыточные и смертельно опасные, а потом случился этот последний лузитанско-веттонский набег, при отражении которого он увидел в деле Второй Турдетанский легион и понял, от какой катастрофы предостерегли его боги.

— Неуёмная алчность недостойных римлян, подобных Гальбе, отвращает союзников от всего римского народа и множит число его непримиримых врагов! — вещал Катон, — Мне скажут на это, что осуждение человека из столь знатного и уважаемого в Риме рода бросит тень на честь всего Рима и породит распри, которые нелегко будет преодолеть? Но честь Рима будет ещё более запятнана, если мы, осудившие уже многих наших наместников за их преступления против перегринов в провинциях, оставим безнаказанным это преступление Гальбы. А что до распрей и трудностей их преодоления, то я скажу вам на это так, как говорил кельтиберским всадникам в год моего консульства. Рассудите в душах ваших — если вы сделаете что-то хорошее, приложив труд, то работа быстро закончится, а благодеяние ваше, пока вы живете, не исчезнет; но если с удовольствием вы сделаете что-то дурное, то удовольствие быстро пройдет, а дурное деяние останется с вами навсегда. Достойно ли сената и народа Рима отягощать свою честь и совесть дурными деяниями? Ради римской чести и ради блага нашего государства, я настоятельно требую, чтобы с бывшим претором Сервием Сульпицием Гальбой обошлись так же, как и с прежними осуждёнными сенатом алчными стяжателями...

Последний процесс о злоупотреблениях наместников был четыре года назад. Судили бывшего консула Луция Корнелия Лентула Лупа и двух бывших преторов по жалобам на их вымогательства в провинциях. И хотя никто не был ни казнён, ни выдан провинциальным перегринам, судебный процесс их практически разорил. Лентул потом поправил свои дела благодаря помощи влиятельной родни, а вот обоих бывших преторов цензоры на следующий год выгнали даже из всадников, да ещё и с переводом в эрарии, не допускавшиеся ни к военной службе, ни к должностям. Но это ещё что! Они-то хоть римское гражданство сохранили, а вот каково пришлось их предшественникам двадцать два года назад! Тогда судили как раз трёх бывших испанских преторов по жалобам обобранных ими испанцев. Оправдаться из них сумел один только Марк Титиний, а вот Публий Фурий Фил и Марк Матиен избежали осуждения лишь тем, что сами удалились в изгнание в союзные латинские города, дабы получить там местное гражданство, но навсегда потерять римское. Очень мутная была история и с гибелью всех троих, которую молва тоже связывала с карой разгневанных богов. А попав к Харону, уже не восстановишься в сословных правах, дождавшись более снисходительных цензоров! С тех пор никто больше не смел манипулировать ценами на принудительно поставляемое римлянам испанское продовольствие, на чём и наживались в основном прежние наместники — после того, как Катон ещё в своё консульство ликвидировал лазейку для махинаций с металлом испанских рудников. Ну и чем после этого набивать мошну приличному человеку? Только и остаётся, что войны ради наживы устраивать, на чём и погорел теперь он сам...

— Долг каждого честного римлянина перед государством — щедро поощрять добродетельных сограждан и беспощадно карать злодеев! — накалял страсти прямо таки упивавшийся своим красноречием и влиянием на сенат Катон, — Чтобы римляне и впредь пользовались достойным их уважением среди всех окрестных народов, преступный Сервий Сульпиций Гальба должен понести примерное наказание по всей строгости римского правосудия! — на несколько мгновений старый сенатор выдержал многозначительную паузу, а затем добавил ожидаемое, — А ещё я полагаю, что Карфаген... Кхе! Кхе! Ап... Ап... Апчхи! Кхе! Кхе! — старик закашлялся и согнулся пополам так, что с нижних скамей несколько сенаторов помоложе бросились к нему, подхватили под руки и вывели из курии.

— Что Карфаген должен быть разрушен! — закончил за Катона кто-то из верхних рядов, передразнив и его скрипучий старческий голос, отчего добрая четверть сената прыснула в кулаки.

— Hren tebe, a ne Karfagen, — едва слышно проговорили на непонятном языке за спиной у Гальбы и так же едва слышно рассмеялись.

Затем, как и всегда в таких случаях, слово взял Сципион Назика Коркул, великий понтифик и наиболее вероятный кандидат в принцепсы сената.

— Нужно ли мне повторять то, что я всегда говорю вслед за выступлением глубоко уважаемого всеми нами Марка Порция Катона?

— Не нужно! Знаем! Что Карфаген должен быть сохранён! — выкрикнули с верхних рядов, и теперь уже открыто расхохоталась добрая треть сената.

— Не хочу, чтобы мои слова были истолкованы как недостойное злорадство по поводу недуга старейшего из нас, но всё-же скажу их. Сам Катон, обвиняя обсуждаемого нами здесь Гальбу, упомянул о гневе богов. Но как тогда нам сейчас истолковать этот столь внезапный недуг почтеннейшего Марка Порция, помешавший ему закончить свою известную всем нам фразу? Не сами ли боги помешали ему закончить её, чтобы дать нам тем самым знак о своей воле? Теперь же закончим наше отклонение от существа дела и вернёмся...

— К нашим баранам! — выкрикнули сверху под хохот уже половины сената.

— К Сервию Сульпицию Гальбе, выслушавшему вместе со всеми нами обвинительную речь и имеющему по нашим справедливым законам полное право ответить на неё. Мы слушаем тебя, Гальба!

— Я выскажусь позже, — неожиданно заявил славившийся своим красноречием обвиняемый, — А пока я прошу почтеннейшее собрание выслушать моего свидетеля — Волния Марция Максима, римского гражданина из Испании.

— Этрусское имя, — заметили из средних рядов, — Он что, колонист из Италики или чей-то вольноотпущенник, посланный управлять рудником патрона? — в основном именно такие римские граждане проживали постоянно в Испании, и подавший эту реплику сенатор явно не был в восторге от необходимости выслушивать какого-то вольноотпущенника, с которым и плебейский трибун разговаривать не стал бы...

— Да, среди моих предков есть и испанские этруски, и турдетаны Бетики, а сам я — свободнорожденный римский гражданин, сын Гнея Марция Максима, вольноотпущенника Гнея Марция Септима, римского всадника, — ответил вызванный, один из сидевших за спиной Гальбы испанцев, крепко сложенный мужчина лет сорока в тунике с треугольным вырезом испанского типа и накинутой поверх неё римской тоге — на правильной латыни, но несколько замедленно и с заметным акцентом, — Постоянно я живу в Оссонобе...

— Столица дружественного нам турдетанского царства? — уточнил один из сенаторов с нижних рядов.

— Да, столица тартессиев. Как римлянин, ведущий свои дела и живущий у тартессиев, я служу в турдетанской армии...

— Верно, есть у нас такой договор с нашими турдетанскими друзьями, — подтвердил сенатор из средних рядов — тот самый, что и начал выяснение личности выступающего, — Довольно, Марций, мы поняли тебя и рады видеть согражданина из далёкой страны, но говори по существу дела.

— Здесь уже говорилось о гневе богов, — начал испанец, — Почтеннейший Катон считает, что боги разгневаны на бывшего претора Дальней Испании, но так ли это? Я не гаруспик и не авгур, а простой римский гражданин и сын простого римского вольноотпущенника, — сенаторы с нижних скамей прыснули со смеху, кивая друг другу на массивные серебряные браслеты и не менее массивную серебряную пектораль сына простого римского вольноотпущенника, — И не будь речь о молниях, я бы никогда не посмел оспаривать мнение столь мудрого и уважаемого человека, годящегося мне в деды по прожитым годам. Однако же, у нас в Оссонобе любой малый ребёнок знает, что если бог-громовержец разгневан на человека, он не пугает его молниями, а поражает сразу и насмерть. Но разве это произошло с бывшим претором? Будь это так — разве сидел бы он сейчас здесь, перед почтеннейшим собранием? — несколько сенаторов снова рассмеялись.

— Это, конечно, тоже важно, Марций, — заметил с усмешкой Назика, — Но ты ведь и сам признаёшь, что ты не жрец. Так предоставь толковать волю богов тем, кто понимает в божественных знаках побольше твоего, а сам расскажи нам о делах простых смертных.

— Как прикажешь, почтеннейший. Говорилось здесь и о жертвоприношении лузитанами коня и человека. Я мало понимаю в божественных знамениях, но я хорошо знаю лузитан. Этот обычай дикарей не всегда связан именно с войной. Насколько мне известно, так они ублажают своих богов и узнают их волю по любому вопросу, имеющему для них первостепенную важность. Но что для столь воинственного племени важнее войны? Я не говорю, что бывший претор Гальба безошибочно определил их намерения — только боги не совершают ошибок, а мы все — простые смертные и можем иногда ошибаться. Но я говорю с полной ответственностью, что в том положении, в котором находились эти лузитаны и веттоны, пускай и только что разбитые римлянами, но сохранившие оружие и силы сражаться, они не только могли, но и должны были узнать волю своих богов о том, как им поступить дальше и не попытать ли вновь переменчивого военного счастья. И любой хоть немного знающий их человек должен был бы заподозрить их в воинственных намерениях...

— Но ведь они же сдали потом оружие? — напомнил один из сенаторов — обвинителей Гальбы, — Разве это не означает, что их боги не велели им воевать?

— Может быть и так, — невозмутимо ответил испанец, — Если они сдали ВСЁ своё оружие. Но кто мог быть всецело в этом уверенным? Вот, допустим на миг, что идёт война, я в войске, мы побеждены, и кто-то заставляет меня сдать мой меч. Я не в том положении, чтобы отказаться, и сдаю его — тот, что висит на моей перевязи через плечо. Но означает ли это, что я безоружен? Даже вот под этой тогой, а при совсем уж крайней необходимости — даже под туникой — я легко могу припрятать кинжал или просто хороший нож или хотя бы запасной наконечник копья. А имея хотя бы нож и считаясь при этом безоружным и не представляющим опасности, разве не добуду я себе при необходимости новый меч у беспечного зазевавшегося врага? И это я говорю о случае, когда у меня только один меч и нет запасного. Но обычно я беру с собой в поход и запасной, а дома их у меня вообще три, и это только мои. Мой старший сын — ещё несовершеннолетний, но и для него у меня тоже уже припасён меч, который я подарю ему на совершеннолетие. Так вот, запасной меч, конечно, не спрячешь под туникой, но под тогой, — он оттянул край драпирующей его ткани, показывая, сколько там места, — Здесь и длинный галльский меч поместится, а наш испанский, который покороче, я с лёгкостью спрячу под солдатским плащом. Если это могу я, то вполне могут и варвары — хоть прямой гладиус, хоть кривую фалькату...

— Лузитаны и веттоны бедны, а хороший меч недёшев, — заметил тот же сенатор, — Ты же, Марций, хоть и называешь себя сыном простого римского вольноотпущенника, стеснённым в средствах не выглядишь, — несколько сенаторов рядом с ним рассмеялись, — Так зачем же ты равняешь себя с теми, кого только бедность и толкает на разбойничьи набеги?

— Простой кузнец-оружейник тоже беден по сравнению со мной или с тобой, почтеннейший. Но ради дела, которое кормит его и его семью, он откажет себе во всём, но обзаведётся хорошими молотом, наковальней и прочими инструментами. Меньше съест, меньше выпьет, дольше проносит старую одежду, но скопит на хороший инструмент ради лучшего будущего. А лузитан и веттонов кормит разбой, и хорошее оружие — инструмент кормящего их ремесла. Половина их — оборванцы, но почти у каждого неплохой меч или фальката и у любого хотя бы два ножа. Оружие — первое, чем обзаведётся беднейший из них после первого же удачного набега. Но есть и у них люди позажиточнее, да и просто богатые. У таких в доме не по одному мечу, как и у меня. Один сдадут — второй припрячут и снесут им голову беспечному победителю. Вот чего опасался претор Гальба. Может быть, он и ошибся, но с лузитанами и веттонами такая ошибка понятна и простительна. Как можно верить тем, кто ни во что не ставит заключённые ранее договоры?

— Ты не преувеличиваешь, Марций? Они, конечно, варвары, но разве варварам неведома честь?

— Дело не в этом, почтеннейший. Варвар, поклявшийся в чём-то за себя лично, умрёт, но свою клятву сдержит, и такой клятве варвара можно верить так же твёрдо, как и клятве римлянина. Ещё ни один из тех лузитан, с кем мне доводилось иметь дело, ни разу не обманул меня в том, что обещал мне лично от себя. Но нельзя верить тем их клятвам, которые они дают за других своих соплеменников — те не будут считать себя связанными той клятвой, которой не давали лично сами. Чтобы быть уверенным в исполнении ими договора, надо заключать его не только с их главным вождём, но и с подвластными ему вождями и со всеми их людьми. А иначе — всегда найдутся те, кто ни в чём не клялся и считает себя свободным от этого договора. Такова уж натура варваров...

Ввиду преклонных лет многих видных и уважаемых сенаторов-консуляров и связанных с этим возрастных недомоганий, замещающий отсутствующего принцепса Назика объявил перерыв в затянувшемся слушании, дабы страждущие могли облегчиться. Почтенные консуляры гуськом засеменили в отхожее место, заставив прыснуть в кулаки сенаторов помоложе, подобных проблем ещё не наживших. После них, не торопясь, зашли и Гальба со своим свидетелем.

— Ну, Волний Марций Максим, ты меня удивил! — сообщил патриций испанцу, устраиваясь поудобнее на толчке, — Для неотёсанного провинциала, да ещё и варварского происхождения, ты выступил блестяще! Конечно, тебе не хватает школы риторики, а вот будь у тебя хороший учитель — ты вполне мог бы посоперничать в красноречии с Катоном, а после некоторого опыта — так, пожалуй, что даже и со мной. Но — плевать на риторику. Ты и без неё меня спас, и я этого не забуду...

— Прежде всего не забывай о богах, Гальба. Дважды они предостерегали тебя от непоправимых ошибок, на третий — могут уже и разгневаться. Я ведь не шутил и не выдумывал, когда говорил о характере громовержцев, и напрасно ты испытывал их терпение. И пока-что я тебя ещё не спас — окончательно спасёшь ты себя уже сам. Если не наделаешь глупостей. Одеться назавтра ещё проще и скромнее и привести с собой своих малолетних детей ты, конечно, уже додумался?

— Ты читаешь мысли?

— Мыслей я не читаю. Но, зная тебя, догадаться нетрудно. Обвинений в алчности не отвергай — твоя алчность известна всем. Признавай и винись, сама по себе она — не столь уж тяжкое преступление...

— А более тяжкого теперь никто не докажет — ты удачно ввернул довод насчёт простительности ошибки. Сперва я решил было уже, что ты меня топишь, но потом понял, что только так и нужно. Как раз этим ты меня и спас...

— Ты — большая дрянь, Гальба. Ты — ОЧЕНЬ большая дрянь, и не думай, что мне доставило удовольствие избавлять тебя от полностью заслуженной тобой кары. Но ты — не самая худшая дрянь в Риме, и ты — нужная и полезная для нас дрянь.

— Ещё бы! Самых лучших рабов вы купили у меня, считай, за бесценок!

— И спасли их этим от ваших рудников.

— Скажи ещё, что вы об облегчении их участи заботились!

— Мы заботились о наших собственных нуждах, но на наших рудниках — даже на рудниках — рабы не мрут подобно мухам, как на ваших. Кто работает хорошо — зарабатывает свободу.

— Я рад за них и за то, что пристроил их в хорошие руки! — ухмыльнулся бывший претор, — Чем ещё я могу помочь вам?

— Для начала — где вы прячете Рузира?

— Зачем он вам? Обычный беглец, отрёкшийся от турдетанского трона и получивший убежище в Риме как простой римский гражданин...

— И подставивший вместо себя под удар всю свою семью.

— Которую вы с удовольствием пустили на дно вместе с кораблём, думая, что топите и его.

— Без удовольствия, Гальба, да и тебе ли пенять нам этим? Ты сам политик и понимаешь, что так было нужно. Царь, отказавшийся присягнуть своему народу в том, что будет неукоснительно соблюдать законы...

— Законы надо соблюдать, — наставительно подчеркнул Гальба, даже указующий перст воздев к потолку отхожего места, — Закон может быть плох, но это закон. Но чтобы ЦАРЬ присягал в чём-то своим подданным...

— Для тебя царская власть — что-то вроде вашего империума, только пожизненная и наследственная?

— Разумеется! А какой же ещё быть царской власти? Мы и определяем империум, как власть, равную царской, ограниченную только по сроку.

— У нас — не так. У нас — царь для царства, а не царство для царя. Рузир не понял и не принял этого и пожелал власти наподобие вашего империума. Вот за это на него и разгневались наши боги. В отличие от тебя — на него УЖЕ разгневались...

— Хорошо, не будем препятствовать воле бессмертных и всемогущих богов, — хмыкнул патриций, демонстрируя как завидную догадливость, так и не менее завидное самообладание, — Я пришлю к тебе раба, который покажет тебе нужный дом. И я не обижусь, если ваши боги покарают и его за излишние зрение и слух...

— Не суди о нас по себе — мы не убиваем без необходимости. Прикажи ему слушаться нас, и он вернётся к тебе живым и не знающим ничего лишнего.

После перерыва слово в защиту Гальбы взял консуляр Квинт Фульвий Нобилиор, ставший его другом и союзником на почве общей вражды к группировке Катона, но это были уже внутрисенатские дрязги, присутствия испанских свидетелей не требующие и им самим уже не интересные.

— I kak oni tolyko, mlyat, viderzhivayut etu gryobanuyu zharu! — пожаловался Волний Марций Максим соплеменнику, прямо под портиком у входа в сенатскую курию сбрасывая на руки рабу тяжёлую шерстяную тогу и набрасывая с его помощью лёгкую полотняную.

— Ti lovko sdelal Katona! — одобрил его спутник, — Tepery u Karfagena horoshie shansi. I hren kto chego zametil!

— Не хватало ещё, чтобы заметили, — хмыкнул Волний, перейдя на турдетанский — они уже спустились на Форум, и их тут же взяла в "коробочку" их турдетанская охрана.

— И всё-таки зря ты спасаешь эту мразь, досточтимый, — буркнул с сильным лузитанским акцентом один из бойцов, молодой чернобородый крепыш, — За то, что он натворил...

— А что он натворил? Брось, Вириат. Гальба — не самая большая мразь в этом городе и в этом государстве. И эта мразь только что сдала мне со всеми потрохами Рузира. Ты ведь тоже понимаешь, как опасен нам бывший царь, пока он жив? А Гальба... Есть ещё кое-какие причины, по которым он должен жить и продолжать карьеру... А что до твоих соплеменников и веттонов — если совсем уж начистоту, Вириат, то не обижайся, но задницу вам надрали по заслугам. Кто звал вас в Бетику? И так ли вы вели себя там, как подобает приличным гостям в приличном доме? И уж мне-то не рассказывай, как вы собирались мирно и честно трудиться на выделенной вам земле, гы-гы!

— Вириат, ты говоришь с человеком, отец которого создавал наше государство и предвидел грядущее, — наставительно заявил лузитану старший охраны, — Всё, что мы делаем, делается по его замыслам...

— Брось, Турраний, — остановил его Волний, — Мой отец жив и в добром здравии, а вы уже ваяете из него непогрешимого бронзового идола. Он знал только наше тайное ПРОРОЧЕСТВО, в котором не так уж и много предсказано, а все мелочи нам приходится импровизировать на ходу. С детства надоело, ещё со школы — Волний, не выражайся, Волний, не хулигань, Волний, ну как ты можешь так себя вести, у тебя ТАКОЙ отец, а ты... Можно подумать, эти школьные учителя знают моего отца лучше, чем я сам, гы-гы!

— А каков он на самом деле?

— А что, по мне не видно? Такой же циник, похабник и раздолбай, как и я...

Весна 146 г. до нашей эры, Северная Африка, Карфаген.

— Вот это порт! — поражённо воскликнул семнадцатилетний Турмс, вглядываясь в небывалую по его понятиям гавань Карфагена. Нет, он, конечно, многократно слыхал о ней, изучал в школе, сам даже её схему мелом на доске рисовал, отвечая урок, но вот так, собственными глазами — видел впервые.

— Да, это и есть знаменитый карфагенский Котон, — подтвердил его отец, рослый и крепкий мужчина в возрасте слегка за сорок, — Двести двадцать сухих доков для боевых кораблей величиной с квинкерему.

— Не многовато ли для жалкого десятка трирем?

— Ну, так было не всегда. Да и теперь, как видишь, скоро будет уже совсем не так...

В доках круглой военной гавани — как внешнего круга, так и Острова — кипела работа. Стучали топоры и долота, визжали пилы, яростно переругивались на своём финикийском языке плотники-пуны, иногда даже чуть ли не в драку бросаясь на свой финикийский манер — да попади такой бузотёр в нормальную турдетанскую бригаду судостроителей, так в первый же день был бы молча и деловито избит до полусмерти. А на второй раз, если бы не поумнел и не угомонился — так же молча и деловито убили бы. Каждый свободный турдетан к северу от римской Бетики носит меч или фалькату, а среди вооружённых людей наглое поведение чревато. Потому-то, наверное, и не принято ношение оружия среди граждан Карфагена, что иначе эти крикливые стервецы давно перебили бы друг друга. Обезьяны! Ну как есть обезьяны! Безоружные же — ничего, терпят наглость друг друга, да ещё и ухитряются как-то работать споро и слаженно. Как сейчас, например, строя корабли для римского флота...

Наблюдая за работой финикийских судостроителей, отец и сын негромко обсуждали их неприемлемые и смертельно опасные в среде испанских иберов манеры на турдетанском языке, явно наиболее привычном им, но накинутые поверх их лёгких тонких туник тоги выдавали в них римских граждан. Хвала богам, тоже лёгкие, полотняные, да ещё и покороче и поуже официальных. В тех — тяжёлых шерстяных, да ещё и полноразмерных — под здешним африканским солнцем можно было бы вообще изжариться. И как только в них выдерживают эту жару НАСТОЯЩИЕ римляне?

А Котон и в самом деле поражал. Меньше александрийской гавани, гораздо меньше, но та ведь образована самой природой, и лишь слегка доработана людьми, а порт Карфагена — целиком и полностью создан человеческими руками. Отсюда его меньшие размеры, но отсюда же и его величайшее удобство. Уже сейчас в его прямоугольной коммерческой части восстанавливается прерванная было войной торговля, хотя всего несколько дней назад в городе ещё шли бои...

— А вот и наш герой! — раздалось сзади на латыни, — Приветствую тебя, Турмс Марций Максим!

— Это Тиберий Семпроний Гракх, военный трибун, отец, — представил сын своего знакомого тоже по-латыни, заодно давая и тому понять, кто перед ним.

— Приветствую и тебя, почтенный Волний Марций Максим! — сразу же сориентировался молодой римлянин, ровесник Турмса, — Ты вправе гордиться своим сыном — если бы не его помощь, вряд ли мне довелось бы заслужить мой "зубчатый" венок! Жаль, что наши законы не предусматривают специальной награды за тайное проникновение во вражеский город по подземному ходу! Но я доложил обо всём дяде, и подвиг Турмса тоже не останется без достойной его награды!

— Если так — я рад за моего оболтуса, — усмехнулся отец названного, — Раз уж герой Рима и племянник самого Сципиона Эмилиана готов похлопотать за него — он далеко пойдёт.

— И всегда буду готов! — заверил римлянин, — Семпронии Гракхи не забывают сделанного им добра! Благоволения богов и удачи вам обоим!

— И всё-таки я у тебя оболтус! — заметил Турмс снова по-турдетански, когда римский военный трибун, откланявшись, ушёл по своим делам.

— А кто же ты ещё? — хмыкнул его отец, — Храбрый, удачливый, хвала богам, неглупый и осмотрительный в больших и серьёзных делах, но в том, что кажется тебе по молодости и неопытности пустяками — оболтус оболтусом. Мало я тебя в детстве ремнём драл! Но в эти дни — тут твой новый приятель прав — для оболтуса ты отличился очень даже неплохо, и тобой в самом деле есть за что гордиться! — и снова эта его извечная усмешка...

Вот в этом весь его отец! Хоть и видно же прекрасно, что шутит, а на самом деле доволен им, но он ведь и сам любит повторять, что во всякой шутке есть лишь доля шутки. А ведь дело-то сделано немалое и нешуточное! И, судя по отцовской усмешке, гораздо более сложное и таинственное, чем ему представляется. Отец всегда знает гораздо больше, чем говорит вслух. Откуда, например, ему известно о том потайном подземном ходе под крепостной стеной Мегары? Да и вообще, при известии о многих вполне заурядных и естественных, казалось бы, событиях, он таинственно усмехается, будто знает какую-то неведомую другим тайную подоплёку. В последние годы так оно и бывало практически каждый раз, когда приходили очередные новости из Африки.

Война, которую римляне называют Третьей Пунической, оказалась неожиданностью для всех. Престарелый карфагенский суффет Бостар Адонибалид, с которым у их семьи ещё со времён молодости деда были давние дела и связи, вёл продуманную и взвешенную политику. Не горячась и сдерживая железной рукой разнузданную горячность городской черни — вот этой, финикийской, способной довести до белого каления самого уравновешенного человека — он строго соблюдал старинный мирный договор с Римом. Даже восемь лет назад, когда терпение вожаков черни лопнуло, и они потребовали войны против вконец обнаглевших нумидийцев, старый суффет подавил бунт и не дал разразиться войне, на ведение которой город не имел права без согласования с Римом. Вместо этого он направил в Рим посольство с просьбой о защите от жадного до карфагенских земель Масиниссы. Как и следовало ожидать, покровительствующий нумидийцу Рим помощи Карфагену не оказал, послав вместо этого на следующий год сенатскую комиссию во главе с Марком Порцием Катоном, к городу весьма недружелюбным. И хотя даже этот давний недруг Карфагена не сумел обосновать законности очередных территориальных захватов нумидийского царя, вернуть захваченное он его тоже не заставил, заявив, что "уже слишком поздно противостоять" свершившемуся захвату. Более того, вернувшись из Карфагена в Рим, Катон рассказал сенаторам о богатстве города и показал им вывезенные оттуда крупные сочные смоквы, после чего заявил, что богатый Карфаген опасен Риму и потребовал его окончательного уничтожения. После этого на каждом заседании сената любую свою речь по любому из обсуждаемых в сенате вопросов он стал как попугай заканчивать одной и той же фразой: "Кроме того, я считаю, что Карфаген должен быть разрушен!"

И тогда старик Бостар, подавив очередной бунт рассвирепевшей карфагенской черни, едва не развязавшей войну и успевшей даже собрать ополчение во главе с Гасдрубалом Боэтархом, провёл через Совет Ста Четырёх решение о добровольном переходе города и всех всё ещё принадлежащих ему земель под власть Рима. Нелегко провёл, с большим трудом, ведь ни плодороднейшими угодьями с римлянами делиться, ни в прибыльную торговлю римсих купцов впускать никому не хотелось категорически. Пришлось и олигархов прижать, чтобы продавить всё-таки спасительное для города, но весьма непопулярное решение. Раз чужую землю Рим защищать не хочет, хоть и обещал это при заключении мира, так пусть тогда свою защищает. Тогда Рим отклонил это предложение, сославшись на то, что Карфаген всё ещё не выплатил до конца наложенную на него после войны контрибуцию — послов Бостара даже обвинили в попытке уклониться от оставшихся выплат, ради чего якобы город и просится в римское подданство. Но пять лет назад, выплатив Риму наконец последний взнос, суффет повторил просьбу, мотивируя её страхом горожан перед захватом Масиниссой теперь уже самого Карфагена. Дебаты в сенате по этому вопросу развернулись нешуточные, ведь земли-то были богатейшие, торговля прибыльнейшая, и налоги с новой провинции пошли бы в римскую казну несметные. Если, конечно, не разрушать города, как долдонит авторитетный, но давно уже всех раздражавший старый брюзга Катон, а просто послать туда претора с легионом и занять его и окрестности, как просят и сами пуны. Как ни странно, неожиданно воспротивился и принцепс сената Сципион Назика, считавший, что Карфагену нужно не только оставить независимость, но даже и разрешить ему наконец усилиться, дабы вновь стать для Рима хоть каким-то соперником, способным держать Республику в должном тонусе. В результате вопрос утонул в дискуссиях, а пока, до принятия окончательного решения, ноющим о нумидийской угрозе карфагенским послам кинули кость, дозволив наконец городу вести оборонительные войны и обязав Масиниссу передать Карфагену в качестве компенсации за последний захват два десятка обученных боевых слонов с погонщиками и впредь восполнять карфагенские потери в слонах до этого количества. Правда, превышать эту численность элефантерии городу тоже строго-настрого запретили, как и оснащать эти два десятка бронёй и башенками для лучников, но разве это главное? Никто и не собирался выводить эти жалкие два десятка против многих десятков слонов Масиниссы. Главным было то, что теперь у Карфагена снова есть и будут собственные слоны, которыми можно обкатывать свою кавалерию, приучая лошадей не бояться этих толстокожих хоботных гигантов. По рассказу побывавшего как раз в то время в Риме отца, Катон орал, брызгал слюной, топал ногами и обвинял весь сенат — ну, кроме своих сторонников, конечно — в измене Республике и народу, но его быстро заняли очередным судебным процессом — против бывшего претора Дальней Испании Сервия Сульпиция Гальбы — было за что. Новое посольство Бостара просило позволения увеличить и флот Карфагена — хотя бы до шестидесяти боевых кораблей, стандартной карфагенской эскадры в лучшие для города времена. Но тут уж почти весь римский сенат вскинулся на дыбы, испугавшись даже такого соперничества на море. Мало ли, сколько там боевых кораблей у Нумидии? Это же нумидийцы, всеобщее морское посмешище, а вот пуны — это пуны. Что ж, пришлось удовольствоваться милостиво пожалованными от римских щедрот нумидийскими слонами...

Но конечно же, по настоящему главным достижением были не слоны, а само позволение наконец-то ЗАЩИЩАТЬСЯ! Даже вечно недовольная городская чернь теперь не на шутку зауважала сумевшего таки решить самый злободневный за последние полвека вопрос суффета. Как раз тогда отец, привёзший это известие, сказал, что теперь Карфаген спасён, поскольку у Рима больше нет и не может возникнуть законных поводов для Третьей Пунической войны.

И всё-таки она разразилась, хотя и не такая, как опасались в семье. Известие о переменах в карфагенской политике Рима доконало старика Масиниссу, которому было уже за восемьдесят. Все полвека своего правления Нумидией он мечтал превратить её в великую державу — внедрял хорошо организованное земледельческое хозяйство, формировал обученную по римскому образцу армию, строил флот, и окончательной целью ставил для себя втайне захват и присоединение к своему царству богатого и культурного Карфагена. И тут — ТАКОЕ! Плевать на право финикийцев защищаться, у него уже три легиона тяжёлой линейной пехоты и три тысячи постоянной конницы, не говоря уже о никуда не девшемся ополчении подвластных племён! Но их просьба о римском подданстве, которая теперь ВСЕРЬЁЗ рассматривается в римском сенате! На то, что Рим "подарит" ему Карфаген, нумидийский царь и раньше-то даже не надеялся, весь расчёт был на внезапный наскок, захват города и постановку Большого Брата перед уже свершившимся фактом, но теперь-то на богатейший город уже наверняка пускает слюну сам великий и непобедимый Рим! Это же крах всех надежд! От такого горя не по стариковски здоровый и крепкий Масинисса как-то в одночасье сдал, слёг и вскоре умер. Унаследовавший от него нумидийский трон Миципса тоже как-то поразительно быстро подмял под себя братьев-соправителей Гулуссу и Мастанабала — не иначе, как ещё при жизни Масинисса подготовил всё для единовластия старшего сына, и Рим, всё-же несколько обеспокоенный небывалым усилением Нумидии, опоздал с вмешательством в вопросы нумидийского престолонаследия. И при этом известии отец тоже таинственно усмехался, будто знал заранее, что именно так всё и будет. А может, действительно знал? Все эти многочисленные поездки — его и его друзей — то в Гадес, то к Бохуду, полудикому царьку Мавритании, который и столицы-то постоянной не имел, и его требовалось всё время разыскивать, то в Цирту к Масиниссе, то в Утику к тамошней родне, то в сам Рим — к влиятельнейшему патрицию, принцепсу сената и патрону турдетанского царства Сципиону Назике. И всё якобы по чисто турдетанским делам, да только всякий раз царскому совету в Оссонобе предшествовало тайное совещание в особняке деда Максима, с которого отец возвращался усмехающимся с особой таинственностью. Затем следовали эти поездки, после которых нередко происходило что-то НЕПРАВИЛЬНОЕ — в полезных для турдетан, но малосущественных для средиземноморской Ойкумены мелочах, а в основном и главном всё шло так, как и ДОЛЖНО быть.

Одной из таких НЕПРАВИЛЬНОСТЕЙ стала и ситуация в Нумидии. Едва приняв бразды правления, новый нумидийский царь собрал войско и вторгся на территорию Карфагена. И на сей раз главные силы нумидийцев даже не задерживались на штурм и взятие мелких пунийских городков, а неудержимой лавиной катились к самому Городу. Изгнав четыре десятка родственников и сторонников царского семейства, горожане снова выбрали военачальником Карталона Боэтарха и постановили вновь нанять враждебных царям нумидийцев Аркобарзана, внука Сифакса, чему на сей раз Бостар и не думал препятствовать. Но многочисленная конница Миципсы опрокинула конницу Аркобарзана, а его слоны рассеяли ещё не обкатанную слонами карфагенскую конницу, после чего пехоту, боясь попасть в окружение, Карталон Боэтарх отвёл и сам. Осада Карфагена нумидийцами представлялась теперь неизбежной, и в дело наконец вмешался Рим. Старик Бостар был уже при смерти, но новое посольство к римскому сенату возглавил его сын Малх — всё с той же просьбой о приёме Карфагена в римское подданство. В разгар дебатов сорвал голос, тяжело заболел и слёг — рассказывая об этом, отец снова таинственно усмехался — давно уже всем надоевший своим брюзжанием Катон, и некому — из обладающих достаточным авторитетом, чтобы к ним прислушались — оказалось требовать разрушения Карфагена, так что спор в сенате был лишь об одном — принять город под римскую власть со всеми вытекающими из этого выгодами или просто защитить маленькое и дружественное Риму мирное государство от воинственных варваров. На решение послать в Африку армию эти разногласия никак не влияли, так что и задержки с его принятием не вызвали. Вот так и началась эта Третья Пуническая война — не против Карфагена, но всё равно из-за него...

Три года назад в Утике высадилась римская армия, возглавляемая сразу обоими консулами — Луцием Марцием и Манием Манилием. Четыре легиона, не считая когорт и кавалерийских ал многочисленных италийских и сицилийских союзников! Что могли противопоставить такой силе нумидийские дикари? Увы, сила оказалась дутой. Слишком давно у Рима не осталось по настоящему серьёзных противников, в войнах с которыми его легионы могли бы поддерживать и наращивать свой боевой опыт. Давно вымерли или состарились ветераны Второй Пунической, руками которых одерживались прежние громкие победы, и некому было в набираемых и вскоре распускаемых легионах сохранить и передать молодому пополнению прежнее мастерство. В результате оказалось, что хвалёные римские легионы в настоящем бою почти ничем не превосходят смехотворные горе-легионы нумидийцев, навык борьбы со слонами утрачен полностью, а конница не в состоянии достойно противостоять даже ополченческой, не говоря уже о регулярной. Как ни смешно, но только поддержка выведенного на помощь римлянам карфагенского ополчения того же Карталона Боэтарха, да переход на их сторону двух недовольных царём нумидийских вождей с сильными конными отрядами, спасли консулов от полного разгрома. Это был неслыханный конфуз! Римляне перешли к обороне и оказались прижатыми к морскому берегу. К счастью, римский флот, тоже подрастерявший прежнее боевое мастерство, оказался всё-же получше нумидийского, да и помногочисленнее, так что блокировать римскую армию и уморить её голодом варварам не удалось. Консул Луций Марций вскоре отбыл в Рим для проведения новых консульских и преторских выборов, а командовать африканской армией — в ожидании нового консула следующего года — остался Маний Манилий. Без коллеги дела у него пошли ещё хуже прежнего — вылазка на оперативный простор обернулась тяжёлым поражением, и лишь отчаянная атака военного трибуна Сципиона Эмилиана, да поддержка кавалерийского отряда Гимилькона Фамеи из Карфагена спасли изрядную часть армии от окружения и гибели. Даже Катон, незадолго до того, казалось бы, выздоровевший и вновь начавший посещать заседания сената, при всей своей неприязни к Сципионам, отметил, что наследник этого рода — единственный из римлян, кто воюет достойно. Тем не менее, инициатива военных действий оказалась полностью перехваченной командовавшим нумидийскими войсками царским братом Гулуссой, а сам царь Миципса подступил к городу, осадив его с суши. Хвала богам, у нумидийцев не было мощных осадных машин, иначе и на приступ пошли бы! Новый консул Луций Кальпурний Пизон оказался не лучше предшественника, и после отбытия в Рим сменённого и решившего избираться эдилом на следующий год Сципиона Эмилиана дела пошли ещё хуже — сказывались как бездарность командования, так и катастрофическая нехватка лёгкой конницы.

В этот момент консул запросил подкрепления отовсюду, откуда только возможно. Даже Митридат Понтийский прислал несколько боевых кораблей и вспомогательных отрядов — что уж тут говорить о союзниках, живущих поближе к месту событий? По просьбе претора Дальней Испании турдетанский царь Миликон Второй направил в Африку три кавалерийских алы и пять когорт Второго Турдетанского легиона. Союзническим префектом над этими пехотными когортами по требованию Миликона претор утвердил местного римского гражданина Волния Марция Максима, отца Турмса. А одной из кавалерийских ал, Первой Лузитанской, командовал бывший лихой и удачливый вожак лузитанских разбойников Вириат, как раз за год до того переманенный отцом на турдетанскую службу вместе со всей своей бандой, как раз и составившей основной костяк его лузитанской алы. Отец, вернувшийся как раз перед тем из Рима, говорил тогда, что он избавил царя от сильной и долгой головной боли...

В том прошлом году Турмс как раз заканчивал Корпус — ИХ заокеанское высшее учебное заведение — и справлял совершеннолетие, а на этот год прибыл в Африку во главе Третьей турмы Шестой Турдетанской алы в составе присланного их царём дополнительного турдетанского контингента. Испанская кавалерия показала себя в прошлогодней кампании с наилучшей стороны, и новый консул, которым совершенно неожиданно даже для себя самого оказался избранным прославленный Сципион Эмилиан, попросил увеличить её численность в Африканской армии. Разумеется, сразу в бой свежее пополнение никто не бросил — сперва их обкатали десятью переброшенными морем из Карфагена слонами, которые не показались Турмсу такими уж грозными. Здоровенные, конечно, и лошади их боятся, но как раз от этой напасти их и лечили обкаткой. А потом пошли наконец и бои, в которых преимущество в хорошо обученной регулярной коннице оказалось теперь у римлян с союзниками. В ходе этих боёв получил тяжёлое ранение Гулусса, а Миципсе пришлось снять осаду с Карфагена и развернуться против римской армии. Но вскоре и он понёс такие потери, что был вынужден отступить, и ясно было уже, что исполнить полувековую мечту покойного Масиниссы и захватить Город ему не суждено. Ближе к осени отряды нумидийцев были оттеснены почти к тем исходным рубежам, с которых они и начали своё вторжение. Консул уже вынашивал план похода на Цирту, который наверняка вынудил бы нумидийского царя просить мира.

Тут-то и случилась неожиданность — самая настоящая, надо полагать, судя по тому, что вечно усмехающийся при подобных новостях отец на сей раз не был весел. Пока лояльные и дружественные Риму пуны сражались в чистом поле вместе с римлянами против нумидийцев, вдруг произошёл переворот в самом Карфагене. Пробравшийся тайком в город настроенный пронумидийски и изгнанный за это олигарх Ганнибал Скворец подбил на измену Гамилькара Самнита и двух Гасдрубалов — Нумидийца, служащего Карфагену племянника Миципсы, и Боэтарха, популярного среди городской черни и руководившего ополчением в несостоявшейся войне против Масиниссы шесть лет назад. С его помощью заговорщики, к которым примкнуло немало потерявших свои земли латифундистов, взбунтовали чернь и захватили власть в городе, после чего объявили о союзе Карфагена с Нумидией и о священной войне с римскими захватчиками. Отец, узнав об этом, долго и заковыристо ругался по-ИХНЕМУ, чего раньше при посторонних никогда на памяти Турмса себе не позволял...

Вот как раз при осаде и штурме захваченного бунтовщиками города Турмс и отличился. Что такое крепостные стены Карфагена — это надо было видеть собственными глазами. Во всей средиземноморской Ойкумене едва ли найдётся ещё один город, столь же хорошо укреплённый. Три ряда крепостных стен защищают Карфаген со стороны перешейка, и каждая последующая выше и мощнее предыдущей!

Хвала богам, захватившая власть в городе чернь в первую очередь устремилась грабить олигархические особняки Мегары, и это дело оказалось для неё поважнее, чем охрана каких-то городских стен. Опомнились мятежники лишь тогда, когда римляне и их карфагенские союзники, оправившись от изумления и досады, стремительным наскоком захватили низкую внешнюю, а затем, на плечах у бегущего противника, и среднюю стену. Увы, внутренняя стена, самая мощная, оказалась готовой к обороне, и попытка взять нахрапом и её имела вподне закономерный и предсказуемый результат. Вовсе не обязательно быть матёрым профессиональным воином, чтобы отразить штурм ТАКОЙ стены. Готовясь защищать Карфаген от нумидийцев, а не штурмовать его, Сципион Эмилиан не привёз с собой тяжёлых осадных машин, и защитники города имели куда лучшую артиллерию, чем осаждающие. Ещё один приступ, хоть и был подготовлен получше первого, тоже окончился неудачей, а потери были таковы, что консул запросил тяжёлые баллисты из Сиракуз и перешёл к правильной осаде в ожидании их прибытия. Но и в Сиракузах готовых орудий такой величины не оказалось, да и более полувека уже прошло после смерти гораздого на их конструирование и постройку Архимеда. Пока разыскивали старые чертежи и расчёты великого сиракузца, пока строили чудовищные машины — остаток осени и зима прошли практически в бездействии. Ну, построили разок таран и попытались высадить им ворота, потом пару осадных башен соорудили, дабы с них ворваться на стены — в обоих случаях мятежники размочалили осадную технику каменными ядрами из баллист и сожгли её остатки зажигательными. А попытку сделать подкоп римляне и сами бросили, едва начав — долбить кайлами скальное основание мыса, на котором стоял Карфаген, было всё равно, что прямо на земле нарисовать яркой краской специально для противника место и направление подкопа. Наступила весна, в Риме выбрали новых консулов, а машины из Сиракуз всё не прибывали, и Сципион Эмилиан уже всерьёз опасался, что плоды его трудов могут достаться прибывшему из Рима на готовенькое сменщику...

Вот при этих-то крайне невесёлых для римского командования обстоятельствах отец и раздобыл где-то карту с обозначенным на ней потайным подземным ходом в город. Осторожная разведка показала правильность карты и незатопленность хода грунтовыми водами, а аккуратные расспросы среди "своих" карфагенян — полную неосведомлённость о нём жителей города. Это был шанс, представлявшийся подарком Фортуны, от которого немыслимо было отказаться. Утопающий хватается за соломинку, и отцовское условие — в Карфаген по этому ходу проникают турдетаны, а римляне и их прочие союзники штурмуют стены с фронта — не показалось римскому консулу, а точнее — уже проконсулу, чрезмерным. Два дня к исходному рубежу будущего приступа стягивались намеченные для участия в нём римские и союзные отряды, подвозились все мало-мальски мощные баллисты, готовились штурмовые лестницы и спешно достраивались три новых осадных башни, и всё внимание защитников города было приковано к этой явно штурмовой группировке, намерения которой понял бы и малый ребёнок. На непонятную суету бесполезной в предстоящем приступе конницы никто не обращални малейшего внимания, и исчезновение спешенного сводного отряда отборных бойцов из всех турдетанских кавалерийских ал осталось не замеченным.

Уже ранним вечером дня, предшествовавшего приступу, первые группы отряда, в числе которых были и Турмс с его однокашниками, соблюдая максимально возможную тишину, скрытно проникли подземным ходом во двор разведанного ранее заброшенного мегарского особняка, давно уже пустовавшего и внимания грабившей Мегару черни не привлёкшего. В нём и накапливались, принимая ночью пополнение — оставшуюся часть пяти турм его алы при трёх пулевых полиболах на носилках и пять турм лузитанских лучников Вириата. Ближе к полуночи к крепостной стене Мегары двинулись с фронта, стараясь не шуметь, передовые отряды римлян. Их заметили, началась яростная перестрелка, нападающие бросились к стене уже открыто, приставили лестницы, полезли, их встретили копьями и камнями, лестницы опрокинули — мало кто уцелел из участников той первой ночной атаки. Ничуть не обескураженный этой неудачей Сципион Эмилиан отдал приказ о начале общего приступа. К стенам двинулись прикрывшиеся скутумами "черепахи" легионеров, а вся камнемётная артиллерия осаждающих принялась осыпать стены маломощным, но густым градом ядер. Мятежники отбивали одну атаку за другой, и к утру подступы к штурмуемому участку мегарской стены были уже усеяны убитыми и тяжелоранеными атакующими...

Тут-то и проявил себя тайно проникший в город отряд спешенной турдетанской кавалерии. Проконсул как раз послал в очередную атаку свежие силы и все три осадных башни, а на помощь оборонявшим стену хорошо экипированным, но немногочисленным ополченцам мятежников устремилась толпа поддерживавшей их карфагенской черни. Ей-то и ударили в бок все три пронесённых в Мегару пулевых полибола. Против тяжёлой линейной пехоты, со щитами и в доспехах, они были бы малоэффективны, отчего и не получили широкого распространения, но легковооружённых, да ещё и с близкого расстояния, они разили наповал. А кроме них ведь не оставались без дела и луки — составные лузитанские и цельнороговые турдетанские, а затем в дело вступили и клинки — знаменитые испанские клинки, способные отсечь при удачном ударе голову вместе с плечом и рукой. Захлебнувшаяся собственной кровью толпа разбежалась, вместо ожидаемого сильного подкрепления защитники стены получили лишь малочисленных насмерть перепуганных паникёров, вопящих, что половина Мегары уже в руках врага, и умоляющих помочь и спасти их самих. А к турдетанам уже спешило их собственное подкрепление — во двор особняка выбирались из подземного хода легионеры Первой когорты Второго Турдетанского легиона, а снаружи в галерею уже начинала втягиваться и Вторая когорта. Обезопасив свой собственный тыл, спешенная испанская кавалерия сама атаковала с тыла карфагенских мятежников. У каждого из командиров турдетанских турм была схема расположенных в толще стены помещений. Ворвавшись в них, турдетаны быстро очистили их от противника, а затем командиры турм — в большинстве своём однокашники Турмса — взяв с собой лишь самых лучших солдат и поручив остальных декурионам, пробились в ближайшую крепостную башню. Там пришлось пострелять — благо, ИМ — было из чего. На верхнюю площадку захваченной башни, с которой прекрасно простреливался длинный участок стены до соседней башни, втащили полибол и обстреляли из него и луков защищающих стену мятежников, проредив их при этом на добрую половину. К стене тем временем как раз подкатилась первая из римских осадных башен, и из неё по переброшенному на зубчатый парапет мостику с торжествующим рёвом хлынули римляне. Турмс едва не сорвал голос, пока докричался до увлёкшегося своим делом расчёта полибола, дабы угомонились и не зацепили ненароком уже спрыгнувшего на стену римского военного трибуна — некоего Тиберия Семпрония Гракха.

Дальше всё пошло так, как и ДОЛЖНО было. Римляне и их карфагенские союзники ворвались наконец в Мегару, мятежников выбили из неё в Старый город, а высаженные флотом десанты, пользуясь паникой, захватили стену Котона и заняли гавань, от которой подошедшие им на помощь легионеры вырвались на оперативный простор рыночной площади. На несколько дней затянулась зачистка узких улиц и многоэтажных инсул Старого города, в которых мятежники, зная об ожидающей их участи, оборонялись до последнего. Мирные жители сгонялись на площадь, где их сортировали представители восстановленной законной карфагенской власти, отделяя случайно застигнутых мятежом добропорядочных граждан от закоренелых смутьянов. Первых потом распустили по домам, вторых ожидала — в лучшем случае — поголовная продажа в рабство. Стон и плач доносились и из кварталов поддержавшей мятежников черни, и из роскошных особняков возглавлявших этот мятеж олигархов, и всего лишь несколько человек — все из командного состава турдетанского контингента — ЗНАЛИ, какой судьбы избежал весь полумиллионный город ...

— Так всё-таки, папа, откуда ты взял эту карту подземного хода?

— Откуда, откуда... Не догадываешься? Сам же и нарисовал — по памяти.

— Сам? Так ты, значит, знал о нём?!

— Ещё бы мне не знать! Я родился в этом городе и часто бывал в нём позже, когда мы переселились в Испанию. Мне было столько же лет, сколько и тебе сейчас, когда мой отец — дед Максим — показал его мне.

— А дед Максим откуда о нём знал?

— Его выдолбили в скале по приказу твоего прадеда Арунтия, отца бабушки Велии, моей матери. Мы уже знали ПРОРОЧЕСТВО и претворяли в жизнь наш ПЛАН, но заранее готовились и на случай его неудачи. Как видишь — не зря готовились...

— И это того стоило! ТАКОЙ город...

— Да, это — Карфаген! Порт ты уже видел, а теперь — посмотри, какие дома в этих кварталах! — они с отцом, беседуя на ходу, успели уже миновать рыночную площадь и шли теперь мимо "ганнибаловых" кварталов у склона Бирсы.

— Как у нас в Оссонобе! Только у нас крыши наклонные и из черепицы, как у греков, а у финикийцев, я вижу, почему-то плоские...

— Здесь такие удобнее. Зимние дожди не так часты и сильны, как у нас, и наклонный сток для дождевой воды здесь не так нужен. А на плоских крышах отдыхают в вечерние часы жильцы верхних этажей.

— Но если не обращать внимания на крыши — эти дома очень похожи на наши.

— Ещё бы им не быть похожими! Наши дома в Оссонобе как раз и строили карфагенские зодчие, взяв за образец эти. Мы только объсняли им, чем они должны отличаться от карфагенских.

— Вот этими крышами?

— Не только. Здесь нет ни водопровода, ни отхожих мест на верхних этажах, и даже ванны только на первом этаже, да и то, не во всех квартирах. А в наших инсулах всё это есть — на всех этажах и во всех квартирах. Наша Оссоноба невелика, но ты можешь гордиться ей — по удобству проживания в её инсулах далеко до неё даже самому Карфагену. А каким будет Тартесс, когда его достроят!

— Но Карфаген тоже неплох! Тень старика Катона, наверное, беснуется в римском Царстве Мёртвых. Вовремя он тогда, получается, заболел... Так постой, папа, это же... НЕПРАВИЛЬНО! По ПРОРОЧЕСТВУ он должен был... Ты ведь был там в это время?

— Был и сделал то, что нужно было сделать. Посадил его в энергетическую трубу.

— С ТАКИМ результатом? Это же детский приём! И я других в неё частенько сажал, и меня в неё сажали не меньше — пустяки это.

— Пустяки для НАШИХ, а Катон — обыкновенный римлянин, да ещё и старый энергетический вампир. Он и в лучшие-то годы был склочником и скандалистом, каких ещё поискать, а в старости и вовсе жить без этого не мог. То, что пустяк для человека с замкнутой энергетикой как у НАШИХ, для старого больного энергетического вампира может оказаться даже смертельным. Катон был ещё поздоровее многих — мне даже пришлось тогда на короткое время перекрыть ему и главные энергетические потоки...

— Как я Аргантонию, когда он вздумал корчить из себя самого главного?

— Ты ещё и хвастаешься этим! Когда ж ты наконец повзрослеешь, оболтус? И ладно бы ещё по серьёзному поводу, а то — из-за какой-то пленницы!

— Ну, не из-за какой-то, папа, а очень даже из-за достойной...

— Тебе мало рабыни, которую я подарил тебе на совершеннолетие? Сколько тебе их ещё подарить, чтобы ты наконец успокоился и поумнел?

— Да ведь и не в девчонке даже дело, папа! Что я тебе, совсем уж обезьяна? Дело в принципе! Аргантоний не имел права! Кто он такой?!

— Он сын царя. И не какой-нибудь побочный царёныш от наложницы, а законный, да ещё и старший, наследник. Он — будущий царь, а ты ссоришься с ним по пустякам.

— Царём он будет, когда унаследует отцовский трон, и это будет не здесь, а там, у нас. А кто он такой здесь? Даже не мой начальник, а такой же командир турмы, как и я сам. Он не имел права, папа!

— И всё равно это нехорошо, Турмс. Даже если он и заслуживал урока хороших манер, надо было ставить его на место с глазу на глаз, а ты унизил его не только на глазах у НАШИХ, а в присутствии всех, включая и простых солдат.

— Мы были "вне строя", и всем было ясно, что по справедливости он неправ. Да и напрасно ты придаёшь этому такое значение — всё нормально. Ну, подулся он на меня денёк, а на следующий день уже смеялся вместе с нами и сам. Не такая уж Аргантоний и обезьяна, чтобы не понимать, когда сам виноват...

— Есть ещё его отец.

— Да не станет он жаловаться на меня отцу. Что я, не знаю его? Повздорили, бывает — ну так помирились и замяли.

— Два года назад, когда ты подрался с ним и набил ему морду в школе, он тоже не жаловался на тебя отцу-царю. И что с того? Нашлось кому донести. Не так-то легко мне было тогда уладить этот скандал. Вместе с дедом Максимом к нему ходили...

— Ну так ты и ремня мне тогда всыпал за это неслабенько! За дело, не спорю, но ведь как мелкому сопляку!

— Тебе и сейчас следовало бы всыпать ремня, не будь ты уже совершеннолетним и воином, побывавшим в настоящем деле.

— Сейчас-то за что? Я же его только по-НАШЕМУ, а так — пальцем не тронул.

— Не за это. Тогу на плече оправь, орясина! Виден кончик чехла МАШИНКИ. А этот ваш дурацкий петушиный бой — уладим. Надеюсь, твоя новая рабыня того стоила?

— Стоила, папа! Такие — большая редкость, особенно среди финикиянок. Ноги...

— Не утруждай себя описанием — мне уже рассказали и без тебя. Я понимаю, что преувеличили раза в полтора, не меньше, но вкус у нас в роду — наследственный.

— Да пойдём, я тебе её просто покажу — мы ведь уже почти пришли, — они уже успели миновать ворота Мегары и приближались к бывшему особняку их предка.

— Потом покажешь — времени у нас достаточно. А сейчас — похвастайся-ка лучше той башней, что вы захватили.

До захваченного турдетанами участка мегарской стены было недалеко. В расположенных прямо в её толще просторных казармах уже успели разместиться турдетанские отряды, а на соседнем участке южнее — римские. Кто-то из легионеров, поднятый товарищами на щитах повыше, писал мелом на стене имена всей компании, уведомляя всю цивилизованную Ойкумену о том, что здесь были они, отважные герои Марк, Авл, Луций, Гней и Секст, бравые солдаты Первой центурии Второго манипула принципов прославленного Второго легиона. Но на башне, с которой турдетанские союзники поддерживали стрельбой штурмовавших стену гордых квиритов, несколько выше — явно конные своего товарища наверх подсаживали — красовалась крупными буквами лишь одна короткая, но красноречивая для ПОНИМАЮЩИХ надпись...

— Взрослые люди, а как малые дети! — проворчал отец сквозь ухмылку, — Ну и зачем вы ЭТО здесь написали?

— Так ведь забор же, папа! — хохотнул Турмс, — И очень хороший забор! НАШИ хотели отметиться коротко, но весело и ёмко, не так, как эти напыщенные хвастуны римляне, ну я и решил, что вот ТАК — будет удачнее всего...

— Он решил... Как малые дети! — повторил отец, — Римляне видят и читают — об этом подумали?

И точно, в их озорную надпись уже вглядывался тоже пришедший к месту недавнего подвига уже знакомый им римский трибун Тиберий Гракх.

— Не пойму, что за слово, — озадаченно проговорил он, — Вроде бы, буквы наши — икс, игрек, а вот третью не могу прочитать...

Пока смущённый Турмс морщил лоб, придумывая, как выкрутиться из щекотливой ситуации, за него это сделал отец:

— Это имелась в виду буква "зет". Три последних буквы алфавита — мы, турдетанские римляне, обозначаем так конец долгого и тяжёлого дела, когда проблема решена окончательно и никогда больше не возникнет вновь.

— А почему буква "зет" так странно написана? — не понял римлянин.

— У моего оболтуса дрогнула рука, и буква получилась "опрокинутой". Потом он попытался исправить — вон чёрточка сверху, но понял, что уже не удастся, и оставил всё как есть.

— Дрогнула рука? Вот уж чего никогда не подумал бы о Турмсе и вообще о ваших бойцах! Дядя ставит их в пример нашим солдатам, как надо сражаться...

— Одно другому не мешает. У меня в его годы тоже иногда дрожала рука — у нас это наследственное, гы-гы!

— Ну, в этом мире совершенны только боги, а мы — простые смертные, — кивнул с умным и понимающим видом Тиберий Гракх.

— Теперь понял, оболтус? — съязвил отец снова по-турдетански, когда римлянин ушёл к своим, — Ну-ка, позови своих друзей и найди мне хороший жирный мел!

Ловко взобравшись, невзирая на мало приспособленную к подобным действиям тогу, на поднятые севшими для этой цели на коней однокашниками сына щиты — как раз на уровень надписи, Волний обратился к нему на известном лишь в их узком кругу языке:

— Po spravedlivosti za eto rebyachestvo po tebe plachet horoshaya rozga. No, raz uzh ti eto sdelal, i rimlyane eto uzhe videli — day-ka, i ya tryahnu starinoy, gi-gi! — и под смех всей компании почтенный римский гражданин и префект турдетанских союзников старательно обвёл надпись сына пожирнее.

После, спустившись обратно на твёрдую землю, он добавил на том же языке:

— Znal bi ti, oryasina, KAKOGO remnya ya shlopotal ot deda Maksima v shkole, kogda napisal ETO na doske pered urokom latini! Ne za to, chto ETO napisal, a za to, GDE i KOGDA napisal. No eto bilo uzhe doma, a v shkole on otmazal menya pered rimlyaninom tak zhe, kak i ya tebya seychas...

Потом отец снова перешёл на турдетанский:

— Война с Нумидией теперь вряд ли затянется надолго. Миципса понял, что его замысел провалился, и Карфагеном ему не овладеть. Какой для него теперь смысл продолжать войну? Скорее всего, вашу алу Сципион Эмилиан скоро отпустит домой. Помнишь ли ты о том, что твоё поколение — уже третье поколение римских граждан в нашем роду? Все последние годы дед Максим мечтает дожить до того дня, когда твой ЗАКОННЫЙ старший сын наденет на палец перстень римского всадника и облачится в тунику с узкой пурпурной полосой. Твой дед крепок не по годам, как и вся наша порода, но стоит ли заставлять его ждать слишком долго? Думал ли ты о женитьбе?

— Папа, разве нельзя подождать ещё год? Куда ты так торопишься?

— Арсиноя уже полгода, как вошла в возраст невесты, и брак с царской дочерью — немалая честь даже для нас. Прилично ли заставлять самого царя и его дочь ждать целый год?

— А нельзя ли нам не заставлять их ждать и обойтись немножко меньшей честью?

— Что ты хочешь этим сказать?

— Пусть лучше Арсиноя осчастливит великой честью кого-нибудь другого, а через год в возраст невесты войдёт Навия.

— Это ещё кто такая?

— Тоже дочь Миликона, только...

— От наложницы? И что ты в ней нашёл? Чем тебе плоха ЗАКОННАЯ дочь нашего царя и полнородная сестра его наследника?

— Эта Арсиноя — спесивая и капризная дурочка. По-НАШЕМУ едва говорит, кроме тряпок с побрякушками, светских сплетен и Цирка ничем больше не интересуется, в школе всегда списывала у других, как зима — вечно простуживается. В седле едва держится, нашу МАШИНКУ даже в руки взять боится, плавает как курица. А вдобавок, у неё ещё и волосы жидковаты, и ноги коротковаты.

— Ну, ты уж преувеличиваешь.

— По сравнению с Навией — не сильно. Да ты ведь видел её и сам — на детских скачках в Цирке — третьей пришла к финишу из всей сотни. А в Бассейне — первой. И учится...

— Всё, дальше можешь и не продолжать — вспомнил. Может быть, ты и прав... Нелегко будет убедить царя сделать такой кульбит, но деду Максиму он не откажет...

— Да что там сложного? Всего-то год подождать...

— Всего-то год подождать? — передразнил его отец, — Действовать надо, а не ждать! Твои дети должны стать римскими всадниками! Надо, чтобы Миликон её узаконил, а по римским законам дочь от наложницы — вообще не дочь. Чтобы ваш брак признали законным и римляне — надо, чтобы царь удочерил её официально, а слыханное ли это дело в нашей стране? Сама-то девчонка, кстати, как к твоему сватовству отнесётся?

— Отлично отнесётся, папа! Мы с ней последний год ОЧЕНЬ дружны...

— Ну, хоть в этом ты облегчил нам с дедом Максимом задачу. Хлопот с тобой...

— Так ты одобряешь мой выбор? А дед Максим одобрит?

— Одобрит, не беспокойся. Чего тут не одобрить-то? У нас это наследственное...

Лето 144 г. до нашей эры, Азорские острова.

— Максимов! И это — ты, внук своего великого деда?! Ты что, прямо с утра ко дню рождения готовиться начал, а?! — язвительно окликнул Велтура центурион-инструктор, — Чтобы так талантливо промазать, мне пришлось бы выжрать, наверное, добрую половину той амфоры карфагенского, которой ты хвастался! И это — не закусывая! Что за хрень с тобой происходит?! Я бы ещё понял тебя, если бы ты был в натуре пьян!

— Иди ты на хрен! — пробормотал Велтур себе под нос, борясь с ноющей головой — так бывало всякий раз, когда он чересчур увлекался глубокой проработкой эфирки с захватом и поля клеток тушки, забыв о поддержании энергобаланса.

— Чего-чего? — вкрадчиво переспросил мучитель, выразительно поигрывая узловатым виноградным витисом. В качестве орудия наказания он в их элитной учебке не применялся и служил просто традиционным начальственным жезлом, но ведь и "губа" — удовольствие ниже среднего. Ведь хрен посмотрят же и на отца с дедом, и на день рождения, да ещё и совершеннолетия! Вот возьмёт сейчас Клещ, да объявит трое суток ареста, и это ещё гуманно будет — если префекту всей учебной когорты стуканёт, так тот своей властью и на неделю в кутузку упечёт! Но хоть трое суток, хоть вся неделя — один хрен звиздец долгожданному празднику! Потом-то, конечно, не хуже отметят, но потом — это ж уже совсем не то. Млять, до чего ж не вовремя накатило!

— Да колбасит его не по детски! Не видишь, что ли?! — вступился за Велтура приятель-однокашник, — Перемедитировал он вчера! Тебя от такого вообще скукожило бы на хрен!

— Разговорчики в строю, Валодов! Ладно, если так — будем считать, что мне послышалось. А ты, Максимов, перезаряжайся и иди в конец очереди, да потрудись привести себя в порядок. Пока — незачёт! Да твой брат покраснел бы сейчас от стыда за тебя! Весь барабан мимо — это ж суметь ещё надо!

— Не весь — двумя задел...

— ЧЕГО?!

— Есть незачёт! — вымучил он положенный ответ, направляясь в конец шеренги. Нет, в целом-то Клещ, как прозвали они инструктора на младшем курсе, когда он в натуре лютовал — мужик нормальный и справедливый, но когда крупно облажаешься — вот как сейчас, например — так вполне своё прозвище оправдывает. А колбасит ведь нехило, даже защита с эфирки слетела на хрен — вон и походка-то тяжёлой стала, а не такой "летящей", как обычно у них в роду на зависть всем прочим...

— Акобалов! К барьеру! — Гискон Акобалов, сосед по комнате в казарме, вышел и отстрелялся на "отлично" — все шесть пуль в "яблочко" мишени влепил. Один за другим выходили к барьеру юнкера, и даже всегдашние отъявленные мазилы хоть пару пуль, да всаживали в "яблочко". Вот это переколбасило его, млять!

Шесть выстрелов — дело недолгое, и очередь двигалась быстро. Велтур сосредоточился, прокачивая эфирку и спешно латая прорехи в защите, а затем и соединяя эти свеженаложенные заплатки прочной энергетической связью с прежними. Это ведь только новичку, едва начавшему сталкиваться с откатами, кажется, что наработки при этом пропадают, а на самом деле никуда они не пропадают — вглубь уходят, в поле клеток тушки, а может быть, если там уже накопилось достаточно, уже и в саму тушку. Судя по лёгкому ознобу, как раз очередная порция наработанных энергоструктур в генетику тушки переходит, улучшая породу на светлое будущее, но вот конкретно сейчас, в данный момент — выпихивая вместо себя в эфирку прежнюю генетическую бяку. Ну, не такую уж и бяку, если объективно разобраться, кто-нибудь иной ещё и позавидовал бы такой бяке, но для него — теперь — это уже самая натуральная бяка, полностью себя исчерпавшая и подлежащая замене. Благо, это уже не так трудно, как в первые разы — теперь-то уж и сама генетика помогает латать дыры. Да и исходная наследственность сказывается — новички свои главные энергопотоки дыханием раскачивают, а ему достаточно просто сконцентрировать внимание на крайних чакрах, и лишь небольшую часть внимания — основная в формировании и наложении заплат задействована. Так, порядок — антиграв восстановился, походка снова прежняя, родовая максимовская. Нытьё в башке тоже проходит, и уже практически исчез этот омерзительный металлический привкус во рту, от которого больше всего предостерегали отец и дед. Теперь только убрать ещё на хрен эти позывы к кашлю, без которых не обходится ни один откат, и подавление которых вынуждает напрягаться, отвлекая от текущей задачи. Ведь он будет стрелять последним, а значит — на глазах у баб, учебная центурия которых стреляет после них и уже идёт к стрельбищу. Вот срамотища-то будет, если он опять — уже при них — облажается! Он, Максимов, внук самого основателя их "магической" науки! На хрен, на хрен!

Порода есть порода. Он справился ещё за три человека до выхода к барьеру, но решил подстраховаться. Нащупал заплаты послабее, укрепил, протестировал энергобаланс эфирки, подправил небольшие остаточные перекосы. Они его уже не подведут, но надо ведь показать класс! Плевать ему с высокой башни на мнение баб вот из этой выпускной центурии, но у них ведь языки без костей, а в младшей центурии практически у каждой родственницы и хорошие знакомые. Здесь вообще все знают всех — если не лично, то через кого-то из своей компании, а в младшей бабьей центурии обучается Нерия Акобалова, младшая сестра Гискона. Факта лажи уже не скроешь — бабы знают, что его очередь в первом десятке, и раз последним стреляет — значит, в свою очередь облажался, но это со всяким бывает, да и откаты энергетические, опять же, но второй раз, да ещё и прямо на глазах у сплетниц — это явный перебор будет...

— Подопри второй рукой! — милостиво разрешил Клещ, когда Велтур наконец вышел к барьеру. Охренел он, что ли?! На глазах у баб — и по-бабьи стрелять?! Зыркнув на явно издевающегося центуриона так, что тому даже слегка не по себе стало, он демонстративно переложил револьвер из правой руки в левую и принял стрелковую позу левшей.

— Перед девушками рисуешься? Ну-ну! — съязвил инструктор, — Смотри, третьей попытки не дам! — настоящих левшей среди юнкеров едва набиралось десятка полтора, и ни одного из Максимовых среди них не было.

— Ага, понял, — прицеливаясь — с полусогнутой руки, как отец учил, Велтур уже погрузился в транс, сливаясь с револьвером, пулей и мишенью в единое целое...

— Ну, ты даёшь! — услыхал он краем уха, уже выходя из транса.

— Я никому не даю. Это мне дают, — схохмил он машинально, даже не вникая, кому, собственно, отвечает, — А я не извращенец, чтобы кому-то давать.

Предложенной ему трубы для разглядывания результата он даже не взял. Чего её разглядывать, эту большую рваную дыру? Не в центре "яблочка", правда, ближе к правому верхнему сектору, но один хрен на "отлично" — ага, с левой руки и с малораспространённой манерой стрельбы. Типа, вот что можно сделать из обыкновенного стандартного РУС-3 "Удав" с нормальным стволом средней длины — на два или три стандартных просвета вентилируемой надствольной планки — и без дульного тормоза.

— Смотри-ка! Ну, везунчик! — снова съязвил инструктор, — Кхе-кхе! Эээээ! Прекрати! Кхе-кхе! — поймав кураж, Велтур разом оторвал и впендюрил ему все его вампирьи присоски в его же эфирку, отчего тот закашлялся, а затем телекинезом задрал ему подол туники так, что ещё немного, и стали бы видны трусы — ага, на глазах у всей бабьей центурии!

— Ну, прохвост, это я тебе припомню! Фехтовать завтра со МНОЙ будешь! Все слыхали? Завтра Максимов фехтует со мной!— это было уже серьёзно. Центурион-инструктор Куик Тархов, прозванный ими Клещом — не просто язвительный трепач, а отменнейший фехтовальщик, против которого из всей их учебной центурии один только Гервас Бенатов и мог более-менее достойно выстоять. Ну, если сражаться честно, без биоэнергетических приёмов. Младший сын того самого гладиатора Тарха, что гонял на фехтовальной площадке самого деда Максима! Вот это вляпался! Судя по сочувственным взглядам остальных, их мнение было тем же...

— Так точно, центурион Куик! — раздался вдруг знакомый голос, — Завтра Максимов славненько тряхнёт стариной и разомнётся аж с самим тобой!

— Турмс?! Всё-таки успел! — Велтур опасался, что старший брат задержится с отплытием из Оссонобы из-за неожиданного для этого времени шторма, но Турмс есть Турмс — изыскал способ прибыть в срок.

— Ещё один Максимов! — прокомментировал центурион, — Замаксимили нам тут всю учебку! — полцентурии сложилось пополам от хохота, поскольку в параллельной центурии обучались ещё два Максимова — двоюродные братья, а в центуриях младшего курса — ещё один родной брат, хоть и неполнородный, и двоюродная сестра. Так это ведь только носители фамилии, а были же ещё и родственники по другим линиям!

— Это ещё не замаксимили, — отбрил его Турмс, — Это наши предки пока только примерились, а замаксимим уже мы! Я правильно говорю, Навия?

— Ну, уж постараемся! — ответила братова супружница, усмехаясь.

— Навия! Миликонова! Какими судьбами? — тут же окликнули её из бабьей центурии, и юнкера-парни прыснули в кулаки, увидев, как подобрался их грозный центурион, когда услыхал фамилию названной. Здесь не было просто однофамильцев, да и быть не могло, многие из весьма непростых семей, а Миликоновы — семейка особенно непростая...

— Привет, Астурда! — отзвалась Навия, — Только я уже год, как Максимова!

Тут уж юнкера грохнули со смеху открыто — уж очень ошарашен был их инструктор.

— Вольно! Разойдись! — рявкнул тот, опомнившись, и центурия с удовольствием расселась по скамьям, закуривая сигариллы, а несколько человек, у которых имелись складные подзорные трубы, достали их. Ведь зрелище предстояло занимательное — бабы вышли на огневой рубеж. Ещё интереснее было бы, конечно, понаблюдать за их борьбой, которую девки, как поговаривали, устраивали зачастую вообще голышом — то ли подобно спартанкам, то ли типа такие аккуратистки, чтоб одёжки не пачкать. Но такие тренировки здесь, в отличие от Спарты, проводились раздельно, так чтогубы юнкерам-парням пришлось закатать, довольствуясь лишь шутками на данную тему. Тем более, что и пытавшихся подглядывать эти бабьи турниры нещадно гоняли, и многие даже и не знали точно, правду ли вообще говорят об этих тренировках в "спартанском" стиле.

— Кстати, это хоть правда или выдумывают? — поинтересовался Велтур.

— Бывает, но не всегда, — ухмыльнулся Турмс, подмигивая Навии.

— Только когда жарко или очень пыльно, — пояснила та, улыбаясь, — Или когда с женихом тайком договоришься, чтоб показаться ему в лучшем виде...

— А разве пускают? Наших всех, кто пытался подглядеть, гоняли взашей.

— Так то ж — сблизи, из-за самых дверей. Труба на что? У меня же отличная труба. Помнишь, Навия, как мы с тобой встречались и договаривались? Ох и показала же ты мне тогда класс! С кем ты тогда так лихо за городом боролась? Не с Ликутовой? Нет, у неё, вроде, ляжки не такие мясистые...

— Так ты на кого тогда пялился — на меня или на неё?

— На обеих, естественно! Так кто это за такая роскошная блондинка была?

— Которая именно? Там две были, и я с обеими боролась...

— Ну эта, которая всё подножку тебе сделать пыталась, а ты ловко вывернулась и её опрокинула, да так, что она вверх тормашками, а груди так колыхнулись...

— Турмс, не учи подрастающее поколение разврату, хи-хи!

— Да разве ж это разврат? Развратом мы с тобой позже — уже в Оссонобе — занялись, когда я отучился, а ты на каникулы домой прибыла. А это — настоящий культурный досуг — ага, для страдающего сухостоем юнкера, гы-гы! Наводишь трубу и наблюдаешь это изумительнейшее зрелище — клянусь ляжками Венеры! Классные девчонки в костюме этой самой Венеры, но формами добрую половину тех хвалёных греческих венер превосходящие...

— Римских. У греков она — Афродита. Хотя — тебе, сластолюбцу, без разницы...

— Точно! Главное — формы и прочие натуральные достоинства, — подтвердил брат, усаживая жену на колени и хорошенько облапливая, — Короче, Велтур, делаешь так — договариваешься с зазнобой, занимаешь отдалённую, но удобную для обзора позицию и пялишься на её прекрасные формы и движения в хорошую подзорную трубу.

— Так я ж свою раскокал, — сокрушённо признался младший.

— Ну, это ты зря.

— Так я ж разве нарочно? Думаешь, ты один додумался, а другие нет? Сижу я, значится, поздно вечером на дереве напротив бабского корпуса. Навожу трубу на их купальню, и тут — редкостная удача! Прикинь, Тинка Пеликарова купаться пришла!

— Кто такая?

— Да гуанчка эта с Канар. Хоть и с младшего курса, но рослая, фигуристая — всё при ней. Раздевается, значит, в бассейн лезет, моется — ну, я поудобнее на суку устраиваюсь, а там — гвоздь! Прикинь, задницей на него напоролся — больно, млять! Чуть не звезданулся оттуда! Ну, сам-то на антиграве выровнялся, а вот трубу уронил, ну и раскокал. Вот какая сволочь этот грёбаный гвоздь туда вколотила?

— Пятый сук снизу, с хорошей такой развилкой? — самым невинным тоном поинтересовалась Навия.

— Ага, он самый — самое удобное место было, пока какая-то паскуда его не испохабила!

— Да это мы с Адорой Нируловой, хи-хи! Один урод, которого она перед тем отшила, её оттуда подглядел, а потом всей своей центурии рассказывал, какие у неё трусики — типа как доказательство, что был с ней близок. Ну, мы и позаботились, чтоб больше такого не происходило...

Дальше увлекательную беседу пришлось прервать, поскольку бабы открыли огонь. Их револьверы — того же типа, что и у парней — были у большинства из них покороткоствольнее, да ещё и с дульными тормозами, так что грохотали похлеще мужских. Да и зрелище, хоть и не борьба в спартанском стиле, стоило всё-же того, чтоб на него отвлечься. Бабы стреляли с обеих рук и с предварительным взводом курка, что не мешало многим мазать, и каждый промах сопровождался зачастую не только раздосадованным возгласом, но и притопыванием, а то и подпрыгиванием. Если учесть, что вся бабья центурия была в коротеньких эксомидах греческого стиля, то и тут было на что посмотреть! То подол у какой-нибудь одной задерётся, когда она отпрыгнет при выстреле соседки, то другая со смеху наклонится так, что и зад аппетитно выпятит, и верхние выпуклости наружу вывалятся, и судя по понимающим усмешкам Турмса и Навии, минимум половина делала это нарочно. Восторженный гвалт и свист со скамей, где сидели парни, иной раз заглушал даже грохот выстрелов. Результаты же их подавляющее большинство зрителей совершенно не интересовали.

— Нет, ну я понимаю, конечно, что мало приятного в боковой струе газов из дульного тормоза, но не до такой же степени! — прикололся Велтур, когда одна эффектная блондинка лузитанка при очередном выстреле отпрянула и дёрнулась так, что у неё съехала фибула с правого плеча, она наклонилась влево, и тогда съехала и левая, обнажив её достоинства и вызвав одобрительный гогот со скамей.

— Эта — явно нарочно, — хмыкнул Турмс, — Ликутова-младшая, кажется?

— Она самая, — подтвердила Навия, — Смазлива, этого не отнять, но что за манеры! Деревенщина деревенщиной!

— Ты, помнится, в своё время исполнила этот трюк куда тоньше и естественнее.

— Так ты разгадал?

— И даже помог тебе телекинезом, а то ты как-то не шибко...

— Охальник, хи-хи! — и молодая супружеская пара обнялась, отвлёкшись от окружающей обстановки.

— Ликутова снова "танец осы" исполняет, да ещё и в нашу сторону грудями трясёт, — сообщил им Велтур, — И Вагурова туда же — вон та гойкомитичка с Кубы.

— Эта — вообще обезьяна обезьяной, — охарактеризовала её Навия, имея в виду, конечно, поведение, — Этологию ведь все вместе изучают, знает ведь прекрасно, что известны парням все эти ужимки, всё на уроках разбирали — и всё равно, стоит только включиться инстинкту — всё изученное из обезьяньих мозгов вылетает напрочь...

— И перед кем это они, интересно, рисуются?

— Да перед такой же обезьяной, как и они сами. Кто ж ещё на такое клюнет?

— Ну, спасибо, сестрёнка, хе-хе! — донеслось сзади, — И в какие обезьяны ты меня зачислила? В макаки или в павианы?

— А, вот и наш царёныш наконец глаза продрал! — обернулся к нему Турмс, — Горазд ты дрыхнуть!

— Ну так это ж у тебя тут важные дела, а я — так, отдохнуть и покуролесить вдали от неусыпного отцовского надзора, — хохотнул Аргантоний, — Ведь останешься в Оссонобе — так отец обязательно к государственным делам припашет, а мне они все уже заранее надоели!

— Это он от женитьбы сбежал, — сдала его с потрохами Навия, — Отец его на Имельде Фабрициевой женить собрался, а он — с нами в Нетонис...

— Сбежишь тут! — возразил её брат, — Вернусь — опять за жабры возьмут! Нет, Имельда-то мне нравится, но я ещё не нагулялся!

При этой фразе две сопровождавших его сестру рабыни опасливо спрятались за хозяйку, особенно старшая, эффектная финикиянка.

— Не бойся, Элисса, у Аргантония достаточно наложниц, и с собой он привёз целых двух.

— Правильно, здесь — не взятый нами с боя Карфаген, хе-хе! — подтвердил тот, — Верно, Турмс? Это там мы были изголодавшейся по женскому телу солдатнёй, а тут — такие крали прямо сами на шею вешаются!

— Ещё бы, хи-хи! Целый царёныш!

— Навия, млять! Не будь ты уже замужней бабой — отвесил бы тебе сейчас, как в детстве, хорошего подзатыльника!

— За царёныша?

— По-твоему, этого мало? Нас слышат посторонние. Турмс вправе так со мной шутить — он, по крайней мере, был со мной на войне, а ты могла бы и помнить о достоинстве своей прежней семьи.

— Скажи ещё — о величии. Ты часом не перепутал Нетонис с Оссонобой?

— А велика ли разница?

— Точно, я и забыла — и на материке нашей великой семье мало что принадлежит кроме собственно дворца.

— Ага, поиздевайся мне ещё! Я не одобряю той авантюры дяди Рузира и всё понимаю, но и его чисто по человечески тоже могу понять. Царь называется — ничем в своём царстве не распоряжающийся! Нужно иметь терпение моего отца, чтобы спокойно довольствоваться подобным царствованием!

— Миликон Второй, во всяком случае, уверенно и благополучно царствует и имеет все шансы не только процарствовать все отпущенные ему судьбой годы, но и беспрепятственно передать свой трон по наследству некоему Аргантонию номер один, — утешил его Турмс.

— Да знаю я, знаю! Вместе ведь спецкурс тайной истории изучали! И про цезарей римских помню, и про Ивана этого вашего, который Страшный — всё помню. И про конституционную монархию всё понимаю и со всем согласен, но — довольно об этом! Мы тут в отпуске или нахрена? Давайте-ка лучше развлекаться! — отстрелявшиеся бабы как раз получили отмашку разойтись, и блондинистая лузитанка направилась прямо к ним, эффектно покачивая верхними и нижними выпуклостями одновременно.

Ещё на подходе она тщательно и методично обстреляла царёныша глазами и подкорректировала траекторию так, чтобы как бы невзначай, но наверняка задеть его бедром. Максимовы едва сдержали смех, когда блондинка при этом ещё и споткнулась — как раз так, чтобы Аргантонию пришлось её подхватить. Тот, естественно, сделал это с несколькими перехватами, дабы при этом "заодно" ощупать и её соблазнительные выпуклости...

— Ликутова! Зря стараешься — он уже просватан и помолвлен! — заложила брата Навия, — И невеста — из рода Тарквиниев.

— Ну, спасибо, сестрёнка! — буркнул Аргантоний, когда раздосадованная срывом радужных мечтаний лузитанка как-то сразу вдруг "вспомнила" о приличиях, — Родная кровь называется! Нет бы помочь родному брату и ветерану Третьей Пунической — пока ещё даже холостому, кстати — поразвлечься в этом цветнике, так ты ещё и палки в колёса вставляешь! Мало я тебе подзатыльников отвесил в детстве!

При упоминании Третьей Пунической старшая из рабынь — финикиянка Элисса, как раз из Карфагена и привезённая — фыркнула и поморщилась, а младшая, тоже смуглая брюнетка, но больше похожая на гречанку, ещё и недобро сверкнула глазами.

— Такую интрижку мне сорвала! — продолжал бушевать наследник тартесского престола, — Ведь она же САМА хотела! Где твоя совесть?!

— Это тебе за те подзатыльники! И за то, что беспутную Арсиною Турмсу сватал! А меня кому отдать собирались? Дикарю какому-нибудь для вас полезному?

— Я сватал? Это отец тогда так решил, и ты прекрасно об этом знаешь!

— А ты не помогал в переговорах?

— Попробовал бы я отказаться! Что ты, отца нашего не знаешь? И Арсиноя мне — родная сестра — полнородная, кстати. Как было не помогать в устройстве её судьбы?

— В ущерб интересам второсортной сестры? Вот за эту дискриминацию!

— Уймись, Навия, — урезонил её муж, — Всё ведь давно разрулилось. Да и не с Аргантония и даже не с твоего отца тогда началось — мой отец её мне сватал ещё задолго до моего совершеннолетия, а ты тогда вообще мелкая ещё была, и никто не знал, что из тебя вырастет. Но ведь переиграли же, когда я попросил — сам дед Максим ходил тогда к Миликону уговаривать его переменить уже принятое решение...

— Вот именно. Так это хорошо ещё, что у тебя такой авторитетный дед. А не было бы его?

— Есть ещё Тарквинии, которые всегда поддержат нас, как и мы их. Думаешь, твой отец отказал бы самому Ремду Фабрициеву?

— Точно! Откажешь вам с ними! Самая настоящая мафия! — вставил её брат.

— А у нас в семье не принято устраивать браки детей против их воли — и готовься к тому, что и наши с тобой дети будут сами выбирать себе пару. Вот, начиная с него, — и Турмс указал на живот жены, пока ещё практически незаметный.

— Вот, вот! Я и не сообразил как-то, а ведь всё как раз из-за этого! — хмыкнул Аргантоний, — Всё с тобой ясно!

— И что же это тебе ясно?

— Ну, ты ведь скоро уже не сможешь — ну, спать с Турмсом, и он будет спать с Элиссой, хе-хе!

— Ты слыхала, Элисса? Он на полном серьёзе полагает, что я ревную к тебе мужа! — и хозяйка с рабыней расхохотались, — С чего ты взял, Аргантоний?

— Ну, он же и её запросто обрюхатить может. Она ведь — огого! Зря мы с ним, что ли, в Карфагене из-за неё едва не повздорили? Я на его месте такую уж точно обрюхатил бы! Досталась бы тогда мне — уже бы моего карапуза нянчила!

— Успеет ещё! — усмехнулась его сестра, подавая одновременно успокаивающий знак финикиянке, — Только не от тебя, а от Турмса. Очереди только своей дождётся, как принято в роду.

— Это как?

— Первой рожаю я, законная жена, затем могут и наложницы. Второй, скорее всего, будет Суэла — её Турмсу на совершеннолетие отец подарил. А третьей — Элисса будет.

— А эта ваша юная гречаночка — четвёртой? Как её зовут, кстати? И почему это я на корабле такую кралю не разглядел?

— Мелита? А она у нас скромница, да и рановато ей, — ответил Турмс, — Отец её из Коринфа привёз — это нас ведь тогда из Африки домой отозвали, а пехота и лузитанская ала отправились в Грецию и приняли участие в Ахейской войне. Вот когда там римляне коринфян в рабство распродавали, отец и купил её за пять денариев.

— Всего-то?! — поразился Аргантоний, раздевая коринфянку глазами, отчего та возмущённо вспыхнула и отступила за спину хозяйки.

— Ну, отец рассказывал, что там тогда обычных рабов — взрослых и годных к работе — с рук у солдат можно было и по четыре денария за голову сторговать, если брать оптом. Женщины, кто помоложе и посимпатичнее, конечно, гораздо дороже шли, но редко какая дороже пятнадцати — легионерам ведь кормить живую добычу нечем, да и сбагрить надо хоть за сколько-то, но поскорее, пока начальство не пронюхало и не заставило сдать в общий котёл. А Мелита была тогда ещё нескладной шмакодявкой, да ещё и извазюканной в золе замухрышкой — на пепелище от римской и союзной солдатни заныкаться пыталась. Отец хороших коринфских гончаров, кузнецов, зодчих и скульпторов покупал, но старался брать с семьями, у кого они были. Мелита сиротой оказалась, но отцу её всучили в нагрузку — для ровного счёта. Привёз её отец домой, отмыли, откормили — тогда только и разглядели, что из этой коринфской шмакодявки может вырасти...

— Настоящее сокровище выросло! Счастливчик ты, Турмс!

— Аргантоний, хватит слюну пускать! — одёрнула его Навия, — Это тебе не Ликутова, и вообще, она ещё девочка!

— Девочка?! Турмс, я не понял! Ты что, теряешь хватку? Нет, я понимаю, что брюхатить её рано, но переспать-то с ней ты мог бы уже давно. Девчонка ведь — в самом соку! Да я бы на твоём месте... Сколько ты за неё хочешь? Или ты думаешь, что если нам с отцом мало что принадлежит в нашем царстве, так я уже и не могу заплатить по-царски?

— Аргантоний!!! Иди ты...

— Куда именно, сестрёнка?

— А куда тебя все мысленно посылают! А ты, Мелита, успокойся — никто тебя этому животному, которое мой братец, не отдаст. У нас на тебя совсем другие планы...

— Знаем мы ваши бабьи планы! — буркнул тот, — Много вы понимаете, кошёлки!

— Так, царёныш, на этот раз ты довыступался! Ты когда последний раз стрелял?

— Ну, зимой... Ты это к чему?

— А к тому, что я ещё не на таком сроке беременности, чтобы не уделать тебя у барьера! Турмс, дай ему свой револьвер!

— Издеваешься?! У меня свой при себе! Эй, центурион, как там тебя? Всё юнкерьё отстрелялось? Разгони их тогда всех отсюда на хрен, чтоб не путались под ногами! И прикажи подать нам патроны!

— Кроме Велтура, Куик, — уточнил Турмс распоряжение царского наследника насчёт разгона лишних глаз и ушей, — Он с нами. После того, как мы тут немножко пошумим, я отпрошу его у префекта в увольнение с ночёвкой — его самого и тех, кого он попросит...

Подошли к барьеру, Навия достала из спрятанной под пеплосом греческого стиля подмышечной кобуры свой револьвер — обыкновенный "удав" укороченной "женской" модели, осмотрела, откинула барабан, проверила.

— Ну что, братец, заряжаемся?

— Заряжаемся, — пробормотал тот, окончательно въезжая, в какую вляпался передрягу. Это же Навия! Дочь отцовской наложницы, никогда настоящей царской дочерью не считавшаяся и никаких поблажек в учёбе не получавшая. Стреляла, правда, не так хорошо, как ездила верхом и плавала, да и не за стрельбу этот Турмс на неё глаз положил, а по общей совокупности внешних и внутренних достоинств, включая и специфические, особенно ценящиеся у этих Максимовых, но и неплохо стреляла, очень даже неплохо, и тренировалась последний раз, надо думать, незадолго до поездки на Азоры. Хорошо хоть, школоту эту сопливую разогнать догадался — меньше будет свидетелей позора. Эти-то — свои, можно сказать...

— Ну, ты готов? — юнкера из наряда по стрельбищу уже установили новые мишени взамен расстрелянных их товарищами по учебке и убрались с линии огня.

— Да готов уж!

— Курок взвёл?

— Это ещё зачем?

— Для равных шансов. Для меня ведь при самовзводе спуск тугой, так что я буду взводить. Взводи и ты, чтобы игра была честной...

— Издеваешься?! Да мы в Карфагене...

— Ну, дело твоё. Не говори потом, что из-за этого облажался...

— Давай уж! — Аргантоний прекрасно понимал, что сестра только что загнала его в элементарнейшую ловушку, ловко воспользовавшись его мужским и ветеранским гонором, но гонор оказался сильнее здравого смысла. Хвала богам, не до такой степени и не в таком важном деле, как у покойного дяди Рузира...

Захлопали выстрелы — неторопливые, прицельные, тут уж не до понтов. Понты — вон они, в мишенях образуются, и у него — вот ведь невезуха — совсем не такие, как хотелось бы. Ведь совсем не так он стрелял, когда они с Турмсом ещё учились сами, как этот его младший брат сейчас. И даже там, в Карфагене, когда они брали и зачищали ту башню, на которой Турмс потом "хрен" мелом написал, хе-хе, у него получалось куда ловчее, чем сейчас. Вот что значит отлынивание от регулярных тренировок! Отучился, сдал экзамены с зачётами, получил аттестат и чин, достойно проявил себя в настоящем деле — и почил на лаврах, дурень! И вот он, результат — срамотища! Ещё два выстрела в запасе, но уже ясно, что просрал. И кому! Бабе! Мыылять! Что она делает?! После многих сотен собственного настрела ему не нужно разжёвывать, что это значит. Ага, так и есть! Особо утончённое издевательство! Четыре дырки почти сливаются вместе в центре "яблочка" — ну, чуть ниже, но совсем рядом, а две — левее и выше, на самом его краешке, но тоже практически сливающиеся. Типа пощадила, не сильно уделала, если тупо по очкам считать, но любому, кого учили хотя бы самым общим основам стрельбы, понятно по этой кучности попаданий, что захоти она — и эти две дырки были бы там же, где и те четыре! Понятно и ей, и ему, и Турмсу, и Велтуру, и центуриону, как там его, и этой школоте из наряда, как тонко и элегантно его только что окунули мордой в говно. И ещё хватает после этого совести эдак мило и приветливо улыбаться! Ага, картинно дунула на дымок из дула, хотя без толку это для "женской" модели — в основном-то дымок из щелей дульного тормоза струится... И хрен ли тут остаётся? Только руками развести и кивнуть в знак того, что всё понято и усвоено. Ну и ухмыльнуться, конечно, показывая умение проигрывать — уж это-то ей у него не отнять! Разве только две рабыни ейные не в курсах по причине полной и абсолютной стрелковой безграмотности. Хотя... Мыылять!

— Ну-ка, Элисса, попробуй теперь ты! — Навия откинула барабан, вытолкнула экстрактором гильзы, вставила в каморы новые патроны и протянула свой револьвер финикиянке. Неужели и она умеет стрелять?! Вот это влип! Невзирая на летнюю жару, хотя и смягчённую морским бризом, царский наследник обливался холодным потом, когда карфагенская рабыня целилась и стреляла. Волнуясь, даже высунув язычок от усердия, с двух рук, но видно по ней, что не в первый уже раз и понимает, что и зачем делает. Уфф! Отстрелялась — хвала богам, похуже его, заметно похуже, но тоже неплохо. Особенно — для бабы, да ещё и не прошедшей их учебки. Млять, ведь умеет-то стрелять, получается! А значит — тоже всё поняла, и ясен смысл её улыбочки.

И ведь эффектная, стерва! Фигуристая, длинноногая, волосы густые, вьющиеся пышной гривой, слегка с рыжинкой — видимо, есть в ней и небольшая греческая примесь. Не толста, но и не худышка, совсем не худышка, а походка — лёгкая, пружинистая! Ну, Турмс! Какую бабу прямо из-под носа у него в Карфагене выхватил! И как выхватил! Ну, полаялись, эфирками померялись, было дело, но ведь и без тех обезьяньих страстей, которых он ожидал! Просто одел он на него энергетическую трубу — предельно простую, незамысловатую, школьный курс биоэнергетики для младших классов. Ну, ещё основные энергопотоки ему малость пережал, но и это не великая премудрость — в средних классах ей учат. Не в приёме дело, а в его исполнителе — никто не владеет этими штучками лучше Максимовых, и глупцом надо быть, чтобы тягаться с ними в этом. А Турмс ведь ещё и собственную эфирку тогда раскачал, да и этой эфиркой хорошенько финикиянку полапал — что странного в том, что та почуяла его неоспоримое превосходство? Бабы — они к таким вещам чувствительны. Этология, старшие классы школы!

И когда этот стервец, даже не акцентируясь на собственных притязаниях, вдруг напомнил, что захватывали пленницу все вместе, и права на неё у всех одинаковые, и субординация тут неуместна — это ведь только необразованная солдатня могла принять за чистую монету — ага, типа старые добрые традиции военной демократии. Ему же, имевшему за плечами и оссонобскую элитную школу, и эту азорскую учебку, сразу стало ясно, каков будет результат. Их два десятка, баба — одна, но такая, что по кругу пускать и у последнего деревенщины-рядового мысли не возникает. Значит — что остаётся? Можно, конечно, и тупо жребий кинуть, а тот, кому достанется, остальным их доли деньгами выплатит — Турмс даже пообещал ссудить счастливчику нужную для этого сумму. Ну и как — ага, после эдакой отеческой заботы — солдатне было не внять его доводу, что они ведь не римляне, а турдетаны, лучшие из лучших, храбрейшие из храбрейших и справедливейшие из справедливейших, и коли так, то надо ведь и бабу уважить? Ей же не просто ради минутного дела ноги раздвинуть предстоит, она же в полную собственность сейчас кому-то достанется — насовсем, а не на минуты, не на часы и не на дни. И разве не справедливо будет предоставить ей самой выбор хозяина? Типа, ревнитель справедливости! Интересно, хоть у кого-то были тогда хоть какие-то сомнения в том, кого из всех их выберет эта роскошная финикиянка? Но — солдатня есть солдатня! Любят они, когда в ситуации "вне строя" начальство не выкобенивается, не строит из себя царя и бога, а держится с ними чуть ли не на равных, уважение к солдату демонстрирует — ага, спецкурс учебки по управлению людьми. И тоже ведь изучал, и даже на "отлично" сдал, и сам практикует, и получается, но — не с внуком же самого разработчика этой методики ему в ней тягаться! Тут — порода, под которую та методика и заточена!

И умение сходу заценить бабу целиком и полностью, пока ты только отдельно на груди ейные или отдельно на ноги пялишься — это ведь тоже порода. Нет, изучать-то изучали, как не изучать? Спецкурс учебки по планированию семьи, всё разжёвано, и зубрил ведь старательно, не отлынивал, понимал ведь прекрасно, что важное дело и нужное, а учитывая тогдашний юношеский сухостой — ещё и неподдельно интересное. И сдал ведь тоже на "отлично". А как до практики дело дошло — ох и облажался же как-то раз! Там же, в Карфагене. Хоть и поостыл тогда уже после той неудачи с этой Элиссой, всё понял и дуться перестал, но ведь досада-то никуда не делась! Хрен с ней, с самой бабой, их и без неё вокруг до хренища, но каков облом перед солдатнёй! Требовалось срочно реабилитироваться, и требовалось позарез, и тут при зачистке одной из последних инсул Старого города вдруг ТАКАЯ попалась! Туника на грудях натянута так, что сразу видно величину и форму, на бёдрах — того и гляди, вообще лопнет, а на талии в такие складки собралась, что ясно и ежу — есть там где тем складкам не самой тонкой ткани разместиться. Даже раздевать не понадобилось, чтобы въехать сходу, что фигура покруче, чем у той турмсовской привереды! И мордашка всяко не хуже, и волосы пышные — всё при ней. Заценил, глаза разбежались — даже удивило, отчего это Турмс не загорелся от зависти. А он, стервец, только хмыкает, да плечами пожимает. И чего ему не нравится-то? Показывает пальцами горизонтальный размер — кивает одобрительно, но где зависть в глазах? Показывает вертикальный — мотает башкой отрицательно и морщится. Что не так-то? Рост ведь нормальный! Плюнул на него с его мелочной привередливостью, плюнул на ухмыляющуюся солдатню, сграбастал красотку, отволок к себе, той же ночью распробовал — класс! Понимала же, кому теперь принадлежит, так что старалась, очень старалась! А утром разглядел её всю голышом — мыылять! Нет, всё то, на что глаза тогда разгорелись, так при ней и оказалось, но — низкозадая, ноги — короткие! И из-за этого — по сравнению с упущенной Элиссой — корова коровой! Ну, относительно, конечно, всё в этом мире относительно, но для него, царского сына — срамотища! В обуви на толстой подошве это так в глаза не бросалось, вот он и проворонил, сфокусировав взгляд на контрастных горизонтальных размерах, а на подошвы-то и высоту пояса внимания как-то и не обратил. То-то этот морщился и те служивые ухмылялись, млять! И нехрен на них пенять, намекали ведь, как могли, и сам виноват, спросить надо было, если собственный глаз замылен и не въехал. В общем — облажался тогда по полной программе!

И ведь не злоупотребляет Турмс на каждом шагу этими своими особыми "магическими" способностями, тут надо отдать ему должное, честно берёт лишь положенное ему, но вот эту конкретную кралю — заценил, охмурил и решительно заграбастал, не оставив соперникам, если реально расклад прикинуть, ни единого шанса. Умеют эти Максимовы баб выбирать, а выбранных — к рукам прибирать! Вот и эта юная коринфяночка, хоть и не набрала ещё настоящей стати, но видно уже, что тоже эффектнейшей бабёнкой такого же примерно типа будет, как и эта Элисса...

Пока братова супружница опускала ниже плинтуса царского наследника, Велтур успел проследить за его масляным взглядом, сфокусированным на достоинствах Мелиты и невольно сфокусировал на них свой собственный. И тут только осознал, что девчонка-то за два года изменилась, да ещё как изменилась! Собственно, менялась-то она постепенно, но дома это как-то незаметно происходило, и по привычке он продолжал воспринимать её как мелкую малолетнюю шмакодявку, которой до основного женского предназначения — как раком до Луны. Да и сколько там он с ней общался, дома-то? Ну, за косичку дёргал, на мыше— и крысобоязнь проверял — это само собой. Ну, за попу пару раз лапал, разок и под подол рукой залез. Под верхнюю часть пеплоса не лазил — нечего там ещё особо лапать было. И пожалуй — зря не лазил. Была бы к этому привычна — и сейчас бы залез, да ещё и с превеликим удовольствием — теперь-то там уже очень даже есть чего пощупать! А если, скажем, уединиться с ней где-нибудь в укромненьком местечке, так и не только там и не только пощупать... Эфиркой хотя бы полапать, что ли? Так-так! А эфирка у неё — вполне себе, плотненькая такая! Ну-ка, что там у ней под пеплосом в верхней части? Уффф! Ага, вздрогнула, эфирку напрягла, аж вибрирует... Так, взгляд скосила... Волосы поправляет и оборачивается — ага, как бы невзначай... Улыбнулась или показалось? Так, ну-ка, ещё разок...

— А теперь, Велтур, рассказывай, — отвлёк его Турмс от этого всепоглощающего занятия, — Ты невесту здесь себе ещё не присмотрел? А то смотри, сосватают тебе отец с дедом какую-нибудь, да не ту, что ты бы сам хотел. Помнишь, как мне Арсиною сосватали, а потом целой проблемой оказалось на Навию это сватовство переиграть? Если есть кто на примете — говори.

— Ну, я-то ведь в царские зятья не набиваюсь — хватит нам и одного тебя, гы-гы! Но вообще — ты прав. Нерию Акобалову помнишь?

— Смутно. Пигалицей только мелкой и запомнил. Но семья — хорошая.

— Сейчас уже не пигалица, а очень даже вполне. На младшем курсе учится. По результатам — в основном в первой десятке...

— А по НАШЕЙ части?

— Судя по походке, антиграв работает неплохо. За телекинез не поручусь — не подвернулось как-то случая проверить.

— Не понял! Что значит — не подвернулось? Ну так подверни его сам!

— Как?

— Млять, и чему я тебя только учил! Ты Клеща чем раздраконил? Ведь не трубой же, в которую его всё время хоть кто-нибудь, да сажает? Из-за чего я с ним завтра вместо тебя с мечом разминаться буду?

— А, вот ты о чём! Ну, достал он меня, и я ему за это тунику почти до трусов задрал — ну, телекинезом — и прикинь, на глазах у баб!

— А бабе понравившейся задрать религия не позволяет?

— Ну, я не так грубо, я эфиркой под одёжку...

— Я тебе не о развлечениях сейчас толкую, орясина, даже не об охмурении бабы, а о тестировании на телекинез. Если блокирует или хотя бы серьёзно затруднит твоё воздействие эфиркой, без рук — значит, хорошие врождённые задатки есть. А техническим приёмам — научим. Сама-то она как насчёт тебя?

— Ну, при встречах улыбается, украдкой оглядывается, разведка донесла, что втихаря мою подноготную разузнавала, но до какой степени это серьёзно — пока не ясно. Но приглашение приняла и обещала заявиться с парой-тройкой подружек...

— Тогда — дело на мази. Как заявится, так и потестируешь, и серьёзность расклада проверишь, а надо будет — так и подкорректируешь.

— А это как?

— Как, как... Тебя творческому подходу в школе учили? Отлапать бабу эфиркой можно, а впендюрить ей эфирный хрен по самые гланды нельзя? Вот и впендюрь ей его — величиной с конский и непременно по самые гланды.

— А сработает — без тренировки-то?

— Ты Максимов или нахрена? У тебя — сработает. А тренировка — сейчас будет тебе тренировка... Навия! У нас Мелита из револьвера стреляла? Безобразие! Ну-ка, дай ей свою машинку и давай её сюда, к барьеру. Велтур! Ну-ка, займись её обучением — ага, стрельбе, гы-гы! Ты ВСЁ понял? Занимайся, а нам тут с Навией кое о чём поболтать надо.

Сидя на скамейке и болтая о том, как с большим толком провести отпуск, супружеская чета периодически украдкой наблюдала за их занятием. Время от времени хлопал очередной выстрел, но куда чаще Велтур проверял и поправлял хват и позу Мелиты, и всё больше собственноручно...

— Интересно он ей плечи разворачивает — берясь подмышки, да ещё и растопыренными пятернями, — ехидно прокомментировала Навия, — Ты уверен, что именно так он научит её стрелять?

— В этом — нет, — ухмыльнулся Турмс, — Но зато я уверен кое в чём другом — что отцовский подарок к совершеннолетию ему ОЧЕНЬ понравится...

142 г. до нашей эры, Цейлон.

— Ну, в море-то их, конечно, перехватили тоже, но приказ-то ведь и у флотских был аналогичный, — рассказывал центурион, участвовавший в событиях с самого начала, — Поэтому направленная туда сейшельская эскадра и припозднилась, дав Эларе высадиться, и на транспорты его с припасами ей снарядов хватило не на все. Запасной боекомплект на них тратить приказа не было, приказ был отойти после расстрела основного. Типа, так на помощь синхалам спешили, что погрузить не успели, — слушатели рассмеялись, — В общем, как могли, так и поучаствовали, короче, уж не взыщите. Малайская эскадра там и нужна, и сюда её отозвать никак не можно, а наша пандийцев с запада стережёт, да и Мост Рамы не пущает. Ну, выяснила потом наша разведка, что Пандья в авантюре Элары не участвует, а хрен ли толку? Через тот Мост Рамы против Чолы эскадру хрен проведёшь, а в обход хрен успеваешь. Речные мониторы прошли бы, конечно, ну так кто же их в море-то пошлёт? На такое нарушение инструкций приказа тем более не было, — слушатели снова рассмеялись, прекрасно зная вполне мореходные характеристики и малых кораблей, применявшихся и в качестве речных, — Так что флот не облажаться не мог никак. Ну и мы сами на суше тоже, ясный хрен, сделали всё возможное согласно полученным нами приказам.

— Ты, говорят, и самого Элару чуть не завалил? — спросил один из слушателей.

— Что значит "чуть не завалил"? — хмыкнул рассказчик, — Там уже меньше сотни метров было — хрен ли это за дистанция для крупняка? Для того и встал за него сам, чтобы самого Элару не завалить ненароком. Чешуя-то бронзовая на лобешне у его слонопотама серьёзная, винтовочный калибр мог и не взять, и крупняк нужен реально, но надо же было всю очередь именно туда влепить, а не выше, сами же прекрасно понимаете.

— То есть, если бы приказ был гасить их всерьёз, то вынесли бы их всех на хрен?

— Мне тогда работы и не осталось бы ни хрена. При таком приказе сейшельская эскадра не промедлила бы, да и работала бы как следует, а не на отгребись, и "Коршун" с воздуха отработал бы бомбовыми кассетами и пулемётами, а не одной только разведкой и целеуказанием. Если бы какие крохи после этого и высадились, так синхалы тогда и сами смяли бы их в два счёта — хрен бы кто до нас даже дошёл.

— Нет, я имею в виду чисто условно, если без флота и дирижпомпеля, а только сами, то справились бы?

— Ну, на зачистку всего тамильского десанта у нас бы просто не хватило людей, но остановить его и продержаться до вашего подхода отсюда — да запросто. А реально и синхалы подоспели в тот же день, и если бы мы завалили Элару и обезглавили тамилов, им уже нехрен было бы и ловить. Тут уже и мятеж тамильской гвардии Ланьи Тиссы под вопросом — а на чью сторону персонально им переходить, если сам Элара на следующую реинкарнацию отправился? Но такого приказа у нас не было, а был тот, который был. А по нашей эвакуации из Анурадхапуры вы можете судить о том, что было бы при другом приказе. Махашиву этого, наследничек который, вывезли? Двор столичный, кто не хотел оставаться, вывезли? Всю казну синхалов, весь жемчуг с сапфирами и весь шёлк вывезли? Отход окрестного народа, кто под тамилами остаться не захотел, прикрыли? Из винтарей револьверными патронами шмаляли, винтовочные пулемётчикам и снайперам передав, им нужнее, но хрен хоть один ствол тяжёлого вооружения бросили, и даже гильзы стреляные собрали и увезли почти все. Всё в лучшем виде, кто понимает, а кто не понимает, тому и не положено. Во всяком случае, распекало меня начальство за "промах" по самому Эларе исключительно на синхальском языке, а благодарность за него же и за всё остальное мне объявлялась по-русски. По-синхальски было объявлено о переводе в Говномбу вроде как в наказание, а по-русски — о поощрительном отпуске, — понимающие снова рассмеялись.

Зилар, сын Икера — понимал. Сам разве не такой же точно центурион, хоть и позеленее бывалого ветерана? Тенерифе — это разве военная кампания была? Ну да, был риск, что без боестолкновений не обойдётся, ну так и готовились ведь к ним на полном серьёзе, а вышло — так, эдакое большое учение в условиях, максимально приближенных к боевым. Деду Максиму и дяде Волнию куда больше при завоевании Пальмы повоевать пришлось. Ну так и не зря они потом не препятствовали общению гуанчей с завоёванной Пальмы с их соплеменниками на Тенерифе. За четверть века тамошние гуанчи уяснили, что во-первых, с турдетанами им не тягаться, а во-вторых, не так страшен турдетанский оккупант, как его малюют. Даже партизанщины настоящей так и не случилось. Здесь, на Цейлоне, называемом в греко-римской Луже Тапробаной, всё гораздо серьёзнее.

Элара, как его называют синхалы, он же Эллалан, если по-тамильски, младший сын тамильского раджи из Тируварура и внук самого Кхаравелы из калингской династии Чеди, мог предпринять свою авантюру ещё три года назад. Это по данным разведки, а как было в ТОЙ истории деда и его компании, уже не скажешь, поскольку почтенная Юлия, их историчка, знала о факте завоевания Эларой севера Цейлона, но не знала точного года его вторжения. Тогда, три года назад, этого вторжения горячих тамильских голов из Чолы не состоялось. И сейшельская эскадра прибыла тогда вовремя, и малайскую отозвали, и с воздуха "Коршун" ДЖ-7, говорят, очень хорошо отбомбился ночью "зажигалками" прямо по стянутым в гавань для погрузки войск судам тамильского флота вторжения. Спалился ли тогда сам дирижабль или слухи о разгневанных богах на парящих в воздухе виманах были чистой выдумкой тамильских паникёров, какая разница? Не только их бомбили, и не только они могли увидеть источник громовых гостинцев с неба.

Наверняка можно было бы предотвратить вторжение Элары и в этот год, благо разведка и его подготовку не прозевала, и времени подготовить тамилам тёплую встречу было более, чем достаточно. Дальняя радиосвязь и рейсовые дирижабли — это же великое дело. Знать замыслы и решения тех, кто принимает их на том самом верху, откуда исходят приказы, не по чину простому центуриону, но если на сей раз имеющиеся силы сработали едва на четверть от возможного — племяннику основного промышленного олигарха и сыну мадагаскарского догадаться о смысле принятых решений нетрудно. Он как раз в Корпусе учился, когда на одном из политзанятий цейлонские расклады разбирали, а потом в увале дядя Волний и подоплёку ему рассказал, разобрав оба варианта действий. Всё зависело от позиции нового цейлонского царька Ланьи Тиссы, сына и наследника Муташивы Второго, одолевшего в смуте и занявшего царский престол в Анурадхапуре три десятка лет назад не без помощи деда Максима со товарищи. Нет, та смута не была их рук делом, она была естественной и даже провороненной их историчкой, но воспользовались они ей удачно, и мощная цейлонская база вместо простой фактории стала хорошей наградой за их труды. Но база успела разрастись в целый город, и теперь уже колония там напрашивается своя, но вот кто знает, с пониманием ли отнесётся к этому царь синхалов? Судя по выбранному варианту событий, Ланья Тисса три года назад должного понимания не проявил.

— Так что, Элара десантировался без особых помех?

— А кто бы ему там помешал? У нас же на северном побережье вообще ни хрена нет. Фактория с фортом в Талахори — самая северная точка, где у нас были хоть какие-то силы. Севернее — ни одного нашего форта или хотя бы блокгауза. Какие были там войска у самих синхалов, те только этот тамильский десант и встретили.

— И что, не хватило? Наши им третий десяток лет всякое оружие поставляют — и клинки мечей, и стальные луки, и кольчуги. Да за это время всё ихнее синхальское войско можно было всем этим вооружить до зубов! Куда всё это делось?

— Об этом покойничка Ланью Тиссу надо спрашивать, — хмыкнул ветеран, — А на тех ихних вояках, которые оттуда драпали, я не так уж и много увидел тех наших кольчуг. То ли побросали, чтобы быстрее бежать, то ли им их и не досталось. Но спешили они так, что уточнить было как-то не у кого.

— У многих могло и не быть, — вмешался Зилар, — Кольчуг синхалы заказывали раз в пять меньше, чем клинков мечей. Скорее всего, только для самых отборных войск, в надёжности которых царёк был уверен, — как сын и наследник производителя оружия для Цейлона, он знал этот вопрос получше многих.

— Особенно тамильская гвардия! — съязвил центурион помоложе, — Эти-то все в кольчугах щеголяли — прямо в них и переметнулись все на сторону Элары!

— Против своих смутьянов они были вполне надёжны. Местные им не родня, не друзья и не соплеменники — нет причин жалеть их при подавлении мятежа или заговора. С царьком-то кошельками тягаться кто в его царстве способен? Значит, хрен кто перекупит, и внутри страны тамилы — самые идеальные псы режима и каратели. А что для восточной деспотии важнее этого? Кого царьку ещё и вооружать лучше всех, как не их? Что против своего же собрата тамила не так надёжны — это да, не просчитал царёк. Но когда ему было просчитывать в таком цейтноте? Кто был под рукой, тех и поднял по тревоге.

— Так сколько там было той тамильской гвардии? Кольчуг же за тридцать лет в разы больше должны были закупить.

— Как всегда. Что-то для других элитных войск, что-то для командного состава обычных, что-то на склад в запас. Теперь отборные бойцы Элары щеголять в них будут.

— Похоже на то, — согласился ветеран, — Военные склады из столицы никто и не подумал эвакуировать. Как принесли беглецы весть, что всё пропало, и Ланья Тисса убит, так все и ломанулись драпать, кто от тамилов ничего хорошего не ждал. Народу хватало, одних только пробежавших мимо нас вояк на оборону трёх таких Анурадхапур хватило бы за глаза, но куда там! Как только некому стало казнить на месте паникёров, так всё у синхалов и накрылось звиздой.

— А вы что, не могли остановить их пулемётными очередями и организовать на жёсткую оборону города? — поинтересовался молодой.

— Если бы мы получили такой приказ, то элементарно. А без приказа — нам что, больше их надо? Их государство по швам трещит, а не наше, и если им на это насрать, то нам — тем более. У нас приказ эвакуацию ценностей прикрыть, агентуру нашу с семьями под защиту принять и держаться до получения приказа о собственной эвакуации. И ясно уже последнему сипаю в моей центурии, что Анурадхапуру наше командование решило Эларе слить, и за приказом о нашей эвакуации тоже не заржавеет.

— Сипаи, кстати, как себя повели?

— Да как наши, так и они. Это же не синхалы эти, а наши дравиды из Говномбы и ведды с яккхами. Анурадхапура эта синхальская им тоже в хрен не упёрлась, что нас не бросят, они знают, а значит, и их вместе с нашими тоже вытащат. С "Коршуна" передали нам обстановку и сказали, что два монитора на подходе и ещё два готовятся сменить их, а если мало будет, то и они с воздуха подсобят. В нашем форту, да ещё с такой поддержкой — отчего бы и не повоевать? Лишь бы только синхалы эти перешуганные поразбежались все поскорее, да под ногами не путались. Так самое-то интересное знаете, что? Вояки эти синхальские бегут, только пятки сверкают — прямо с конницей, со слонами. И прямо тут же рядовые бойцы из местных яккхов и без единого синхальского командира сбегаются к нашему форту и просят возглавить их для обороны города — хрен с ними, с синхалами, но там их семьи, и за них они готовы драться, командиров только просят толковых им дать. И набралось ведь их таких достаточно, чтобы вместе с ними город удержать. Запрашиваем по рации командование, докладываем ситуёвину, просим команды на это дело. Но приказ нам оставили в силе — держаться до эвакуации. По яккхам этим — дали добро на то, чтобы и их эвакуацию с их семьями по реке организовать. Ну, послали мы их забирать семьи из города, да невест, у кого есть, а с бессемейными организовали захват и перегон к форту брошенных лодок. Только успели, тут авангард тамильский нарисовался.

— С Эларой во главе?

— Нет, конница только, без пехоты и слонопотамов. Ну, шуганули их из пушек осколочно-фугасными, они и задали стрекача. Тут два монитора подходят, грузим на них ценности со склада, а из города начинают уже эти наши яккхи с семьями подтягиваться, пожитками нагруженные, что твои ишаки. И как им тут скажешь, чтобы бросали всё на хрен, когда больше у них ни хрена нет? У кого скотина какая-то и тележки, вдоль берега велели с ними своим ходом выдвигаться, у кого покомпактнее поклажа — грузиться тем, у кого семьи с мелкими детьми, да отчаливать поскорее. С "Коршуна" нам радировали, что крупные силы тамилов подходят, предположительно с самим Эларой, но множить его на ноль нам категорически запрещено. А идут — охренеть. И элефантусы, и пехота, и главнюк на панцирном слонопотаме, и даже катапульты слонопотамы волокут для обстрела города.

— Здоровенные эти с противовесом? Неужто и их с собой привезли?

— Может, свои привезли, а может, и синхальские захватили — какая разница? На тот момент — один хрен ихние. Но их и накрыли артиллерией сходу. Из-за этого, конечно, живую силу пришлось поближе подпустить, в радиус действия стрелковки, ну так зато и расстреливать их начали сразу же прицельно, а пока они приближались, успели и бойцов предупредить, чтобы никто не смел по главнюку стрелять. Элара это или нет, никто точно не знал, и раз уж не велено валить Элару, рисковать не хотелось.

— Но ты всё-таки рискнул?

— Не сразу. Он тоже поначалу вперёд не лез, да и мониторы оба повременили с отплытием, чтобы огнём нас поддержать и отход яккхов прикрыть. Из пулемётов хорошо тамилов прошерстили, особенно когда по слонопотамам влепили, и те шуганулись, ну и представляете, какой бедлам они там устроили? Они, конечно, назад отхлынули, не будь дураки, а нам же только этого и нужно было — время выиграть. Лодки с нашими яккхами отплыли, на кого хватило, остальных организовали плоты вязать, чтобы сплавляться по течению на них, а с "Коршуна" радировали, что другая пара мониторов на подходе. Один нам свои боеприпасы не использованные сгрузил, принял на борт часть нашей агентуры и отчалил, второй дождался смены и взял на буксир уже связанные плоты с яккхами. На эти два новых грузим оставшиеся ценности, с них выгружаем ящики с патронами и снарядами — сразу куража прибавилось. Ну, тамилы снова попёрли, на этот раз лучники ихние вперёд выдвинулись — ага, герои, млять! Нет, ну молодцы, конечно, есть за что уважать, мы же по ним и из пушек, и из пулемётов вжарили, но хрен ли это за командование такое — под наш огонь густой толпой людей гнать?

— Млять, охренели они, что ли? — поразился молодой, — Их там что, не дрючат за неоправданные потери?

— Так ведь дикари же. Даже у римлян не дрючат за потери так, как у нас, а если ещё и союзники-перегрины погибли, а не римские граждане, так тем более. А тут же ещё и Восток. Людей до хрена, и хрен ли их беречь, когда бабы ещё нарожают? А вот доблесть перед повелителем проявить — это у них святое, и разве жалко для такого великого дела лишнюю сотню бойцов положить? Вот и геройствует начальство чужими жизнями. Даже жаль было расстреливать храбрецов, но иначе-то как? Подпусти их ещё ближе — стрелами навесом засыпят, а у нас ещё хренова туча яккхов не эвакуирована ни хрена. И плоты уже не из чего вязать, а связанных едва на половину только хватает. Ну, атаку эту мы отбили и в Талахори радировали об обстановке — ну, обосновали ещё нехваткой места под ценности и на этих двух мониторах. Хрен их знает, поверили нам там или нет, но прокатило, оттуда пообещали нам выслать ещё пару мониторов с лодками на буксире.

— И в Талахори вас потом за это враньё не вздрючили?

— По-русски — только похвалили. Все же всё прекрасно понимают. Из той пары, что у нас, один ушёл с оставшимися плотами на буксире, а второй задержался подсобить нам огнём, если что. Ждали новой атаки, но тут тамилы в обход нас к мосту через Аруви ломанулись. Город-то — хрен бы с ним, раз уж оборонять его не велено, но ведь попадаем же тогда в окружение, а конница может нагнать уходящих вдоль берега. В конце концов "Коршун" снизился и "зажигалками" этот грёбаный мост сжёг, но до его налёта монитор оставшийся к самому мосту выдвинулся, а нам пришлось по берегу хренову тучу снарядов и патронов выпустить, чтобы переправу тамилам сорвать. Ну, сгорел и рухнул грёбаный мост, тамилы отошли резать и вязать фашины для понтонов, а у нас — ага, сюрприз. Свои патроны расшмалять успели, распаковываем привезённые — млять, а они револьверные в основном! Два ящика только винтовочных, а остальные — с револьверными нам в спешке отгрузили. Ну, наши-то турдетанские стрелки все в курсе и обучены, а сипаям половине объяснять пришлось, как револьверным патроном винтарь заряжать и как поправку брать на его баллистику при прицеливании. А времени же нет ни хрена, тамилы опять попёрли, на этот раз слонопотамами решили Аруви форсировать, и главнюк ихний — ага, впереди на лихом бронированном элефантусе. Вот тогда-то я и рискнул из крупняка его остановить.

— Пушки не успевали огонь перенести?

— Времени не было. Слонопотамы прут, за ними конница, эти форсировать реку и без моста могут, и живность не иначе, как опоена наркотой — обычными пулемётами их шугануть хрен у нас прокатило. Только и спасло нас, что замешательство ихнее, когда тот слонопотам главнюка рухнул, и хрен знает, жив ли сам главнюк. Ну, прикрыли они его, я по ним уже ленту дошмалял, снайперы главнюков помельче выбили, обычные пулемёты их выкашивают, а тут и артиллерия на них огонь перенесла — какое уж тут форсирование реки? Снова отошли, хвала богам. Подходят те два монитора с лодками на буксире, яккхи оставшиеся грузятся в них и отчаливают, нагруженный монитор конвоирует их — хоть эту заботу сбагрили. Грузим остатки ценностей на эти два, грузим обе пушки и крупняк, туда же до кучи боеприпасы к ним и стреляные гильзы — типа, это мы их имели в виду. Ну так а кто сказал, что это не ценность? Ну и сипаям попутно объясняем и показываем, как надо револьверные патроны в винтарь заряжать, чтобы досылались без утыкания. Вот добрым словом тогда помянули отцов-основателей за единую винтовочно-револьверную гильзу!

— А на пулемёты винтовочных ещё хватало?

— Станкачи мы тоже погрузили на мониторы, а на ручные хватало с гарантией. С учётом переданных стрелками и огневой поддержки с мониторов справлялись вполне. Но конечно, когда снова попёрли их лучники, хватило работы и винтарям. Млять, умаялись мы тогда бегать между сипаями. Нервничают же, опыта маловато, не у всех получается, а про поправки прицеливания вообще забыла добрая половина. Но — молодцы, не так уж и перебздели при неудачном первом залпе, второй уже получше вышел, а третий и вообще отлично для салабонов, с трудом говорящих по-турдетански. Вот что значит наш отбор и наша выучка! С синхалами этими драпавшими разве сравнишь? Самое смешное, что дай нам на тот момент подкрепление из Талахори, да останься с нами все те яккхи-бойцы, да отбомбись "Коршун" по их ближнему тылу осколочно-фугасными, так можно было бы и самим их атаковать, и я процентов на восемьдесят уверен, что сломались бы тамилы, и не пришлось бы нам Анурадхапуру оставлять. Но летуны передали, что шугать тамилов до усрачки не велено, а бомбить им дозволено только для спасения наших задниц, если без этого никак не обойтись. Ну и нам приказ передали продержаться до прибытия к нам ещё двух мониторов и грузиться на все четыре самим. Обидно дурака валять, когда запросто могли ещё в зародыше эту заваруху пресечь. Политика, млять!

— Ну так а с Олисипо и вообще с низовьями Тага нашим дедам и отцам разве не обиднее было? — заметил Зилар, — Сколько раз туда выдвигались и отходили обратно! Мне дед рассказывал, что уже в его времена тамошние лузитаны шутили по этому поводу — вы когда наконец, типа, окончательно завоевать нас собираетесь? Сколько можно тренировки эти устраивать, себе и нам нервы мотая?

— Да, помню, мне мой дед тоже рассказывал и очень сокрушался оттого, что так и не довелось ему поучаствовать в окончательном захвате низовий Тага. Отец специально в этот поход просился не в свою очередь, чтобы за деда отыграться. Да, ты прав — нас тут столько не промурыжат и отыграться дадут уже самим, и я прекрасно понимаю, ради чего мурыжат, но вот сейчас — обидно. Могли справиться, но приказано было — облажаться.

— Не ты первый, не ты последний. Да и разве твоя это лажа, если по приказу? Ты же своё дело в лучшем виде сделал?

— В лучшем виде? Нет, я понимаю, что мальца этого Махашиву повоспитывать надо было, и даже не так его самого, как его придворную камарилью, и Анурадхапуру для этого слить было не жалко, но ведь и форт же наш рвануть запретили! Да тамилы просто идиотами будут, если сильным гарнизоном его не займут, и сколько мы людей потеряем, выковыривая их оттуда? И наверняка ведь мне же и скажут — ты, Тордулов, форт тамилам отдал, ты его теперь и возвращай взад.

— Тордулов? Не родственник того Тордула, который командовал основателями?

— Да, это мой дед.

— Моё почтение. Зилар Икеров, Мадагаскар.

— Не из тех Икеровых, которые тоже Максимовы?

— Именно. Твой дед был первым командиром моего деда.

— Моё почтение. Ваши железяки не подвели, хоть и работяг у вас там индийских больше половины, говорят.

— Есть цеха, где и до трёх четвертей. А железяки здесь давно уже только наши.

— Вот чего нам катастрофически не хватало, так это миномётов.

— Мы привезли. Так что не беспокойся, будет у тебя чем выковыривать тамилов и из твоего форта. И дымовые мины есть, и газовые. Людей без нужды класть не будешь.

— Вот это — обрадовал! Ещё раз моё почтение! Жаль, припозднились вы немного — хрен с ней, с Анурадхапурой, раз надо было её оставить, значит — надо, но вот Талахори оставлять было жалко. Знали бы заранее — можно ведь было удержать до вашего подхода.

— Можно, но не нужно.

— Всё та же политика? Командование хочет, чтобы Махашива и его камарилья обосрались как можно жиже?

— Ну, ты ведь понимаешь и сам, надеюсь, что я такой же центурион, как и ты, и мне тоже высокое начальство не докладывает всех своих соображений. Но думаю, что тут не только и не столько это. Обосрались синхалы и после оставления своей Анурадхапуры вполне достаточно. Царь убит, это и так-то уже смутой чревато, а тут ещё и столица ими потеряна — государство, считай, трещит по всем швам. Это для систем вроде нашей не так страшно, а для подобной зацентрализованной до поросячьего визга восточной деспотии — катастрофа практически смертельная.

— Тогда нахрена ещё и Талахори оставили?

— Думаю, что из-за флота. Типа, лучше уж оттянуть его к Тамманаве, чем сжечь на хрен, чтобы тамилы не захватили ненароком. Вот эту опасность и понадобилось нашим отцам-командирам изобразить наглядно и убедительно.

— В смысле, синхальский флот? А чем он нашим мешал в Талахори?

— Неподконтрольностью. В лагуне Тамманавы нашей эскадре достаточно выход запереть, и хрен он куда денется. Синхалы ведь мало того, что перебздели до усрачки, так ещё и основняк на основняке и основняком погоняет, а подвластного населения под ними осталось с гулькин хрен. В ТОЙ истории они частью на юг к своим подались, частью сюда осваивать целину, но в этой-то тут уже наши обосновались, и нахрена тут нужны ещё эти синхалы? Неизвестны точные годы завоевания синхалами Мальдив, но версия, что как раз под давлением тамилов Элары — одна из основных. А нахрена нам синхалы на Мальдивах?

— Понял. Хрен им тогда, конечно, а не Мальдивы. То, что себе они мозги своим индобуддизмом засрали — хрен с ними, это их дело, но другим засерать, такого желания не изъявившим — абсолютно нехрен.

Самый обильный источник подходящих людей в Индии, индуистским кастовым ранжиром не замороченных — это, пожалуй, деканские гонды, близко родственные веддам и яккхам Цейлона. Но вербовка людей оттуда сильно затруднена до сих пор, и мало кого у них удаётся отобрать и вывезти через окружающие их со всех сторон индуистские земли. Поэтому первым по значимости источником остаются не освоенные синхалами западная и центральная части Цейлона, а вторым — заселённые сбежавшими от индуистских кастовых заморочек дравидами Мальдивы. Но ресурсы кораллового архипелага сильно ограничены, а по ресурсам и возможности социума, включая и его обороноспособность. Если синхалы не сдюжили против тамилов, это ещё вовсе не значит, что от них отобьются и островитяне Мальдив. Какие у них шансы против зажравшейся и перебздевшей, но всё-же достаточно развитой цивилизации? Даже без боевых слонопотамов, которых на индийских судах туда не очень-то переправишь, на мальдивцев синхальским завоевателям их сил хватило бы.

Поэтому и нехрен их туда пускать. Буддизм ихний — зараза хоть и послабее их прежнего индуизма, но того же примерно сорта, потому как буддизм в Индии — не вместо индуизма, а поверх его, и кастовый ранжир он хоть и смягчает, но не устраняет, по другим же заморочкам ничуть индуизма не мягче, а в чём-то даже и позловреднее. И нормальных пока ещё людей им портить незачем. В той же синхальской части Цейлона тоже не так уж и мало низкопримативных людей, но индобуддизм головного мозга портит многих из них практически до полной непригодности. Во всём остальном хороши, но в этом — зомбики, которых проще пристрелить на хрен или выгнать взашей, чем вразумить. Единицы только из десятков вменяемы и пригодны для турдетанского социума, а ведь ещё и эти десятки в свою очередь надо отобрать единицами из сотен. Делается и это, поскольку не бездонны и основные источники, и из них тоже подходят далеко не все, ну так тем более допускать их порчу абсолютно незачем. Именно тем, что они не часть индийской цивилизации, они для турдетан и хороши. Но из этого проистекает и основная проблема — ага, наши недостатки являются продолжением наших достоинств.

В индийском понимании на Мальдивах никакой государственности и рядом не валялось. У самого деспотичного из мальдивских вождей, от которого его люди на южные острова разбегаются, нет и десятой доли той абсолютной власти над соплеменниками, без которой не мыслит государственного порядка даже самый занюханный индийский раджа. С кем там союз заключать, и кого там от недругов защищать? Дикари там только и есть бесхозные, которых любой завоевать вправе, кто не побрезгует этими нищими атоллами. Если бы заокеанские атланты так и сделали, согнув островитян в бараний рог и научив их твёрдому государственному порядку, это в Индии все поняли бы правильно. Да, теперь только атланты вправе обращаться с мальдивцами, как им вздумается, прочим же теперь обижать их нельзя. Не бесхозные они теперь, а под властью и защитой атлантов. А если не завоевали сами, но не позволяют и другим, это как понимать? Что это за собака на сене? И ладно бы только тамилам не позволяли, с которыми у атлантов отношения натянутые, это хоть как-то ещё понять можно, но союзникам-синхалам, которым как раз новые земли и подданные нужны взамен потерянных — такое по индийским понятиям ни в какие ворота не лезет. Вот и приходится, раз уж к прямой оккупации и протекторату мальдивцы пока не готовы, другим способом их защищать. Мы, типа, не то, чтобы совсем уж против, но Талахори от тамилов не удержим, и как в его гавани флот оставишь? И в Тамманаве тоже как его без присмотра и защиты оставишь? И как потом без него Талахори отвоёвывать у тамилов обратно, и с кем Анурадхапуру освобождать, если синхальский флот с войсками Мальдивы завоёвывать отправится? Мы не против помочь вам в освобождении родины от захватчиков, когда сил подтянем достаточно, но нам ведь это не больше вас надо, верно?

Турдетанскому центуриону на Цейлоне ничего этого разжёвывать не нужно. И сам весь этот расклад прекрасно знает. Упомянуты Мальдивы, упомянут флот — умному достаточно, а дураки из кадетского корпуса в Нетонисе не выпускаются. Мигом сложив два плюс два, Тордулов и сам сложился пополам от хохота. А ведь и самому было ещё что порассказать достаточно забавного.

— Пацан этот, Махашива который, совершеннолетним его камарильей объявлен. Ничего, что сопляку четырнадцати ещё нет? Основняки решили, что сойдёт. В общем, он у нас теперь большой и грозный. Мы, значит, из оставленной Анурадхапуры в Талахори последними прибываем, а там — ага, целая временная столица аж с целым царём и со всем положеным ему монаршим церемониалом. Посмей только не пасть ниц при его появлении на улице, если ты его подданный! Грязь, пыль — не гребёт. Двоим, промешкавшим в грязь перед его слонопотамом мордами уткнуться, велел башку смахнуть, а десяток поколотить бамбуковыми палками по пяткам. Просто за то, что рядом с этими двумя находились и с должной прытью силой их в грязь не впечатали. За неуважение к власти в его морде лица. Короче, если по мне, так пристрелить на хрен гадёныша не жалко уже и теперь. Но — хрен с ним, раз уж выгоден он нашим. Так он в первый же день совершеннолетия назюзюкался в хлам, а потом отцовских наложниц помоложе затребовал — ага, он взрослый, уже можно.

— И это при том, что из всех законных сыновей Ланьи Тиссы считался наименее обезьянистым? Каковы же тогда остальные?

— Ну, я ж сказал, что и этого-то пристрелить не жалко. Тех — тем более. Когда и Талахори наше командование решило тоже оставить, тамилы к городу ещё не подступили, и наша эвакуация шла спокойно и размеренно, но синхалы всполошились и запаниковали как ненормальные. А макаки же там, как и коровы зебу, привыкли к тому, что священные они у индусов, и все вокруг них на цыпочках. Один из братцев Махашивы этого в панике корове колесницей наподдал так, что та набок завалилась и брахмана придавила, который там попрошайничал. Целое дело раскрутили! Поскольку царского родственничка никак не можно было обвиноватить, крайним возницу назначили и башку ему смахнули — подавил бы людей, объезжая корову, хрен бы с ними, с шудрами какими-то, зато священная корова и брахман не пострадали бы. За святотатство, короче, его покарали, способное в военное время вызвать гнев богов, подвергнуть кастовое отечество ещё большей опасности, да ещё и подставить под божий гнев и неудовольствие Будды благочестивое царское семейство.

— Млять, вконец индусы охренели!

— Ага, хронический индобуддизм головного мозга в чистом виде. Так это-то ещё что? Меня как раз за тот промах по Эларе показушно отчехвостили, потом сопровождаем партию наших грузов в порт, индусы дорогу дают, а макакам ведь похрен, они привыкли, что их все обходят. Перегородили всю улицу, и как я телеги с грузом проведу? Посылаю бойцов вперёд аккуратно потеснить их, так обезьяны визг подняли, упёрлись, мой сипай один обозлился и пинка одной отвесил, та прыгнула на него и укусила, он рассвирепел и башку ей свернул. Так обезьяны принялись швыряться в бойцов чем попало, хоть щитами прикрывайся. Тут я уже и сам рассвирепел, ну и приказал своим стрелкам дать по макакам залп. Десятка полтора сразу наповал, тяжёлых штук восемь верещало, и я велел добить их копейщикам, чтобы зря не мучились, остальное стадо как ветром сдуло. Мне, конечно, и за это от начальства показушно влетело — синхальские шишки требовали следствия и суда над святотатцами из числа моих сипаев. Атланты, типа, хрен с ними, другие народ и вера, а индийцы не имели права поднимать руку на священных животных и заслуживают кары. А хрен им не мясо, спрашивается? Солдаты мои, приказ выполняли мой, и попробовал бы только кто его не выполнить! Наши сипаи — тоже не индуисты и не буддисты. Ну, человек пять у меня есть из тамманавских эмигрантов, формально как бы индусов бывших, но кто бы из моих их сдал? Я сделал морду кирпичом — в войсках атлантов, типа, ни индуисты, ни буддисты не служат, а служат только солдаты атлантов, а кто они по происхождению, это их личное дело, и меня оно абсолютно не гребёт, — центурионы рассмеялись.

— Индусам, говорят, досталось, — заметил молодой.

— Главное — не моим бойцам, — хмыкнул ветеран, — Случайных прохожих, кто это дело видел и не защитил священную живность, наказать хотели, но все же в отказ пошли — не было нас там, типа. Кончилось тем, что ко мне же и приводили схваченных опознавать, были они там или нет. А нам с бойцами делать, что ли, больше нехрен? Ну, нескольких-то я и сам узнал, но слыхал уже и о дурацком указе, так что включил склероз. У меня другой был приказ, и я выполнял его, а не приглядывался к прохожим на улице. Дали же они нам дорогу честь по чести? Ну так и какие к ним претензии? Не припоминаю, короче, никого из них, ищите получше, — центурионы снова рассмеялись.

— У них, значит, звиздец всему, а они живностью своей священной озабочены?

— Там чуть до мятежа дело не дошло. Те яккхи, которые к нам присоединиться хотели и эвакуировались перед нами, в Талахори отказались повиноваться бросившему их синхальскому начальству. Так как вы думаете, кого синхалы объявили дезертирами, своих паникёров или их? Кто-то настучал, что в пути они нескольких коров зебу подстрелили и слопали на привале, да с обезьянами встречными тоже непочтительно обошлись. Не знаю, чем бы кончилось, но тут уж наше командование вмешалось и призвало их на службу уже в наши вспомогательные войска. Мне как раз и поручили вести их к Тамманаве вместе с моей центурией. По дороге, естественно, тоже с обезьянами не церемонились. Тамманава — ну, сами знаете. Не так, как здесь у нас, тоже с индобуддизмом этим грёбаным считаться приходится, но и не так, как в хорошо освоенных синхалами землях. Народ — как и те мои пятеро сипаев, индобуддисты только на глазах у синхальского начальства, а втихаря хрен на все эти заморочки кладёт. Ну так Тамманаву, естественно, никто не собирался сливать тамилам. Понятно же, что и так жирно им будет. Куда уж тут больше-то?

— Оборонительные укрепления там готовили?

— Ну да, для этого и послали с яккхами. Синхальских-то этих кшатриев работать разве заставишь? Спасибо хоть, крестьян в помощь мобилизовали. А вообще-то я сильно подозреваю, что если бы наши не обозначили твёрдого намерения отстоять Тамманаву, то эти бравые синхальские вояки драпали бы и дальше. Тамилы к Талахори ещё не подошли, оттуда не все ещё в Тамманаву эвакуировались, наши заслоны ещё там стояли, а синхалы начальственные уже клинья подбивали, чтобы и их взяли с собой, если к Говномбе будем отходить. Прослышали уже про лимес и фильтрационные лагеря, через которые не всех на нашу территорию пропускают, а очень выборочно. Успокоились только тогда, когда уже от Говномбы наши начали к Тамманаве выдвигаться с тяжёлым вооружением. Причём, их не столько артиллерия впечатлила, сколько слонопотамы с пулемётами на башенках.

— Их же в Керне впервые опробовали? — спросил молодой.

— Ну, не именно их, — поправил Зилар, — Тамошних мавританских, они помельче этих индийских. Но — да, впервые опробовали там. Там же и мавры пробовали потягаться с нашими, и черномазые, и очень кстати оказалось, что слонопотамов не очень-то боятся ни те, ни другие. Тактику применения исходно с учётом этого разрабатывали — основное оружие не сам слонопотам, а пулемёт на нём. Мой дядя участвовал в Кернской операции префектом кавалерийской алы и взаимодействием с ними был очень доволен.

— Млять, нашей кавалерии здесь только одна ала и есть, а на синхальскую мало надежды, — проворчал ещё один центурион, — Не знаю, как воевали их хвалёные предки, а потомки доброго слова не стоят. Одни дешёвые обезьяньи понты — не зря обезьяна у них священное животное, — вся компания рассмеялась.

— А с Мадагаскара не перебросят? — спросил Тордулов, — Вроде бы, говорилось что-то насчёт этого в Талахори.

— Людей перебросят как раз на вторую алу, а лошадей для них синхалы должны дать, — пояснил Зилар, — Так и переброска быстрее выходит, и лошади тутошние слонами уже обкатанные. На Мадагаскаре-то слонов нет, и обкатывать конницу некем. А люди уже грузились вместе с пехотой, так что должны, по идее, быть на полпути сюда.

— Да, связисты говорят, что уже миновали Сейшелы, — сообщил молодой.

— Стоп! А ты, Зилар, как тогда впереди своих здесь оказался?

— С половиной моей центурии на "Поморнике" ДЖ-9. Вторая половина с моим опционом должна прибыть на нём же следующим рейсом. Но только я его здесь не жду, а добираю здешних сипаев до полной центурии, и он после прибытия сделает то же самое. Три центурии вместе с моей таким манером перебрасываются, принимают в свой состав сипаев и развёртываются за счёт этого в полную когорту. На всякий случай, если тамилы вдруг активизируются. А так основная масса морем отправлена. Линейной пехоты будет пять когорт. Если хватит сипаев, то и в полный легион здесь развернутся.

— А если бы и "Коршуна" на это дело припахали, то всю вашу когорту воздухом бы перебросили и здесь развернули бы в две?

— Так и хотели сперва, но у этих синхалов в самом деле такой бардак, что на их конную разведку надежды никакой, и "Коршуна" с воздушной разведки хрен снимешь.

— "Поморника" нам хотя бы оставят на всю эту операцию или заберут?

— У нас говорили, что оставят — все же понимают, что одного "Коршуна" мало, а по-хорошему не помешал бы и третий, но где ж его взять? Авиалиний через Атлантику не оголишь, метеорологическую службу — тем более.

— На это — да, хрен пойдут, — понимающе кивнул Тордулов, — Говорят, будто бы твой дед как-то раз сказал, что если дирижпомпелей будет хватать только метеорологам, то только они тогда, значит, и будут летать. Правда или преувеличивают?

— Ну, насколько я знаю деда, в каждой шутке есть доля шутки. Обычных рейсов через океан никто отменять, естественно, не собирался. Разве наплаваешься неделями на морских судах, когда перелёт укладывается в дни? Но на сокращение этих рейсов пошли бы, оставив по одному даже на основных линиях, поскольку метеорологи — в приоритете. Летать надо, это никакому обсуждению не подлежит — летали, летаем и будем летать, это тоже слова и деда, и дяди, и на тот момент они уж точно не были склонны шутить, как и никто в нашем семействе, но уж безопасность полётов должна быть максимальной, какую только вообще возможно в наших условиях обеспечить.

Никто не озвучил вслух, но в курсе — все. В катастрофе "Кондора" ДЖ-4 погиб двоюродный брат Зилара — Арунтий, старший сын Волния. Внезапный шквал, гроза — так иногда случается. Двигался себе циклон своей дорогой, вполне обычной и предсказуемой, и маршрут изменили с учётом обстановки, но именно этому вздумалось слишком уж резко сменить направление. Для морского судна — неприятно, но не смертельно, если вахтенные мореманы не прозевают, оно на шторм рассчитано, а вот дирижаблю, угодившему в такую переделку, не позавидуешь. Нет, ну какие-то шансы уцелеть есть даже у дирижабля, если шторм не слишком силён, но ДЖ-4 не повезло. Радист экипажа успел сообщить о прямом попадании молнии и пожаре. Над сушей ещё оставались бы шансы экстренной посадки на вынужденную, но над штормящим океаном садиться было некуда.

О метеорологическом мониторинге с воздуха говорили и до того, и дирижабли специально для этой службы в планах были, а первый даже строился, и не эта катастрофа стала решающей — просто немного не успели. А какой на это дело выделишь, когда только четыре штуки и есть, а реально — три, поскольку ДЖ-1 своё отлетал и подлежал списанию и разборке? Грубых ошибок экипажа "Кондора" расследование не выявило, единственное нарушение инструкции, разобрав ситуацию, признали правильным и порекомендовали как образцовое решение для новой инструкции. Не случись той молнии и пожара, и "Кондор" был бы спасён, люди во всяком случае, а командир экипажа получил бы награду и рост по службе за проявленную смекалку. Просто "Кондору" фатально не повезло. Пенять можно было только на слабость метеорологической службы, не обеспеченной лётным парком и экипажами. Это и было с тех пор поставлено в приоритет.

А потери, конечно, неизбежны. И мотодельтапланов десяток разбиться успел, и самолётов-бипланов три штуки — дирижабли на их фоне гораздо безопаснее. Так же было и в ТОЙ истории, только в ней и потери были многократно больше. И масштабы другие, и спешка, обусловленная военно-техническим соперничеством ведущих государств.

— Значит, держим оборону у Тамманавы до подхода, пополнения здесь сипаями и развёртывания подкреплений с Мадагаскара? А потом переходим в наступление и гоним тамилов взашей, уничтожая упрямых?

— Да, по всей видимости. Если, конечно, не получим приказа повременить. Сами понимаете, всё зависит от сговорчивости синхальских основняков.

— Так и сюда уже было посольство к генерал-гауляйтеру от Элары. Говорят, он предлагает перезаключение всех наших договоров теперь уже с ним и на тех же условиях. И вроде бы, репутация у мужика хорошая — справедлив, порядочен, слово держит.

— В том-то и дело. Иначе разве правил бы в ТОЙ истории сорок с лишним лет? По легенде собственного сына казнил за задавленного его колесницей телёнка. Индуизм головного мозга, конечно, у него клинический, но в его рамках в справедливости ему уж точно хрен откажешь. В притеснениях буддистов он как-то тоже не замечен — получается, что захватил царство и правил им в местных интересах, как они понимаются в Индии. Из этого и с нашими исходит — что синхалы вам дали, то и я признаю, а больше их и я хрен вам дам, не для того я это царство завоевал, чтобы разбазаривать. И если бы нас условия Муташивы устраивали, то конечно, лучше было бы иметь дело с ним, чем с этим нашим юным говнюком Махашивой. Но именно этот говнюк, жаждущий вернуть царство любой ценой, даст нам ради этого то, чего никогда бы не дал его дед, не давал отец и никогда не предложит слишком порядочный для этого Элара. На расширение наших владений и на признание их полной независимости от его верховной власти Элара хрен пойдёт, а этот, а точнее, его сволочная камарилья — запросто. Дадут и больше, если выторгуем.

— Независимость яккхов и веддов во внутренних районах острова?

— Да, тех, которые и фактически синхалам пока ещё не подвластны. Для этого яккхи должны изобразить какое-то подобие понятной индусам государственности, и их ракшасы уже мозгуют над этим. Выдвинут формального царька, обозначат границы его притязаний на власть и всеобщее подчинение ему на этих территориях — будет с кем о независимости этих территорий Махашиве договариваться.

— Говорят, уже выбрали какого-то Вессавану из ихнего древнего и почтенного рода. Так Махашива, получается, по факту и не теряет при этом ни хрена?

— Кроме перспектив для своих потомков. Размножатся как кролики, и куда им будет владения расширять, чтобы на всех тёплых местечек хватило? Его дед пожертвовал небольшой частью этих перспектив ради сохранения всего царства, да и то, с сохранением своей верховной власти и правом расторжения договора потомками. Типа, ослабеют наши потомки, усилятся его собственные — будут иметь полное право выгнать наших взашей. А от его непутёвого внука мы хотим, чтобы он ради возврата себе потерянного царства уже всеми перспективами пожертвовал окончательно и бесповоротно. Для этого именно такая сволочь и нужна, способная пожертвовать будущим своих потомков ради сиюминутных собственных хотелок.

— Но наверняка ведь в надежде кинуть при случае и яккхов, и наших?

— Естественно. Да только кто же предоставит ему для этого удобный случай? А если тамилов его потомки захотят обкорнать, чтобы за их счёт свои потери восполнить — это уже другое будет дело. Отчего бы и не помочь, если в наших интересах окажется? Это уже от конкретных раскладов будет зависеть.

— В Чолу уже и теперь можно будет наведаться с ответкой, когда на Цейлоне с Эларой разделаемся. Войска ему дали? Флот дали? Казус белли — железобетонный.

— В принципе — да. Нисколько не удивлюсь, если зачастившие к нам посольства Махашивы и об этом тоже торгуются. Типа, хрен с ними, с дикарями этими, забирайте и их себе, если хотите, но за это помогите нам отгрызть лакомый кусок у тамилов.

— Только что короновался и сидит в захолустной Тамманаве на жалком клочке былого отцовского царства, но уже и на Чолу рот разевает? Великодержавием головного мозга от кого-то успел заразиться?

— Восточным деспотам и заражаться им не нужно. Оно у них своё, врождённое, — центурионы рассмеялись.

— А что там, кстати, за скандал ещё вчера получился с нынешним посольством синхалов? Говорят, из-за какой-то обезьяны? Посольская, что ли, какая-то?

— Да какая там посольская! — Зилар ухмыльнулся, — Ганики ихней придворной, которая посла сопровождает чисто ради понтов. У синхалов привыкла вытворять всё, что вздумается, и ей за это ни от кого ни хрена не будет. А в Говномбе разве так? Здесь ей — не тут. Сбежала от хозяйки в жилой городок, принялась на рынке безобразничать, а здесь кто такое потерпит? Здешние обезьяны разве так себя ведут? Пацан один из наших сипайских из рогатки в торец ей засветил, другие из его компании ещё добавили, та с визгом от них на площадь, да под ноги сипайскому патрулю. Визжит, морду свою расквашенную бойцам показывает, да науськивает на пацанву — типа, покарайте же святотатцев. А здесь ей разве Анурадхапура? Разобрались быстро, и уже сипай из патруля поджопник ей носком сапога отвесил за говнистость, она выгребнулась, и тогда уже старший патруля из револьвера её уложил за непонятливость. На глазах у хозяйской служанки, которую та за своей макакой послала. Ганика истерику закатила, послу нажаловалась, он и устроил скандал. Далеко ли сами от своих обезьян ушли? У них лучшая часть царства тамилами из Чолы захвачена, а они тут вместо судьбы буддийского отечества участью какой-то охреневшей и огрёбшей по заслугам макаки, млять, озабочены!

— Так наверное же, не из-за одной? Могли уже и прознать, что макаки рабочие, по поведению отобранные и выдрессированные, в ошейниках и на поводках на кокосовой плантации орехи с пальм собирают. Типа, в рабстве держат у нас священную живность.

— А это разве секрет? Истеричке этой ихней как раз из тех рабочих две штуки и подарили вместо той пристреленной, чтобы успокоилась. Какое их собачье дело, как наши здешних макак хорошим манерам учат? У них свой обычай, у нас — свой, и наши индийцы нашим обычаем как-то больше довольны, чем ихним индобуддийским.

— Они, кстати, хотят полного государственного обособления от синхалов ещё и похлеще наших, — добавил центурион местного гарнизона, — Согласны заранее на все наши порядки, какие знают и каких не знают. Наши все изучают здесь дравидский, но реально в Говномбе он на хрен не нужен — с любым из наших любой местный пусть на ломаном, но на турдетанском говорить предпочитает. Если сам не владеет, так соплеменника позовёт владеющего, чтобы на турдетанский переводил. Детвора ихняя мелкая вся турдетанский учит. И ни единого случая никто не упустит намекнуть, что ждут с нетерпением, когда же мы наконец официальную колонию учредим, независимую от синхалов. Названия наших городов спрашивают как бы невзначай. Нетонис Тапробанский — звучит? Их — устраивает.

— Ну так оно и к лучшему всё складывается! — хмыкнул Тордулов, — Махашиве кто нужен? Жополизы, да упоротые индобуддисты, а от диссидентов вроде тех, которых мы к себе принимаем, ему только лишняя головная боль. Жаба, конечно, будет давить, но не настолько, чтобы не отпустить тех немногих, которых наши отберут. А эти инцидеты с макаками, да коровами зебу только укрепят его камарилью в мысли, что пускай лучше все эти нечестивцы и отступники отдельным государством живут и на синхалов гнев богов и Будды не навлекают. Заодно и своих отступников появится куда сбагрить, чтобы дурным примером благочестивых подданных не смущали. Те яккхи, которые там, у Тамманавы оборонительный рубеж строят — им только намекни, что кого-то и сюда принять можем, где синхалами и не пахнет, так ногами прибегут наперегонки.

— И небось, не очень-то это и скрывают?

— Не то слово! Синхальские шишки видят реальное к себе отношение и на говно исходят. Предложи им забрать таких с глаз долой — ещё и сами своё начальство попросят, чтобы милостиво дозволило. Ты говоришь, Зилар, и в легион ваш контингент развернёте, если сипаев хватит? Хватит и на легион, и на вспомогательные когорты. Наши яккхи хоть сейчас готовы, но даже и без них только свистни местным, да объяви мобилизацию, и со всех окрестностей народ сбежится воевать за родную Тапробанщину. Лошадей, правда, не жди, мало их здесь, но слонопотамов приведут. Только арсенал открой, оружие раздай, да командиров назначить не забудь. И заметь, за нашу Тапробанщину, а не за синхальскую.

137 г. до нашей эры, тихоокеанское побережье Панамы.

— Млять, опять одни кракозябры глазастые! — доложил центурион, осмотрев все доставленные чавинцами образцы, — Есть более-менее похожие с виду на наши картинки с описаниями, но все они тех высокогорных сортов, которые требуют вымораживания, а из прибрежных и нормально съедобных — только кракозябристое и шишковатое безобразие, которое в очистки уйдёт в лучшем случае на добрую треть! Я, конечно, расплачусь с ними за все новые образцы, которых не было раньше, но вообще-то — одно расстройство с этим чавинским горе-картофаном. Не первый уже десяток лет привозят, но новые сорта ничем не лучше старых. Может, нужного нам сорта в их стране вообще нет?

— Похоже на то, — кивнул префект, — Но отрицательный результат тоже полезен. За эти десятки лет они должны были перешерстить у себя всё, и теперь мы знаем, что и в Центральных Андах нет нужного нам сорта. Когда будешь расплачиваться с ними, скажи, чтобы таких больше не везли, а искали только строго по картинкам ещё южнее.

Велтур, сын Волния, ещё застал в добром здравии саму почтенную Наталью из компании деда. Не то, чтобы её ученики и ученицы преподавали биологию хуже её самой, в этом задействованы самые лучшие из них, но учиться у самой основательницы научного направления — это ведь показатель? Конечно, и у их потока в Корпусе уже не все лекции читала она, но экзамены сдавали ещё ей. А для неё картофан был одной из её идей-фикс, и все съедобные без вымораживания сорта доставлялись ей самой для её личной оценки с её контрольной дегустацией. Естественно, и в них, учившихся у неё, она вбила если не свой фанатизм, то максимум знаний об этой важнейшей клубневой культуре их прежнего мира.

Так и не удовлетворившие почтенную Наталью, но всё-же одобренные ей сорта — вполне съедобны и даже вкусны, если их готовить по её рецептам, и нетрудно понять её в этом смысле. Но реально применимы только их молодые клубеньки с тонкой кожицей, которые после промывки можно готовить и есть прямо с ней. Старые полновесные клубни надо уже чистить от кожуры, а с этими сортами это геморрой ещё тот. Все или кракозябры вытянутые и искривлённые настолько, что хрен очистишь их, не разрезав предварительно на несколько частей, или шишковатые, глазок на глазке. Бережно чистить невозможно, на это весь день уйдёт, а за приемлемое время — ну, не добрая треть, но четверть клубня в те очистки срежется. Вот и выходит, что деликатесом этот андский картофан быть может, но явно не эти сорта стали тем "вторым хлебом" прежнего мира основателей.

Дед, собственноручно перечистивший немало правильного картофана в том их прежнем мире, объяснил ему разницу буквально на пальцах — округлые и гладкие клубни с малым количеством глазков чистятся удобно и быстро. А если, допустим, на центурию солдат надо их начистить, то и машину специальную для этого соорудить можно навроде стиральной, только с абразивными стенками. Если такая машина есть и исправна, то люди врукопашную ножами только глазки вырезают, да те немногие места, где абразив кожуру не содрал. Есть разница? Вот только такой сорт картофана, клубни которого удобны для чистки, и может стать для турдетан тем "вторым хлебом", о котором почтенная Наталья прожужжала им на лекциях все уши. Эти же глазастые кракозябры если бережно чистить, то загребёшься, и в широких масштабах никто этого делать, естественно, не будет. А если быстро, так весь эффект от высокой урожайности в очистки уйдёт, и хрен ли тогда от неё толку за обеденным столом крестьянина или работяги?

Впрочем, и сама почтенная Наталья говорила им, что реально "вторым хлебом" в том их мире стал сорт с чилийского острова Чилоэ, расположение которого на карте уж точно не внушало оптимизма. Мало того, что тихоокеанское побережье, так ещё и почти самый юг Южной Америки! Конечно, тамошний картофан того стоит, если он и в самом деле таков, как она описывала, но не в ближайшие же годы! Ради одного только его никто туда дальнюю экспедицию не пошлёт. Но была надежда на то, что этот сорт присутствует и на материке, и тогда, по идее, он должен был распространиться шире путём соседского обмена между племенами, а затем и с андскими торговыми караванами. И в принципе мог в конце концов попасть и в поле зрения чавинских торговцев. На этой надежде строились все попытки заказать подходящий им картофан чавинцам, первую из которых предпринял ещё сам дед Максим, повстречав их караван случайно в своей панамской экспедиции. Но с тех пор воз и ныне там. С будущим "вторым хлебом", по крайней мере.

Так-то польза от контактов с чавинцами была, и немалая. И о кокосовой пальме залива Теуантепек узнали от них, когда об индийскох экспедиции всерьёз не помышляли, так что первые проростки кокосовой пальмы турдетанская Антилия получила по наводке чавинцев через ольмеков, и аналогичная гречихе зерновая культура киноа, прекрасно и на азорской Атлантиде прижившаяся, от них получена, и даже правильная хина. Та, которая отсюда — она тоже, конечно, неплоха на безрыбье, и начинали с неё, но наиболее богата хинином и продуктивна в смысле сбора коры другая разновидность хинного дерева. А за ней — на восточные склоны Анд извольте прогуляться. Мыслимое ли дело? Даже имея к Тихому океану выход, как сейчас, это до того же Чавина плыть, а там через все Анды уже переваливать. А во времена деда не было ещё этого варианта, и он рассматривал другой — подъём вверх по Амазонке до самых её верховий в андских предгорьях По его же словам — лишь немногим реалистичнее тихоокеанско-андского. Самым реалистичным и давшим в итоге полезный результат оказался заказ правильной хины чавинцам, которые сами нашли её и доставили саженцы в Панаму. С картофаном только облом пока выходит.

А драгметаллы андские пока-что и не нужны. Нет, если чавинцы сами привезут, то это другое будет дело, но Чавин как-то не сподобился на масштабную золотодобычу, а месторождения и ближе есть. В той же Колумбии и золото есть, и платина, и в Никарагуа золота хватает, но есть оно и в самой Панаме. Не так много, как в Колумбии и Никарагуа, но местные племена добывают и на нужные им товары меняют его охотно.

Медь важнее, но хватает и её. Опять же, не такие крупные месторождения, как в Никарагуа, зато у самого карибского побережья буквально рядом с Оссонобой Панамской, немного западнее города. На экспорт медь не повезёшь, но для местных нужд достаточно. А здесь, у южного тихоокеанского побережья, железо тоже практически в двух шагах. Не так, чтобы очень уж большие залежи, но для местных нужд хватит за глаза, а главное, там богатые металлом руды. Обживётся южное поселение, расширится, пополнится людьми, и впору будет рудник там закладывать и мануфактуру ставить. Отец не просто так сюда его служить направил, а с дальним прицелом. Малообжитое пока это место, но в перспективе важное, и главный панамский буржуин всегда будет и при заказах, и при доходах, и при достойном положении в социуме. Но это всё в более дальней перспективе, которая созреть ещё должна, а пока сама служба на перспективном фронтире не только с полем будущей буржуинской деятельности поближе знакомит, но и послужному списку весьма полезна.

Прежде всего ведь важен именно сам выход к Тихому океану. В обход Южной Америки не наплаваешься, а через Теуантепек — это же двести километров по прямой, а с учётом петляния удобного пути — и все триста, да ещё и по чужой и не всегда к турдетанам дружественной территории — сперва ольмекской, а затем родственных им племён, а у них боги своеобразные, человечинкой побаловаться любят, и на поведение их благочестивых адептов это здорово влияет. И чем развитее местная цивилизация, тем прожорливее у неё боги. А Панама и в цивилизационном плане на отшибе, и путь через перешеек покороче — восемьдесят километров с небольшим. Ну, в районе ста с учётом петляния, зато половина этой дистанции по Чагресу преодолевается до его излучины, а оттуда уже каравану топать не более полусони километров. О судоходном канале наподобие того, который был в том прежнем мире основателей, ближайшие поколения могут только мечтать, даже волок для небольших судов трудноосуществим, но дорога римского типа спроектирована, трасса её размечена и даже начато строительство от речного порта на Чагресе. Когда будет готова, два дня пути по ней будет обычного марша для тяжёлой пехоты с полной выкладкой.

И ему — есть чем гордиться. Пускай не он первым вышел на это тихоокеанское побережье и разбил на нём военный лагерь, разросшийся теперь в поселение и будущий город, но в их семействе он — первый и пока единственный, кто попал сюда и не просто потоптался на пляже, а тащит здесь службу. Дед Максим добрался только до излучины Чагреса, где и встретил чавинцев, так это ему ещё очень повезло, поскольку обычно их караваны проходят здесь, по южному краю перешейка. Недаром ведь позже контакты с ними пришлось устанавливать и поддерживать через ольмеков. К океану же дед тогда и не рвался, хоть и был от него в двух днях пути. Ну, пусть в трёх, учитывая бездорожье. За хиной была его экспедиция, вот этой панамской, поскольку не было у них тогда вообще никакой, и её дед добыл, а на контакт с чавинцами и не замахивался и если бы случайно их не встретил, то и не заморачивался бы по этому поводу. Другие тогда были масштабы деятельности, а по ним — и круг важнейших задач. Отец в операции против юкатанского Сероса участвовал, будучи центурионом, да с ольмеками потом связи углублял, будучи уже генерал-гауляйтером Антилии, и колонизация Панамы при нём началась, но сам он в ней побывать так и не сподобился. А он, Велтур, служит на этом тихоокеанском берегу, в этом смысле переплюнув и отца, и деда. Да, это их ещё замысел. Дед впервые задумал, но руки не дошли, у отца дошли руки, но не дошли ноги, а дошли и руки, и ноги — у него.

Да и кому ещё было к этому стремиться, как не ему? Главное-то буржуинство, отцовское, светит Турмсу, старшему брату. На Востоке семья дяди Икера буржуинит, а в Южной Африке — дяди Ремда. Ему только Мезоамерика и напрашивалась. В перспективе же что в ней важнее вот этого межокеанского транзита? Да, судоверфь пока строит только рыбацкие лодки и баркасы, и пока не достроена нормальная дорога, здесь не замахнёшься на большее. Разве привезёшь сюда те же движки и листовую морскую латунь на вьючных ишаках? Но на ближайшие морские задачи хватает пока и баркасов. Хоть они и без пушек, которые на ишаках по караванной тропе хрен доставишь, здесь дикари не строят никаких каменных крепостей, так что миномётов, пружинных катапульт с гранатами и пулемётов вполне достаточно. Тем более, что у местного племени земля куплена честно, и оно не в претензии, а соседнее с ним племя на юго-западе научено хорошим манерам ещё четыре года назад. На тот момент здесь не было ещё ни миномётов, ни станковых пулемётов, но ручных пулемётов и катапульт хватило за глаза. Вот нехрен было полинезийцев обижать.

Полинезийцы на южном берегу Панамы оказались полной неожиданностью. А точнее — следы их присутствия в виде кокосовых пальм. Местные сказали, что давно уже они здесь растут, и получается, что ещё дед Максим был в трёх днях пути от обзаведения собственными кокосами, о чём абсолютно не подозревал. На полинезийцев эта панамская кокосовая пальма намекала прозрачно, но по словам местных гойкомитичей чужие люди из-за океана давно не появлялись. Да, приплыли когда-то на каких-то странных лодках с циновками на жердях, пробовали поселиться на берегу, но предки их выгнали взашей, и с тех пор они больше не появлялись. Ну, раз так, то жаль, но на нет и суда нет, спасибо им и за кокосовые пальмы, которые не нужно теперь привозить в виде рассады, сажать и ждать, пока они заплодоносят. Появления же их вновь никто не ожидал. И совсем иначе вышло бы их знакомство с Мезоамерикой, не промажь они мимо турдетанского поселения.

Велтур тогда как раз недавно принял должность префекта у предшественника, и в мыслях не держа воевать с туземцами, но тут — ага, сюрприз. Патрульный баркас в море перехватил не характерную для местных лодку с балансиром и парусом из циновки, явно удиравшую от берега. Местного языка люди в ней не знали, да и сами не были похожи на местных. Задержав явно чужеземное плавсредство до выяснения, кто такие и что делают в здешних водах, командир баркаса привёл его в гавань. Ни речи, ни жестикуляции чужаков никто не понял, а вели они себя явно неадекватно, продолжая кричать и жестикулировать даже тогда, когда поняли, что убивать их или причинять им какой другой вред никто и не собирается. Во избежание эксцессов пришлось взять их под стражу и поместить в кутузку, в которой с ними, впрочем, обращались уж всяко не как с преступниками. Толку от самих арестованных добиться было нереально из-за языкового барьера, но радиосвязь и авиация — великое дело. В тот же день о случившемся знали в Оссонобе Панамской, на следующий день поступил запрос из Тарквинеи о подробностях вроде внешнего вида задержанных, их оружия и лодки, о луке переспросили с просьбой подтвердить или опровергнуть, вопросы о внешнем виде людей задали дополнительные. А потом пришёл приказ задержанных не отпускать, но обращаться с ними хорошо. Ещё через день из Тарквинеи поступил приказ подготовиться к приёму переводчика, который уже в пути.

Выдернутый с мадагаскарской базы на Нуси-Бе в авральном темпе и без каких бы то ни было пояснений центурион Реботонов понятия не имел, нахрена именно он вдруг кому-то понадобился чуть ли не на противоположном конце шарика, но стойко вынес все тяготы экстренного перелёта на дирижаблях с четырьмя пересадками. А прибыв на место и не поняв смысла полученного задания, дисциплинированно попытался его выполнить и сам был немало ошарашен, когда ему неожиданно каким-то чудом удалось объясниться с задержанными в Панаме полинезийцами. С пятого на десятое, то и дело переспрашивая и поясняя слова жестами, но — удалось. Естественно, спасти их соплеменников, схваченных юго-западным племенем, было уже нельзя, а можно было только проучить его за убитых и съеденных не по делу чужеземцев. Спасшиеся мужик, две бабы и два пацана под конвоем баркаса отплыли домой, оставив им девку-подростка в качестве будущей переводчицы.

А префект Максимов и центурион Реботонов, поговорив меж собой и вычислив причину чуда, долго смеялись. А кто сказал, что смекалку должны проявлять одни только исполнители? Каковы исполнители, таково ведь и командование. Начальство разобралось по всем мелким подробностям, что полинезийцы — не классические малайские, а беглецы от классических, относящиеся к протомалайской волне. А у нас такие же протомалайцы на Мадагаскаре водятся, а на Нуси-Бе проходит службу и характеризуется положительно один центурион, сын протомалайки Паримы, вывезенной ещё дедом Максимом в Южную Африку и вышедшей там замуж за хорошего турдетанского парня Реботона, изучившего и язык жены для службы переводчиком. И их дети, естественно, свободно владеют языками обоих родителей. Да, мадагаскарский протомалайский был, конечно, не совсем таким, как тихоокеанский, но где было взять тихоокеанского протомалайца, свободно говорящего и по-турдетански? Мадагаскарские же имелись, и лучше всего подходил под задачу некий центурион Реботонов. Не без труда, но ведь справился же? А теперь уже и тихоокеанская без пяти минут переводчица своя в Панаме имеется. Вот изучит турдетанский язык сама и поможет преодолеть языковый барьер. Как с матерью Реботонова было, так и с ней будет, только гораздо лучше, потому как не одними только жестами с её роднёй объяснялись.

Когда после этого по служебной линии поступило указание проработать вопрос о приобретении Жемчужных островов у владевшего ими племени на востоке, а запрос о нужных на это средствах пришёл по семейной линии от отца, это Велтура уже не удивило. Он и сам ломал голову над тем, с чего это вдруг на самом верху такое значение придали этим полинезийцам, что экстренными авиарейсами переводчика к ним через два материка и океан перебросили. Обратно Реботонова самыми обычными оказиями перебрасывали на Мадагаскар, которых и день приходилось ждать, и два, и три. Нет, на командировочные и на обратный путь не поскупились, прозрачным был и намёк на скорое поощрение, а уж о влиянии этой командировки на послужной список центурион вполне догадывался и сам. В обиде Реботонов уж точно не был, но по степени спешки туда и назад контраст выглядел разительнейшим, удивившим обоих. Но теперь для Велтура всё встало на свои места. Дед и отец всегда умели совместить интересы всего турдетанского сообщества с семейными и корпоративными. Аналогия с сейшельским предприятием напрашивалась тут сама собой, и два плюс два складывались элементарно.

Об устройстве и работе сейшельской фермы по выращиванию редкого и особо ценного чёрного жемчуга рассказывал дядя Ремд, в своё время сам же её организовавший. Это было совместное предприятие четырёх семейств, заведённое заодно с колонизацией Сейшел как базы подскока к Цейлону. Тарквиниям — означенная база на самом большом острове Маэ, обеспечивающая сверхдоходный Индийский торговый маршрут, колонистам — дополнительные земли для расселения на нём же и на некоторых других островах, для холостых — невесты из Индии, а для многих — ещё и работа поинтереснее крестьянской. Отобранным на Мальдивах островитянам-дравидам, нужным сообществу в перспективе, но вот сей секунд не востребованным — множество коралловых островов архипелага, ну а для четырёх семей отцов-основателей — скромненькие по размерам латифундии на двух небольших островах — Праслине и Курайсе, как раз на берегах пролива между ними. Ну а в нём-то и обнаружился потом как бы невзначай драгоценный чёрный жемчуг — ага, по совершенно случайному совпадению, и пусть будет стыдно всякому, кто подумает иное.

А служивший как раз здесь центурион Вириат Сергов, сын Тирса, младшего на пару лет выпуска из Корпуса, и тоже из причастной к сейшельскому предприятию семьи, считает, что местный южнопанамский жемчуг — ну, не сейшельский, конечно, но вполне на уровне знаменитого в Луже тапробанского, то бишь цейлонского. И тоже с заметным процентом цветного. Стоило ли после этого удивляться отцовской просьбе не торговаться особо с вождём восточного племени из-за островов, а решать вопрос с ними поскорее? О том, что на сейшельской ферме ведётся отбор квалифицированных кадров для перевода в Панаму, прозвучало как бы между прочим, но с намёком для понимающих. Полинезийцы появились три года назад. На сей раз со всеми племенами побережья было оговорено, что если чужаки из-за океана не выкажут явных враждебных намерений, местным самим тоже их не обижать, а направлять к турдетанскому поселению. Девчонка-переводчица владела турдетанским ещё с трудом, но для переговоров этого хватило. А вопрос с островами хоть и не был ещё решён окончательно, шёл к этому уверенно, и у вождя восточного племени особых возражений против поселения на них полинезийцев не возникло. Юго-восточные соседи бывших хозяев архипелага не сразу поняли, что вновь прибывшие чужаки на этих островах не сами по себе, а под защитой турдетан, но им это разъяснили тем же способом, что и западному племени годом раньше. А два года назад прибыли и кадры с Сейшел.

О быстром развитии этого дела говорить не приходится. Оно и на Сейшелах не скакало семимильными шагами. Во-первых, непросто это, а во-вторых, кому нужен обвал цен на жемчуг? Уж точно не тем, кто намерен зарабатывать на его продаже. А покупатели греко-римской Лужи и так покупают его столько, сколько в состоянии оплатить. Платят же нынешние цены? Ну так пускай платят их и впредь, у них это неплохо получается. Не надо намного больше жемчуга на экспорт выдавать, это прибыль от него не увеличит, а надо намного снизить его себестоимость, а заодно и условия труда работников улучшить. Полинезийские ныряльщики не сразу поняли смысла нововведений в привычную работу, но когда поняли наконец, их реакция не отличалась от реакции индийских коллег. Кто же против хорошего-то возражать станет?

Но главный смысл затеи не только и не столько в южнопанамском жемчуге. Он не будет лишним, но не только для этого нужны в Панаме полинезийцы. Это — так, заодно, раз уж они нарисовались, и их ныряльщики ничем не хуже цейлонских и мальдивских. Из Индийского океана какой смысл их аж в Панаму везти, когда местные появились? Вообще же дед и отец на гораздо большее замахнуться со временем хотят — на морской торговый маршрут через Тихий океан. Сейчас, конечно, говорить об этом смешно, и когда пару лет назад в отпуске дома отец озвучил ему суть замысла, Велтур выпал в осадок. Но дорога к тихоокеанскому побережью строится, а на запряжённых волами телегах можно перевезти многократно больше, чем перевозится сейчас караванами ишаков. Будет готова дорога — и портовый город будет развиваться быстрее, и мощи производственные возрастут, и тогда местная судоверфь сможет осилить суда и посерьёзнее нынешних баркасов.

В ТОЙ истории дедовского мира трудности традиционного морского маршрута в Индию в обход Африки были таковы, что уже на второй десяток лет после его открытия испанцы начали искать альтернативу ему, что и привело к экспедиции Магеллана. Пролив его имени оказался на таком удалении от теоретической прямой, что открытый им путь в обход Южной Америки такой альтернативой стать не мог, что и было признано самими же участниками его экспедиции, вернувшимися в Испанию традиционным путём, то бишь совершившими кругосветное путешествие. Но открытые экспедицией Филиппины были в испанской зоне раздела мира с Португалией, а Китай и Молуккские острова оказались от них в двух шагах. Ну, по сравнению с удалённостью от Испании самих Филиппин. Китай — это шёлк и фарфор, Моллукские острова — пряности. Ну как тут было не раскатать губу на такую шикарную базу подскока к таким вкусностям? Но экспедиции Магеллана на это не хватило силёнок, а новую экспедицию в обход Африки посылать — это и до Индии-то путь неблизкий и непростой, а ведь и от неё ещё поди доберись до тех Филиппин. Так и не сподобилась на такую авантюру испанская корона, зато сподобился Кортес в Мексике. Не на завоевание, конечно, а на разведку маршрута. И оказалось, что маршрут к Филиппинам через Тихий океан из Мексики ближе и удобнее, чем через Атлантику и Индийский океан из самой Испании. Из Мексики в итоге и завоёвывались Филиппины, и все морские связи с ними осуществлялись, а их губернатор подчинялся вице-королю Новой Испании. Такая уж выходила логистика, что удобнее это оказалось, чем подчинять Филиппины напрямую королю в метрополии. Кое в чём они и сами по себе были ценны — испанская Ост-Индия, в чём-то и саму Индию худо-бедно заменяющая, но прежде всего — перевалочная база для поставок товаров из Китая и Молуккских островов в Мексику и через неё в Испанию.

По шёлку, например, Китай давно уже не был монополистом. Везде выращивали шелковицу и тутового шелкопряда, где позволял климат. Испания своё шелководство ещё от мавров унаследовала — и свой шёлк имелся, и импортный от соседей по Луже. Но всех потребностей этим было не перекрыть даже в метрополии, и даже туда транзит шёлка из Китая через Филиппины и Мексику вполне себя оправдывал, а что о Мексике говорить? Там благородные доны тоже при драгметаллах, но шёлк дешевле в Китае закупить и через Филиппины доставить, чем из метрополии через Атлантику. И в результате закурсировали через Тихий океан манильские галеоны филиппинской постройки аналогично гаванским Золотой и Серебряной армад в Атлантике. Так было в ТОЙ истории. А турдетаны здесь и сейчас разве не в аналогичном положении? Давно уже добыта китайская белая шелковица, и её плантации растут и на Мадагаскаре, и в Антилии. Но сколько их сейчас у турдетан по сравнению с китайскими? Мизер. Это червяк размножится быстро, а деревья с листьями для его прокорма растут медленно. И с чёрвём шелковичным вопрос решается, благо на юге Китая бардак, в котором что угодно добыть и вывезти можно, и прялка Дженни под шёлковую нить отлажена, и ткацкий станок под шёлковую пряжу, но коконы-то в нужном количестве где брать? Без китайского импорта долго ещё будет негде.

Аналогична ситуёвина и с логистикой. В обход Африки до Китая как-то особо не наплаваешься, магеллановым маршрутом в обход Южной Америки тем более, но через Панаму канал не осилить, зато караванный путь короткий и удобный, а уж тихоокеанскую флотилию можно хоть в Панаме построить, хоть в обход Южной Америки из Атлантики перегнать. Один раз — это же не всё время, можно и потерпеть. База тоже на Филиппинах напрашивается, как и в ТОЙ истории. Они малайцами населены, и нужны переводчики на малайский язык. Вот ими и послужат полинезийцы. Да, языки у них разные, но с пятого на десятое кое-как объяснятся, и для начала этого хватит, а там уж и малайские переводчики появятся. Вот в этом главный смысл обзаведения своими панамскими полинезийцами, а в выращивании жемчуга — ну, не всем же переводчиками быть, кто-то пусть поработает и по специальности. Тем более, что не лишним будет и жемчуг. С Востоком ведь в чём засада? Нечего ему особо предложить Западу окромя драгметаллов. Но в Китае ценится и жемчуг. Это речной жемчужницы на заливных рисовых полях в нём полно, а морской жемчуг там редок и дорог. Для царедворца хорошую морскую жемчужину от императора получить в награду за службу достойным и престижным считается. Даже обычную белую, а цветной жемчуг там ещё дефицитнее, чем в Луже. Вот туда и просится панамский цветной жемчуг вместо Лужи, которой платить за него нечем. Можно и чавинцам предложить. Покупают же у панамских чингачгуков? Но сколько им те чингачгуки предложат? В ТОЙ истории инки и от амазонского речного жемчуга балдели, а как их предшественникам морской?

Шёлк же в самом Китае даже в сравнении с Индией смехотворно дешёв. Зато в Луже и два веса золота за него платят, и три. Молодцы цивилизаторы, так держать — знамя в руки и барабан на шею, как выражается дед. Нам как раз зарабатывать на ком-то надо на собственное развитие, и если не на вас, дикарях античных, то на ком тогда? Метрополию приходится, к сожалению, на таких же ценах из-за этого держать, но там кому-то что-то и подарить можно от заокеанских щедрот. А для своих людей в благополучных заокеанских странах — ну куда, спрашивается, такие античные цены? У нас ведь не античный ампир, а псевдоантичный, и должна же между ними быть какая-то разница в нашу пользу, верно? На античном мире зарабатываем, свой псевдоантичный развиваем — ага, международное разделение труда называется, кто понимает. Каждому — своё.

Нефрит ещё в Китае ценится, но не с таким фанатизмом, как у ольмеков и майя. Готовые изделия дороги, поскольку при ажурной обработке высок риск запороть изделие, сам же необработанный материал вывозить смысл имеет. Даже маленькими кусочками — у ольмеков и бусины из него сокровищем считаются. За сколько его килограммов главнюки ольмеков с удовольствием родину продадут? Особенно нынешние, сильно обнищавшие по сравнению со временами расцвета их предков. Придёт время и для экспансии в Мексику, и чем больше удастся честно купить у её коррупционеров, тем меньше придётся воевать с теми её урря-патриотами, с главнюками которых не удастся сойтись в цене.

А вообще — интересно получается. Дед в Панаму совался, лишь на отдалённое светлое будущее ей интересуясь чисто теоретически, а реально ему только хина и была из неё нужна, дабы защитить от малярии будущие африканские и индийские экспедиции. И Бразил ведь нужен был для чего? Для них же, собственно. Но вот, освоили это индийское направление, и где теперь вывезенная оттуда полезная растительность выращивается? Да в Америке же в основном. Ещё не в том количестве, в котором нужно, но тенденция ведь понятна? Америка служила Востоку для того, чтобы Восток послужил Америке. Жаль, что не всё так захапать удаётся. Минеральные ресурсы, например, не размножаются. Чавин тот же самый завоёвывать — ну его на хрен, как и Китай, но торговля с ним не помешает. Полиметаллы, медь, драгметаллы, в дальней перспективе и фосфориты интересны будут. Но всё это есть и в других местах, не настолько труднодоступных, как Анды. Досаднее же всего ситуёвина с селитрой. Электроразрядами окислы азота получать из воздуха можно везде, где гидроэнергоресурсов достаточно, но много ли селитры получишь при реально доступных электрогенераторных мощах таким манером? Разве сравнишь это с халявными природными месторождениями?

А с ними — печально. Нет, гуана-то летучих мышей в пещерах набрать можно, но сколько его там наберёшь? Из настоящих же — мавританскую селитру через Атлантику возить приходится. Панама — не Цейлон, своя селитра — только пещерная. Поэтому вольно или невольно на чилийскую облизываться начинаешь. Хрен с ней, что она натриевая, в тех пещерах вообще кальциевая преобладает, ну так и какие проблемы? Поташ из золы на что существует? Не это хреново, а то, что далеко она, южнее того Чавина, да ещё и в пустыне. Даже воду для землекопов возить туда придётся. Одно только утешение — всё-таки не так далеко, как тот Чилоэ, на котором нормальный картофан. Вот туда — в натуре в обход всей Южной Америки попасть и ближе, и удобнее. Не оттого ли и дед с отцом рассматривают и вариант перегона в Тихий океан готовых судов из Атлантики? Ага, с заходом на Чилоэ.

Самый быстрый способ нормальный картофан оттуда заполучить, если чавинцы туда не доберутся, и придётся самим. С севера, то бишь от Панамы, раньше уж точно хрен выйдет, потому как банально не на чем. Остаётся надеяться на лучшее — что чавинцы или сами всё-же сподобятся туда добраться, или южных соседей на это как-то подрядят. Если предложить им по стальному ножу или пускай даже и по жемчужине за каждый всхожий клубень правильного чилийского сорта, то ведь это же один хрен многократно дешевле и быстрее собственной экспедиции к югу материка, который сам по себе турдетанам на хрен не нужен? По крайней мере — в ближайшую пару-тройку столетий. Картофаном только с нами своим правильным поделитесь, и больше ни хрена нам от вас не надо, наслаждайтесь себе своей дикарской свободой и дальше, сколько влезет.

С селитрой этой чилийской таким же манером, к сожалению, хрен получится. И копать её придётся постоянно, и дикарей местных хрен на это дело подрядишь, поскольку Атакама там, самая безводная из пустынь, и хрен там кто живёт. Без воды, как выражается дед — и не туды, и не сюды. Так-то — копай её там, сколько хочешь, бесхозная она, и хрен кто слово скажет, потому как некому. Но ведь потому и некому, что хрен тебя знает, где ты воду там возьмёшь для питья и прочих надобностей. Если сумеешь этот вопрос решить — молодец, и селитра — твоя. А это что значит? Правильно, придётся опреснением морской воды заморачиваться. Опреснители-то солнечные и морские давно есть металлические, и для Горгад керамические, и технология их давно известна, но понадобится ведь их там до хрена, и дело это получается слишком громоздким, чтобы его осилил частный подрядчик. А значит, вот она, ещё одна централизованная заморочка. Ближе и доступнее, примерно на юге территории чавинцев, есть острова Бальестас с их многометровыми слежавшимися и закаменевшими пластами птичьего гуано, из которого тоже можно добыть селитру, но во времена инков в ТОЙ истории они были в казённой собственности и охранялись, и хотя до тех инков ещё далеко, где гарантия, что и у их предшественников не то же самое?

Хотя, опять же, вопрос в цене. Если и используют уже чавинцы то гуано, то ещё далеко не в инкских масштабах, а значит, и ценят его не так, потому как до хренища его в их понимании по их меркам и потребностям. Если что-то нужное им за него предложить, так сами наломают, сложат в мешки и с удовольствием сменяют. Киркомотыги стальные, которыми то гуано ломать уж всяко ловчее, чем каменными, нужны? Да, это очень много гуана будет стоить, но мы ваши трудности понимаем и можем выделить вам их в кредит — ага, как раз ими его и отработаете быстрее и легче.

Тут, конечно, и от принятых в их социуме порядков многое зависит. Человек работает усердно за обещанную ему хорошую, нужную и полезную вещь только тогда, когда он уверен, что она достанется именно ему, в крайнем случае — его отцу, то бишь семье. А если он в этом не уверен и имеет веские основания для сомнений, то ради чего ему тогда горбатиться? Если староста общины отберёт, который ему не отец и даже не дядя, то хрен ему, а не усердный труд за эту стальную киркомотыгу. Раз ему достанется, пусть сам тогда за неё и вгрёбывает. На гуанчах канарских эта закономерность замечена чётко. В своей традиционной общине гуанч, если он молод и не знатен, хорошие вещи у испанцев заработать не стремится. Не по чину ему ими владеть, пока у более достойных ещё лучших нет, а значит, один хрен у него их отберут. Но если выдернуть его из родной общины, да в турдетанскую поместить подальше от родной, так буквально преображается.

В той или иной степени это для всех дикарей характерно, отчего и приобщить их к цивилизации крайне тяжело. Только через ассимиляцию среди турдетан отдельных подходящих малыми порциями, а ещё лучше — вообще по одному. Так это даже если у их социума государственности как таковой нет, а если уже хоть какое-то её подобие есть, то задача ещё труднее. Там уже не только на общинном уровне перераспределение хороших вещей идёт, а и от общин к верхушке. В таком социуме даже общинному главнюку очень хороших вещей не нужно, потому как есть главнюки и повыше его, и подостойнее владеть редкостным ништяком. Особенно, если социум живёт в каменном веке. Это для испанца стальная киркомотыга — просто инструмент для тяжёлых земляных работ, а для чавинцев тех же самых чем это не боевое оружие? И шлем кожаный пробьёт, и щит, эдакая секира и заодно клевец. И если у чавинцев есть государственность, то не задержатся киркомотыги у их крестьян, а быстро перейдут к главнюкам и их воякам в качестве элитного оружия. И едва ли крестьяне получат за них от главнюков достойную компенсацию. Ну так какой им тогда смысл за них горбатиться? Чтобы заставили продолжать горбатиться за всё новые и новые, которые точно так же будут отбирать, пока всё войско ими не вооружат? А им это на кой хрен сдалось? Не в лени ихней тут основная проблема и не в дури, а в отсутствии реального стимула, не замеченном или не понятом незадачливыми цивилизаторами.

Чавинцев этих — хрен их знает. Вроде бы, не первое уже десятилетие торговля с их купцами ведётся, и вроде бы, не делают они очень уж великой тайны из образа жизни своих соплеменников, но каков их социум на самом деле, непонятно до сих пор. Купит их торгаш хороший стальной нож в чехле, повесит на пояс, и видно по нему, что доволен он приобретением, но на следующий год прибывает снова без него, пользуясь каменным. И хрен его знает, то ли перепродал он тот стальной у себя в Андах с хорошим барышом, то ли был вынужден подарить его такой важной шишке, которой никак не мог отказать. Хоть и говорят они, будто бы большой разницы между людьми у их народа нет, а каждый занят своим делом, и все в равной мере служат Солнцу и Великому Ягуару, но какой смысл они на самом деле вкладывают в эти понятия? Дед говорил, что сибонеи Больших Антил, как и дикари Малых, даже ольмеки и майя — это пусть и другие народы с другими обычаями, но одного с людьми Старого Света мира — в чём-то согласны друг с другом, в чём-то нет, но понять друг друга в состоянии, Анды же — это как другая планета. В ТОЙ истории инки смогли хоть как-то объяснить испанцам своё традиционное мировоззрение только тогда, когда обыспанились сами и усвоили испанское. До того не было у них взаимопонимания, хоть и был давно уже преодолён языковый барьер. Чавинцы — тоже андцы, и вероятность того, что инкский сдвиг по фазе у их народа уже вполне присутствует, достаточно велика.

С местными панамскими гойкомитичами в этом плане на порядок проще. Тебе не всё нравится в них, им не всё нравится в тебе, но можно объяснить друг другу причины и смысл различий и понять при этом друг друга. Если дикарь примитивен — это вовсе ещё не значит, что он дурак. Просто образ жизни у него другой, а от него пляшет и логика его рассуждений. Сибонеи вон, кто не служит в турдетанских войсках и стального оружия не имеет, давно уже из твёрдого дерева типа бакаута или сапоты аналогами обзавелись, так ладно ещё кубинские рядом с Тарквинеей, это идея деда была, когда слишком мало ещё было там производственных мощей, но и ямайские, с которыми отец уже контачил, тоже сходу ситуёвину просекли. Поняв, что на всех испанского оружия им не купить, их вождь запросил стальной инструмент — топоры, ножи, да ножовочные пилы по металлу, которым его оружейники сами перевооружили племя аналогами из твёрдого дерева. Ну так и здесь с местными гуайями — то же самое. Тесаки из местных бакаута и сапоты знали в принципе и без турдетан, но мало кто их имел, потому как сделать такой каменным топором — труд реально каторжный. Но присмотревшись и приценившись к испанским железякам, и эти тоже фишку просекли быстро, первым делом приобретя испанский инструмент и сделав с его помощью деревянные аналоги. И тоже, как и сибонеи, принялись тиражировать не те свои традиционные тесаки, а замахнулись сразу на мечи турдетанского армейского типа. Вождь оценил удобство подаренного ему солдатского меча и принял правильное решение.

А Зилар, двоюродный брат, рассказывал, что и на Цейлоне местные аналогично поступают. Яккхи-то тамошние во внутренних районах тоже практически в каменном веке живут из-за катастрофической нехватки железа, а синхалы продают его мизер и говённого качества, турдетанские же поставки прежде всего для своих колониальных туземцев идут, и для горных яккхов мало что остаётся. Ну так ракшасы, мудрецы ихние, тоже въехали в расклад сходу — испанским оружием отборных бойцов вооружают, а для всех остальных тоже делают аналоги из местного твёрдого дерева приобретённым у турдетан стальным инструментом. В общем, у нормальных людей, выходит, мозги везде одинаково устроены и в схожих обстоятельствах соображают схожим образом.

Хотя некоторая разница, конечно, один хрен есть. Образ жизни и культура этих панамских гуайями отдалённо напоминает таковые у ольмеков и майя, как они выглядят по рассказам отца. Ольмеки в глубоком упадке, но когда-то имели довольно развитую по американским меркам цивилизацию. Юкатанские майя до неё ещё не доросли, насколько отец мог судить по их приморскому Серосу, но где-то на пути к ней. В остальном же оба народа родственные и со схожими мозговыми тараканами. Главный сдвиг по фазе — это их пятидесятидвухлетний цикл летосчисления — так называемый Священный круг, окончание которого всякий раз повергает их в страх перед весьма вероятным по их мнению концом света. И тогда они рьяно и героически спасают мир от катастрофы, ублажая своих богов шествиями, молебствиями и щедрыми жертвоприношениями. В том числе, естественно, и человеческими. Они и в течение-то цикла человечиной богов потчуют время от времени, но под конец, когда страх особенно велик, кормят богов до отвала, и если не хватает для этого пленных чужаков, тащат к жертвенным алтарям и своих — ага, исключительно ради спасения мира от связанных с божественным гневом бедствий.

А поскольку и пути богов неисповедимы, и никогда нет полной уверенности в том, что и на сей раз они задобрены и свой гнев на землю не обрушат, то в конце каждого Священного круга ольмеки и майя реально готовятся к концу света, либо жертвуя богам, либо сжигая или зарывая в землю все свои накопленные за пятьдесят два года богатства. Ну и вот как тут их социуму нажить достаток и зажить благополучно при такой религии? При этом благом они свою расточительность и человеческие жертвоприношения вовсе не считают, считают их злом, но необходимым, дабы спасти мир. То бишь, если вынести за скобки ихний религиозный катастрофизм головного мозга, то в остальном ольмеки и майя вполне вменяемы и адекватны. Контрольная группа из вывезенных на Кубу и вжившихся в турдетанский социум Тарквинеи демонстрирует это наглядно.

Общее же правило в Мезоамерике таково, что чем цивилизованнее племя, тем засраннее у его людей мозги всей этой требующей человеческих жертв религиозной идеей спасения мира. В центральной Мексике — ну, со слов ольмеков, конечно, которых никто из турдетан пока ещё не проверил — вообще с этим беспредел творится, от которого ольмеки сами в осадок выпадают. Говорят, вплоть до войн между родственными племенами только ради захвата пленников на жертвенный алтарь. Типа, зря вы на нас косо смотрите. Это не мы по этой части с ума посходили, а вон те, которые за горами на западе, а мы меру знаем и не губим людей больше, чем нужно, чтобы боги не слишком серчали. У сибонеев только Чаны на западе Кубы этой хренью заморочены, да и те гораздо умереннее ольмеков с майя — не своя племенная традиция, а предшественников. Соблюдают её, но без фанатизма.

Гуайями же эти панамские — примерно средний уровень между теми и этими. И не фанаты вроде ольмеков, и не похренисты вроде сибонеев, а как раз где-то в чём-то как те Чаны. Ну, с поправкой на племенные отличия и на то, что не теократический анклав у них, а нормальный полудикарский социум. Культура явно сродни ольмекской, но гораздо примитивнее — ни каменных городов, ни капитальных культовых центров у них нет. Если верить их преданиям, то когда-то страшно давно было у их далёких предков что-то такое, но боги разгневались и опустили их ниже плинтуса, и с тех пор они живут так, как сейчас, без цивилизационного выпендрёжа. Подробностей даже у жрецов ихних не выяснишь, то ли тайна для не посвящённых, то ли сами толком не знают, так что хрен знает даже, о чём эти предания — то ли о допотопной працивилизации, то ли о не столь давней катастрофе местных масштабов. Так или иначе, живут посёлками, мало отличающимися от деревень тех же ольмеков, но без их городов и храмовых комплексов. В каждом посёлке свой храм — такая же хижина, как и жилые, только на пирамидальной земляной насыпи высотой в человеческий рост или немного выше — ага, не скажешь, что традиция мезоамериканская не соблюдена, всё как положено, просто каково поселение, таков и храм.

Он, конечно, тоже не просто так у них, лишь бы был. Пару-тройку раз за год и гуайями могут по какому-то особому случаю принести в жертву богам пленного чужака или своего преступника. Но у них это именно к особым случаям приурочено, а не к датам календаря, да и цикл этот пятидесятидвухлетний, Священный круг который, отсутствует. Если ольмеков с майя за цивилизацию местную считать, то Панама — дальняя варварская периферия, скрупулёзным подражанием той цивилизации не замороченная. Не успели до этого дорасти. Ну, оно и к лучшему. Меньше засраны этим мозги, и легче будет в другую цивилизацию их втянуть, поприличнее этих мезоамериканских.

Конечно, и эти их эпизодические человеческие жертвоприношения искоренять надо со временем, и даже не потому, что безобразие само по себе, а потому, что угостив божество, они причащаются ведь человечиной и сами, устраивая эдакий торжественный каннибальский банкет. То, что хорошо для божества, разве может быть плохо для людей? И вообще, разве лучше будет, если мясо просто пропадёт безо всякой пользы? В логике дикарям хрен откажешь, особенно с учётом их жизненных условий. Домашнего скота у них нет никакого, если прирученной дичи не считать, которой тоже мизер, а дичью этой американская сельва тоже не особенно богата, так что мясом земледельческие племена не сильно избалованы. Есть, конечно, речная и морская рыба, но это немного не то. И чтобы искоренить обычай, хреново совместимый с приличной цивилизацией, надо альтернативу сперва достойную гойкомитичам предложить. Размножится скот, внедрится в их культуру — это уже совсем другой будет расклад. Сибонеи кубинские, кто в испанский образ жизни втянулся и от дефицита мяса не страдает, съесть убитого на войне врага уже не норовят. И здесь с этими гуайями, по всей видимости, будет так же.

Собственно, дело постепенно к этому и идёт. Просто именно здесь, на южном побережье, пока ещё начальная стадия, потому как фронтирное ведь поселение. Нет ещё ни полноценного города, ни образцово-показательного античного хозяйства. Ну, точнее, конечно, псевдоантичного. Чтобы лицевую сторону турдетанской цивилизации увидеть — это в Оссонобу Панамскую на северное побережье перешейка прогуляться надо, и только по ней тогда можно судить, чего со временем ожидать здесь.

А это не ближний свет, это шесть дней пути, если на своих двоих топать, и пока не достроится нормальная дорога от излучины Чагреса, так оно и будет. В смысле, туда-то три дня пути до той излучины, а от неё уже вниз по реке на лодке сплавишься, обратно же против течения грести умаешься, а моторный транспорт не каждый день ходит, и если его не ждать, то как раз вот эти шесть дней пути и выходят. Ещё и раздробленность, конечно, эта межплеменная сказывается. Возле города на северном побережье одно племя обитает, земледельческо-охотничье-рыболовецкое, здесь такое же по образу жизни и родственное, но отдельное, а между ними в районе излучины Чагреса — вообще третье, народ и язык те же, но возделывает только небольшие огороды, да промышляет охотой в сельве, отчего и не может жить нормальной оседлой жизнью. Ну, не могло до прихода турдетан. Теперь-то уже, когда там форт и посёлок, начинают уже и они вокруг него кучковаться, перенимая у турдетан и их хозяйственный уклад, но пока всё это там даже примитивнее, чем здесь. И пункт перевалочный, и моря рядом нет, а доступ к морю и морскому промыслу — всё-таки большое преимущество. И получается, что с турдетанами-то все три племени дружат, меж собой же у них отношения сложнее. Не враги друг другу, но слишком уж частых визитов соседей на своей территории не любят, и без веской причины гойкомитичи свой перешеек не пересекают. Впрочем, слухами земля полнится, мелкие ведь торгаши-коробейники не в счёт и ходят беспрепятственно, так что и здесь туземцы давно уж наслышаны не только от турдетан, но и из независимых источников об Оссонобе Панамской.

Вот там — да, уже цивилизация без балды. Водопровод, канализация, инсулы со всеми удобствами, регулярное транспортное сообщение с Тарквинеей, а ремонтные мощи постепенно развёртываются в полноценные производственные. Народная школа уже два первых класса набирает, охватывая и городскую детвору, и из семей окрестных туземцев, вторая открылась на другом конце города, пока набирает один класс, но уже действует и русская семилетка с преподами из выпускников Корпуса. Нерия, законная супружница, с детьми там на хозяйстве, потому как младший как раз в первый класс пошёл, а с ним тут вместо неё Мелита, наложница. Рокирнутся с ней, когда Нерия на каникулы сюда школоту привезёт — у мелюзги фронтирная психология в подкорке прописана. И там-то на досуге с компанией в индейцев поиграть норовят, благо добрая половина компании метисы, а уж здесь с местной детворой — тем более. Здесь пока только одна народная школа, в третьем классе всего десяток учеников, во втором полтора, в первом — два, так что имеются братья по разуму. Ну, в совсем уж дикую сельву далеко забираться школоте никто, конечно, не позволит, но банановые плантации, как и масличные, уже и здесь есть. Если в войну надо поиграть, то тоже за имитатор сельвы вполне сойдёт. А в настоящую — ага, турпоходы для полноценного ознакомления с природой родного края.

С обществом культурным здесь проблема, конечно, имеется. Где его возьмёшь на фронтире? Одна когорта гарнизон составляет — шесть центурий, а значит, шесть семей центурионов, из которых только четыре с полноценным образованием Корпуса. Вокруг них кучкуются семьи с образованием народной школы, уровень которого просто удручает, а у семей местной племенной верхушки нет и его — так, нахватались поверхностно. У баб ихних интерес редко когда выходит за рамки модных в Оссонобе Панамской побрякушек с тряпками, и этого им достаточно, чтобы на полном серьёзе воображать себя культурной элитой здешнего общества. Ну, какое общество, такая и элита, и с этим пока-что хрен чего поделаешь. Следующее поколение уже подаёт надежды на лучшее, но до его взросления и реального влияния на местный социум — ещё долгие годы. И в Оссонобе Панамской тоже поначалу было примерно так же, и в самой Тарквинее — лиха беда начало.

Даже метисы и сибонеи с Кубы с образованием народной школы цивилизаторы ещё те. Был большой и богатый город, почти как Тарквинея, но в нём был глупый вождь, который возглавил глупую толпу и поссорился и со своими лучшими соплеменниками, и с другим очень сильным городом, случилась война, и глупцы её проиграли, сгубив вместе с собой и свой город — вот и всё, что поняли даже их жёны из рассказа его Мелиты о гибели её родного Коринфа. Но хотя бы уж интересуются событиями в мире — и на том спасибо.

Хвала богам, время на спокойное развитие есть. Эпидемии сюда не проникают, и до окончания строительства дороги их риск невелик. Центральная Мексика далеко, и на пути оттуда ольмеки с майя. Сами же они здесь опасности не представляют. Майя имеют города, в военном отношении эдакие аналоги примитивных греческих полисов на уровне каменного века, и им есть чем заняться у себя — грызутся там между собой город на город из-за спорных пограничных земель. Ольмеки же в глубоком упадке и о далёких военных походах даже не помышляют. Да и в лучшие-то времена больше культурной экспансией занимались, чем военной. Есть версия, что и чавинская культура в Андах без их влияния не обошлась, судя по культу ягуара и некоторым схожим мелочам, но там-то уж говорить о каком-то военном цивилизаторстве просто смешно. Здешние гуайями ничего подобного не припоминают, а ведь мимо них на их узком перешейке волна экспансии уж точно хрен промазала бы. Так что со стороны североамериканского материка опасаться некого.

Анды, конечно, некоторое опасение внушают. Вроде бы, Чавин тоже в упадке, а его осколки не так велики, чтобы всерьёз помышлять об имперском великодержавии. Но в период расцвета он явно составлял единое централизованное государство, стремящееся к экспансии. И в ТОЙ истории деда со товарищи таким же имперством головного мозга и последующие андские цивилизации страдали — и Мочика, и Чиму. Инки же, которым в их имперском строительстве повезло больше всех, замышляли в ТОЙ истории завоевать даже Мезоамерику. Как раз ко времени испанской Конкисты у инков полным ходом готовились войска, припасы и коммуникации для этого грандиозного похода, и только эпидемия оспы сорвала его. Смерть правителя, которой никто не ждал, смута, захват власти наследником по боковой линии, гражданская война — всё это как-то отвлекло их империю от завоевания Мезоамерики, а там уже и Писарро подоспел со своими конкистадорами. Хвала богам, нет там сейчас такой империи, вторжения которой можно было бы опасаться. Но и без того — Анды есть Анды. Что, если слухи о развитой турдетанской цивилизации сподвигнут там какого-нибудь очередного великодержавника спасти от пришельцев из-за моря, а заодно и возвеличить родную Андщину? С них ведь там при ихнем менталитете — станется вполне.

135 г. до нашей эры, Китай, устье Янцзы.

— Порядок! — доложил старший разведгруппы, поднявшись по спущенному для приёма группы трапу на борт "Макрели", — Обошлось без происшествий, — по его взмаху руки на борт ловко взобрались два разведчика, с помощью которых с лодки передали пять небольших лёгких и низких ящиков-лотков.

Приоткрыв крышку одного из лотков, его начальник согласно кивнул — обман тут крайне маловероятен. И не в том дело, что рядом с россыпями мелких яиц шелкопряда к подстилке из тутовых листьев пришпилена булавкой и сама бабочка, белая и толстая. У разных видов шелкопряда яйца выглядят одинаково, а образец бабочки достать нетрудно, поскольку производители, отложив яйца, один хрен вскоре сдохнут и никому больше на хрен не нужны. Но чтобы столько яиц местного дикого шелкопряда собрать — их ещё для этого найти надо, а это геморрой десятикратно больший, чем честно скоммуниздить яйца правильного шелкопряда там же, где и образцы бабочек взяты. Партизанящим на реке и рискующим головами вьетам нет резона терять время на громоздкую подмену заказа.

Он дал отмашку мореманам нести на палубу оплату заказа, а с лодки поднялся на борт пожилой вьет, возглавлявший доставку. Выставленные на палубу ящики длиннее и выше привезённых на лодке, каждый два дюжих моремана подносят, и нелегка их ноша, хоть и приделаны к ней удобные для переноски рукояти. Сняты крючки, открыты крышки у всех — проверяйте, у нас тоже всё честно. В пяти ящиках — мечи принятого у испанских вояк стандартного образца, по двадцать штук в ящике, ровно на полную центурию солдат. Короче, шире и остроконечнее китайских цзяней. Вьет выбрал один, осмотрел, взвесил в руке, сделал пробный взмах — непривычно, зато все одинаковые, освойся сам во владении одним из них, и можешь учить этому всю остальную вооружённую ими сотню. Да, нужны ловкость и навык, чтобы с коротким клинком противостоять длинному, но это как с мечом против копья — кто обучен, тот справится. Зато и прятать короткий меч удобнее от чужих глаз, что для вьетов под китайской властью не менее важно. Очень ценятся у них поэтому старые китайские цзяни, тоже короткие и широкие, но эти привозные — лучше их, гораздо лучше. В трёх ящиках — наконечники для копий, по сотне в каждом. Древки к ним вьеты и сами сделают нужной им длины. И ещё в трёх — наконечники для стрел. Эти — без счёта на количество, они на вес, но пять штук на ладони выглядят абсолютно одинаковыми, и ему, в молодости неплохому лучнику, не нужно объяснять преимущества. Сделай такими же и сами стрелы, тоже одинаковыми, и попадать ими в цель научишься быстрее и легче. У них нет столько лучников, столько хороших луков и столько стрел, сколько у китайцев, и тем важнее для вьетов меткий выстрел.

Убедившись, что всё без обмана, как и договаривались, вьет подошёл к борту и махнул рукой своим. Во второй подошедшей лодке оказались три семьи вьетов. Главный поговорил с переводчиком, и тот пояснил, что это — работники, владеющие ремеслом. Все — оттуда же. Три бабы — по основной части. Одна — сортировщица и обработчица коконов, вторая — размотчица нити, третья — пряха. Их мужья тоже не бесполезны — знают нужную оснастку, и сделать её могут, и починить. Дети — учатся ремеслу родителей и помогают им в том, что им посильно. Привезли бы и ткачиху с семьёй, но её ведь не заказывали, верно?

Намёк был прозрачный — заказывайте, и мы достанем. Не нужна ткачиха? Жаль, но понятно — шёлковой пряжи на юг уходит не меньше, чем готовой ткани, а значит, и там есть кому ткать из неё. Но если понадобится что-то ещё — вы знаете, как и через кого нас найти, и что нам нужно от вас. Разведчики и матросы помогли вьетам сгрузить всё ящики с честно заработанным ими оружием на их лодки, и те отчалили назад к берегу. Некогда долгие беседы вести, это и через посредников можно потом сделать, респектабельных и не торгующих ничем запрещённым в Поднебесной купцов. Контрабандные же сделки лучше побыстрее завершать и разбегаться. По крайней мере, на тех землях и в тех водах, которые подвластны Сыну Неба, китайскому императору У-ди, седьмому в династии Хань. Кого в Поднебесной полно, так это соглядатаев и доносчиков. О прибытии чужеземного судна с юга и контакте с ним кого-то из местных китайским властям донесут. Свяжут это событие с недавним нападением вьетских мятежников на шелководческую ферму в долине выше по течению Янцзы, уже не в Донгвьете или Восточной Оу, если по-китайски, а в самой китайской провинции или нет? Это уж как повезёт, но и без того чем дальше окажешься от места преступления, когда о нём станет известно, тем больше шансов сохранить свою голову на плечах. А ведь лишиться её легко, и это ещё не самое страшное в Поднебесной.

Не стоит задерживаться в здешних водах и "Макрели". Хоть это и не ханьские, а донгвьетские территориальные воды, Восточная Оу вот уже три года, как признала над собой власть Сына Неба, так что формально здесь тоже Хань, и побережье патрулируется китайским флотом. Уйти-то от китайской джонки для быстроходной "Макрели" вовсе не проблема, как и отбиться, с её-то огневой мощью, но что, если увяжется не одна? В море всякое случается, и не все морские суда возвращаются обратно, и не просто так китайские мореманы стараются без нужды от берега не отдаляться. Но военный патруль, если приказ получит, продолжит преследование и мористее, приказ же есть приказ, и что тогда делать с двумя или тремя севшими на хвост имперскими военными джонками? Одна пропавшая в море джонка — ну, бывает, но две или три, действовавшие совместно и преследовавшие по приказу чужеземное судно? Тут уже на море не свалишь. Оно-то конечно, концы в воду, и не пойман — не вор, но это официально, а неофициально все всё будут понимать, и с Хань этот инцидент отношений не улучшит. Так что лучше — ноги в руки, и нас здесь не было, а если кому-то что-то привиделось, так может, это мираж? На море тоже бывают миражи.

А проблемами порча отношений с Хань чревата немалыми. И не в одном только светлом будущем, в котором хрен обойдёшься без прямой торговли с Хань, а значит, и без нормальных отношений с имперской властью, учитывая китайскую сверхцентрализацию. Тут уже и в самое ближайшее время осложнения возможны. Как раз в этом году Намвьет или Нань Юэ, то бишь Южное Юэ, тоже признало вассальную зависимость от Хань. Не от хорошей жизни, конечно. Кто же такую деспотию от хорошей жизни себе на шею усадит? На вьетском Юге выбилось в гегемоны царство Манвьет или Минь Юэ, сперва Донгвьет на севере от себя подмяв и вынудив этим его царька просить защиты у Хань, а теперь и на юго-западе Намвьет попыталось подмять. Видимо, в расчёте на то, что Намвьет, успевший объявить себя империей, добровольно своей независимостью от Хань не поступится. Но у намвьетского царька-императора свои резоны. Реальное-то могущество — совсем не то, что было у основателя государства, и тут уж не до жиру. Чаньань, столица У-ди, где-то далеко на севере, а Манвьет — рядом. Сыну Неба проще ваном его назначить, почтением и данью от него довольствуясь, чем своё прямое правление устанавливать, а Манвьет сожрёт его и не подавится, если за него не заступится Хань. А у турдетан фактория в Фаньюе, столице Намвьета. Мало что изменилось бы при переходе Фаньюя и его окрестностей под власть Манвьета, связи через вьетских купцов и с его царьком имеются, а вот формальная власть Хань и её реальная защита, в которой свежеиспечённый ван Намвьета нуждается, меняет дело в корне. Чтобы у фактории не возникло проблем, не следует собачиться и с Хань.

Так-то исходный расчёт при выборе места для китайской фактории был вполне обоснован. Ещё при Цинь Ши Хуан-ди его военачальник Чжао То завоевал на юге выход к Южно-Китайскому морю с установлением китайского управления, а после падения Цинь отложился и основал собственное государство Намвьет. Не чисто вьетское, как остальные, а китайско-вьетское, да ещё и реально побывавшее в составе империи Цинь. Эта верная в своей основе информация как раз и привела отцов-основателей к ошибке. Информации о реальном распространении шелководства в том раннем Китае у них достоверной не было, а расчёт на то, что Цинь Ши Хуан-ди едва ли упустил бы случай расширить шелководство для увеличения доходов от него, представлялся вполне логичным. Пробейся к югу Китая через индо-малайцев, заведи там факторию, торгуй там и жди удобного случая заполучить и белую шелковицу, и дающего шёлковую нить червяка. И ведь в сути-то расчёта ошибки не было! Цинь Ши Хуан-ди реально собирался завести шелководство и на юге империи, и плантации белой шелковицы в Намвьете уже росли, так что достать в Фаньюе её семена и саженцы труда для турдетанской фактории не составило. А вот с червяком вышел облом, поскольку ошиблись в сроках. Ну не были мелкие подробности вьетского Юга основными в истории древнего Китая, и откуда было знать о них отцам-основателям? Даже почтенная Юлия, их историчка, не была маститым историком, а была всего лишь студенткой. Вышло же так, что при живом Цинь Ши Хуан-ди завезти червяка на юг не успели, не выросли там ещё плантации шелковицы, а после его смерти всем стало как-то не до шелководства.

В восточной деспотии смена её правителя всегда чревата смутой, и чем власть в ней деспотичнее, тем выше цена вопроса и яростнее борьба за власть. А Китай — это всем деспотиям деспотия, куда там до него всяким там индийским царствам и княжествам, не говоря уже о каких-то там эллинистических. Со смертью основателя все его наместники отложились и образовали собственные государства. Кто-то ваном себя объявил, а кто-то и новым Сыном Неба себя возомнил. Претенденты на центральную власть разбирались меж собой, кто из них настоящий Сын Неба, а кто наглый самозванец, ваны укрепляли свою власть в своих царствах и готовились отстаивать её, царьки вьетов на Юге, и до того лишь номинально подвластные Поднебесной, теперь наслаждались полной независимостью, а Чжао То удерживал свою власть над Намвьетом, подавляя выступления вьетской знати и заговоры китайских чинуш, а затем расширял царство, завоёвывая соседей и сколачивая свою китайско-вьетскую южную империю.

От своего шелководства Чжао То, конечно, не отказался бы. Но пока он решал первостепенные вопросы, удобный момент оказался упущенным. Не добравшись до Юга, новая династия Хань сумела объединить Север и восстановить монополию на шёлк. Его уже выращивали в среднем течении Янцзы, но в низовья шелководство ещё на тот момент не проникло. Наверное, можно было организовать операцию по добыче червяка для уже разросшихся плантаций белой шелковицы, но самопровозглашённому императору Юга было не до того. Важнее было железо! Юг богат месторождениями металлов, но у вьетов их металлургия была развита слабо, и все они зависели от импорта железа с Севера. Шёлк же — ну, привозят ведь готовые ткани и пряжу купцы с севера? Да, берут дорого, но Югу есть чем платить за него. Есть и золото, и серебро, в лесах Намвьета ещё не выбиты слоны и носороги, а река Чжуцзян не просто так названа Жемчужной. Вот с железом проблемы — это серьёзно. Лю Бан, основатель династии Хань, продавал его, но Люй-хоу, его вдова и регентша при малолетних наследниках, и сама продавать железо Намвьету отказалась, и торгашам запретила. Типа, раз уж ты заигрался в самостийность и подчиняться Китаю не хочешь, то и хрен тебе, а не китайское железо. Понятно, что товар один хрен потечёт туда, где за него платят и не торгуются, а где запреты, там и контрабанда. Но контрабанда — это капля в море. Нужны были свои металлурги и свои оружейники. От этого зависело само выживание его государства. А шёлк — ну, когда-нибудь дойдёт очередь и до него.

Решив проблему с железом и вооружением своей армии, Чжан То обезопасил свой Намвьет от властолюбия Хань, а после смерти Люй-хоу улучшились и отношения с Лю Хэном, новым Сыном Неба. Высвободившаяся армия позволила завоевать Манвьет, называемый китайцами Минь-Юэ, а затем и Аулак на юго-востоке, выдвинувшись таким манером уже и в Индокитай Но новые земли — это ведь и новые заботы. Долго прожил на свете Чжан То, но всё время у него находились дела поважнее собственного шёлка, да так и не дошли до него руки. Росли и ширились плантации белой шелковицы, вот хоть сейчас листья с них собирай и червяка ими корми, но нет его во всём Намвьете. Императору им озаботиться некогда, а кроме него — некому. Заранее ведь государственной монополией это дело объявлено — ага, в лучших китайских традициях, кто понимает. Самого дела ещё нет, но монополия на него — уже есть. А раз твоя монополия, ты и заморачивайся. Таких дураков, чтобы не для себя, а для чужого большого дяди прибыльным, но опасным делом озаботиться, в восточных деспотиях давно уже днём с огнём не сыскать.

Пробиваются наконец турдетаны через индо-малайцев в Индонезию, находят в ней местных союзников, обзаводятся у них опорными базами, прорываются наконец к югу Китая, то бишь к Намвьету, заводят факторию в Фаньюе — всё сделали в лучшем виде, как и планировали отцы-основатели. Ну да, пришлось и пострелять, а кое-кого и с воздуха для вразумления немножко побомбить, ну так никто ведь и не обещал, что будет легко. Люди все взрослые, на лекциях в Корпусе не спали, на вводных инструктажах — тем более. Все понимали, что свято место пусто не бывает, всё там давным давно схвачено и поделено, и чужие там не ходят. И дать себя бортануть с выгодного посредничества индо-малайцы уж точно не жаждут, как не жаждали этого и южноаравийские бармалеи. Тех тоже пришлось вразумлять, пока не смирились с неизбежным. Но пришлось смириться и тем, и этим. Тут ведь что главное? Меру знать. Для себя достаточный сектор отожми, но оставь и бывшему монополисту что-то, дабы ему было что терять в случае продолжения разногласий между вами. Бармалеи как спекулировали индийскими товарами с птолемеевским Гребиптом, так и продолжают спекулировать. Да, в сильно уменьшившемся объёме, но доходы один хрен немалые, и потерять ещё и их — жалко и страшно. Так же и индо-малайцы в Намвьете. Их оттуда с концами никто не вытуривает и спекулировать шёлком в Индии и на Цейлоне не препятствует. Объёмы — да, уменьшились, поскольку для Запада атланты теперь закупают шёлк сами, но остаётся достаточно, и рисковать этим очень не хочется.

С белой шелковицей — никаких проблем. И на казённых плантациях её полно, и в частных садах. Не монополия. И ягод можно купить сколько угодно, и саженцев, что и было сделано при первой же возможности. Шелк в Фаньюе — как готовая ткань, так и его пряжа — от пяти до семи раз дешевле, чем на Цейлоне, в зависимости от сорта и спроса. И скидки ещё дают неплохие, если оптом берёшь. Жаль, что медь в Намвьете не дефицит и не так высоко ценится, как в Индии, так что нет смысла везти отчеканенные специально для торговли с Востоком медные монеты в треть асса. Зато мальдивские раковины каури стоят на порядок дороже, чем в Индии, а цейлонский жемчуг вообще идёт нарасхват. Это речного жемчуга в Намвьете своего полно, а хороший морской — редок и дорог.

То, что весь шёлк оказался привозным из Хань, то бишь с севера, а своего здесь нет вообще, оказалось неприятным сюрпризом, но сей секунд, пока не выросли ещё свои плантации белой шелковицы, это принципиального значения не имело. Какой смысл того червяка добывать, если кормить его ещё нечем? И на покупном шёлке фактория с лихвой себя оправдывала, и даже найдись червяк в Фаньюе лет, допустим, через десять, нужду в покупном китайском шёлке он один хрен не перекрыл бы ещё многие десятилетия. На то она и дальняя перспектива, в отличие от ближней. А поближе к Хань ещё одну факторию заводить — где людей и суда ещё и на неё взять? Да и смысл в этом какой, если лет через двадцать с небольшим Хань и сама прямо в Фаньюй притопает? Так было в ТОЙ истории мира отцов-основателей, по крайней мере, и какие причины у этой пойти иначе? События в Атлантике важны для Атлантики, но практически никак не влияют на Китай. Не особо пока влияют даже индийские. Нет, вопрос о том, чтобы остановить ханьскую экспансию на вьетский Юг, обмозговывался, но какими силами это делать? Это же не бармалейские царства на юге Аравии, это же ханьский Китай, да ещё и без пяти минут на пике своего имперского могущества! Уже правит им тот самый император У-ди, при котором тот пик и будет достигнут. Сейчас таких сил нет, а когда будут — для вьетского Юга будет поздно.

А если вьетский Юг уже один хрен не спасти, то какой тогда смысл собачиться из-за него с ханьским Китаем? К такому выводу и пришли, проработав вопрос, просчитав логистику и проведя командно-штабные игры на картах. Намвьет, собственно, уже в этом смысле потерян, поскольку его китаизация уже идёт и без ханьской империи. Медленнее, чем пойдёт под её властью, но один хрен идёт, а чуть быстрее или чуть медленнее — какая разница? Манвьет, который Минь Юэ — ещё не безнадёжен. В ТОЙ истории тоже завоёван вскоре после Намвьета, но китаизация Минь Юэ из-за горных ландшафтов представлялась настолько затруднённой, что У-ди так на неё и не пошёл, удовольствовавшись замирением страны, а его преемникам стало и вовсе не до неё, и вьетская специфика Минь Юэ никуда не исчезла вплоть до краха династии Хань. Опять же, какие причины в этой истории для другого хода событий? Горы уж точно хрен куда денутся, да и желанию китаизироваться у тамошних вьетов взяться особо неоткуда. Яккхи на Цейлоне настолько приобщаться к индийской цивилизации не хотят, что на турдетанскую согласны. Ну, понятно, что многие предпочли бы свою, но всё больше и больше народу там понимает, что именно это и есть то самое третье, которого не дано. А при выборе между индусами и атлантами, зная уже и тех, и этих, выбор вменяемого коренного цейлонца самоочевиден. По аналогии не так уж и плохо выглядят и шансы для Минь Юэ с Тайванем. Во всяком случае, этот вопрос взят на заметку, и разведка по нему запланирована. И скорее всего, будет поставлена задача и ему с его людьми, когда закончат вот эту операцию с шелковичным червём и кадрами.

— "Беркут" на связи, почтенный! — доложил радист.

— Префект Валодов слушает! Приём!

— Как там у вас? Приём!

— Порядок. С речными хулиганами встретились, груз и людей приняли, свой им сгрузили, разошлись без происшествий. Двигаемся вдоль берега к юго-востоку средним ходом. До вечера рассчитываем миновать архипелаг Чжоушань и выйти на прямой курс к Тайваньскому проливу. Приём!

— На выходе из залива Ханчжоушань замечен морской патруль из трёх джонок. Если продолжат идти вдоль берега, выйдут вам навстречу. Возьмите курс мористее, чтобы гарантированно разминуться с ними. Как понял? Приём!

— Понял, спасибо. Такие встречи нам, конечно, на хрен не нужны. А что там с погодой? Навигатору не нравятся облака на востоке. Приём!

— Похоже на формирующийся грозовой фронт. Движется к северу и вас задеть не должен, но будьте на стрёме. Конец связи!

"Беркут" ДЖ-11 — это метеорологи. Помогут, конечно, при случае и разведкой с воздуха, как сейчас, а при необходимости поучаствуют и в спасательной операции, но в основном их работа — следить за погодой и предупреждать об её капризах своевременно. Но предупредили — и отошли в безопасную зону, потому как дирижабль — это не морское судно. То, что для "Макрели" мелкая дорожная неприятность, для "Беркута" — реальный риск авиакатастрофы. Нелётная погода — фактор для летунов серьёзный. Рандул Валодов, сын Александра, дослужившись до префекта полевой разведки, успел и сам провести по делам службы немало времени в воздухе, но профессиональным летунам — не завидовал.

— Почтенный, а что говорят о нашей будущей базе в этих местах? — спросил его старший разведгруппы, когда его люди и туземные кадры были размещены и накормлены, — Так ли уж нужен этот Хайнань? Разве не удобнее был бы Тайвань или какой-то из малых островов между ним и Филиппинами?

— Над этим думают головы поумнее наших с тобой, но к единому мнению ещё не пришли и они. Для операций на севере, конечно, удобнее Тайвань, но Хайнань удобен для защиты и поддержки фактории в Фаньюе.

— Толку-то от неё! — хмыкнул разведчик, — Всё равно за шёлковым червяком мы залезли аж сюда! Так насколько удобнее было бы с Тайваня!

— Да разве в шёлке дело? Шелковичный червь, считай, уже в руках. Вольфрам! Вьетский юг Китая — это богатейшие залежи вольфрама, а его вывоз удобнее из Фаньюя.

— Говорят, для инструмента нужен? А чем плох простой, без него?

— Обычный ручной — ничем. Для топора, пилы, зубила или напильника не нужен вольфрам, но для станочного инструмента вроде резца, сверла или фрезы — выше в десять раз производительность, если сталь инструмента не простая, а с вольфрамом. За одно и то же время и за одни и те же деньги с простым инструментом ты одну когорту вооружишь, а с хорошим вольфрамистым — легион. Ну, это условно, конечно, но где-то как-то так оно выходит. И это — за счёт добавления в инструментальную сталь вольфрама.

— Так погоди, почтенный, а как же его в сталь-то добавляют? Его же, я слыхал, вообще расплавить невозможно? Даже в этих ваших хитрых печах, в которых, я так и не понял, откуда в них берётся жар. На сталь, говорят, хватает, а на этот вольфрам — уже нет.

— Не в этом дело. Хватило бы жара и на вольфрам, но нет огнеупора на тигель, который выдержал бы такой жар. В чём плавить, и из чего разливать в формы? Но хвала богам, для сплавов с другими металлами сам вольфрам плавить не обязательно. Соль или сахар не плавятся в нормальных условиях, но растворяются даже в холодной воде. Точно так же и вольфрам — сам не плавится, но растворяется в расплавленной стали.

— И что, прямо все месторождения рядом с Фаньюем?

— Не рядом, многие даже не близко, но вблизи от имеющихся и давно известных купцам торговых путей к нему. Легче и снабжать рудники всем необходимым, и вывозить с них добытую руду. Есть месторождения и поближе к Тайваню, но там же не только сами рудники обустраивать надо, но и снабжение, и вывоз. Когда-нибудь понадобится и это, но сейчас это легче и удобнее в Намвьете с вывозом через Фаньюй. Ну, захватят его китайцы, допустим, а что изменится? Для самих китайцев вольфрам точно так же бесполезен, как и для вьетов, только на то и годится, чтобы продать тому, кто купит, а кто купит его кроме наших? Вот если вздумают задирать цену — тогда появится смысл заняться этим же делом и в Манвьете. Его, конечно, тоже завоевать могут, но его контролировать труднее. Кто бы им ни управлял, хоть свой вьетский ван, как сейчас, хоть китайский наместник, все любят деньги и редкие иноземные диковинки, а коррупция на Востоке родилась раньше всей их культуры и цивилизации, — они оба рассмеялись, — В общем, есть соображения в пользу и того варианта, и другого, поэтому и не пришли пока к общему решению.

— А как ты сам думаешь, почтенный, какой из них лучше?

— Ну, я не могу сказать тебе всего — сам понимаешь, служебная тайна, клятва о неразглашении и всё такое. Но как разведчик разведчика я тебя хорошо понимаю и насчёт базы для наших операций полностью с тобой согласен. Представляешь, насколько проще было бы закинуть этого червяка и вьетов на Тайвань и сбагрить с рук? А дальше — уже не нашего ума дело и не наша головная боль.

— Хайнань ведь тоже не настолько рядом с Фаньюем, чтобы прямо немедленно оказать помощь. Тайвань — дальше, зато и бесхозный, и ближе к китайским водам.

— Хайнань ближе к Сингапуру, и туда быстрее придёт помощь из него. Тайвань — да, сейчас он китайцам не интересен, но если на нём обоснуются наши, этого ведь тогда не скроешь. А базу там, если уж заводить, так серьёзную, и Хань на неё будет реагировать нервно. Китаю и Манвьет не особо нужен, но раз уж он хотя бы формально Поднебесной подвластен, в наших будут усматривать угрозу своей власти. Ну, или конкурента, скажем так. А какая же восточная деспотия потерпит конкурента?

— На Цейлоне ведь из-за этого пришлось сперва поддаться тамилам Элары?

— Да, только из-за этого. Если бы не угроза всей их власти на острове, главнюки синхалов никогда не уступили бы нашим того, что им требовалось. А ведь та синхальская деспотия по сравнению с китайской — просто хулиганистая пацанва. Китайский Сын Неба — это всем деспотам деспот. А ресурсов и сил у него — это же Китай.

— У кого есть лишний патронташ? — схохмил разведчик, — Хотя, тут не обойтись ни патронташем, ни ящиком. Только если в море топить, не давая высадиться.

— А как ты их в море перетопишь? Судов-то наших здесь сколько будет? У них, если зададутся целью, соберутся многие сотни джонок. Допустим, наши суда их потопят четверть, а три четверти высадят десант. Сколько-то наши перетопят на обратном пути, но у императора много, и он мобилизует ещё. И купцов мобилизует, и рыбаков. Пехоты ему тем более не жалко — китайские бабы ещё нарожают. В общем, если Хань решит воевать, то с потерями считаться не будет.

— И что, китайцы это безобразие терпят и не бунтуют?

— Бунтуют, когда становится совсем уж невмоготу, а до тех пор — стойко терпят. Для них государство — это всё, и безропотное повиновение ему — превыше всего. Это ведь речная цивилизация. Хуанхэ и Янцзы несут плодородный лёсс с илом, которые из года в год в разливы откладывают на своих берегах, и их русла постепенно поднимаются выше окружающей долины. С одной стороны, это удобно — меньше работы для отвода воды на орошение заливных рисовых полей, и эти поля дают китайцам высочайшую урожайность. Но с другой — река может размыть берег, и тогда случается катастрофическое наводнение. Кто не утонул, у того затопило поле, и он не смог его обработать, а на другом берегу поля не получили воды, поскольку вода ушла в другую сторону, а старое русло реки обмелело. Не утонешь, так с голоду помрёшь. А чтобы предотвратить такие беды, надо строить на берегах дамбы, следить за их состоянием и постоянно ремонтировать. Починка дамбы или её укрепление — это каторжный труд, который не под силу ни семье, ни деревне, ни даже крупной общине. Это совместный труд многих общин, у которых хватает и своих дел, так что их надо заставить и организовать. Это может только деспотическое государство.

— А зачем они живут в таких опасных местах?

— А им больше негде жить. Безопасные заселили в первую очередь, но потом на этих сверхвысоких урожаях размножились так, что заселили и опасные места. А они ещё и самыми плодородными оказались, и на урожаях с них они размножились так, что без них теперь не могут прокормиться. Они сами создали эту систему, которая позволила им стать самым многочисленным народом в мире, но это сделало их её заложниками — без неё они теперь жить не могут. Основная масса китайцев уже многие поколения живёт на опасных наводнениями лёссовых равнинах, и весь их опыт гласит, что жёсткое централизованное государство — это нелёгкая, но гарантированная жизнь, а любая смута, при которой никто не следит за дамбами и не чинит их — это катастрофы с массовой гибелью от наводнений, голода и неизбежных в таких случаях эпидемий. В такие времена у них население и в три раза сократиться может, и во все четыре. Поэтому без упорядоченного государства с его жёсткой властной структурой китаец жизни не представляет, а сама идея о неповиновении Сыну Неба и назначенным им наместникам для него кощунственна. Вот с таким врагом и придётся нам иметь дело, если не удастся поладить с империей Хань миром.

— Да уж, приятного мало, почтенный. А зачем мы тогда вообще сунулись в эти страны? Разве мало нашему народу стран Запада и Юга?

— Для расселения наших соплеменников — более, чем достаточно. Мы и десятой доли там ещё не освоили, так что и на вырост тамошних земель хватит за глаза. А Китай — это источник некоторых дефицитных ресурсов вроде вольфрама, которые нужны всегда, а пока ещё и растительности и живности для нас полезной здесь хватает. Они, хвала богам, размножаются, и если вывезти, то будем разводить у себя и не будем по ним зависеть от Китая. С Индией мы это уже проделали, теперь вот Китай на очереди. Сейчас проблему с шёлком, например, успешно решаем.

— А зачем нам китайский шёлк, почтенный, когда у нас давно есть свой?

— Свой у нас вроде косского, из коконов наших местных диких шелкопрядов. А они не разматываются. Их надо щипать, расчёсывать, а потом прясть нить, как из хлопка. Представляешь, сколько это ручной работы? Из-за этого такая ткань всегда будет дорогой, да ещё и нить получается неровной, и ткань из-за этого грубее китайской. Ну и дефицитна ткань из-за того, что мало коконов, и это тоже влияет на её цену. И получается нехорошо — наш шёлк, как и индийский, и дороже, и хуже китайского.

— Разве дороже? Мне жена жаловалась, что наоборот, китайский дороже.

— Это по нашим ценам из-за его перевозки к нам аж отсюда. А ты со здешними ценами на него наши цены на наш сравни. И это даже с монопольной наценкой китайской казны, а без её посредничества китайский шёлк был бы ещё дешевле. У этого китайского шелкопряда коконы разматываются в готовую нить. Ну да, она слишком тонкая, но кокон не нужно ни щипать, ни расчёсывать, а свивать нужную для пряжи нить из этих паутинок размотанных коконов — быстрее и легче, чем честно прясть. И сама нить выходит ровнее, а ткань из неё — красивее. Вот отсюда и качество, и цена. Разведём этого червяка у себя — будет и у нас свой шёлк не хуже привозного китайского, но в разы дешевле. Ну, размотку коконов — не знаю, можно ли её механизировать, так что считаем её как есть, а свивание нити — наверняка. Ткачество из привозной китайской пряжи и так уже механизировано, и сдерживает наших производителей только её дефицитность. Ты и твои бойцы — в числе тех, кто положил начало решению этой проблемы, и если когда-нибудь шёлковые бельё и праздничная одёжка будут доступны для любой благополучной и работящей турдетанской семьи, в этом будет и ваша заслуга.

— Тогда — да, большое дело сделали, почтенный. А какой смысл в затее с этими вьетами? Ну, поставляем мы им оружие, как и цейлонским яккхам, но там-то хотя бы уж наша колония, Нетонис Тапробанский, а здесь, ты сам говоришь, нам земли не нужны. И ради чего тогда мы помогаем вьетам?

— Если Манвьет, который китайцы называют Минь Юэ, сможет сохранить свою самостоятельность, а с нашей помощью шансы на это у вьетов есть, то это будет хорошее предполье для Тайваня, а заодно и наш плацдарм в самом Китае. В этом случае Тайвань — считай, второй Цейлон, только свободный от синхалов, и тогда на нём полноценная база напрашиваться будет для поддержки и фактории в Фанбюе, и Манвьета.

— Но это ведь только если сами манвьетцы захотят дружить с нашими? А если не захотят или побоятся или вообще предпочтут Китай?

— Ну, это-то маловероятно. Если уж на китайской территории партизанщину и бандитизм устраивают, так на своей тем более китайских порядков не захотят. Манвьет всё-таки не такая жёсткая деспотия, как Китай, даже Намвьет пожёстче из-за китайского типа государственности, а у этих всё гораздо проще. Меньше нахлебников на шее, ниже налоги, меньше горбатиться приходится. Многие даже рис возделывают не заливной, а суходольный — меньше урожайность, зато меньше и труда требует. Вряд ли они захотят сменить свой образ жизни на китайский, а каков китайский, им есть у кого разузнать. Не просто же так их соплеменники под китайской властью так в нашем оружии нуждаются, верно? Чтобы на казённое шелководческое хозяйство напасть — это вескую причину надо иметь. Но ведь напали же ради наших железяк, наплевав и на риск, и на последствия?

— Это — да, почтенный. Но ведь против Китая-то какие у них шансы?

— На китайской территории, естественно, никаких. Китайцев ведь во много раз больше, и их главнюки могут позволить себе не считаться с потерями. Вьеты ещё какое-то время попартизанят, попиратствуют и поразбойничают на суше, но китайской власти им не скинуть. Кто не смирится с этим — будут уходить из империи в Манвьет. Тем лучше — их присутствие и их непримиримость усилят материковое предполье Тайваня. Вооружить их не хуже, чем вооружены китайские войска Хань, для нас не проблема. Проблема — это их самих урезонить, чтобы довольствовались в Манвьете автономией и сидели тихо, а не мутили воду на сопредельной китайской территории.

— Ты считаешь, что этого достаточно?

— Ну, насколько я понял обстановку — вполне. Это Намвьет нужен Китаю из-за Фаньюя в основном, поскольку готовый и достаточно китаизированный торговый порт для морских контактов с малайцами и индусами. А Манвьет на отшибе интересен Китаю только с точки зрения спокойствия в сопредельных с ним китайских провинциях. Если он не будет болезненным нарывом на китайской имперской жопе, то и какое до него будет дело Империи? Если царёк оказывает Сыну Неба должное уважение, у того нет личных претензий к знающему своё место вану, а если подданные вана не хулиганят на границах, то нет и государственных претензий.

— Так это сейчас. А когда они размножатся? Китайцы ведь и размножаются как китайцы. И хвала богам, что только как китайцы, а не как серые крысы, — оба рассмеялись.

— Если они размножатся до стояния друг у друга на головах, то заинтересуются, конечно, и Манвьетом. Но поскольку размножаются они всё-таки как китайцы, а не как их крысы, очередная смута у них с распадом их единой империи, будем надеяться, наступит гораздо раньше. А она и население Китая резко сократит, и Манвьету самоопределиться будет полегче. Главное — чтобы уцелел и дотянул до этого момента. Шансы неплохие, я думаю, если только сами же вьеты себе не подосрут. Постараемся их от этого удержать, и если это удастся, то сами китайцы будут меньшей проблемой, чем их крысы.

О китайской серой крысе или пасюке Рандулу рассказывала бабушка Наталья, мать отца. В ТОЙ истории этот китайский грызун распространился с морскими судами по портам всего мира, оказавшись сильнее, агрессивнее и адаптивнее привычной на Западе чёрной крысы. Когда серая крыса проникла в Египет, с ней не справился и тот хвалёный египетский кошак, который уверенно справляется с чёрной. А в этом мире сообщение с Китаем по морю началось раньше, и у серой китайской крысы есть все шансы начать своё расселение по миру значительно раньше. Избежать этого едва ли удастся, но чем позже и в меньшем исходном количестве, тем лучше. Оно и к лучшему, что на дворе ещё античная эпоха. Суда относительно небольшого размера и керамические амфоры как основная тара для жидких и сыпучих грузов здорово затрудняют пасюку дальние морские путешествия, а тартесский кошак на борту вместо ближневосточного резко снижает его шансы доплыть до конечного пункта. И корм из амфоры добыть многократно труднее, чем из деревянной бочки или мешка, и хищник намного опаснее. А по суше пасюку расселяться не так легко, как через море. Гор он не любит и на юг Китая проникнуть ещё не успел, а местная горная крыса — ну, крыса есть крыса, приятного мало и от неё, по вредности примерно на уровне чёрной, но уж всяко не такое стихийное бедствие, как эта серая китайская.

С самими же китайцами проблемы пока только у вьетов. Судя по бандитизму и речному пиратству, многие и в низовьях Янцзы ещё не смирились с китайской властью. У настоящей полноценной партизанщины там шансов нет — китайские наместники активно переселяют оттуда вьетов на север и расселяют их среди китайских общин, так что и их ассимиляция среди китайцев становится неизбежной, а вместо них селят китайцев. Могут китайские войска надёжно защитить их от террора вьетской партизанщины или нет, уже не столь важно. Страшно, не страшно, а обратно переселенцы хрен сбегут, это же Китай, у властей которого хрен забалуешь, а вместо убитых партизанами на бывший вьетский юг пригонят с севера новых китайцев, согласия которых тоже никто не спросит. Деваться им некуда. Партизаны вьетские то ли убьют, то ли нет, это уж как повезёт, а неповиновение родной китайской власти смертоносно без вариантов. Это даже не обсуждается, поскольку подразумевается в контексте. Поэтому — шли, идут и будут идти, куда начальство велит. А в результате вьетская партизанщина постепенно лишается своей социальной базы, а с ней и поддержки населения. Оно уже не своё, оно уже китайское, заведомо враждебное.

Таким манером уже и в своей собственной стране вьетские партизаны в конце концов перестают быть своими, а становятся обыкновенными бандитами. Ещё держится речное пиратство благодаря традиционному полуводному образу жизни речных вьетов, до которого китайцам ещё расти и расти. Та же самая якобы китайская джонка — вьетская на самом деле. Само плавсредство китайцы успешно перенимают, но экипажи в своём деле искуснее у вьетов. За счёт этого только вьетские пираты и держатся, но время работает не на них. Чем дальше, тем сильнее Китай и на реке, и на морском побережье, и перспектива просчитывается однозначная. Флоту не продержаться без сухопутных баз, но то же самое творится и на суше. Вьеты ещё могут терроризировать безоружных и неумелых в военном деле китайских переселенцев, но против китайских войск им не устоять. Закупки оружия у турдетан смягчают неравенство сил, но полностью его преодолеть не могут. Это помогло бы лет семьдесят назад, когда Китай был в раздрае смуты, но где тогда были турдетаны с их оружейной промышленностью и флотом? Обидно, но кто не успел, тот опоздал.

Спасибо хоть, пока ещё держатся и кое-что ещё могут пока и сами, избавляя от необходимости собственной операции по добыче червяка. А то ведь как представишь себе собственный рейд вверх по Янцзы на пару-тройку дней пути, поскольку ближе червяка не достать, так не по себе ведь делается! Втихаря такое хрен провернёшь, а с боем — ну, если бы получили такой приказ, то справились бы, но какой ценой и сей секунд, и в отдалённой перспективе? Поэтому и не было такого приказа — хвала богам, наверху тоже не дураки и разведанную информацию понимают правильно. Есть кому напасть в глубине страны на имперское шелководческое хозяйство для выполнения щедро оплачиваемого испанским оружием заказа — и хвала богам. Оружия мануфактуры семейства Максимовых наделают ещё, простое античное даже при всём своём не античном качестве вовсе не тот хайтечный эксклюзив, который даже у них производится единично и мелкосерийно. Уж мечами, да наконечниками копий оснастили бы и китайскую армию, если бы У-ди перевооружить её их продукцией вдруг надумал. Естественно, никто этого делать не собирается, но если бы собрались, и был заказ, то технически — лет за десять вполне посильно. И лучше уж этим оружием расплачиваться с вьетскими то ли всё ещё партизанами, то ли уже бандитами на Янцзы, чем рисковать собственными людьми и портить будущие отношения с Хань.

Выгода ведь текущей ситуёвины в чём? В полном отсутствии прямых контактов с китайской империей. Посредники — это посредники. Мало ли, чего они могут придумать и наврать с три короба в своих спекулятивных интересах? Разве можно верить всему, что наговорят посредники? С вами мы напрямую не контачим и ваших порядков имеем право не знать. Какая такая монополия? Так разве бывает в свободном торговом мире? Кто чего сумел раздобыть, тот тем и торгует. Ну да, говорили посредники, что у вас не так, но как можно верить пекущимся только о своём барыше спекулянтам? А другие подсказали, что есть люди, которые могут достать нужное нам, свели с ними, те подтвердили, что могут, а запрошенный ими на обмен товар у нас имелся. Они нам наш заказ, мы им свой товар, всё честь по чести. Ах, они были преступниками и подло нарушили священную монополию Сына Неба? Вот ведь негодяи какие! Ну кто бы мог подумать! Но куда же тогда смотрят ваши чиновники, когда у них перед носом такие безобразия происходят? Это и есть ваш хвалёный государственный порядок? Нет, ничего обидного мы не имеем в виду, и у нас бывает в жизни всякое. Ну, хорошо, хорошо, теперь будем знать и больше с преступными нарушителями государственной монополии не свяжемся, но тогда-то ведь откуда нам об этом было знать? Ну да, они попросили прибыть для совершения сделки к устью Янцзы, а в Фаньюй наш заказ доставить отказались, но мало ли, какие у них могли быть для этого причины? Может, им небезопасно было появляться в Фаньюе и вообще в Намвьете? Ну да, теперь понимаем и сожалеем о случившемся недоразумении, но ведь что сделано, то сделано, и теперь-то всё назад разве вернёшь? Вот, примите в дар пару рулонов нашего шёлка. Да, мы поняли, что торговать этим здесь нельзя, но подарить-то в знак почтения к Сыну Неба и облечённому его доверием высокому наместнику — это-то хоть можно?

Заценить качество турдетанского шёлка, сравнить со своим и понять тонкий намёк китайцам мозгов хватит. Поздно жалеть об утерянной монополии, и какой тогда смысл препятствовать заморским купцам в приобретении червяка в других провинциях Поднебесной? Тем более, что региональные смуты периодически случаются, в которых за всем один хрен не уследишь. Достанут так или иначе, так пусть уж лучше с милостивого соизволения законной власти, чем невзирая на её запрет и этим дискредитируя её в глазах подданных. Монополию уже не вернуть, но лицо сохранить — ещё можно. Ведь принесли же формальные извинения? Значит — уважают. А для восточной деспотии это — главное. И если главное условие соблюдено, то по второстепенным договориться проще.

А ханьский Китай — это всё-таки развитая цивилизация. В ней и помимо шёлка немало полезного. Чем именно хороши именно китайские свиньи, Рандул не запомнил, но бабушка Наталья настоятельно рекомендовала раздобыть их для скрещивания с римскими ради получения какой-то более совершенной мясо-сальной породы. В аналогичных целях она рекомендовала и китайских гусей с утками. Вроде бы, это более скороспелые породы, чем распространённые в греко-римской Луже, Лошади у китайцев ничего выдающегося из себя не представляют. Лет через тридцать только нынешний император У-ди должен, по идее, предпринять походы на Фергану для захвата тамошних аргамаков, но у турдетан и чистопородные нисейские давно уже есть, и гибридная порода с тарпаном. Зато ишаки у них заслуживают внимания. Не любые, конечно, а крупная фаньдунская порода на севере страны. Позднее, умаявшись выводить плодовитую породу мулов — ага, задача это весьма непростая и многоступенчатая, именно на её основе выведут вместо того мула ещё более крупного ишака, который вполне успешно его заменит. Вывести того плодовитого мула можно, если знаешь, как межродовые гибридные породы правильно выводятся, но какой смысл заморачиваться этим с мулом, если теряется эффект повышенной силы гибридов первого поколения? Крупный ишак, выведенный аналогично лошади-тяжеловозу, в этом смысле и удобнее, и практичнее.

Где-то в пустыне Гоби должен ещё водиться и азиатский страус — родственный африканскому, но крупнее и приспособленнее к суровому климату. Позже, когда китайцы разобьют и замирят хунну, через них можно будет раздобыть и его. Бабушка говорила про страусоводческие фермы в ТОМ мире, для которых азиатский страус был бы идеален.

В ТОЙ истории вид так и вымер, пережив и плейстоцен, и почти весь голоцен, не дожив каких-то несколько веков до этапа одомашнивания и разведения. А в этом мире ещё есть хорошие шансы заполучить его живым и трезвым. Если вид и поведением похож на африканско-аравийский, его подростковый молодняк должен кучковаться отдельными небольшими стадами, которые можно загнать в специально приготовленную ловушку. Не самим, конечно, а хунну заказать через китайцев. Оружие нужно? Хороший меч за живого и трезвого страуса-подростка, доставленного целым и невредимым к излучине Хуанхэ на границе их степей. С китайцами об их сплаве по реке к морскому побережью вопрос тем более решаемый. Если установятся нормальные отношения с их государством, конечно.

Если не под прямой властью, то в зоне влияния Хань окажется и Корея. Где-то там должен водиться дикий тутовый шелкопряд, если и не прямой предок, то ближайший родственник одомашненного китайского. Бабушка говорила, что домашний червяк сильно подвержен болячкам, отчего в ТОМ мире не раз случались кризисы шелководства. Дикая родня пригодится для выведения пород поздоровее, не склонных дохнуть от любого чиха. Где-то там же растёт и целебный корень женьшень, где-то недалеко оттуда растёт самый северный вид бамбука, не боящийся снежной зимы, и где-то примерно в тех местах есть ещё и мускусная кабарга. Афродизиак, за который толстосумы любые деньги платят и не торгуются. Бабушка рассказывала и о разведении в ТОМ мире кабарги на фермах и отборе мускуса без вреда для животного. А предки японцев, переселившиеся туда не более пары столетий назад — выходцы из Кореи. Сколько там ширина того пролива? Наверняка связи с прародиной поддерживают, а значит, найдутся и проводники, и переводчики. Север же той Японии — это та самая морская капуста, которой бабушка вообще все уши молодёжи прожужжала. Типа, занимаются всякой хренью вместо того, чтобы сделать хотя бы одно большое и стоящее дело. Что ж, когда-то наконец дотянутся руки и туда.

Вот и выходит, что Китай — это гораздо больше, чем просто сам Китай. Ключ ко всему Дальнему Востоку и всему, что на нём есть полезного и интересного турдетанской цивилизации. Хрен с ней, с деспотией ихней беспредельной, это дело самих китайцев, раз они в ней проблему не усматривают, пусть и дальше ей наслаждаются. Судя по Цейлону, на не являющихся подданными его государства чужеземцев патологическое властолюбие восточного деспота обычно не распространяется. С ними он вполне может и либерала из себя строить. Хрен с ними, с их пищевыми закидонами. Нравится им жрать тухлые яйца — пусть жрут. Принято у них жрать собак и кошаков — ну, своих же жрут, не наших? Имеют право. Другой мир, другая цивилизация, как сказали бы отцы-основатели — другая планета со своей особой гуманоидной формой разумной жизни. На их фоне индусы даже при всём их индуизме головного мозга — почти своими выглядят. Не в том смысле, что близки, а в том, что с ними как-то легче понимать друг друга. Китайцев же турдетаны, наверное, хрен когда поймут полностью. Да и нужно ли это им? После вывоза от них и разведения у себя всей их полезной живности и растительности турдетанам от них больше ничего, считай, и не надо. Ну, вольфрамовая руда разве только? Ну так она в основном на вьетском Юге, не настолько ещё окитаенном, да и окитаивание его будет идти постепенно и малозаметно. А кайлом в шахте породу долбить, да в корзинах руду наверх вытаскивать — не настолько их мировоззрение от средиземноморского отличается, чтобы даже на таком уровне совсем уж друг друга не понимать. Уж с этим-то как-нибудь разберутся.

Млять, и одно-то задание ещё до конца не выполнил, хоть и на финишной уже прямой, а мыслями уже и на десятилетия вперёд растёкся! Мало ведь на борт червяка того принять, его ещё довезти надо до места назначения живым и трезвым. Возможный шторм, о котором предупредили с "Беркута", осложняет задачу. Если испортит погоду, придётся до малой фактории на Тайване несколько дней идти. Дайте боги, чтобы метеорологи не ошиблись, и проклятый грозовой фронт ушёл на север. В этом случае, если не напакостит погода и не случится ещё какого-нибудь паскудного сюрприза, их с вьетами и грузом уже завтра заберёт "Канюк" ДЖ-12 и за ночь домчит напрямик до Нетониса Тапробанского. А если не повезёт с погодой, придётся на Тайвань переть, и дайте боги, чтобы хотя бы там с погодой повезло, потому как иначе до Фаньюя морем переться придётся, а там дирижабль на виду у всего туземного города не сядет, и если в Индонезии тоже нигде не срастётся, до Сингапура придётся морем переть. Млять, только не это!

Конечно, есть риск, что на Цейлоне ему же и на Мадагаскар прикажут этот груз с кадрами сопровождать, но хоть один выходной перед этим дадут точно, а если повезёт, то и пару-тройку. Поди плохо провести их с семьёй! Да и сама командировка — уже не эта болтанка на волнах. Хвала богам, между Цейлоном и Мадагаскаром старичок "Поморник" ДЖ-9 совершает регулярные авиарейсы — день туда, день обратно, а это задержка отпуска максимум на неделю, а не на две и не на месяц. Конечно, ни в Фаньюе никто не откажет в паре выходных, ни в Сингапуре, но нахрена нужны эти задержки, когда не доведённое до конца дело продолжает действовать на нервы? На хрен, на хрен! И любого спроси из его разведчиков, то же самое ответят — один выходной в Нетонисе Тапробанском стоит двух сингапурских или трёх фаньюйских. И настрой совсем другой — сделал дело, гуляй смело, и обстановка. Не задрипанная туземная пародия на город и не военный форпост, которому до нормального города ещё далеко, а нормальный местный центр нормальной испанской цивилизации, в котором и отдыхаешь как нормальный цивилизованный человек. Кому-то по злачным местам развеяться, а кому-то и дома отдохнуть. Как ему, например. Дом там у него. Жена, дети, наложница — всё как у приличных преуспевающих людей.

Дети в нормальной школе учатся, после которой в другой Нетонис, в Атлантиде который, прямая дорога — уж всяко не хуже будут ни горгадских, ни из метрополии, почти вровень будут с антильскими и африканскими с мадагаскарскими и если только ну совсем уж немного уступят местным. Уровень же обучения везде примерно одинаков, поскольку учит-то кто школоту? Выпускники одного и того же Корпуса — того самого, который в том другом Нетонисе. Если бы не это задание, сам бы сейчас физику и историю Востока у них вёл, а не его центурион-заместитель. А по учителям ведь и ученики — кого попало хрен в первый класс возьмут, и отсев при наборе жесточайший. Как, впрочем, и на ускоренный поток из народной школы. Позавчера новости радировали, так и радист ржал, с морзянки на нормальный человеческий переводя, и он сам ржал, читая эту радиограмму, а потом его разведчики, когда он им с русского на турдетанский перевёл. Хоть стой, хоть падай, кто понимает. Махашива, царёк синхальский в Анурадхапуре, прознал, что внучка Вессаваны, бутафорского царя горных яккхов, в турдетанской народной школе учится, так сам клинья подбивать начал насчёт своей сопливой ещё шмакодявки от наложницы. Зная его и зная ту наложницу обезьянистую, понятно сразу, что тесты на примативность их дочурка сходу завалит с треском. У любого из детей сипаев больше шансов пройти отбор, чем у неё.

Но конечно, царственности ейного папаши, тоже обезьяны ещё той, никто ведь не отменял, а с царями политесы соблюдать приходится, и официально за обезьянистость её отсеивать вредно для политики. И теперь разведка выясняет всю подноготную и царька, и наложницы, дабы найти более благовидную причину для отказа в приёме. Срезать её на медкомиссии было бы самым идеальным вариантом. Логика будет железобетонная. Девка же не абы какая, а элитных по индийским понятиям кровей, наверняка на лучший вариант образования нацеленная. А лучший — это поступление после турдетанской трёхлетки на ускоренный поток семилетки атлантов, после которой — правильно, в саму Атлантиду и в тот самый Корпус. Но там — вот ведь незадача — железное здоровье требуется, поскольку нет там гуманитарного направления, а есть только военно-технические, и отбор туда — как в элитные войска. Нагрузки такие, что кто не соответствует, тот копыта откинет или с ума свихнётся, и зачем же такой опасности царственную девку подвергать? Разве такая судьба пристала царской дочурке? А если нет, то и какой тогда смысл?

Дед ейный, отец Махашивы, погиб на войне, в бою с Эларой. Отчего поединок с ним проиграл, а не выиграл, это тонкости выяснять надо — то ли реакция замедленная, то ли с координацией движений проблемы, то ли характер импульсивный — это разбираться надо, но в целом на здоровье мужик не жаловался. Супружница евонная, мать Махашивы и бабка шмакодявки, мотористка и склонна к истерикам, и это же замечено за её мамашей в ещё большей степени. Мотор, истероидность — это серьёзно. Таких не берут в опционы. Если ещё и серповидная анемия в роду обнаружится — вообще прекрасно. Вы что, сгубить свою девку хотите? За что вы её так? И не надо тогда обижать царька предупреждениями, что и в народной-то школе хреново его дочурке пришлось бы, потому как не уважают же, падлы, а если бы каким-то чудом поступила бы и в русскую, так там вообще загнобили бы биоэнергетическими приёмами. Не учат там церемониться с обезьянами, а учат гнобить их на автопилоте, не спрашивая ни фамилии, ни варно-кастовой принадлежности.

Ещё лучше, если ракообразность в роду всплывёт. Предрасположенность к раку — это сразу противопоказание к биоэнергетике, а какая же русская семилетка без неё? Для её же блага отказ, и чем тут крыть царьку? А не выйдет убедительно на медкомиссии, так и о религии забывать не след. Разве место для благородной индуски там, где никто не чтит ни священную корову зебу, ни священную обезьяну?

Весна 133 г. до нашей эры. Северо-восточная часть плато в центре Испании, верховья реки Дуэро, римский лагерь у осаждённой Нуманции.

— Мы знаем о твоей силе и беспощадности к врагам Рима, — говорил с акцентом, но всё-же на правильной латыни один из старейшин Лутии, небольшого городка ареваков, расположенного неподалёку, — Но мы знаем и о твоём великодушии к покорным, Публий Корнелий Сципион Эмилиан. Мы просим тебя не гневаться на наш город и позволить нам самим унять нашу неразумную молодёжь. Город верен нашему договору с Римом...

— Верен настолько, что сотни ваших людей готовы присоединиться к Ректугену и выступить вместе с ним против нас?

— Мы вразумим этих горячих голов, клянусь богами!

— Какими именно богами ты клянёшься? Не теми ли самыми, которыми вы уже клялись в своём миролюбии всем моим предшественникам, начиная с Тиберия Семпрония Гракха? Или вы уже успели с тех пор завести новых богов?

— Боги у нас всё те же, Публий Корнелий, и ими я клянусь тебе, что мы сами всё уладим с нашими молодыми глупцами и примерно накажем их в назидание прочим.

— Такие клятвы Рим слыхал от вас уже неоднократно, а неприятности от вас так и не прекращаются, — римский проконсул явно не собирался смягчаться, — Как вы думаете наказать своих глупцов? Отругать? Высечь ремнём? Это нужно было сделать сразу же, а теперь ваша молодёжь УЖЕ решилась нарушить данную вами клятву, и теперь уже не вы, а я буду решать их судьбу. Рим не прощает клятвопреступников!

— Что ты хочешь с ними сделать, Публий Корнелий? — поинтересовался старший префект союзников, командовавший контингентом сопредельных с Дальней Испанией и дружественных Риму тартессиев.

— Покарать их так, чтобы все их сограждане запомнили, а все соседние города — устрашились, — ответил проконсул, — Я возьму их город и сравняю его с землёй, если они не выдадут мне виновных на мой суд и расправу.

— Если смысл только в этом, то стоит ли этим заниматься тебе самому? Если ты выступишь с малыми силами, то подвергнешь себя напрасной опасности — слишком велик будет для ареваков соблазн обезглавить твоё войско. А если сил с тобой будет много, то с ними ты не сможешь двигаться быстро — виновные всё поймут и дожидаться твоей кары уж точно не станут. Город не успеет задержать их и в страхе перед твоим гневом выдаст тебе вместо них других, ни в чём не повинных, на которых и обрушится твоя кара, а их родня возмутится несправедливостью, присоединится к беглым и пополнит собой число врагов Рима. Наказать изменников и преподать урок прочим, кто ещё колеблется, нужно, даже необходимо, но зачем же при этом множить себе врагов?

— А что предложишь ты, Турмс Марций?

— Ну, у нас говорят "инициатива наказуема исполнением". Если ты поручишь это мне, то я бы выдвинулся к Лутии с конным отрядом, достаточным для её блокады, но недостаточным для её взятия штурмом. Такого отряда — если это будем МЫ, а не другие — злоумышленники не испугаются и города не покинут.

— Это ещё почему? — не понял Гай Цецилий Метелл, молодой проконсульский контубернал из "тех самых" Цецилиев Метеллов, богатейшего и влиятельнейшего в Риме сенаторского рода.

— Равные силы — это большие потери в случае боя с храбрым противником, а тартессийцы не любят терять солдат без крайней нужды, и кельтиберы об этом знают, — объяснил важному сенаторскому сынку Публий Рутилий Руф, младший военный трибун из простых всадников, — Это я могу ввязаться в такую заваруху, что потом самому Публию Корнелию приходится выручать меня, — все присутствовавшие на совещании у проконсула римляне рассмеялись, припомнив этот эпизод у городка вакцеев Палантии, когда четыре кавалерийских турмы под командованием Руфа, ведомые им на фуражировку, угодили в устроенную противником засаду.

— Да уж, пришлось нам тогда позвенеть мечами, и не всем тогда поздоровилось, — заметил Гай Марий, ещё один младший военный трибун, как раз участвовавший в той спасательной операции и отличившийся в ней, — А вот тартессийцев — готов поспорить на всю свою долю добычи — вряд ли пришлось бы выручать из такой ловушки. У них каждый шаг всегда просчитан так, чтобы никогда ни во что эдакое не вляпаться.

— У нас выше ценится тот победитель, который достиг целей кампании меньшей ценой, — согласился союзник, — Если, допустим, случится бой, в котором я потеряю полста человек, никто не спросит меня, какие героические подвиги при этом были совершены, а спросят совсем о другом — какие меры я принял для недопущения этих потерь и в чём я просчитался. И несладко мне придётся, если в ходе разбора моего дела решат, что в этой ситуации можно было сработать предусмотрительнее и этих потерь избежать.

— Но как же тогда заслужить истинную воинскую славу? — озадаченно спросил молодой контубернал.

— Разве способна слава МЁРТВЫХ героев заменить потерянных людей? У нас славу приносит победа, а не гибель, а победа — это выполненная задача. Выполнить задачи кампании и вернуть солдат по домам живыми, здоровыми и готовыми к новым победам, когда их призовут снова — это и есть у нас самая лучшая воинская слава.

— И она нисколько не мешает той, о которой мечтаешь ты, Метелл, — вмешался Сципион Эмилиан, — При взятии Карфагена турдетаны, не рискуя и не жертвуя своими жизнями понапрасну, сберегли немало и жизней римских граждан. Итак, Турмс Марций, ты подступил, допустим, к Лутии и перекрыл все выходы из неё. Что дальше?

— А дальше, почтеннейший, пока они совещаются меж собой, что им со мной делать, ко мне подходят подкрепления, с которыми им уже не поделать ничего. Я требую от города их выдачи, и в городе прекрасно понимают, что я делаю это от твоего имени, и отказав мне, они откажут тем самым тебе. Если они сходят с ума и отказывают в выдаче — я извещаю об этом тебя и беру их город в осаду в ожидании твоих подкреплений уже для штурма. Но вряд ли они окажутся настолько безумны, иначе перед тобой сейчас не стоял бы их посланец. Я не знаю, убедят ли они своих бузотёров сдаться добровольно, дабы не навлекать неприятностей на родных и близких. Если нет — тем останется только вылазка и гибель с оружием в руках, поскольку я буду гораздо сильнее. Если сдадутся — тем лучше. Как ты ХОТЕЛ бы, почтеннейший, обойтись с ними, если они сдадутся без боя?

— Ты хочешь покарать их на месте, а не вести сюда? — понял проконсул, — Но ты говоришь, что не следует множить врагов, и я думаю, что ты планируешь обойтись с ними мягко, а это меня не устраивает. Поздно заключать "гракхов мир", условия которого они нарушали уже не раз. Кара должна быть суровой, чтобы послужить наглядным уроком для всех их соплеменников...

— Повесить негодяев на крестах! — предложил Метелл.

— Слишком много возни, — возразил Руф, — Высечь и обезглавить.

— Можно и просто обезглавить, — поправил Гай Марий, — Всё-таки они храбрецы и заслуживают почётной смерти.

— Достаточно будет отрубить им руки, которыми они посмели поднять оружие против Рима, — рассудил Сципион Эмилиан, — И наглядно, и сражаться больше не смогут.

— Это для них хуже смерти, почтеннейший, и тогда они, скорее уж, предпочтут гибель в бою, — заметил тартессийский префект.

— Я догадываюсь, Турмс Марций, что тебе это не по душе, и я не принуждаю тебя к работе палача. Блокируй их в Лутии, как и предложил, это ты хорошо придумал, а для расправы я пошлю следом за тобой уже других людей.

— Это будет не очень-то справедливо, почтеннейший. Как поступает римлянин, которому грозит суд со смертным приговором, если он даже не надеется на оправдание?

— Гм... Ты намекаешь на добровольное изгнание?

— Ты правильно понял меня, почтеннейший. Если такая замена смертной казни признаётся допустимой римскими законами для римлян, то почему она недопустима для этих преступивших РИМСКИЙ же закон кельтиберов?

— Но разве это сравнимо? Для римлянина это потеря римского гражданства и уважения сограждан безо всякой надежды вернуться и восстановить потерянное. А что теряют эти варвары?

— Родину. Очаг и могилы предков. Родных и близких. Положение среди своих соплеменников и связанное с ним достоинство. И всё это — тоже безвозвратно. А главное — и это особенно важно для нас — даже не это, а то, что ИХ безвозвратно потеряет Лутия и не приобретёт никакой другой из кельтиберских городов. Их родные не станут нашими врагами, но для ареваков и для всех остальных кельтиберов они будут потеряны точно так же, как и если бы были убиты нами.

— То есть они должны НАВСЕГДА покинуть свою страну? Ну, если так, то это нас, пожалуй, устроило бы. Но пойдут ли на это они сами?

— Может быть, и не все, но многие из них, если выбор будет между изгнанием и смертью, и сама их родня будет просить их выбрать изгнание, чтобы сохранить им жизнь.

— А ты уверен в том, что выбравшие изгнание выберут его без обмана? Много раз уже кельтиберы нарушали данные Риму клятвы. Можно ли им верить вообще?

— Предоставь это мне, Публий Корнелий. Я — ИСПАНСКИЙ римлянин, и я знаю испанцев. Я знаю, как и какие клятвы с них нужно взять, чтобы не бояться их нарушения. И вот ещё что. Если кто-то из их родных пожелает отправиться в изгнание вместе с ними, даёшь ли ты на это своё дозволение?

— Хорошо, пускай и они тоже катятся к воронам, но пускай тоже не смеют после этого возвращаться, — решил проконсул, — Чем меньше в кельтиберских городах останется наших недоброжелателей, тем лучше для Рима, и довольно об этом. Поговорим лучше о тех силах, которые ты намерен задействовать и о тех подкреплениях, которые ты желаешь получить от меня. Скажу тебе сразу, Турмс Марций — мне бы не хотелось отпускать твою тяжеловооружённую турдетанскую алу, обкатанную слонами и не шарахающуюся от них.

— Тогда — половину, почтеннейший, а половина останется под Нуманцией. Ещё я хочу взять нашу лузитанскую алу — но уж её целиком.

— Конные лучники? Лучники тоже нужны мне здесь.

— У тебя остаются все наши пешие лучники, от которых на осадном валу больше толку, а мне как раз нужны конные. Ну и нашу УЧЕБНУЮ турму, конечно.

— Ты как истинный испанец так и норовишь на деле взять больше оставляемой мне на словах половины, — пошутил Сципион Эмилиан под смех своего окружения, — Но раз речь идёт о твоих контуберналах, это справедливо. Пехоты ты не берёшь?

— Мне нужна быстрота, почтеннейший. Надо будет — спешу часть конницы.

— Ну что ж, разумно. А каких подкреплений ты хотел бы от меня? Сразу тебя предупреждаю, испанцев не проси. Стыдно признаться, но ты ведь и сам знаешь, каковы сейчас италийцы, да и немалая часть римлян...

— Позволь мне, Публий Корнелий! — вызвался, обидевшись за сограждан, Руф.

— И мне! — присоединился к нему Марий.

— Успокойтесь оба! Вы со всеми вашими людьми нужны мне здесь, а там, как я понимаю, героических подвигов не предвидится, и вряд ли вам удастся прославиться. Так кого ты хочешь в помощь, Турмс Марций?

— Я бы хотел попросить кое-каких подкреплений у блистательного Югурты...

— Нумидийцы тоже нужны мне здесь — и по той же самой причине, по которой я не хочу отпускать ВСЮ твою турдетанскую алу. Разве задействуешь италийскую конницу вместе со слонами?

— Половину алы, почтеннейший! У тебя останутся полторы, а я как раз дополню нумидийцами своих турдетан до полной алы.

— А полная ала италийцев тебя не устраивает? Их я могу дать тебе и полторы.

— Прости, почтеннейший, но я намерен набраться дерзости и просить — с твоего позволения, конечно — у блистательного Югурты НЕ ТОЛЬКО его конницу...

— Ну и аппетиты у тебя, Турмс Марций Максим! — поражённый проконсул даже не рассердился, хоть и прекрасно понял тонкий намёк союзника на слонов, — А кем я буду разгонять конницу нумантинцев в случае их вылазки?

— Если в Нуманции вообще осталась конница, — неожиданно заметил нумидиец, — В их последней вылазке участвовало не более сотни конных. В городе давно уже голод, и даже если они съели ещё не всех своих лошадей, то наверняка почти всех. Сколько тебе нужно моих слонов, Турмс Марций?

— Не все двенадцать, конечно — много чести будет для несчастной занюханной Лутии. Шести на неё хватит за глаза — пусть увидят и поймут, что я могу проломить их жалкий частокол сразу в шести местах, и это образумит наиболее воинственных.

— Для этого хватит с тебя и четырёх, — рассудил римский главнокомандующий, — Югурта, ты дашь этому жадному тартессийскому вымогателю половину кавалерийской алы и четырёх слонов? — окружение проконсула расхохоталось.

— Я бы и сам с удовольствием проехался с ними, почтеннейший, — ответил тот, — Здесь пока всё равно делать нечего, а так — хотя бы уж разомнусь...

Договорившись с проконсулом и разослав гонцов в те подразделения, которым предстояло участвовать в намеченной операции, тартессиец и нумидиец поднялись вдвоём на ближайшую вышку лагерного вала, с которой была хорошо видна масштабная картина римских осадных сооружений и взятой ими в кольцо Нуманции. Обыкновенный, казалось бы, кельтиберский город, каких здесь немало, и с виду ну никак по нему не скажешь, что тут с ним возиться гегемону всего Средиземноморья вот уже десятый год.

Да, десять лет назад кельтиберы снова откликнулись на призыв своих западных сородичей веттонов и лузитан поддержать их в борьбе с Римом. Возглавлявший их вождь Тавтал из лузитан с захваченных тартессийцами низовий Тага уже пять лет воевал как с этими друзьями и союзниками Рима, так и с самими римлянами, над которыми ухитрился одержать несколько впечатляющих побед — многим тогда казалось, что вернулись времена его прославленных предшественников Пуника и Кайсара, а веттоны и лузитаны снова, как и встарь, вторгались даже в саму Бетику. Но римляне, как всегда, сцепив зубы и закончив полной победой целых три войны — Нумидийскую, называемую ещё Третьей Пунической, Четвёртую Македонскую и Ахейскую, смогли наконец заняться всерьёз и Испанией, в которую сенат направлял теперь консулов с двухлегионными консульскими армиями, так что Тавталу приходилось нелегко, и союз с кельтиберами оказался для него очень кстати. Не раз ему удавалось, действуя с союзниками согласованно, как отражать направленные на него удары, так и переходить в наступление, пока консул Квинт Сервилий Цепион не нанёс ему тяжёлого поражения, присоединив заодно наконец к римской Дальней Испании земли карпетан с Толетумом, а тартессийских союзников вознаградив землями веттонов. Задача Цепиона облегчалась и тем, что незадолго до этого в Ближней Испании проконсул Квинт Цецилий Метелл отвлёк на себя основные силы кельтиберов, помешав им оказать действенную помощь Тавталу. Вскоре тот, вытесненный со своих коренных земель, повёл переговоры о мире и сдался, получив для расселения своих людей запустевшую землю на юге, и кельтиберы остались одни против Рима.

Возможно, эта война окончилась бы уже и тогда, не смени Метелла — отца вот этого барчука при Эмилиане, кстати — Помпей, новый консул и тоже Квинт. К счастью для ареваков, дурные амбиции этого homo novus, то бишь выскочки, оказались значительно большими, чем его военные таланты, поскольку он-то как раз и начал военную кампанию непосредственно против Нуманции. Получив от нумантинцев отпор, он переключился на Терманцию, под которой тоже особых успехов не стяжал, и только на зимних квартирах удачно разгромил одну из лузитанско-веттонских банд. Тем не менее, сенат продлил его полномочия в провинции и на следующий год, в который проконсул снова двинулся на Нуманцию, намереваясь на сей раз осадить её и взять измором. Не имея ни талантов, ни опыта, Помпей так и не сумел справиться за лето и осень, но легкомысленно пообещав сенату скорую победу, не решался и отступить. В отчаянии он вздумал зазимовать прямо в осадном лагере, и трудно сказать, что подкосило его войско сильнее — вылазки ареваков или холода, бескормица и болезни. Так или иначе, не то что взять город, а даже и просто дозимовать в лагере ему не удалось — пришлось снимать осаду и ретироваться, а чтобы хоть как-то сохранить лицо — заключать с противником мир на условиях, неприемлемых для сената. Разумеется, такого договора не признали ни сменивший Помпея консул Марк Попилий Ленат, ни Рим. В сенате разгорелся нешуточный скандал, в результате которого Помпей едва избежал выдачи нумантинцам в качестве обманщика, обещавшего им то, на что он не был уполномочен.

И Ленату не сопутствовало военное счастье. Первый год он потерял, дожидаясь решения сената по заключённому предшественником мирному договору, а на второй, хоть и продлили ему власть, не пошла она ему впрок. Подступив к Нуманции, он дал заманить себя в засаду у стен города и понёс такие потери, что ни о какой осаде не могло уже быть и речи. А на следующий год, пополнив армию союзниками и уже выступив в новый поход на непокорных ареваков, он прямо на марше был вынужден передать свои полномочия и войско прибывшему сменщику — консулу Гаю Гостилию Манцину. В тот момент он едва ли мог догадываться, как ему на самом деле повезло, поскольку не под его собственным, а под его сменщика командованием римской армии предстояло пережить самую позорную из своих неудач в этой долгой и столь щедрой на конфузы для римлян войне.

У Манцина не заладилось с самого начала. Уже на подступах к Нуманции его войско понесло немалые потери в целой серии стычек, а у самого города вдруг разнёсся слух о подходе к противнику сильных подкреплений от вакцеев и кантабров. Наученный опытом предшественников, Манцин решил не рисковать, а отступить тайно ночью, даже не зажигая огней. Утром ареваки заняли его лагерь и пустились в преследование, днём догнали и потрепали его арьергард, а к вечеру загнали уже и всю его армию в старый и обветшавший за шестнадцать лет лагерь Нобилиора, который и окружили на следующий день. Наверное, там бы и уничтожили всё римское войско или вынудили бы его к полной и безоговорочной сдаче, не окажись в нём квестором Тиберий Семпроний Гракх, старший сын Гракха-консула — того самого, которого "гракхов мир". В память об его отце-консуле нумантинцы договорились с квестором-сыном о мире и позволили войску Манцина уйти, но ценой сдачи им оружия и пожитков, что само-то по себе было неслыханным позором, а главное — мир был заключён всё тот же "гракхов", признающий за Нуманцией "дружбу и союз" с Римом, то бишь её полную независимость! Стоило ли ради этого разрывать мир, заключённый с ареваками Помпеем? Разумеется, возмущению в римском сенате не было предела. Проштрафившегося консула в Ближней Испании заменили его коллегой Марком Эмилием Лепидом, а его самого со штабом и посольством ареваков вызвали в Рим для разбирательства. О признании позорного мира не было, конечно, и речи, а заключившего его Манцина постановили выдать кельтиберам, чего не сделали перед тем с Помпеем.

С этого и начал свои военные действия против Нуманции новый консул Луций Фурий Фил, послав осуждённого предшественника к воротам города со связанными за спиной руками. В остальном же дела римлян оставляли желать лучшего. Пока в Риме решали, как поступить с нумантинцами и Манцином, его коллега, желая прославиться, напал вместе с Децимом Юнием Брутом, проконсулом Дальней Испании, на вакцейский город Палантию, под которой они и потерпели оба весьма чувствительное поражение. У Брута снова возникли из-за этого нешуточные проблемы с северными лузитанами, и ему пришлось снова идти на них, призвав на помощь тартессийцев, а Лепиду, передав остатки войска Филу — иметь бледный вид перед сенатом. Преемник же, оценив жалкое состояние доставшихся ему солдат, даже судьбу под Нуманцией испытывать не стал, а счёл за благо отступить и уж точно не прогадал. Сменивший его в Ближней Испании на следующий год Квинт Кальпурний Пизон пополнил собой число римских консулов, потерпевших у стен этого города уже традиционное поражение. Традиция эта римлянам настолько уже успела надоесть, что новым консулом на второй год после того позорного конфуза Манцина и на девятый год всей этой Третьей Кельтиберской войны, называемой ещё Нумантинской — к полной неожиданности для себя самого, как и в первый раз — оказался вдруг избранным Публий Корнелий Сципион Эмилиан.

Если ему и предстоит — а скорее всего, если не случится чего-то, совсем уж из ряда вон выходящего, то точно предстоит — добавить к своему прозвищу Африканский ещё и прозвище Нумантинский или Кельтиберский, то уж всяко не благодаря сенату. Как и его приёмному деду, скорее уж — вопреки. Отказав новому консулу в воинском наборе, поскольку людей надо беречь, а положение Республики тяжёлое, сенат всё-же позволил ему набрать аж целых четыре тысячи добровольцев, что едва ли вополняло понесённые предшественниками потери, но денег на нумантинскую кампанию ему так и не выделили. Какие деньги, если добровольцам по закону жалованья не полагается? Долю добычи — да, это положено, когда она появится, а платить им — сам плати, если настолько богат. И это называется стремлением к скорейшей победе? Вновь набранных солдат надо кормить, им надо дать приличный аванс, без которого далеко не всякий даже снарядиться-то в поход сможет, да и просто положен он рекрутам по старинной традиции. И важность для Рима этой Нумантинской войны такова, что не в первый, а в очередной уже раз целого консула в Ближнюю Испанию отправляют, а не претора, но денег на эту войну вот именно на этот год в казне нет, и выкручивайся-ка ты, всенародно избранный консул Республики, как сам сумеешь. Он-то выкрутился — и свои деньги вложил, и друзья помогли, и клиенты, помог и богатый Восток. Города и цари, прослышав о его затруднениях, послали ему и подарки, и деньги, и вспомогательные войска — персонально ему, участнику Третьей Македонской, приёмному внуку Сципиона Африканского Старшего и родному кровному сыну Луция Эмилия Павла Македонского, а вовсе не сенату и народу Рима. В легатах — родной брат Квинт Фабий Максим Эмилиан, один из немногих, побеждавших в Веттонской войне самого Тавтала, в квесторах — его сын, тоже Квинт, который и вёл в Испанию набранных добровольцев, дабы сами консул с легатом могли без промедления выехать в провинцию и принять командование над действующей армией. Армия же эта — особая песня...

Если начистоту, то доброго слова она не стоила, эта "вполне достаточная" по мнению сената армия. Многократно битый заведомо слабым для его численности врагом, давно не верящий в победу и мечтающий лишь о смене и возвращении домой полностью разложившийся сброд. Стоит ли удивляться тому, что приняв командование ещё в апреле прошлого года, только к середине лета Сципион Эмилиан привёл доставшееся ему войско в хоть какой-то относительный порядок? Турмс и Югурта прибыли позже и не застали уже всего этого безобразия, но жалоб от старожилов на этого тирана, изгнавшего шлюх и прислугу, запретившего мародёрство, заставившего избавиться от всего лишнего скарба и загонявшего служивых в хвост и в гриву марш-бросками с обязательным строительством лагерей и тренировками, они наслушались предостаточно. Тем не менее, приведя армию в надлежащий тонус и подтянув дисциплину, консул так и не смог поднять ей боевой дух, и его горькое признание в том, что набранные им уже здесь союзники-испанцы надёжнее и боеспособнее самих римлян, не было ни шуткой, ни даже преувеличением. Сейчас, вместе с пополнением из Италии, с мобилизованными испанцами, с подошедшими нумидийцами Югурты, тартессийцами Турмса и всевозможными греко-македоно-сирийцами с Востока, осаждающие более, чем вдесятеро превосходят защитников Нуманции по численности, но даже теперь римский главнокомандующий, прекрасно зная реальную цену значительной части своего воинства, предпочитает не штурмовать город и не вызывать его защитников на бой в чистом поле, а брать измором. Поэтому и численность такая, чтобы противник и сам к вылазкам не слишком стремился, поэтому и осадные укрепления, возведённые его армией вокруг города, не так уж и сильно уступают стенам и башням самой Нуманции. А по эффективности — с учётом стоящих на них лучников, "скорпионов" и баллист — скорее даже значительно их превосходят. Не блажь это Эмилиана, а необходимость.

Даже летом, превосходя противника не менее, чем вчетверо, он и в осаду город не взял, а только разорил все окрестные поля с ещё зелёным зерном, собрав его на фураж для своего войска и оставив нумантинцев без урожая. Потом он двинулся в земли вакцеев, без нейтрализации которых нечего было и думать об осаде Нуманции. Там-то в одной из стычек и пришлось ему выручать угодивших в засаду кавалеристов Руфа, и не всякий раз подобные переделки заканчивались так удачно, как с ним. Но в конце концов Эмилиану удалось добиться от вакцеев если и не покорности, то нейтралитета, и к осени он мог уже быть уверен в том, что хотя бы уж в течение ближайшего года с ними у него проблем не возникнет. А терять этот год попусту он не собирался — никаких зимних квартир на юге, с Нуманцией пора кончать! Часть испанцев-союзников успела уже присоединиться к нему, затем подошёл Югурта, следом — тартессийцы, как раз додавившие с Брутом последние ещё сопротивлявшиеся лузитанские банды. Подошли к городу, обложили, разбили два легионных лагеря, затем пять фортов для наиболее крупных союзнических контингентов, начали соединять их рвом и валом для установления полной блокады. К середине осени подошли остальные испанские союзники, и когда осаждённые, поняв, что это всё всерьёз, начали делать вылазки, чтобы сорвать осадные работы, их всюду встречали значительно превосходящие силы осаждающих. Кольцо рва и вала замкнулось, вал начали заменять стеной, а позади неё возводить башни. Несколько раз нумантинцы вызывали проконсула на открытое сражение, но тот отклонял вызов и методично продолжал осадные работы. Ближе к концу осени подтянулись последние союзники с Востока и обоз из провинции с продовольствием и тёплыми вещами для солдат — Сципион Эмилиан помнил все ошибки и просчёты пытавшихся зимовать под Нуманцией предшественников и повторять их вовсе не собирался. Далеко не всё, конечно, и в его зимовке проходило гладко — и с едой бывали пару раз трудности, и мёрзли раза четыре от нехватки дров, и простужались, особенно кто непривычен к холоду вроде нумидийцев, но таких катастрофических бед, как двадцать лет назад в прошлую войну в лагере Квинта Фульвия Нобилиора или шесть лет назад уже в эту войну в лагере Помпея, не случилось. Римляне с италийцами, правда, ворчали, что к тартессиям трижды уже пополнение приходило, сменявшее столько же солдат, и мало кто из них хотя бы год без смены прослужил, а они шестой год служат и явно к седьмому дело идёт, и в чём же тогда преимущество римского или латинского гражданина перед этими варварами-перегринами? Чтобы не сыпать им соль на и без того болезненную рану, Турмс помалкивал и всем своим велел помалкивать о том, что их крестьяне-призывники, как и их юнкера-учащиеся, сменены АБСОЛЮТНО все, а без смены, хотя и с отпусками на время, у них тянут лямку только профессионалы, у которых и жалованье соответствующее...

— Ну и как тебе кельтиберская зима, Югурта? — подначил Турмс нумидийца.

— Зелёная — терпеть ещё можно, а вот белая — брррр! — отшутился тот, как и всякий раз в течение той прошедшей "белой" зимы, добрая половина которой название полностью оправдывала, поскольку на этом кельтиберском плоскогорье снег практически не таял до весны, — И не говори мне, что вашим людям это нравится! Я видел, конечно, как вы обтираетесь ледяной водой, но после этого вы всегда вытираетесь насухо и греетесь у костров, да и было это всего четыре раза...

— Да, когда дров хватало только на эти костры и не хватало на термы. Мыться же всё равно как-то надо, чтоб грязью не зарасти и не болеть.

— И так плохо, и так, — поёжился племянник нумидийского царя, — И я никак не пойму, Турмс Марций, зачем это вам, тартессиям? Меня с моими людьми послал сюда дядя, а он — царь, его воля — закон, и я не смел ослушаться, но ведь вы-то, как я понимаю, союзники Рима в Дальней Испании, а здесь, в Ближней, вы же помогать ему не обязаны?

— По нашему договору с Римом — нет.

— Тогда зачем?

— Ну, во-первых, мы же не просто союзники, а ещё и друзья Рима, а разве друзья не должны помогать друг другу? Брут помогал нам, а мы помогали ему, и это было по нашему с Римом договору в "нашей" провинции, но здесь ведь, хоть и "не наша", но тоже Испания, и тоже недалеко от наших границ. А во-вторых — ну, не совсем чужой для нас римлянин командует сейчас здесь, а хоть и приёмный, но всё-таки внук ТОГО Сципиона, и не помочь ему было бы нехорошо.

— ТОЛЬКО поэтому?

— Нет, конечно. Нам нужна поддержка Сципиона Эмилиана в Риме. Как ты уже знаешь, мы хотим заполучить себе ВСЕ земли веттонов, как нам и обещал ещё Цепион за нашу помощь против Тавтала, но сенат утвердил за нами только ту их половину, которая поближе к нам, а другую, внешнюю, которая прилегает к Кельтиберии — ну, занять-то мы её заняли, и уходить из неё нам не велят, но признан наш захват только ВРЕМЕННО. В эти три года мы хорошо помогли Бруту против северных лузитан и его поддержкой тоже заручились, а теперь нам не помешает поддержка и Сципиона.

— Хоть он и из Ближней Испании?

— Тут дело в том, что если отдать нам остальные земли веттонов, как мы хотим, то Дальняя Испания узкой получается, и расширить её можно только за счёт Ближней — земли карпетан с Толетумом ей передать и западную часть Кельтиберии.

— Вам надо было Метеллу тогда ещё перед Цепионом помочь — у Цепионов с Метеллами влияния в сенате, я слыхал, наибольшее.

— Мы "своему" Метеллу тогда помогали, Луцию.

— И не только в военном смысле?

— Как и Цепиону после него, — и оба понимающе ухмыльнулись, уже не говоря вслух, что и немалая часть войска Эмилиана последнюю выплату жалованья получила в денариях с чеканным профилем Миликона Второго Тартесского...

— Ты меня удивил, Турмс Марций, своей просьбой о слонах, — заметил Югурта, — Ты помог моим людям зимой тёплыми туниками, плащами и особенно сапогами, и мне не жалко оказать тебе ответную услугу, но объясни мне, почему вы тогда не привели с собой СВОИХ слонов, которые у вас есть вот уже двадцать лет?

— Ну, не двадцать, а восемнадцать — первых мы приобрели в Мавритании через год после того, как Нобилиор оконфузился со своими слонами здесь же, под Нуманцией, в Риме начали разочаровываться в них и отнеслись спокойно к нашему десятку...

— Но вы ведь привозили ещё, и теперь у вас их должно быть гораздо больше.

— Диких, Югурта. Мы не приручаем их, чтобы Рим не нервничал, а просто пасём возле леса с ними наши конские табуны. Ни одного РУЧНОГО слона у нас нет.

— Тогда, если вы их всё равно не приручаете, зачем они вам вообще? Попросили бы римский сенат, и я думаю, что уж десяток ОБУЧЕННЫХ слонов вам бы позволили. А по просьбе сената и мой дядя не поскупился бы и дал бы вам ОЧЕНЬ хороших слонов, и для обкатки вашей конницы они подошли бы вам гораздо лучше, а обошлись бы гораздо дешевле. Ведь ДИКИХ слонов надо иметь много, иначе они будут вырождаться и болеть.

— Да, сейчас наше стадо около полусотни голов, и в этом году должны привезти ещё десяток. Может быть, уже и привезут к моему возвращению домой...

— И этого тоже маловато, лучше хотя бы сотню. Ну и зачем вам такие хлопоты и такие затраты?

— Ну, чтоб они у нас были, скажем так. Мой отец показывал мне в нашем Музее окаменевшие кости очень древнего слона, который жил на нашей земле в незапамятные времена. Эти кости видели и друзья отца, и все знатные люди нашего государства, и сам наш царь. Царь и наше правительство поговорили с нашими мудрецами, те изучили кости и поняли, что слонов на нашей земле истребили на мясо наши давние неразумные предки. И тогда нашему царю, его советникам и всем благородным людям нашего государства захотелось, чтобы наша Тартессия снова стала родиной слонов, как и была когда-то...

Вернувшиеся посыльные доложили обоим о переданных распоряжениях, и оба старших префекта римских друзей и союзников, договорившись встретиться у лагерных ворот разошлись к своим людям. Тартессийский контингент в составе двух кавалерийских ал, трёх когорт тяжёлой линейной пехоты, когорты лёгкой, батареи пулевых полиболов и малых онагров на колесницах и турмы юнкеров размещался в собственном малом лагере возле одного из фортов, соседствующих с лагерем самого Эмилиана. Командиры отрядов, намеченных к участию в операции, доложили о том, что люди накормлены и готовятся к выступлению в течение получаса.

— Как настроение у твоих, Вириат? — спросил Турмс префекта лузитанской алы, крепкого и лихого бородача средних лет.

— Получше, чем было ниже по течению этой речки, досточтимый, — ответил тот, намекая на действия в северной части Лузитании, где его бойцам пришлось повоевать с какими-никакими, а всё-таки соплеменниками, — Но конечно, не так хорошо, как это было тринадцать лет назад южнее, — лузитан намекал на Нумидийскую кампанию и Карфаген, о которых им обоим было что вспомнить.

— Надеюсь, все помнят, что теперь люди с юга — наши друзья? — в Нумидийской войне турдетаны и их федераты как союзники Рима воевали против нумидийского царя Миципсы, которому Югурта приходился племянником, и кое-какие кровные счёты между ветеранами с обеих сторон при случае вполне могли и припомниться.

— Я объяснил всем, что на войне — как на войне, и все всё понимают правильно. Вот здесь — немного другое, но если что, сражаться будут все.

— Надеюсь, что не придётся, хотя обещать, сам понимаешь, не могу.

— Понятное дело...

Наскоро пообедав со сменившимися из караула бойцами, Турмс выстроил на плацу их небольшого лагеря готовую к выступлению кавалерию при трёх колесницах с малыми онаграми, которые он решил прихватить уже под самый обед, проверил степень готовности отрядов и, не найдя серьёзных упущений, вывел их наружу. По натоптанной тропе из тех, что заменяли здесь нормальные дороги, к ним уже пылила и нумидийская колонна во главе с самим Югуртой и при четырёх слонах. Вириат по знаку начальника отвёл немного поодаль свою лузитанскую алу, лошади которой занервничали, едва учуяв хоботных. Подъехавшие нумидийцы встали рядом с турдетанской полуалой, и старший префект после краткого смотра объяснил маленькому войску задачу:

— Мы с вами идём к Лутии, чтобы воспрепятствовать нарушению этим городом мирного договора с Римом и пресечь присоединение отряда тамошней молодёжи в числе нескольких сотен к воюющей против римлян и нас Нуманции. Нам приказано добиться от горожан изгнания изменников за пределы всей страны кельтиберов или уничтожить их в случае их вооружённого сопротивления. Для этого мы должны блокировать выходы из Лутии и вступить в переговоры с её старейшинами и знатным нумантинцем Ректугеном Каравнием, который возглавляет лутийских изменников. Сопротивление со стороны всего города представляется маловероятным, поскольку сами же его старейшины и уведомили римлян о прибытии Каравния и об измене их молодёжи. Но сами изменники могут и не пожелать сдаться добровольно, и в этом случае мы не можем рассчитывать на помощь горожан — только на их нейтралитет. Поэтому мы и выдвигаемся силами, превосходящими силы изменников, но идём раздельно, чтобы не спугнуть их раньше срока. Первыми со мной идут лузитаны Вириата и юнкера, а тяжёлая конница и онагры идут следом, но на удалении от нас, с нумидийцами царевича Югурты и не показываются вместе с ним на глаза горожанам до начала наших переговоров. Нападение на нас на марше маловероятно, но мы будем начеку. Мы подступаем к Лутии и блокируем все её ворота, после чего я с посланцем города отправляюсь на переговоры. Командование передовым отрядом в моё отсутствие переходит к Вириату. После того, как мы с посланцем Лутии скрываемся за городскими воротами, Вириат подаёт сигнал рогом, и по нему к городу подступает из-за холмов царевич Югурта со всеми остальными нашими силами. До моего возвращения с переговоров все подчиняются ему, и к нему же переходит командование всей операцией в случае моей гибели или моего пленения на переговорах. Ну, это-то вряд ли, конечно, но будем готовы ко всему. Всем всё понятно?

— Хайль Миликон! — гаркнули турдетаны и лузитаны.

— Слава Миципсе! — рявкнули следом по знаку Югурты нумидийцы, когда один из тартессийских юнкеров закончил перевод с турдетанского на мавританский, близкий к нумидийскому и хорошо им понятный.

Шли, конечно, хоть нападения и не ожидалось, со всеми положенными мерами предосторожности — и чтоб солдат не расхолаживать, и чтоб юнкеров в учебных целях как следует потренировать. Старший префект то и дело посылал то одного из них, то другого либо с разведкой пообщаться, либо фланговые и тыловое охранение проверить, и за время перехода к Лутии, хоть и шли к ней крупной рысью, такими посыльными-проверяющими успела побывать вся учебная турма. Такой же рысью выехали и к самому городу, а уже ко вторым его воротам, половина лузитанской алы под командованием помощника Вириата вынеслась вообще галопом. Понятно было и по скакавшим к городу впереди разведчикам лутийцев, что не успеть уже Ректугену Каравнию вывести из него свой отряд мятежников, но установленный порядок есть установленный порядок, а по нему лучше уж переоценить противника, чем недооценить его.

По Лутии сразу видно, что городок небольшой — и размерами не впечатляет, и укрепления — одно название. Ворота, впрочем, уже в нумантинском стиле, и от них стена того же типа — справа на длину броска дротика, слева на половину, и там ещё копошились, достраивая деревянный парапет, но дальше оставался обыкновенный частокол, о котором и доносила разведка. Брешь в нём проделать — тем трём малым онаграм, что на подходе, работы где-то на полчаса, а уж слону его повалить — просто нажать хорошенько лбом или плечом. Но ни колесниц с онаграми, ни слонов наблюдатели противника не видели, они едва легкоконный авангард заметив, сразу в город помчались, так что подход Югурты с тяжёлым вооружением окажется для Каравния весьма неприятным сюрпризом...

На парапете стены над самыми воротами засуетились, внутри города, судя по донёсшемуся оттуда шуму, тоже занервничали, и нетрудно было догадаться, как неохотно горожане открывают ворота. Будь Турмс один — его, вполне возможно, и не впустили бы, мотивируя какой-нибудь формальной отговоркой типа "посторонних пускать не велено, а никаких послов от римлян мы не ждём, да и непохож ты на римского посла", но своего же собственного городского старейшину они не впустить, конечно, не могли.

Внутри — ну, если кто видел внутри хотя бы один из кельтиберских городов, то он вполне может считать, что видел их все. Посолиднее, чем у лузитан с их глинобитными в основном мазанками, много каменных домов добротной кладки, да и глинобитные тоже куда серьёзнее — под стать суровому климату здешнего плоскогорья, не прощающему тех, кто ленится при строительстве собственного жилья. Там, где уже выстроена или хотя бы доведена до достаточной высоты каменная стена, дома лепятся прямо к ней, и два как раз достраивались, выгадывая таким манером дополнительную комнатушку. Кое-где даже и улицы между дворами вымощены камнем, чего у лузитан с веттонами уж точно нигде не увидишь, но во всём остальном как у них, так и у кельтиберов город — это просто большая укреплённая деревня. Точно так же отгорожены дворики возле одноэтажных домов, так же многие работы делаются не в доме, а во дворе, так же бегают повсюду собаки и куры и так же привязана к плетням скотина, и когда идёшь по такой "городской" улице пешком — смотри в оба под ноги, дабы не вступить в свежий навоз. Частокол, впрочем, оставшийся вокруг большей части Лутии, оказался всё-же посерьёзнее, чем виделся снаружи. Не один только ряд просто вкопанных в землю кольев, а ещё и забор за ним, и пространство между ними наверняка заполнено землёй, а то и глиной со щебнем. Какая-никакая, но уже стена, и тем слабеньким онаграм, что следуют с Югуртой, ни за полчаса, ни за час она уже не по зубам, тут как бы полдня им провозиться не пришлось.

Хотя, с другой стороны, есть тут кое в чём и просчёт. Дед Максим рассказывал, как они после взятия Толетума на обратном пути одну огороженную простым частоколом веттонскую деревню штурмовали, так в ней веттоны прямо сквозь щели в том частоколе из луков отстреливались, и не окажись в тот раз у турдетанского войска трёх подаренных римлянами баллист, немало людей могли бы при штурме потерять. Здесь же сквозь такую стену ни из лука стрелу не пустишь, ни дротик не метнёшь, ни пикой не пырнёшь, и если подавить стрельбу защитников парапета плотным обстрелом своих лучников, которых с ним целая ала, так слоны Югурты вплотную к ней подойдут и всё равно эту конструкцию проломят, хоть и не прямо сходу. У любого хоть мало-мальски долговременного римского лагеря есть и глубокий ров, и высокий вал, и лишь поверху его у них простой частокол, до которого ещё добраться надо под обстрелом сверху, и всё равно под той же Нолой слоны Ганнибала и добирались, и взбирались, и проламывали, а тут ни рва, ни вала, а сама стена вровень с теми слонами, если не пониже их. Ну, башенки разве только, но и их подавить можно, да и мало их — поленились кельтиберы побольше их понаставить...

Старейшина-посланец провёл Турмса в центр города к большому и круглому в плане, как и у лузитан, зданию городского Совета, у которого они спешились и передали поводья слугам, после чего старейшина попросил старшего префекта подождать, пока он созовёт Совет. Долго, к счастью, ждать не пришлось — отцы города прекрасно понимали, что решается его судьба. Ещё бы! На полпути сюда он слыхал рёв турьего рога, которым Вириат, как и было условлено, подал сигнал Югурте, и нетрудно было представить, как они сейчас всполошатся, когда их наблюдатели со стен разглядят и серьёзное снаряжение турдетанской тяжёлой конницы, и нумидийцев, и осадные машины, а главное — слонов, которых подавляющее большинство из них увидит впервые в жизни.

Они, конечно, всполошились. Видимо, к моменту, когда он въезжал в ворота Лутии, его подкрепление уже достигло скрывающих до поры от лишних глаз холмов, и пока Совет собирался, показалось перед городом в полном составе, поскольку прибывшие главы родов уже обо всём знали. Самого его пригласили в здание хоть и учтиво, но явно без особого дружелюбия — все понимали, что мало приятного будет в предстоящих сейчас переговорах. Войдя в двери, Турмс отметил, что внутри здание ещё больше напоминает такие же у лузитан — каменные стены оштукатурены глинистым раствором так, что он полностью скрывает кладку. Схожие языки, схожие обычаи...

— Мы слушаем тебя, посланец Сципиона, — сказал их главный старейшина на латыни, ещё худшей, чем у их собственного парламёнтёра к проконсулу — наверняка как раз своего лучшего её знатока и послали, а большинству из этих, скорее всего, собираются переводить, и неизвестно ещё, до какой степени переврут при этом смысл. Ну и куда это годится? Турмс заговорил с ними по-лузитански, но даже на этом близком и понятном для кельтиберов языке не так-то легко оказалось растолковать собравшимся смысл римских законов о добровольном изгнании как о замене смертного приговора. К счастью, и здесь кое-кто всё-же был наслышан о событиях почти сорокалетней давности, когда по жалобам испанцев на поборы и вымогательства римских наместников трое из них предстали перед судом сената, и двое — Марк Матиен и Публий Фурий Фил, не надеясь оправдаться, сами удалились в добровольное изгнание, от гнева богов их, кстати, так и не спасшее. Здесь, конечно, не знали всех подробностей дела и тонкостей римской жизни, отчего и возмущались "пустяковостью" понесённого бывшими преторами наказания. Боги — это ведь боги, а не римский суд. Немало времени пришлось потратить, объясняя им все эти тонкости и ту аналогию, по которой Сципион Эмилиан согласился применить тот же принцип и к их собственной не в меру горячей молодёжи. Никого, конечно, не радовал и этот вариант, но здесь собрались люди, понимавшие, что такое политика, все понимали и то, какой опасный для римлян пример могли подать для соседей их молодые бузотёры, если его не пресечь жёстко и наглядно, и никто не ждал, что город отделается совсем уж легко. Конечно, сами они, будь их воля, предпочли бы штраф любой посильной для Лутии величины, но воля была не их, а римского проконсула.

Эти парни, судьба которых сейчас решалась, не были для отцов города чужими. Кто-то — сын соседа, кто-то — близкого друга, кто-то — родственник по линии жены, кто-то — собственный родственник, а кое у кого — и родной сын или внук. Но все понимали, что отказ исполнить требования Рима — это неминуемая война с Римом, которой нельзя было допустить. Нуманция — вон она, недалеко. В прошлом году ещё можно было надеяться, что и на этот раз обойдётся, что оконфузятся римляне и теперь, как и бывало уже не раз, но после удачной для сципионова войска осадной зимы не приходилось уже сомневаться в весьма незавидной судьбе этого сильнейшего города ареваков. А что по сравнению с ним маленькая и слабая Лутия? Рим пока-что, хвала богам, не требует ни срытия укреплений, ни сдачи оружия, но ясно уже по Нуманции, что он неминуемо потребует этого и от их города в случае нарушения мира. Если бы не эти требования римского сената — давно бы уже закончилась и Нумантинская война, самое позднее — ещё тем помпеевым миром, ведь согласны были нумантинцы и на предоставление римлянам вспомогательных войск, и на уплату посильной дани, но лишиться городских укреплений, превратившись тем самым из города в деревню, а главное — отдать и оружие, утратив тем самым и личное достоинство воинов? Какой кельтибер перенесёт подобное унижение и позор?

— Мы услышали и поняли тебя, посланец Сципиона, — сказал Турмсу главный из городских старейшин, когда они посовещались между собой, а он — честно ответил на все возникшие у них вопросы, — Тебе не нужно объяснять, как тяжелы и горьки для нас эти требования Сципиона, но мы принимаем их во избежание худших бед для нашего города. Готов ли ты принять нашу клятву в том, что Лутия останется верна миру с Римом, а эти четыреста молодых людей уже завтра навсегда покинут Лутию, без промедления удалятся из страны кельтиберов и никогда больше не вернутся в неё?

— Этого недостаточноо, почтенные старейшины Лутии. Я верю вам и уважаю вас, по достоинству ценю жертву, на которую вы идёте, но я знаю и обычаи кельтиберов. Поклясться в этом должны не только вы, но и все ваши сограждане, а главное — и все те, кто удаляется в изгнание. И не кто-то один за ВСЕХ вместе, а КАЖДЫЙ из них за себя лично. Только такой клятве можно верить безоговорочно и только на неё согласен Публий Корнелий Сципион Эмилиан. У ворот вашего города среди моих людей есть нумидийский царевич Югурта, который тоже присутствовал на нашем совещании у проконсула и может подтвердить вам, как нелегко мне было уговорить его даже на это. Поэтому сейчас я не стану принимать от вас никаких клятв, а удалюсь к моим людям, которые, наверное, уже начинают беспокоиться. А завтра я жду названной вами клятвы от вас самих, от ваших сограждан и от всех, кто покидает ваш город и вашу страну.

— Позволь задержать тебя ещё ненадолго, Турмс Марций Максим, — обратился к нему молчавший до сих пор плотно сбитый воин лет сорока пяти на вид и единственный из всех в кожаном воинском панцире, — Я — Ректуген, называемый ещё Каравнием, и тебе, надеюсь, не нужно объяснять, кто я такой и откуда здесь взялся. Вы говорили сейчас об этих местных парнях, которых мне не судьба теперь привести на помощь Нуманции, и я понял всё, что касается их. А чего ожидать мне самому и пяти моим спутникам?

— Я наслышан, как ты выбрался из города и преодолел сципионову стену с её многочисленной охраной — такой подвиг сделал бы честь любому, и ты вправе гордиться им, Ректуген. Но приказ, который я получил от Сципиона Эмилиана, касается только этих парней из Лутии. О тебе и твоих спутниках не было сказано ни слова, и я не получил в отношении тебя никакого приказа. Поэтому задерживать тебя я не стану, разыскивать — тем более, но по этой же причине я и обещать тебе от имени проконсула не могу ничего. Если ты попадёшься ему в руки, с тобой обойдутся так, как решит он. Не думаю, чтобы он был склонен явить тебе милость, и я бы на твоём месте не рисковал.

— И что же ты предлагаешь мне делать? Я — нумантинец, и мой родной город осаждён Сципионом. Один раз я уже сумел преодолеть его кордоны...

— И рассчитываешь сделать это снова? Я уже сказал тебе, что думаю о твоём подвиге, и вряд ли мнение моих людей о нём будет сильно отличаться от моего. Но два раза подряд — не слишком ли это будет даже для тебя? Но — хорошо, допустим, что я тебя недооцениваю, и ты ещё больший герой и баловень судьбы, чем я думаю. Даже приведи ты в Нуманцию эти четыреста парней из Лутии, разве спас бы ты этим город, который не могут спасти четыре тысячи твоих сограждан? Тем более, ты не спасёшь его и один, и к чему тогда твоя славная, но бесполезная гибель? Человек твоих способностей и отваги мог бы распорядиться своей жизнью и получше. Вот эти четыреста хороших парней, которые завтра отправятся в вечное изгнание по твоей милости — они ведь откликнулись на твой призыв и тем самым признали тебя своим вождём. Разве не больше у них будет шансов на лучшую судьбу в изгнании, если их возглавит опытный и признанный ими вождь?

— А моя семья в Нуманции? Что будет с ней?

— Приготовь мне назавтра список, и я посмотрю, можно ли что-то сделать. Но помни, я ПОСМОТРЮ, но не могу ничего ОБЕЩАТЬ.

— Я понимаю. Но вот ты говоришь о лучшей судьбе для этих ребят. Лучшая — это какая? Куда и зачем мне вести их, если они решат довериться мне?

— Если ты примешь такое решение, то завтра мы поговорим с тобой и об этом...

Январь 121 г. до нашей эры. Рим.

— Разбушевались тут, млять, гегемоны хреновы! Хрен с ними, с этими братцами Грачёвыми, оба демагоги были ещё те, и поделом схлопотали ихние бузотёры, и старшего, и младшего, но эти-то бардак развели — цивилизаторы Лужи, млять, называются!

— И что тут удивительного для тебя, Амбонов? Это же римляне! Что популяры, что оптиматы — один хрен! Одни готовы и Республику развалить, лишь бы нагнуть сенат, других тоже на край гибели надо поставить, чтобы они согласились поступиться хотя бы малой частью своих богатств, влияния, а главное — гонора. Теперь, естественно, мстят за свой недавно пережитый страх. Беспредельщики как те, так и эти.

— А правда ли, почтенный, что на Авентине вчера убили чуть ли не тысячу этих мятежников? — поинтересовался один из бойцов по-турдетански.

— Правда, — ответил начальник, — Только количество убитых преувеличено раза в три, если не во все четыре, — бойцы рассмеялись, — Не знаю, была ли там вообще эта якобы тысяча. Большинство ведь разбежалось кто куда, когда в дело вступили критские лучники, а убитых потом насчитали где-то между двумя и тремя сотнями. Другое дело, что теперь и тех разбежавшихся разыскивают и ловят, но не сильно стремятся взять живыми, а заодно под этим соусом гегемоны, естественно, сводят и свои собственные счёты.

— Так погоди, почтенный, а разве городская чернь не на стороне популяров?

— Была, пока не получила от них всё, что они могли ей дать. А когда оптиматы, не отнимая этого, предложили ещё лучшие условия, с удовольствием переметнулась на их сторону. Как и основная масса публиканов, как только им гарантировали, что полученное от популяров они сохранят. Какое им было дело до личных счётов и меряния хренами Гая Гракха с сенатом? У них свой шкурный интерес. До тех пор, пока Гай Гракх давал этим и тем больше, вся эта сволочь стояла горой за него, а теперь они за нормальный законный порядок. Ну, после того, как утолят свой праведный гнев на его нарушителей в процессе его наведения, — бойцы снова рассмеялись.

Арунтий Максимов, сын Турмса, мог бы много чего порассказать своим бойцам о подробностях римской гракховщины. Отец обоих братцев знавал, старшего Тиберия ещё по Карфагену, а младшего Гая по кельтиберской Нуманции, а затем и по Сардинии, где по мере подавления очередного восстания сардов множество их продавалось в рабство, и это нужно было использовать для пополнения подходящими людьми. У римлян они пропали бы без толку на рудниках и латифундиях вместе с обыкновенной обезьянистой массовкой, а турдетанам нужны толковые отовсюду, где найдутся. И с Сардинии далеко не в первый уже раз, и с Эпира почти полсотни лет назад много таких вывез его дед, и из Карфагена, и из Коринфа. Теперь вот с Балеарских островов отец отбирает и вывозит, благодаря связям деда с семейством Цецилиев Метеллов, из которого и нынешний балеарский проконсул. И в самой испанской метрополии толковые люди нужны, и в заморских колониях, но таких не бывает помногу нигде. Где найдётся сколько-то, оттуда и выдёргиваются при удобном случае. Сам Арунтий занимался таким отбором только на Канарах в ходе стажировки при завоевании Гран-Канарии после выпуска из Корпуса, а пока набирается опыта в остийской фактории, через которую осуществляются оптовые поставки дорогих заокеанских товаров местным римским купцам. С самим Гаем Гракхом знаком лишь шапочно, поскольку не с ним дела велись, а с его публиканами, ну так зато и информация от них шла свежайшая и в более полном объёме, а не только то, что докладывалось регулярно лично порядочному и честному, но уж очень склонному пороть горячку всемогущему плебейскому трибуну. А сволочь, на которую тот вынужден был опереться, ныне вновь переметнувшаяся к сенату — как раз и поставляла ту теневую информацию, без которой картина неполна.

— Так, что там за шум впереди? — спохватился центурион Нирул Амбонов, — Не от дома ли Вария?

— Шире шаг! — скомандовал Арунтий, — Мечи к бою! — не самый желательный вариант, далеко не самый, но и цена вопроса весьма немаленькая.

Товарищ по службе и надёжный помощник оказался прав — именно возле дома Квинта Вария, преуспевавшего до недавнего времени римского публикана, и происходило форменное безобразие. Хвала богам, ворваться внутрь толпа не успела, так что остаются ещё неплохие шансы обойтись без лишней крови. Надо будет, и её пустим без колебаний, но лучше избежать — меньше потом придётся улаживать проблем.

— Посторонись! — рявкнул на латыни Амбонов, переливисто свистнув перед тем в свой центурионский свисток.

— Испанцы?! — возмутился один из заводил толпы, — Что вам здесь нужно?! Это наш город и наши городские дела!

— Спокойно, квириты! — вмешался Арунтий, — Если кто-то из вас не знает меня, то я — Арунтий Марций Максим, римский гражданин, как и вы сами, Субуранская триба.

— Нечасто тебя можно увидеть в родной трибе, Арунтий Марций, да и вид у тебя сейчас не самый римский, — хмыкнул другой заводила, и часть толпы рассмеялась.

— Ты и сам не в гражданской тоге, Секст Череп, — заметил Арунтий, тоже вызвав смешки в толпе, — Не самое лучшее время для мирных прогулок, — тут рассмеялась добрая половина толпы, — Но я тебя знаю и всё понимаю.

— Что верно, то верно, — согласился известный в Субуре бандит, — Я знаю этого человека, сограждане, и он — именно тот, кем назвался. Но скажи нам, Арунтий Марций, каковы твои дела в доме Квинта Вария, изменника и врага Республики, чтобы мешать нам поступить с его семейством так, как оно того заслуживает?

— Я пришёл получить причитающийся мне долг. И я намерен получить сполна всё, что мне положено по долговой расписке Квинта Вария. Я не обязан предъявлять её ни тебе, Секст Череп, ни прочим, но чтобы между нами не было недоразумений, ты можешь подойти и ознакомиться с ней, — он достал маленький папирусный свиток.

— В этом нет нужды, — ответил бандит, — Квинт Варий объявлен вне закона, а его дом и имущество подлежат разграблению достойными гражданами Рима, но раз там есть и твоё имущество, то ты, конечно, вправе получить его до того, как мы растащим всё до последнего медного асса. Посторонитесь, сограждане! Неправедно нажитое добро врага Республики никуда не уйдёт от нас с вами, а к добропорядочному гражданину Арунтию Марцию Максиму у римского народа претензий нет.

Толпа расступилась, давая турдетанам дорогу к дверям дома. Чернь ворчала, но без поддержки бандитов, как и следовало ожидать, с героями у неё была напряжёнка. Это же на мечи лезть, и мечи эти в руках опытных солдат, а не наспех вооружённых рабов, не умеющих с ними толком обращаться, а главное — не уверенных в отсутствии последствий. А у испанцев — выучка и дисциплина, у их начальства — связи наверху и деньги на лучших юристов, и что им будет за какого-то римского пролетария, когда у них там всё схвачено? Две цепочки турдетан отделили проход к дверям от толпы, и оба испанских центуриона прошли по дорожке между ними.

— Откройте! — выкрикнул Арунтий, свистнув в свой свисток и постучав в одну из железных полос на двери набалдашником рукояти своего меча, — Это не грабители! Ну, грабители другого сорта, если точнее, — турдетаны рассмеялись.

— Кто вы такие? — спросил из-за двери раб-привратник, приоткрыв ставню на зарешёченном окошке.

— Арунтий Марций Максим из тартессийской фактории Остии пришёл получить долг с хозяина дома.

— Хозяйка просит испанцев не пускать в её дом эту разбойную чернь, — ответил раб, гремя отодвигаемым засовом.

Толпа зашумела, дошло до драки с применением дубинок, кого-то и зашибли.

Вслед за центурионами солдаты, начиная с самых задних, втянулись в дверной проём, последние закрыли за собой дверь и помогли привратнику задвинуть засов. Судя по гвалту снаружи, там продолжалось рьяное выяснение отношений между бандитами и стихийными неорганизованными мародёрами из пролетариев, но это были уже римские дела, мало волнующие служащих турдетанской фактории.

— Хвала богам, испанцы! Вот уж не ожидала, что когда-нибудь я буду так рада людям, пришедшим облегчить содержимое моих сундуков! — пошутила хозяйка, молодая симпатичная шатенка, — С твоими людьми, Арунтий Марций, мне ведь бояться нечего?

— Сожалею, если разочаровываю тебя, Клувия, но я не могу сказать того же ни о вашем доме, ни об имуществе. Ваша семья и в самом деле объявлена вне закона, и вся эта чернь вольна вытворять с вами всё, что ей вздумается. А любой, кто окажет тебе помощь в защите дома, будет считаться преступником. Ты же понимаешь, надеюсь, что ссориться с Республикой без крайней необходимости в наши планы не входит? Увести тебя и твоих домочадцев под нашей охраной — это всё, что я могу для тебя сделать. Ты лишишься дома и скарба, которые сенат отдал на разграбление шантрапе, но избежишь самого худшего.

— Защитить наш дом — преступление, а увести из него нас от расправы — нет? В чём разница, если наша семья, как ты говоришь, вне закона?

— Ну, во-первых, вряд ли на нас пожалуются, если мы не станем мешать толпе разграбить дом. Не пустят по кругу тебя и твоих служанок, как наверняка рассчитывали, зато награбят достаточно, чтобы хватило и на лупанарий. А во-вторых, враг Республики — твой муж, а не ты сама. Мы же не его от расправы уведём, а тебя — это уже другое дело.

— А Квинт? Что будет с ним? Он жив? Где-то скрывается?

— Квинт Варий опознан в числе убитых на Авентинском холме, и ему уже ничем не помочь. Собственно, именно это и меняет ситуацию с тобой — ты уже не жена, а вдова государственного преступника, сама по себе ничего такого не натворившая. Думай о себе, Клувия — останься он жив, вряд ли был бы рад, если бы ты предалась горю, прозевав из-за этого свой шанс спастись самой.

— И нам нужно поторапливаться, — напомнил Нирул, дав римлянке выплакаться.

— Ну что ж, давайте тогда закончим с делами, — предложила та, взяв себя в руки, — Сколько муж должен вам? — Арунтий подал ей распечатанный свиток, — Так, индийский перец, тапробанская корица, жгучая паста атлантов, сладкие шишки, солёные ягоды. Ого! Три таланта с половиной! Открой сейф, Ахиллес! — приказала она рабу-домоправителю, — Я не знаю, сколько там есть, Квинт всегда сам вёл дела, но он говорил о долге вам, так что должен был приготовить деньги.

Домоправитель, уже отдёрнувший занавеску таблинума, гремел ключами, пока не нашёл в их весьма объёмистой связке нужный. Сейф в таблинуме представлял из себя обитый бронзовыми полосами большой чёрный шкаф из африканского эбенового дерева и сам по себе весил столько, что даже не был прикован к полу. Даже и сумей вор залезть в дом и незаметно проскользнуть в таблинум, как унесёшь такую тяжесть? Взломать дверцу тоже было бы не так-то легко, и даже ключом её замок открывался не сразу и с немалым шумом. Но наконец раб справился с запором и не без усилия открыл дверцу, оказавшуюся толщиной в ладонь. Да и железный засов врезанного в саму дверцу замка в большой палец толщиной тоже внушал уважение.

— Хороший сейф! — одобрил Нирул, — Будь я сам одним из этих грабителей, так и пустой уволок бы для себя. Тем более, что и стоит же наверняка не одну сотню денариев. Даже жаль оставлять его этим забулдыгам.

— Золота едва набирается на половину таланта с небольшим, — заметила хозяйка, когда её раб выложил содержимое сейфа на стол, — Малая часть суммы долга. Остальное я могу предложить только серебром. Но всё-таки немного меньший груз для твоих людей.

— Я бы с удовольствием при других обстоятельствах, но сейчас это золото будет нужнее тебе самой, — ответил Арунтий, — Серебра же хватает? — он взвесил в руке один из опечатанных кошелей с серебряными денариями, — Тысяча денариев, одна шестая таланта. Твой муж должен нам три с половиной таланта, серебром это трижды по шесть и ещё три — двадцать один такой кошель, а у тебя их тут и двадцать пять набирается. Я рассчитывал на серебро — им и удовольствуюсь.

— Благодарю тебя, — кивнула римлянка, — На весах серебро проверять будешь?

— Нет смысла. Хвала богам, Республика не докатилась ещё до порчи денария, а репутация храма Юноны Монеты безупречна, и его печать — надёжная гарантия. А золото разложи по малым свёрткам, которые удобно спрятать под одеждой, и раздай рабам. Пару монет положи в кошелёк вместе с серебряными — швырнёшь их в толпу как бы в гневе на её жадность, когда эта шантрапа возмутится. Ценные украшения тоже спрячь на себе и на рабах, а открыто оставь один золотой перстень подешевле и надень серебряные, которые тоже швырнёшь в толпу. Будет ещё лучше, если ты закатишь при этом истерику.

— Это я могу, — улыбнулась Клувия, — Но остаются ещё четыре тысячи денариев и сестерции россыпью, не говоря уже о меди. Не слишком ли жирно для этих мерзавцев?

— Не жадничай, — поморщился Арунтий, — Здесь должно остаться достаточно для мародёров, чтобы удовлетворить их. Тебе же не нужно, чтобы они пожаловались в сенат, а оттуда в нашу факторию пришло требование о твоей выдаче?

— Это я поняла, но в доме остаётся ещё много ценной утвари, так что денег с них вполне хватило бы и половины. Негодяи ведь не знают величины долга? И почему бы вам не захватить под его видам ещё пару тысяч денариев? Кстати, у нас есть тележка, так что не нужно и нести всё это серебро. Две тысячи и россыпь — так и быть, пусть подавятся.

— Хорошо, жги расписку. Слыхал, Нирул? Для ротозеев на улице её долг был не двадцать одна, а двадцать три тысячи денариев. Подтвердишь, если спросят.

— Жалко сейф такой им оставлять. Может, погрузим на тележку и прямо в нём деньги увезём? — пошутил тот, и они оба рассмеялись.

Тележка, предназначенная для покупок на рынке, естественно, и не увезла бы этого сейфа, а если бы даже каким-то чудом и увезла его, то наверняка развалилась бы на полпути до Остии. Даже при погрузке на неё опечатанных кошелей с серебром стало ясно, что на такой вес она не рассчитана и едва ли выдержит больше, чем пару-тройку рейсов с таким грузом. Но столько от неё и не требовалось, а требовался один, на который её ещё должно было хватить. Хозяйка тем временем с помощью рабынь распределила золотые монеты и наиболее ценные ювелирные украшения по малым кошелькам и свёрткам, туго увязав их, чтобы металл не звякнул на ходу. Затем одна из рабынь принесла указанные ей хозяйкой детали женской одёжки, после чего обоим тартессийским центурионам ей было предложено оставить таблинум, и за ними задёрнулась занавеска.

— Будут пристраивать контрабанду под подолом нижних юбок, — озвучил Нирул по-русски самоочевидную версию, — Заметь, о снаряге наших баб не знает, но додумалась и сама. Кое в чём не такая уж и дурында эта неутешная вдовушка. Если не облажаются и не спалятся со своей самоделкой, то вполне прокатит. Эй, женщины, вы когда упакуетесь, то попрыгайте для проверки! — это он на латыни им посоветовал, — Но всё-таки, Арунтий, зря мы не прихватили кого-нибудь из наших баб с их снарягой для контрабанды, — снова, естественно, по-русски, — Наши-то все и оснащены, и обучены ещё в Корпусе.

— Вот только их тут ещё посреди этого бардака не хватало! Да и кто мог заранее просчитать? Я надеялся, что Варий сумеет отвертеться от участия в открытом мятеже, как я ему и советовал. И в этом случае никто бы не объявил его вне закона, и нам не пришлось бы сейчас импровизировать сходу.

— Нахрена он вообще к этому Грачёву в кодлу подался?

— Ну, не к самому Грачёву, а к Флакку. А как бы он к нему не подался, когда он — его клиент? Ты же знаешь сам эти патронско-клиентские заморочки. Тем более, что ещё и выгодно — подряды на откуп налогов в Азии распределялись, сам понимаешь, в первую очередь между своими, и вложиться в это дело мог не всякий, а прежде всего свой. Этим ведь они и перетянули на свою сторону публиканов, но свой-то давний клиент всегда мог рассчитывать у них на лучший куш.

— Выходит, жадность его сгубила?

— Не жадность — клиентский долг. Другие-то и у популяров хорошо хапнули, и к оптиматам переметнулись вовремя, но он-то — клиент Флакка. Как бы он отказал патрону? Советовал я ему форс-мажор какой-нибудь организовать, чтобы иметь повод уклониться от этой дурацкой бузы, но то ли не вышло у него, то ли совесть не позволила клиентский долг продинамить. Ну и патрон ему достался, конечно, самый радикальный из всей ихней грачёвской кодлы. Вот, вместе с патроном Квинт Варий и погорел.

Судя по звукам прыжков, удару, характерному звону и ругательствам женскими голосами на латыни, римлянка и её рабыни последовали совету Нирула и выявили недочёт в своём импровизированном снаряжении. Что-то они там подправили, снова попрыгали и на сей раз остались довольны результатом. Отдёрнули занавеску, и хозяйка дома объявила об их полной готовности к выходу. Да и пора было уже — гвалт за дверями резко усилился, демонстрируя иссякающее терпение законопослушных урря-патриотических мародёров.

— Один опечатанный кошель с денариями оставьте на столе таблинума как есть для бандитов, — посоветовал Арунтий, — Второй распечатайте и рассыпьте по полу для той голытьбы, да погромче, чтобы звон серебра был хорошо слышен и на улице. Сестерции и медь тоже рассыпьте, но наберите и в горсти для бросания в толпу. Все готовы? Пошли!

Толпа заворчала при виде окружённой турдетанскими бойцами ручной тележки с кошелями, но расступилась, давая дорогу. Помогли с этим и бандиты, главарю которых Арунтий подсказал сразу же рваться в таблинум. Но когда вслед за тележкой под охраной турдетан из дома вышли и бабы, раздались недовольные возгласы.

— Эй, так не пойдёт, испанцы! Эти сучки из семьи врага Республики, и у нас есть о чём потолковать с ними! — выкрикнул один из гегемонов, и в толпе рассмеялись.

— Успокойтесь, сограждане! — ответил Арунтий, — Клувия Вария больше не жена Квинта Вария по причине смерти мужа, а значит, больше не Вария, а свободная римлянка. Слуг она забирает в счёт своего приданого, которое положено ей по случаю прекращения брака. А если кто-то из вас рассчитывал позабавиться с бабой, в доме осталось достаточно серебра. Мы взяли своё, а чужого нам не нужно. Возьмите остальное, и каждый из вас сам решит, пропить ему свою долю или спустить на шлюх в лупанарии.

— Всё имущество преступника сенат даровал народу, — возразил мародёр, — Бабы — ладно, пускай идут с вами, но не слишком ли много они на себя напялили?

— Да подавитесь вы моим имуществом, гнусные шакалы! — картинно психанула Клувия, швырнув в толпу обе горсти мелких монет, — И это забирайте! — следом полетели шёлковая шаль, серебряные браслеты и перстни, из-за которых сразу вспыхнула драка.

Собственно, на этом и строился расчёт. Подогревая ажиотаж, рабыни римлянки тоже поснимали с себя выданные им специально для этого шёлковые ленты и серебряные украшения, и всё это полетело в толпу. А их хозяйка, разыгрывая накал истерики, метнула и предварительно развязанный кошелёк, из которого на лету высыпались денарии и пара золотых статеров. Драка между гегемонами разгорелась с удвоенной силой, бандиты дали выйти из дверей замыкающим турдетанам и сразу же ринулись внутрь дома, за ними тут же последовали и гегемоны, кто посообразительнее, кто-то нагнулся за рассыпанными на полу монетами, кто-то споткнулся об него, образовав затор. В общем, для всех мародёров нашлись увлекательные занятия, и уходящие никого больше не интересовали.

— Чуть голос не сорвала! — пожаловалась Клувия, когда миновали перекрёсток, — За всю жизнь я ещё не орала и не сквернословила столько, сколько сегодня. Эти мерзавцы не хватятся, когда разграбят всё, и многим достанется меньше, чем они размечтались?

— Если потом и хватятся, то будет поздно, — хмыкнул Нирул, — Штурмовать нашу факторию не полезут, а если и полезут сдуру, так мы отобьёмся и будем в своём праве. К нам-то у Республики какие претензии? Мы в мятеже Гракха и Флакка не замешаны.

— А моей выдачи не потребуют?

— Смотря кто, — пояснил Арунтий, — Эти погромщики и им подобные нам разве указ? Официальные власти — другое дело, но вряд ли у них есть какой-то интерес к тебе. Твой БЫВШИЙ муж объявлен вне закона за участие в мятеже, ну так он и убит в бою на Авентине, а его дом отдан на поток и разграбление шантрапе. Если бы ты попала в нём под раздачу, это считалось бы в порядке вещей, но раз ускользнула, значит — ускользнула. А сама по себе ты не мятежница, и какое тогда основание у консула, претора или сената требовать от нас твоей выдачи? Да и до тебя ли им сейчас? Самое худшее, что тебе было суждено, ты уже пережила, чего не было суждено — избежала, а мелкие неприятности ты теперь, даже если какие-то и случатся, уж всяко переживёшь.

— Я понимаю, но ведь это же творится сейчас повсюду. Всех, на кого разгневаны в сенате, эта чернь теперь убивает, грабит и насилует без разбора с его полного одобрения и наверняка не боясь наказания. Разве это не значит, что всех пострадавших эти законники в белых тогах объявят потом преступниками, пострадавшими по заслугам?

— Скорее всего, так оно и будет. Ты имеешь в виду, что раз и твой дом подвергся конфискации и грабежу, преступницей объявят и тебя?

— Ну да, как и все остальные семьи врагов сената. А чем я от них отличаюсь? Да, ускользнула от изнасилования и расправы, ну так разве беглая преступница не подлежит розыску и выдаче на суд и расправу?

— Тебе главное — пережить и переждать вот эти дни, пока разгул черни узаконен чрезвычайным положением и чрезвычайными полномочиями консула Опимия. Улягутся страсти, отменится чрезвычайное положение — уймётся и этот беспредел. Да, в принципе розыск возможен, но уже по законам и суду. Если и придумают, в чём обвинить именно тебя, чтобы узаконить конфискацию и разграбление дома, то главное — не в мятеже. Там не дураки и понимают, что можно доказать, а что нет. Придумают что-то попустяковее, что доказать легче, но это будет уже не государственное преступление. Если и дойдёт до этого, ты объявишь о решении удалиться в добровольное изгнание, и дело с концом. Что тебя держит в Риме после потери дома и большей части имущества?

— Но куда?

— В какой-нибудь из латинских городов. Твой муж попал под раздачу как клиент Флакка, а Флакк — инициатор предложения предоставить римское гражданство союзникам Рима, прежде всего латинянам. Какие к тебе претензии могут быть у них? Наоборот, будут считать тебя пострадавшей за их интересы. Особенно, если ты и сама выскажешься в духе одобрения идеи римского гражданства для латинян. Тебя ведь это не затруднит?

— Теперь — ни капельки! — заверила римлянка, — После всего того, что случилось и что продолжает твориться в городе, мне абсолютно не жаль, если эти негодяи лишатся своего особого положения среди латинян. Мне ведь ещё повезло по сравнению с другими.

Как раз в это время поднялся шум на одной из улиц южного склона Палатина, к которому они вышли от Целия. Кто-то бежал оттуда, включая и прилично одетых, кого-то ловили, судя по воплям — убивали, судя по женскому визгу — насиловали. Мелькнул через проём между домусами нобилей и дым от занявшегося пожара — нобилитет Палатина явно очищал свои ряды от затесавшихся в них популяров самым радикальным образом руками многочисленной клиентелы и примкнувших к ней люмпенов. А чему удивляться? Нобили и у тех во главе, и у этих. Что Семпронии Гракхи, что Фульвии Флакки — пускай и плебеи, но уж точно не бедные и уж точно не безродные. Консулы в предках что у тех, что у этих, так что нобили по всем статьям. И что они, единственные обиженные на остальных? Там и других таких хватало, просто в главнюки смуты не выбившихся, но явно надеявшихся в основняки пролезть вместо скинутых оптиматов. Переизбыток элиты — он всегда ведёт к смутам. На сей раз не повезло популярам, и лишними в нобилитете оказались именно они, а с ними угодила под раздачу и их клиентела. Некоторые добегали и до Большого Цирка, но и там их настигали и расправлялись на месте. Так это нобильское большинство гнобит меньшинство, а что творилось бы в случае победы меньшинства, то бишь популяров?

— Набрось покрывало, Клувия, — посоветовал Арунтий, — Если какая-то сволочь опознает тебя, может случиться стычка, а в городской черте этого очень не хотелось бы.

Часть беглецов перебежала и их улицу, а за ними увязались преследователи с дубинками и ножами. Одного настигли на перекрёстке и забили прямо на нём. Нагоняли и ещё одного, но тот догадался рассыпать монеты из кошелька на мостовую, и чернь забыла о враге Республики, занявшись делом поважнее. Естественно, не обошлось там без затора и драки, и турдетанам пришлось даже остановиться, дабы гегемоны сами разобрались меж собой, кто первым нашёл ту или иную монету и имеет на неё более законные права. Это у нобилей превыше всего политика, которую те и отстаивают в уличных беспорядках, а для простого римского пролетария нет в этих беспорядках дела важнее, чем пограбить любого встречного не из своих, кого можно безнаказанно.

— Короткая же у мерзавцев память! — прошипела римлянка из-под покрывала, — Кого преследуют и убивают! Тех, кто ещё недавно о них же, мерзавцах, заботился!

— Ну, прежде всего популяры добивались власти для себя, — заметил Нирул, — А чернь использовали для смуты. Но они проиграли, а черни какая разница, кого пограбить? Не тех, так этих, кто проиграл, и кого можно. А заодно, конечно, и покуражиться в своё удовольствие над богатенькими, и с бабами ихними поразвлечься безнаказанно. А когда ещё такая возможность выпадет? И что популяры, не знали этого, когда затевали смуту и опирались на эту уличную сволочь? Что устроили, от того и страдают теперь сами.

— Может быть и так, — неохотно согласилась Клувия, — Но разве Квинт призывал к этому кошмару? Нас-то за что?

— За неудачный выбор патрона, — резюмировал Арунтий, — Марк Фульвий Флакк как раз и был самым непримиримым смутьяном, из-за которого и случилась вся эта резня на Авентине. Ну а где патрон, там и самые порядочные из его клиентов.

— Мы ведь сейчас мимо Авентина и направляемся? Нам обязательно надо идти именно туда? Разве не лучше свернуть к Аппиевой дороге и поскорее покинуть город?

— Нет, нас ждут возле Тройных ворот, да и стража в них знакомая — выйдем без проблем. А на Авентине сейчас хоть и неприятно, но порядка больше, чем здесь.

Так оно и оказалось. Трупов убитых популяров у юго-восточного склона холма не было, поскольку их сносили на запад для сброса в Тибр. Старший встретившегося им патруля критских лучников, перекинувшись с турдетанскими центурионами несколькими фразами, посоветовал не брать в ближайшие дни воду для питья из реки, зато предсказал отличную рыбалку через несколько дней, отчего рядовые бойцы весело загоготали. Но на улице безобразий уже не происходило. Ну, по мнению бойцов, конечно. Никто не вставал на пути кроме военных патрулей, которых вполне удовлетворял предъявляемый Арунтием пропуск, так что мечей его испанским солдатам обнажать не пришлось. На взгляд Клувии же творился форменный беспредел.

Дело в том, что мятежные популяры не просто ведь так заняли не какой-нибудь первый попавшийся холм, а именно Авентин. Авентинский холм — это для римлян символ борьбы плебеев за свои права. Именно туда они впервые удалились, требуя от патрициев признания за ними всей полноты гражданских прав. Естественно, и заселён этот холм был исключительно плебеями, у которых мятежники рассчитывали найти поддержку. Вполне возможно, что у многих и нашли, но едва ли у всех без исключения. Если уж даже сам Гай Гракх склонял Флакка к переговорам с сенатом, надеясь на примирение, то наверняка ведь и среди жителей Авентина далеко не все были сторонниками кровавой резни. Но теперь, торжествуя победу, оптиматы не очень-то вникали, кто участник мятежа, кто пассивный сторонник, кто сочувствовавший, а кто и вовсе не при делах. Вояки пробовали хоть как-то разобраться, арестовывая подозрительных, но не спеша с расправой, зато городская чернь, кровно заинтересованная в разоблачении как можно большего количества скрытых врагов среди зажиточных авентинцев, использовала для этого любой повод. Нашлось оружие в доме? Вот оно, неопровержимое доказательство участия в мятеже! А у какого свободного человека его в доме не окажется? В общем, чья рожа сторонникам оптиматов не нравится или внешний вид на достаток намекает, тот и заведомый скрывающийся от справедливого возмездия популяр. Ату его, законопослушные сограждане!

Особенно, если во главе законопослушных мародёров сенатор-оптимат или его известный всем клиент, а то и консульский или преторский ликтор. Тормозят любого, кто не понравился, некоторых прямо сразу же и убивают без суда и следствия, и как правило это люди с достатком. Затем врываются в их домусы в поисках таких же мятежников из числа членов их семей, а заодно и всего, что плохо лежит. Выволакивают деньги и ценную утварь, выволакивают и домочадцев. Особенно баб посмазливее, и без разницы, рабыня это, вдова или дочурка разоблачённого врага Республики. Первым делом снимали с них украшения, не брезгуя даже бронзовым ширпотребом, вторым — раздевали и заценивали их стати, а затем раскладывали, иной раз прямо на улице, для применения по прямому назначению. Как правило — групповому.

Парочка таких домов со свежеразоблачёнными мятежниками попалась как раз вдоль улицы, так что и турдетаны, и Клувия, и её слуги собственными глазами наблюдали, как это в Риме происходит при подобных чрезвычайных положениях. Прямо на их глазах погромщики ворвались в дома, завалили дубинками и добили ножами их хозяев, а затем выволокли оттуда приглянувшийся им скарб и упирающихся домочадцев. Рабов и малых детей связали и куда-то повели, а молодых рабынь и взрослых хозяек деловито пустили по кругу. В одном случае верховодил сенаторский сынок, в другом — консульский ликтор.

— У Суллы хотя бы проскрипционные списки будут, — заметил по-русски Нирул, — Кто попал в них — спасайся, если можешь, кто не попал — расслабься и живи спокойно до публикации следующих. А у этих исключительно революционное правосознание. Ну, если точнее, то контрреволюционное.

— А не один ли хрен? — хмыкнул Арунтий, — Ты думаешь, революционное было бы чем-то лучше? И у тех этим занималась бы точно такая же сволочь. И персонально та же самая в основном. Ну, заводилы у популяров, конечно, были бы другие, а вся рядовая шантрапа — вот эта же, которую ты наблюдаешь сейчас.

Клувия была в шоке, когда молодую хозяйку второго из погромленных домов, пустив по кругу вместе с двумя её рабынями, вместе с ними потом и погнали вдоль склона Авентина в сторону Большого Цирка, за которым находился Бычий форум, где торговали не только скотом, но и рабами. А чему удивляться? Объявленный вне закона — бесправен и запросто может быть обращён в раба первым же встречным. Осознав, что и сама лишь чудом избежала такой же участи, римлянка закуталась с перепугу в своё покрывало так, что видны были только глаза и нос. Впрочем, содрогнулись и её служанки — рабство тоже разным бывает, и едва ли новое будет лучше старого, а вот хуже — вполне вероятно. В тот же лупанарий в речном порту продать могут, чтобы далеко не ходить.

А на полпути к Тройным воротам им довелось увидеть и попытку одной семьи спастись заблаговременно. Сообразив, что они — следующие в очереди, преодолев жабу и бросив всё кроме самого ценного, мужик с женой, двумя детьми, рабом и двумя рабынями выскочили из дома и побежали к воротам. Спешка-то их и сгубила. Соображать надо было раньше, да уходить спокойно, как бы по своим делам, и их шансы уйти из города были бы хорошие. Куда потом — вопрос уже второй, но Тройные ворота, скорее всего, миновали бы без помех. А какие у стражи ворот основания задерживать местного римского гражданина с этой же улицы или его домочадцев, если у тех есть какое-то дело за Сервиевой стеной? Но когда бегут, сломя голову, а преследователей возглавляет целый сенатор, то явно ведь не просто так, верно? Наверняка тоже из этих, которые вне закона. А это ведь значит, что любой первый встречный их хватай и делай с ними, что хошь. Семь рабов бесхозных, да с какими-то наверняка имеющими ценность вещицами, тоже бесхозными — какой же дурак позволит ускользнуть такой добыче? Почему оптиматам с их приспешниками непутёвыми можно, а честным солдатам городского легиона нельзя? Солдаты что, не такие же римские граждане? За что такая дискриминация?

В общем, попала семейка беглецов из огня, да в полымя. Будь мужик один, так смылся бы наверняка, а там уж нашёл бы способ и выбраться из города, но с семьёй разве смоешься? Его попытка проложить себе и семье дорогу в ворота силой, поддержанная и его рабом, была отчаянной, но какие шансы у двух безоружных мужиков против четверых вооружённых солдат? Естественно, никаких. Ранили обоих, бывшего главу семейства как не жильца один добил, пока трое его товарищей хватали баб с детьми. Весьма позабавила стражу попытка бывшей хозяйки откупиться бывшей своей серебряной бижутерией. Над её недопониманием реального положения вещей весело позубоскалили, после чего всё ей продемонстрировали наглядно, сняв с неё и всю бижутерию, и явно лишние для рабыни тряпки, а затем тщательно, все четверо по очереди, ощупав ейные стати, потом так же и обеих рабынь ощупали, наконец толкнули к задержанным ранее — мужики отдельно, бабы отдельно, дети отдельно. Подбежавшие преследователи возмущённо доказывали страже, что это их добыча, на что старший поста резонно возразил, что захватили ничейных рабов и тряпки с побрякушками — они, а законный владелец ничейной вещи — не тот, кто первым её увидел, а тот, кто первым её подобрал. Но если им что-то приглянулось — могут купить по сходной цене или попользоваться чем-то временно по сходным расценкам. Сенатор во главе опоздавших преследователей недовольно сопел, но оспорить один из краеугольных камней римского права не мог и он, а его спутники могли выразить свою изрядную досаду одной лишь площадной бранью, только веселящей стражу.

Пока шло это препирательство, перепуганная Клувия заставила и своих рабынь запахнуться в покрывала, дабы статями не отсвечивали, а обоих рабов тоже накинуть на головы капюшоны плащей, дабы и их никто не мог опознать.

— Вон тот плюгавый рядом с сенатором — Гней Каций, — пояснила она Арунтию полушёпотом, — Как и мой Квинт, был клиентом Флакка, а теперь переметнулся, негодяй. Вёл с Квинтом дела и хорошо знает и меня, и слуг. Дважды пробовал ещё и волочиться за мной, мерзавец. Что, если опознает кого-то из нас?

— Ну, придётся вам тогда какое-то время побыть моей добычей. Я тоже римский гражданин и тоже имею полное право подобрать первым бесхозное имущество, — тон был шутливым, но внутренне она сжалась, поскольку шутка вполне могла ведь оказаться и не шуткой, а самым настоящим рабством со всеми возможными следствиями из него.

А на примере других, которым повезло меньше, некоторые из таких следствий демонстрировались наглядно. Чуть поодаль от ворот двух задержанных и порабощённых ранее молодух предлагали желающим, кто в состоянии оплатить удовольствие, а одну уже и раскладывали сразу трое, явно арендовавших её вскладчину. Та отчаянно брыкалась, но это только раззадоривало и веселило эту троицу гегемонов.

— Как там твой дед про такие вещи выражается? Что с воза упало, не вырубишь топором? — прокомментировал по-русски Нирул, кивая в сторону разгула оптиматов и их добровольных помощников.

— Ага, так и прадед выражался, — подтвердил Арунтий.

— Натуральный беспредел, — хмыкнул встретивший их третий центурион, Марул Валодов, — Законники, млять, хреновы! Из миномётов бы сволочь накрыть и из пулемётов оставшуюся докрошить — абсолютно не жалко. Вы как, удачно сходили?

— Да, успели как раз вовремя. Если ещё немного промедлили бы, там вышло бы такое же безобразие. А у вас как?

— Тоже порядок, хотя и успели, как и вы, почти впритык. И вы тоже, я смотрю, кое-кого успели вытащить? Вот у Билстега Васькина облом вышел — подоспел, когда там уже бедлам творился, и ни хрена уже нельзя было поделать. Не устраивать же там резню?

— Дом публикана Авла Нерия и долг в полтора таланта? Совсем по нулям?

— Ну, утвари взял на полталанта и на полталанта забрал рабов, но полталанта, считай, в безвозвратных потерях. У сенатской казны ведь их теперь хрен отсудишь?

— Ага, что с воза упало, не вырубишь топором. Претензию, конечно, предъявим и за её неудовлетворение повысим цены, а пока — да, убыток. Но по таким раскладам и по нашим масштабам полталанта — потеря небольшая. Я вообще три с половиной проворонил бы, если бы опоздал. Но и из-за них не стал бы устраивать бойню с шакалами оптиматов.

— А как у ихних розничных торгашей цены взлетят, когда мы перестанем в долг им товары доверять! Вдвое ведь дефицитнее станут, если не втрое, а им же теперь победу праздновать и пирами её отмечать! — центурионы рассмеялись.

— Один хрен обидно, — проворчал подошедший Билстег, — Облажался ведь из-за чего? Из-за экстренной встречи с агентом, которого надо было срочно выручать. Если бы не это — успел бы без проблем.

— Не парься, — махнул рукой Арунтий, — Облажаться мы все рисковали, и потери при таких раскладах неизбежны. Главное, людей не потеряли, а деньги — дело наживное.

— У меня тут утварь довольно громоздкая, да и серебро тоже весит немало, а до Остии не два шага и не десяток. Барку наймём по Тибру сплавиться или воз по Остийской дороге? В Тибре сейчас трупов столько, что вёсла всё время за них цепляться будут.

— Воз, конечно. Бабы и так еле держат себя в руках, и нехрен им на те трупы в реке глазеть. Да и по времени из-за этих трупов — не уверен, что по реке быстрее выйдет.

Найдя возницу из Остии с большой телегой, запряжённой парой волов, как раз разгрузившегося и не возражавшего против дополнительного заработка на обратном пути, договорились с ним, нагрузили и миновали наконец Тройные ворота, предъявив пропуска страже и поболтав немного с её старшим. Всё это время Клувия, завёрнутая в покрывало, пряталась от знакомого публикана и только пройдя две сотни шагов по Остийской дороге, расслабилась и облегчённо перевела дух. Разумеется, о том, чтобы пройти двадцать миль за остаток дня, не могло быть и речи. Это дневной переход пехоты ускоренным маршем, так что без ночёвки в пути было не обойтись, но постоялый двор на дороге имелся, и на нём испанцев из фактории знали хорошо. Разместив людей и волов, перегрузив ценности в надёжное помещение и организовав его посменную охрану, центурионы похлопотали и об ужине. Для баб его, естественно, подали в комнаты, дабы не заставлять их отсвечивать в общем зале таверны перед лишними глазами и ушами, самим же турдетанам бояться их было нечего. Кто в центре Италии владеет турдетанским языком настолько хорошо, чтобы понять быструю речь тех, для кого этот язык — родной? Да и кого заинтересует, о чём там меж собой говорят испанцы из давно и хорошо всем знакомой тартессийской фактории, не первое уже десятилетие торгующей в Риме экзотическими товарами из-за Моря Мрака?

— Прости, почтенный, если отвлекаю тебя от твоих мыслей, — обратился один из бойцов к Арунтию за ужином, — Но вот слыхали мы с ребятами от знакомых римлян про их земельный вопрос разное и не знаем уже, кому верить. Одни говорят, что правильно эти Гракхи с популярами всё делали, другие — что правы оптиматы, поскольку у Гракхов всё равно ничего не вышло бы. А ты у нас всё-таки... гм... ну, латифундист-то не ты сам, и службу ты тащишь, как и мы, но всё-таки... гм... как это сказать-то правильно?

— Но всё-таки сын латифундиста, внук латифундиста и даже правнук, а значит, потомственный латифундист, — помог ему с формулировкой Арунтий.

— Ну, ты сам сказал всё, как есть на самом деле, и мне добавить нечего.

— Это правда, а мне правда в глаза не колет, Дам, как не колет отцу с дедом и не колола прадеду. Так что ты хотел услыхать от потомственного латифундиста?

— Да мне-то самому оно не так важно. Мне-то что? Я из городских. Из сельских семей наши ребята беспокоются, а мне просто интересно. Вот смотри сам, почтенный, что получается. Римских популяров если послушать, так оптиматы, латифундисты которые, с земли крестьян сгоняют. Вот и тревожатся наши сельские, а вдруг и вы начнёте. Ну, я не тебя и твою семью имею в виду, а вообще всех наших турдетанских латифундистов. Они же латифундисты, и вы тоже латифундисты, так почему они крестьян сгоняют, а вы нет?

— Погоди-ка, Дам. Как ты это себе представляешь? Крестьян с их собственной земли не сгоняют и римские латифундисты. Попробовали бы только! Крестьянин и в суд за защитой тогда обратится, и к плебейскому трибуну, и латифундисту-беспредельщику тогда уж точно не поздоровится. Согнать латифундист может только арендатора со своей земли. Появились у него сведущие в грамотном хозяйстве рабы — выгоднее становится их руками землю обрабатывать, чем в аренду её разорившимся крестьянам сдавать.

— Так римские пролетарии уверяют, что их согнали с земли, которой владели их деды и отцы. И чему тогда верить?

— Это правда, только не вся. Деды и отцы — да, владели, пока не разорились и не продали свою землю соседу-латифундисту, а тот не согнал их с неё тогда, а оставил их на ней арендаторами, поскольку не имел ещё хороших рабов для ведения своего хозяйства по самым передовым агротехнологиям. А когда у него появились такие рабы — карфагеняне из числа мятежников и коринфские греки, он отказал арендаторам в продлении договора. Как раз после присоединения Африки с подавлением мятежа сторонников нумидийского царька в Карфагене и уничтожения Коринфа таких рабов у римских латифундистов стало много, и сгон арендаторов с их земель стал массовым.

— Но ведь вы же этого не делаете?

— А нам и некого сгонять. У нас на наших латифундиях нет арендаторов, а есть только рабы и вольноотпущенники, оставшиеся работать по найму. А с крестьянами по соседству у нас налажена взаимопомощь — мы им помогаем их наделы обработать нашей техникой и тягловой силой, они нам своими высвободившимися руками. Они служат не так далеко от дома и не так подолгу, чтобы разоряться, и им нет нужды продавать нам их землю, а нам нет нужды покупать её — своей вполне достаточно.

— Мой отец и брат тоже так мне это объясняли, — припомнил другой солдат из крестьянской семьи, — Но тогда, почтенный, почему вам вашей земли хватает, а римским латифундистам нет? В чём разница между вами и ими?

— Да собственно, хватало бы и им, если бы не дурацкие обычаи и законы. У нас ведь наши главные доходы разве от латифундий? В основном — от мануфактур и торговли. И у римлян точно так же. Но римляне подражают грекам, а у тех считается, что только от земледелия доходы благородны и респектабельны. Ну, земледелие имеется в виду в более широком смысле — сельское хозяйство, доходы с земли. А ремесленный эргастерий вроде наших мануфактур — уже не так почётен, а торговля и вовсе у их знати предосудительна, хоть и не так, как ростовщичество. В виде традиции так было всегда, но с Ганнибаловой войны у римлян и закон принят, по которому сенаторам запрещается иметь доходы не с земли, а от этих других видов деятельности. Они их, конечно, всё равно имеют, как и мы, но мы открыто, а они — тайно, через друзей и клиентов из числа тех же публиканов. Но ведь их же ещё и замаскировать надо под доходы от земли, а если латифундия невелика, разве объяснишь ей большие денежные доходы? Поэтому им и нужно много земли, чем больше, тем лучше.

— Так всё-таки, почтенный, правы были Гракхи или неправы?

— Смотря в чём, ребята. Проблема разорения римских крестьян и сокращения из-за этого призывного контингента для римской армии давно назрела и перезрела. И в этом Гракхи, конечно, были правы. Правы они были и в том, что быстро восстановить численность римского крестьянства можно только путём наделения землёй тех римских пролетариев, кто может и хочет получить землю и крестьянствовать на ней. Но способы, которыми они решали эти проблемы или предлагали их решить, не годились никуда. И это не глупость, а умысел совершить именно эти мероприятия независимо от того, решат они главную проблему римского общества или нет.

— А почему ты так считаешь, почтенный?

— Так ведь элементарно же. Если цель — решить проблему, со следствием надо бороться или с причиной? Если вы плывёте, допустим, в лодке, а она дырявая, разве не разумнее всего сперва заделать дыру, а потом уже вычёрпывать успевшую натечь воду? А главная причина разорения римских крестьян Гракхам была прекрасно известна. Их отец, Тиберий-старший, которого Гракхов мир, сам был сенатором и латифундистом, и что он, не знал, как расширялась его латифундия, и кем были раньше его арендаторы? Сам же он, избравшись претором и получив по жребию Ближнюю Испанию, требовал в сенате, чтобы ему там были оставлены ветераны из войска предшественника. И после долгих дискуссий добился постановления, что обязан он будет отпустить по домам только отслуживших без смены семь лет. Отслуживших шесть он уже имел право оставить в войске, а это значит, что под его началом и они бы служили уже седьмой год. Сами посудите, если крестьянин отсутствует дома семь лет, как его хозяйству не разориться? А сыновья Гракха отцовских художеств могли ли не знать? А что делает Тиберий-младший, дорвавшись до трибуната и озаботившись проблемой? Он с причиной разорения крестьян борется или с сенатом?

— А что ему нужно и можно было сделать, если бы он боролся с причиной?

— Для начала хотя бы уж не усугублять эту проблему. Каждая новая провинция — это как минимум один новый легион, в который нужны дополнительные солдаты. А чем провинция дальше от Италии, и чем в ней неспокойнее, тем дольше в ней служат солдаты без смены. И что делает заботящийся о римских крестьянах Тиберий Гракх? Через голову сената он проводит на народном собрании постановление о преобразовании Пергамского царства в провинцию Азия. Так мало того, он ещё и перевирает смысл завещания Аттала. В сенате ведь отчего дискутировали, принимать Риму пергамское наследство или нет? С подвохом было царское завещание. Города царства получали независимость как греческие полисы, а Риму отходили только личные царские владения. То есть, налоги можно брать только с них, а защищать изволь всё бывшее царство, включая и эти полисы. А Тиберий Гракх от собрания это скрыл и провёл постановление о присоединении всего царства. Там возмутились, и вспыхнуло восстание Аристоника, на подавление которого понадобились три года и консульские армии — не один, а два легиона в Азию посылать пришлось. Вот таким манером Тиберий Гракх и боролся за интересы римского крестьянства.

— А зачем это было нужно Тиберию, почтенный?

— Ради казны Аттала. Сенат же не выделил денег на деятельность его аграрной комиссии, которая отжимала у сенаторов их латифундии для раздела между шантрапой, а тут завещание Аттала как с куста, ну Тиберий и провёл быстренько постановление о том, что римский народ принимает царское наследство и выделяет деньги из пергамской казны для работы аграрной комиссии. То есть, сей секунд он перехитрожопил сенат, а что будет дальше, ему было плевать. И это, заметьте, в то самое время, когда в Ближней Испании не взята ещё кельтиберская Нуманция, а на Сицилии не подавлено Новосирийское царство восставших рабов. А он тут Азию ещё до кучи подсуропил Республике, этот ревностный радетель о народном благе. Ещё одно место, где крестьяне служат годами и разоряются.

— Но это, ты говоришь, просто чтобы не ухудшить положение? Не взяли бы эту Азию, и не разорялись бы те крестьяне, которые были посланы служить в неё? — уточнил тот же боец из крестьянской семьи, — Но ведь всё равно же люди разорялись из-за службы в других местах? Улучшить их положение как-то можно было или нет?

— Вполне. Разве не следовало бы уменьшить потребность в римских легионерах из Италии в самых дальних провинциях? Например, в сопредельной с нашей метрополией Дальней Испании есть Картея, есть Кордуба и есть Италика — три вполне римских города. Но Картея и Кордуба имеют только латинский статус, а Италика не имеет и его. Людей во вспомогательные войска они дают, а в сам Пятый Дальнеиспанский — нет, поскольку у их жителей нет римского гражданства. Если половина провинциального легиона набирается в самой провинции, то из Рима солдат в неё нужно вдвое меньше, а значит, и менять их в ней можно вдвое чаще. И всё, что для этого нужно — постановление римского сената. Как вы думаете, его добиться легче или труднее, чем бороться с сенатом, отбирая у сенаторов латифундии? — солдаты переглянулись и рассмеялись.

— Так почтенный, это же римское гражданство надо жителям провинций дать, — спохватился тот городской боец, который и начал этот разговор, — А как же им его дадут, когда даже окрестным латинянам в нём отказали? Гай Гракх разве не на этом погорел?

— И на этом тоже, конечно. Но тут ведь речь была о ближайших соседях Рима. Сенат испугался соперничества латинской знати, а чернь пожадничала делиться своими столичными льготами вроде гарантированного хлеба по шесть и одна треть асса за модий и мест в Большом Цирке. Так что Флакк, конечно, спорол с этим горячку, а Гай Гракх не сообразил этого и тоже подставился. А мы с вами говорим о римском гражданстве вдали от Рима. Люди, получившие его за морями, жителям Рима не соперники ни в чём, зато становятся призывным контингентом для службы в легионах и облегчают это бремя для италийских римлян. Какие у них были бы против этого возражения?

— Но ведь это же полумера, почтенный.

— Да, это полумера, но облегчающая ситуацию и дающая время для настоящих мер. Например, для постановки вопроса об отмене этого дурацкого закона, запрещающего сенаторам зарабатывать деньги промышленностью и торговлей. Это же в разы выгоднее сельского хозяйства, и зачем тогда сенаторам эти обширные латифундии? Без их раздела городскую бедноту землёй не обеспечить, но насколько меньше было бы сопротивление со стороны сената! Всё решаемо, если цель поставлена — решить проблему, но у братцев Гракхов были явно другие цели. Младший ведь знаете, чего ещё с Азией отчебучил? На откуп налогов с неё теперь только римские публиканы подряды получают. Представляете, как они там беспредельничают? А это и восстания, на подавление которых нужны войска, и прорва рабов оттуда, которые вытеснят с земли прорву нынешних арендаторов. Что на порабощаемых азиатов Гаю Гракху было плевать — это понятно, но как вам нравится такая его забота о сгоняемых с земли разорённых римских крестьянах?

Осень 105 г. до нашей эры, северо-восток Испании.

— "Альбатрос" на связи, досточтимый! — доложила юнкерша-радистка.

— Префект Максимов слушает. Приём! — Арунтий переключил тангетку.

— Авангард кимвров свернул в вашу сторону, досточтимый. Конный отряд в две сотни, судя по вооружению — дружина одного из вождей. За ней следует колонна пеших, в ней замечен и мирняк на телегах с пожитками, но преобладают бойцы. Конница движется, не отрываясь от пеших. Время их подхода к вам, если дикари не остановятся, от двадцати до двадцати пяти минут. Приём!

— Понял! Продолжайте наблюдение. Об изменениях обстановки докладывайте, без команды ничего не предпринимайте и без нужды не отсвечивайте. Конец связи!

В нормальной штатной обстановке дирижабль ДЖ-19 "Альбатрос" выполняет регулярные грузо-пассажирские рейсы на маршруте Илипа Мадейрская — Нетонис, но на время кимврского вторжения в Испанию он был мобилизован в качестве авиаразведчика, а если возникнет такая необходимость, то и бомбардировщика. Например, если бы кимвры не свернули сейчас в их сторону, а продолжили бы путь по основной долине Ибера, ему пришлось бы немножко побомбить у них перед носом для вразумления.

Но дикари не стали оригинальничать, а выбрали самоочевидный удобный путь на Керьтиберское плоскогорье, где для них и был приготовлен основной сюрприз. И если они не передумают, "Альбатрос" ограничится воздушной разведкой, держась в облаках и спуская время от времени ниже их люльку с наблюдателем на тросе. Незачем палиться ни перед супостатами кимврами, ни перед друзьями кельтиберами. И так до римлян слухи из Южной Аравии и Индии докатываются о громовом оружии и воздушных судах атлантов, так то с Востока докатываются, на котором и не так ещё всё увиденное кем-то переврут, пока до Лужи слух дойдёт, а вот из Испании аналогичные слухи уж точно ни к чему. Это же атланты летают? Вот их и ищите, если охота, а при чём тут Тартесс? Правда, и от мин с гранатами шума немало, но разве сравнишь их с авиабомбами? Малый шум в небольших масштабах и не слишком часто — привычно уже на египтян валить, но не бомбы же мощью с ящик тех гранат или мин каждая. Ну и самому дирижаблю в испанском небе отсвечивать ни к чему. А то мало ли, вдруг и с Востока не слишком перевранное подробное описание дойдёт вместе с упоминаниями о больших бабахах? В прошлом году двоюродный брат на "Буревестнике" ДЖ-16 столицу южноаравийского Хадрамаута бомбил и заросли ладана, вразумляя его царька после очередной попытки напакостить Говномбе, то бишь Нетонису Тапробанскому, а там над тем Хадрамаутом облачность смехотворная, и у бармалеев была возможность разглядеть "Буревестник" во время тех воспитательных налётов.

Здесь так не порезвишься. Это вдали от Испании всё можно на атлантов валить, к Тартесскому царству Миликонидов официально никакого отношения не имеющих, лишь на уровне морской торговли с ним контактирующих, а так — самостоятельное государство где-то за Морем Мрака, если их купцы не врут. Поди проверь их и установи дипломатию с их страной, какая она там у них на самом деле! Гадесские финикийцы — и те не смогли. А без этого разве в ответе за хулиганские выходки тех заокеанских атлантов Тартесс, друг и союзник римского народа? Какие к нему у Республики претензии? Вот, даже в Ближнюю Испанию небольшой контингент направили на подмогу подвластным Риму кельтиберам, хоть и не обязаны по договору. Но ведь поняли же ситуёвину и вошли в положение друга и союзника, которому сейчас хрен позавидуешь. В глубоком кризисе вся римская система комплектования армии, а пришедшие с севера кимвры и тевтоны неожиданно оказались весьма серьёзным противником, и поражение этой осенью при Араузионе стало для Рима невиданной после Канн военной катастрофой, лишившей Республику сразу двух мощных двухлегионных армий — консула прошлого года, а ныне уже проконсула Квинта Сервилия Цепиона и консула этого года Гнея Маллия Максима. К счастью для римлян победители не пошли сразу в Италию, которую некому было защищать — видимо, вспыхнули раздоры между вождями, не обошедшиеся, как водится, без кровопускания. Кимвров в результате пертурбаций возглавил Бойориг, ранее один из второстепенных вождей, и хотя его власть признали и Клаодик, и Лугий, и Кесориг, не уверен он, похоже, в её прочности настолько, чтобы в походе на Италию её проверять. Наверное, потому и решил потренироваться для начала в Испании.

В логике вождю кимвров не откажешь. Скоро три десятка лет, как кельтиберы римлянами замирены и с их властью смирились, а иберы поюжнее их и вовсе полувеком раньше, и если кимвры самих римлян не раз уже били, то что им битые теми римлянами кельтиберы, не говоря уже об иберах?

И самое ведь смешное, что не чисто военная это операция, а переселенческая. С самого начала, ещё в Норике, кимвры предлагали римлянам такой же союз, который был с ними у тамошних таврисков. Типа, дружили же вы с ними? Ну так а теперь мы вместо них здесь будем жить, и какая вам разница, с кем дружить? Чем мы хуже таврисков? Мы даже сильнее их оказались, и от дружбы с нами вам же больше пользы будет. Да и позднее, уже в Галлии, перед каждым очередным столкновением с очередной римской армией кимвры предлагали римлянам признать занятые ими земли их законным владением и заключить с ними союз, какой был и с их предшественниками на этой земле. Им не власть нужна и не данники с рабами, им земли нужны для расселения поплодороднее, да с мягким климатом. Тогда, в самом начале, их бы и тот Норик на Дунае вполне устроил, но с каждой победой растёт ведь и аппетит. В Косматой Галлии только белги и смогли дать им отпор, а южнее они прошли всю страну из конца в конец, а проходя — сравнили. И заметили — чем южнее и западнее, тем мягче климат и плодороднее земля. Перед Арузионом они уже претендовали на земли в римской Нарбоннской Галлии, поскольку распробовали ведь уже и пшеничный хлеб, и виноградное вино, оценив их по достоинству. Там бы с удовольствием и остались после победы, если бы не раздоры между вождями.

Тевтоны и амброны, возглавляемые Тевтободом, разместились пока в Косматой Галлии, а кимвров Бойориг привёл в Испанию. Как всегда шли, так и теперь — бойцы для мирняка дорогу сквозь враждебное население прокладывают, а следом семьи со скотом и скарбом на телегах. Весь народ переселяется в надежде найти наконец землю, где сможет осесть. Если найдут, а точнее — добудут в Испании, то ведь и осядут, наводя свои порядки вместо римлян, а кому это в Испании нужно? Бойориг, наверное, рассчитывает на то, что испанцы припомнят римлянам старые обиды и поддержат его, чтобы поквитаться с ними? В Галлии так и бывало не раз, и немало уже галлов среди его бойцов, но здесь — Испания. Римлян есть за что не любить и здесь, но они хотя бы уж культурнее, да и привычнее.

Ещё шестнадцать лет назад и кимвры, и тевтоны с амбронами и не помышляли никуда уходить со своего полуострова у проливов из Галльского моря в Янтарное. Это же торговый путь, на котором их верхушка, блокируя проливы и выступая посредниками, и венедов доила, и белгов. Разве оставили бы они такое доходное место по доброй воле, не случись в тот год столь суровой зимы и столь жестоких морских штормов? Ведь это был тот самый год, когда в Риме оптиматы покончили с гракховщиной, а сам Арунтий, служа центурионом при тартессийской фактории в Остии, взыскивал долги с проигравших свою борьбу за власть популяров, спасал от расправы их самих, кто ещё мог пригодиться в их делах, да налаживал торговлю фактории с победившими оптиматами. Самый накал тогда на римский январь пришёлся, который из-за сдвига римского календаря на турдетанский октябрь приходится, то бишь на середину осени. Только разобрались тогда в том римском бардаке, только разгребли наиболее неотложные дела, тут как раз уже и настоящая зима наступила, по сезону. Тибр замерзал нечасто, но тот год выдался как раз таким. Вымерзли виноградники и оливы севернее Кампании, а дождливое лето сгубило и урожай зерновых. На Испании это сказалось меньше, особенно на побережье, всё-таки океан стабилизирует климат, но нелегко тогда пришлось и родной испанской Турдетанщине, и не миновать бы ей голода, если бы не помощь с Азор и Канар с Горгадами и Керной. Так то в нормальной климатической зоне, а каково тогда пришлось холодному северу?

А там-то, по рассказам Кара Минурова, однокашника по Корпусу, вообще туши свет, сливай воду. И замёрзло зимой всё, что могло замёрзнуть, вплоть до проливов между островами, и летом от дождей была непролазная грязь, и берег моря размывало штормами, и наводнения то и дело происходили от штормовых нагонов. А когда море уходило — хрен ли толку? В колодцах вода солёная, пить невозможно, и поля ей залиты. Высохнет земля, а на ней соль проступает. Какой урожай вырастишь на такой земле? Рожь, ячмень и овёс выносливее пшеницы, но соли не переносят и они. В общем, жрать жителям полуострова и ближайших к нему островов стало нечего. Первый год перебились, закупая жратву у тех соседей, которые пострадали меньше, но и второй оказался не сильно лучше первого, и у соседей тоже не осталось особых излишков, да и не на что было уже их покупать. Вот тут и сорвало их с насиженных мест подальше от сурового моря, да поближе к тёплому югу. Да только ведь свято место пусто не бывает, и чем лучше земли, тем меньше на них рады понабежавшим с голодного края чужакам. Нет, для турдетан-то расклад удачный вышел. Пока с ослабленными исходом соплеменников хозяевами проливов разбирались соседи, кто теперь контролировать их будет, турдетанская эскадра доходчиво разъяснила им всем, что теперь для их судов проливы должны быть открыты беспрепятственно, если их новые хозяева не хотят вообще безвылазно засесть в горах и на обратных от моря скатах холмов, куда не долетают громовые снаряды. Белги в то время тоже страдали от своих неурожаев настолько, что и тяжеловозов своих продавали в обмен на зерно и прочую жратву. А кто эту жратву привозит? Правильно, испанцы. Ну и как тут возразишь против их плаваний к Янтарному морю мимо гаваней белгов, когда без них жрать нечего?

Драгоценный балтийский янтарь потёк тогда в турдетанские закрома, создавая запасы отборнейшего сырья на то будущее, когда римляне овладеют Косматой Галлией и наложат лапу на морскую торговлю к северу от неё. Купив янтарь по цене венедов, какой же дурак выбросит его сразу на рынок Лужи, обваливая устоявшиеся за века цены? Тут и малая часть, проданная по ним, всё издержки с лихвой окупает, а основная — в закрома. Не вечно же продлится эта лафа, а значит, и запасы этого солнечного камня надо создавать на века, дабы не переплачивать за него потом втридорога. А за полвека с лишним до Цезаря Того Самого много янтаря скопится в недоступных римским загребущим рукам закромах по ту сторону Моря Мрака. Так что там, на севере, удачно всё сложилось, а вот на юге не всё путём. Ну вот куда, спрашивается, кимвров сейчас несёт? Нахрена они нужны здесь, в Испании? Самое же хлопотное в проблеме с ними в том, что их ненужность в Испании не означает их ненужности в Косматой Галлии. Там-то они как раз очень пригодятся живыми и трезвыми. И чем живее, тем лучше. Поэтому-то и не следует решать кимврский вопрос радикально, и даже на самотёк его пускать не следует, как оно было в реальности прадеда и его предков. И кимврам желательно побольше своих бойцов сохранить, и кельтиберам.

В реальности прадеда кельтиберы и сами отразили кимврское вторжение, хрен их знает, какой ценой для каждой из сторон. Какой ценой потом кимвры прошли дальше через земли васконов для выхода в Аквитанию через Ронсевальское ущелье, история тоже умалчивает, как и о цене их прохода через земли аквитан, а ведь все эти мелочи значение имеют. Потери-то свои Бойориг восполнит, но кем? Чем больше у него останется бойцов его племени, тем увереннее он будет действовать, когда решится наконец идти в Италию. Поэтому не нужны сейчас эффективные действия, а нужны эффектные, которые впечатлят кимврских вождей и отобьют у них охоту к самоубийственному героизму. Технически-то и без винтовок с пулемётами, которым не место в Испании, есть чем помножить кимвров на ноль. Лёгкие и компактные миномёты под надкалиберную мину были разработаны ещё до рождения отца, хоть и не применялись по понятным причинам в совместных операциях с римлянами. Зато применялись и на Канарах при завоевании Тенерифе, и на Цейлоне при разгроме тамильского царька Элары. Если кимвров этих побольше в ущелье запустить, да накрыть их осколочными минами, а потом ручными гранатами из пружинных катапульт забросать — это же картина маслом, как любил выражаться прадед, если верить деду. Даже жаль, что не накрыть их нужно, а только убедить в предпочтительности мирного исхода.

Жаль — не оттого, что так кровожаден, а оттого, что учили-то ведь в Корпусе не мазать мимо цели, а поражать её, расходуя минимум боеприпасов, которых, как известно любому юнкеру-первокурснику, много не бывает. Их всегда или нет, или мало, или один хрен мало, но больше не унести. А тут — расходуй их, млять, заведомо в молоко! Это же как ржавым зазубренным серпом по яйцам, кто понимает! И для этого пёрли их аж сюда?! И ради чего? Чтобы этих кимвров в конечном итоге помножили на ноль римляне! Ну, не совсем на ноль, но тех толковых, которые будут куплены потом на невольничьем рынке для турдетан, можно было бы прямо здесь отобрать и взять задарма, перемножив на ноль или продав римлянам непригодных. Дед говорил, что рассматривался и такой вариант, но был забракован из-за единственного недостатка — кто тогда хренову тучу гордых квиритов на ноль помножит при тех же Верцеллах? Положенное заклятым друзьям и союзникам — вынь для них и положь. И самоочевидно ведь, что чем больше — тем лучше.

Ну, это в идеале, конечно. Если кимвры психанут, как это водится за дикарями, придётся прореживать их прямо здесь для вразумления, и тогда — с учётом готовых к бою кельтиберов, которые тоже с удовольствием поучаствуют — выйдет гораздо кровавее для кимвров, чем было в реальности прадеда. Собственно, он ведь и назначен префектом на эту операцию, чтобы по возможности предотвратить такой признанный нежелательным вариант. Очень не хотелось, откровенно говоря, но приказы разве обсуждают? Нет, ему-то объяснили то, что умом он понимал и сам, но почему именно он? Других, что ли, мало? "Ты не раз помянешь нас в мыслях матерно и во все три этажа, но это и ты переживёшь, и мы переживём, так зато именно ты выполнишь эту работу лучше, чем кто угодно другой" — так объяснил ему логику выбора его кандидатуры сам дед. И как тут оспоришь? Как дед учил отца, так и отец его — нравится дело, не нравится, но если тебе его поручили, изволь сделать его так, чтобы всем было понятно, для чего оно было поручено именно тебе. Там, за океаном — приятнее, но проще, справятся и другие, а вот этот кимврский вопрос — один из важнейших на данный момент. И весьма непрост из-за специфики метрополии.

— Идут, досточтимый! — доложил наблюдатель, — Передовой дозор в два десятка конных. Дистанция — двойная, — это он имеет в виду двойную от пристрелянной ещё вчера дымовыми минами.

— Хорошо, продолжай наблюдение. Доложишь при пересечении ими одинарной. Миномёты — зарядить осколочными! Ждать команды! Катапульты — приготовить гранаты!

— Пересекли, досточтимый! Показался основной конный отряд! Между дозором и ими около трёхсот метров.

— Маловато, млять — может кого-то и зацепить, — проворчал Арунтий, — Сотню метров дозор пройдёт — доложишь. Миномёты и катапульты — готовьсь!

— Прошли, досточтимый!

— Миномёты — огонь! Катапульты — огонь! — он дал отмашку и рукой.

Слитного залпа, конечно, не вышло, и разрывы мин, как и гранат, естественно, тоже ударили вразнобой, но вряд ли это облегчило жизнь передовому дозору кимвров, у которого загрохотало и спереди, и за спиной. Грохот, дым, камни летят, визжат хлещущие по скалам и кустам осколки. Дистанция подгадана так, чтобы не посечь их без нужды, и если кого зацепит, то случайно, но опытным бойцам разве нужно объяснять, что сделает с человеком или лошадью осколок, срубающий ветку в большой палец толщиной?

— Обосрались! — сообщил ухмыляющийся наблюдатель.

— Люди или лошади? — спросил один из миномётчиков под смех остальных.

— Лошади вообще взбесились! Двух седоков... нет, уже трёх сбросили! Вот что значит не обстрелянные! — рассмеялись и артиллеристы, и кавалеристы, хорошо знающие пугливость лошадей, не обкатанных каким-то фактором заранее.

— Катапульты — огонь! — скомандовал Арунтий.

Гранаты — не мины, но поскольку мин на сей раз не было, дозор кимвров понял намёк правильно — вперёд нельзя, назад можно. В трубу было хорошо видно, как метались и вставали на дыбы их лошади, снова сбросив наземь самого неосторожного, но успокоив лошадей и восстановив порядок, дозор отступил к остановившимся после разрывов мин своим. К ним подъехал вождь, о чём-то поговорил со старшим дозора, затем махнул рукой своей дружине, что-то прокричал, один из его дружинников поскакал куда-то назад, а вся остальная его конница спешилась, держа лошадей под уздцы. Вождь поговорил с дозором ещё о чём-то — подробности выяснял, судя по жестикуляции докладывавших ему, потом с одним из своих бойцов, всмотрелся вперёд — хоть он и без трубы, но людей на выходе из ущелья наверняка заметил. Ещё одного куда-то назад послал, тот ускакал, затем вернулся с большим куском ткани на копье, по которой можно было понять, что когда-то она была белой. Критически осмотрев её, вождь пришёл, видимо, к аналогичному выводу, водрузил её снова на копьё дружинника, подозвал ещё одного, и все трое подъехали к ущелью, боец с тряпкой на копье помахал ей, и они продолжили движение, пустив коней шагом.

На полпути ещё помахали тряпкой, подъехали к выходу наверх, покосились на ежи из кольев, часть которых бойцы оттащили в стороны, освобождая им проход, затем на строй тяжёлой пехоты, за тремя шеренгами которой виднелись лучники, а между ними в интервалах какие-то орудия неизвестного им вида.

— Пялятся на пулемёты, — прокомментировал один из юнкеров-миномётчиков, и остальные рассмеялись, поскольку, во-первых, это были пулевые полиболы, а во-вторых, уж точно не они учинили этот напугавший их передовой дозор бедлам.

Подав знак двум помощникам, Арунтий выехал с ними навстречу кимврским парламентёрам. По пути дал отмашку, трубач протрубил в турий рог условный сигнал, и миномёты дали холостой залп вышибными зарядами, отчего кимвры впали в ступор, тут только и обратив внимание на маленькие и невзрачные машинки миномётчиков. Только они вернули отвисшие челюсти на место, как из-за ближайшего холма с обеих его сторон вынеслась кавалерийская ала, а на гребне показалась пехота кельтиберов. На этот сюрприз им выдержки хватило, но увидев рядом с Арунтием бабу в военном снаряжении они снова выпали в осадок, отчего та усмехнулась.

— Я Арунтий Максим, военный префект Тартессийского царства, — представился он по-турдетански, — Как союзник Рима и союзных ему кельтиберов, я имею приказ моего правительства и моего царя не допустить вашего вторжения на земли наших союзников и друзей. Переведи им, Хильда, — он обернулся к спутнице.

— Я Лугий, вождь авангарда нашего войска и народа, — представился оппонент на скверной, но понятной латыни, — Тартесс — это ведь там, далеко на закате? Какое дело твоему царю до этих всё равно не принадлежащих ему земель? Мы не ищем войны, нам нужна земля, чтобы поселиться на ней, и мы готовы предложить вам союз и дружбу.

— У этой земли уже есть хозяева, вождь. И эти хозяева — союзники Рима, как и мы. А главное, они — испанцы, как и мы. Здесь вы не найдёте пустых земель для вашего расселения, и напрасно твой народ пришёл в Испанию. Чем вам была так плоха Косматая Галлия? Почему вы не остались там?

— А какая разница? — ухмыльнулся кимвр, — Там аллоброги тоже были в союзе с римлянами, пока мы не побили и тех, и других. А ведь и им тоже мы предлагали наш союз и дружбу. Ты, должно быть, слыхал уже, тартессиец, как мой народ обошёлся с добычей, которую мы захватили у римлян? Подумай сам, если нам не были нужны их сокровища, то зачем нам ваши? Не нужно нам и господство над испанцами. Нам нужна только земля. Почему никто не хочет понимать нас по-хорошему?

— По-хорошему — это как? Согнать с земли своих людей, живших на ней многие поколения, чтобы отдать её вам? А куда пойдут они, её настоящие хозяева? Куда-нибудь? Но в Испании нет страны с таким названием, а если бы и была, вряд ли и её жители были бы рады понабежавшим в неё чужакам. Как ты сам думаешь, поняли бы там по-хорошему уже их? Твои предки поняли бы по-хорошему тех, кто вздумал бы прийти на вашу землю, чтобы занять её, потеснив их? Ну так и какого понимания ты хочешь от испанцев?

— Можно подумать, мы сами по своей воле оставили родную землю! — буркнул Лугий, — Ты разве не слыхал, тартессиец, о наших обстоятельствах? Ваши купцы разве не рассказывали вам, что там стало невозможно жить?

— И не только наши купцы. Хильда вот тоже очень хорошо знает.

— Предательница своего народа! Нашли, кого слушать! — он добавил что-то ещё и по-кимврски, наверняка в том же смысле.

— Уймись, Хильда! — сразу же одёрнул Арунтий оскорблённую несправедливым обвинением переводчицу по-турдетански, придержав и её руку, схватившуюся за кинжал, — Вспомни себя в тот год, когда ты попала к нам. Сколько тебе тогда было лет, пять или уже шесть? Тебя было кому научить мыслить здраво, и не всех удалось научить так, как тебя, а эти так и остались дикарями. Повзрослев, в чём-то и неглупы, но в чём-то от тебя тогдашней далеко не ушли. Стала бы ты сейчас обижаться на какого-нибудь сопливого несмышлёного мальчишку? Да и парламентёр ведь он всё-таки. Ну, какой у них нашёлся для этой цели, такой и есть.

— Неспособный думать головой и отвечать за свои слова! — хмыкнула кимврка, успокаиваясь, — Ты прав, досточтимый, дикари недалеко ушли от малых детей.

— А ты, вождь, напрасно обвиняешь в предательстве тех, кого вы сами бросили голодать и быть жертвой соседей на земле, которую вы сами посчитали непригодной для жизни, — Арунтий снова перешёл на латынь, — Как могли они на ней, так и выживали. Они выжили, кстати говоря, там, где даже не надеялись выжить вы. Хильду мелкой пигалицей продали нашему купцу её собственные родители, чтобы прокормить остальных детей. И уж точно не вам судить её и ей подобных за их службу у нас.

— Не о том мы говорим с тобой, тартессиец, — напомнил вождь кимвров, — Раз уж ты понимаешь, что привело нас сюда, значит, поймёшь и то, что нам некуда деваться. Нам нужна земля, и мы возьмём её. Добром или силой — это уж как получится. Мы предпочли бы добром, но если придётся силой, значит — придётся.

— Ты рассчитываешь справиться силой?

— Я — нет. Ты сумел наглядно показать, какой ценой мне достался бы выход на эту равнину, — невесело ухмыльнулся Лугий, — Я бы вырвался на неё, но удержаться на ней моих сил не хватит. Поэтому я и приказал своим остановиться. Зачем мне зря терять моих лучших воинов? Но ты же понимаешь, что со мной не все воины кимвров? По долине за моими людьми следуют наши главные силы. Бойориг — наш главный вождь, и как решит он, так и будет. Прикажет сражаться — мы будем сражаться, невзирая на потери, прикажет уйти — уйдём. Но не думаю — я же сказал тебе, что нашему народу некуда деваться, и вряд ли ты услышишь от него не то, что уже услыхал от меня. Мы разбили уже четыре римских войска — трёх консулов и одного проконсула. Галлов я не считаю. На что надеетесь вы?

— Во-первых, римляне вас недооценивали, за что и поплатились. Но вы показали им, на что способны, и больше они этой ошибки не повторят. Не собираемся повторять её за ними и мы. А во-вторых, здесь вам не Галлия. Твой народ ведь происходит от кельтов, хоть и жил среди германцев? Поэтому вам и нетрудно находить общий язык с галлами. С белгами только промашка у вас вышла. Крепким оказались орешком, хоть и не римляне?

— Ну, нас и земли белгов не слишком соблазняли, — проворчал кимвр, — Беднее они, с богатым югом не сравнить. Ради чего нам там было напрягаться?

— Хорошо, пусть будет так, — понимающе ухмыльнулся Арунтий, — И земля у них неправильная, и сами они неправильные. С правильными галлами у вас всё получалось. В боях как с ними, так и с римлянами, вы теряли ваших людей, но восполняли свои потери добровольцами из правильных галлов. Но здесь вам не Галлия, здесь — Испания. Здесь — и кельты тоже не галльские, а испанские. Тоже неправильные, даже кантабры. Кельтиберы — тем более. Не найдёте вы в Испании ни правильного пополнения, ни правильной земли. А объединятся против вас все. Я вот, например, аж из нашего Тартесского царства пришёл с приказом оказать помощь хозяевам этой земли.

— Ты говоришь о хозяевах, но где они? Почему со мной говоришь ты, а не они?

— Скоро здесь будут и они, если Бойориг намерен переговорить с ними. Будет Тиресий, вождь Терманции и всех ареваков, будут вожди Коленды и Нуманции, Олиндик от лузонов, Авар от вакцеев и Никоронт от кантабров. От нашего Тартессийского царства — я. На представителе от римлян Бойориг будет настаивать? — кимвр рассмеялся, оценив шутку, — Я тоже думаю, что как-нибудь обойдёмся. Возможно, немного припозднится, но тоже обещал быть и Ролдэн, вождь васконов.

— А васконы нам здесь зачем? — не понял Лугий.

— Как раз с ними-то у вас и будут самые главные переговоры, если у вас хватит благоразумия не сломать себе шеи, воюя с нами со всеми. Ролдэн, правда, как и Никоронт, не говорит на языке римлян, но переводчики есть и у кельтиберов, и у нас.

— И о чём же нам с ним говорить?

— Ну, ты же сам говоришь, что вам некуда деваться. Вот, как раз об этом — куда вам деться из этой ловушки. В долине Ибера вам, сам понимаешь, оставаться нельзя. Вас в ней не потерпят ни сами иберы, ни римляне, а значит, и мы с кельтиберами как союзники Рима. В ней вы окружены со всех сторон, а значит — обречены на разгром и гибель, а ваши семьи — на плен и рабство. Римлянам как раз нужны рабы для их рудников. Они у них там мрут, как мухи, и им всё время нужны новые. Даже из Африки возят. Путь назад, которым вы пришли сюда, для вас теперь закрыт. Там уже Восьмой Ближнеиспанский, это легион римского наместника, а с ним эдетаны, илергеты, беллы и седетаны. Наверняка церретаны мобилизованы и титтии. Даже если вы и пробьётесь, то много ли от вас останется? И как вас тогда встретят те же аллоброги в Галлии? Попытку выполнить ваш план занять всё-же земли кельтиберов обсуждать будем или ты и сам уже всё понял? Не представляю, какое должно случиться чудо, чтобы вам повезло и с нами, но ты ведь и сам понимаешь, что на этом ваши приключения не кончатся. Здесь вы тоже никому не нужны. Для вас остаётся только путь в Аквитанию, а он лежит через земли васконов, и там есть одно такое ущелье, в котором запереть вас и уничтожить труда особого не составит. Так что ссориться с ними я бы вам не советовал. Не в ваших это интересах, честное слово...

— Ты не Ронсевальское ущелье имел в виду, досточтимый? — спросил по-русски центурион юнкеров-артиллеристов, когда кимврские парламентёры удалились, — То самое, в котором потомки васконов в ТОЙ истории франкский арьергард графа Роланда на ноль помножили? И кимвры тоже им должны пройти?

— Да, оно самое. Другого пути там нет, и кимврам его тоже не миновать. В ТОЙ истории — мы не знаем подробностей прохода кимвров через него, как и всего их похода в Испанию. Известно только, что кельтиберы дали им отпор и вынудили уйти в Аквитанию, и ареваки со столицей в Терманции считали это своей заслугой. Сколько было сражений и с какими потерями, ТА история умалчивает. Как отреагировали васконы на проход через их страну кимвров, и во что это вылилось, тоже покрыто мраком. А наша задача здесь — по возможности предотвратить все эти лишние потери. Зачем они нам? Мы лучше сманим к себе толковых людей и от кельтиберов, и от васконов, а кимвры — чем меньше они будут потрёпаны в Испании, тем сильнее потреплют сами наших заклятых друзей и союзников на севере Италии, — юнкера рассмеялись.

— А мы не перестараемся с этим?

— Если и перестараемся немного — невелика беда. На тевтонах с амбронами это никак не скажется, а значит, и Марий должен сделать их при Аквах Секстиевых точно так же, как и в ТОЙ истории. Сильнее окажутся только кимвры, которые пойдут на Италию с востока от Альп. По расчётам нашего командования Бойориг едва ли изменит свои планы, так что мы исходим из более сильной группировки кимвров, действующей против армии Катула. В ТОЙ истории она была потрёпана на горных перевалах и отступила за реку По, а с кимврами Катул заключил перемирие. В нашем варианте с более сильными кимврами есть риск, что его армию вообще измочалят в пух и прах.

— А в чём риск, досточтимый? Если всю на ноль помножат, так не хрен ли с ней?

— Риск гибели Суллы. В ТОЙ истории он был откомандирован Марием в армию Катула для присмотра и исправления его ошибок. При более сильных кимврах Марий тем более направит его туда, а там уж — как судьба. На исход войны это не повлияет. Если без Катула Марий и не сделает кимвров при Верцеллах, один хрен на следующий год сделает их при Хренеллах или Звизделлах. Будем надеяться, что и Сулла дурака не сваляет.

— Он нужен живым и трезвым для предсказуемости дальнейших событий?

— Да, нашей разведке легче выяснять недостающие подробности, когда известно хотя бы самое основное. Конечно, куча персон помельче меняется и в результате нашего хулиганства, но Сулла — это такая фигура, у которой мелюзга не шибко забалует.

— И всё-таки мы рискуем им? Как ещё наниматели согласились?

— Так ведь свои уже, начиная ещё со Спурия. Ларций — тем более. Да, неприятно будет для их торговли в Риме, если пострадает предсказуемость римских событий, но этот риск посчитали оправданным.

— Кельтиберы нужны на Капщине?

— Не только. На побережье Северной Америки месторождения олова такого же типа, как в Корнуэлле. Они там небольшие, но зато их очень много. Нам в Антилию через весь океан корнуэлльское олово возить приходится, а ведь оно там есть гораздо ближе. Но климат там суровее испанского, зимы холоднее, а кельтиберы привычнее наших турдетан к морозам и снегу. Здесь тоже зимой будет не так, как в наших долинах.

— А кимвры? Они ведь тоже из мест с холодными зимами?

— Сгодятся и они. Но нам проще будет купить их молодняк у римлян, когда они побьют их в Италии и захватят в плен их семьи. Работорговцы будут, скорее всего, те же, которые занимались этим и на Сардинии, а с ними у наших взаимодействие налажено уже не первый десяток лет. Давно уже знают, каких наши возьмут, а каких забракуют, так что предварительный отбор произведут и сами. Нашим не придётся тратить время на осмотр и отсев явных обезьянышей.

— Вдобавок, ещё и достанутся дёшево. Мелких детей ведь мало кто покупает?

— И это тоже, но тут важнее другое. Не наши люди будут убийцами их родоков и их поработителями. Наоборот, будут помнить, что из Испании их семьи вышли живыми и свободными. А побывав в рабстве у римлян и уже от них попав к нашим, сравнят наше обращение с ними с римским и почувствуют разницу. Пусть ненавидят римлян, а не нас и не кельтиберов, среди которых будут жить в той же Америке, когда подрастут.

— Чему они их научат? Сами ведь тоже дикари ещё те.

— Это уже наши, испанские дикари. Нашу культуру перенимают охотно. После той Нумантинской войны такие же ареваки стали неплохим пополнением на Капщине и не особо возражали против расселения по нашим тамошним общинам. Следующий набор так же разбавим нашими горцами и южными лузитанами, которые мало чем уже отличаются от наших, и не будет беды, если по ним раскидать ещё и воспитанный уже у нас молодняк тевтонов с амбронами и этих кимвров. В каждой общине по горстке — куда они денутся от полной ассимиляции?

— Но это ведь только если Марий побьёт кимвров. А если они побьют Мария?

— Один раз — могут, если Марию очень не повезёт. Тем лучше — ослабят римлян больше, чем в ТОЙ истории. Но ведь и Марий — не Цепион, и реформу свою он уже через сенат продавил. Это крестьян-землевладельцев для традиционной призывной системы им не хватает катастрофически, а неимущей городской голытьбы они наберут ещё не на одну консульскую армию. С деньгами только проблема на её вооружение и содержание, но эту проблему сенат решит. В Ганнибалову войну у римлян ещё тяжелее было дело с деньгами, но ведь выкрутились же с чрезвычайными налогами и госзаймами. Выкрутятся и теперь.

— Сейчас им пришлось бы весьма кстати золото Толозы. Правду ли говорят, что его хапнул себе Цепион?

— Явных улик против него не было обнаружено, но наша разведка подтверждает подозрительное шевеление на маршруте от Толозы к Массилии его местных клиентов. Не знаю, добудет ли неопровержимые доказательства его причастности, но тайное следствие ведётся и будет вестись.

— И если нароют их, то передадут римскому следствию?

— Не думаю. Скорее, тайно ознакомят с ними Скавра и Метеллов, дабы нобили осознали, сколь многим нам обязаны. Квинт Сервилий Цепион, конечно, говнюк ещё тот, но для сената он — свой говнюк, а следствие и судилище над ним станет важным этапом в грызне популяров с оптиматами. Спесь проконсула, стоившая Республике катастрофы при Араузионе — факт общеизвестный, и с этим позором для их сословия нобилям уже ничего не поделать, но если будет доказан в суде и разбой с хищением золота Толозы, оптиматам небо с овчинку покажется, и этого им позарез нужно избежать. Будут очень благодарны.

— А откуда у самих толозских тектосагов взялась такая прорва золота? Говорят, пятнадцать тысяч талантов?

— Это золота с серебром вместе, и золото пересчитано на серебро по ценности.

— Так один же хрен прорва выходит. Если в Дельфах столько и было, то ведь не могло же всё достаться одним только тектосагам?

— Это же не только тектосагов. Это было общее посвящение богам от галльских племён, и там было не только из Дельф, а отовсюду. И Италию они пограбили — помнишь же легенду о мече Бренна на чаше весов с гирями? И Македонию они потом пообчистили, и в Северной Греции прибарахлились. Дельфы — только небольшая часть всей их добычи.

— Что ж наши-то не перехватили? — пожалел центурион, — Ведь знали же заранее и наверняка могли бы подготовить операцию.

— Над этим думали, но когда просчитали это дело со всех сторон, то решили, что оно того не стоит. У того же Цепиона как вышло? Строгих доказательств его виновности нет, если наши их не предоставят, но версия лежит на поверхности, поскольку на мелочах палево неизбежно. И хотя судить его будут за военную катастрофу, на приговор косвенно повлияет и это. В том же положении оказались бы и наши, и нахрена нам это нужно? Есть Сенегал, есть Мексика, и есть заокеанские товары, за которые Лужа платит драгметаллами и не торгуется. Немалая часть и хапнутых Цепионом рано или поздно один хрен переречёт в наши закрома, но перетечёт честно и без ненужных нам скандалов. Зато, не замаравшись в этом сами, но имея убойный компромат на Цепиона, катастрофический для нобилей на все ближайшие годы, Тартесс поимеет с оптиматов немалые политические уступки.

— А какие именно?

— Помнишь, с каким трудом продавливалась в сенате санкция на наш военный флот? Теперь вряд ли возникнут проблемы с его увеличением. Вряд ли теперь будут очень уж сильно возражать против четвёртого нашего легиона, а возможно, и пятого. Есть ещё и вопросы по демаркации ещё не завоёванных территорий на севере Испании, по которым у нас с римским сенатом имеются разногласия. Есть вопросы и по Мавритании, в которой, за исключением зоны пролива, мы давно добиваемся признания её нашей зоной влияния вплоть до права аннексии при удобном политическом раскладе. Сейчас сенат во многом будет согласен уступить нам, и это будет многократно весомее всего этого золота Толозы.

— Ты, досточтимый, назвал в первую очередь резоны увеличения военной мощи нашей метрополии. Наверху просчитывают увеличение опасности для неё?

— Не в ближайшие годы, но в перспективе — да, наступает самое опасное время. До сих пор ведь что гарантировало нам ненападение с римской стороны? Во-первых, сама римская система управления провинциями. Наместник назначается на год, и в продлении своих полномочий на следующий год он не уверен, а за год нашу метрополию ни с одним легионом не завоевать, ни с двумя. Лично ему на победу рассчитывать не приходится, и зачем ему такая война, если ни добычи ему с неё не поиметь, ни триумфа, а вот огрести в сенате за её развязывание можно запросто? Но теперь, с появлением новых провинций, на них не хватает вновь избранных преторов, и шансы на продление полномочий возрастают многократно. Во-вторых — армия. Точнее, система её комплектования. Она у римлян и так в кризисе, а если ещё и усугубить его новой большой войной в Испании, получится жопа. Но теперь военная реформа Мария делает римскую армию профессиональной, и солдат в ней служит многие годы, не нуждаясь в смене. То бишь и наместники провинций уже не на один год могут свои военные авантюры планировать, и солдаты против победоносной войны ничего не имеют. Так что самое время нашей метрополии стать орешком покрепче.

— И уступки нам нужны именно от оптиматов?

— А от кого же ещё? Новых людей в нобилитете немного, а основной костяк при всём сволочизме отдельных хулиганов честь всё-таки знает и пунктик на соблюдении всех договоров сохраняет. Международная репутация Республики для сената — не пустой звук. А популярам разве можно верить? Простой римский народ — хозяин своего слова. Захотел — дал его, передумал — взял обратно. Демократия у них в чистом виде — воля народа выше любого закона и любого международного договора. И когда сенат в каждом договоре даёт приписку "до тех пор, пока это будет угодно римскому народу", то это вовсе не лазейка для обмана, а честное предупреждение, что против воли народа сенат бессилен и отвечать за неё не может. Сардиния с Корсикой после Первой Пунической и Азия в гракховщину — самые наглядные примеры злостного хулиганства взбаламученных демагогами римских народных масс. Да, за возможность утопить в говне Цепиона и обмакнуть в него мордой весь остальной нобилитет демагоги популяров продавили бы для нас намного больше, но надолго ли? Изменится ситуёвина уже на следующий год, захочется им по каким-нибудь сиюминутным соображениям прижать нас, а римский народ ведь — хозяин своего слова. Оптиматы договороспособнее популяров, и чем больше их реальная власть в Республике, тем договороспособнее и вся она в целом. В наших интересах — поддержать оптиматов.

— Ты думаешь, даже за год ситуёвина может измениться?

— Ну, за год — это я утрирую, но за считанные годы — запросто. В том числе из-за того же хлеба для римских городских гегемонов. Я во время службы в Остии застал конец гракховщины — беспредел в Риме творился ещё тот. Но хрен с ним, не о том речь. Грачёв этот, который младший, продавил для городских гегемонов гарантированные пять модиев пшеничного зерна в месяц по цене шесть и одна треть асса за модий.

— В смысле, новых ихних ассов, которых в денарии теперь шестнадцать?

— Именно. В наших и старых римских ассах это около четырёх.

— Так нормальная же рыночная цена.

— Во времена наших дедов она была нормальной и для Рима, но с тех пор хлеб в нём подорожал. Сейчас там в среднем двенадцать новых ассов этот модий на рынке стоит, три четверти денария. Почти вдвое дороже. Гай Гракх, считай, вернул старую цену за счёт дотаций от казны. После расправы с популярами сенат норму в пять модиев подрезал для бессемейных до трёх, но один же хрен дотационный хлеб гегемоны получают. Прохвосты мухлюют даже с фиктивными браками, чтобы полную норму получать. Длинные очереди, толчея, давка, скандалы — как всегда в таких случаях. В теории-то всё красиво, но реально — представляешь, что там творится?

— Из-за убыточности этого дела для казны закупают по минимуму, и его никогда на всех желающих разом не хватает?

— Естественно. А когда следующий завоз, хрен ведь его знает, и никто ждать его не хочет, а все ломятся получить своё сей секунд. Вот поэтому-то мы и не вводим такого у себя — нахрена нам такое же безобразие и в наших городах? Но ведь и не взвинчиваем цен сверх разумной меры, и в Тартессе пшеница вдвое дешевле, чем в Риме. Ну так вдумайся в этот расклад и представь себе, куда утечёт весь наш хлеб, если мы пустим на наши рынки римских перекупщиков. И так-то собачимся с публиканами и их патронами из-за того, что не пускаем к себе ихних откупщиков налогов и ростовщиков. Знаешь же, из-за чего была эта недавняя Югуртинская война в Нумидии? На хрен, на хрен! А сейчас у них проблемы с финансами — на вооружение армии Мария потратились, а её же ещё и кормить надо, да и город тоже, и ищут римляне, где бы им подешевле хлеба закупить, а на Востоке дешевле не получается — и Греция меньше жрать желанием не горит, и киликийские пираты своё хрен упустят. А армии и гегемонам хлеб вынь и положь, и демагогов не грёбёт, и вот тебе на ровном месте ещё одна причина для разногласий с большим другом и союзником.

— Начнут давить и на Тартесс, чтобы пустили ихних перекупщиков?

— Уже начали, но наши отбрыкались. В праздник желудей угостили и римскую делегацию и желудёвой кашей, и специально для них выпеченным желудёвым хлебом. А как они откажутся, когда у нас и все вожди Большого Совета их лопают, и правительство, и царь? Ну так и приготовлено же было так, что реально вкусно, если не каждый день это лопать. Попробовали они, вкус одобрили, а наши им — методичку по готовке разных блюд из желудей, специально для них на латынь переведённую и каллиграфическим почерком набело переписанную. Типа, издавайте у себя, а дубов у вас и своих полно, и если зерна вам не хватает, то вот вам наш испанский способ выхода из положения, — расхохотался и центурион, и слыхавшие разговор юнкера-миномётчики.

— И что они, отстали, досточтимый? — спросил один из юнкеров.

— А чем им было крыть? Сенаторы же. О нашем ежегодном празднике желудей они наслышаны, теперь увидели и сами, что реально едим жёлуди все. То бишь ни разу не издевательская показуха. О том, что и у нас тоже урожаи зерновых не ахти, римский сенат знает, обязательной продовольственной помощи в договоре о дружбе и союзе ни слова не прописано, а о поставках в Тартесс зерна с Азор и Канар кто же им скажет? Сенаторы в курсе всего, что им положено знать как сенаторам, так что лишнего и не потребуют. Вот поэтому нам и предпочтительнее иметь дело с оптиматами, а не с демагогами популяров, которых объективная реальность не гребёт.

— По идее, кимврская угроза должна бы хорошо припугнуть этих горлопанов? И чем сильнее будут кимвры, тем сильнее должна припугнуть?

— Будем надеяться. И хотя главная цель нашего нахождения здесь не эта, заодно в случае успеха нашей миссии достигается и она, ребята. Если, конечно, Бойориг разумен и не полезет на рожон. По идее, не должен бы он оказаться дураком.

— Но в Италию попереться ему дури хватит?

— Недооценка реформы Мария. Ну так а с чем ему сравнивать её, если наёмных армий его племя до сих пор ещё не встречало, у римлян она появилась впервые, а четыре обычные римские армии он успешно громил, и уважения они ему не внушают? В кризисе традиционная римская армия, в котором он её как раз и застал. Такими же он и две новые себе представляет — четыре лучших побил, неужто две остаточных не побьёт?

Их беседу прервал отдалённый сигнал традиционной для местных кельтиберов изогнутой керамической трубы, в ответ которой прогнусил сблизи турий рог, принятый в турдетанской армии. А затем из-за холма показалась голова колонны движущейся рысью кельтиберской конницы. Хорошо все вооружены, явно дружинники вождей, а не простые ополченцы. А вот за ними — ага, уже и ополченческая конница, судя по численности, а за ней, судя по топоту, и пехота. Ополчение, конечно, но это — кельтиберское ополчение. И мечи — ага, одинаковой у всех длины, намекающей на одинаковость их заготовок.

— Высокородный Тиресий, вождь Терманции! С ним высокородные Мегаравик и Литеннон, вожди Коленды и Нуманции, — доложил посыльный, — Высокородные Олиндик, вождь лузонов, Авар, вождь вакцеев и Никоронт, вождь кантабров!

— Хайль Аргантоний! — рявкнули выстроившиеся по сигналу рога тартессийцы.

— От имени моего правительства и моего царя приветствую вас, высокородные! — выкрикнул Арунтий по-кельтиберски, выбросив руку вперёд и вверх, — Не был ли труден ваш путь сюда?

— Да какие трудности, Арунтий, с двух-то шагов? — ухмыльнулся главный вождь ареваков, спешиваясь и передавая поводья коня дружиннику, — И к чему церемонии, когда виделись на днях? Поприветствуй вот лучше высокородного Ролдэна, прибытие которого я обещал тебе от его имени, — он указал на тоже спешившегося спутника, — Кони васконов не так резвы, как наши, а тропы у них круче и каменистее. Поэтому высокородный Ролдэн сожалеет о том, что его войско немного припозднится, но надеется на твоё понимание. Ну, наши бойцы тоже не все ещё подошли — если бы мы ждали всех, то не выехали бы сюда до самого вечера! — вожди ареваков рассмеялись.

— Приветствую тебя, высокородный, — кивнул Арунтий васкону.

— Наши тропы в самом деле потруднее, но для хорошего дела не жалко утрудить ноги коня, — отозвался тот на медленном, но правильном кельтиберском, — Затрудняет меня не это. Что за груз доставил ко мне морем купец галлеков? Какие-то ящики длиной с меч и очень тяжёлые. Купец сказал, что ему заплачено вперёд и приказно выгрузиться у меня, а чей это груз, и кто явится ко мне за ним, он не знает. Кто скажет мне, кому его передать?

— Передай его своим кузнецам, высокородный, — ухмыльнулся Арунтий, — Как с ним обойтись, они сообразят и сами, а что из него сделать — решат вместе с тобой.

— Я так и знал! — расхохотался Тиресий, — Я же говорил тебе, Ролдэн, что скорее всего, этот груз предназначен для тебя! И поэтому не будет тебе ни тех шести десятков из моих полос тартессийского железа, которые ты хотел у меня купить, ни тех двух десятков, которые я был согласен тебе продать. Обойдёшься! У тебя теперь и своих не одна сотня!

Впавший в ступор вождь васконов хлопал глазами, осознавая услышанное, его засыпали советами, на какие кирки, лопаты или мотыги его кузнецы могут теперь начать перековывать мечи и фалькаты его ополченцев, которые первыми получат лучшее оружие от его дружинников, которые в свою очередь получат ещё лучшее из этой тартессийской тигельной стали. Арунтий ждал, когда вожди ареваков закончат, чтобы лениво и небрежно добавить о следующей партии по весне, когда утихнут зимние шторма, и этим сразить его окончательно, но судьба распорядилась иначе.

— "Альбатрос" на связи, досточтимый! — сорвала его предвкушения радистка.

— Префект Максимов слушает. Приём!

— К авангарду кимвров приближаются силы дикарей втрое крупнее. Дружина их вождя более пяти сотен, пехоты более трёх тысяч, очень большой обоз. Вождь авангарда с двумя десятками своих выехал навстречу их вождю. Приём!

— Хорошо, продолжайте наблюдение. Обо всех изменениях докладывайте сразу. Конец связи! Похоже на то, высокородные, что уже сегодня нам с вами нанесёт визит сам Бойориг, главный вождь кимвров, — он перешёл на понятный всем кельтиберский, — Я уже пообщался с Лугием, вождём их авангарда, а перед этим позаботился и о том, чтобы даже их выход на эту равнину не показался им лёгкой прогулкой. Бойориг уже будет знать, как мы представляем себе наилучший для всех исход событий, и теперь нам остаётся только надеяться на его благоразумие...

91 год до нашей эры, Рим.

— Зачем они устроили этот балаган? Всё ведь на самом деле было совершенно не так, — Хедвига поморщилась, — Я понимаю, что этой небольшой арены никак не хватит для размещения большого количества бойцов, да и дорого это, но если уж они празднуют, как они считают, победу над моим народом, и считают это частью обучения своей молодёжи военному делу, могли бы изобразить всё и поправдоподобнее.

— Не воспринимай эту театральщину всерьёз, — хмыкнул Марул, приобнимая за талию свою наложницу-тевтонку, — Это у них как патриотическое воспитание, а кому при нём интересна правда? Римской черни, большинство которой никогда и не видело живого, свободного и вооружённого кимвра, тевтона или амброна, нужно просто зрелище битвы, в которой свои побеждают чужих, хотя бы отдалённо похожих на тех, кого они изображают. Представление ведь даже к годовщине Акв Секстиевых не приурочено, и я почти уверен, что придумывавший эту постановку театрал не утруждал себя абсолютно ненужными ему консультациями с ветеранами. Ему заказали эффектное зрелище для ротозеев, в которых он толк понимает, и что ему было заказано, то он и сделал, как знает и понимает. Правды в этой постановке нет и десятой доли, но гегемонам, скорее всего, понравится.

— Но зачем тогда вообще приплетать Аквы Секстиевы? — пожала она плечами.

— Чистая политика. Устроитель этих Игр курульный эдил Марцелл друг Красса Оратора и вместе с ним сторонник Мария, а тот поддерживает законопроекты нынешнего плебейского трибуна Марка Ливия Друза. А они очень неоднозначные даже в глазах этой черни, и на время летнего перерыва между заседаниями сената и народными собраниями ведётся борьба за симпатии избирателей. Обозвали это зрелище Аквами Секстиевыми, и если оно толпе понравится, это сработает на авторитет Мария, а вместе с ним — и Друза.

— Это же не бой будет, а избиение, — заценила Хедвига, — У тех, кто изображает мой народ, не настоящее оружие моих соплеменников, а какое-то странное. Оно даже на железное не похоже. Приглядись сам повнимательнее.

— Да, я знаю. Дерево, выкрашенное под металл. Но какие тевтоны, такое у них и оружие. Твои соплеменники там если и есть, то несколько человек от силы, дожившие до этого дня каким-то чудом. Многие вообще темноволосы и даже смуглы, больше похожи на нас или вообще на мавров, чем на ваших германцев. Если среди них мелькнёт вообще чёрный из Африки южнее мавров, я и этому не удивлюсь. Набрали осуждённых на казнь преступников, какие попались, вручили бутафорское оружие и поставили перед выбором — либо в этой пародии на бой погибнуть, либо быть затравленными собаками.

— А кто тогда изображает римлян?

— Скорее всего, осуждённые не на казнь, а на рабство солдаты из числа римлян и латинян. Строй знают, оружием владеть обучены и за шанс заслужить прощение, не особо рискуя жизнью, драться будут охотно и всё сделают так, как им велено.

— И такие кровавые спектакли нравятся римской черни? — поразилась тевтонка.

— Римляне считают это разновидностью настоящих гладиаторских боёв. Одна из их особенностей как народа. Нам этого, наверное, не понять, но знать их — надо.

Разумеется, ничего общего с реальными Аквами Секстиевыми представленная на арене резня не имела. Ну, почти. Когда смертники, изображавшие германцев, ринулись со своим бутафорским оружием на своих вооружённых как нормальные легионеры якобы римских противников нестройной толпой, те сразу же метнули пилумы и сомкнули щиты, пустив в ход гладиусы. Не было ни предварительного выезда вперёд римской конницы с притворным отступлением, ни легковооружённых застрельщиков, ни отдельных когорт — две трети ряженых римлян выстроились грубым подобием фаланги в четыре шеренги, а одна треть — три десятка пеших и полтора десятка конных — поскакала и побежала вдоль спины Большого Цирка для захода в тыл всем полутора сотням ряженых германцев — это имелись в виду войска, выделенные Марием в засаду и ударившие в тыл тевтонам, чем и ограничивалось всё сходство с реальным сражением. Марул, сын Арунтия, ещё в Корпусе детально разбиравший с сокурсниками реальные Аквы Секстиевы, с трудом сдержал смех, когда ряженым главным силам пришлось выручать запыхавшуюся ряженую засаду.

Двенадцать лет назад произошло это сражение, а на следующий год Верцеллы, он школотой ещё был, а к юнкерским годам и от римских ветеранов подробные сведения были собраны, и от купленных на невольничьих рынках тевтонов и кимвров. Даже не быв там и не видя той реальной бойни, Марул знал о ней поточнее и поподробнее, чем даже его наложница, наблюдавшая за событиями с обозной телеги ещё мелкой шмакодявкой и кое-что видевшей собственными детскими глазёнками. Вот кому реально повезло из тех очевидцев с той проигравшей стороны, так это ей. Ну, не одной, конечно, были и другие, но мало их таких оказалось из всей массы тевтонов с амбронами, а через год и кимвров. Бабы ведь у них тоже отчаянные. И римские ветераны подтвердили, и с той стороны, что после истребления войска при штурме обоза и с оружием бабы на победителей бросались не все, но и далеко не единицы, и самоубивались многие, перед этим детей убив, дабы и они плена и рабства избежали, так что тех, которые попали таки на невольничьи рынки, ещё и не так-то легко было взять живыми и хотя бы относительно невредимыми. Хедвиге крупно повезло — и не убили, и не изувечили, и слишком мала была, чтобы как баба кого из победителей или работорговцев заинтересовать, и испанцам приглянулась, и отбор их прошла, весьма непростой и отсеявший многих. Как потом к ним в дом попала — это уже, как говорится, другая история, до которой тогда ещё дожить надо было...

Окончательный исход постановки был, конечно, предрешён, но мелкие детали оставались в воле случая. И это не упущение постановщика, всё это работало на подогрев зрительского интереса. С цельнодеревянным копьём шансы против солдата со скутумом, в кольчуге и шлеме крайне малы, но какие-то всё-же есть. Деревянным, но острым концом можно руку или ногу зазевавшемуся противнику повредить, а при особо редких ловкости и везении — и в глаз его поразить, если не убив, то изувечив, а главное — выведя из строя. Дубиной при удачном ударе можно и шлем промять, а выдернутый из убитого товарища римский пилум пробьёт при удачном броске и скутум, и кольчугу. Против строя никаких шансов на победу, но собственную жизнь не за просто так отдать, а на искалеченного, а то и убитого противника разменять какие-то шансы судьба предоставить вполне могла. И их ряженые варвары не упускали. Один убитый наповал, один живой, судя по возне с ним, но непонятно, спасут его или нет, а в настоящем бою был бы заведомый покойник, шестеро раненых не смертельно, но из строя выбывших — несли потери и ряженые римляне. И это главные силы, которые в строю, а когда с тыла на ряженых тевтонов налетела без строя и запыхавшаяся от бега вокруг всей арены ряженая засада, тех оставалось ещё достаточно, чтобы заняться и ей. Двух лошадей конникам завалить ухитрились, одного из всадников — не было видно за их спинами, как именно с ним разделались, но орал он, как кошак, когда его рвут собаки — так же истошно и так же недолго. Остальные конные повернули назад, чего при реальных Аквах Секстиевых не было, и кое-кто из зрителей их освистал, а сосед Марула презрительно сплюнул.

Набежавшим следом за ними пешим, не успевшим отдышаться и построиться, пришлось ещё хуже. Человек пять свалились, двое без признаков жизни, половина так и не метнула толком пилумы, когда на них развернулись все уцелевшие ряженые тевтоны, сообразив, что с этими проще будет продать жизнь подороже. Кончилось это бегством от них всего засадного отряда, его преследованием всеми варварами и преследованием уже их бегом и безо всякого строя ряжеными главными силами, а в результате — безобразной свалкой, в которой ряженая римская сторона одержала верх уж точно не за счёт строя и хвалёной римской выучки. Просто их оставалось к тому моменту намного больше, да и вооружены они были уж всяко не дрекольем. Но потери победители понесли и там, хоть и не разглядеть было за дальностью, какие именно. Кое-где на зрительских скамьях даже смеялись, навлекая на себя праведный гнев ортодоксальных урря-патриотов, в паре мест потасовки случились, и одна, кажется, не обошлась без членовредительства. На арену тем временем выбежал и театрал-постановщик, размахивавший руками, топавший ногами и оравший ничуть не тише убиваемых — представление явно выбилось из его сценария, и в конце концов он навёл порядок — победители построились, уводя немногих пленных баб.

Пока их уводили с арены, на зрительских скамьях добрая четверть хохотала над визгливой истерикой театрала, и тут уж ссор не возникло, поскольку одинаково смеялись и критики зрелища, и урря-патриоты. Оскорблённый в лучших чувствах деятель искусства разразился новой истерикой похуже бабьей, вызвав новый взрыв смеха и издевательский свист толстокожих гегемонов, и прислужники увели его с арены принудительно, пока цел. Кто-то ведь запросто мог и запустить в истероида чем-нибудь, что попадётся под руку, и хорошо ещё, если это будет яблочный огрызок или арбузная корка, а не камень. Сам эдил Марцелл недовольным не выглядел. А какая разница, понравилось ли толпе избирателей само представление или конфуз с его концовкой? Главное — смеялись, а не освистывали и не ушли, не дожидаясь конца. Людям нравится смеяться, и до конца года ещё далеко. Про конфуз забудут после новых зрелищ, которых будет до конца года ещё несколько, о смехе же память останется. И пускай замышлялась не комедия, а воспитывающая гражданский патриотизм трагедия, особенно с учётом весьма немалого количества и вполне реальных жертв, трупы которых сейчас выволакиваются с арены, так — тоже неплохо. К концу года избирателям будет за что помянуть его добрым словом, и это зачтётся как ему самому, так и его друзьям и политическим союзникам.

— Вряд ли среди них был хоть кто-нибудь из твоих соплеменников, — напомнил Марул нахмурившейся наложнице, — Кельты разве только, среди них иногда встречаются и тёмные, но германцем даже из светлых мне не показался никто. А ведь я видел всех, кто попал к нам, да и кельтов знаю достаточно хорошо. С кем-то ещё в Луже ваших тем более не спутаю. Как боец очень неплох был тот, который раскидал троих, отнял у одного меч и успел убить одного и ранить двоих, пока с ним не разделались всем скопом, — он показал руками характерные приёмы, — Кажется, ещё перед этим кого-то одного сделал — молодец, хорошую цену взял за свою жизнь. Жаль, что убили — с удовольствием выкупил бы такого молодца. Но ведь он тоже темнее меня и уж точно не мог быть из ваших.

— Ну, не темнее, примерно такой же. Но ты прав — если это тевтон, то я тогда не иначе, как мавританка, — невесело пошутила Хедвига, — И всё равно всё это мерзко. Хоть я и была тогда соплячкой, но видела и помню, что и как там было на самом деле.

— Ты тартессиец? — спросил вдруг Марула его сосед по скамье.

— Марул Марций Максим, центурион тартессийской фактории в Остии.

— Римский гражданин и целый тартессийский центурион? Ну, моё почтение. А я Тиберий Вальгий, опцион из ближнеиспанской армии Тита Дидия. У него дослужился до опциона, а у Гая Мария при Аквах Секстиевых я был ещё, конечно, рядовым легионером. Пятая центурия Седьмой когорты Третьего легиона. Судя по твоим жестам, ты говорил о том бойце, который раскидал тех увальней и обезоружил одного, завладев его мечом? Да, ловок и находчив, ничего не скажешь. Если бы уцелел, из него мог бы выйти настоящий гладиатор. Может быть, даже не худший, чем Менодор Киликиец, учивший фехтованию нашу центурию. Не хотел бы я столкнуться с таким, вооружённым настоящим оружием. Весь этот балаган — фарс, который мог выдумать только фигляр, никогда не державший в руках боевого меча, — римлянин презрительно указал на арену, — Посмотрел бы я на этого актёришку там, у Акв Секстиевых! Тевтоны были достойным противником, и после боя с ними от нашей центурии осталась половина ей состава. Варвары, не знавшие дисциплины и правильного строя, но уполовинить нас, обученных гладиаторами, им это не помешало.

— Кое-кого там, говорят, даже смяли? — полюбопытствовал Марул, слыхавший и не самые приятные для римлян подробности от ветерана-тевтона.

— Скажем уж прямо — обратили в бегство! — хмыкнул бывший легионер, — У нас Шестая центурия задала стрекача, оголив нам фланг, тогда-то мы и потеряли многих. Если бы не Квинт Серторий, приказавший растянуться соседней с нами Седьмой когорте, смяли бы и нас. Был момент, когда ещё немного, и мы сломались бы — хвала богам, Марцелл не промешкал, спас от позора. Не этот Марцелл, конечно, который нынешний эдил и устроил сегодня весь этот смехотворный балаган, а другой, наш военный трибун. Гай Марий нас и Седьмую когорту потом в пример стойкости ставил оробевшим бегунам, но если честно, то мы просто побоялись бежать. Мы тогда так устали, что далеко не убежали бы, и все это понимали. Нет, кто бы что ни говорил, а из наших все скажут, что тевтоны — противник был очень достойный. Не будь они варварами и нашими врагами, убившими многих из наших ребят, я бы не погнушался распить с кем-нибудь из них кувшинчик доброго вина.

— После того, что вы устроили в захваченном лагере тевтонов? — не удержалась от колкости Хедвига, показав неплохое владение латынью.

— Ты из них, как я понимаю? То-то мне и казалось всё время, что похожа, и я всё гадал, тевтонка ты или кимврка. Непотребство, конечно, наши тогда учинили, и мне тебя понять нетрудно. Но безобразничали наши нестроевые обозники, да та Шестая центурия из нашей когорты, выслуживаясь после своего бегства. Вся наша когорта тогда смеялась над этими горе-героями, когда выяснилось, что пятерых из них убили ваши женщины. Ну, туда этим сукиным детям и дорога, откровенно говоря. Не знаю, правда, что устроили бы мы на их месте, тоже ведь обозлены были за наших, но когда дошли, всё было кончено и без нас. Говорю же, мы тогда так устали, что даже бежать не могли. Потом примерно так же было и с кимврами при Верцеллах. Больше всех тогда досталось солдатам Катула, но хватило и нам. От того старого состава нашей центурии после Верцелл осталось вообще пятнадцать человек. И в их лагере тоже резвились другие, которых что-то не было видно в первых рядах во время боя. На войне — как на войне.

— В долине Ибера кимвры оставили о себе не самую приятную память, — заметил Марул, — Вряд ли они повели бы себя лучше и в Италии, если бы прорвались в неё.

— То-то и оно, — подхватил римлянин, — Аквы Секстиевы были далеко от страны тевтонов, и не мы шли на их землю, а они на нашу. Точно так же и Верцеллы были не на земле кимвров, а на нашей земле. Да, я слыхал, что в их стране где-то страшно далеко на севере стало невозможно жить, и если это правда, то мне их жаль, но мы-то тут при чём? Кто звал их к нам? У нас, что ли, полно бесхозной земли? Ветеранам войны с Югуртой на Церцине в Африке землю дали, но что там за земля? Сухая и бесплодная, на которой и не жил никто. Не просто же так по сотне югеров наделы нарезали. Целая латифундия, если по нашим италийским меркам, да только попробуй получи ещё с неё такой урожай, как с тридцати югеров в самой неплодородной части Италии! Так ведь ещё и растянулось это наделение землёй на три с половиной года! Вот закончился в прошлом году срок и моей службы, а свою землю я всё жду и жду и не знаю, сколько ещё прожду свой заслуженный честно надел. Где и в каких неудобьях мне его ещё дадут, когда дождусь — тем более. Нет у нас лишней земли, особенно в Италии, и не нужны нам в ней непрошенные чужаки. Вы, тартессийцы, тоже ведь не остались в стороне, когда кимвры пытались влезть в Испанию?

— У нас решили, что проще и дешевле помочь кельтиберам отбиться, чем потом решать вопросы с приёмом и размещением толпы беженцев оттуда.

— Да, я слыхал, что вы принимаете к себе не всех, а только очень немногих. Вам тоже не хватает земли?

— Часть наших, как и принятых извне, переселяется за Море Мрака к атлантам, товарами которых мы торгуем здесь у вас. Если бы не это — нехватка земли и у нас была бы острой. Но ведь мы теряем этих людей, уж точно не худших среди нас, отдавая их в другую страну другому народу, — Марул незаметно сжал руку наложницы с другого бока, чтобы та не вздумала рассмеяться или хотя бы усмехнуться от скармливаемого римлянину официоза, — Атланты не принимают к себе ни болезненных, ни бездельников, ни пьянь, ни бузотёров. Тем более не нужны такие и нам.

— Ну, что тут скажешь? Разумно делаете. И воюете разумно. С кимврами вообще без боя ухитрились обойтись? Ну да, я видел эти места, когда мы подавляли мятеж иберов долины, а затем и ареваков — удобно обороняться, и небольшими силами можно держать оборону до подхода подкреплений. Нам тяжко пришлось, и я понимаю Бойорига, который решил не связываться. Вы с местными ловко избежали тогда большой резни и потерь. Нам из-за этого досталось при Верцеллах больше кимвров, не убитых в Испании кельтиберами и вами, и цену мы заплатили Марсу за победу над ними гораздо большую, чем могли бы. А потом — больше кельтиберов, не убитых кимврами, и они тоже стоили нам потерь. Но я вас понимаю как солдат. Мы защищали свою страну, вы — свою, и ваши отцы-командиры сумели сделать это намного разумнее, чем наши. Счастливый вы народ!

— Так ведь какой народ, такое и управление. По себе и пополняем достойными людьми, которыми можно управлять разумно. Таких и рабов покупаем — не каких попало, а достойных заслужить освобождение и пополнить собой наш народ.

— Да, у нас говорили, как ваши отбирали к себе после Акв Секстиевых тевтонов с амбронами, а после Верцелл кимвров. Мало кого отобрали, зато самых лучших, и за них платили, не торгуясь. Многие, говорят, уже получили у вас свободу и гражданство? Судя по твоей тевтонке, она уж точно не прогадала.

— Я знаю, — усмехнулась та, — Соплячкой ещё была, но помню, как нам говорили в Массилии — молите богов, чтобы вас отобрали и купили тартессийцы. И радуйтесь, кого купят, а кого не купят — завидуйте купленным. А потом и подруга-кимврка пошутила, что если бы знали заранее, так перебежали бы и сдались бы тартессийцам ещё там, в Испании. И так шутят все кимвры, каких я знаю у нас.

— Говорили, что руководил отбором тот самый тартессийский префект Арунтий Марций Максим... Стоп! Ты ведь, Марул Марций, тоже Максим? Не родственник ему?

— Да, это мой отец.

— Ну, моё почтение. Это ведь он сидел среди сенаторов рядом с Цепионом? Ну, я понимаю, что большая честь, но мне кажется, твоего отца удостоили бы общения люди и поприличнее этого ублюдка. Ты разве не знаешь, что его отец не только виновен в давней военной катастрофе при Араузионе, но ещё и хапнул перед этим золото Толозы? Хоть это и не доказано, всему Риму понятно, откуда у его спесивого сынка такая прорва денег и на плодородные земли в провинциях, и на рудники в Норике, и на оружейный мастерские в Цизальпинской Галлии. На месте твоего отца я бы и срать рядом не сел с его отродьем.

— Видишь ли, Тиберий Вальгий, иногда каждый из нас — на службе, например — вынужден делать не то, что предпочёл бы сам. Марк Ливий Друз — достойный человек, но его политика толкает нас к союзу с его противниками, даже если среди них и этот говнюк Цепион, которого мы презираем не меньше, чем ты. Тут и традиция, и деловые интересы.

— Гм... А чем вам не угодил Марк Ливий Друз?

— Порчей денария. До сих пор ваш римский денарий ценился и с удовольствием принимался везде, где в ходу монета аттического стандарта. А теперь Друз портит его для финансирования льготных цен на хлеб, — Марул выудил из кошелька несколько денариев и выбрал нужный, протягивая его собеседнику, — Пока пробная партия, но лиха беда начало.

— Так, монетарий Децим Юний Силан, этот год — денарий как денарий. А, вижу! — палец римлянина ткнулся в тускло желтеющее из-под содранного серебрения пятнышко бронзы, — Некачественное покрытие?

— Нет, это я сам соскоблил ради наглядности, поскольку знал, что денарии этой пока ещё пробной партии — фальшивые. Специально ради этого мой отец и выменял пару десятков штук на полноценные серебряные из прежних партий.

— Ну, так уж прямо и фальшивые? Они же официально выпускаться будут, и их все обязаны будут принимать. Марк Ливий Друз сам объяснял всю эту кухню — не все, а только каждый восьмой денарий будет чеканиться из бронзы с добавлением свинца для одного веса с серебряными, а серебряное покрытие сделает их неотличимыми и на вид. Я не понял, как это можно сделать, но ювелиры даже как-то золотят медные и бронзовые украшения с помощью ртути.

— Да, амальгамирование. Ценные металлы растворяются в ртути и осаживаются на поверхности при её выпаривании. Если тебе предложат такую работу даже за хорошую плату — не советую соглашаться. Здоровее будешь и дольше проживёшь.

— Так что, и монеты эти, получается, вредные?

— Ну, после испарения ртути — не настолько. Просто надышишься её парами на такой работе, а этого я не советовал бы никому. С готовой монетой проблема не в этом, а в том, что она — фальшивая. Кому она такая нужна, и кто её такую примет за свой товар? Зря только испортили свинцом хорошую бронзу, потратили серебро на покрытие и рабов потравили парами ртути.

— Так ведь закон же об этом принят ещё перед летним перерывом. Марк Ливий и сенат убедил, и на Собрании его приняли. Я сам участвовал и голосовал. Теперь такие денарии считаются настоящими и будут приниматься всеми наравне с серебряными.

— Так уж прямо и всеми? А если я таких начеканю или ты, они тоже сойдут за настоящие? Я, конечно, заниматься этим не собираюсь и тебе не советую, но в принципе — что помешает фальшивомонетчику?

— Нет, ну мы-то же с тобой не монетарии. Где бы мы взяли настоящие штампы?

— Уже через год будет новый монетарий, который закажет новые штампы уже со своим именем, а эти силановские никому не будут нужны. И если бы я вздумал заделаться фальшивомонетчиком, я бы купил у нечистого на руку работника монетного двора старые штампы Силана или выкрал бы их, и кто их хватился бы? А старые силановские денарии долго ещё будут в ходу, и как тогда через год или два можно будет отличить мой денарий от настоящего силановского? Опасная возможность создаётся этим выпуском фальшивой серебряной монеты и её официальным признанием настоящей.

— Нет, ну за штампами, конечно, надо следить. Или уничтожать старые в конце года при смене монетария, что ли? Вы из-за этого против выпуска бронзовых денариев?

— Не только. Каждый восьмой денарий — это тоже очень много для любого, кто торгует на крупные денежные суммы. Римский народ волен считать поддельные денарии настоящими, если ему это угодно, но согласятся ли с этим иноземные купцы, вывозящие свою выручку в римских денариях за пределы Республики? Кто примет у них фальшивый денарий в их собственной стране или в любой другой, в которых до сих пор возражений против римского денария не возникало ни у кого?

— Так ведь векселя же в ходу на крупные суммы. Марк Ливий так всё это нам и объяснял, что пользующиеся в расчётах векселями никак не ощутят на себе последствий выпуска бронзового денария.

— Только внутри Республики, Тиберий Вальгий. Если за её пределами доверие к римскому денарию будет подорвано, я не обналичу римский вексель на римские денарии ни нашими тартессийскими денариями, ни аттическими драхмами, ни сирийскими. Зачем тогда нужен такой вексель, за который не получишь настоящих достойных доверия денег? Его не примут к оплате нигде кроме римских городов. Это не имело бы для нас значения, если бы на всю римскую выручку мы покупали и вывозили римские товары, но за товары атлантов Риму нечего предложить нам на те суммы, на которые он их у нас покупает. Мы вывозим римские денарии, и у нас их охотно принимают и мавры, и финикийцы, и кельты со всеми прочими, поскольку репутация денария безупречна. Поэтому их охотно наряду с нашими принимают и атланты. Но это, сам понимаешь, лишь до тех пор, пока репутация римского денария не испорчена. По старым денариям, чеканенным до Силана в прежние годы, вопросов нет, их репутация остаётся безупречной. А что мы будем делать с новыми, начиная вот с этих силановских? Атланты их у нас откажутся принимать и будут правы, а вслед за ними их перестанем принимать у вас и мы. А у вас это будет законное платёжное средство, которое на территории Республики обязаны принимать все. И кончится это тем, что мы вообще свернём торговлю заморскими товарами атлантов за римские денарии. Всё Внутреннее море охотно их покупает и вряд ли откажется от своих привычек, как и ваши римские толстосумы. Но теперь они будут платить за них намного дороже из-за лишних посредников. А мы сколько продаём, столько и будем продавать, просто в других местах, где местная серебряная монета так и остаётся полноценной серебряной монетой. Просто лишние неудобства и для нас, и для ваших толстосумов. И бьющие по их кошелькам.

— Да, но сенат-то ведь принял предложения Марка Ливия? Значит, он придумал, наверное, как решить и эту проблему?

— Я не припоминаю закона об обязательном обмене казной иноземным купцам новых денариев на старые, на золотые ауреи или на слитки монетного серебряного сплава по их выбору и первому же их требованию. Если с началом осени такой закон примут, это решит проблему. Но что-то я сильно сомневаюсь в принятии такого закона. Скорее всего, сенат просто погорячился, не обдумав до конца всех последствий предложения Друза. Я ведь не просто так начал объяснять тебе с доводов о фальшивомонетчиках. Для нас наши монетные штампы давно уже изготавливают атланты. Мы делаем штамп из бронзы и им чеканим десяток монет-образцов из мягкой отожжённой меди, а по ним атланты делают нам штамп из закалённой стали, которому нет сноса. Как делают — не спрашивай, чего не знаю, того не знаю, но как-то делают. Что мешает заказать атлантам штамп и на эти ваши новые денарии, дав им ваши настоящие в качестве образца? И можешь не сомневаться в том, что об этом мой отец поговорил уже и с Цепионом, и с Метеллом, а скоро поговорит и с Гаем Марием, и с Марком Эмилием Скавром. Вряд ли принцепса сената устроит такой риск для казны Республики и для денежных состояний всего сената и всего всадничества. Не знаю, как они выкрутятся. Может, убедят самого Друза отменить предложение о порче монеты, найдя другое финансирование для его хлебного закона. Может, убедят какого-то другого трибуна блокировать выпуск фальшивых денариев своим вето. Это уже их дело.

— Да уж... И возразить-то нечего, — развёл руками римлянин, — Ну а к самому-то его хлебному закону ты как относишься?

— С точки зрения моей службы, если не будет порчи денария, сам хлебный закон наших интересов никак не затрагивает. Как просто человек я не одобряю таких законов о льготах, поскольку они чреваты дефицитом, очередями и злоупотреблениями. Кому-то по блату досталось, кому-то не досталось, чья рожа распределяющему не нравится. Ты же и сам знаешь, как такие вещи, которых не предусматривает ни один направленный на благо людей закон, происходят на самом деле. Лучше всего, когда люди зарабатывают себе на жизнь достаточно, чтобы не давиться в очередях за казённой льготой, а покупать хлеб у любого торговца по нормальной рыночной цене. Поэтому — не одобряю. Но если такой возможности нет, и изыскать её не выходит даже у самых умных голов, то вариант Друза при условии решения вопроса с его финансированием — самый безвредный из подобных ему хлебных законов.

— Ты думаешь? Пять сестерциев за модий — дороговато для человека, у которого нет постоянного заработка. Это втрое больше, чем по закону Гая Гракха.

— Двадцать ассов против шести и одной трети гракховских. Но гракховская цена составляла чуть больше половины оптовой закупочной цены пшеницы на Сицилии, так ты представь себе, какое это бремя для казны! Гракх был демагогом, и ему было плевать, где сенат возьмёт деньги на его благотворительность. Я предложил, народ принял и повелел, а вы — выполняйте и выкручивайтесь, как хотите. Так этот Гракх — ещё и не самый тяжёлый случай. Всё-таки о заработках римских горожан думал, и работу для них находя, и совсем уж грошовой ценой на хлеб не балуя, дабы к безделью и паразитизму не приучать. Это как раз мой отец застал, он тогда сам служил в Остии на моём нынешнем месте. А ты вспомни Сатурнина. Куда там до его демагогии Гаю Гракху! Да, я понимаю, цена пять шестых асса за модий соблазнительна для бедняка, чисто символическая, любой заработает больше и на случайных заработках, но за чей счёт? Казна-то ведь для этого должна была закупать это зерно по настоящей рыночной цене. И гракховская-то цена была убыточной для казны наполовину, и сенат изыскивал любые лазейки для сокращения числа получателей этого дешёвого зерна, а сатурнинская цена, считай, убыточна целиком, да и хлеб ведь с тех пор подорожал. А вы выкручивайтесь, отцы-сенаторы, как хотите. Знаешь, я бы на их месте никак не захотел. А ты захотел бы? Ну так и сенат тоже никак не захотел, поскольку тоже не дурнее нас с тобой. Всем были бы хороши подобные законы, если бы ещё и работали в реальной жизни, но на какие шиши и за чей счёт им работать?

— Может, ты и прав, Марул Марций, но двадцать ассов, если уж тебе удобнее считать в них — это всё-таки дороговато.

— Зато — будет работать. Это немного дороже закупочной оптовой цены в год с хорошим урожаем, но ведь всё равно же заметно дешевле розничной рыночной? Значит, казна будет получать с этого какую-то небольшую прибыль, которую потратит на закупки в неурожайный год по более высокой цене. Дополнительные деньги нужны только на эти неурожайные годы, и нужно их многократно меньше, а значит, и изыскать их казне будет легче. Сам посуди, какую сумму тебе легче занять у приятеля, а потом честно вернуть ему — сто денариев или двадцать?

— Ну, двадцать денариев для меня и моих приятелей тоже не пустяк, но я понял тебя — конечно, чем меньше нужная сумма, тем легче её изыскать. Но для целого Рима это ведь всё равно очень большие деньги нужны, и где их взять Марку Ливию Друзу, если ты запретил ему выпуск посеребрённого бронзового денария?

— А катоновского налога на роскошь я, надеюсь, не успел ещё отменить? Тогда от него и спляшем. Катон, если мне не изменяет память, подводил под предмет роскоши любого раба дороже тысячи двухсот денариев. Моя Хедвига, если бы я покупал её только сейчас уже такой, какова она сейчас, а не мелкой нескладной шмакодявкой, сколько она стоила бы? — они как раз проходили мимо рынка элитных товаров на Форуме, — Меньше трёх тысяч денариев за сравнимых не запрашивают, а она ещё и училась у наших гетер.

— Обученная наложница — это сразу от четырёх тысяч и до шести. Твоя тевтонка загорелая, этого в Риме не любят, но шикарна, и если дать сойти загару, то уж точно тысяч пять, не меньше. Боюсь даже представить себе, какой налог содрал бы с тебя за неё Катон.

— Не в этом суть, Тиберий Вальгий. Представь себе, что мы с тобой объявляем роскошью любого раба и берём налог на роскошь со всех владеющих рабами. Ну, не такой грабительский, как у Катона, и в зависимости от реальной цены раба, зато за всех. Пускай это будут умеренные суммы, но зато каждый цензовый год, то есть раз в пять лет. Чем это тебе не источник средств на закупку казной дорогого зерна в неурожайнве годы? Разве это не лучше, чем портить римский денарий?

— Ну, если только очень умеренные суммы, а иначе ведь наши нобили удавятся от жадности и встанут насмерть. А очень умеренные — понимаешь, пять модиев в месяц — больше, чем достаточно для холостяка, но слишком мало на семью. На жену и детей до их совершеннолетия хоть по паре модиев, но следовало бы добавить. У нас с женой двое, так в десять модиев мы редко когда укладываемся, а по льготной цене мне положено только пять. Ещё не меньше пяти приходится покупать по рыночной цене, а она в неурожайные годы и до пяти денариев за модий взлететь может. А на нужные мне пять модиев это уже сколько я должен где-то заработать за месяц на один только хлеб? — он принялся считать на пальцах, — Это получается...

— Двадцать пять, — подсказал ему Марул, — Четверть сотни. А твоё солдатское жалованье составляло треть денария в день грязными, и вряд ли ты пошёл бы служить в армию, если бы рассчитывал зарабатывать больше или хотя бы столько же в городе. На перевод семье после вычетов денариев шесть остаётся, но и их платят не каждый месяц, а тремя выплатами в год. Ну, что-то ещё подработаешь урывками между службой, но это же крохи. Жена тоже случайными подработками много не заработает. Семья у тебя, конечно, всё время в долгах?

— То-то и оно. Гай Марий, конечно, не обидел с долей добычи и не поскупился на наградные от себя, но на долги ушло почти всё. С мятежных рабов на Сицилии — какая с них добыча? Если бы не мародёрство по мелочи, да не наградные от Мания Аквилия, не хватило бы и на оплату долгов. В Терманции с Титом Дидием добычу взяли неплохую, да ваши ещё при отборе рабов для себя не обидели, да в опционы выслужился, да наградные от Дидия — неплохо к рукам прилипло, если честно, но опять же — долги. Кое-что от тех денег ещё осталось, но не знаю, хватит ли до получения земли и подъёмных. Так что мало пяти модиев дешёвого хлеба на семью.

— Ну, ты уж прямо всего и сразу хочешь. Для начала хотя бы уж на этой норме надо систему наладить, чтобы работала без перебоев, а тогда уже, регулируя тот же налог на рабов, постепенно и на добавочные нормы для семейных выйти.

— А почему только на рабов?

— Не только, но прежде всего на рабов. Причём, на любых, включая и дешёвых. Это они оставляют вас без работы и заработков, и чем дороже будет обходиться владение ими, тем выгоднее будет пользоваться не рабским, а вольнонаёмным трудом.

— Теперь понял! Одной стрелой, значит, сразу двух зайцев? Ну ты голова, Марул Марций! Так погоди, ты же римский гражданин и наверняка имеешь всаднический ценз. А почему бы тебе самому трибуном не выдвинуться? Знаешь, я бы за тебя проголосовал.

— Благодарю тебя за честь и доверие, Тиберий Вальгий, но — уволь, — проговорил Марул, когда они с Хедвигой отсмеялись, — Мне и в нашей фактории служится неплохо, а ворошить ваш гадюшник — пусть его ворошат те, кому интересен ваш cursus honorum. Всё, о чём я тебе сказал, у нас сделано ещё во времена молодости моего деда. Ну, у нас другой народ и другая жизнь, поэтому не совсем так, а на свой манер, но суть — примерно такая. Но нашему государству не было тогда ещё и столетия, и традиции только складывались, так что нашим предкам было легче менять жизнь в нужную сторону. Ваши умные головы вряд ли дурнее наших, и если они не сделали у вас примерно так же — я ведь не знаю всей римской жизни, и наверное, есть на это у вашего народа и какие-то свои веские причины. Вполне возможно, что я их не знаю и их влияние на вашу жизнь упускаю из вида.

— Да вот она, главная причина! — буркнул римский ветеран, указывая в сторону прилавка с фруктами высших и самых дорогих сортов, среди которых гордо красовались отваренные — ради консервации и непригодности к посадке и выращиванию — в сахарном сиропе ананасы, апельсины и бананы, — Простой римский горожанин вроде меня не может позволить себе и этих яблок с виноградом, а уж вот эти новые, которых никогда не знали наши предки — и подавно. Чтобы жрать все эти лакомства в три горла напоказ друг перед другом, наши сенаторы и всадники спускают на свои пиры состояния, и добрая половина их удовольствия от пиров в том, что другие в это время считают каждый асс и давятся в очередях за дешёвым хлебом!

— Так, Хедвига, держи, — велел Марул наложнице по-турдетански, протягивая ей кошель, — Помнишь наш междусобойчик у Васькиных, когда мы отмечали рождение у них пацана? Вот, изобрази-ка для семьи ветерана примерно такой же гостинец. И не торгуйся.

Сжав губы, чтобы не рассмеяться, тевтонка принялась придирчиво перебирать, как это умеют только бабы, роскошнейшие деликатесы, отбраковывая половину, и когда набор её наконец устроил, цитрусовые в набранной ей корзине преобладали над фруктами Италии, среди них торчали две грозди бананов, а сбоку она подпёрла их самым большим ананасом, какой только отыскался на лотке. А картинно водружая между ним и бананами кулёчек отобранных поштучно сахарных леденцов, она и губу закусила, сдерживая смех.

— Неплохо живут тартессийские центурионы! — аж присвистнул римлянин, когда она небрежно отсчитывала торговцу денарии сразу по пять.

— Ну, не все, не везде и не всегда, — ухмыльнулся Марул, — Но некоторые — иной раз могут кое-что себе позволить.

— Верно, я и забыл — твой отец ведь в вашей стране вроде наших сенаторов. А у вас пирушка по какому-то случаю намечается?

— Не у нас, а у вас! — вывалила его в осадок Хедвига, вручая корзину.

— Не всё же одним только вашим толстосумам лопать, верно? — добавил Марул, — Побалуй разок себя и жену с детьми тем, чем лакомятся на своих пирах они.

— А за что?

— Считай это подкупом избирателя. Если Марк Ливий Друз захочет выдвигаться в трибуны и на следующий год, проголосуешь за него. А если не захочет — за того, кого он порекомендует как продолжателя своего дела. Ну, есть у нас с ним разногласия в вопросе о денежной эмиссии, но портить денарий ему всё равно никто не позволит, а в остальном он — достойный и приличный человек, а не какой-нибудь рвущийся к власти демагог.

— Всего-то? Я и так собирался голосовать за него. Не знаю уж, как и благодарить тебя, Марул Марций.

— Погоди, рано ещё, — Марул развязал маленький кошелёк и выложил ему оттуда четыре раза по пять денариев, — Так, стоп, вот этот давай взад, это силановская фальшивка, на тебе вместо неё вот этот прошлогодней чеканки. Этот уж наверняка настоящий, — они оба рассмеялись, — Ты говорил, пятнадцать человек вас осталось после Верцелл от старого состава вашей центурии? Если кто из них в городе — собери, помянете погибших. Мы вам крепко подгадили тогда с кимврами, и этим тогда от наших руководил мой отец. Считай это моим извинением перед всеми вами за отца. Не держите на нас обиды. Мы сберегали своих и ближайших друзей и союзников.

— Да на что тут обижаться? Правильно вы всё делаете, конечно. Жаль, что наше начальство не такое, как ваше. Но это судьба, а какой смысл обижаться на судьбу? Может, зайдёшь ко мне?

— Как-нибудь в другой раз. Выходные — хорошая вещь, но пролетают быстро, а до Остии путь не близкий, и от службы меня никто не освобождал. Да, и вот что ещё. Вам землю когда обещают? Если затянут с этим делом, то выкрои время и наведайся к нам в нашу факторию. Для постоянной работы у нас свои люди есть, но часто бывает разовая, на которую не хватает своих рук.

Гребная барка, даже не особо выматывая гребцов, шла вниз по течению Тибра. По дороге был бы день пути пешком или полдня верхом, если не выматывать коня, а вниз по реке — часа три. Пассажиры, в основном торгаши между собственно Римом и Остией, обсуждали меж собой представление в Большом Цирке. Будучи если и не богатыми, то уж всяко зажиточными людьми, многие имели рабов и разбирались в них, так что не спутали бы ни сирийца с германцем, ни сарда с галлом, и фарс с подменой тевтонов разномастным преступным сбродом всем был понятен. Но это никого не возмущало. Греко-римский мир не избалован достоверностью постановочных зрелищ. В театре ещё больше условности, к которой его завсегдатаи привыкают настолько, что перестают обращать на неё внимание. Не придирались особо и непрофессионализму бойцов. Никто и не ждал, что сражаться на арене будут настоящие гладиаторы. Дело даже не в деньгах, которые, впрочем, деловые люди тоже считать умеют, дело в количестве. Где их взять, столько гладиаторов на такой массовый бой? Масштаб же внушал уважение — сотни три, если не четыре с обеих сторон, и это разом, а не по частям, растянутым на пару-тройку дней. Такой массовкой римского зрителя баловали пока ещё нечасто. Что до деталей — даже Хедвига, уткнувшись Марулу в плечо, тихонько посмеивалась, когда какой-нибудь напыщенный торгаш, заведомо нигде никогда не служивший и в фехтовании ничего не смыслящий, нёс очередную ахинею.

— Удовлетворена? — спросил её Марул по-турдетански.

— Абсолютно! И да, благодарю тебя за то, что не сам вручил ему корзину, а дал это сделать мне! Щедрая подачка победителю из рук побеждённой, живущей лучше него! За такое удовольствие мне даже не жаль тех денег, которые я могла бы выторговать, если бы ты не запретил мне торговаться! — они рассмеялись, — Хоть и вряд ли он поймёт такую тонкость, но всё равно приятно. А мстить им — да, ты прав, не за что. Мои соплеменники выполняли свой долг перед своим народом, они — свой перед своим, всё справедливо. Как кто обошёлся с пленными — мне-то уж точно жаловаться не на что. А в Италии — ну, это не солдаты уже виноваты. Но это его приглашение к себе! — она рассмеялась, — Наверняка же самый верхний этаж инсулы?

— Ну, не ниже четвёртого, скажем так. Первые этажи у них — ты сама видела, на них лавки, мастерские, забегаловки и тому подобное. Самый шикарный из жилых этажей — второй. Там и просторно, и потолки высокие, и окна большие, и балконы, и внутренняя отделка хорошая. Ну, ты видела сама, когда мы на той неделе к публикану Марку Геллию заходили, и он распустил павлиний хвост, хвастаясь обстановкой. Если бы не отсутствие водопровода и ватерклозета, было бы не хуже, чем у нас. Третий этаж проще и беднее, но ещё сносно. А четвёртый — помнишь наши подвалы и чердаки при учебной эвакуации?

— Брррр! Нет, ну день перекантоваться и ночь переночевать можно, но они что, всё время там так живут?

— На четвёртом этаже, если инсула хорошая, ещё бывают отдельные комнаты, но это на всю семью, а выше — только если сами занавесками огородят свой закуток. Ну, приспосабливаются как-то и обживаются — лучшего-то ведь жилья они позволить себе не могут, если и на хлеб не всегда зарабатывают.

— Ужас! Я думала — ну, пусть теснее, чем у этого павлина Геллия, пусть голые стены, пусть маленькие окошки и низкие потолки, но не настолько же! Дети-школьники рассказывали после экскурсии, но я думала, преувеличивают. Их специально водили?

— Да, чтобы увидели собственными глазами и знали, как живёт самый массовый, а значит, и самый типичный римский гегемон и цивилизатор. У нас расскажут тем, кто в Риме не был и сам римской жизни не видел. Где получается — фотографируем, но ты же понимаешь, что не везде и не всегда это удаётся. При этом, заметь, общественные туалеты у них есть, иначе ведь просто засрали бы город, а общественных бань нет. У приличных людей на втором этаже своя купальня, воду рабы натаскают и согреют, на третьем её уже нет, но керамическую, а то и бронзовую ванночку там позволить себе ещё могут, а выше моется тот, кому лень чесаться, — Хедвига расхохоталась, — Особенно зимой, когда вода в Тибре холодная.

— Я бы искупалась и зимой, раз уж больше негде. Но это — если ещё раньше не наложила бы на себя руки от такой жизни. Поэтому у них и лестницы на второй и третий этажи отдельные от лестницы на верхние?

— Да, чтобы массовые гегемоны сверху поменьше мозолили глаза, уши и носы приличной публике с нижних этажей. Вот так и живут.

— Ну да, фотки-то я видела, но я подумала, что это вообще какое-то пристанище бродяг. А жить так всё время — палатка в военном лагере в десять раз лучше.

— Так и есть. Поэтому многие из них и пошли охотно в армию, когда Гай Марий начал набирать в неё неимущих граждан. Ну и оказались не самыми плохими солдатами. А Бойориг своим походом в Испанию дал Марию время на то, чтобы обучить их и сделать лучшими, чем все прежние призывные из крестьян. Со старой римской армией твой народ справился бы, наверное, как справлялись и кимвры не один раз, а вот с этой новой — ну, ты сама знаешь, чем кончилось.

— Да, особенно для проданных в Италию. И наших очень много было, а кимвров, говорят, ещё больше, но уже теперь мало кто остался в живых, и это же за какие-то десять лет. Я могу ещё понять римских солдат, которые защищали свою страну и убивали врагов, и не их вина в том, что их врагами были мои соплеменники. Но за что выморили пленных купившие их римские хозяева?

— Хедвига, никто их целенаправленно не морил и у римлян. Ну сама подумай, кто стал бы морить рабочие руки, когда их не хватает? А их не хватало катастрофически. Пока на севере шла война с вашими, восстали рабы на Сицилии. После твоего народа и кимвров римские армии перебросили туда. Кого-то из восставших рабов убили в боях, а кого-то казнили для устрашения прочих. Но работать-то вместо них кто-то должен? Вот туда для их замены и попало большинство ваших. И обращались там с ними абсолютно так же, как и с сирийцами, и с малоазиатами, и со всеми прочими. Ничуть не хуже.

— Но тогда почему там была такая смертность именно наших и кимвров?

— Из-за климата. Это же южная страна. Жаркое солнце, другая пища, даже вода другая. Всё не так, как на севере. Южные народы ко всему этому привычны, северные нет. Ваши люди — крепкие, сильные, но южный климат, южная пища и южная вода многим из ваших не подходят. Слабые для южных пищи и воды желудки и бледная кожа, к которой плохо пристаёт загар. Таким нужно загорать постепенно и понемногу, но работать на жаре одетым ваш северянин не может, а прохлаждаться в тени кто же ему позволит? Шевелись, раб, солнце ещё высоко. Кто ему виноват в том, что он не таков, как привычные хозяину и его надсмотрщикам рабы из южных стран? И откуда им было знать об этом заранее?

— Поэтому вы и не любите светловолосых и светлокожих?

— Да не то, чтобы не любим. Кого-то ведь отобрали, в том числе и тебя. Просто мы знаем, что такая человеческая порода не для нашего климата. Ты обратила внимание, что из всех ваших ты — самая смуглая?

— Ну, не самая и не из всех. В Массилии были несколько наших и смуглее меня, но их ваши не отобрали. Хильда объясняла нам, что из-за характера, но поняла я, в чём тут дело, только уже у вас, когда нас сводили в ваш зверинец и показали в нём обезьян. И да, я заметила, что из отобранных и попавших к вам наших смуглее меня никого нет. Ты ведь в Нетонисе обратил на нас внимание только потому, что мы загорали и зимой?

— Естественно. А уж когда ты искупалась в зимнем море — это был сильный ход. Ты тогда уже знала, что у нас в семье и это тоже ценится?

— Мы все знали — подсказала наставница-гетера. Но на то, что это поможет, я не рассчитывала. Просто очень обидно стало и захотелось хоть в чём-то уделать эту индуску, которая так откровенно и с такой уверенностью в успехе строила тебе глазки.

— Да, это и был решающий тест. Хотели уделать её вы все, но пересилила себя и решилась на такой лихой трюк первой — только ты. Ради этого стоило устроить спектакль.

Как и планировали, в факторию успели к ужину. Сойдя на причал, тевтонка уже по-новому взглянула на водяное колесо, от которого работал водоподъемник, черпающий и подающий в водонапорную башню фактории воду из Тибра. Да, эта речная вода не для питья, если не прокипятить, но водопровод и ватерклозеты во всех квартирах на всех трёх этажах небольшой, но добротной инсулы, а небольшие термы помимо помывки солдат и рабочего персонала обеспечивали ещё и горячее водоснабжение. Примитивнее, чем дома, намеренно неказистее внешне, дабы поменьше мозолить глаза туземцам, но привычный уровень удобств обеспечен. Блажь или мелочная торгашеская экономия на рабах с точки зрения обитателей богатых римских домусов с их собственными мраморными купальнями и хвастливая роскошь с точки зрения обитателей верхних этажей римских инсул, пока ещё и с греческими-то общественными банями не знакомых.

— Ты не так уж и много потерял, — утешил Марул коллегу-сослуживца Васькина, которому именно на этот день выпало дежурство по фактории, — Безобразная бойня, даже отдалённо не похожая на реальные Аквы Секстиевы. Гегемонам это понравилось, ну так ты же сам знаешь их вкусы. Один хрен жаль, конечно, что у нас здесь пока ещё нет новых компактных плёночных фотокамер, кое-что стоило пофоткать, но ведь не последний же у них цирковой фарс такого рода?

— В этом году, скорее всего, последний. А на следующий — сам ведь знаешь.

— Ага, Союзническая. Даже если Друза и не грохнут, хрен он добьётся римского гражданства для италиков, так что заваруха неизбежна, и это наверняка тоже надолго, как и в ТОЙ истории.

— То-то и оно. И по моим каналам тоже нет оснований надеяться на другой ход событий. Обидно, млять!

— А в довершение к этой обиде с тебя ещё и причитается. За вербовку агента. В смысле, вербанёшь-то его ты сам, а возможно, что и не одного, но удочку я закинул, и он наверняка клюнет. В общем, с ветераном мариевским мы в Цирке познакомились, он уже дембель, ждёт положенной ему земли, а реальные темпы наделения ты знаешь. Семейный, а работы постоянной ни хрена нет. И он не один такой. Дальше разжёвывать нужно?

— Понял, не нужно. Если выгорит — с меня в натуре причитается. Цизальпинская и Нарбоннская Галлия, Сицилия и Македония с Ахайей для них выбиты, если мне склероз не изменяет. Сегодня же радирую начальству, оно решит, где агентура нужнее, а берущий на лапу человечек в земельной комиссии на примете имеется. Через него и с наделением решение вопроса ускорим, и блат с выбором надела организуем. Так ты говоришь, он ещё и не один может заявиться?

— Он обмолвился, что их полтора десятка уцелело от старого состава центурии, и я ему проспонсировал для их компании поминальную пьянку по павшим при Велцеллах сослуживцам. Ну, все полтора десятка, сам понимаешь, вилами по воде писано, но если и хотя бы пять человек из них приведёт, ты ведь вряд ли обидишься?

— Марул, тогда с моей службы нехило причитается. Только мне бы по мелочи ещё кое-что, и за это уже будет причитаться с меня лично. Мне тут настучали, что твой отец несколько фальшивых силановских денариев раздобыл. Никак нельзя один из них у него выканючить?

— Так настоящих же начеканят столько, что хоть жопой их жуй.

— Так в том-то и дело. Настоящий любой дурак достанет, а эта пробная партия фальшивых так и останется единственной. Представляешь коллекционную редкость?

— Понял. Для тебя — абсолютно не вопрос, — Марул потянулся за кошельком.

81 год до нашей эры, Рим.

— Вы не очень-то спешите помочь нашим испанским наместникам! — диктатор Сулла откинулся на спинку роскошного резного кресла из чёрного дерева, которое он в своём доме предпочитал не имеющему спинки официальному курульному.

— Дальняя Испания не обращалась к нам за помощью, Луций Корнелий, а по нашим сведениям и не нуждается в ней, — ответил ему визитёр, — Но если такая нужда у неё появится, то разумеется, наше правительство окажет ей военную помощь в полном соответствии с договором о дружбе и союзе.

— Я говорю о Ближней провинции, Марул Марций, — уточнил правитель Рима, — Я прекрасно помню об условиях договора, по которым вы не обязаны оказывать помощь и ей, но разве в Тартессс не поступала жалоба на подвластных вам веттонов и даже лузитан с вашей территории, бесчинствующих в Ближней Испании?

— Мы сожалеем об этих бузотёрах, не подчинившихся запрету. Все они изгнаны их общинами, лишены нашего гражданства и объявлены вне закона. Мы их не защищаем и не намерены защищать от справедливой кары, Луций Корнелий. В воле наместника хоть распять их на крестах, хоть сгноить на рудниках. Против них мы оказали бы помощь, но без обращения за ней наши войска по договору не вправе пересечь границу.

— Меня больше волнуют кельтиберы Ближней Испании, которых могут подбить на очередной мятеж ваши бузотёры. Всё время им что-то не так, всё время хоть кто-то, да занят разбоем, всё время то один их город, то другой на грани мятежа. Сейчас Риму нужен хлеб, я послал Помпея на Сицилию и в Африку, но он нужен и из Испании, кельтиберы и так неспокойны, а тут ещё проклятый Серторий и ваши разбойники!

— Если наместник Дальней Испании попросит нас оказать помощь и его коллеге против кельтиберских мятежников, наш Большой совет, правительство и царь этот вопрос рассмотрят. И хотя речь будет идти, разумеется, только об отдельном и разовом договоре, который никогда не сможет быть вменён Тартессу в постоянную обязанность, думаю, что вопрос вполне решаем.

— Как и в Нумантинскую войну со Сципионом Эмилианом?

— Да, что-то вроде этого. Или тебя что-то не устраивает в таком варианте нашей помощи, Луций Корнелий?

— При такой вашей помощи, Марул Марций, немалая часть мятежников избегает заслуженной ими кары. Я говорю о нумантинце Ректугене и Лутии, из которой он увёл от справедливой расправы четыре сотни тамошних мятежных бузотёров. И случилось это не без помощи тартессийского префекта, некоего Турмса Марция Максима.

— Это я понял, Луций Корнелий, — усмехнулся гость, будучи названному Суллой префекту родным внуком, — Но позволь сформулировать твоё замечание несколько иначе — так, как его понимал мой дед и понимаю я сам. Четыреста молодых, ловких и отважных горячих голов из Лутии под началом опытного в военном деле и прославленного вождя не пришли к Нуманции, не предприняли попытки прорыва в неё на помощь к её защитникам и даже не устроили ни единой диверсии в тылу римлян и их союзников. Вместо этого они покинули не только страну кельтиберов, но и вообще Испанию. Это случилось пятьдесят лет назад, и разве вернулся с тех пор в страну хоть кто-то из них или их детей и внуков? Они просто исчезли точно так же, как если бы были убиты, и это не обошлось Риму и его союзникам ни в единого убитого или хотя бы раненого солдата.

— Но они избежали кары!

— За преступление, которого не успели совершить? А не кажется ли тебе, Луций Корнелий, что вечное изгнание — достаточно суровая кара за так и не исполненное ими их преступное намерение? Как и для их оставшейся в Лутии родни, для которой они, считай, всё равно, что умерли. Если кто и избежал тогда заслуженной кары, так это сам Ректуген и несколько его спутников-нумантинцев. Ну, ещё их семьи, которые мой дед нашёл и спас от расправы, если родство с преступником для тебя тоже преступление. Но это была цена ухода будущей общины изгнанников, которая нуждалась в вожде и его помощниках. Ты же военный человек, Луций Корнелий. Ты воевал и в Италийскую, и в Митридатову, и в обеих ты дал немало сражений. Посчитал бы ты сам чрезмерной такую цену за удаление с поля боя четырёх вражеских центурий или кавалерийской алы?

— Из тебя мог бы выйти неплохой адвокат, Марул Марций! — оценил диктатор, когда отсмеялся, — Этого могут не понять штафирки на Форуме, но я — как военачальник — понимаю. Для военного трибунала ты почти идеально защитил своего деда от обвинения в пособничестве мятежникам, — Сулла ухмыльнулся уголком рта, давая понять, что шутит.

— За которое он не миновал весьма суровой кары, — отшутился Марул, — И не он один, а все наши военные, кто знал и понимал. Ректуген и его спутники сумели обмануть бдительную охрану осадных укреплений, незаметно пересечь расположение осаждающих и преодолеть внешний охраняемый периметр. Хорошо ли ты представляешь себе, Луций Корнелий, душевные муки наших военных, отдававших ТАКИХ людей атлантам? Дед с большим сожалением рассказывал мне, какое применение нашла бы им наша армия.

— Да! Понимаю! — бывший легат Италийской войны и проконсул Митридатовой ржал, схватившись за живот, — Клянусь яйцами Марса, понимаю! Римское правосудие не покарало бы суровее, и мой приговор — оправдательный за полным отбытием наказания! То есть, если бы вы не были уверены, что скрыть их присутствие у вас не удастся, и Рим потребует их выдачи, вы бы обязательно оставили таких молодцов у себя, как и я сам на вашем месте, конечно! — диктатор снова расхохотался, представляя в цвете и в лицах и откровенно смакуя самоочевидный для него расклад, — Да, таких и мне было бы до слёз жаль отдать кому-то другому. Мальчишкам из кельтиберской Лутии повезло с вождями, а ещё крупнее повезло атлантам, захапавшим себе их всех вместе с ними. Да, я представляю обиду твоего деда! Если в чём-то Рим и пострадал от его действий, то уже одним этим он жестоко отомщён! В Термантинскую войну было то же самое?

— Ну, не совсем, Луций Корнелий. К нам за военной помощью не обращались, и наши войска в том деле не участвовали. Но купцы, конечно, такие пройдохи, что если где почуют выгоду, то пролезут в любую щель, и если выяснится, что кто-то помог кому-то и из термантинцев уйти к атлантам, меня это не удивит. К морю оттуда можно выйти хоть через васконов, хоть через кантабров, которые не подвластны никому. Север Лузитании нами тоже не контролируется, а уж галлеки с астурами — и подавно. Торгуем, конечно, с ними со всеми, но к рукам прибрать — коротки пока руки.

— Ну, не прибедняйся. Тит Дидий рассказывал мне, как ваши отбирали среди его пленников самых лучших, да я и сам помню ваш отбор среди тевтонов и кимвров. Лучших ведь отобрали. И наверняка ведь не всех перепродали атлантам?

— Рабы — другое дело, Луций Корнелий. Продажей их в рабство Рим тем самым наказывает их достаточно и больше не имеет к ним претензий. Покупка лучших из них и освобождение достойных никак поэтому не ухудшает наших отношений с Республикой. Естественно, часть мы оставляем у себя. Тевтонов и кимвров большей частью атлантам сбагрили, у них есть страна с подходящим для них климатом, а кельтиберы нам и самим сгодятся. Тоже, конечно, дикари ещё те, но детвора, пока вырастет — пообтешется.

— И если мы попросим вас помочь против кельтиберов на тех же условиях, что и в Нумантинскую войну, и я буду согласен на все ваши уловки, вы поможете?

— Я не уполномочен решать за Большой совет, правительство и царя, но причин для отказа тебе в этой услуге я не вижу ни малейших.

— А против Сертория? Не буду скрывать, в наибольшей степени меня беспокоит в Испании именно он. Прирождённый военачальник, вроде Мария или меня, и с ним наши наместники испанских провинций могут и не совладать.

— Боюсь, Луций Корнелий, что с этим могут возникнуть и затруднения. И вовсе не потому, что Квинт Серторий опытный и талантливый военачальник, а потому, что он — римский военачальник. Да, он мятежник, но он — римлянин. Одно дело, когда мы вместе с Римом воюем против варваров, как и предусматривает наш договор о дружбе и союзе, но совсем другое, когда римляне воюют против римлян. Хорошо ли нам вмешиваться в ваши внутренние войны? Сам пойми, это же как если два брата что-то между собой не поделили и дерутся из-за этого, и хорошо ли, когда в их драку вмешивается сосед? Сегодня дерутся, а завтра помирятся, и тогда соседу его вмешательство могут припомнить оба. Нам, Луций Корнелий, очень не хотелось бы оказаться в положении такого соседа.

— Вы опасаетесь претензий к вам в будущем за то, что убивали римлян?

— Я сам не сформулировал бы лучше, Луций Корнелий. Да, именно этого мы и хотим избежать. Наше государство — друг и союзник римского народа в целом, кто бы ни возглавлял его в тот или иной момент, и нам очень не хотелось бы оказаться врагами той или иной его части, когда в нём нет согласия. Разве не будет это похоже на стервятника, решившего воспользоваться разладом ради лёгкой поживы?

— Я понял тебя, Марул Марций. Да, тут ты прав, это будет нехорошо выглядеть в будущем, и мне понятно ваше нежелание осложнять его. Римлян с Серторием немного, и с ними мы справимся сами. Не так много римских и латинских граждан и в Испании, даже если они и поддержат его. Но что, если его поддержат кельтиберы и другие испанцы?

— Если Квинт Серторий, опираясь на их поддержку, отложится от Республики и объявит себя испанским царём, это будет уже совсем другое дело. Мы дружим с Римом, а не с самозваными царями. Если вождь кельтиберских мятежников римлянин, от этого он не перестаёт быть вождём кельтиберских мятежников. О мятеже кельтиберов мы с тобой говорили, и просьба Рима о помощи против них в неловкое и двусмысленное положение нас не поставит.

— А заодно позволит вам снова разжиться хорошими кельтиберскими рабами? Вы ведь и на тех, которых перепродаёте атлантам, тоже ведь в накладе не остаётесь?

— В убыток себе никто, конечно, не торгует. Но нам ведь нужно было отоварить и те сомнительные денарии, начеканенные в Италийскую войну и позднее — до того, как с их чеканкой снова был наведён порядок. Ты же помнишь, Луций Корнелий, ту панику во время той войны, которая не прекратилась и после неё?

— Вы не поддержали панику, и Рим благодарен вам за это. Но всё-таки вы этим денариям не доверяете?

— У атлантов возникли сомнения в их качестве, и они перестали принимать их у нас. Нам-то куда было деваться?

— Но ведь это же ерунда, Марул Марций. Ты же сам служил уже в Остии в год консульства Секста Юлия Цезаря и Луция Марция Филиппа. И твой отец тогда приезжал в Рим из-за предложений Марка Ливия Друза о выпуске бронзовых денариев. Помнишь же и сам наверняка, как Филипп осенью убедил сенат опротестовать все новшества Друза на основании противозаконности их принятия всех вместе. На этом всё и кончилось, и его бронзовые денарии так и не были пущены в оборот. Да, во время войны италики пустили слух о выпуске бронзовых денариев Пизоном и Муттоном, но ведь он же не подтвердился.

— Я помню, Луций Корнелий. Сам проверял их, царапая, и когда мы убедились в отсутствии поддельных, наша фактория принимала их без малейших сомнений. Не было у нас претензий и к денариям Катона и Сабина, невзирая на слухи о добавлении в их металл меди. Мы проверили и убедились, что паника беспочвенна. Но уже в денариях Цензорина и Лентула меди в их серебре оказалась не двадцатая часть, как это принято для монетного сплава, а половина. Это, Луций Корнелий, не то мелкое хулиганство с денариями Силана, которое предлагал Друз, это — уже злостное хулиганство. Да, мы знаем, что с финансами у Республики положение тогда было крайне тяжёлым, но так — не делается.

— А как вы узнали, что половина? Я слыхал, что проверку уксусом они прошли.

— Уксус и не покажет порчи монетного серебра медью, если её в сплаве меньше, чем шесть десятых. Но у атлантов есть другая субстанция, схожая с уксусом, выявляющая высокое содержание меди. Есть у них и способ установить её точную долю в сплаве, хотя для этого и приходится пожертвовать несколькими монетами. Цинна стал твоим врагом, но отдадим ему должное — с этим безобразием он покончил. Но этих порченых денариев было столько, что он не мог обменять их все. Мы так и не избавились от них полностью.

— Хорошо, я понял. Разумеется, я продолжу обмен. С серебром, правда, и моё положение далеко не блестящее, но вас ведь устроят и золотые ауреи? Я возобновил их чеканку, которую начал ещё в Греции, а греки не жаловали низкопробного золота, как и наши публиканы, и мой монетарий — Торкват, а не Цензорин. К нему ведь нет претензий?

— Ни к твоему монетарию, ни к выпускаемой им монете претензий нет. Хотя мы и не одобряем способов, которыми добыт пошедший на неё драгоценный металл.

— Ну, по крайней мере, я не грабил наших римских храмов, как это сделали мои враги. А что до греческих — разве не осквернили их первыми сами греки, нарушив право убежища для убиваемых по наущению Митридата римских граждан? Проскрипции — мера вынужденная. Как ещё можно было навести порядок и наполнить казну? Я и с Митридата взял контрибуцию точно таким же золотом, и оно тоже пошло на чеканку монеты. Аурей на аурей похож, и какое вам дело, откуда я взял золото для его чеканки? Ни я их теперь не отличу один от другого, ни вы. Для вас они все мои, и уж вы-то их зарабатываете честно.

— Да собственно, как пайщик нашей Атлантической компании я к твоей монете не имею ни малейших претензий, поскольку атлантов волнует только её качество. Если бы ты ещё и неудобств нам лишних для торговли не создавал, было бы и вовсе прекрасно. Не ты сам, конечно, если говорить о проскрипциях, а твои многочисленные Луции Корнелии Хапуги, которые не сильно лучше бардиэев Мария.

— Даже так? — Сулла снова расхохотался, — Я слыхал, что мариевская шантрапа, когда он захватил Остию и позволил её разграбить, пыталась напасть и на вашу факторию.

— И у Мария не было к нашей Атлантической компании претензий, когда наши наглядно разъяснили его бардиэям, что такое хорошо, и что такое больно. Наших пулевых полиболов и александрийских огнемётных сифонов на вразумление этого отребья хватило за глаза. И с Цинной, и с Октавием у нас была договорённость о том, что наша компания не участвует в римских политических дрязгах и не может рассматриваться ни одной из их сторон как их участник. Марий не приказывал этим бандитам напасть на нашу факторию, а наши ограничились её защитой и не предприняли вылазку для преследования бегущих. Просто отразили разбойничье нападение. Их бесчинства в остальной Остии Марий потом остановил и сам, а как с ними немного позднее обошёлся Серторий с полного одобрения Цинны, ты знаешь и без меня.

— И всё-таки моих Луциев Корнелиев Хапуг, не нападавших на вашу факторию и не бесчинствовавших в Остии, ты считаешь не сильно лучшими? — ухмылкой диктатор дал понять, что по достоинству оценил шутку, намекающую на освобождённых им рабов, принявших по обычаю его личное и родовое имя и оставивших свои прежние имена или прозвища в качестве будущих семейных когноменов.

— То, что они вытворяют сейчас по собственной инициативе, но с расчётом на твоё покровительство, а точнее — на уверенность их жертв в твоём покровительстве всем их неприглядным делишкам, не сильно лучше бесчинств бардиэев Мария. Ты узаконил и упорядочил их бессудный произвол, но твоих Хапуг слишком много, и ты же не можешь контролировать их всех, как не мог контролировать всех своих бардиэев и Марий.

— Но ведь на вас же это не отражается? Если хоть один посмеет, убивайте сами без малейших опасений, но лучше — возьмите негодяя живым, свяжите и доставьте ко мне, и я позабочусь, чтобы прочим стало неповадно.

— Разве в этом дело, Луций Корнелий? После тех мариевских твои знают, что и с ними будет так же, да и наша фактория с тех пор укреплена и усилена получше. Нам стало труднее торговать. Люди покупают меньше, поскольку боятся показать свой достаток. Не так уж и мало случаев, когда именно он становится причиной попасть под проскрипции.

— Но ведь я же сам слежу за составлением этих списков.

— Они слишком велики, чтобы ты мог проверить и вспомнить каждое имя в них. Как ты проверишь, кто из них вписан в соответствии с твоими указаниями, а кто дописан заодно с ними для поживы алчных и недобросовестных исполнителей? Я уже не говорю о том, что кого-то ведь могут и наоборот, забыть вписать, если тот предложит за это больше установленной тобой награды в два таланта

— Ты знаешь конкретные имена злоупотребивших моим доверием?

— Да какая разница, Луций Корнелий? Ты прекрасно знаешь и сам, что на скупке за бесценок имущества проскрибированных наживается прежде всего твоё же собственное окружение, — Сулла кивнул и улыбнулся уголком рта, оценив тактичность собеседника, не вспомнившего многочисленных случаев таких скупок им самим, — Какой смысл выяснять, кто из них стоит за злоупотреблениями, если все эти люди тебе нужны, и никого из них ты всё равно не тронешь? — стоявший за плечом патрона Луций Корнелий Хрисогон, бывший раб-домоправитель Суллы, а ныне его доверенный человек, сам замешанный в множестве махинаций с проскрипционными списками, заметно расслабился и ухмыльнулся, — А видя их и участвуя в них как рядовые исполнители, с них берут пример и не упускают своего и многие десятки, если не сотни всех этих твоих Луциев Корнелиев Хапуг. И разве в ком-то конкретном из них проблема? Ну, схватишь ты за руку, осудишь и распнёшь на кресте или сбросишь с Тарпейской скалы одного из них, двух или десяток. И что от этого изменится? Другие продолжат их дело, просто будут действовать осторожнее сами и щедрее делиться своей добычей с теми из твоего окружения, кто организовывает и покрывает их. Кого бы ты ни покарал из этой мелюзги, за каждым стоит очередь из желающих сменить его, и их слишком много. Ты ведь не одну тысячу рабов освободил, Луций Корнелий? Ты думаешь, они пойдут в солдаты или будут перебиваться случайными заработками? Нет, у них перед глазами есть примеры пособлазнительнее. Да, уже не поразбойничаешь открыто, как в те первые дни, пока ты ещё не навёл порядок, но проскрипции — тоже прекрасный шанс.

— Это не надолго, Марул Марций. Сейчас — да, я не могу обойтись без всех этих мерзавцев и вынужден на многое закрывать глаза. Слишком много и настоящих врагов у того порядка, который я установил, и не все они выступают открыто как тот же Серторий. Но когда я выкорчую всю эту тайную скверну, мои проскрипции прекратятся, а кое-кто из наживающихся на злоупотреблениях поплатится за них. Я знаю, что прописал Республике очень горькое лекарство, но ведь и болезнь была смертельной, я же хочу покончить с этой болезнью раз и навсегда, чтобы такое лекарство никогда больше не потребовалось вновь. Год или два, за которые мои реформы приживутся, и в терроре больше не будет нужды.

— Дайте-то боги, Луций Корнелий. Но ты создал опасный прецедент. Любой, кто посчитает себя незаслуженно обиженным Республикой, как был обижен ты, теперь будет знать на твоём примере, что оказывается, можно ведь и так. Да, не ты первым применил силу и принуждение, но трибуны-демагоги не в счёт, их беззаконие — именно беззаконие и есть, и даже террор выжившего из ума Мария — беззаконная тирания в чистом виде, и его примеру мало кто захочет последовать, а вот твой пример — упорядоченный по сравнению с ними и узаконенный — может оказаться заразительным для многих. А всем не угодишь, и тебе ли об этом не знать? Тот же Серторий, сложись обстоятельства удачнее для него, мог бы стать вторым Марием, но теперь уже знающим, как такие вещи делается правильно.

— Ты хочешь сказать, что я научил его на свою голову? — диктатор рассмеялся, — С моими годами и здоровьем мне столько не прожить, а Серторию без вашей поддержки не удержаться и в Испании. Я надеюсь, вы не ждёте, что он предложит Тартессу в уплату за военную помощь Бетику, о которой вы, конечно, не можете не мечтать?

— Мы знаем, что не предложит. Он твой враг, но такой же великодержавник, как и ты. Торговать провинциями Республики он не станет. Вот попытаться принудить нас к союзу с ним силой он, пожалуй, может, и тогда нам придётся защищаться, не спрашивая национальности у посягнувших на наши границы иноземных солдат.

— И будете абсолютно правы. Я запретил наместникам провинций пересекать их границы с войсками без постановления сената, и это относится ко всем их границам, в том числе и внешним. Особо оговорен и запрет вступать на территорию дружественных Риму государств, если это осуществляется не по их просьбе о военной помощи. Мой законный наместник Дальней Испании, если вторгнется на вашу территорию без вашей просьбы или постановления римского сената, будет считаться таким же преступником, как и Серторий. Любые ваши военные действия против него в таком случае законны и не могут считаться нарушением договора о дружбе и союзе с Римом.

— Серторий — грамотный в военном деле и популярный у солдат военачальник. Ему нетрудно будет обрасти большим войском, а обращаться с ним он умеет мастерски.

— Я понял, к чему ты клонишь. Договор с Римом не запрещает вашему царству наращивать ваши военные силы. Жизнь уже не та, которая была сотню лет назад, и армии тоже уже не те. Два или три легиона у претора, от четырёх до шести у консула — конечно, прежняя традиция устарела и нуждается в пересмотре. Формируйте себе новые легионы, наращивайте флот. Я не возражаю против трирем и даже квинкерем в его составе, хотя их число, наверное, попрошу всё-же ограничить. Если хотите — ловите и обучайте для войны даже слонов. У вас же есть свои? Они не очень-то помогли ни римлянам под Нуманцией, ни Югурте, но если они вам нужны — почему бы и нет? Старый запрет на них — это просто традиция, а не пункт договора. Но чтобы старшие из сенаторов не нервничали по старой привычке, давайте всё-же ограничим число ваших боевых слонов полусотней.

— Тартесс будет благодарен тебе за это, Луций Корнелий.

— Предков своих благодарите за их благоразумие. Надеюсь, пятнадцать, а то и двадцать легионов вы формировать не собираетесь?

— Ты ведь сам военный человек и прекрасно знаешь, что войск много не бывает. Их всегда или катастрофически мало, или просто мало, или всё равно мало, но больше не позволяет экономика, — оба рассмеялись.

— А в Италии за незыблемостью моих реформ проследят мои ветераны, которых я расселяю в ней. Конечно, всех недовольных проскрипции не изведут, но у оставшихся мои солдаты быстро отобьют охоту выступать, а их дети и внуки — привыкнут.

— Это тоже опасный прецедент, Луций Корнелий. Марий расселял ветеранов по провинциям, а ты подал пример наделения их землёй в самой Италии. Другие тоже землю в Италии захотят, и любой, кто пообещает им это, сможет повести их на Рим. Именно эту опасность и хотел предотвратить Марк Ливий Друз, предлагая всю общественную землю в Италии разделить между гражданами. А ты ещё и способ отъёма италийской земли у её прежних владельцев нашёл и тоже создал прецедент.

— Но ведь это может сделать только диктатор, а кто же захочет нового диктатора после моих проскрипций? Я же ещё и ради этого свирепствую, если ты не понял.

— Тебя тоже не хотели, но армия за твоей спиной добавила тебе убедительности. Появятся рано или поздно и другие, желающие последовать твоему примеру. С солдатами за спиной и они тоже будут достаточно убедительны. А твои ветераны, на которых ты так рассчитываешь, уж точно не образец добрососедства. Убивали ведь их, когда ты начал их расселять среди старожилов? Так наверняка ведь было за что. Ну, отомстили за них твои солдаты, так ведь это же множество новых жертв и новые родственники и друзья убитых, которым найдётся что припомнить твоим ветеранам в не таком уж и далёком будущем.

— И тогда они, конечно, поддержат тех новых солдат, которые захотят отобрать италийскую землю уже у моих ветеранов или их детей и внуков, — кивнул Сулла, — Я понял тебя. Возможно, ты и прав, Марул Марций, но что сделано, то сделано, а до последствий я вряд ли доживу. По крайней мере, я дал Республике шанс преодолеть болезнь, а уж как им распорядятся те, кто будет управлять ей после меня, это всё уже в руках богов и судьбы. Я выиграл для них время на размышления, которого не было у меня, и дайте боги, чтобы им хватило ума исправить мои ошибки и не наделать ещё худших. И кстати, насчёт богов — я намерен навести порядок и в вопросах религии. Как может быть благополучна Республика при нынешнем недостатке благочестия? Меня беспокоят все эти разговоры среди жрецов, особенно среди молодых, про это новомодное греческое учение, будто бы богов на самом деле то ли нет вообще, то ли они вовсе не такие, какими наши предки их представляли, то ли они не самостоятельны, а подвластны какому-то единому высшему сверхбожеству, не нашему, о котором мы ничего не знаем и никогда его не познаем. Моя молодость прошла вдали от изучения философии, и я не силён в ней. О чём-то таком слыхал краем уха ещё в детстве, но теперь об этом говорят чаще. После того, как мои солдаты немного пощипали Афины, оттуда приехал в Рим какой-то Филон Ларисский, и все эти разговоры связывают с ним. И мне тут донесли, что у вас в Тартессе тоже разбираются в этом, и это хорошо, что ты сейчас здесь. Можешь ли ты объяснить мне суть этого учения, не вдаваясь в дебри, а вкратце, как солдат солдату, чтобы я мог понять, полезно оно или вредно для нас?

— Ну, если вкратце, то это учение Карнеада Киренского, довольно старое, ещё до Ахейской войны. Суть в том, что бог не может быть личностным живым существом и в то же время всеблагим и совершенным. Я не помню всех логических выкладок, которыми он это доказывал, но доказывал убедительно. То традиционное представление греков о богах, которое мы знаем, восходит к Гомеру и Гесиоду. Но даже при всём уважении к ним, они не были ни жрецами, ни прорицателями. Они были поэтами. А поэт — он ведь на то и поэт, чтобы видеть мир не совсем таким, каков он есть. В учении Карнеада принято считать, что сотворившая мир совершенная и всеблагая сила или Абсолют бестелесна и безличностна, и человек слишком несовершенен, чтобы понять её или заинтересовать своей мышиной вознёй. Боги же — упрощённые проекции этой высшей силы, которые она являет людям для утоления их потребностей в божественном. Поэтому их Абсолют наделяет иллюзией телесности и личностности, чтобы они были понятнее людям. Ну, какое было понимание у тогдашних дикарей, такими Абсолют и явил для них богов. А с тех пор цивилизованные народы успели поумнеть, и им больше нет нужды цепляться за ошибочные представления своих славных и достойных почтения, но полудиких и невежественных предков.

— Так что, по этому учению получается, что мы чтим наших богов неправильно?

— Ну, не то, чтобы неправильно, а просто с некоторыми излишествами, которые на самом деле не нужны ни Абсолюту, ни явленным им богам. Вреда в этих излишествах особого нет, но нет и особой пользы.

— Может быть, это и так, но как нам быть твёрдо уверенными в том, что это не роковая ошибка, которая прогневит богов и навлечёт на нас бедствия?

— Без проверки, конечно, никак. Наши жрецы рискнули поверить этому учению и принять его ещё во времена самого Карнеада, и никакого гнева наших богов это так и не вызвало. Возможно, оно и не более угодно богам, чем старое, но оно и не гневит их.

— А боги у нас с вами, как и с греками, одни и те же?

— Да, хоть и являлись каждому народу в более привычном и понятном именно ему обличье. Учение Карнеада об иллюзорности этого обличья прекрасно эту разницу объясняет, и отождествление наших турдетанских богов с греческими, римскими, даже с финикийскими, лузитанскими и кельтскими, у нас никакого гнева богов не вызвало. Это же учение приняли и атланты — не те, которых красочно описал, а потом утопил в Море Мрака один ученик Сократа, а те, с которыми мы торгуем.

— Ну, если так, тогда хорошо, — заключил Сулла, когда отсмеялся, — Я обсужу с нашими жрецами это новомодное учение, и мы подумаем над ним. Но если оно верно, и боги вовсе не так гневливы, как мы привыкли представлять, то выходит, что я напрасно рассердился на этого дерзкого мальчишку Цезаря?

— А за что ты на него взъелся, Луций Корнелий, если это не тайна? Да, он горд и самоуверен, как и все молодые патриции сравнимого с ним происхождения и достатка. Ты сам разве не был бы таким же, будь и твоё детство таким же, какое было у него?

— Да не за это, конечно. Но он — фламин Юпитера. Это величайшая честь для его юных лет, но и величайшая ответственность. И это семейная должность. Муж верховный жрец, его жена — верховная жрица. Жена фламина Юпитера должна быть патрицианкой безупречной репутации, достойной быть верховной жрицей. А какая репутация у дочери Цинны, которого я задним числом включил в первый из моих проскрипционных списков? Вся его семья, соответственно, была лишена римского гражданства, и какая теперь из его дочери жена фламина Юпитера? Я велел Цезарю развестись с ней, чтобы женить его на более достойной, иначе какой из него фламин Юпитера? И что бы ты думал? Этот наглец отказался наотрез! Да ещё и публично заявил, что не держится за фламинат!

— И мне нетрудно понять его, Луций Корнелий. Мальчишка же мечтает с самого раннего детства о великих свершениях в духе Александра, а значит, о военной карьере. А как он её сделает, будучи фламином Юпитера?

— И всё равно это дерзость, граничащая со святотатством!

— Но ведь не переходящая же этой границы?

— В двух шагах, и может в конце концов и перейти. Особенно, если вы и дальше будете поощрять его в этом. В позапрошлом году вы подарили ему гладиатора-тренера, и вся Субура сплетничала о том, что юный Цезарь сражается с гладиатором во внутреннем дворе инсулы на деревянных мечах. Ладно, инсула — не Марсово поле, а деревянный меч — не железный. Это я согласен считать мальчишеским озорством. А в прошлом году вы ему подарили уже бронзовые меч и кинжал. Это-то зачем? Чтобы ему ещё сильнее захотелось потом взять в руки настоящий железный меч?

— А чем этот его меч не настоящий? Это же не простая бронза, а золотая бронза атлантов. Ты ещё найди такую тигельную сталь, которая будет заметно лучше её, — Марул шутливо изобразил попытку обидеться за качество эксклюзивного товара представляемой им торговой компании, — Оружия из такой бронзы не было даже у древних героев Гомера. Ну, разве только у полубогов, если им его подарили боги. Бритва из такой бронзы бреет лучше большинства железных, а меч из неё пружинит не хуже лучших стальных клинков. Но это — бронза, а не сталь. Священный канон запрещает фламину Юпитера прикасаться к железу, но не к бронзе, и Гай Юлий Цезарь не нарушает этого канона. Dura lex sed lex.

— Хорошо, согласен, это не нарушение, а хитроумный обход священного канона. И пока он размахивает своим бронзовым мечом дома, а не на Марсовом поле, формально это ещё не нарушение канона. Я ведь уже говорил, Марул Марций, что из тебя вполне мог бы выйти очень неплохой адвокат? Но лучше бы уж вы подарили ему не меч с кинжалом из этой хвалёной бронзы атлантов, а жертвенный нож для его служения Юпитеру.

— Если коллегия жрецов Юпитера решит, что жертвенные ножи из этой бронзы будут угодны божеству, пусть дадут нам образец, и мы закажем атлантам для священного культа хоть десяток таких ножей из их золотой бронзы в подарок вашим храмам. Именно храмам, а не человеку, который тяготится должностью фламина и не хочет им быть.

— Но ведь он — уже фламин. Ладно меч с кинжалом — наш капитолийский храм Юпитера Величайшего сгорел за год до этого, и причин для его гнева хватало и поважнее ребяческих игр Цезаря с деревянным мечом. Даже важнее, чем его ночные скачки на коне, о которых мне тоже донесли. Ты знаешь, какое имя он дал своему коню? Буцефал! Он и впрямь вообразил себя новым Александром Великим! Священный канон культа Юпитера запрещает его фламину ездить верхом на любой лошади, и это уже прямое нарушение, и только его несовершеннолетие вместе с тайной поездок позволяет не считать эти выходки тяжким святотатством. Для мальчишки это было ещё простительно, а достигнув наконец совершеннолетия, он прекратил свои ночные скачки. Но теперь вы подарили ему нового коня. Это-то вы зачем сделали? Каких бедствий нам ждать за это от разгневанного бога?

— Я протестую, Луций Корнелий, — Марул дурашливо принял позу оратора, — Раз уж ты произвёл меня в адвокаты, то прими и мой протест как судья от адвоката. О каком коне ты говоришь? Никакой лошади мы ему уж точно не дарили, готов поклясться.

— Ты считаешь, что полосатая африканская лошадь — не лошадь?

— Ах, Полосатик? Да, отличный скакун, и юному Цезарю он очень понравился. Но я уже сказал тебе, Луций Корнелий, что готов поклясться. Или доказать логически, что подаренный нами Цезарю полосатый африканский скакун — не лошадь.

— Не лошадь? А кто же он тогда?

— Африканская зебра — не лошадь и не осёл, а нечто, среднее между ними. Как мул, только не бесплодный гибрид лошади с ослом, а такой же вид животных, как и они. Мы называем их полуослами. Уши их подлиннее конских, но короче, чем у осла и мула, а хвост — ослиный. Видел ли ты хоть одну настоящую лошадь с ослиным хвостом? Даже у мула, который уж точно не лошадь, хвост вполне конский, а у зебры — ослиный. Какая же это тогда лошадь? Но отличие не только и не столько в хвосте. Важнее то, что и зебра, как и осёл, не даёт с лошадью плодовитых гибридов. Самка-то может дать потомство от самца лошади или зебры, но самец их гибрида бесплоден. Разве не так же обстоит дело у мулов? Этого-то я, конечно, не докажу тебе прямо сейчас или в ближайшее время за неимением в Риме самца гибрида лошади с зеброй, но у атлантов такие гибриды есть, и если ты хочешь убедиться в этом, мы закажем им. Кстати, такой гибрид, мы называем их зеброидами, ещё больше похож на лошадь, чем мул, если не считать полос, которые у некоторых бывают и малозаметны. Так что величина и резвость зебры ещё не делают её лошадью, и юный Гай Юлий Цезарь имеет полное право разъезжать на Полосатике хоть среди бела дня.

— Dura lex sed lex? — усмехнулся Сулла, — Ну что ж, вы, тартессийцы, относитесь к клятвам так же серьёзно, как и мы. Не нужно заказывать атлантам гибрида. Достаточно будет и твоей клятвы — не передо мной, меня ты убедил, а перед коллегией жрецов. Храм на Капитолии был величайшей из римских святынь, в которой хранилось много и других важных святынь римского народа. В его пожаре мы лишились даже Сивиллиных книг. Не удивляйся поэтому моей дотошности. Я мало смыслю в священных делах, но наши жрецы напуганы случившимся несчастьем, а на мне лежит величайшая ответственность за судьбу римского народа и Республики. Дайте боги, чтобы ты оказался прав, но слишком велика и цена ошибки. И что, если этот философ, учение которого вы приняли, всё-таки ошибался? Юпитер слишком наглядно выразил нам если и не гнев, то недовольство, и мы страшимся прогневить его окончательно. А Цезарь, не нарушая буквы традиции, нарушает её дух.

— Мне понятно твоё беспокойство, Луций Корнелий. Но давай рассмотрим этот вопрос немного с другого бока. Здание — очень старое. Если не считать облицовки, стены — сырцовый кирпич на деревянном каркасе, деревянные несущие колонны и деревянная крыша. Здание было великолепнейшим для времени его постройки, но с той поры успело пройти уже более четырёх столетий. Так давно уже никто не строит. Храм стоял на одной из вершин холма, а в такие места часто ударяют молнии. Рано или поздно такое несчастье должно было случиться. Только величайшей милостью Юпитера к Риму я могу объяснить то, что этого не случилось намного раньше. Да, возможно, сейчас Юпитер и недоволен, но чем именно? При пожаре ведь не случилось жертв среди именитых и уважаемых граждан? Если дело в чьём-то святотатстве, то разве не странно, что Юпитер не только не покарал сам, но даже и не обозначил конкретного оскорбившего его нечестивца? Мне кажется, бог просто намекнул римскому народу на то, что за прошедшие столетия достаток Республики многократно возрос, и она давно уже вполне могла бы выстроить для него гораздо более добротный и современный храм, достойный и его величия, и величия римского народа.

— В твоей мысли есть резон, Марул Марций, и я, конечно, обсужу её с нашими жрецами. Возможно, ты и прав. Но убедить их, что дело только в этом и ни в чём больше, будет нелегко. А многих из них крайне раздражают дерзкие выходки юного Цезаря, едва ли подобающие фламину Юпитера и едва ли угодные божеству.

— Я не стану оспаривать этого, Луций Корнелий. Но давай тогда и этот вопрос рассмотрим без предвзятости. Разве добровольность принятия фламината не важнейшее из требований священного канона? А какая добровольность была в случае с фламинатом Цезаря? Гай Марий вынудил его принять этот фламинат, которого он сам не хотел и не мог хотеть, поскольку мечтал о военной карьере и свершениях, достойных Александра. Разве не это он и демонстрирует наглядно каждой из своих выходок? Ты разве не слыхал о пророчестве какой-то нумидийской колдуньи, предсказавшей Марию семь консульств? Но говорят, она предсказала ему и то, что племянник его жены превзойдёт его в военной славе. А тебе ли не знать Мария? Он ведь и у тебя пытался отобрать твоё командование на Востоке, чтобы не дать тебе возможности превзойти его как полководца. Всё остальное он мог простить и позволить другим, но только не это. Точно такую же опасность для своего бесспорного и никем не превзойдённого первенства он усмотрел и в Цезаре. Иначе зачем бы ему было принудительно навязывать мальчишке фламинат, заведомо лишающий его малейшей возможности отличиться на военной службе?

— Да, такое — вполне в духе Мария.

— В том-то и дело. Но посуди сам, разве не совершил Гай Марий святотатство, нарушив священный принцип добровольности фламината? И разве не покарал его кто-то из богов вскоре после этого? Может, и не Юпитер, мы не можем знать точно, но кого из богов Марий мог оскорбить сильнее, чем его? Капитолийский храм сгорел уже после его смерти, но ещё при его сторонниках, продолживших его политику, да ещё и изъявших из храмов их сокровища для оплаты расходов на войну против тебя и твоих сторонников. И разве это сравнимо с ребяческими выходками Цезаря? Боги дали победу тебе, а не им, и какой ещё знак божественного благоволения тебе нужен от них? А Цезарь — племянник жены Мария, как и твоей первой жены. Двоюродный брат Мария-сына, но пострадал от Мария-отца. И чем плохо его желание исправить последствия святотатства Мария?

— Ну, может быть, ты и прав. Тогда, получается, Юпитеру могут быть не угодны не выходки Цезаря, а сам его фламинат, навязанный ему против его воли и наклонностей от природы? Это, конечно, надо обсудить со жреческой коллегией. Должность фламина пожизненная, но ты показываешь столько примеров хитроумного обхода всевозможных традиционных препятствий, что стыдно и нам будет не придумать что-нибудь подобное для Цезаря. Я не хочу подвергать его проскрипциям, хоть мне и советуют это некоторые. Но всё-таки — двоюродный брат сына Мария и зять Цинны, не желающий перестать им быть. Как допустить такого к военной карьере? Не выращу ли я из него тогда множества новых Мариев? Не знаю, что с ним делать.

— Мария Младшего больше нет, да и не были они с ним дружны. К фламинату Цезаря ты непричастен. Избавь его от этой тяжкой для него обузы, и его симпатии резко сдвинутся в твою сторону. Марий навредил ему, ты — восстановишь справедливость. Что до его жены — а в чём для тебя смысл проскрибирования Цинны? Убит он был и без тебя и ничем уже тебе не мешал. Ты не был причастен к его гибели и мог бы амнистировать его детей, и тогда они не были бы тебе врагами. Неужели имущество Цинны было настолько важно для твоей казны или для твоего окружения?

— Да нет, конечно. Я был зол на него самого. Даже не за то, что он спелся против меня с Марием, а за Понт. Марий-то что? Добился своего седьмого консульства и недолго им наслаждался. Цинна возглавлял Республику, пока я воевал с Митридатом. Не покойник Марий, а Цинна пытался лишить меня командования во второй раз, а когда это не удалось, послал против меня Флакка, и не его заслуга в том, что мне не пришлось с ним воевать. Я воевал с врагом Республики, а Цинна — попытался ударить мне в спину! Из-за его козней я не мог завершить Митридатову войну так, как хотел и считал правильным. А ведь именно из-за неё мы не довели до конца Италийскую, так и не взяв Эзернию и Нолу. Они и до сих пор не взяты по его милости. Если это не предательство, то что это тогда? И я уверен, что Митридат, которого мне не дали добить, ещё доставит Риму немало хлопот.

— Но ведь что сделано, то сделано, как ты и сам говоришь?

— Вот именно, Марул Марций, что сделано, то сделано. И поэтому лучше всего было бы Цезарю развестись с дочерью предателя, как я и велел ему. Тем более, что брак ведь недействителен и по факту — девчонка слишком мала, ей двенадцать лет, и он ещё ни разу не переспал с ней. Тоже мне, жена называется! Нашёл за кого держаться!

— Ну, если девчонка ему нравится, то ведь, пока она подрастает, к его услугам шлюхи всей Субуры. Дело молодое. А тут ещё и этот фламинат, который ему не нужен. А ты, вместо того, чтобы войти в его положение и избавить его от этой напасти, привязать его покрепче к ней хочешь. Ты сам на его месте разве не упёрся бы рогом? Избавь сперва его от этой причины держаться за непригодную для фламина жену, а тогда уже и пробуй развести его с ней, если для тебя это так важно. А если она и после этого окажется ему так дорога, что ни в какую, так амнистируй её, но в обмен на их клятву в том, что они никогда не будут враждебны ни тебе, ни твоим потомкам, ни продолжателям твоего дела. И какие тогда проблемы? Это же Цезарь! Сама его гордыня послужит тебе надёжной гарантией его верности данной клятве, как бы ни настропаляла его внушающая тебе опасения жена. Или убей его, или облагодетельствуй и сделай другом — третьего, как у нас говорят, тут не дано. А половинчатые решения с такими, как он — худшее, что только можно придумать.

— Это — да. По себе знаю. Поэтому вы и обхаживаете мальчишку с подарками, которые помогают ему обойти запреты фламината и этим особенно ценны для него?

— Марий предоставил нам для этого уникальную возможность, а ты её так до сих пор и не ликвидировал. Ты сам разве не воспользовался бы этим на нашем месте? А парень талантлив, и у него хорошие шансы взлететь высоко, если ты не срежешь его на взлёте. Но если бы ты хотел его срезать, ты бы это уже сделал. Думаю, что и не станешь. Ты сам патриций древнего рода, и хотя детство и молодость у тебя были труднее, он для тебя — всё равно свой. Да и какой тебе смысл его срезать? Ты не Марий и не так ревнив к военной славе, да и не дали тебе превзойти в ней Мария, и какая тебе теперь разница, кто его в ней превзойдёт? Почему бы и не Цезарь? Тоже патриций древнего рода и уж всяко не обделённый врождёнными задатками. Если не упустит своих шансов и сумеет пойти далеко — такого лучше иметь среди друзей, чем среди врагов.

— Не знаю, как у рода Юлиев на самом деле с происхождением от Венеры, но от древних царей Альба-Лонги они происходят без всяких сомнений. А врождённые задатки у мальчишки — да, ты прав. Это-то и плохо. И по происхождению честолюбив, и по своим выдающимся способностям. Ему будут завидовать и препятствовать, как препятствовали мне, ну так из меня и сделали в результате тирана, которым теперь пугают детей, а какого тирана сделают из него? Особенно после примеров Мария и моего. Боюсь, как бы в нём не взыграли вообще царские амбиции. Это — то, чего мы всегда боялись больше всего. У вас есть царь, но у него нет тиранической власти. Вы сумели это сделать традицией и можете не бояться монархии вашего образца. А у нас царская власть понимается как абсолютная. Мы империум наших высших магистратов к ней приравниваем. Вот я сейчас что хочу, то и творю. Считался бы царём, если бы мог передать власть по наследству. Но этого я не могу, я не царь, а всего лишь диктатор. А его предки были царями — не в вашем смысле, а в нашем. Убить бы его, и не надо тогда этого бояться. Но он свой для меня, тут ты тоже прав, и убивать его я тоже не хочу. Я Помпея так не опасаюсь, как его. Тоже честолюбив не в меру, имеет уже и армию, и военный опыт, зато без царских амбиций. Любит в пух и прах вырядиться, разъезжает на лошади ценой не меньше пяти талантов и присвоил себе когномен Магн, наверняка потребует триумфа, который ему не положен, и я дам его ему, хоть и подразню перед этим, но это тщеславие выскочки, не опасное для Республики. А вот Цезарь — настоящая проблема. Мне нужно хорошенько подумать, что с ним делать.

— Цезарь воспитан в республиканских традициях и умеренности. Да, и он тоже щёголь, каких ещё поискать, но разве сравнишь его в этом с Помпеем? Даже его Буцефал куплен лишь за два с небольшим таланта.

— Он просто не так богат, как Помпей, да и покупал коня втайне от матери. Я не одобряю подобного транжирства, но и не запрещаю его. Всё, что может быть куплено за деньги, может быть и продано за них же, когда в них возникла нужда. Как ты знаешь, мой закон о роскоши ограничивает только траты на пиры и похороны. Нельзя же в самом деле прожирать или сжигать на погребальных кострах целые состояния, разоряться и влезать в долги, как это водится за небогатыми сенаторами, стремящимися не отстать от богатых в поддержании своего достоинства. Я надеюсь, это не сильно бьёт по вашей торговле?

— Некоторые неудобства твои ограничения нам, конечно, доставляют. Но ты же понимаешь и сам, Луций Корнелий, что любой закон при желании можно обойти. Товары наши, как ты знаешь, не скоропортящиеся, поскольку такие не выдержали бы перевозки. А значит, их и приобретать можно просто в запас, а не специально для пира или похорон. Как ты тогда отнесёшь расходы на них к затратам на пир или похороны, если эти товары уже в доме были и специально для этого пира или для этих похорон ничего их устроителю не стоили? А кроме того, половина Италии и не обязана соблюдать твои законы. На севере действует не римское, а латинское право, а в Самнии и Лукании нет и его. Все их города так и сохраняют своё местное самоуправление и свои местные законы, не обязанные во всём совпадать с римскими. Там ты никак не проверишь, сколько и на какую сумму купил наших товаров заезжий римлянин. Не было ущерба местным — не будет и жалобы от них.

— Да, с этим я ничего поделать не могу. Не дам же я римское гражданство через немногие годы после участия в смуте самнитам и луканам, верно? Но это довольно далеко от Рима, и оттуда срочно понадобившийся товар быстро не доставишь. А как вы обходите мои ограничительные законы здесь, в Риме?

— Обходят в основном сами покупатели, а мы только подсказываем способы тем тугодумам, которые не в состоянии сообразить их и без нас.

— Так как всё-таки?

— Я тебе расскажу, а ты перекроешь эти лазейки и заставишь нас ломать голову, придумывая более изощрённые? — ухмыльнулся Марул.

— Не перекрою, слово патриция. Какой смысл? Во-первых, вы ведь придумаете, с вас станется, а во-вторых, цель закона не в том, чтобы запретить покупку ваших товаров тем, кто легко может их себе позволить, а в том, чтобы их дурному примеру не следовали и не разорялись те, для кого такие траты чрезмерны. Теперь, если кто-то вздумает стыдить их за скупость, они могут сослаться на законопослушание. Я просто даю благоразумным, но небогатым людям возможность сохранить свой семейный достаток без ущерба для их чести. Таким ваши лазейки не нужны, для них мои ограничения — спасение от ненужных им лишних расходов, которому они будут только рады. А богатеев не так много, и если им хочется увильнуть от штрафа, это не те деньги, которые разорят или озолотят казну. Мне её пополнить нетрудно, просто добавив пару-тройку имён в очередной проскрипционный список, — диктатор улыбнулся, давая понять, что шутит, — Не беспокойся, Марул Марций, я дал тебе слово, а если хочешь, могу и поклясться. Мне просто интересно, как нарушители моих ограничений изворачиваются.

— Да собственно, ничего сложного, Луций Корнелий. Ты не запретишь патрону заботиться о своих клиентах, помогая им деньгами. Тем более ты не запретишь клиентам дарить своему патрону подарки, выражая ему тем самым своё почтение. Клиенты купят на полученные от патрона деньги то, что нужно, но не для пира и не для похорон, которых не устраивают, а просто, чтобы было в доме на всякий случай. А по случайному совпадению этот всякий случай — у их патрона, которому они, конечно же, не откажут в подарках.

— Ну а если, допустим, пир за городом, и клиенты далеко?

— Ещё проще. Загородная вилла просторнее городского домуса, и на ней легко можно устроить не один, а несколько триклиниев. Это не один большой пир, а несколько маленьких — поочерёдно и с одними и теми же участниками. Какой закон это запрещает?

— Ну а заказ, допустим, дорогой антиохийской гетеры? Его же не разделишь на несколько маленьких пирушек?

— И не нужно. Она развлечёт гостей бесплатно из уважения к устроителю пира, который по случайному совпадению окажется одним из её щедрейших поклонников. Ну, любовь с первого взгляда. Бывает же такое? Какое это может иметь отношение к пиру?

Хохотал Сулла долго и заливисто. Он имел богатое воображение и был тонким ценителем театральных постановок. Обрисованные собеседником схематичные картинки ему нетрудно было представить себе в подробностях, в цвете и в лицах...

71 год до нашей эры, ранняя весна, юг Италии, Регийский полуостров.

— Ремд Ноний Васк, — представился прибывший, — Римский гражданин, хоть и не живу постоянно в Италии, а бываю в ней только наездами по делам, как сейчас.

— Тартессиец, судя по акценту и ухваткам, — хмыкнул хозяин, — Доводилось мне в своё время иметь дело с вашими. Ну, не столь важно, когда и где именно.

— Фракия, война со скордисками, и дело ты имел с нашими покупателями рабов, бывший младший военный трибун Гней Сатрий.

— Ты, похоже, немало знаешь обо мне, Ремд Ноний.

— Не удивляйся этому. Моя служба — знать об интересующих нас людях всё, что о них можно узнать, не будучи знакомым с ними лично. Разумеется, я не знаю всех малых подробностей твоей жизни, Гней Сатрий, какие знаешь о себе ты сам, но знаю достаточно.

— Зови меня Спартаком. Так все меня называют, и я привык к этому имени.

— Хорошо, тогда и ты зови меня просто Ремдом. Хотя моё римское гражданство и настоящее, Эсквилинская городская триба, по факту я примерно такой же римлянин, как и ты фракиец. Вас же всех, кто воевал во Фракии, фракийцами во всех остальных войсках в шутку и для краткости называют? Поэтому тебя — как знатока фракийских бойцов — и в гладиаторах определили во фракийцы. Поэтому ты и Спартак. А кому ещё, как не целому военному трибуну, сойти за потомка фракийских царей? И центурионы-то не так уж часто в гладиаторы попадают.

— Какое это теперь-то имеет значение? Нет больше на свете римского военного трибуна Гнея Сатрия, а есть только фракиец Спартак, мятежный гладиатор, который готов выслушать тебя, если у тебя есть к нему дело. Но я скажу тебе сразу, Ремд, что рабов на продажу у меня нет. Я их не продаю, как ты должен бы прекрасно знать, я их освобождаю.

— А жаль, я бы купил подходящих, — Ремд ухмыльнулся, — Ну а если серьёзно, то ты и без меня знаешь, что положение у тебя незавидное. Людей у тебя полно, а припасы за зиму они подъели, и кормить тебе их больше нечем. Сицилия только помахала тебе рукой из-за пролива, а пока ты дарил свой задаток обманувшим тебя киликийцам и пытался сам преодолеть пролив на плотах, Красс запер тебя на носке сапога своим рвом и валом.

— Ремд, я это прекрасно знаю. Ну так и что с того? Я захватил не один римский военный лагерь. Полевые укрепления Красса, конечно, посерьёзнее выстроенных наспех лагерных, но я захватывал и города с их настоящими городскими стенами

— Да, пока тебе было с кем их захватывать. Но самнитские и луканские ветераны Италийской войны, кто не погиб в боях, как и ветераны Лепида, покинули тебя, а без них твоё войско — только тень от прежнего. Чему-то они, конечно, успели подучить тех рабов, которые заменили их, но разве это равноценная замена тем настоящим солдатам, которые у тебя были тогда? А твоих гладиаторов — горстка, и они тоже мало пригодны для штурма укреплений. Я не говорю, что ты не преодолеешь этот вал Красса. Преодолеешь, но какой ценой? Ты положишь на нём цвет своего войска, и без того далеко не блестящий. Именно это Крассу от тебя и нужно — легче будет потом разделаться с оставшимся сбродом. Но не это главное. Ты отягощён множеством женщин, детей и прочих, не умеющих воевать, не приученных к воинской дисциплине и неспособных выдержать форсированный марш. С ними ты через вал Красса не прорвёшься, а значит, тебе придётся бросить их здесь. Пусть не всех, но большинство. И какая судьба будет ждать их в опустошённом голодном краю без твоей защиты? Снова ведь рабство всем тем, кому ещё очень повезёт избежать гибели.

— И ты предлагаешь отдать их вам в ваше рабство вместо римского?

— Не всех, Спартак, а только тех, которых мы отберём. А мы отбираем людей для себя очень придирчиво.

— Да, я помню по Фракии. Ваши отобрали малую часть, но самых лучших. Ну, допустим, ты убедишь меня. А что будет с остальными?

— Как сложится их судьба, то и будет. Всех мы забрать не можем, да и не нужны нам все. Ты тоже всех спасти не можешь, но тех, кого мы отберём, ты этим спасёшь.

— Для рабства у вас? Ремд, я не для этого освобождал их из римского рабства.

— Спартак, ну подумай и пойми сам. Ты же знаешь римские законы? По ним вы все преступники, заслужившие кару. А наше государство — друг и союзник Республики. И если мы вывезем людей в качестве свободных переселенцев, Рим потребует от нас выдать ему его преступников на суд и расправу, и какие у нас законные основания для отказа ему в их выдаче? А рабы — это рабы. В случае претензий — просто заплатим за них по оптовой рыночной цене. Твои бойцы — активные участники мятежа, их таким способом не спасти, да и ты нам их не отдашь, поскольку они нужны тебе самому, но женщины и дети — самое большее просто малозначимые пособники, и для них рабство — вполне достаточная кара. А как мы обойдёмся с уже нашими рабами, это уже наше дело, Рима не касающееся.

— Говорят, у вас освобождают рабов. Моих — освободят?

— Я не могу обещать тебе освобождения абсолютно всех, кого мы вывезем. Если в ком-то мы ошибёмся при отборе, он может и не заслужить свободы и гражданства у нас. Наши вербовщики разбираются в людях, но очень мало времени на тщательный отбор, так что ошибки возможны. Но обычно мы и таких людей долго в рабстве не держим. Кого-то казним, кто заслуживает смерти, не заслуживших — изгоняем из страны. Или Мавритания, или римская Дальняя Испания, где их никто не знает, и тоже можно начать новую жизнь. Но в Италию никто из них не вернётся. И я бы не советовал им даже пытаться.

— Это понятно, — усмехнулся Спартак, оценив мрачный юмор, — А почему только туда? Почему не к атлантам за Море Мрака? Я слыхал, что они вербуют людей у вас.

— Отбор у атлантов ещё строже нашего. Те, кто не нужен Тартессу, тем более не нужны им. К сожалению, с ними нам приходится делиться теми, кого мы с удовольствием оставили бы и у себя.

— И даже ваш отбор — лишь малая часть из всех, как я помню по Фракии. Я хочу хотя бы попытаться спасти всех, Ремд. Или хотя бы многих. Да, мне придётся оставить их здесь, пока я буду прорываться через вал, а затем сражаться с Крассом. Но зима прошла, и многие смогут укрыться в горных лесах, а когда я разделаюсь с Крассом, я заберу их.

— Ты всерьёз рассчитываешь справиться с Крассом? У тебя нет больше солдат, с которыми ты побеждал преторов и консулов. Их ещё не было у тебя против Глабра, но он не в счёт. Кто у него был кроме наспех собранного сброда? А главное, Глабр был уверен в том, что запер все твои силы на Везувии и даже не подозревал, что у тебя давно уже есть и другие вокруг него. Вариний был уже намного серьёзнее для тебя, но и у него были даже не второсортные, а третьесортные солдаты, а у тебя уже появились ветераны Италийской войны. Их появление стало сюрпризом, да и тебя всё ещё недооценивали, не выяснив даже твоего прошлого и считая тебя просто везучим до сих пор гладиатором. Только во время твоего похода на север тебя начали воспринимать хоть как-то всерьёз, но так и не поняли ещё, кто им противостоит на самом деле.

— Геллий и Лентул были уже консулами Республики, и я справился с обоими, а сейчас я имею дело с очередным претором.

— У этих консулов были всё такие же третьесортные солдаты, как и у Вариния, и тебя всё ещё недооценивали, а у тебя же к самнитским и луканским ветеранам добавились ещё и ветераны Лепида. Это им ты обязан самыми громкими из твоих побед. Возможно, и они не все были первосортными, но на хороший второй сорт они вполне тянули, и против третьего сорта твоих противников их хватило за глаза. Но теперь у тебя их третьесортные ученики, а Красс воспринял тебя уже всерьёз, и у него войска лучше тех, которые ты бил.

— Откуда, Ремд? Да, ты прав, мои нынешние войска не те, что во время похода к Галлии, но откуда у Красса взяться лучшим? Два легиона из тех консульских недобитков, шесть — вообще набранные вновь. Опыта они могут набраться только в боях, но точно так же его наберутся и мои бывшие рабы.

— Красс избран претором против тебя не в последнюю очередь за его богатство. Твои победы порядком поиздержали казну Республики, и понадобился человек, которому посильно взять на себя значительную часть расходов на новую армию. К прежним твоим противникам не шли добровольцами ветераны. Солдатское жалованье невелико, и какая военная добыча с мятежных рабов? А Красс положил ветеранам достойную прибавку к жалованью, и к нему они пошли. Может, и не первого сорта, но уж всяко второго, и это хорошее дополнение к его третьесортной основной массе. А у тебя только третьесортная масса и осталась. Ну, если не считать твоих гладиаторов, которых у тебя осталось очень немного. Кто не погиб, те командуют когортами, а в едином кулаке в лучшем случае три десятка, вряд ли больше.

— Двадцать шесть человек, — подтвердил Спартак, — Да и то, восемь из них не из тех моих прежних. Ты считаешь, что у меня нет шансов против Красса?

— Ну, какой-то шанс судьба может подбросить всегда, но очень небольшой. Я уже сказал, что Красс воспринимает тебя всерьёз, а значит, грубой небрежности в войне с тобой не допустит. Сделать ошибку в ходе боя, когда размышлять времени нет, конечно, может. Красс военачальник довольно посредственный, уж точно не Марий, не Сулла и не Серторий, так что в принципе тебе может с ним и повезти. Ну, допустим, выпал тебе этот маловероятный каприз Фортуны, Красс сделал грубую ошибку, а ты вовремя заметил её и сумел ей воспользоваться. Допустим, тебе повезёт уничтожить и его, и всю его армию. На самом деле тебе и половины её не уничтожить, но — допустим. Случаются ведь иногда у некоторых и совсем уж невероятные везения? Но дальше-то что? Из Македонии спешит Лукулл, но тебе всё равно не так уж и много радости от того, что это Лукулл Не Тот, ещё Фракийский, а не Понтийский. Его "фракийцы", как ты неплохо знаешь и по себе, едва ли хуже "понтийцев" Лукулла Того Самого. А ведь с севера спешит ещё и Помпей со своими "испанцами". Буза, которую ты устроил в Этрурии на обратном пути с севера, надолго его не задержит. Вероятность того, что после Красса ты справишься по очереди и с Помпеем, и с Лукуллом Не Тем, и с Лукуллом Тем Самым, я даже рассматривать не буду. Все трое имеют и опыт войны с настоящим противником, и настоящих первосортных солдат, твоим не чета. А месяцем больше ты продержишься или месяцем меньше, какая разница?

— Если они не перегрызутся за это время меду собой.

— Нет, сперва разделаются с тобой. Потом — могут и перегрызться, но тебе будет уже без разницы. Свой единственный шанс ты упустил. После Этрурии тебе следовало бы двинуться к Риму, объявив своё настоящее имя и свою поддержку марианцам. Ветераны остались бы в твоём войске, ещё не было шести новых легионов Красса, а два бежавших от тебя угрозы для тебя не представляли. Рима ты, конечно, всё равно не взял бы, но ты стал бы официальной противной стороной в гражданской войне, с которой можно вести переговоры. В тот момент ты, пожалуй, смог бы выговорить и какие-нибудь приемлемые для себя и своих людей условия сдачи, и это был твой единственный шанс. Но ты упустил его, так и оставшись мятежным гладиатором, с которым никто договариваться не станет.

— Теперь-то что об этом говорить? Что сделано, то сделано.

— Теперь, конечно, речь уже не о тебе, а о тех, кого ты оставишь здесь, уведя на прорыв всех боеспособных. Их конец наступит ещё раньше, чем твой и твоих бойцов. Как только вы уйдёте, на оставшихся за глаза хватит и такого сброда, какой был ещё у Глабра в самом начале твоего мятежа. Такой и здешние города наскребут, и Веррес на Сицилии. А у него, кстати, и флот есть, которого нет у тебя. А могут и киликийцы высадиться, пока Веррес не додумался. Для твоих небоеспособных, кстати, был бы самый лучший вариант. Пиратам нужны просто рабы для продажи, а не массовые казни для кары преступников.

— Я понял тебя, Ремд, — вожак мятежников скрипнул зубами при напоминании о киликийских пиратах, — В твоём предложении есть смысл, но мне нужно обдумать его.

— И обдумай, и обсуди со своими. Времени на это меньше, чем хотелось бы, но немного всё-таки ещё есть. Да, кстати, распорядись пока о разгрузке этих амфор с нашего баркаса. Ты ведь догадываешься, что в них? Я понимаю, что это воробей на завтрак льву, но больше в трюме не помещалось. Надеюсь, у тебя найдутся пустые взамен этих?

— Это что, задаток? Я ведь ещё ни на что не согласился.

— Это подарок в знак доброй воли независимо от твоего решения. Если решишь соглашаться, дадим ещё пять модиев за каждого отобранного нами человека независимо от его пола и возраста.

Амфоры с сицилийским зерном ёмкостью в стандартные пять римских модиев были сильным ходом. Любое войско надо кормить, но его надо и обихаживать. И пожрать бойцам сготовить, и обстирать их, и за ранеными поухаживать, и здоровых днём развлечь, а ночью ублажить, а кого-то ведь и расправа светит за пособничество мятежникам после их ухода, и как их оставишь? Да и просто многие бывшие рабы латифундий и мастерских дорвались наконец до возможности завести семью. Армия Спартака неизбежно обрастала и некомбатантами, которых тоже надо кормить. Осенью, когда местные жители собрали богатый урожай, а добыча восставших позволяла щедро за него платить, проблем не было, но зима выдалась тяжёлой, а по весне перед запертым на самом носке италийского сапога Спартаком замаячила перспектива голода.

Сицилия интересовала его не только как источник пополнения людьми для его войска, но и как житница, чтобы прокормить его. Если бы эту проблему удалось решить, у него были бы неплохие шансы продержаться ещё многие месяцы, а при особенно удачном стечении обстоятельств — и годы. Столько ждать Красс не мог, и ему самому пришлось бы тогда терять цвет своего войска при штурме укреплённых позиций самого Спартака. Флот был его слабым местом, точнее — его отсутствие. Суда противник успел угнать, рыбацкие лодки их хозяева поугоняли или попрятали, дабы избежать реквизиций, киликийцы взяли щедрый задаток, но обманули, а самодельные плоты разметало в проливе. Рядом Сицилия, видно её с берега, но без флота до неё не дотянуться. А ещё обиднее то, что остров готов восстать весь, включая и благополучных сицилийских греков-рабовладельцев, поскольку все на нём доведены до отчаяния поборами и вымогательствами римского пропретора Гая Верреса. Казалось бы, только доберись туда, да начни восстание, и всеобщая поддержка гарантирована. Людям вообще свойственно принимать желаемое за действительное, а уж увлекающимся натурам в особенности, и центурион внешней разведки Ремд Васькин не сомневался, что именно так и представляется эта ситуация Спартаку и его окружению.

По его же сведениям реальные сицилийские расклады вовсе не столь радужны для мятежников. Не в том смысле, что Гай Веррес безвинно оклеветан завистниками или соперниками, а в том, что до готовности к восстанию сицилийские греки ещё не дозрели и дозревать не собираются. И при всей ненависти к Верресу, вполне им заслуженной, вовсе не мечтают они о приходе на остров Спартака. Рабы на латифундиях — те может быть, но разве в их руках способные пересечь Мессинский пролив плавсредства? А грекам вовсе не нужен на Сицилии никакой Спартак, они дешёвым хлебом вполне довольны и знают, чем обусловлена его дешевизна. И зачем им баламут, способный порушить весь отлаженный жизненный уклад? Он и в Италии им не особо нужен. Не будь его, так возможно, и давно бы уже заменили кем-нибудь другим и этого Верреса, которого так тяжело выносить. По мнению большинства сицилийских греков, именно из-за проклятой спартаковщины они и вынуждены терпеть несносного грабителя Верреса вот уже третий год.

— Сиракузы на связи, почтенный! — доложил радист.

— Центурион Васькин слушает! Приём!

— А центурион Максимов звиздит! Как там у тебя? Приём!

— С главным хулиганом встретился и переговорил. Грузом он впечатлён, а я ему и настроение крепко испортил, так что по делу пока весь в раздумьях. Кстати, не такой уж и психопат, как мы опасались, в руках себя держать умеет. Зубы на полку пока-что ещё не кладёт, но уже понимает, что и это не за горами. В общем, я загрузил ему мозги по полной программе. Пока жду результата. У тебя там как? Приём!

— Млять, счастливый ты человек, Ремд! Ты с более-менее приличным человеком общаешься, хоть и первостатейным дураком, а насколько я тебя, прохвоста, знаю, так ещё и сфоткаешься с ним на память. А мне тут, млять, с этим ущербным угрёбком приходится любезничать, которого я с превеликим удовольствием пристрелил бы на хрен! А ведь ещё же и целый гарем евонных ссаных дыр, которые ещё большие обезьяны, чем сам грёбаный Веррес! И ни на одну, млять, нашу школярскую трубу даже не одень, когда заворот кишок им по справедливости напрашивается. Но вроде, дело тоже движется. Приём!

— Крепись, Тиний, я с тобой морально. А почему, кстати, наш главный хулиган, как ты говоришь, первостатейный дурак? Приём!

— А ты знаешь, на сколько его Гераклион, киликиец этот, нагребал? Хвастается, что на две тыщи талантов! Ну так и кто он, хулиган этот наш главный, после этого? Тебе понятно теперь, почему он не летает, как птица? Приём!

— Ясный хрен! Конец связи!

Правильно, потому и не летает, что для птичьего полёта нужны птичьи крылья, а не птичьи мозги. Вроде бы и не во всём дурак этот Гней Сатрий, раз уж сумел без блата пролезть в военные трибуны, в чём-то талантлив, в чём-то удачлив, раз до сих пор ещё цел и в качестве "фракийца" Спартака, но в чём-то — дурак дураком. Мог бы и сам сообразить, что после гибели Сертория и разгрома Митридата киликийские пираты со своими играми в политику завязали. Спартак во многом подобен Ганнибалу. Отличный тактик, хреновый стратег и никуда не годный политик. Военный трибун и есть, уровень когорты или двух. Если бы не залёт там, во Фракии, квестором ещё побывал бы, но до претуры хрен дорос бы. Плебейский трибун — может быть, но звёзд с неба и там не хватал бы.

Да и в гладиаторы-то он вляпался — ага, индюк тоже думал, только в суп попал. Как утопленнику ему повезло. Гладиаторы у римлян — давно уже не те, какими они были во времена прапрадедов, если настоящих рассматривать, а не приговорённых к арене на заведомый убой преступников. Цена хорошего раба-бойца от полутора тысяч денариев, то бишь четверть таланта, и ланиста не за то платит такие деньги, чтобы потерять их за пару боёв. И военный преступник вроде крепко залетевшего опытного солдата или центуриона, не говоря уже о военном трибуне — ценное приобретение, уж точно не расходник. Таких берегут, вытягивают в знаменитости, и их цена, как и аренда, возрастает многократно. А с ней и призовые за каждый бой, положенные по традиции любому гладиатору. Есть на что выпить или шлюху заказать, но у знаменитого гладиатора и в любовницах недостатка нет.

В общем, не та жизнь у правильного и успешного гладиатора, чтобы от неё или бежать, или восстания устраивать. Да, есть риск погибнуть или покалечиться, если вдруг против такого же выставят, и ланисты обоих о договорном бое меж собой не договорятся, но это крепко не повезти должно. Марий вон тренерами для солдат гладиаторов нанимал, а нобильские сынки их в качестве тренеров по фехтованию нанимают — денежная работа практически без риска. А если ты в боях на арене участвуешь регулярно и популярность у зрителей нарабатываешь, так вполне реально по многочисленным просьбам трудящихся и рудий получить, то бишь почётный деревянный меч и свободу. И без денежной работы на свободе гладиатор-рудиарий тоже не останется. Хоть тренером, хоть телохранителем для важных шишек, а если денег скопил достаточно на собственную школу, то и ланистой. То, что бывшему военному трибуну Гнею Сатрию, перевоплощённому во фракийца Спартака, повезло как утопленнику — это уже, как говорится, другая история. Не афишируемая, и не требовалось бы её знать по долгу и специфике службы, так и не знал бы.

В своём залёте младший военный трибун Гней Сатрий был виноват сам. Лагерь на зимний период после очередной летней кампании был рядом с городом. Даже рядовых солдат отпускали наведаться в питейные заведения и лупанарии, и что уж тут говорить о командном составе? Для командования давались и званые пирушки у местных больших и уважаемых людей, где-то посередине между попойкой солдафонов с весьма поверхностно эллинизированной верхушкой захолустного македонского города и настоящим греческим симпосионом. Естественно, приглашались и гетеры, среди которых блистала и настоящая — несравненная Лаодика Пергамская. Из-за неё-то и вышла глупая пьяная ссора с легатом, окончившаяся членовредительством. Будь Сатрий из уважаемого семейства с влиянием и связями или будь хотя бы уж более угоден начальству, дело бы замяли. Но он затмевал по службе и на этих пирушках слишком многих из тех, кого затмевать было неразумно, и его за это очень не любили. Из инцидента раздули грубое нарушение военной субординации на грани мятежа, да ещё и в военное время. Его возмущённое поведение на суде тоже не способствовало снисходительности приговора. Обычное и вполне закономерное дело.

А вот потом — уже у гладиатора-фракийца Спартака — начались странности. Для гладиатора его манера затмевать других не была недостатком. Напротив, такое качество у ланист высоко ценилось. Как вылепишь звезду арены из человека, не умеющего работать на публику? Умелого бойца с развитой актёрской жилкой ожидала блестящая карьера на арене, и Спартак имел все основания считать себя восходящей звездой. Внезапная отмена уже намеченных выступлений и его перепродажа в школу Батиата для проштрафившихся гладиаторов грянула как гром среди ясного неба, и ланиста стыдливо прятал глаза, когда объяснял заведомо притянутую за уши причину такого решения.

Сама явная несправедливость перевода туда не могла не озлоблять. Но сильнее всего озлоблял режим заведения. Это была не типичная для Капуи гладиаторская школа, а школа-тюрьма, и порядки в ней даже в мелочах были направлены на всяческое унижение человеческого достоинства. Это было явно глупо, а по сведениям Ремда было введено ещё и незадолго до перевода туда Спартака. Точнее, до перевода ряженых "германца" Эномая, бывшего центуриона, и "галла" Крикса, бывшего опциона, попавших туда годом раньше. А перед этим сменился и весь обслуживающий персонал, включая охрану. Озлоблять свой гладиаторский контингент без нужды не в интересах ланисты, и это тоже было странно.

Ещё страннее было появление среди рабов обслуги бывшего вора-домушника, мастерски владевшего искусством открыть любой замок с помощью набора отмычек. В школе Батиата не практиковались отпуска гладиаторов в город, но свои призовые деньги за бои, пускай и мизерные, получали и они. Купить в городе что-то по мелочи через раба из обслуги, посылаемого в город по той или иной надобности, возможность была. Была в школе и своя признанная всеми звезда — галл Бренн. Настоящий галл, как ни странно. Он попал к Батиату ещё раньше Эномая с Криксом и ещё застал в школе прежние порядки, менее строгие и менее унизительные. Его чаще других арендовали для выступлений, как в самой Капуе, так и в близлежащих к ней городах. А в окрестностях давно уже пошаливали разбойничьи шайки, в том числе и беглых рабов, и хотя многие попадались, некоторые не один год оставались неуловимыми. Особенно вблизи Везувия. Бренн-то и начал подбивать сотоварищей по несчастью на восстание и побег. От него после его гастролей поступали сведения об окружающей обстановке, через него же договорились о покупке в городе и проносе в школу рабынями-шлюхами полутора десятков ножей и набора отмычек для их вора. Собственные рабыни-шлюхи тоже были недавним нововведением. Бренн застал то время, когда через два дня на третий заказывались шлюхи из городского лупанария, и не так уж много Батиат мог сэкономить на рабынях, которых понадобилось больше и лучше прежних. Зато их недовольство своим положением вовлекло их в заговор, и они оказались превосходными связными. Особенно фракийка Алусо, настоящая фракийка, признанная звезда среди ублажавших гладиаторов рабынь и бывшая жрица Диониса, называемого римлянами Вакхом. Но до готовности было далеко, и восстание намечалось через год.

А потом вдруг события понеслись вскачь. Очередной отъезд Батиата в Рим был вполне плановым. Неплановыми оказались участившиеся оплошности охраны, в прежние отъезды хозяина не допускавшиеся. Неожиданно погиб на арене Бренн. Да, противник его был достойный, тоже знаменитость из другой школы, но ожидался постановочный бой, в котором звёзды арены блеснут мастерством, отделавшись незначительными царапинами. И буквально сразу же после известия о гибели Бренна фракийка Алусо случайно узнала о том, что их заговор раскрыт, и ждут только возвращения хозяина, чтобы распродать всех поодиночке, никогда больше не собирая вместе. Детального плана не было, но медлить было нельзя, и пришлось начинать спонтанно, импровизируя на ходу.

Не было времени даже на вскрытие и захват оружейного склада. На кухне взяли кухонные ножи в дополнение к купленным и припрятанным ранее, да деревянное оружие, с которым тренировались, с собой прихватили — привычное и уж всяко лучше, чем просто голые руки. Несколько топоров взяли и прочий хозяйственный инструмент, позволяющий на досуге довооружиться хотя бы дрекольем. С этим и побежали к Везувию. Таков был их схематичный исходный замысел, которому и последовали за неимением лучшего. А когда пересекали дорогу, на ней — ага, по совершенно случайному совпадению — попался обоз с оружием, предназначенным для другой гладиаторской школы. Почему-то не сильно-то и спешивший доставить свой груз на место назначения. Охрана бежала, не только не оказав сопротивления, но и побросав своё собственное оружие. Анализируя все эти совпадения и странности, выясняя подробности, строя версии и проверяя их, накопали и ещё кое-что, не менее интересное. Впрочем, ничего удивительного. И школа Батиата за месяц до мятежа, и обоз с оружием за день до отправки оказались застрахованными на достаточные суммы.

Тем более не удивило тартессийскую разведку и то, что муниципальная казна Капуи выплатила пострадавшим обе эти страховки без малейших споров, быстро и даже не удосужившись обычным в таких случаях тщательными расследованиями. Не понесли наказания ни охрана школы, ни охрана обоза, которой была прощена даже утрата личного оружия, предусмотрительно включенного в страховку перевозившегося груза. В том числе пять луков критского типа стоимостью в три хороших меча каждый. Раньше такие обозы не страховали, экономили на страховке, но теперь вот осенило хозяина, что банды шалят в окрестностях, и груз для них соблазнительный, как и оружие охраны. И ведь как в воду он глядел! Случаются же такие совпадения? Собственно, версия уже рассматривалась, и все эти подтверждающие её подробности всплыли в процессе её проработки.

— В результате репрессий Суллы местные элиты кампанских городов лишились большей части своих загородных земель, — просвещал Ремд глав мятежа, когда они вновь собрались, — Часть их скупили за бесценок его основные приспешники, а на остальных он расселил своих ветеранов. Больших столичных людей до поры, до времени трогать было нельзя, это привлекло бы внимание центральной власти Республики, а мелюзгу наподобие бывшей солдатни Суллы терроризировали мелкие банды, которые пошаливали и до вас. Кто догадывался продать землю местной элите по дешёвке, тот уезжал живым и даже не ограбленным, а кто упрямился — становился жертвой этих банд. То же самое происходило потом и с их наследниками из Рима, если и они не понимали намёков. Но эти банды были трудноуправляемыми. Кто-то мог и не на ту виллу напасть, на которую можно и нужно, и хотя таких, конечно, вылавливали для показательной расправы, бандиты ведь тоже не все понимали намёки. Требовалась сильная, дисциплинированная и более управляемая банда, которая подмяла бы всех их под себя и заставила бы соблюдать правила игры.

— Например, из гладиаторов? — сообразил Ганиик, присоединившийся к мятежу Спартака далеко не с самого его начала.

— Именно, Гай Канниций, — Ремд не мог отказать себе в удовольствии показать осведомлённость о собеседнике, — Но будь школа Батиата такой же, как и все, гладиаторам и в голову бы не пришло сбежать и образовать такую банду. Поэтому Батиату и пришлось внести в её режим перемены, чтобы сделать жизнь своих гладиаторов в ней невыносимой и довести их до нужной степени озверения.

— То есть, Батиат участвовал в заговоре и всё это подстроил нарочно? — спросил Каст, тоже из недавних, — А если бы догадались те, кому не надо, как догадался ты?

— Главное, что умысел недоказуем. Формально-то меры были направлены на то, чтобы предотвратить возможный побег. Ну, недооценил опасность, и этих мер оказалось недостаточно, но он-то хотя бы принял их, когда другие не озаботились вообще.

— А Бренн? — напомнил Спартак, — Если уж ты знаешь обо всём этом столько, то должен бы знать и о нём.

— Конечно знаю. Кто-то ведь должен был подготовить всё до нужного момента? Не знаю, чем его соблазнили, но делать его главарём мятежа никто не собирался. В живых его оставить было нельзя — слишком много знал. Есть центурион Эномай и опцион Крикс, на центурию гладиаторов, среди которых есть бывшие солдаты, вполне достаточно. Зачем нужен настоящий галл, никогда не служивший в легионах? Кого не так жаль было убрать под конец подготовки, того в ней и задействовали. Заодно сбили вас этим с толку, и никто не заподозрил неладного при не проверенном слухе о раскрытии заговора, который вас и подстегнул к выступлению в запланированный настоящими организаторами момент. Если бы вы спалились в самом начале, то их не знают ни Крикс, ни Эномай, ни ты, Спартак. Ты тоже не был особо нужен в самом начале, но раз уж попался, то на вырост был бы полезен как целый военный трибун. То, что твоё детство прошло рядом с Везувием, и ты облазил один из его склонов ещё мальчишкой, оказалось ещё одной приятной неожиданностью.

— И оружие попалось нам на дороге тоже не случайно?

— Естественно. Но при этом настоящих организаторов ты не знаешь, зависишь от их поставок провизии и сведений и просто дисциплинирован как бывший военный.

— Так что же им тогда не понравилось потом?

— Ты разве не понял сам? Твоя военная жилка слишком рано перевесила в тебе гладиаторскую. Поначалу ты всё делал правильно — именно то, что от тебя и требовалось. Те понятливые и потому неуловимые банды, которым велено было подчиниться тебе для твоего усиления, помогли тебе навести порядок среди неуправляемых ранее. Ты налетал на те виллы, которые тебе подсказывали посредники-снабженцы, и зачистка окрестностей от ветеранов Суллы пошла упорядоченнее. Вилла под Капуей, вилла под Нолой, вилла у Геркуланума — всё это создавало видимость отдельных разбоев отдельных шаек, никак не связанных между собой. Если бы ты так и продолжал, то возможно, продолжал бы и до сих пор. Как те апулийские пастухи, которые разбойничают годами, и Рим не обращает на них внимания до тех пор, пока они не распояшутся сверх разумной меры сами. А от тебя ожидали дисциплины и разумной сдержанности. Ну зачем ты пошёл вразнос, Спартак?

— Глабра ты считаешь недостаточной на то причиной?

— А чего же ты хотел? Участившиеся разбойные нападения на виллы и жертвы среди ветеранов Суллы, эдакой главной опоры центральной римской власти, невозможно было скрыть, и кого-то послали бы для наведения порядка в любом случае. Но тебя никто в Риме не воспринимал всерьёз, Глабру не дали войск, и он довольствовался тем местным сбродом, который для него собрали твои же тайные покровители, которым не был нужен его успех. Но не был нужен и его быстрый разгром. От тебя требовалось поиграть с ним. Ты же гладиатор, а значит, не только боец, но и актёр. Представь себе поединок на арене. Ты — признанная звезда в этом городе, зрители много раз видели тебя в деле и прекрасно знают, на что ты способен. А против тебя вывели — ну, не совсем новичка, за плечами у него несколько побед над такими же зелёными недогладиаторами, но против тебя-то он — туша для разделки. Но он не знает, с кем имеет дело, а зрители — знают. Им не интересно посмотреть, как ты его убьёшь. Им интересна комедия, понятная только им и тебе самому. Ты поддаёшься ему, изображая примерно его уровень, и делаешь это мастерски, он себя воображает героем-трагиком, сражающимся на равных, но на самом-то деле ты сделал из него смешного комедианта. Он этого и не подозревает, но зрители-то знают, и это делает комедию ещё смешнее для них, а самый смак ты предоставишь им, если ещё и дашь этому надутому от пафосного героизма недоумку выиграть по очкам. Поцарапаешь его дважды, а себя дашь ему поцарапать трижды. Не кто-то там, а именно ты, способный легко убить его меньше, чем за минуту, — Ганник и Каст расхохотались, да и сам Спартак усмехнулся.

— Гай Клавдий Глабр не был профаном в военном деле.

— Да не в нём дело, а в войске. Ганнибал тем более не был профаном в военном деле. Он побеждал, пока ему было с кем побеждать, но когда кончилось то его прежнее войско, а новое не годилось ему в подмётки, и у него случилась Зама, которую он и сам предвидел и пытался избежать. Ты сам сейчас в похожем положении, и мы уже говорили с тобой об этом. А тогда в таком положении против тебя был Глабр. И даже не знал, с кем имеет дело. Ну зачем ты разбил его так наглядно и показательно? Ты мог бы играть с ним год или два, продолжая свою деятельность по очистке Кампании от ненужных в ней твоим покровителям землевладельцев, щипая и самого Глабра при необходимости, но давая ему выигрывать по очкам. Чем дольше, тем лучше. Конечно, его бы заменили кем-то другим, но в Риме так и не поняли бы, что происходит на самом деле, и ты продолжал бы игру.

— Ты хочешь сказать, что тогда не случилось бы и Вариния?

— Уж точно не он, если бы ты не разделался с Глабром хотя бы до конца того года. Но не в этом дело. Твоё самое главное преимущество было в том, что и тебя самого недооценивали, и настоящего положения дел в Кампании не понимали. Вот его ты как раз себе и испортил, позволив себе блеснуть своей показательной победой над Глабром. Тебя начали воспринимать уже серьёзнее, а потому и силы против тебя выделили посерьёзнее. Началась уже настоящая война, разорительная и ненужная твоим тайным покровителям.

— Игру всё равно нельзя было затягивать до бесконечности, и война всё равно рано или поздно началась бы. Ты же сам считаешь, что как военный трибун я был нужен организаторам мятежа на вырост.

— На вырост, но на своём месте. Не тебе отводилась главная роль. Это должен был быть сенатор, если не консуляр, то хотя бы преторий из числа марианцев. На момент подготовки вашего мятежа и его начала марианцы и связанные с ними твои покровители возлагали надежды на Сертория и Перперну. Надеялись на их победу в Испании и поход в Италию, и вот тогда — только тогда — должен был начаться и полномасштабный мятеж уже в Италии. И даже его возглавить должен был не ты, а кто-то пореспектабельнее для Рима. Самое большее, что светило тебе, это легат у него в подчинении. Но пока ты начинал свой мятеж по их планам, они узнали о переломе хода испанской войны в пользу Метелла Пия и Помпея. Без прихода Сертория надежды на успех италийского мятежа у марианцев уже не было, а без неё какой был смысл начинать? Они политики и дельцы, а не самоубийцы. План войны в Италии откладывается до лучших времён минимум на годы, а пока нельзя высовываться, а надо продолжать твою имитацию разрозненного бандитизма, которую ты так прекрасно начал. И тут ты вдруг громишь Глабра, к тебе стекается куча народу, и ты начинаешь нападать на латифундии больших и важных римлян, которые ни в коем случае нельзя было трогать до прихода к власти в Риме марианцев.

— Мне нужно было чем-то кормить эти толпы людей.

— После того, как ты устроил этот бедлам — естественно. Но это и стало началом твоего конца, хоть тебя ещё и ожидали впереди все твои военные успехи. После Вариния ты возомнил себя великим освободителем, а когда кампанские города отказались открыто присоединиться к тебе — ворвался и устроил грабежи с резнёй в Ноле и Нуцерии.

— Ну, так уж прямо и с резнёй? Верхушку — да, пустили под нож, но её и было за что. Ты хотя бы представляешь себе, Ремд, какие это были скоты? Я видел их виллы и их городские дома, видел их оргии и их скотское обращение с рабами. Ничем они не лучше тех римских латифундистов, у которых хотели оттяпать их земли нашими руками.

— Знаю. И ничем не хуже той верхушки Капуи, которая водила вашими руками, пока ты не пошёл вразнос. Все они примерно одного сорта. Марианцы или сулланцы, Рим или Капуя — какая разница? Есть приличные люди, но хватает и ущербных уродов. Но так или иначе, Спартак, ты лишился поддержки своих кампанских покровителей, спутал им их планы, а заодно и сорвав подготовку марианцев к мятежу в Италии. Твою победу над Глабром самниты и луканы приняли за его начало, а значит, и за сигнал к участию в нём. Ты собрал тех солдат, которых марианцы готовили для своего выступления, а когда они разобрались и поняли свою ошибку, ты успел уже наворотить дел и взбаламутить добрую половину Италии. Теперь вот расхлёбываешь.

— Если бы вы там у себя помогли Серторию, а не Метеллу с Помпеем, он был бы уже в Италии, и наша прогулка по ней тоже не была бы напрасной, — заметил Каст.

— Вполне возможно, но какой ценой это обернулось бы для нас? Малая война с Серторием была для нас предпочтительнее большой войны с Метеллом, Помпеем и всеми, кто пришёл бы ещё после них. И ради чего нам была бы нужна большая война? Нам-то где было намазано мёдом в Риме под властью марианцев? Кстати, у Сертория чем дальше, тем меньше оставалось в войске римлян. И кого он повёл бы в Италию даже в случае победы? Кельтиберам, как и нам, она без надобности.

— Выходит, шансов не было никаких, — констатировал Ганник.

— Абсолютно. Римские и италийские марианцы верили в то, во что им хотелось верить, и обманывали сами себя. Но мы с вами слишком заболтались о делах, которые уже в прошлом и которые теперь уже не исправить. Что вы решили по моему вопросу?

— Неприятно и горько признать, но ты прав, Ремд, — ответил за Спартака Ганник, — С такой толпой небоеспособных нам не прорваться, а значит, и не спасти вообще никого. Где-то с четвертью их всех ещё можно на что-то рассчитывать, но три четверти придётся бросить на произвол судьбы. Нам уже пришлось сделать так же на нашем обратном пути с севера, и я не думаю, чтобы судьба оставленных нами там была завидной. И если кого-то можно спасти, отдав вам, то наверное, так будет лучше. Но вы даёте пять модиев зерна за человека, а отберёте людей очень мало, если мы правильно поняли то, что нам объяснил Спартак. А нам надо кормить множество людей. Тебе не кажется, что пять модиев мало?

— Хорошо, пусть будет десять. Не одна, а две амфоры за человека. Пять модиев много для прокорма одного человека в месяц, но мало на двоих, а десять достаточно для прокорма троих. На целый месяц. Или шестерых на полмесяца. Или двенадцати человек на неделю. И это — за одного человека. Отдав нам сто человек, вы обеспечите недельным пайком тысячу двести — две полных когорты. Общее количество зависит от того, сколько мы отберём подходящих людей. Если мало, то можно будет добавить и ещё, но много не дадим в любом случае. Мы — друзья и союзники Рима, а вы — его противник, так уж легли кости, и с этим ничего не поделать. И поэтому наша с вами сделка не должна выглядеть как наша помощь вам. Мы должны выглядеть стервятниками, наживающимися на вашей беде и вашем безвыходном положении. К сожалению, только так и можно ещё спасти тех, кого мы с вами спасаем. Как киликийцы, обманувшие вас на две тысячи талантов.

— Уже и об этом знаете?! — почти прорычал Спартак.

— Да, Гераклион уже расхвастался, как облапошил самого Спартака. Напрасно ты согласился на задаток в две тысячи талантов. Поторговавшись получше, вы сошлись бы с ним и на пяти сотнях.

— И тогда за три с половиной тысячи он бы перевёз нас на Сицилию?

— Нет, он всё равно обманул бы тебя, но этот опыт обошёлся бы тебе вчетверо дешевле. Даже за десять тысяч талантов, которых у тебя нет, киликийцы теперь не будут помогать явным врагам Рима. Они в недавнюю Митридатову войну крепко провинились перед Римом, а теперь — реабилитируются. Они ведь как теперь это дело представят? Что спасли Сицилию, эту главную житницу Рима, от твоего нашествия, а значит, и сам Рим от голода на будущий год. Хорошее извинение за недавнюю оплошность?

— Вы ведь через Сицилию будете людей вывозить?

— Естественно. Откуда, по-твоему, я сам заявился к тебе с грузом сицилийской пшеницы? Сперва туда, оттуда на Балеарские острова, а с них — уже к нам. Киликийцы как раз и помогут нам в этом и грузовыми судами, и конвоем.

— Не боишься, что обманут и вас?

— Нас — нет. Во-первых, именно потому, что мы не друзья вам, а стервятники. А во-вторых, мы можем очень больно наказать их за обман. У них их основной заработок — это дань с купцов за их охрану. А для этого им нужны базы по всему Внутреннему морю. До балеарских мы дотянемся и собственным флотом, сицилийские мы римлянам можем слить, а критские — ну, с критянами у нас давние связи ещё со времён прапрадедов.

— Но ведь перед Римом они, получается, неплохо выслужились за мой счёт?

— Да, и это может на какое-то время спасти их сицилийские базы. Но с римской Дальней Испанией у нас уж всяко лучшие связи, чем у них, с Ближней — не худшие, а со времён войны с Серторием нашему флоту дозволено проходить через Геркулесовы столбы при необходимости. Согласовать и осуществить операцию против их баз на Балеарах нам особого труда не составит. А критяне без особого труда прижмут их у себя, и даже этого уже достаточно, чтобы сильно осложнить киликийцам жизнь изоляцией их сицилийских баз. Тем более, что у нас есть не менее давние и хорошие связи и в Карфагене. А позднее с помощью Африки у критян дойдут руки и до Сицилии, если очередной её наместник ещё раньше не прижмёт их сам. Не все же наместники такие продажные скоты, как Веррес. А ведь и с ним приходится иметь дело. Например, чтобы закрыл глаза на транзит через его провинцию ваших людей.

— Вы разве через Сиракузы их повезёте?

— Конечно нет. Милы, затем Липары на островах к северу от самой Сицилии, а там у Гераклиона тайная база возле города. Но Спартак, и эти небольшие острова — тоже часть провинции Сицилия, а по твоей милости эта скотина Веррес управляет Сицилией вот уже третий год. И можешь не сомневаться в его контроле над всей провинцией.

— По моей милости?

— А по чьей же? Уже на второй год Верреса должен был сменить Аррий, но ты так загрузил непредвиденной работой всех вновь избираемых римских магистратов, в том числе и предназначенных для Сицилии, что все они понадобились в Италии, а на Сицилии сменить Верреса оказалось некем, — Каст и Ганник переглянулись и рассмеялись.

— Тут мне крыть нечем, — признал с усмешкой и Спартак, — О нашей эвакуации речи быть, конечно, не может, это понятно. А как насчёт наших женщин и детей?

— Персонально ваших? Нет, слишком известны. На такой риск не пойдём ни мы, ни Веррес, ни Гераклион. Спасайте их сами, как сумеете. По крайней мере, покуда всё так или иначе не закончится. Если переживут и не попадутся, пока не улягутся страсти, тогда это будет уже немного другое дело. Можно будет подумать насчёт Крита, например.

— А почему не к вам? И разве нельзя спрятать их среди тех, кого вы отберёте для себя? Если нам повезёт, вернёте их нам потом, если нет — пусть лучше у вас и останутся.

— Спартак, они не подойдут нам. Их и таких, как они, мы уж точно не отберём. Те женщины, которых отбираем мы, и те, которые больше всего нравятся вам — два очень разных типа женщин. Ты понимаешь, надеюсь, что я имею в виду не внешность и даже не манеры, а натуру, которая даётся человеку от рождения? Вам нравятся стервы, а нам такие не нужны. Такие есть везде, и у нас тоже, но зачем же нам увеличивать их число у себя?

— Ну, так уж прямо и стервы?

— А ты вспомни несравненную Лаодику Пергамскую, по милости которой ты и вляпался в большие неприятности. А ведь ей ни для какой её надобности не требовалось непременно сгубить тебя. Ей было просто плевать, что с тобой будет потом. Она просто развлекалась или тренировалась на тебе. Таким стервам нравится играться мужчинами, а особенно они обожают ссорить их между собой. А она ведь не только от природы такова, в Антиохии гетер этому ещё и учат как искусству. Учили и в Коринфе, но Коринфа давно уже нет. К нам попали нетипичные "коринфянки", а в Антиохию перебрались типичные.

— И научили себе на смену таких же?

— Сперва — отобрали таких. Примерно так же, как для себя отбираем мы, только по другим качествам. А отобрав — да, ещё и научили. Это — Школа. Мой хороший коллега и близкий друг сейчас в Сиракузах. Часть вопросов решается там, и он занят как раз этим. Любезничая с Верресом, он вынужден любезничать и с влияющими на него стервозными шалавами. Ника,Терция, Пипа, Каллидама. Возможно, и ещё какая-нибудь прибавилась к ним, он расскажет мне при встрече. Не так обучены, как несравненная Лаодика, не такие манеры, классом пониже, но тот же самый тип. Для нас — омерзительный. Обезьяны, как мы таких называем. Наши жёны, наши сёстры, наши наложницы, да даже и наши гетеры — другого типа. Такого, который мы и отбираем. А вот ты запал на Лаодику Пергамскую. Не сомневаюсь, что потом ты много раз пожалел, но это было уже потом, а не вовремя.

— Ну, что было, то было. Но сейчас-то моя Алусо разве такова?

— У неё было другое детство и другое воспитание, да и судьба рабыни тоже не очень-то способствует привычке потакать своим капризам. Но она была жрицей Диониса. Менада или вакханка, а тем более жрица этого культа не может не быть стервой, пускай это и проявляется в ней не так, как в гетерах. Но нечто общее в них есть, и как ты запал на ту, так запал и на эту. И это же есть в вашей Герардеске, которая вообще ваша всеобщая любимица. Если бы тебе не встретилась Алусо, ты бы отказался от Герардески, Спартак? Наверняка ведь нет. Алусо для тебя лучше неё, но нравится и она.

— И что же у них общего с антиохийскими гетерами и шлюхами Верреса?

— Работа на публику, пафосность, актёрство. Это и есть та самая стервозность в общем виде, её суть. В этом и есть для тебя их изюминка. А нравится она тебе оттого, что ты и сам этого не лишен. Гладиатор — тоже не только хороший боец, но и хороший актёр, и без этого не стать хорошим гладиатором. А ты был очень хорошим гладиатором.

— И чем это плохо для вас?

— Ты сам продемонстрировал это с Лаодикой. Она спровоцировала, ты поддался. Умом-то наверняка ведь понимал, что не надо бы? Но ты руководствовался импульсом, а не умом, отчего и пострадал. Может ли быть благополучно общество, в котором то и дело совершаются подобные глупости? Ну так это ты и наблюдаешь вокруг. Мы строим другое, но для него нам и люди нужны другие.

— Хорошо, я понял. Сегодня я соберу людей и объявлю им, а с завтрашнего дня можете уже начинать ваш отбор.

Выйдя из палатки, в которой всё ещё совещались, Ремд пошёл к своим, передал по рации в Сиракузы результаты переговоров и организовал караул и ужин. Перекуривая, он уже предвкушал возвращение домой и заслуженный отпуск. Семья, Азоры, настоящая цивилизация, а не эта греко-римская пародия на неё.

— Так что ты там говорил, Ремд, насчёт Крита? — на этот раз Спартак подошёл к нему один, — У нас с Алусо маленький сын, совсем карапуз, и мне бы хотелось спасти их.

— До Крита ведь надо ещё дожить, Спартак. Когда вырвешься на оперативный простор, то не дожидайся, покуда запахнет жареным. Запахнет, можешь не сомневаться. Отошли семью на каблук сапога. На нём ты не резвился, и примелькаться там вы с ней не успели. Но не в Брундизий и не в Тарент, а в Каллиполь или в Гидрунт, где вас уж точно никто не знает. Я бы посоветовал в Каллиполь.

— А что там?

— Там есть наша фактория, очень небольшая, но большая и не нужна. Твоих там никто не знает, а беженцев по твоей милости хватает везде. На вот, возьми, передашь ей, — Ремд снял с пальца бронзовый перстень и протянул ему, — Попросит охрану у ворот, чтобы вызвали старшего, покажет ему этот перстень, и её проведут, к кому следует. А уже ему она скажет на словах, что пришла от человека, продлившего полномочия Гая Верреса на Сицилии, — оба рассмеялись, — Пусть запомнит и не переврёт смысла, это будет её пароль.

— Благодарю тебя!

— Да погоди, рано. Жалко карапуза, которому придётся остаться сиротой, верно? Но судьба неумолима, и фракиец Спартак должен героически пасть в последнем бою. Так, чтобы ни у кого не было в этом ни малейших сомнений. Только в этом случае у человека, случайно похожего на этого павшего, как всем известно, Спартака, будут шансы добрести до той же фактории в том же Каллиполе и представиться там охране большим другом Гая Верреса. Я понимаю, что это нелегко. Но ты ведь был хорошим гладиатором? Превзойди самого себя и как актёр-трагик. У тебя ведь будет для этого хороший стимул?

— Я понял. Как мне отблагодарить тебя?

— Легко. Завтра попозируешь нам перед одной нашей штуковиной, сперва рядом со мной, потом сам. А сейчас удовлетвори моё профессиональное любопытство. Я кое-что подозреваю, но не мог проверить. После разгрома Вариния ты был уже в ссоре со своими кампанскими покровителями. А после Нолы и Нуцерии ты подступил к Капуе. Ты вполне мог взять и её. И тогда вся Кампания была бы в твоих руках. Почему ты отступился?

— Я скрывал своё настоящее имя, но и они тоже выяснили, кто я такой.

— И шантажировали тебя угрозой выдачи римским властям твоей родни. Я так и заподозрил, когда обдумывал все эти странности.

— Умеете вы добывать сведения. Римский гражданин Ремд Ноний Васк, значит? А почему ты тогда в солдатском сагуме, а не в тоге?

— В тоге я был бы слишком похож на рабовладельца. А у вас тут, Гней Сатрий, очень неспокойно. Говорят, будто бы даже сам этот ужасный фракиец Спартак хулиганит у вас, представляешь? А он, по слухам, особенно не любит рабовладельцев. Я уж лучше в сагуме как-нибудь. Зато целее буду, — и они оба рассмеялись.

61 год до нашей эры, низовья Миссисипи.

— Идут, почтенный, — доложил вполголоса старший разведки, выслушав своего туземного бойца, — Ворон прокричит дважды, когда они все втянутся в лощину.

— Слыхали? — центурион Саден Максимов обернулся к двум посыльным, — Оба без шума марш на фланги. Занять скрытно гребни и быть начеку, после двойного крика ворона быть готовыми и ждать начала стрельбы. Первыми выбить замыкающих дикарей. Всё поняли? Исчезли! Кесориг, ты готов?

— Моя машинка не подведёт, почтенный, — ответил пулемётчик-кимвр.

— Ты, главное, сам не подведи. Когда начнём — перди, сколько влезет, а до того момента — не вздумай, — второй номер пулемётного расчёта и ближайший к нему стрелок прыснули в кулаки, поскольку во всей центурии шутили, что пулемётчик Кесориг пердит ещё громче, чем стреляет, — Такат, глянь его маскировку и подправь на своё усмотрение. Я хочу, чтобы передовой дозор этих кивира умер от пуль, а не от смеха, — опытный солдат из индейцев ухмыльнулся и молча кивнул, — Такого пулемётчика, как ты, Кесориг, боги дали в единственном экземпляре, и цены бы тебе не было, если бы ты ещё и маскировался хотя бы вполовину так, как стреляешь. Так, сигнал! Всем изобразить духов своих предков!

У всех местных гойкомитичей глаза и уши на месте, охотники как-никак, война же у них — разновидность охоты и ведётся примерно так же. Поблизости от форта засада спалилась бы наверняка, но на дальних подступах дозоры дикарей изучают следы и глядят больше под ноги, чем по сторонам. Ага, вот и они. Лучники, как и следовало ожидать.

Лук у местных дикарей вошёл в широкое употребление относительно недавно, когда в редколесьях повыбили бизонов, на которых нужен тяжёлый дротик, и охотничьей добычей стал в основном белохвостый олень, которого можно если и не завалить, то хотя бы серьёзно ранить и лёгкой стрелой из короткого деревянного лука, а дротиком потом уж добрать подранка. Поэтому многие ещё пользуются копьеметалкой, но на войне в дозор высылаются, конечно, лучники. Прицельнее, дальнобойнее, скорострельнее. Оправдывает себя против такого же противника, и дальше бы вполне оправдывало, направь эти кивира свою экспансию на запад, на север или на восток, но не на юг. На юге ведь не одни только сильно поредевшие от недавних болячек ючи, сородичи флоридских и багамских, на юге с недавних пор и источник этих болячек завёлся, и одну новую болячку, молниеносную и смертоносную, свинцовым возбудителем распространяемую, они схлопочут первой. Сами виноваты, осмотрительнее надо было направление экспансии выбирать.

Тридцать метров до передовых, двадцать пять, двадцать, главные силы позади них уже показались — пора. Так, эфирку, и без того втянутую внутрь тушки, уменьшаем ещё, мы маленькие и незаметные, и вообще нас здесь нет — ага, как не было у Терманции деда вскоре после покупки его матери, а десять лет назад не было ни его старшего брата Тиния на Сицилии, ни его хорошего друга и сослуживца Ремда Васькина на самом носке италийского сапога в ту самую спартаковщину. Вот и нас здесь прямо сейчас тоже нет и ещё пару секунд не будет, ладно? Аккуратно взведя курок револьвера и положив ствол на сгиб локтя, Саден тщательно прицелился в лоб дальнему из дозорных. Турдетаны скальпы убитых врагов не коллекционируют, так что не страшно его и попортить. И всё, никого и ничего больше вокруг, а есть только прицельная линия, да палец, уже выбравший и весь свободный ход спуска. И уж тем более, ни малейшей воинственной мысли. Плавно дожав спуск, всадил свинцовый гостинец в башку дикарю, и это послужило сигналом солдатам. Нестройный залп винчестеров, очередь пулемёта, лязг затворов. Доносится и отдалённая пальба — выдвинутые вперёд фланги тоже намёк поняли правильно. Пара стрел свистнула мимо, одна воткнулась в дерево — кто-то из дикарей успел выстрелить наугад. Молодцы, в присутствии духа им не откажешь. Взвёл курок — млять, а в кого целиться-то?

Завалили их, конечно, не всех. Кое-кто успел юркнуть за деревья или залечь. Но лёжа из лука нормально не выстрелишь. Вот один привстал в зарослях на колено, но даже стрелу на тетиву наложить не успел, сложившись пополам от пулемётной очереди. Из-за дерева один пустил стрелу, не целясь, но сразу же рядом с его башкой полетели ошмётки коры и щепки от двух пуль. Второй из-за другого дерева попытался прицелиться и словил свою пулю. Лежачий раненый потянулся за оброненным луком — нет, хрен ты угадал, зря только спалился. А укрывшихся за деревьями начали выцеливать и отстреливать с боков. Дикари оттянулись назад, но то же самое творилось отовсюду. Сзади точно так же гнали их сомкнувшиеся крылья, а с обоих боков методично стреляли по зазевавшимся. Где-то десятка полтора сбились в кучу, в которую и полетела пара гранат. Ошарашенные двумя взрывами заметались и тоже легли под пулями. Один, кажется, только и уцелел, но едва ли надолго. Ловок, но что он сделает под прицелом со всех сторон?

— Куда?! — рявкнул Саден, когда по склону справа к уцелевшему противнику соскользнул Пейон, молодой ковбой из туземцев — ага, без винчестера, но с кинжалом в руке, — Пистолет! Пейон, пистолет! Мать твою за ногу! Никому не стрелять!

Они уже вертелись в поединке, и невозможно было уверенно выстрелить в его противника, не рискуя попасть в него самого. У его противника обычный для этих племён костяной кинжал, наверняка с кремнёвыми вкладышами. Требует хорошего навыка, чтобы не выкрошить их, но в умелой руке не менее смертоносен, чем стальной, а его обладатель, хоть и подранен, явно опытнее этого заболевшего героизмом головного мозга мальчишки. Млять, ну отскочи ты хоть на пару секунд, дурень! Дай только прицелиться и подстрелить понадёжнее! Поняли все уже, что сам убить его хочешь, насмерть не застрелим, добьёшь его сам своим кинжалом, раз уж для тебя это так важно. Хрен там, парень на своей волне и в режиме самовозбуждения. Так, неужто пырнул и сам в ответ не словил? Млять, везёт же иногда дуракам! Да поняли все, поняли, не маши рукой, не выстрелим. Хоть и дурак, но храбрый, ловкий и везучий дурак, и раз уж ты его так ловко подрезал, так добивай уж. Ну, хвала богам, наконец-то! Дурак, но — молодец, надо отдать должное.

— Это был Орлиный Коготь, почтенный, — пояснил подошедший Такат, — Это он убил Мокосоха, брата его матери. Пейон как старший в этой семье по обычаю должен был убить его, и он это сделал. Дух Мокосоха доволен, — парень как раз скальпировал убитого.

— Ты, конечно, молодец, Пейон, но если бы ты был моим солдатом, я бы наказал тебя за недисциплинированность, — сказал ему Саден, дав закончить скальпирование.

— Я знаю, Саден. Но я должен был добыть скальп убийцы брата моей матери.

— Что добыл — молодец. Не мальчишка уже, воин, скальп убитого врага в руках держишь. Но где был твой ум взрослого воина? Кем ты себя вообразил, великим вождём Бизоньим Хреном? — бойцы вокруг рассмеялись, включая и индейцев, — Кто принёс бы его скальп в дом твоей матери, если бы он убил тебя? Ты ковбой или кто? У тебя пистолет на поясе, и ты неплохо из него стреляешь, а ты с кинжалом на него полез, рискуя зря башкой. Что победил его — молодец, но больше таких мальчишеских глупостей не делай.

Пистолеты винчестерного типа, то бишь с трубчатым подствольным магазином и рычажным затвором выпускались в самом начале для солдат при их перевооружении с кремнёвого казнозарядного огнестрела на унитар. Тяжеловооружённый копейщик имел на штатном вооружении пистолет, стрелок — винтовку и пистолет. При перевооружении всех колониальных войск унитаром его предок хотел сразу револьверами и солдат вооружать, но это оказалось тогда слишком дорого, и тогда для солдат был разработан этот пистолет такого же типа, как и магазинный винчестер. С тех пор и производственные возможности улучшились, и себестоимость оружия снизилась. И винчестеры новые начали поступать в войска, уже со срединным и сменным магазином, и револьверы для солдат. Но колоний у Тарквиниев много, войск в них тоже, и не все ещё их войска перевооружены. Здесь у его солдат, например, всё ещё старые винчестеры и пистолеты, но зато их вполне достаточно для вооружения ими и гражданского ополчения Терманции Миссисипской, и колонистов крестьянских посёлков, и ковбоев скотоводческих ранчо. А если не будет хватать, так на складе в Тарквинее ещё полно, и отказа в них уж точно не будет.

— "Орлан" на связи, почтенный! — доложил радист.

— Центурион Максимов слушает! Приём!

— Что справился, видим уже и сами. Основная группа кивира тоже разгромлена и бежит к своему стойбищу. Примерно полсотни отделились от остальных и отклоняются в твою сторону. Перехвати, уничтожь и присоединяйся к префекту. Приём!

— Понял! Выполняю! Конец связи!

О намерении кивира попробовать на зуб ючи и Терманцию Миссисипскую ещё загодя было известно от агентуры среди межплеменных бродячих торговцев. Адекватно оценив ослабление прибрежного племени после эпидемии новой неведомой ранее хвори, ошибочно приняв невысокую воинственность владеющих громовыми палками белых за их слабость и вообще не поняв эффекта от союза слабых белых со слабыми ючи, негодуя на несправедливость судьбы, давшей этим слабакам такие богатства и жутко обидевшись на их отказ откупиться щедрой данью от настоящих великих воинов, кивира больше не могли терпеливо сносить такого безобразия. Слыханное ли дело? Снеси такую наглость, оставь её безнаказанной, так другие ведь соседи, чего доброго, самих уважать перестанут и наверняка на зуб попробовать захотят. Гибель же группы охотников, которые пытались поохотиться на глупых и неправильных бизонов, появившихся откуда-то вместе с белыми слабаками и позволяющих им и ючи даже загонять себя в огороженные загоны, и выбора сроков справедливого возмездия уже не оставила. Медлить с местью было уже нельзя.

Чтобы высвободить и выделить Терманции Миссисипской для её авиаразведки ДЖ-35 "Орлан", Тарквинее пришлось временно сократить авиасообщение между Кубой, Барбосом и Панамой, уменьшив частоту рейсов между ними. Смешно? Но это был первый конфликт миссисипской колонии с окрестными дикарями, и урок хороших манер нужен был наглядный и показательный, дабы раз и навсегда отбить охоту у всех прочих племён подражать этим неудачникам. Поэтому на временные неудобства пошли, обеспечив для периферийной колонии преимущество видения обстановки с высоты птичьего полёта и бесперебойной связи в нормальном голосовом режиме. Аэрофотосъёмка дала и хорошие крупномасштабные топографические карты, облегчающие планирование всей операции. Круговой военный танец кивира, означающий их выход на тропу войны, был замечен с воздуха, после чего все их перемещения отслеживались. Нести лишние потери в войне с этими прирождёнными охотниками и диверсантами никто не собирался.

— По коням! — скомандовал Саден, как только коноводы пригнали лошадей, — За мной рысью — марш!

Три полных турмы и пулемётная контуберия составляют драгунскую центурию. Ещё одна приданная ему турма составлена из ковбоев, не так вышколенных, как солдаты, зато лучше знакомых именно с этой местностью. Нет проблем и со следопытами. Хоть и не все, но почти все кимвры и две трети кельтиберов — уже здешние, американские, дети тех, кого привезли сюда молодёжью и подростками. У большинства их отцов уже были и знакомые приятели-индейцы, с которыми они не упускали случая поохотиться и переняли у них немало полезных навыков. А это поколение уже американцы от рождения, четверть — метисы, числящиеся по отцовской национальности, но имеющие родню и друзей среди соплеменников матери. Свои и для тех, и для других. И среди его солдат каждый пятый — индеец, а среди ковбоев их добрая половина. Большинство их, правда, сибонеи, кубинские и багамские, но хватает и местных ючи, а вместе с метисами они составляют достаточно знатоков местности и повадок живущих в таких же местностях охотников. Это вовсе не отменяет превосходных качеств бойцов противника, но его преимущества — кажущиеся, у них — реальные. И огнестрел, и снаряжение, и лошади, и турдетанская выучка, и местность своя, и возможности разведки, которых противник даже вообразить себе не в состоянии.

Сам ландшафт достаточно удобен и для авиаразведки, и для действий конницы. Формально нижнее течение Миссисипи всё ещё зона субтропических лесов, но реально к западу от реки уже в основном редколесья. Встречаются и густые чащобы, но их массивы невелики и разбросаны посреди редколесий, так что хватает и той открытой местности, на которой есть где развернуться и разогнаться коннице. И летунам сверху видно всё, как на ладони, и драгуны легко нагонят пешего противника, имея преимущество в мобильности. Хоть и не прерия ещё, которая в этих широтах начинается значительно западнее, но уже практически переход от номинального леса к настоящей лесостепи. Местами можно хоть развёрнутой лавой с копьями наперевес и мечами наголо атаковать — если бы был смысл.

Но при наличии ручных пулемётов, винчестеров и пистолетов с достаточным на операцию боезапасом смысла в атаке копьями и мечами, конечно, никакого. Даже отбери у его центурии винтовки с пулемётами, одних пистолетов хватило бы. Один хрен дальше и прицельнее стрельба, чем у лучников дикарей. Дело даже не в том, что деревянный лук слабоват. Главное — стрелы. Дикари не могут сделать их все одинаковыми, каждая летит по-своему, и для каждой из них стрелок, изучив её полёт, должен брать индивидуальную поправку при прицеливании, если на средней для своего лука дистанции попасть в цель хочет. Штук пять их у каждого стрелка, редко у кого больше, да и самих их не так много, чтобы хотя бы плотностью стрельбы её недостаточную прицельность компенсировать. У ючи, кто лучником в ополчении служит и стальной лук с фабричными стрелами получил, прицельная дальность в разы больше, и против них у равного числа дикарей практически никаких шансов, да и Саден свою центурию с одними пистолетами точно бы на таких не повёл, не сошёл ещё с ума, хвала богам, а на дикарей, если на спор, то вполне. Просто нет смысла, когда есть и винтовки, и пулемёты.

Имея и проводников, и карту, и данные воздушной разведки о месте стойбища кивира, нетрудно было угадать, куда побегут те полсотни, которые ему было приказано перехватить. Там их и обнаружил передовой разъезд легковооружённых ковбоев, после чего нагнать и перестрелять дикарей из винчестеров было делом техники. Пулемёты на эту мелочь не понадобились. По следу перехваченных прошли с милю, но и пара ищеек не обнаружила отделившихся ранее беглецов. Не обнаружили и следопыты попыток уйти по руслу протекавшего ручья. Стало быть, ещё одна работа выполнена на совесть. Остаётся только выйти на соединение с остальной алой и вместе с ней завершить операцию.

Задача префекта Гамилькарова, командира всей алы и его непосредственного начальника, была одновременно и проще, и сложнее. Проще потому, что местность была более открытой, и основная часть дикарей двигалась, не особо таясь. Внезапность наскока должен был обеспечить отряд, попавший в засаду Садена, а эти в поднятой им суматохе должны были подоспеть на подмогу. Сложнее — по той же причине. Засаду не устроишь и внезапным плотным обстрелом противника сразу большого урона ему не нанесёшь. Бой приходится начинать с дальней дистанции, с которой и ружейный огонь малоэффективен, и пулемётный — дикари не ходят плотным строем наподобие тяжёлой линейной пехоты. А многие десятки патронов на каждого дикаря тратить — слишком много чести. В результате разгром основных сил кивира подзатянулся, а преследование бегущих дикарей не могло вестись галопом, поскольку те цеплялись за каждое укрытие в надежде подпустить врага поближе на уверенный выстрел из лука или бросок дротика. Но так подставляться никто, естественно, не собирался. Кольчугу-то и дротик туземный едва ли пробьёт, но ковбоям и лошадям могло крепко не поздоровиться.

По звукам выстрелов нетрудно было определить, где происходит дело. Зайдя дикарям во фланг и отрезав значительную их часть, Саден помог разделаться с ними. Но всех отрезать он не мог, поскольку часть уже сбежала к стойбищу. Кого успели нагнать и пристрелить, тех успели, но между шалашами стойбища преследовать добежавших до них желания не было. Это ведь неизбежные потери, а зачем они нужны, когда до сих пор дело шло с сухим счётом? Но стойбище, конечно, обложили, дабы никто не ушёл. Героических атак не требовалось, как и осады на измор. Техника на что?

Драгунскую алу составляли три драгунских центурии и десяток тачанок турмы тяжёлого вооружения — пять со станковыми пулемётами и пять с миномётами. Миномёты как раз и пригодились. Тут не надо в точечные цели попадать, тут неприцельный огонь по площадям. Взрывная волна валила хлипкие сооружения, а осколки пронизывали их стены из плетня и шкур, поражая всё живое в них и за ними. Невозможно было предугадать, где рванёт очередная мина, а значит, не было возможности и заблаговременно укрыться от её осколков. Тут не помогала храбрость, не помогало воинское мастерство, не помогал опыт — всё решал слепой случай. А главное, такого ведь никогда ещё не было — ни в памяти тех, кто ещё жив, ни в преданиях, оставшихся от давно умерших предков. Паникующие бабы и мелюзга бестолково метались, усиливая сумятицу, кого-то поражало очередным взрывом, кого-то, выбежавшего наружу, укладывала пуля. Убивать мирняк целенаправленно никто не приказывал, но разбираться в этом бедламе было некогда. Кого-то успевали распознать как не опасных бабу или подростка, но кого-то и не успевали, и пуля настигала раньше. И этого испытания последние уцелевшие бойцы кивира не выдержали.

Все два с небольшим десятка так и полегли в этой самоубийственной атаке, не отбежав далеко от крайних шалашей. Всего по одной недлинной очереди из пулемётов, и всего один залп винчестеров. Прочёсывая потом то, что раньше было стойбищем, бойцы деловито добивали раненых воинов кивира и тех из их мирняка, кто уже не жилец. В ход шли в основном копья и мечи, редко когда слышался грохот пистолетного выстрела и лязг рычажного затвора. А уцелевших гнали к начальству для решения их участи. Грабить там было особо нечего. Несколько очень незатейливых медных украшений, даже не литых, а кованых из самородков, пара десятков копий и дротиков, по десятку палиц и кинжалов, да пять копьеметалок, исполненных качественно и представлявших коллекционный интерес, вот и вся, собственно, заслуживающая хоть какого-то внимания добыча. Да и разве ради неё операция проводилась? Совсем в другом был её смысл. Прежде всего он заключался вот в этих трупах, а во вторую очередь — в большом костре, в который и бросалось теперь всё, на что не позарились победители, но имевшее какую-то ценность для побеждённых.

По команде префекта Саден с помощью своих солдат из числа индейцев выбрал из брошенного в кострище оружия кивира два лука с десятком стрел, две копьеметалки с шестью дротиками, две палицы, два каменных топорика, одно копьё и десяток кинжалов. Как и было ему приказано — не настолько ценные, чтобы заинтересовать коллекционера, но исправные и не самые плохие. Собранное понесли и сложили в кучу перед префектом, а кострище солдаты зажгли сразу с нескольких концов. О чём говорили тем временем меж собой вождь участвовавших в операции ючи и префект, было не слыхать, но явно пришли к какому-то соглашению относительно пленных. Отдельно отвели одного старика и двух старух. К ним добавили пару баб помоложе, но тоже в возрасте, и молодых баб с совсем мелкими детьми. Начали сортировать бездетных молодых баб и детей-подростков, среди которых явно преобладали девки. Пять пацанов отобрал префект, остальных же отвели к старикам и бабам с мелюзгой. Начали сортировать молодых баб и девок. Страшные сразу же последовали туда же. Из симпатичных одна закатила истерику и по знаку вождя её тут же проткнул копьём один из ючи. После этого разревелись штук пять, две во весь голос, явно напоказ, и их по знаку префекта тоже пинками отогнали к старикам и мелюзге. Ещё двух они с вождём забраковали совместно, и их отвели туда же, хотя и без пинков.

Отобранных увели, а из забракованных к префекту и вождю подвели старика и мальчишек. Их повернули лицами к разгромленному стойбищу с множеством трупов их соплеменников и горящим в центре гигантским костром из их скарба, заставив смотреть несколько минут, а затем снова повернули к решающим их судьбу.

— Вашего стойбища больше нет, — сказал им Гамилькаров, указав рукой на все эти трупы и дым полыхающего костра, — Этого не случилось бы, если бы вы не пришли на эту землю с враждебными намерениями. Отныне и впредь так будет с каждым, кто придёт сюда с войной или грабительским набегом. Там, на севере, есть другие стойбища вашего племени. В пяти днях пути на север отсюда они могут охотиться, а эта земля ючи и наша. Вас мы отпускаем. Возьмите это оружие и идите туда, к своим. Расскажите им всё, что вы видели и слыхали здесь. Ваши соплеменники убиты нами не за то, что они кивира, а за то, что стали нашими врагами. Остальные кивира пока ещё не враги нам, и выбор жизни или смерти — в их собственных руках. Идите к своим и не попадайтесь нам больше на нашей земле. Я всё сказал, — префект говорил по-турдетански, делая паузы между фразами, чтобы вождь ючи успевал переводить его слова на язык кивира.

Бредущий понуро и глядящий исподлобья пленный молодняк понять нетрудно. Случись другой расклад, и точно так же брёл бы на север молодняк ючи. Обычное дело в конфликтах охотничье-собирательских племён из-за территории. Если представится кому случай ликвидировать соперничающее племя, его не упустят и конкурентов зачистят, но часть молодняка примут в своё племя. Пятерых пацанов никто, конечно, среди здешних ючи не оставит. Потому и отбирал их сам Гамилькаров, что на вывоз они предназначены. Если не на Антилы, то уж всяко не ближе Флориды. Не самим турдетанам сгодятся, если по результатам уже квалифицированного тестирования не подойдут, так сибонеям, а не им, так флоридским ючи. Это есть кому в городе определить. А бабы с девками никуда не денутся и у здешних ючи. Явные обезьяны отбракованы, взрослых баб разберут мужики ючи, а девок-подростков будет ещё время потестировать в городе и рассортировать, кого куда. Труднее это с ними, чем с пацанвой, но время и специалисты — есть.

Терманции Миссисипской далеко ещё, конечно, до Тарквинеи и даже до Эдема, если не Старый, а Новый город рассматривать. Старый-то, само собой, давно превзошла, но что там превосходить в нём было? Дыра ведь занюханная, так это ведь перестроенный уже в порядке неуклюжего подражания фиников Тарквинее, а исходный, говорят, вообще глинобитный был, и приходилось подновлять штукатурку после каждого сезона дождей. Новый, уже турдетанский, естественно, эдакая уменьшенная модификация Тарквинеи, вот до него — да, ещё далеко. Достроенная часть Терманции раза в три меньше, и отделка ещё у многих зданий снаружи не закончена. Внутреннюю там первым делом до ума доводили, дабы люди могли поскорее заселиться и жить, наслаждаясь городскими удобствами. А то, что снаружи вид пока непритязательный, так это дело наживное. У гойкомитичей и так-то челюсти отвисают, кто видит впервые — ага, при всей их культивируемой с самого раннего детства невозмутимости. Мать про римские инсулы рассказывала, так Саден поверить не мог, пока отец не подтвердил — ни ватерклозета даже в хороших и дорогих квартирах, ни водопровода, и не во всякой даже во внутреннем дворе свой фонтанчик. Столица великой цивилизации называется, млять! И здесь-то уже, где местность позволяет, городки вместо обычных деревень проектируются на несколько инсул в пару-тройку этажей и уж точно не хуже городских по удобствам, а вокруг них уже все подсобки, которыми сельское жилище от городского отличается. Ага, в захолустной миссисипской дыре, кто понимает.

Многого, конечно, нет такого, без чего город — именно захолустаная дыра, а не центр цивилизации. Нет цирка, нет зверинца, маловаты школа-семилетка и библиотека, по текущим потребностям достаточно, но на вырост — мало. Кто жил в большом городе, тот сходу разницу заметит. Но прибывающие из метрополии переселенцы — народ, всем этим не избалованный. Из деревень люди в основном, да из традиционных городков, таких же, как те деревни, только больше и с фортификацией. Часть — ещё и не из турдетанских. Те же кельтиберы в восторге, а кимвры в почти таком же отпаде, как и чуда в перьях.

— Девчонок этих кивира тоже в город потом заберёте? — спросил поравнявшийся с ним Пейон, — Не жирно им будет?

— Не всех. Треть самое большее, а скорее — четверть. А остальные у ваших так и будут. Вырастут — ваши же парни и разберут.

— Мы так не живём, как у вас в городе будут жить эти дикарки! — проворчал тот, — А кто они такие? Проклятые кивира!

— Я же сказал тебе, что не все. Только достойные жизни у нас.

— Чем эти кивира достойнее наших ючи?

— Если лучших из ваших, то ничем. Но ваших лучших ваше племя уступает нам очень неохотно и меньше, чем нам нужно. Поэтому добираем лучшими из пленниц. Нам, Пейон, не сочти за обиду, но если девчонки подходящие, то плевать, из какого они взяты племени. Ваши, ихние — для нас разница небольшая. Всё равно будут наши. Твоё племя, если по совести разобраться, намного ли лучше их? Ты не в счёт, ты уже почти наш, как и наши сибонеи, и уже многие из ваших. Но те, кто не подошёл нам и остался в племени — остались дикарями. Такими же, как и во всех прочих племенах.

— Но дружите-то вы с нашим племенем, а не с другими.

— Так совпало случайно, что именно ючи оказались близки и родственны нашим островным сибонеям. Поэтому — с их помощью и через них — у нас и сложились хорошие отношения именно с вами, и теперь мы дружим с вами против кивира. Но если бы нашим сибонеям были ближе и роднее они, мы дружили бы с ними против вас. В самом начале вы ничем для нас не отличались от них, и без сибонеев нам было бы абсолютно всё равно, с кем начинать дружить. С вами оказалось просто легче, благодаря сибонеям. Свои и для нас, и для вас, помогли вам понять нас, а нам — вас. Только поэтому твои соплеменники и понимают отличие нашего скота от диких животных и не пытаются охотиться на него. И только поэтому твоё племя понимает, что не было никакого нашего злого умысла в этих болезнях, которых ваши предки не знали раньше. Кивира не понимают этого не потому, что глупее вас, а потому, что некому было объяснить им всё это так, как вам объяснили сибонеи. Вот только этим твоё племя и лучше для нас, чем кивира.

— И больше совсем никакой разницы?

— Есть разница между всеми вашими южными племенами и северными. Здесь не бывает холодной зимы и гораздо больше сладких плодов и ягод, чем далеко на севере. Вы, как и наши сибонеи, много и часто едите их, а по праздникам балуетесь забродившими, и у вас есть привычка к ним, которой нет у северных племён. Много вина и вам тоже давать нельзя, но вы и сами знаете, что такое опьянение, умеете вовремя останавливаться сами, и в строгую меру с вами выпить можно. И в этом вы тоже для нас намного лучше северных племён, которым вообще вина давать нельзя. Они, если дорвутся до вина, то остановиться не могут, пока не напьются до безобразного состояния, а если дорываются до вина часто, то быстро спиваются. Такие есть и у нас, но мало. У вас таких намного больше, но тоже не слишком много, а у северных племён такие — почти все. Ну и куда это годится? К вину вы устойчивее северян, и это тоже очень важное преимущество. Но таковы же по этой части и кивира, и все прочие племена тёплого юга, а не одни только ючи. А чем вы ещё от них отличаетесь? Ты вспомни хотя бы, что вы сделали со всеми вашими индюками?

— Ну, съели. Очень вкусные были.

— Вот в том-то и дело. Мы наших сохранили и ловим ещё, чтобы у нас их было больше, а вы всех своих забили и съели, и у вас их опять больше нет.

— Ну, мы же понимаем и охотимся только на диких, а на ваших не охотимся.

— Ещё не хватало! Но дело же не только в этом. Мы ведь советовали вам ловить их живыми, чтобы вы их разводили, как мы разводим своих. Тогда они будут и у вас.

— Так а зачем, Саден? Диких же полно.

— Это сейчас полно, пока людей мало — и наших, и ваших. А через пару-тройку поколений наших и ваших людей станет намного больше, и все ведь будут охотиться. Вот сам подумай, много ли тогда останется диких индюков? И на кого ваши внуки и правнуки тогда будут охотиться? На оленей? Ну так они размножаются ещё медленнее, и их самих намного меньше, так что и выбьет их твоё племя намного раньше, чем индюков. Как твой дед охотился на бизонов, ты мне рассказывал сам. И где они теперь, эти здешние бизоны? Только кости и остались в пропасти под обрывом. Да, я понимаю, хорошо поохотились на них, азартно, было что и самим вспомнить, и детям с внуками рассказать. Сколько тогда бизоньих туш успевали разделать и съесть из всего загнанного с обрыва стада, десять или пятнадцать из полусотни, если не сотни?

— Ну, не из сотни. Такие стада только далеко в прерии. Но — да, пропадало мяса очень много. А что было делать? Всё не освежуешь, не разделаешь и не съешь.

— Вот поэтому, Пейон, у нас так и не делается. Мы охотимся так, чтобы не убить больше, чем нам нужно. И охотимся мы столько, чтобы не подорвать численность дичи. А чтобы не охотиться слишком часто, разводим домашний скот. Те самые быки с коровами, которых ты пасёшь вместе с нашими ковбоями. Есть у нас ещё овцы, есть свиньи, теперь вот ещё появились и индюки. А могли бы и у вас быть, если бы вы их всех не слопали. Ну и растительность наша съедобная, которую мы выращиваем, растёт гуще и даёт намного больший урожай, чем собирают ваши женщины дикой растительности. Да, для этого надо распахивать поля, но для этой работы у нас есть лошади-тяжеловозы.

— А раньше, ты говорил, на быках пахали? Медлительные же они.

— Не было таких сильных лошадей, чтобы могли тянуть тяжёлый плуг, поэтому и приходилось терпеть медлительность быков. В той нашей стране за Большим Морем, из которой приплыли сюда наши люди, и где живёт остальной наш народ, так и продолжают пахать землю на быках.

— Там разве нет таких лошадей? Тогда почему вы не поделитесь ими с вашими соплеменниками в той вашей стране?

— С этим всё очень сложно, Пейон. Ну вот представь себе, что есть небольшое племя, которое многое знает и умеет делать много полезных вещей, а рядом с ним живёт другое племя, бестолковое, но большое и сильное. И какой смысл делать очень хорошие вещи, если сильные соседи всё равно отберут их? Приходится жить так, как живут они. В той стране наш народ в положении такого слабого племени, которому сильный сосед не даст жить лучше, чем живёт сам. Там все так живут, не один только наш народ. А зачем кто-то будет перенапрягаться, если ему самому это на пользу всё равно не пойдёт?

— У того сильного соседа такое же оружие, как и у вас?

— Громового нет, но железное — почти такое же. Победить их можно, но тяжело. А зачем нашему народу большая и тяжёлая война? От неё лучше не станет.

— Ты же говоришь, что можно победить. Победа — это разве не лучше?

— Смотря какая, Пейон. Вот здесь с нашим оружием мы с вами вместе можем и победить, и вообще уничтожить всех кивира, а не только одно их стойбище. Но зачем нам это? Эта земля очень велика, и разных племён на ней живёт очень много. Ну, уничтожим мы с вами кивира, так надолго ли их земля останется пустой? На неё придут другие, тоже завистливые до чужой лучшей жизни. Они тоже захотят попробовать нас с вами на зуб, и с ними опять придётся воевать так же, как и с кивира. И зачем нам это, когда сейчас нас от них прикрывают кивира? Пусть и дальше прикрывают, нам с вами меньше забот. А там тот сильный сосед прикрывает наш народ от других сильных и многочисленных народов, и если победить его ценой тяжёлых потерь, на его место придут они, и легче нашим там не станет. Так что обойдёмся мы до поры, до времени, без большой войны, а тот сильный сосед и те, кого он сдерживает, без наших лошадей. Пусть там и дальше пашут на быках.

Слишком долго и сложно объяснять пастуху-индейцу реальные расклады по ту сторону Атлантики, так что хватит с него и этой упрощённой картины. На самом деле не в этих арденнских тяжеловозах белгов суть. Два тяжеловоза тянут тяжёлый плуг или четыре обычных лошади, какая разница? Суть — в конском хомуте. Ошейниковая конская упряжь античного мира сдавливает лошади шею, и чем сильнее она тянет плуг или нагруженную телегу, тем сильнее сама же себя душит. С не душащим её хомутом она может тянуть в два раза больше. А это же не только пахота, это же ещё и транспортная логистика. Дай римлянам конский хомут, и быстрые конские упряжки обеспечат римской армии лучшее снабжение, чем медлительные воловьи. Империя тогда захапает больше земель и больше ресурсов, а значит, надорвётся позже и протянет дольше. А нахрена это турдетанам? Этих арденнских тяжеловозов римляне заполучат уже при его жизни, но много ли от них толку в ошейниковой упряжи? А без хомута — обойдутся.

А из-за них приходится обходиться и метрополии, как и без многого другого. И огнестрел, и моторные морские суда, и авиация, и радиосвязь, даже развитый севооборот с применением заокеанских культур — всё это не положено Испании ещё надолго. Народные массы-то тамошние и не знают, а чего не знаешь, тому и не завидуешь, но те, кто в курсе — знают, и их симпатиям к Риму это знание уж точно не способствует. Но приходится ведь и дружить с ним, и союзничать. Тинию, старшему брату, особенно не позавидуешь именно сейчас. Да, в гуще событий, как и положено законному отцовскому наследнику, ключевую функцию в них исполняет. Вершит политику, можно сказать, если к уровню не цепляться. И при этом — сам завидует ему, Садену, хорошей белой завистью, поскольку ему не нужно ни лицедействовать, ни терпеть, обходясь без привычного и естественного. По ту сторону Атлантики от метрополии и Рима сыну отцовской наложницы тевтонки Хедвиги можно и должно и настоящим цивилизованным турдетаном-атлантом быть, и просто самим собой.

В римской Дальней Испании сейчас пропреторствует Гай Юлий Цезарь, не абы какой очередной, как за ними водится, а Тот Самый. Не бабуин и не долбодятел по натуре, хвала богам, а нормальный среднепримат, по способностям личность выдающаяся, но и по самомнению с амбициями, каких ещё поискать. Он в долгах по уши после разорительных Игр в свой курульный эдилитет, триста двадцать пар настоящих гладиаторов в роскошных серебряных доспехах, да богатое убранство Цирка, да всеобщее угощение для гегемонов — пяти его состояний не хватило бы на такие траты, а ещё ведь и ростовщические проценты. А ему же не просто свои финансовые дела в провинции поправить надо, ему же ещё славу воинскую вынь и положь, дабы триумф получить, важный для тщеславия и полезный для борьбы уже за консульство. Но вся беда в том, что в ТОЙ истории, которую они в Корпусе изучали, Цезарь Тот Самый резвился в Лузитании, где сейчас их метрополия, а в этой ему восточнее земли достались с частью веттонов, карпетанами, да вакцеями. А они спокойнее и повод давать не склонны. Безобразные провокации Цезарь там устроил, чтобы на мятеж их подбить, но масштабы не те — без участия астуров с кантабрами триумф не заслужить, и брат участвует там в организации грандиозного военного сафари. Тоже ключевая роль коннице отведена, но без огнестрела и без полевой радиосвязи, кондовая Античность.

Весьма хлопотное, а нередко и омерзительное это занятие, и в десять раз проще было бы угомонить амбициозного стервеца или какой-нибудь заразной царапиной, или не теми грибами, которые есть рекомендуется, или вообще громом и молнией, чтобы дошло и до тупых, что не все художества угодны богам, если бы именно этот Цезарь не был Тем Самым. Слишком много мелких изменений накопилось за сотню с лишним лет даже в той греко-римской Луже. Кого-то не убили, кого должны были убить, кому-то не испортили карьеру, кому должны были испортить, а кого-то, наоборот, вывели из политической игры и устранили от влияния на события, которые тот должен был оказать. Как тут уследить за всей мелкой сошкой? Тем важнее ключевые фигуры, влиятельные исходно, для которых не та мелюзга, так эта будет выполнять их указания и осуществлять их политику. Такого калибра, как Марий, Сулла, Серторий, Помпей, а теперь вот наконец и Цезарь Тот Самый. Вот и приходится устраивать ему испанское сафари, компенсируя им то, чего он лишён по сравнению с ТОЙ историей. Слишком многое в будущем завязано на него и продолжение именно его нововведений, в том числе и не предусмотренных ТОЙ историей.

С турдетанским календарём египетского типа, тем самым юлианским, его уже и с готовым познакомили ещё во время его дальнеиспанской квестуры. Тогда же начали его ознакомление и с готовым пантеистическим религиозным концептом, включающим карму и реинкарнации, которые ещё в Афинах включил в учение Филон Ларисский, для чего его самого долго убеждали в частичной правоте пифагорейцев с орфиками и даже уранидов. А куда тут денешься, когда мировая философская мысль в греко-римской Луже делится на греческую и на всю остальную? Хочешь солидности и авторитетности учения — заимствуй его у какого-нибудь известного и авторитетного учёного греки. Естественно, именно так и сделали. То, что этому предшествовало научение известного авторитетного учёного греки этому нужному и полезному учению, широким массам знать незачем. А теперь Гай Юлий Цезарь Тот Самый ещё ведь и великий понтифик, перед претурой им избрался, глава всего римского жречества, и эта должность — пожизненная. Придёт к власти, так в числе прочих реформ не помешает Риму и религиозная. В умы-то это полезное учение уже и при Сулле проникало, но в умах — это одно, а официальное признание — совсем другое. Если Цезарь его внедрит, то потом его наследникам-продолжателям других вариантов и не останется. Разве осуществят такие реформы позёр Помпей или болтун Цицерон?

А Тиния отец познакомил с Цезарем ещё при диктатуре Суллы, когда будущий великий реформатор тяжко страдал от перекрывающего ему всю военную и политическую карьеру фламината. И помощь ему в обходе налагаемых саном ограничений — такое разве забывается? Чтобы в друзьях у Цезаря числиться, это надо и официальный калибр в Риме другой иметь, но уж хороший приятель — определённо. А теперь, командуя кавалерийской алой в составе вспомогательного тартессийского контингента, Тиний практически наравне с римскими военными трибунами вхож и в военный совет пропретора Дальней Испании, и к нему самому. Любой префект союзников вхож к главнокомандующему, но не любой при этом ещё и его хороший приятель, который может пообщаться с ним и неформально.

В общем, важным делом старший брат занят и нужным, но самому ему радости от этого мало. Тиний и сам писал ему в последнем письме, что с удовольствием махнулся бы с ним местами, будь такая рокировка возможна, потому как даже на Миссисипщине — и цивилизованнее жизнь, и привычнее, и просто вольнее.

Заодно там, конечно, и попутные вопросы решаются. Рабы подходящие прямо там и приобретаются — и быстрее выходит, и дешевле. С изъявившими покорность сразу контакты устанавливаются на будущее. Хоть и римская провинция, но сопредельная её часть, и хорошие отношения желательно иметь не только с римскими властями, но и с самим населением. Линия демаркационная между провинцией и тартессийским царством с её выходом к Бискайскому заливу — тоже ведь вопрос не пустяковый. Государственная граница в достаточно скором будущем. Понятно, что наместник провинции решить этот вопрос сам не может, это сенат должен постановить, да народное собрание утвердить, но именно этот конкретный наместник имеет хорошие шансы, судя по ТОЙ истории, придя к власти, повлиять и на сенат, и на собрание, а это пока не к спеху, это — на перспективу. И юнкера Корпуса стажировку на войне проходят, и свежеиспечённые центурионы. Не все, конечно. И мест на всех не хватит, и нельзя некоторым. Как, например, объяснишь другу и союзнику античному присутствие в тартессийском военном контингенте американского индейца или цейлонского дравида? Одного — ладно, купили у атлантов семью по случаю, и один из пацанов толковым оказался, вот и выслужился у нас. А если результатов таких покупок по случаю в одном потоке десяток, а то и два? Атланты сами испанцев норовят прикупить толковых, а тут вдруг толковых индусов и гойкомитичей продавать вздумали? А посему — на хрен, на хрен. Да, расизм получается, испанская военная командировка и возможность отличиться в ней — только для белых. Но все всё понимают правильно.

Тупые и не в меру обидчивые ещё в школе отсеиваются, если кто и попадёт в неё случайно из таких. Окончить семилетку и поступить в Корпус у таких шансов нет, а уж выпуститься из него — и подавно. Есть политика, есть вытекающие из неё сложности, в том числе и расового характера, но есть и весь остальной мир за пределами греко-римской Лужи, в котором тоже вполне достаточно военных операций, и там уже не типичная для той Лужи раса помехой не окажется и на послужной список не повлияет. А в Луже — да, имеется и некоторая расовая дискриминация. Его собственный коллега по их драгунской але, такой же центурион, окончивший Корпус с отличием — из цейлонских яккхов, и вид у него такой, что ни за турдетана не прокатит, ни за мавра. Супружница евонная юнкершей тоже была не из последних, а из револьвера стреляет даже лучше его. Но дети настолько в отца внешностью пошли, что когда вырастут, командировки в Лужу не светят и им.

Но тем, кто воюет сейчас там, не позавидуешь. Да, у всех в Корпусе и античная подготовка на высоте, и учебник организации и тактики эллинистических армий авторства предка непосредственного начальства, некоего Г. Барки, проштудирован всеми от корки до корки, и экзамен по нему у всех сдан. Но на старших курсах совсем другой войне уже учились. Тиний пишет, что когда штурмовали Арбокалу вакцеев, он сотню раз пожалел о том, что без огнестрела обходиться приходится. С их подготовкой разведчиков не нужны были и пулемёты, одними винчестерами очистили бы стены возле ворот, а сам воротный запор на крайняк рванули бы на хрен связкой гранат, и вводи в город пехоту, препятствий никаких. А вместо этого, дабы потерь лишних не нести и знаний чрезмерных не спалить перед римлянами, пришлось ждать прибытия отставших с обозом осадных баллист. И на том ещё спасибо, что Цезарь и сам не любитель лихих штурмов с большими потерями, но один хрен обидно. Ставя мысленно себя на место брата, Саден тоже махнулся бы местами с кем-нибудь, да только где же ещё найти такого дурака? Неизвестно ещё, кому обиднее.

По разделу же страны в будущем, если удастся границу не на запад свернуть, а на север до самого Бискайского залива продолжить, то и Миния финикийская однозначно к Тартессу отходит со всеми её оловянными касситеритами и вольфрамитом, и бериллы Понферрады, как и мечталось предку. Теперь вероятность этого высокая, и в семействах торгующих с галлеками купцов уже ищут представительных женихов для засылки их в Гадес на предмет породниться с гадесскими Митонидами, которым и принадлежит Миния в Галисии. Есть там парочка очень неплохих невест, и если повезёт, то сразу два купца из Тартесса влезут через брак в их клановую делянку, а уж позаботиться потом о повышении их веса среди Митонидов — дело техники, как говорится. Спешить же с этим надо оттого, что через поколение поздновато уже будет. Главные экономические советники у Цезаря — два Луция Корнелия Бальба, дядя и племянник, оба по происхождению гадесские финики. В ТОЙ истории они выхлопотали у Цезаря во время его диктатуры в Риме статус римской колонии для Гадеса, то бишь римское гражданство для всех его граждан, а Октавиан при Втором Триумвирате подтвердил его уже от себя. Так что роднить своих купцов надо уже с этим поколением Митонидов, пока они ещё перегрины, следующее поколение невест в их семействе к моменту достижения брачного возраста может уже римскими гражданками оказаться. А тогда их семьи уже с римлянами родниться повадятся, создавая уже совсем не те брачно-клановые связи, которые желательны в том регионе. Только римских купчин там ещё не хватало для полного счастья!

То ли дело здесь, на Миссисипщине! Греки в принципе есть, как и финики, но от Лужи оторванные с концами и уже свои, а не тамошние. Римляне — ага, имеющие ещё и римское гражданство — тем более свои, турдетанского разлива. Настоящими римлянами и не пахнет, о чём здесь абсолютно никто и не сожалеет. Нет ни римских глаз, ни римских ушей. Можно прямо на рыночной площади Терманции Миссисипской стол установить, да карту Рима на нём расстелить для проведения с коллегами командно-штабной игры по его взятию с обязательной зачисткой, как они и развлекаются иногда с коллегами в клубе и на межсемейных пикничках. Здесь — можно и напоказ ради смеху. Отец говорил, давняя это ещё традиция, с самых первых выпусков Корпуса, начальник тоже это подтвердил. Особо же она популярна — только втихаря, конечно, а не напоказ — у тех, кто служит в Остийской фактории, да в метрополии, больше всех страдая от неудобств необходимой конспирации. Командиры летунов дирижаблей на своих междусобойчиках обожают планировать налёт своего борта на Рим с хорошей объёмно-детонирующей бомбой, и чем ближе их служба к Луже, чем больше от этого конспирационных неудобств, тем кровожаднее планы летунов. Здешние одним своим бортом с одной бомбой довольствуются, а те, которые сейчас ведут разведку с воздуха над Испанией или метеорологический мониторинг над Лужей, ныкаясь днём за облаками во избежание палева, меньше трёх бортов с полной бомбовой нагрузкой не планируют, да ещё и не по одному вылету. Разумеется, случись даже и маловероятная война с Римом, едва ли будет им такой приказ, но в каждой шутке всегда есть доля шутки.

У колонистов же, среди которых немало детей и внуков тех, кто так или иначе пострадал от римлян, особенно популярны стриптизные номера гетер под граммофонные записи песен на турдетанском языке, смысл которых очень не понравился бы римлянам, если бы их кто-то перевёл для них на латынь. Телкиза Эдемская, гораздо больше похожая на сибонейку, чем на финикиянку, любит раздеваться под песенку о занятых Ганнибалом Капуе и Таренте, честная багамская сибонейка Аиса Колендская предпочитакт песню как бы от лица дочурки остийского публикана, которую пустили по кругу, а затем продали в лупанарий киликийские пираты, а не менее честная здешняя ючи Калуса Термантинская доводит своих поклонников до восторженного исступления под аналогичную песенку как бы от лица дочурки римского латифундиста, пущенной по кругу сперва захватившими их виллу спартаковскими мятежниками, а затем и присоединившимися к ним собственными рабами. Её любит приглашать на их междусобойчики Сетрия Танаусова, супружница его коллеги гуанча, но сама италийка из спартаковских шмакодявок, а Аису Колендскую его собственная супружница, этеокритянка Рамита из Фаласарны.

Критяне были среди колонистов и раньше, в основном рыбаки и мореманы, но особенно много их появилось после спартаковщины, когда Рим озаботился наконец-то и проблемой пиратства. В смысле, всерьёз озаботился, как раз после налёта киликийцев на Остию. Так-то ещё за год до начала спартаковщины на борьбу с пиратами был направлен претор Марк Антоний, сын убитого мариевскими бардиэями Антония Оратора и, кажется, отец будущего Антония Того Самого. С помогавшими Серторию киликийцами он добился каких-то успехов, но переключившись затем на Крит, облажался по полной программе, за что и получил в насмешку когномен Критский, после чего, не вынеся позора, покончил с собой в последний год спартаковщины. Пользу его неудачная операция на Крите принесла турдетанам. Отбор и вывоз с Крита подходящих девок налаживал через Карфаген ещё его предок в Персееву войну. Позже начали отбирать и подходящих парней, но мало кто шёл, потому как преобладали урря-патриоты. Их неудача Антония Критского не насторожила, а только привела в эйфорию. Зато насторожила головы поумнее, понявшие, что Рим ведь хрен отступится, если начал. Тогда и завербовалась на выезд семья Рамиты, ещё мелкой шмакодявки, оказавшейся подходящей и для школы-семилетки. Были на примете невесты и поименитее, и побогаче, но когда Саден уже в Корпусе положил глаз именно на неё, и их симпатия оказалась взаимной, отец изучил всю её подноготную и признал его выбор вполне разумным. А это по давней родовой традиции означало полный карт-бланш.

К тому времени сбылись и опасения критских умных голов. Буквально через пару лет после спартаковщины уже не претор, а консул Метелл получил назначение на Крит и повёл дело гораздо успешнее незадачливого предшественника. А ещё через пару лет для борьбы с пиратами уже во всей Луже получил чрезвычайные полномочия и сам Помпей. Несмотря на конфликт и даже военное столкновение с его легатом Октавием, Метелл всё-же додавил критян и обратил остров в римскую провинцию. Всего два года только и прошло после подавления последних очагов сопротивления на Крите, а в порту Терманции Миссисипской, если только белое население считать, то уже каждый третий — критянин. С одной стороны, прекратились войны между бывшими полисами и военный беспредел, но с другой, понаехали римские откупщики налогов и ростовщики. Теперь от желающих выехать не было отбоя, да только ведь жёсткого отбора никто не отменял. Но для центуриона Садена Максимова, сына Марула и тевтонки Хедвиги, это уже не имело значения. Свою критянку Рамиту, для него лучшую из лучших, он заполучил.

54 год до нашей эры, юг Африки, низовья Замбези.

— Первоначально у нас не планировалось в ближайшее столетие продвигаться на север дальше Оранжевой и Лимпопо, — объяснил прилетевший из Онобы Капской префект географической службы Велтур Сергов, — Нам и в этих-то пределах всё освоить — конь ещё не валялся. А этот рубеж по Замбези, который вам было приказано занять, намечался уже на дальнюю перспективу как окончательный, севернее которого нашим колонистам земли уже не нужны, и занимать их мы вообще не пойдём. По южному берегу Замбези проляжет наш лимес, а с землями севернее его мы будем только торговать, и нам без разницы, с кем именно — хоть с бушменами и пигмеоидами, как сейчас, хоть с готтентотами, как оно уже намечается, хоть с черномазыми банту, когда нелёгкая принесёт и их. Хотя и давит жаба.

— А чего жалеть? Что там к северу хорошего, почтенный? — спросил центурион Ректугенов, -. Ты же сам, помнится, рассказывал нам ещё в Корпусе, что там водится этот зловредный мух, который цеце, и нахрена он нам сдался? Пускай себе дикарей кусает, это их судьба, а нас-то за что? — его коллеги рассмеялись.

— Ну, муха цеце, строго говоря, залетает и сюда, отчего вас всех здесь и обязали неукоснительно пользоваться репеллентом, а вместо нормальных лошадей ездить только на зебрах. Большое неудобство, кстати, для будущих колонистов, которым вместо наших арденнских тяжеловозов придётся пахать свои поля на буйволах. Но здесь ещё не так, как там, на севере. Здесь и мух этих многократно меньше, и возбудителя сонной болезни они несут в себе далеко не все. Вот там — да, я бы отправлял туда служить только в наказание за какую-нибудь тяжкую провинность. А жаба меня давит оттого, что там месторождения не только меди, но и кобальта, которого в никелевых рудах очень мало, а нужен он нам не меньше, чем никель. Ты ведь не дашь соврать, Тордул? А ты, Бенат?

— Абсолютно верно, почтенный, — ухмыльнулись оба, переглянувшись, — Значит, придётся учить искать, добывать и сортировать кобальтовую руду сначала готтентотов, а потом уже и черномазых.

— И как только ваш предок без кобальта этого обходился? — подколол их Вириат Ректугенов, — Он вам, потомкам, рекомендаций по этому поводу не оставил?

— Оставил, Вириат, ещё как оставил! — хмыкнул Тордул Максимов, — Ты пистоли винчестерные вместо револьверов обратно для всех своих бойцов не хочешь? А патроны с дымным порохом вместо бездымного? А цен на всё оружие и вообще на любые полезные железяки в несколько раз дороже привычных тебе с детства, как было при нашем предке?

— Твердосплавный инструмент, — разжевал Бенат Икеров, — Карбид вольфрама на кобальтовой связке. Без кобальта будет только быстрорез, у которого производительность в разы ниже. Честное буржуинское, Вириат, и не ищи тут нашего монопольного сговора, — оба отпрыска известных буржуинских семейств снова переглянулись и рассмеялись.

— С железяками и ценами на них — понял, — кивнул Вириат, — Конечно, не хочу. А порох-то тут при чём? Это же химия уже, а не металлообработка.

— А раздутый или разорванный ствол из-за говённого качества стали не хочешь? — добил его Тордул, — А какую ещё, ты думаешь, сталь я тебе просверлю на винтовочную глубину говённым инструментом в приемлемом количестве, в приемлемые сроки, да ещё и по приемлемой цене? А какая у тебя сталь ствола, такой тебе для него и порох.

— Умеете вы испортить настроение честному служаке, олигархи-эксплуататоры! Ещё и пушки ведь бронзовые взад вернёте, а ты, почтенный, заставишь тянуть их зебрами или буйволами! — вся компания лежмя легла от хохота.

— Дальше на север уже не заставлю, — утешил его префект Сергов, — Хоть и жаба давит за ту медь и за тот кобальт, которые дикари будут добывать дикарскими методами и с дикарской производительностью. Занятый и охраняемый рубеж по южным берегам рек Кунене, Кубанго, Квандо и Замбези отсекает для нас не только месторождения алюминия, железа, марганца, хрома, никеля и алмазов, но и богатейшие земли с лесами и саваннами, населённые только малочисленными охотничье-собирательскими племенами пигмеоидов и бушменов. К сожалению, с севера продвигаются уже земледельческие и скотоводческие банту, а к Замбези они теснят перед собой скотоводов готтентотов, которых тоже немало.

— И именно в них, как вам пора бы уже догадаться и самим, порылась собака, — подытожил префект Вессаванов, их здешний непосредственный начальник, — Почтенный Велтур, надеюсь, хорошо объяснил вам, что мы с вами здесь защищаем? Светлое будущее всей нашей здешней южноафриканской цивилизации. Она пока ещё далеко на юге отсюда, но слухами земля полнится, и дикари на севере давно прослышали о ней. И почему-то эти обезьяны наивно уверены, будто бы их обезьяньи рожи с такими же обезьяньими мозгами кому-то могут быть нужны на цивилизованном и благополучном юге. Не знаю и знать не хочу, кто мог так подло обмануть это наивное дурачьё, но прошлогодний урок их ничему не научил, и они снова топают со своими стадами к Замбези. И по данным авиаразведки — в гораздо большем количестве, чем в прошлом году. И скажите мне, господа центурионы, сильно ли нужны эти многочисленные дикари нам с вами здесь?

— На хрен не нужны, почтенный! — гаркнули почти все хором.

— К нашему счастью, на западе банту освоили ещё только леса в долине Убанги, но ещё не форсировали Конго, а наши купцы поставляют тамошним пигмеоидам стальные наконечники для стрел, — снова взял слово Сергов, — Сами понимаете, черномазым это ну никак не облегчает их продвижения на юг. Но в район озера Виктория они уже вышли, а там самый край лесной зоны, переходящей в саванну. Это уже восточная часть Африки к северу от нас. Заняли они и саванны к северу и западу от озера, так что готтентотам путь к отступлению остаётся только один — на юг, к Замбези и дальше, если мы позволим им её форсировать или обойти. Попытку их передовых групп форсировать верховья Замбези мы пресекли в прошлом году, а леса для них с их стадами труднопроходммы. Муха цеце эта, опять же, там в основном и кучкуется, так что обход верховий с запада для них не только затруднён, но и чреват большими потерями.

— Боевыми от отравленных стрел пигмеоидов и небоевыми от зловредного муха, — прокомментировал Ректугенов, — И то же самое будет при попытке обойти озеро Ньяса с востока. Там и рельеф труднопроходимый, и такие же леса с такими же пигмеоидами.

— Абсолютно верно, — подтвердил Сергов, — Карта природных зон, которая нами унаследована от отцов-основателей, показывает восточную границу лесов западнее озера Виктория, а дальше на восток зону саванн и редколесий. Но это было в ТОМ мире и в их время, а здесь сейчас лесов гораздо больше, в том числе и широкая полоса на восточном побережье. Поэтому — да, обойти озеро Ньяса с востока, чтобы форсировать Замбези в её самом нижнем течении, готтентоты тоже не могут. Для них с их стадами остаётся только узкий проход западнее озера Ньяса, и поскольку прошлогодняя попытка их разведчиков обхода вдоль южной кромки лесов на запад провалилась, им остаётся попробовать здесь.

— А наша с вами задача — пресечь и эту попытку так, чтобы у них не возникало больше дурацкого желания повторить её, — вернуло с небес на землю начальство, — Пусть остаются на северном берегу, там они нас вполне устроят в качестве буфера против банту, которые гораздо многочисленнее и зловреднее их. И чем убедительнее мы им разъясним, что южнее Замбези для них земли нет, тем скорее замирим, а чем скорее мы их замирим, тем скорее установим с ними нормальные отношения, при которых их не страшно будет и вооружить получше, чем вооружены черномазые.

— Да, это для нас был бы наилучший вариант, — Сергов снова указал на карту, — И готтентоты, и банту разводят как крупный, так и мелкий рогатый скот, среди которого коз больше, чем овец. А козы уничтожают подлесок, грызя с него не только листья с ветками, но и обгрызая кору со стволов, отчего деревья засыхают. Но от готтентотов с их кочевым скотоводством ущерб лесу меньше, чем от банту, которые и под земледелие сводят лес, и коз своих пасут неподалёку от своих деревень и полей на одних и тех же местах. Если мы позволим банту истребить или ассимилировать готтентотов, они расселятся до Замбези, и тогда свои леса к югу от реки мы сохраним, но леса к северу от неё будут ими полностью уничтожены, как случилось и в ТОЙ истории отцов-основателей. Не за годы, даже не за десятилетия, но за века — сведут. Нужно объяснять, как это отразится на местном климате?

— Не нужно, почтенный. На лекциях в Корпусе не спали, — хмыкнул Тордул.

— Поэтому в наших с вами интересах не только не пропустить готтентотов через Замбези, но и поскорее сподвигнуть их на обратный дранх нах норден против банту, я бы считал идеальным вариантом вплоть до южного берега озера Виктория, и пускай к северу от экватора черномазые уплотняются или учатся выпиливать друг друга раньше, чем было в ТОЙ истории. Это их негроидные проблемы, нас на нашем юге не волнующие. А чтобы готтентоты не побоялись и сумели их этому научить, нам с вами желательно ухитриться во-первых, отвадить их самих от экспансии на юг, не нанеся им при этом непоправимого ущерба, а во-вторых, организовать им такое военно-техническое превосходство над банту, которое с лихвой компенсирует превосходство черномазых в численности. Мне кажется, тут одних только стальных наконечников для стрел будет мало.

— Стрелы должны быть фабричными целиком, — сходу прикинул Бенат Икеров, — И наконечники, и древки, и оперение — всё одинаковое и одинаково собранное. Одна и та же модель напрашивается и для бушменов, и для пигмеоидов, и для готтентотов. Тогда и производство будет массовым по грошовой цене, и у дикарей в разы возрастёт прицельная дальность их стрельбы, и боезапас смогут носить в колчане не пять своих кривых стрел, а десятка два, если не три. При этом наше превосходство над ними остаётся подавляющим, а они будут зависеть от наших поставок расходников.

— А вот честное буржуинское, я и сам не сформулировал бы лучше, — поддержал дальнего родственника и коллегу Максимов, — Жаль, что с Мадагаскара логистика ближе и ловчее, а то бы и Капщина поучаствовала с удовольствием.

— Мало тебе капских бушменов? — прикололся Ректугенов.

— Конечно, мало, Вириат. Чем больше объёмы производства, тем совершеннее и его оснастка, а от неё ниже себестоимость продукции. Сколько там тех капских бушменов на хорошие объёмы производства? И какой у них безвозвратный расход стрел, когда они и не воюют практически? Да и сам капский бушмен у нас не тот уже пошёл, — вся компания рассмеялась, прекрасно поняв намёк.

— Там хоть один чистопородный-то остался?

— Где-то в районе четверти ещё чистопородные, а три четверти — в той или иной степени... ну, назовём это ассимиляцией по-капски, — компания снова рассмеялась.

— Вдоль Лимпопо тоже процесс идёт полным ходом, а теперь уже и здесь начало положено, — добавило начальство.

Главная трудность с южноафриканскими бушменоидами в том, что эта раса уж очень обособлена генетически от остальных. И внешне не в европейском вкусе, и хреново совместимы, выдавая массу патологий в метисах, и в технике не сообразительны — явно не та порода, которую захочешь ассимилировать путём нормальных смешанных браков. Вот и пошли с ними несколько иным путём. Выпить практически все дикари горазды, точнее, недоперевыпить, то бишь выпить больше, чем мог, но меньше, чем хотел. Бабам остаётся немного, но им много и не надо. Тормоза-то отключены, а блестяшку диковинную хочется заполучить любой ценой. В кустики отойти и ноги раздвинуть? Да без проблем! Залетают, естественно, как без этого? Патологий врождённых у метисов первого поколения хватает, но жизнь у бушменов в южноафриканской саванне непроста и небезопасна, и отсеиваются патологии естественным отбором, а удачные экземпляры и внешне уже привлекательнее, и такая девка повышенным спросом пользуется у проезжих охотников, геологов и солдат.

За прошедшее столетие этот процесс зашёл уже достаточно далеко, и во многих капских бушменах испанских, берберских, да индийских генов побольше, чем титульных бушменоидных. А встречаются уже и такие, которых хоть сейчас в колонисты принимай, и некоторых принимают. Пока — мало, ну так и процесс ведь продолжается. Тут не нужно быстро, тут нужно качественно. Колонистов с каждым поколением всё больше, бушменов — столько, сколько может прокормить их охотничье-собирательское хозяйство, и порода их так или иначе меняется в нужную колонистам сторону. На прежней Капщине конечный результат уже не за горами, на осваиваемых землях в пределах Оранжевой и Лимпопо ещё работы выше крыши, но начало положено. А к северу от устья Лимпопо встретились уже и с лесными пигмеоидами. Их бабы, хоть и темнее бушменок, но привлекательнее внешне, а опыт ведь давно наработан на бушменах, и на этих он тоже вполне себя оправдывает. А времени — более, чем достаточно, потому как на вырост ведь территория занимается. Есть уже и обнадёживающие результаты.

А такими же пигмеоидами вся мозамбикская полоса лесов населена, и если уж на её южном краю дело идёт, то пойдёт и севернее. А значит, есть смысл вооружить и их для успешного отпора наступающим с севера банту. Родственны ли этим мозамбикским те, которые основной гвинейский массив населяют, хрен их знает, но расовый тип тот же самый, а в фактории устья Конго тоже получены такие же обнадёживающие результаты. И хотя испанцев там горстка, а значит, и масштабы воздействия далеко не те, перспектива намечается схожая. И значит, тоже есть смысл снабдить тамошние племена фабричными расходниками для отстрела лезущих на юг банту. Это уже капскому производству задача намечается с учётом логистики. Если удастся сдержать натиск банту вдоль русла Конго, то образуется сдерживающий их буфер через всю Африку. Колонистам испанским делать там нехрен из-за зловредного муха и подобных ему пакостей, но образовать из тамошних племён буферную варварскую периферию смысл определённо есть. А к нему и стимулы прилагаются в виде податливых местных красоток, которые с каждым поколением будут всё ближе и ближе к испанскому вкусу.

В ТОЙ истории прежнего мира отцов-основателей банту заселили практически всю Африку к югу от Сахары и продолжали размножаться, абсолютно не беспокоясь, куда расселятся дальше. Когда пригодной под поля и пастбища земли переставало хватать, они затевали войны с вырезанием целых племён. Начали ещё за многие века до колониального раздела Африки европейцами, при их власти временно притихли, благо и хозяйство более совершенное позволяло прокормить в разы больше народу, и работа в промышленности к сельскохозяйственной добавилась, и медицина европейская дошла и до африканских масс, а размножившись при проклятом колониализме до невиданной ранее численности, затем получили независимость и рьяно продолжили размножаться и делить последствия былого колониального гнёта в виде хозяйства и инфраструктуры между всё большим и большим количеством достойных. На всю прорву, естественно, хрен напасёшься, а способ дележа в таких условиях со времён славных предков известен — устранить от кормушки лишних, у которых права на неё птичьи, поскольку реальной силой не подкреплены. А землю делить таким манером или современную промышленность с доходами от неё — какая разница? А когда и этого хватать перестало, повадились ещё и требовать от заболевшего гуманизмом головного мозга Запада компенсаций за своё размножение при том колониальном гнёте.

Ну и спрашивается, нахрена нужна аналогичная перспектива в этом мире? Вот и не будет в нём никакого колониального угнетения тех несчастных размножающихся как кролики банту, а будет просто тупой отстрел всех, лезущих не туда. Ты сюда не ходи, ты обратно ходи, а то свинцовый пуля в башка попадёт, совсем мёртвый будешь. Там, в этих своих бантустанах, хоть на головах друг у друга стойте, да друг друга жрите, мы ни разу не против свободы негров в их части Африки, а дорогу на благополучный юг забудьте раз и навсегда. Нет её для вас и не будет. Ну, за тем редким исключением, которое уж точно не вам определять и решать. В факториях — есть кому. Примерно так планировалось ещё при отцах-основателях, и на самый худший случай рассматривался рубеж по Оранжевой и Лимпопо, поскольку не было у них достоверных сведений о сроках экспансии банту на юг от экваториальных лесов, и приходилось допускать, что передовые племена могли уже и успеть. С тех пор детальная разведка уточнила расклад, оказавшийся оптимистичнее того худшего — даже готтентоты ещё Замбези не пересекли, и тогда был спланирован вариант с экспансией до Замбези и рек к западу от неё и лимесом по ним и между ними. Брать — так уж брать, не мелочась. Опять же, оставляя банту на дальнюю перспективу всю Африку на север от этого оптимистичного рубежа. На это времени было полно, банту и в устье Конго ещё нет, так что особо никто и не торопился. Веком раньше, веком позже, какая разница?

Исходили из того, что раз самим земли севернее этого рубежа не подходят, то и плевать, кто их тогда заселит. Почему бы и не банту? Им ещё прорубаться и прорубаться до южной кромки лесов при их-то патологической лени, так что выйти на рубеж и лимес по нему оборудовать испанцы, не особо торопясь, успеют раза три. Но наметился успех в постепенном улучшении породы сперва капских бушменов, а затем и лесных пигмеоидов, на которых никто исходно не надеялся, и тогда возникла идея буферной полосы к югу от экватора через всю Африку, населённую в разы реже, чем населили бы банту, но лучшими лучниками, чем они, компенсирующими этим свою малочисленность. Работники из них не лучшие, чем из банту, ну так индийские переселенцы на что? Обнадёживают и метисы испанцев и индийцев с местными, а то, что мало их, так ведь и полезные ископаемые тоже не на каждом шагу. А природную ренту за их разработку в разы дешевле малочисленным местным отстёгивать, чем размножившимся банту. Готтентотов разве только тоже в этом буфере от них задействовать, дабы в конструктивных целях применяли свою возросшую от скотоводства численность. Например, для набегов на банту и их прореживания.

— Наши возвращаются, — прокомментировал Ректугенов гул моторов.

Звено из трёх тихоходных, немногим быстрее дирижабля, но вёртких, живучих и способных взлететь с кратчайшего разбега трипланов как раз заходило на посадку. Все разного цвета, по которому легко отличить конкретный аппарат с конкретным пилотом от других. Если вылет не всем звеном, а поодиночке, то издали и визуально определишь, кто возвращается. Зашли, приземлились, вырулили к ангарам, вокруг аппаратов засуетилась их техническая обслуга, а летуны, поразмяв ноги, промочив глотку разбавленным вином и перекурив, присоединились к наземным коллегам.

— Ну что там у вас, Варёный? — спросил префект Вессаванов старшего из звена летунов Авдаса Валодова, имевшего позывной Варёный Рак по цвету его машины.

— Обнаружили и шуганули дикарей на северном притоке, — ответил тот, — Они и стадо коров уже переправлять на его западный берег начали, сами вокруг них плавают на тростниковых лодчонках, да расшугивают палками крокодилов — млять, прямо как у себя дома! Ну, мы зашли и закрутили над западным берегом карусель, особо и не стреляли, а так, короткими очередями показали, что за нами и это не заржавеет. Скотина ихняя вся с перепугу обосралась, начала разбегаться, так мы отлетели на запад, развернулись, да на бреющем на них зашли. Короче, всех переправившихся коров обратно в реку загнали, и там такой бедлам вышел, что ну его на хрен. Сколько там утопло, а сколько передавило и перебодало друг дружку, нам некогда было глядеть. Над рекой мы ещё разок крутанули им карусель для пущего переполоху, а потом снова на бреющем над восточным берегом разогнали им на хрен по саванне всё остальное стадо. В общем, показали, куда не ходить.

— Всё-таки опять на запад хотят свернуть?

— Да нет, это так, небольшая часть была, как раз с западного края их основного потока, а основная масса движется параллельно притоку прямо к Замбези. Мы как раз над ними круг дали, когда набрали высоту. Млять, их там реально до хрена. Если и не весь их народ, то солидная его часть. Похоже, хотят всё-таки переправиться сюда.

— И речные мониторы запаздывают.

— Уже на подходе. Мы видели их сверху и связались с ними. Пока дикари уже на берегу не накопятся, даже готовиться к переправе не начнут, а за это время мониторы уже подоспеют. Вот интересно, поймут они намёк, или придётся разжёвывать подробнее и болезненнее? Если попрут всем скопом, обратно их тогда уже хрен завернёшь, и придётся расстреливать и топить на хрен в реке. Не хотелось бы, но здесь они на хрен не нужны.

— Да, слишком уж их до хрена, — посетовал Сергов.

Собственно, в этом-то и заключается главная проблема с готтентотами. Так-то их расовый тип — тот же, что и у бушменов, а значит, к ним в принципе вполне применим и механизм метисации для приведения их породы в приемлемый вид, отработанный уже на капских бушменах. Но в принципе — это в теории, а на практике собака порылась в их численности. Бушменов, живущих охотой и собирательством, с гулькин хрен, и нарастить свою численность им некуда — нет дополнительных угодий для дополнительных едоков. Группа редко когда превышает полсотни человек, а чаще в пределах двух десятков, бабы же у них не особо-то мужикам подчинены, так что устроить пьянку мужикам и развести на перепих приглянувшихся баб нетрудно. Последствий они абсолютно не боятся. У них и подростки-то неженатые этим делом втихаря развлекаются, так что невеста с уже готовым довеском — не такая уж и редкость. Не приветствуется это, конечно, и у них, но считается неизбежным злом, с которым приходится мириться. Поэтому и идёт процесс достаточно легко. В одном месте возле поселения колонистов поторговать остановились, да обмыли сделку, да бабы поразвлеклись — хоть одна, да залетит. В другом военный патруль вблизи от лагеря встретят, в третьем — геологическую экспедицию. Глядишь, и половина детворы после этого нетипично для бушменов выглядит.

А у готтентотов и группы многочисленнее, и нравы в них строже. Скот и для хищника желанная добыча, и для вора, и для недружественных соседей. Бушмены, опять же, по простоте душевной могут и охоту на него устроить. Скот надо пасти, охранять и защищать, а в африканской саванне это задача уж всяко не для малой группы. И людей нужно больше, и организованность нужна. А ещё скот — это собственность, которую не всё равно, кому в наследство оставить. Своё кровное потомство — оно ведь всегда ближе и роднее. Поэтому и бабам воли не дают, да и сами они неприятностей не ищут. Крааль же с несколькими сотнями народу напоить — и пойла не напасёшься, и мужики настороже, и бабы далеко не так сговорчивы. Теоретически такие же бушменоиды, но практически тот бушменский механизм с этими не сработает. А дай им дополнительные пастбища южнее Замбези, так они и скота на них больше разведут, и сами с удовольствием размножатся. Ну и нахрена испанским колонистам такие многочисленные и неправильные бушмены, когда малочисленных правильных далеко не всех ещё обыспанили и ассимилировали?

— "Гриф" на связи, почтенный! — доложил радист.

— Префект Вессаванов слушает! Приём!

— Мониторы заняли позицию и встали на якорь. Разведчики дикарей вышли к реке, увидели мониторы и вернулись к своим вождям. Передовые отряды готтентотов, не доходя до берега, остановились и разбивают лагерь. Следующие присоединяются к ним. К берегу гонят стадо скота, но пастухов мало. Вряд ли для переправы, скорее — на водопой. Один из вождей, судя по небольшой, но разодетой свите, тоже направился к берегу. Судя по всему, немедленной попытки переправы не будет, но на всякий случай будь наготове. Мониторам приказано дать один предупредительный залп, на него внимания не обращай, жди приказа. Предупреди летунов, что возможен приказ их звену о новом вылете, уже не предупредительном, а боевом. Как понял? Приём!

— Понял! Слыхал, Варёный? Может поступить команда на ваш боевой вылет. Не напрягайтесь, но будьте наготове. Да, ты прав, очень не хотелось бы, но это уже зависит не от нас. Теперь — для всех. Наши мореманы дадут один артиллерийский залп, этот один — не в счёт, он предупредительный, а мы с вами пока бойцов не напрягаем, но вероятность получения приказа учитываем. Все всё поняли? "Гриф", обстановка понята и доведена до сведения командного состава. Есть какие-то изменения? Приём!

— Ага, вот и залп, — прокомментировал Тордул донёсшиеся раскаты орудийных выстрелов, — Один? Ну и хвала богам, а то и в натуре не хотелось бы.

— Да уж, приятного мало, — поддержал Валодов, — Тут, если начнётся, то бойня выйдет пограндиознее, чем была та прошлогодняя.

— Вессаванов, залп слыхал? — донеслось из динамика рации, — Всё нормально. С нашей высоты не видно, обосрались ли вождь со свитой на берегу, но их стадо на водопое всполошилось. Готтентоты выстраивают свой обычный крааль, настоящий, а не бивак на короткий привал. Добротные шалаши по кругу, кроют шкурами, явно не один день стоять собираются. Приказ легата — удвоить караулы на лимесе и запретить все отлучки солдат из расположения, но тревоги не поднимать. Всё, конец связи!

— Все всё слыхали, господа центурионы? Выделить наряд для удвоения караула на лимесе. Все отлучки из расположения — запретить. В остальном — по распорядку. Хоть сейчас и не половодье, ширина реки всё равно больше шести километров. Плавсредства у них для форсирования отсутствуют, а вплавь шесть километров в компании с местными крокодилами — такие дураки у них вряд ли найдутся, — центурионы рассмеялись, — Все всё поняли? Выполнять!

Придя в расположение своей центурии, построив её и объявив солдатам приказ префекта, Тордул назначил наряд усиления и караул на следующие сутки, после чего, как и было заведено, распустил строй и на вопросы бойцов отвечал уже в вольной обстановке. Участников прошлогоднего столкновения с готтентотами в нынешнем составе центурии было десятка полтора, да и что это было за столкновение? Так, сунулись хулиганы просто прощупать ситуёвину малыми силами и не особо упрямились, когда огребли звиздюлей за нахальство. Остальные же и вовсе о готтентотах были только наслышаны от участников, да от местных бушменов, но обстановка явно была серьёзнее. В прошлом году приходили разведчики, теперь же к Замбези вышло всё их племя, если не вообще весь народ. Это уже не охотники и собиратели, это уже кочевники-скотоводы, которые и в соответствующем количестве, и организованы не так стихийно, как бушмены. И конечно, все слыхали о том, что не с бухты-барахты готтентотов на юг понесло — было от чего встревожиться.

О банту наслышаны от тех же бушменов, передававших слухи от конголезских пигмеоидов, а теперь и от тех же готтентотов, и понятно, что многое преувеличено. Если кочевники-готтентоты кажутся бушменам многочисленными, как антилопы гну в саванне, то с кем сравнивать численность оседлых земледельцев банту лесным пигмеоидам? Ага, с муравьями или термитами, не иначе. Более адекватно о банту можно судить по таким же черномазым южнее и восточнее Керны, которые хоть и не банту, но не так сильно от них отличаются и оставили по себе недобрую память у потомков старожилов ещё той прежней Керны, условно финикийской. Часть вернулась туда с турдетанами, часть осталась жить на Горгадах, но в семейных преданиях у всех их не жалеют чёрных красок при описании и без того чёрных негров. И ведь во многом обоснованно. Вот такими примерно и банту эти представляются, под натиском которых готтентоты к югу отходят, где и им никто не рад. Но ведь очистили же предки от черномазых Керну, хоть и пришлось им тогда повозиться? Хватит патронов и на тех банту, которых хоть и до хрена, но уж точно не столько, сколько муравьёв. Но лучше будет, если на них хватит стрел пигмеоидам вдоль Конго и вот этим готтентотам в саванне к северу от Замбези. И поэтому нельзя дать им переправиться на её южный берег, но нежелательно и чересчур прореживать их без крайней нужды. К стрелам ведь и лучники нужны, которые будут выпускать их в нужном направлении.

Так Тордул и объяснял текущий расклад своим солдатам. Судя по поведению готтентотских вождей, они хорошо усвоили прошлогодний урок и теперь наверняка хотят договориться по-хорошему. А по-хорошему — это разворот их племён обратно на север. А уж за стрелами для столь похвального дела у капской промышленности не заржавеет. Что же он, отцовских мануфактур и их возможностей не знает? Честное буржуинское! А уж яд для тех стрел готтентоты и сами заготовят — по этой части они от бушменов практически ничем не отличаются. Только стрелять фабричными стрелами будут дальше и точнее, чем стреляют своими самодельными.

Потом его вызвали на радиотелефонную станцию — звонила супружница. Гаста Крокодилья в устье Лимпопо обозвана таким манером не просто так, а по поводу. Столько крокодилов даже в Замбези не наблюдается. Старожилы рассказывали, что первое время без крупнокалиберного слонобоя вообще шагу нельзя было ступить, потому как не были ещё повыбиты матёрые крокодилы, способные утащить и буйвола, которым обычная пуля винтовочного калибра — что слону дробина. Теперь, конечно, чтобы такого увидеть, надо уже довольно далеко от колонии вверх по реке отплыть, но мелких всё ещё полно. Уже не крокодилы главная проблема, а разоряющие поля и плантации павианы. Хрен их удержит какой угодно забор, даже с битым стеклом по верху, научились уже преодолевать, а поля с их здоровенным периметром и не огородишь надёжно, и патрулировать их тоже не так-то легко. Особенно от набегов павианов страдают плантации цитрусовых, вынуждая время от времени к мобилизации ополчения для облавы и отстрела четвероруких вредителей. Но на сей раз из-за выдвижения войск к Замбези ополчение в большей степени в гарнизонной службе вместо кадровых вояк задействовано, и оставшихся для полномасштабной облавы не хватало катастрофически. Но решение проблемы нашлось.

Социум ведь — милитаристский, народ-войско. Весь инженерный состав — тоже господа центурионы, бывшие юнкера. А в школе детвору кто учит? Центурионские жёны, опционши, тоже бывшие юнкерши. А у школоты в старших классах и начальная военная подготовка в учебную программу входит. Пусть не с завязанными глазами и не на время, но уже в шестом классе любая девка и разберёт винчестер, и соберёт, пацанва — тем более, а стрельбы — не реже раза в месяц. А как можно иначе, когда вокруг колонии африканская саванна? Объявили военное положение, мобилизовали старшие классы и баб, умеющих с оружием обращаться, выдали с мобсклада винчестеры и пистоли тем, у кого дома своих не было, кто-то отца или старшего брата на городской службе сменил, высвобождая его для участия в облаве, кто-то и сам поучаствовал. Есть кому прочёсывать и стрелять, есть кому организовывать операцию и есть кому командовать каждой конкретной группой на конкретном участке. Позарившиеся на урожай мандаринов павианы крепко просчитались.

Как раз в эти дни операция и проводилась. Не так чётко и масштабно, как было бы с участием выдвинутых к Замбези кадровых вояк, но выкрутились. Позавчера в одном секторе против одного павианьего стада, вчера уже в другом против другого, а сегодня в третьем против третьего. Супружница командовала одним из школьных классов и пятью взрослыми бабами, умевшими стрелять, но не имевшими образования Корпуса. Конечно, это не солдаты и не ополченцы-мужики, ну так им и задача ставилась соответствующая — двигаться густой цепью, не допуская разрывов с соседями, да стрелять во всё, что похоже на павиана и не убегает с достаточной скоростью. Загонщики, короче, у которых основная работа — гнать в нужном направлении. На выдвинутых вперёд крыльях полумесяца уже не школота и не бабы, а ополченцы-мужики. Их цепь реже, но это компенсируется навыком, двое из каждых трёх уже участвовали хотя бы в одной такой облаве, а некоторые — и не в одной. Для того и цепь растянута, чтобы самые отчаянные павианы пытались прорваться через неё и ловили свою пулю. Кто-то, возможно, и прорвётся подранком, но долго ли он проживёт один и раненый в африканской саванне?

А дальше с боков и впереди — конные. Павианы неглупы, очень неглупы, но им ли тягаться в коварстве с цивилизованным хомо сапиенсом? Ну, проехала группа конных далеко справа, проехала такая же далеко слева от стада, так ведь не свернули же к стаду, а проехали мимо по каким-то своим делам. Жаль, что мало, потому как давно замечено, что чем больше двуногих удаляется куда-то, тем меньше их остаётся для охраны плантаций и полей с обильной, сытной и вкусной едой, какой не найдёшь в саванне. А то, что дальше они сблизились, да другую живность своими страшными громовыми блестящими палками разогнали ещё дальше в стороны, так мало ли, зачем им это понадобилось? К их-то стаду это каким боком относится? Вот отъедут эти дурни ещё подальше, и самое время будет в сторону их полей и плантаций направиться.

А задача конных — не только разогнать всю остальную живность с пути пеших загонщиков, дабы сюрпризов им никаких в ходе облавы не преподнесла. Они же и крылья её образуют впереди пеших ополченцев. Зебры не так быстроноги, как настоящие лошади, и быстрее сорока километров в час всаднику на кваггоиде не разогнаться, да и выдержит кваггоид такой темп не более километра. Павиан с такой же примерно скоростью убегать будет, когда дойдёт до его обезьяньих мозгов вся серьёзность момента, и ему-то не беречь скакуна, ему сей секунд спастись от пули любой ценой, а надорвётся при этом или нет — это уж как повезёт, и до этого дожить ещё надо. Потому-то и должны конные выдвинуться вперёд заранее, что потом догнать улепётывающих павианов, не рискуя при этом загнать своих кваггоидов — задача малореальная. А вот параллельно бегущим двигаться, не давая свернуть в сторону и отстреливая по пути, чтобы даже идеи такой в обезьяньих мозгах не возникало — это совсем другое дело. Уходят-то они от пеших, идущих шагом, сами тоже силы берегут, не особо спеша, и попасть в них легче. Вот если ускорятся, тогда такой же темп разовьют и конные, продолжая выполнять свою задачу. Куда вас гонят, четверорукие уроды, туда и чешите, а шаг влево, шаг вправо — ага, считается попыткой побега. Есть же ещё куда чесать? Вот туда и чешите, пока целы.

А заворачивает маршрут постепенно к реке и не абы куда, а к открытому пляжу на излучине реки, и река эта — Лимпопо, и Гасту здешнюю у её устья колонисты не просто так Крокодильей обозвали. Матёрых выбили, но на павиана матёрый крокодил не нужен. С двух сторон треугольника река, и без того для не любящих воду обезьян непроходимая, да ещё и с крокодилами, а с третьей — конные и пешие двуногие со страшными громовыми палками, из которых хорошо простреливается и весь треугольник. Абсолютно свободный выбор между пулей и крокодильими зубами. У этих-то добежавших до излучины, правда, башку уже не отрубишь, дабы бросить её в муравейник, а потом забрать уже очищенный муравьями череп, но для этого и по дороге пристрелено достаточно. Ещё полтора или два десятка черепов появляются на кольях, обозначающих границу, которую живым павианам пересекать не рекомендуется. Ты сюда не ходи, ты туда ходи, а то пуля в башка попадёт, совсем мёртвый будешь. На место этих стад потом придут, конечно, другие, но намёк им даётся наглядный. Естественный отбор способен творить чудеса, а павианы же неглупы и от природы. Если выживать и оставлять после себя потомство будут те из них, кто понял намёк правильно и сделал из него правильные выводы, павианья проблема будет решена.

Кадровые драгуны, конечно, сделали бы всё это быстрее и ловчее, но они здесь, у Замбези, а у ополченческой конницы и выучка не та, и самой её маловато. Проще всё это в Онобе Капской, где и настоящих лошадей уже разведено достаточно, и сколько конных нужно от ополчения в помощь регулярам, столько и будет. Но это там, вдали от регионов, где уже есть риск нарваться на зловредного муха, а здесь — только зебры, которых годных к использованию под седло и в упряжи ещё мало. Хвала богам, очень вовремя предки на предмет одомашнивания крупной североафриканской зебры Греви озаботились, отобрав смирных и уживчивых, потому как теперь там, где их отбирали, никаких уже не осталось. И мавры с нумидийцами и гарамантами их истребляют, и черномазые, и римляне для Игр своих ловить и заказывать отлов повадились. А капская квагга ни размерами, ни силой от мелкой южной Бурчелловой зебры не отличается. Отобрать-то смирных давно отобрали, а толку от них? Ишака разве что способна заменить чистопородная квагга, но ишак в замене не нуждается, поскольку тоже зловредного муха не боится. Только жеребцы зебры Греви и выручили, послужив производителями для более крупной породы кваггоидов, которых уже можно как ездовую и тягловую силу использовать. Но маловато их пока.

В основном-то ведь размер у них бывает промежуточный между зеброй Греви и кваггой, а нужен не мельче зебры Греви, а желательно и покрупнее. Аналог арденнского тяжеловоза на зебровой основе долго ещё будет несбыточным пределом мечтаний, тут до размеров помеси тарпана с нисейцем даже чистопородную зебру Греви дотянуть пока не удаётся, что уж тут о кваггоиде говорить? Мелких кваггоидных кобыл снова с жеребцами зебры Греви скрещивают, добиваясь от потомства хотя бы их размеров для начала. Самих зебр Греви тоже всё ещё завозят, когда в Керне появляются лишние, но много ли их таких оттуда привезёшь? Поэтому крупных кваггоидов пока достаточно только для регулярных драгунских подразделений северного рубежа, а конное ополчение довольствуется более мелкими, всеми правдами и неправдами норовя свести своих кобыл с крупным жеребцом регуляров. Оно-то конечно, спасибо Онобе Капской и за это, но нужно — гораздо больше.

Супружница, кстати, сходу сообразила, насколько больше нужно теперь. Он как раз объяснял ей, почему ситуёвина на Замбези не опасна, дабы не беспокоилась почём зря. Переправа в компании с крокодилами, да под плотным орудийно-пулемётным обстрелом с мониторов обречена на неудачу, даже если готтентоты её и начнут, но для этого нужно, чтобы авиация их ещё на том берегу не рассеяла. Это же два чуда подряд им требуется. Но допустим, побаловала их судьба, и они переправились. Третье чудо нужно, чтобы не все они полегли под орудийно-миномётным и пулемётно-ружейным огнём с лимеса. А чтобы ещё и преодолеть его, вырвавшись на оперативный простор, уже четвёртое чудо вынь для них и положь. Например, если защитники вала все разом умрут от смеха над их потугами. Вот, собственно, и всё, что грозит ему с наибольшей вероятностью. Но если случатся эти четыре чуда, далеко ли они продвинутся на юг от Замбези? Основная масса пешком идёт, мало кто верхом на быках или коровах, но если даже и сотни таких наберутся, то что это за скакуны? Какие у них шансы против вооружённых винтовками драгун на кваггоидах? У них же нет ни лошадей, ни даже ишаков — ага, кочевники называются. Если их вожди ещё не свихнулись с ума, даже пытаться не будут пробиться силой, а начнут переговоры. А раз к югу от реки они абсолютно турдетанам не нужны, то разговор с их вождями может быть только один — какая помощь им нужна для эффективного отпора черномазым и обратного наступления на север? Стрелы хорошие в товарных количествах, да оружие стальное типа античного, похуже испанского, но уж всяко лучше, чем у банту? Не сей секунд, но вполне обсуждаемо на будущее. Допустим, через год. С воздуха крупные скопления вояк банту и их селения побомбить? Тоже решаемо, когда они сами своё наступление начнут. Но чтобы как следует черномазых затерроризировать, мобильность нужна как у тех нумидийцев или гарамантов, под натиском которых те и двинулись на юг.

Вот тут-то Тордул и собирался озвучить идею обучения готтентотских бойцов езде на кваггоидах и выделения им нескольких табунов для создания высокомобильной на открытой равнине конницы, но супружница сходу сообразила и сама. Изема Верминова в Корпусе ещё сообразительностью выделялась даже на фоне весьма неглупых сокурсниц, и поскольку худшей среди них не была ни в чём, его выбор именно её никого не удивил. Не удивляются теперь и школьные учителя способностям их с ней детей — яблоко от яблони далеко не падает. Сразу и насчёт кваггоидов для готтентотов Изема сообразила, и насчёт того, что бушменоиды потщедушнее испанцев, да и кольчуг не имеют, так что им вполне подойдут и те мелкие, которые слабоваты для конницы колонистов. Лошади нумидийцев и мавров тоже некрупны, но разве помешало это её предкам прогнать черномазых с юга Мавритании в окрестности в то время ещё финикийской Керны?

А уж пастбищ для разведения этих небольших, но уже пригодных для объездки готтентотами кваггоидов — более, чем достаточно. Саванны хоть к югу от Лимпопо, хоть к северу, так и кишат дикой живностью, и не особо она пострадает, если часть площадей в стороне от их основного маршрута миграций отжать под выпас домашних зебр, антилоп и буйволов. И для тех кваггоидов, которые для готтентотов будут предназначены, логичнее пастбища к северу, дабы потом через кишащую крокодилами Лимпопо их табуны на север не перегонять. Это буйволу опасен только матёрый крокодил, а зебру, как и антилопу гну, сцапает и средний. Табуны кваггоидов, хвала богам, не так велики, чтобы не организовать для них достаточную охрану, один хрен нужную и от львов, буйволы же особой охраны не требуют, ковбоев достаточно, поскольку в основном они сами за себя постоять способны. Капский буйвол — крупнейший из всех подвидов. Вот с кем проблема, так это с гну, и не знаешь даже, радоваться или горевать, что их не придётся гнать через Лимпопо.

Дело в том, что к северу от Лимпопо обитает не привычный капский гну, а уже другой, буйволовый. Рога у него буйволовой формы, за которые его и обозвали испанские колонисты буйволовым. Так-то он не крупнее и не массивнее капского, эдакая пародия на буйвола Но вид другой. С капским гну в верховьях Лимпопо и Оранжевой скрещивается свободно, и гибриды тоже плодовиты, но патологий врождённых у них до хрена, особенно в башке из-за разной формы рогов и черепа. По этой причине незачем их скрещивание, а на вольном выпасе его разве избежишь? Ну, теперь-то уже между верховьями Оранжевой и Лимпопо полноценный лимес, который для дикой живности непреодолим, но это там, а здесь, если домашних капских разводить, ещё от скрещивания с дикими буйволовыми их страховать придётся. Мало ковбоям забот с хищниками и дикой мегафауной, что ли? Есть местный буйволовый гну, полно его, и проще уж его к северу от Лимпопо одомашнить.

Конечно, с ним с нуля придётся начинать, отлавливая диких и отбирая смирных и уживчивых с человеком, но опыт, хвала богам, на одомашнивании капского накоплен, и не просматривается причин, по которым он не подошёл бы и для буйволового. Опять же, зловредный мух, которого чем севернее, тем больше. Нет уверенности, что капский к нему устойчивым окажется, а вот местный буйволовый — наверняка. В Керне, где никакого гну не водится, в основном по тем же соображениям не мавританского бубала одомашнивают, а сенегальского, с мухом знакомого. И тоже опыт капских спецов по капскому гну вполне подходит. Впрочем, туда и капского гну завезти смысл есть. Римляне подсели на травлю экзотическими хищниками экзотических травоядных в Цирке, но к бубалу они рано или поздно привыкнут, и понадобится что-то поэкзотичнее. Цезарь Тот Самый уже прививает им вкус. Сейчас он в Косматой Галлии, вернулся из второго британского похода и ещё не подозревает, что вся страна скоро снова полыхнёт восстанием.

Его в Риме засудить грозят за нарушения при избрании на первое консульство и за не санкционированную римским сенатом агрессивную войну в Косматой Галлии, у него пятилетний срок проконсульства на исходе с империумом и неподсудностью, и теперь его ближайшие планы — добиться права заочно баллотироваться на второе консульство, а это тоже противозаконно — не менее десяти лет с прежнего консульства пройти должно, а для баллотирования личная явка требуется, но ведь это же в Рим ему надо прибыть и пересечь городскую черту, что автоматически лишает его империума и неподсудности. Замкнутый круг, который ему надо разорвать, добившись для себя исключения. А это не только сенат надо настроить, это же и народное собрание должно утвердить, и его надо задобрить для этого хлебными раздачами и роскошными Играми. Благо, драгметаллов он награбил и за галльских рабов выручил столько, что сундуки трещат. Теперь вот римский плебс балует зрелищами, а гегемонам ведь чем дальше, тем необычнее зрелища подавай. Экзотическая живность, какой раньше не видели — именно то, что нужно. Лет через тридцать, когда не удивить будет римскую чернь североафриканской фауной, успеет размножиться в Керне и завезённая южноафриканская. Суданского буйвола разве сравнишь с капским? А бубала с капским гну — тем более. Домашний-то он чисто условно, потому как на выпасе в саванне не очень-то расслабишься даже под охраной ковбоев.

Но это дело ещё нескорое, а сейсекундные проблемы Цезаря с римским сенатом и галлами — они ихние, Цезаря, сената и галлов. То ли ещё будет, если не случится ничего непредвиденного по сравнению с ТОЙ историей! Но и это будут тоже ихние проблемы, от их турдетанской метрополии отгороженные Пиренеями и двумя испанскими провинциями под номинальным управлением Помпея, от турдетанских Канар и Керны куском Лужи, а за проливом и куском Атлантики, а уж от турдетанской Южной Африки — всей остальной Африкой. Сюда и черномазые-то ещё не дотопали, которым путь минимум вдвое ближе, а готтентоты — не так страшен готтентот, как его бушмены местные с пигмеоидами малюют. Турдетаны колониальные — страшнее, если кто рассердит. Готтентоты в принципе имеют уже кое-какое представление, хоть и не самой дорогой ценой его выработали. Молодцы, не дураки, хоть и дикари. Вряд ли им и самим удовольствие доставляет отступать перед банту, да только куда денешься, когда тех минимум в разы больше, от стрел они щитами укрываются, а летит лёгкая и кривая стрела готтентота прицельно лишь немногим дальше дротика банту? Чем компенсировать их преимущество в численности?

А в рукопашке — вообще жопа. Банту и сами физически покрепче готтентотов, и вооружены уж всяко лучше. Хоть и говённое у них железо, всё-таки это железо, а не кость и не камень с твёрдым деревом. Железный век против каменного, есть желающие сделать ставку на каменный? Правильно, дураков нет. Поэтому подровняем им возможности, дав готтентотам стальное оружие. Наконечники для копий, ножи, топоры, мачете — им всё это против банту вполне за оружие сойдёт. Лучшего качества, чем у тех, что компенсирует их разницу в физических кондициях, а хорошие фабричные стрелы — опять же, со стальными наконечниками — компенсируют и численное неравенство. Из классических негров только суданские кушиты хорошие лучники, от бушменоидных предков навыки унаследовавшие, а банту — лучники скверные, бушменоидам не чета. Если и подберут какую-то часть стрел готтентотов, взад их эффективно не вернут. Так это даже при пешем противостоянии, что для остановки банту уже достаточно, а если ещё и на кваггоидов готтентотов посадить, то вот он, южный бушменоидный аналог нумидийцев с гарамантами, от которых черномазые и спасаются на бушменоидный юг. Набегами — затерроризируют их до поросячьего визга.

А пигмеоидов лесных так же вооружив, получаем буфер против банту и в лесах. На копейщиков против лучников с отравленными стрелами, летящими и метко, и дальше в разы, чем то копьё, есть желающие поставить? Правильно, дураков нет. И тогда, покуда они там все друг дружкой будут заняты, можно будет спокойно юг Африки осваивать. До Оранжевой и Лимпопо это уже делается, хотя и эти земли ещё осваивать и осваивать, по Замбези и вдоль других рек на запад застолбили на дальний вырост, до которого едва ли и правнуки доживут, а севернее, по Конго, озеру Виктория и на восток прямо к Индийскому океану — пигмеоидно-готтентотский буфер, сдерживающий банту. Чтобы отвыкали лезть, куда их никто не приглашал. Обходились ведь там как-то до сих пор и без них? Обойдутся как-нибудь и впредь. Как говаривал предок, меньше народу — больше кислороду.

Севернее того буфера — хрен с ними, Египет их к себе не пустит, нумидийцы с гарамантами тем более. Наоборот, с удовольствием потеснят ещё, примерно до зоны того зловредного муха. В ней — пущай себе живут, как сумеют. Естественно, выпиливая друг друга всякий раз, когда чересчур размножатся. Как в ТОЙ истории научились, так и в этой научатся, только на меньших площадях и испохабив меньшую часть Африки. От Керны их ещё оттеснить подальше желательно, но об этом и там есть кому позаботиться. Мавры на западе Африки тоже вплоть до зоны зловредного муха с удовольствием расселятся, а берберские народы с испанскими иберами в отдаленном родстве состоят, особенно мавры. Легче всего турдетанскую культуру им прививать, а значит, и самый желательный для тех мест контингент. Не все, конечно, а подходящие и согласные на ассимиляцию. Но это-то и так общее требование для всех желающих приобщиться к турдетанской цивилизации, и за столетие к нему все соседние народы уже привыкли. Ну вот такой у этих турдетан обычай заведён, и ничего с этим не поделать. Подошёл им — радуйся, не подошёл — на себя пеняй.

А после обеда Тордул получил приказ отобрать из своей центурии два десятка хороших драгун и привести их конными и в полном вооружении к префекту. Он едва не рухнул со своего скакуна, когда идею снабдить готтентотов мелкими кваггоидами — не сей секунд, конечно, а со временем — озвучило и начальство. Идеи витают в воздухе, млять! А его бойцы понадобились для демонстрации возможностей конницы вождю готтентотов и его свите, только что прибывшими на тростниковой лодке с переводчиком-бушменом.

Как и ожидалось, готтентоты просили позволить им переправиться и выделить им часть саванны к югу от Замбези. Не отказав им сразу, но сославшись на недостаточные полномочия, префект Вессаванов решил пока как раз продемонстрировать парламентёрам, на что способны на открытой местности турдетанские драгуны. Готтентоты и так успели выпасть в осадок от стрельб вспомогательного отряда бушменских лучников из стальных луков фабричными стрелами, а тут ещё и конница с винчестерами. Расстреляли из них в пух и прах пару десятков горьких диких арбузов с доброй сотни метров, порубили мечами столько же, позвенели кольчугами, тоже намекающими на бесполезность готтентотских стрел против такого войска, а уж мобильность всадников и вовсе вогнала готтентотов в ступор. Назавтра легат ожидается, уполномоченный переговоры вести, а пока — думайте и проникайтесь пониманием того, что как он скажет вам завтра, так и будет.

47 год до нашей эры, февраль, Египет, Александрия.

— Мне не особенно жаль этого македонского, греческого и еврейского города, в котором только каждый десятый его житель — коренной египтянин, — заметил Яхмос, один из высокопоставленных египетских жрецов, работавших в знаменитой на весь греческий мир александрийской библиотеке при Мусейоне, — Александрия — это болезненная язва на теле моей страны, через которую из неё высасываются все её жизненные соки. Нам никто не позволит избавиться от неё, но чем меньшей она будет, тем здоровее и благополучнее будет истинный Египет. Хоть и жаль множества книг, погибших при пожаре хранилища возле гавани Кивот, но это были недавние поступления, которые не так трудно и заказать заново, и это приемлемая цена за сокращение числа иноземных нахлебников. Их стало бы ещё меньше, если бы римляне жёстче обошлись с кварталом Ракотис и если бы Цезарь не перетянул на сторону нашей царицы евреев из квартала Дельта., из-за чего они почти не пострадали, и сколько их было в городе, столько и осталось. За что Цезарь так благоволит этому склочному и лезущему во все щели племени?

— Это связано с его детством, благочестивейший. Оно у него прошло в римской Субуре, районе для простонародья. В инсуле его матери и по соседству с ней жило немало иноземцев, в том числе и евреев, мальчишке было интересно общаться с ними, а они ведь всячески угождали домовладелице и её сыну. По знакомым детства он хорошо знает этот народ, и ему нетрудно находить с ним общий язык, — пояснил ему Артар, сын Тиния, — Ему как раз тыл нужно было прикрыть со стороны квартала Дельта, а там же в основном евреи. Их же соплеменники проживают и возле Пелусия, которого не могло миновать сирийское войско Клеопатры. Естественно, Цезарь не упустил случая заручиться их поддержкой, а те — случая выслужиться перед вашей царицей и потеснить македонян с греками. И потеснят теперь, можешь не сомневаться. Первой опорой Клеопатры в Александрии будет римское войско, которое Цезарь оставит ей для поддержания её власти, но второй — вот эти евреи.

— Откровенно говоря, я предпочёл бы им греков, на которых нам гораздо легче повлиять, но — да, ты прав, никак иначе в этих обстоятельствах сложиться и не могло. Но хуже всего то, что при росте еврейского засилья в Александрии не слишком уменьшилось и греческое. После казни Потина, его клики и прочих зачинщиков мятежа, Цезарь и наша царица простили всех остальных македонян и греков, кто не был убит при его подавлении. Теперь за казённый счёт восстанавливают их разрушенные дома и кормят их самих. И это ведь теперь навсегда? Правда ли, что Цезарь советует царице кормить бесплатным хлебом всю городскую бедноту?

— Цезарь не докладывает простым контуберналам, благочестивейший, о чём он говорит с вашей царицей, но слухи об этом меня не удивляют. В Риме уже почти сто лет назад ввели продажу хлеба неимущим горожанам по твёрдой дешёвой цене из расчёта по пять модиев в месяц на каждого главу семьи. Это немного меньше греческого медимна. А не так давно эти пять ежемесячных модиев сделали вообще бесплатными для граждан, и голодные бунты в Риме прекратились. Наверняка он советует то же самое сделать и ей.

— В Александрии три миллиона жителей. Вывоз хлеба в Грецию обременителен для Египта, а если к этому добавить ещё и бесплатный хлеб для столичных бездельников, что останется тогда для коренных египтян? В последние полвека стали часты засушливые годы, когда разливы Нила слишком малы и не дают достаточно воды для орошения полей. Хлеба в такие годы едва хватает на то, чтобы наш народ мог прокормиться сам, но и этого ему не оставляют поборы ради прокорма столицы и вывоза в Грецию. Если столица станет ещё прожорливее — боюсь, моему народу будет грозить голод в неурожайные годы.

— Мне понятно твоё беспокойство, благочестивейший. Да, тяжёлое время. Вы от засухи страдаете, страны к северу от Внутреннего моря — от похолодания климата, отчего и там урожаи тоже оставляют желать лучшего. Хорошие урожаи сейчас только в римской Африке, да Нумидии с Мавританией, но разве хватит их на всё Внутреннее море? Африка с Нумидией кормят себя и помогают Сицилии кормить Рим, в Мавритании недостающий хлеб закупаем мы, а Греция, конечно, объедает Азию и вас, поскольку и на Боспоре тоже урожаи упали из-за холодных зим. Высшей силе, создавшей наш мир, было угодно, чтобы когда холодает климат на севере, мало дождей проливалось в тех эфиопских горах на юге, откуда берётся вода для разливов Нила. И наоборот, когда теплеет на севере, возрастают и нильские разливы, и тогда хорошо и грекам, и нам, и вам. Но последняя сотня лет, а в ней особенно последние три десятка, редко балуют нас с вами хорошими урожайными годами. Наши жрецы умоляют богов, чтобы поскорее вернулось тепло, как было полтора столетия назад Но атланты считают, что придётся потерпеть ещё лет десять или двадцать.

— А почему они так считают?

— Они связывают это с расположением планет относительно Солнца и Земли. Не любых, а самых больших. Тех, которые греки называют звездой Зевса и звездой Кроноса, а римляне — звездой Юпитера и звездой Сатурна. Если я правильно понял учение атлантов и ничего в нём не перепутал, то большие планеты вызывают возмущения на Солнце, и оно выбрасывает больше тепла в их сторону. Когда с той же стороны находится и Земля, часть этого лишнего тепла достаётся и ей. Особенно, когда сразу обе больших планеты с той же стороны от Солнца, что и Земля. И наоборот, когда обе планеты по ту сторону Солнца от Земли, наш мир получает меньше всего солнечного тепла, и климат северных стран самый холодный, а в Египте мелеет Нил, и его разливы слишком малы, чтобы оросить поля.

— Себа Реси Эн Пет и Себа Иабти Джа Пет, — назвал Яхмос обе планеты-гиганта на египетский лад, — В наших храмах издавна наблюдают за всеми звёздами, в том числе и за этими двумя. И некоторые из наших мудрецов тоже считали, что полноводность Нила и высота его разливов как-то связана с ними, но когда все записи положений этих двух звёзд по годам сравнили с записями разливов Нила, совпадение оказалось слишком неполным и не убедило сообщество моих коллег. Атланты как-то объясняют несовпадения?

— Звездочёты атлантов наблюдают звёзды и планеты через большие зрительные трубы на жёсткой опоре. В них можно увидеть то, чего не увидишь ни на глаз, ни в малую ручную трубу. Атланты считают, что за звездой Кроноса или Сатурна есть ещё невидимые простым глазом массивные планеты, тоже влияющие на Солнце. Две или три, я не помню точно. Их влияние не так велико, как этих двух, известных и вам, но тоже сказывается на том солнечном тепле, которое получает Земля. Скорее всего, несовпадения обусловлены вот этими невидимыми простым глазом планетами.

— И у атлантов уже есть система с полным совпадением расположения всех этих планет и климата?

— К сожалению, пока ещё нет, благочестивейший. Мы и сами заполучили бы её с большим удовольствием, но беда в том, что большая труба у самих атлантов появилась не так давно, и их звездочёты недостаточно долго наблюдают все эти невидимые планеты. Пока — меньше их полного оборота вокруг Солнца, из-за чего не могут ещё определить его длительность в нормальных земных годах. Даже видимые планеты связали с изменениями климата не настолько давно, чтобы иметь достаточную статистику. В этом они отстают от ваших звездочётов. Уже возникла идея создать механизм, имитирующий одновременное вращение всех значимых для климата планет вокруг Солнца, но пока ещё не набрана вся нужная для этого статистика. Если у вас есть данные о движении двух больших планет и разливах Нила за многие столетия, это могло бы помочь атлантам ускорить их работу над таким механизмом, а главное — его правильную разметку для безошибочного определения, хорошим или плохим выдастся тот или иной год в будущем.

— Хорошим для кого? Самый тёплый год у вас для нас обернётся, если я понял тебя правильно, катастрофическим разливом Нила, когда вода затопит деревни, не уйдёт с полей вовремя, и их нельзя будет засеять. Слишком хорошо — для Египта тоже плохо.

— Значит, вы будете знать и об этой опасности заранее, если расположение всех важных планет совпадёт с тем, которое пришлось на известный вам год слишком сильного разлива Нила. Механизм ведь можно будет настроить и на любой давно прошедший год, и именно этим способом он и будет размечаться.

— И мы тоже сможем получить такой механизм, когда он будет готов?

— Если поможете вашей статистикой по двум большим планетам и разливам. И с условием, естественно, что он останется тайной вашего жреческого сообщества, которую оно не раскроет никому. Ни вашим царям, ни греческим мудрецам Мусейона, ни грекам с римлянами. Предсказывайте разлив внутри Египта, если хотите, но без раскрытия тайны.

— Я понял. Я доведу это до сведения тех, кто наделён правом решать. Я не могу обещать за них, но не вижу причин, по которым наши верховные жрецы отказались бы от такой договорённости с вами. Особенно, если к своему механизму атланты добавят ещё и свою большую трубу.

— Этого я не могу обещать за атлантов, но думаю, что договоримся. Вы знаете о наших малых трубах и всё равно рано или поздно сделали бы себе большую и сами. Какой смысл отказывать вам в готовой? Тем более, что она нужна, чтобы своевременно замечать и исправлять неизбежные неточности механизма, и в этом смысле должна тоже считаться его частью, если рассудить по справедливости Когда-нибудь и вы всё равно сделали бы его себе сами, как и мы набрали бы статистику положений двух видимых больших планет, но это требует немалого времени. Договорившись, мы с вами можем сэкономить его себе и друг другу, и разве не глупо было бы нам с вами отказаться от возможности вычислить и предусмотреть климатические неприятности уже ближайших десятилетий? Я надеюсь, не нужно говорить о том, что и эта большая труба тоже будет уместна в любом из ваших храмов в Мемфисе или где-нибудь ещё, но не в александийском Мусейоне и не во дворце Птолемеев? При таком условии — не вижу препятствий.

— Это — само собой разумеется, — понимающе кивнул египтянин.

Чем больше у храмов возможностей знать то, чего не знают другие, особенно о будущих событиях, тем выше их влияние на трудящиеся массы, а через них и на светскую власть, если та в очередной раз попытается отбиться от рук. А что может быть важнее для Египта, чем ежегодные разливы Нила? Всего двух низких разливов подряд хватило на то, чтобы взбудораженная дороговизной хлеба александрийская чернь повелась на интриги клики придворного евнуха Потина и свергла Клеопатру Седьмую, с которой были связаны надежды египетского жречества. Да, Цезарь восстановил её власть в столице и стране, но ценой оккупации Дельты тремя римскими легионами, которые так и останутся даже после его отбытия обратно в Рим. А ведь если бы жрецы знали об этих двух неурожайных годах заранее, могли бы и запасы зерна создать, и общественное мнение подготовить, вбросив в массы идею о гневящей богов политике клики Потина. Не случилось бы этого переворота и не понадобилось бы этой римской оккупации. Получил бы Цезарь свои гарантии союза и дружбы, получил бы причитающийся долг, да и отбыл бы восвояси, оставив Египту его прежнюю самостоятельность. И конечно, царица была бы вдвойне благодарна жречеству, помогшему ей удержать власть, избежав больших неприятностей. Большое и важное дело — знать заранее, каким выдастся для хозяйства страны тот или иной будущий год. Много ли толку от жрецов, не способных ни предотвратить гнева богов, ни хотя бы предупредить о нём вовремя? Зачем они тогда такие вообще нужны, и ради чего тогда с ними считаться? Солнечное затмение предвидеть и ловко им воспользоваться, свалив гнев богов на кого-то неугодного и наглядно вымолив у них прощение — это, конечно, хорошо, да только редко, раз в триста шестьдесят лет, а понадобиться наглядное подтверждение своей нужности и полезности может значительно раньше. Частота аномально низких или катастрофически высоких разливов Нила — как раз то, что нужно для поддержания авторитета религии. Нет и не будет дураков, раскрывающих секрет предвидения будущего светской власти.

Будучи окончившим Корпус центурионом, Артар Максимов состоял при Цезаре в качестве обычного контубернала и своих знаний и опыта перед римскими сослуживцами не афишировал. Для них он был просто знатным тартессийцем, пристроенным по блату на место, доступное не всякому из сынков римского нобилитета. Вот что значит быть сыном старого приятеля самого Цезаря! Таким молодым — везде у него дорога, кто понимает. Ну, хотя бы уж на римский cursus honorum не претендует, и на том спасибо. Отличился в боях на улицах города, а особенно — захватом в артиллерийских мастерских Мусейона пулевого полибола и его эффективным применением против толпы бунтующих александрийцев. В круиз Цезаря с Клеопатрой вверх по Нилу набиваться не стал, а предпочёл отпроситься на это время остаться в Александрии, пообщаться с мудрецами Мусейона и попросвещаться в уцелевшем от пожара основном хранилище его библиотеки. Что в этом неестественного для образованного и любознательного человека? Ну и город ведь, опять же, со всеми его удобствами и развлечениями. Гетеры настоящие антиохийской выучки — дело молодое и вполне объяснимое. У кого какие вопросы?

Египетские же жрецы — в отношении их и у предка не было особых иллюзий. В своём народе — да, мудрейшие из мудрейших, но для аграрной восточной деспотии это не показатель. Фора, конечно, имелась грандиозная по сравнению с греками, а что-то, вполне возможно, и от допотопных знаний могло сохраниться, но как используют свою хвалёную мудрость? Где успели птолемеевские греки внедрить водочерпальное колесо, там только и работает, а где не дошли у них руки, там так и продолжают пользоваться изобретённым в лохматые ещё времена Среднего Царства шадуфом. Пусть народ горбатятся и сознаёт всю глубину своей ничтожности перед величием богов и фараона. Во времена Нового Царства в нильской воде стало слишком мало плодородного ила, орошение есть, а удобрения нет, урожайность зерновых соответствующая, и сочинения тогдашней школоты полны стонов о тяжкой участи земледельца, которого колотят палками за налоговые недоимки. Десятки и сотни лет все об этом в курсе, но налоговые нормативы хрен кто пересматривает. А чего их пересматривать? Судьба у крестьянина такая. Ты учись поприлежнее, школяр, писцом тогда будешь, за урожай не отвечающим, а если не выучишься — и с тобой так же будет.

В общем, весьма своеобразные у египетского жречества патриотизм и забота о благе и процветании своей страны и своего народа. Вот млять, Распятого на них нет! Пока ещё нет, и можно ещё свою значимость и величие тешить, иной раз даже светскую власть в гордую позу пьющего оленя перед собой ставя. Ту самую, которая для феллахов живой бог на земле. Так ведь и будут в эти игры играть, пока не доиграются до распространения культа Распятого в его непримиримой восточно-иудейской форме. Грецию ещё можно от неё как-то уберечь, но не Египет, в котором именно это отрицание всех прежних культов и станет самым главным соблазном для трудящихся масс. Светскую власть не скинешь, её и новый бог поддерживает, но вот этим — самое время припомнить их поведение. Яхмос вот этот — человек ещё очень приличный, и будь они такими все, совсем другое было бы дело, но и у них тоже верховодят не такие, как он, а те, которые доиграются в конце концов. Но это их дело и их проблемы, турдетанам же их игры в величие своей касты только на руку. Хрен они с кем поделятся таким знанием, с римлянами — уж точно, так что этого можно не опасаться. А турдетанской цивилизации просто их статистика нужна, чтобы отладить этот механизм предсказаний климата для себя уже в ближайшие годы, а не через полвека. Хоть и заканчивается начавшееся ещё при отцах-основателях похолодание, а впереди тёплый период высокой солнечной активности и высоких урожаев, от отдельных аномальных зим не застрахован и он, и лучше иметь возможность подготовиться к ним заранее. А к более длительному похолоданию, которое тоже рано или поздно наступит — тем более. Другие пусть с климатическими сюрпризами сталкиваются, виня в них гнев богов или злодейку судьбу, а их цивилизация будет эти изменения климата прогнозировать. Дать египетским жрецам рычаг для укрепления своего авторитета внутри Египта — вполне справедливая и приемлемая за это цена. Может, и перед натиском культа Распятого устоят, если повезёт.

В принципе-то идея механического планетария античной греко-римской Луже давно известна. Старейший приписывается Архимеду, показывавший движение Солнца, Луны и пяти видимых планет относительно неподвижной Земли. На этом же принципе и подражания ему основаны, поскольку гелиоцентрическая модель Аристарха Самосского с вращающимися вокруг Солнца планетами, включая и Землю, не получила среди учёных греков широкого признания. Спасибо хоть, анафеме всеобщей не подвергли, но вообще-то попытка засудить его за святотатство предпринималась. Не любит античный мир, когда кто-то берётся двигать саму Землю. Для их же заокеанской цивилизации, не античной, а псевдоантичной, гелиоцентрическая модель самоочевидна со времён отцов-основателей, и нет нужды придумывать сложнонавороченные схемы с неравномерным движением всех планет, как оно наблюдается с Земли, когда всё сводится к нормальному равномерному вращению вокруг Солнца. Ну, пренебрегая при этом обусловленной движением самого Солнца эллиптичностью планетных орбит и тому подобными мелочами, на солнечную активность не влияющими или влияющими пренебрежимо мало. Год Юпитера в земных годах составляет одиннадцать целых и восемьдесят шесть сотых года, Сатурна — двадцать девять и семь, Урана — восемьдесят четыре и одна сотая, Нептуна — сто шестьдесят четыре и восемь. Мелкий Плутон, как и внутренние планетами с Меркурия по Марс, влияют по сравнению с этим крупняком настолько мало, что их можно не учитывать. Понятно, что точность не идеальная, ну так и передаточные отношения для пар зубчатых колёс тоже ведь идеальными не будут, но набежавшую ошибку можно компенсировать поправкой.

А в результате получается эдакий ведущий вал коробки скоростей с четырьмя зубчатыми колёсами, соответствующий Земле, да четыре сопрягаемых с ними колеса на собственных осях, соответствующие Юпитеру, Сатурну, Урану и Нептуну, даже проще, чем коробка скоростей металлорежущего станка, поскольку не нужно ни включения, ни выключения отдельных передач, а все они работают одновременно. И это уж всяко проще всех этих навороченных геоцентрических греческих планетариев. Греки сами себе задачу усложнили тем, что Аристарха Самосского не слушали и Землю двигать не хотели, да ещё и одним механизмом озаботились и астрономические задачи решать, и навигационные, и астрологические, и просто календарные. Работу титаническую проделали, тут надо отдать им должное, но нахрена, спрашивается? Разве не лучше иметь более простые специальные механизмы под специальные задачи? Вот как под те же прогнозы солнечной активности, например. Редуктор же по сути дела, передающий вращение с одного ведущего на четыре ведомых вала, если правильную модель Солнечной системы выбрать и второстепенными задачами прибор не нагружать, а ограничиться основной и наиболее важной.

И собственно, агрегат-то давно уже есть. Статистика же египетская нужна для уточнения настройки циферблатов, да для разработки системы поправок для Юпитера и Сатурна, для которых ошибка из-за неточности передаточных отношений будет набегать быстрее всего, а значит, и исправлять её поправками нужно будет наиболее часто. Уран-то с Нептуном и ошибку будут накручивать медленнее, и влияют на солнечную активность поменьше Юпитера с Сатурном, так что и влияние ошибки по ним не столь велико. И по ним, конечно, система поправок не помешает, но это уже для своих астрономов задача, на что и даны им телескопы. У египтян по Урану с Нептуном статистики нет. Для начала и в грубом приближении сойдёт, а по мере набора статистики — уточнится. Перевести же для них цифирь на циферблатах и таблицах поправок в привычную им буквенную греческую тем более труда особого не составит. Пусть пользуются для утверждения авторитета своей касты внутри своей страны, ни разу не жалко. Каждому — своё.

— А когда планеты снова расположатся так, чтобы Земля получала больше тепла от Солнца, урожаи повысятся почти везде, — напомнил Артар, — Но для Египта — да, тут ты прав, благочестивейший — появляется опасность катастрофического разлива Нила в самые тёплые годы. Я одно никак не пойму. У вас же за тысячелетия вашей истории такое было уже много раз, и наверняка ведь были периоды, когда такие годы повторялись часто. И у вас есть севернее Абидоса параллельное русло к Фаюмскому оазису. Почему вы так и не прокопали до сих пор по его образцу канал для отвода лишней воды с парой-тройкой озёр для её хранения и орошения окрестных земель? В год низкого или нормального разлива в них воды не будет, зато в год слишком высокого разлива вы и потопа избежите, и все свои основные земли засеете, и эти дополнительные, получив с них запас зерна на год низкого разлива, когда урожай слишком мал.

— Это тяжелейший труд, почтенный Артар, — ответил жрец, — И ради чего? Чтобы объедающая мой народ трёхмиллионная греко-еврейская Александрия размножилась ещё? Или чтобы кроме этих дармоедов и Греции на египетский хлеб позарился ещё и Рим?

— Рим зарится на Египет ещё со времён Птолемея Александра, который завещал царство Республике под давлением Суллы. На этом основании Рим после его смерти взял его деньги из банка в Тире, а позднее отобрал Кипр.

— Но ведь сам же Египет не был тогда захвачен римлянами?

— Вам тогда повезло, что Помпею, Крассу и Цезарю было не до Египта. Красс и тогда мечтал овладеть им, но на тот момент всем троим нужнее были деньги, которые им предложил Птолемей Авлет. Поэтому триумвиры и согласились признать Авлета другом и союзником римского народа. Но два легиона Авла Габиния, обеспечившие власть Авлета над страной — это разве не показатель? По сути дела и Египет был захвачен Римом, просто покуда ещё не для себя, а для Авлета, чью власть и поддерживали эти два оккупационных легиона. Да, вам удалось разложить их и привязать к вашей стране, но слухами ведь земля полнится, а теперь эти слухи о богатствах Египта подтверждает уже и множество римских свидетелей. Вот отозвали их обратно — и слухи потекли с ними в Республику.

— Главное — Египет до сих пор свободен.

— Да, пока ещё свободен. Выбор Красса был между Египтом и Парфией, и Красс захотел помимо богатой добычи ещё и прославиться во внешней войне. А какую военную славу принёс бы ему Египет? Поэтому Красс выбрал Парфию, оставив Египет на потом, и его гибель при Каррах спасла Египет от опасности завоевания ещё им. Но надолго ли? Все понимали, что и Авлет не вечен и без римских войск долго не продержится, отзови эти два легиона, и в Александрии скоро будет новый царь, законности которого Рим не признавал, и чем это тогда не повод для завоевания? И пускай Цезарь прибыл в Египет не за этим, его речное путешествие с Клеопатрой вверх по Нилу — это разве не ознакомление со страной и возможными доходами от неё на будущее?

— Но теперь-то он вряд ли лишит хорошего наследства своих же собственных детей от нашей царицы?

— Сам он — вряд ли. Я надеюсь, благочестивейший, ты не усмотришь обидного оттенка в моих словах, если я назову вещи своими именами? Вы удачно придумали затею подложить Клеопатру под Цезаря, и теперь он, конечно, когда завершит эту гражданскую войну, тоже предпочтёт Парфию, как и Красс, за которого, вдобавок, требует поквитаться с парфянами и военный престиж Рима. Римские вояки помешаны на своих знамёнах, а тут семь легионных орлов достались парфянам, и вернуть их для римской армии теперь дело чести. Поэтому с выбором Парфии как следующей страны для завоевания и грабежа его в Риме поймут — и сенат, и собрание граждан. Но Цезарь не вечен, и чем бы ни кончился его замысел о парфянской войне, Египет от этого получает только отсрочку своей судьбы.

— Даже если Цезарь станет царём Рима и передаст свою власть сыну?

— Цезарь никогда не станет царём Рима в вашем понимании. Он диктатор вроде Суллы, но не более того. Даже если он пробудет диктатором всю оставшуюся жизнь, он всё равно не сможет назначить себе наследника своей диктаторской власти и передать её ему. Он может только передать её снова Республике Родит Клеопатра сына от Цезаря или нет, римским царём ему всё равно не бывать, и даже просто римлянином его никто там не признает, поскольку его связь с неримлянкой не считается законным римским браком. Ни имени Цезаря, ни его имущества, ни родового престижа в Риме его сын от Клеопатры не унаследует. Кто бы ни правил Римом в дальнейшем, для них он будет не друг и союзник, а царь-клиент, обязанный данью и правящий своим царством лишь до тех пор, пока угоден Риму. А дань будет немалой, можешь в этом не сомневаться.

— Но ведь ваш Тартесс как-то избежал подобной участи? Почему не можем мы?

— Опять же, не сочти за обиду, благочестивейший, но ваши мудрецы совсем не знают Запада. Тартессийское царство не так богато, как Египет, и устроено оно не так, как устроены привычные вам деспотии Востока. У нас символическая монархия при реальной республике, и эта республика, а не царь, является другом и союзником римского народа. У нас не бывает таких смут, которые дали бы Риму законный повод вмешаться в наши дела, пока мы соблюдаем договор. А Египет — это Восток. В нём всё завязано на царя, сейчас — на Клеопатру, пока она устраивает Цезаря и возглавляемый им Рим. Договор у него с ней, а не с Египтом, и не просто так он присматривается в речном путешествии ко всей стране, а не к одной только Александрии.

— Значит, ты советуешь нам увеличить наши урожаи для Рима? И зачем нам это?

— Чтобы не протянуть ноги с голоду самим в малоурожайный год, когда Рим всё равно потребует столько египетского зерна, сколько ему нужно, наплевав на потребности самого Египта. Это сейчас оно ему не нужно, но в будущем понадобится наверняка.

— Но ведь ты же сам говоришь, что придёт тепло, а с ним и хорошие урожаи и в самих северных странах. Зачем тогда Риму будет египетское зерно?

— А ты представь себе, благочестивейший, что вот эту александрийскую чернь расселили по долине Нила и дали землю. Забудем о том, что её для них нет, представим себе, будто бы она вдруг откуда-то взялась. Но какие из них выйдут крестьяне, и смогут ли они прокормить хотя бы самих себя со своими семьями? Точно такие же крестьяне и из римских городских голодранцев, отслуживших в армии и получивших надел земли. Какой они получат на своём наделе урожай, эти ленивые, неумелые и несведущие в земледелии крестьяне? А настоящих крестьян там давно уже, считай, и не осталось. Придёт тепло, но много ли от него будет толку Италии? Как сейчас она неспособна себя прокормить, так не будет способна и тогда. Сейчас её кормят Сицилия и Африка, но Рим растёт, и ему нужно всё больше и больше, а климат устроен так, что когда он теплее, и разливы Нила выше, то в римской Африке выпадает меньше дождей, и её урожаи снижаются. Так что не обойтись Риму в будущем без египетского зерна, и к этому вам лучше быть готовыми заранее.

— И всё это оттого, что всей римской черни раздаётся бесплатное зерно? Какой глупец вообще придумал это делать? У вас же так не делают?

— У нас — нет. Мы регулируем цены государственными закупками, как это было и в Риме при Сулле, но никаких дотаций при розничной торговле им. Если урожай совсем мал, и докупить недостающего зерна негде, мы едим его заменители, и это позволяет нам пережить неурожайный год без голода. Если желудёвую кашу вместо ячменной едят все в стране от портового грузчика до членов правительства и самого царя, то никто не ропщет, и никому не обидно. Но это у нас такая традиция заложена с самого начала, а римлянам с этим труднее. У них считается, что каждый гражданин имеет право на долю от достояния всей Республики, и продажа зерна римской бедноте по цене ниже рыночной считалась у них реализацией этого права. Неимущая чернь привыкла, что государство ей должно хлеб по дешёвой цене только за то, что она вписана в цензорские списки римских граждан. Кто даст ей этот дешёвый хлеб, и чем дешевле, тем лучше, тот и любимец народа. Гай Гракх узаконил регулярную ежемесячную дотацию, и с тех пор демагоги принялись добиваться всё более и более дешёвых цен на зерно для граждан. А дешевле всех — это бесплатно.

— Но ведь казна же для этого где-то купить это зерно по рыночной цене?

— Естественно. Но какое дело демагогам до убытков казны? Заботятся о благе неимущих сограждан — они, а отнимают это благо — жадные сенат и богатеи. Сатурнин во времена Мария первым предложил зерно для бедноты по такой цене, что дешевле в самом деле только даром. А пока Цезарь воевал в Косматой Галлии, Клодий в Риме узаконил для римской черни вообще бесплатное зерно. Как раз для финансирования этих подачек и был отобран у Египта Кипр. На какое-то время его богатств хватило, а Цезарь у галлов золота награбил столько, что тоже мог позволить себе кормить эти толпы отребья, и его это тоже устраивало. Так и набрал себе популярность в массах, развращая бездельников, а теперь попробуй только им не дай! Теперь — должен, и бери, где хочешь, если ты не враг народа.

— И теперь каждый, кто будет править Римом, должен обеспечить всю римскую чернь бесплатным хлебом?

— И зрелищами. Цезарь ещё и ими всех этих бездельников развратил. Теперь кто правит Римом, тот всегда будет выдавливать зерно и деньги со всех римских провинций и царств-клиентов, чтобы кормить и развлекать своё отребье. Иначе — бунт в столице.

— И значит, на атлантов тоже надежды нет?

— Да, ты правильно понял, благочестивейший. Проблема не в том, чтобы взять Рим и навести в нём приемлемый порядок. Проблема в том, чтобы удержать его, а способ — бесплатный хлеб и всё более роскошные зрелища для всё большего и большего числа римской голытьбы. Даже если на всё это и хватит доходов атлантов от римской торговли, зачем им все эти лишние издержки? Таких дураков за Морем Мрака нет.

Ракотис, хоть и греческий в основном район города, а один хрен гляди под ноги в оба. Ибисов этих, для египтян священных, полно повсюду, и даже если об самого птица не споткнёшься, так в говно евонное вступишь наверняка. И это при том, что римляне их во время уличных беспорядков успели расшугать, и римских патрулей эти ибисы теперь сторонятся, как и уличные кошки, от которых раньше, говорят, тоже проходу нормального не было. Как их греки здешние терпели, у них спрашивайте, кому интересно, но те из них, кто от римлян не пострадал, их присутствием не опечалены.

— Артар, ты почему не в нильском круизе? — ехидно поинтересовалась за обедом прибывшая вчера вечером из Паретония на местный постоялый двор Елена Меритова, по Корпусу ещё, а теперь по мужу Евдоксова, — Ты с Клеопатрой Той Самой мог бы поближе познакомиться. Такой случай упустил!

— Лена, типун тебе на язык! Ты профиль ейный на монетах видела? Так там этот ейный шнобель не преувеличен, а преуменьшен. При этом пигалица малорослая, щуплая и коротконогая. Чтобы с такой, да поближе знакомиться — я столько не выпью, а как на неё у Цезаря встал, у абсолютно трезвого, для меня так и осталось загадкой.

— Говорят, у неё шарм?

— Шарм — да, зашкаливает, но обезьяний. То, что Антоний Тот Самый опосля в неё втрескается, меня как раз не удивляет. И сам обезьяна ещё та, и пьянь первостатейная. Но Цезарь — ну, среднепримат, конечно, не нашего склада характера, и такого отвращения у него обезьяны не вызывают, но хрен его знает, чего он в ней нашёл кроме царственного самомнения. Вот в этом они — да, два сапога пара.

— Арсиною ты тоже видел? Как она на твой вкус?

— Да тоже вырожденка вырожденкой. На мордашку немного посимпатиичнее, но Птолемеиха натуральная, и по ней уже видно, что в возрасте будет жирной коровой. И тоже обезьяна обезьяной, как и вся эта семейка плодов многоступенчатого инцеста. Но та хотя бы рожать ещё смогла бы нормально, а вот как Клеопатра эта от Цезаря собирается рожать, не лопнув при этом по швам, хрен её знает. Разве только медицина жреческая её спасёт? По идее, не для того они ей деньги на сирийских наёмников давали, чтобы вот так позволить от родов скопытиться. Но если бы я карточку ейную составлял, красных меток там было бы побольше, чем жёлтых, и сильно сомневаюсь, чтобы хоть одна зелёная. Как есть генетический мусор, не заслуживающий въездного жетона на наших границах даже в метрополию. Таких не берут в турдетаны, короче.

— Ты тут, говорят, Дидону Газскую за волосья оттаскал?

— Ну, так уж прямо и оттаскал? — ухмыльнулся Артар, — Выясни потом, который это был по счёту пересказ от знающих всё совершенно точно очевидцев, посмеёмся тогда вместе. На самом деле волосья у ней пышные, ну я и заподозрил, не парик ли, как тут при дворе даже у гречанок с македонками принято. Ну, клеится она ко мне, а я ей типа ленту головную поправить, так она въехала, рассмеялась — осторожнее, говорит, это мои волосы, а не как у всех этих расфуфыренных придворных дур и подражающих им дур попроще.

— Так и сказала? Смотри-ка, не только смазлива, но ещё и неглупа!

— Жаль, что среднеприматка. Будь у неё с этим получше, я бы рекомендовал на зелёный жетон. Ну, при условии, что наши медики не зарубят, конечно. Но ей и не нужно, её и здесь ценят высоко. В Антиохии, говорят, лучшей была в своём выпуске. Не Коринф, тем более не наши, но наши — это наши, а Коринф — где он, тот Коринф? А для Антиохии очень неплохо. Жаль, что недостаточно для нас. Уж точно не Клеопатра с Арсиноей.

— В этом вы с моим Гиппалом два сапога пара, — улыбнулась Елена, — Оба на дух не переносите Птолемеев.

— Скажи ещё, что не заслуженно, — хмыкнул Гиппал Евдоксов, её муж.

— Ну ты-то — понятно, за что, с твоим дедом они, конечно, по-свински обошлись, а вот ты, Артар, за что на них так взъелся?

— А я вообще вырожденцев не перевариваю. Особенно, когда с ними приходится любезничать и старательно скрывать отвращение. Да и не за этим я контуберналом служу у Цезаря, как какой-то из римских нобильских блатных сынков-зятьков-племянничков. В Александрии за Библиотекой нужно было приглядеть во время всей этой заварухи, а затем выйти в ней на достаточно высокопоставленного жреца, чтобы договориться насчёт ихней астрономической статистики по Юпитеру с Сатурном и по высоте разливов Нила. Может, оно и быстрее вышло бы в Мемфисе, но это и палево связей, и геморрой с этим круизом. В Александрии я без помех всё это проделал, пока они там хренью страдают. Их иероглифы только они сами и способны быстро и точно на греческий перевести и переписать, и какая разница, где они это сделают? Получу я нужные мне папирусы в Александрии готовыми и не афишируя того, что они попались мне не случайно, а по заказу. Меньше будет лишнего внимания и ненужных вопросов. Знают египтяне, знаем мы, прочим — не положено. Ваше дело в Паретонии как прошло?

— Ну, пока пришлось прерваться, — ответил Гиппал, — Туда же принесло вдову и сыновей Помпея, а потом ещё и Катона с беглецами из-под Фарсал. Гней Сатрий увёл всю свою семью на всякий пожарный в оазис Амона, куда они уж точно не сунутся, а мы пока слиняли в Марею, в которой и переждали александрийский бардак. Когда республиканцы уйдут оттуда в Киренаику, нам из Паретония сообщат. Тогда — вернёмся и продолжим. А чем этот Гней Сатрий так интересен? Турмс Васькин молчит об этом, как рыба, но опекает это семейство чуть ли не как родное. Его отец ещё, говорят, с ним возился?

— Да, старый Гней Сатрий был ценным агентом, поэтому к его семье проявлено особое участие. Сам он нашим не подошёл, и его сын тоже не дотягивает, но выбрать для парня правильную невесту наши помогли, и результат обнадёживает. Вдобавок, полезным для нас делом заняты и в этом смысле остаются нашей ценной агентурой.

— Караваны паломников из Паретония в оазис Амона и обратно? Что они знают такого важного для нашей разведки?

— Нет, это просто маскировка и обычный легальный заработок их семьи. Раньше наши грузы для египетских жрецов доставлялись в Киренаику, а оттуда они сами везли их караванами к себе. Это позволяло обходить александрийскую таможню и её поборы.

— Ясно, — кивнула Елена, — А я всё гадала, как наши выкрутились, когда римляне прибрали к рукам Киренаику. После спартаковщины, когда Метелл Критский и Помпей с пиратами разделались, а Киренаику присоединили к Криту и установили в ней правление, как и во всех провинциях, — пояснила она мужу, — Ну конечно, Паретоний! Двести римских миль, самый короткий караванный путь от моря к оазису Амона.

— А караваны с паломниками к храмовому оракулу ходят в его оазис регулярно, и ими никого не удивишь, — въехал тот, — Путь не на один день, так что нужны и палатки, и припасы, и вода, а подо всё это — вьючные ишаки. И если какая-то часть груза во вьюках предназначена для жрецов, то кому какое дело до их жреческих тайн? Легко объяснима и сильная охрана. Мало ли, какое ценное пожертвование для храма может везти с собой тот или иной паломник? Или деньги для приобретения ценного священного предмета. Как тут обойтись без охраны каравана от нечестивых разбойников? Местные ливийцы мармариды караван с паломниками не тронут, чтя Амона и страшась его гнева, но мало ли, кто ещё из не чтящих Амона чужаков может позариться на перевозимые ценности?

— Да, так и замышлялось, — подтвердил Артар, — Караванам нужна охрана, а кто обучит и возглавит её лучше римского ветерана?

— А почему он в Италию не вернулся? — поинтересовалась Елена, — Его Алусо не римлянка ведь, а фракийка? Получается, брак незаконный, и дети не имеют прав римских граждан. Италийцы сколько лет за своё римское гражданство воевали, а этот так легко от него отказался? Что с ним не так?

— Ну, могли же быть у человека некоторые жизненные сложности, при которых потеря римского гражданства — не самое страшное, что может приключиться в жизни? И на Крит его заносило, и в Кирену, потом вот и в Паретоний занесло, где он и прижился.

— Что-то ты темнишь, Артар, как и Васькин. Твой отец ведь тоже тогда вместе с его отцом чем-то на Сицилии занимался? Лет-то сколько прошло, чтобы секретничать?

— Лена, ну какая разница? Человек, доверившийся в своё время нашим отцам, имеет право на то, чтобы мы не разбалтывали некоторых его жизненных тайн, которые ещё могут усложнить ему жизнь и сейчас. И ему самому, и всей его семье. Зачем ему это надо, когда жизнь и без того непроста? Ты скандал с Верресом после его сицилийского наместничества помнишь? Так в нём много осталось мутных моментов и так или иначе замешанных в них людей. Давай не будем это ворошить. По крайней мере — в Луже.

— Через Сицилию ведь шёл вывоз отобранных баб с детьми из семей участников восстания Спартака? — припомнил Гиппал, — Наверняка не обошлось без помощи пиратов, а то и солдат римских гарнизонов на острове. Он не из этих, кто помогал?

— Без комментариев, — отрезал Артар, — Давайте-ка лучше сменим тему.

— Так я же разве против? Тайна у человека, так тайна, а семья у него достойная и делом занята нужным, полезным и достойным.

— Поскольку бьёт по кошельку Птолемеев? — хохотнула его супружница.

Гиппал Евдоксов был внуком Евдокса Кизикского, греческого путешественника и географа, который на службе у Птолемеев участвовал в индийских экспедициях, удачно завершившихся и принёсших баснословные барыши, а главное — уложившихся в короткий срок благодаря использованию муссонов. Прежние-то каботажные года по два длились, не меньше, а тут уложились в год. Любые другие правители озолотили бы людей, открывших для них такое золотое дно, но только не Птолемеи. Эвергет, восьмой по счёту, забрал себе все индийские товары после первой экспедиции, наградив её участников настолько скупо, что напрочь отбил у них энтузиазм. С большим трудом правившая после него Клеопатра Третья уговорила Евдокса возглавить новую экспедицию, но к её возвращению на троне сидел уже Птолемей Девятый, не только отобравший всё, но и обвинивший в растратах.

Зарёкшись после этого служить Птолемеям, Евдокс Кизикский решил попытать счастья в поиске пути в Индию в обход Африки с запада. Во второй экспедиции их судно на обратном пути отнесло к югу, и на сомалийском побережье мореманы нашли обломки финикийского судна гадесского типа, который применялся рыбаками и купцами Гадеса и Тингиса на западе Внутреннего моря и в Атлантике. Значит, кто-то из них сумел обогнуть Африку, не дойдя до цели совсем немного? Пример был слишком нагляден и заразителен, чтобы не попытаться ему последовать. Могут ведь и финикийцы, если зададутся целью, а не одни только атланты? Первая его попытка окончилась неудачей к югу от Мавритании, а вторая, подготовленная получше, привела его в Керну, давно уже турдетанскую, где ему популярно объяснили, что пропавший без вести сотню лет назад Гискон из Тингиса и до Сомали-то добрался лишь каким-то чудом, а по уму такие плавания предпринимаются не на таких судах и не такими флотилиями. И вообще не одной флотилией на весь этот путь, а несколькими, каждая на своём отрезке маршрута. Хватит, короче, маяться героической, но самоубийственной дурью. Неужели нельзя найти своей жизни применения получше?

Евдокс был ещё не настолько стар, чтобы, решив остепениться, не завести себе и семью. Сын по греческой традиции получил имя Ликаон в честь деда, а внук — в разрез с традицией — был назван в честь кормчего Гиппала, благодаря которому удалось оседлать муссоны в тех индийских экспедициях и вернуться целыми и невредимыми из второй. Его детство, как и детство его отца, прошло вдали и от Египта, и вообще от Лужи, но дышать к египетским Птолемеям ровнее они от этого не стали. Семейная память — она такая.

— Мы, конечно, сами в оазис Амона с караванами не ходили, но оба Сатрия — и старший, и младший — рассказывали, что большая часть пути проходит по вади, бывшим руслам пересохших рек. Таких же, как и те, которые мы и сами видели возле Паретония. Млять, зло берёт! — делился наболевшим Гиппал, — Это же какой климат был в Оптимум, когда все эти вади были нормальными реками! Нет, я понимаю, что климат с тех пор стал суше по всей Сахаре, и повсюду уже нет многих из тех рек, которые были раньше, но ведь к югу от Киренаики, Нумидии и Мавритании эта Сахара вполне проходима и для конных. Нумидийцы вон с маврами и гарамантами конные набеги на черномазых устраивают и без проблем с пешими пленниками возвращаются. А здесь — та же самая Сахара, но настоящая пустыня с солончаками и барханами, которую только с караваном ишаков и пройдёшь.

— К востоку, в сторону Египта — ещё хуже, — добавила его супружница, — Камбиз вон на пути к оазису Амона от Мемфиса целое войско в песчаной буре потерял. Но такие бури были и задолго до него. Уже Хафра из Четвёртой династии Древнего Царства храм и Сфинкса от песчаных заносов расчищал, и после него Сфинкса расчищали ещё дважды.

— Ага, зато ливийская граница на замке, — хмыкнул Артар, — Сперва выжгли всю саванну, чтобы от ливийских набегов отгородиться, а потом продолжили, чтобы своим от родной власти бежать стало некуда. Потом уже и религия помогла, лишающая загробной жизни всякого, кто не мумифицирован и не погребён по всем принятым канонам, но пока она не утвердилась в сознании трудящихся масс, власть-то ведь знала цену их показушной преданности и без границы на замке обойтись не могла. Так-то оно уж всяко надёжнее.

— Уроды, млять! — констатировал Гиппал.

— Это не Птолемеи, это ещё задолго до них, — напомнила ему Елена.

— Один хрен ущербные уроды! — и они рассмеялись все втроём.

А к ужину вернулся со встречи с местной агентурой и Турмс Васькин, и после ужина чета Евдоксовых насела уже на него. Типа, этот Максимов вредный упёрся тут без тебя рогом и делает великие тайны из такой седой старины, которой сто лет в обед. Этот старик уже и караваны сам не водит, сыну это дело перепоручив, а только обучает новых бойцов для охраны, да и это уже не столько сам, сколько с помощью пары обученных им ранее тренеров. Ну так и кому какое дело, что он там натворил на той Сицилии во время службы у того хапуги и вымогателя Гая Верреса? Тот — да, привлёк к себе внимание, ну так он и калибра был соответствующего, и усилий к этому приложил достаточно. А кому интересны мелкие художества мелкой сошки в те самые годы, когда сама Италия стояла на ушах от разгула спартаковщины?

— Артар, ты чего им наплёл? — спросил Васькин, когда отсмеялся.

— Подробностей я им никаких не рассказывал. Ты сам решишь, рассказывать им что-то или нет. А я им просто намекнул на примере нашумквшего в своё время скандала с Верресом, что некоторые прошлые дела и спустя десятилетия ворошить не следует, если мы не хотим осложнить жизнь замешанному в них человеку и его близким.

— На примере? Так ты что, по ложному следу нас пустил? — возмутилась Елена.

— Совсем он ложный или не совсем, это не тебе решать и даже не мне. Есть у вас непосредственный руководитель вашей миссии в Паретонии, и это не я, а вот он, — Артар ткнул пальцем в Васькина, — Как он решит, так и будет правильно. А я в тех ваших делах — так, сбоку припёку. По совершенно случайному совпадению наслышан кое о чём из того, чего по службе мне знать не полагается, а посему — будем считать, что ничего и не знаю.

— Турмс, ты тоже в секретность всё ещё не наигрался?

— В отношении этих людей — нет. И не наиграюсь как минимум до тех пор, пока мы с вами в Луже. И то, я не уверен, что начальство не запретит мне разбалтывать вам и в Тартессе. Дело это, Лена, слишком серьёзное, чтобы рисковать им. Их сын, кстати говоря, тоже не знает правды о прошлом своих родоков, а знает только легенду, которую для них разработал мой отец. Его семья — тем более. Осознала? Так что предоставьте уж эту часть мне, а сами — сделайте как следует свою. Так что у вас с тестированием шмакодявки?

— Ну, полностью мы её генетическую карту заполнять ещё не закончили из-за этого шухера, так что окончательный вывод делать рано. Но предварительно уже можно с уверенностью говорить о полной годности для метрополии. Для Атлантиды и Корпуса до окончания тестирования полной уверенности ещё нет, но скорее всего, пройдёт и туда. А под какой фамилией её записывать? Сатриева по деду или Лангарова по отцу?

— Пусть будет Сатриева. Для подготовительного курса и школы — вполне, а для Корпуса, если окажется годной — ну, там уже, возможно, будет и другая.

— А какая?

— Без комментариев, Лена! Я же сказал, дело слишком серьёзное. Когда будет и если будет можно, тогда и узнаете. Старики честно заслужили спокойную и обеспеченную старость, их дети — размеренную и хорошо оплачиваемую работу, а их внуки тоже всё ещё здесь, где чем меньше знаешь лишнего, тем спокойнее спится. Нормальное благополучное семейство, и зачем им зря нервничать? Старикам — пришлось, уж в этом можешь поверить мне на слово, а детям и внукам — абсолютно ни к чему. Мелисса ещё шмакодявка, а Сирм и вовсе ещё карапуз. В карточку ей, надеюсь, не забыли вписать, что брат имеется?

— Обижаешь, начальник! — хмыкнул Гиппал, — Вписали первым делом. По этой части проблем с замужеством у девчонки уж точно не возникнет. Скорее всего, порода не подведёт и в остальном. А родовитость — ну, не так у нас это важно.

— У нас будет достаточно родовита, можете не сомневаться. Фотки их семейства сохраните, особенно те, на которых сами с ними фоткались. Когда говорить об этом будет уже можно — гордиться ими будете.

— Турмс, ну хорош дразнить! — заканючила Елена, — Не можешь сказать прямо, так хоть намекни!

— Вам Артар достаточно намекнул, и хватит этого с вас до поры, до времени.

— Давно они тебя так изводят? — полюбопытствовал Артар, когда они курили во дворе, сидя вдвоём на скамейке.

— Почти всё время. Тебе повезло, что не тебе, а мне Паретоний поручили. Знал бы заранее, так млять, с удовольствием махнулся бы с тобой местами. Престижная миссия для послужного списка, но — на хрен, на хрен! Ну вот чего им так неймётся? Шмакодявка ведь в школе так и будет Сатриевой, а о том, что она Спартакова, и сама-то узнает только в Корпусе, будучи уже вместе со всеми под подпиской о неразглашении. Да и сколько она ещё той Спартаковой пробудет, если потом один хрен сменит фамилию по мужу? Пацан — тот да, если тоже окажется годен, то так Спартаковым и останется.

— А что, есть сомнения в его годности?

— Да практически никаких. Если даже девка у Лангара с подобранной для него супружницей низкопримативной получилась, то пацану сами боги велели. Главное, чтобы и ни в чём другом порода не подкачала. По идее, не должна. Отец тогда со спецами всех возможных невест изучал. Ну и взял парень из числа рекомендованных греко-ливийскую полукровку, ну так и хрен ли с того? Ну, не граждане Паретония, а метеки, ну так что им, метеками хреново живётся? Мало у кого из граждан лучше работа, благополучнее семья и качественнее порода детей. Дед с бабкой среднеприматы, сын их среднепримат, но жену себе выбрал правильную и породу своих детей с её помощью выправил. Гордиться дедом его внукам есть за что, и это понятно, но есть за что гордиться и отцом, разумный выбор которого обеспечил для них наши зелёные жетоны. Прославленный дед их не удостоился, отец сам не удостоился, но им — обеспечил.

39 год до нашей эры, юг Австралии, устье Муррея.

— Нет, кроликов, как и коз, сюда нельзя ни под каким видом, — упёрся Миликон Сергов, — Я даже запрашивать начальство об этом не буду, поскольку отказ гарантирован, причины самоочевидны, и позориться мне не хочется. А особенно позорить ту фамилию, которую я унаследовал от предка, лучшего географа среди отцов-основателей. Что угодно другое — проси, рассмотрю, обдумаем, если есть резон — посодействую, чем смогу, но это — заведомый вздор, за который меня поднимут на смех безо всякой пользы. В Австралии козам и кроликам делать абсолютно нечего.

— Ну, с козами-то и так понятно, почтенный, — кивнул Авдас, выслужившийся из рядовых солдат опцион, — Обгрызут с деревьев и кустарников не только листья, но и кору, и всё засохнет. А кролики-то что?

— Кролики — тем более. Они же, считай, как те же самые козы, только без рогов, мелкие, роют норы и размножаются... гм... как кролики. А местность засушливая, дальше на север и запад вообще полупустынная, а выпусти их туда, так они и растительность там вообще всю сожрут, и будет настоящая пустыня, как есть в самом центре материка и возле пересыхающих солёных озёр. Ну, я утрирую, конечно, но будет очень хреново. И нахрена они вам тут нужны? Вам что, мяса мало?

— Нам-то достаточно, почтенный. Дикарям мало. А кролики — правильно, ты же сам говоришь, что размножатся, как кролики, и незачем тогда дикарям будет охотиться на наших овец, а нам — отстреливать за это их самих.

— Это только кажется, Авдас. Первое время — да, дикарям будет раздолье, потом уцелевшие кролики поумнеют и перестанут подпускать к себе людей на бросок дротика и бумеранга, и что тогда? Охотиться на них опять станет труднее, чем на наших овец, и они опять возьмутся за старое. Ну и какой тогда смысл? А сами кролики быстро заметят, что в наших садах, огородах и полях кормёжка обильнее и вкуснее, чем в саванне. И чем от них огораживаться, когда и эму-то с кенгуру не всякий забор удержит, а эти сволочи если и не перескочат, так снизу подкопаются? Проще уж дикарей от охоты на домашнюю живность отучить, перестреляв непонятливых, чем все сельскохозяйственные угодья огораживать высоким забором с глубоким фундаментом. Козы — и те не так вредны будут, как кролики.

— Понял, почтенный. Тогда, конечно, никто не позволит.

— Ты ещё вот что во внимание прими. Дальше на север реки все пересыхающие в сухой сезон. Мы головы ломаем, как бы тут отучить дикарей от загонных охот с огнём, чтобы не выжигали саванну. И куда тут ещё выжирающую всю растительность живность вроде коз с кроликами добавлять?

— Хотите сделать, как на Горгадах? Боюсь, не выйдет, почтенный. Там дикарей не было, а эти — выжигали, выжигают и будут выжигать. Говорят, все так делают, и всегда так делали. И не похоже, чтобы врали. По крайней мере, верят в это сами.

— Да, я знаю. Оттого и пустынна вся внутренняя часть материка. Их предки тут опасную живность застали, ну и выжигали растительность, чтобы той негде было засады устраивать. Варан здоровенный побольше крокодила, пара видов сухопутных крокодилов поменьше его, да ещё крупная хищная зверюга, которая тоже на крупную дичь охотилась. Начали жечь редколесья, чтобы от них себя обезопасить, потом ту крупную дичь выбили всю, а на оставшуюся мелочь с огнём охотиться удобнее оказалось, чем без него, так что как начали их далёкие предки, так и эти теперь продолжают традицию.

— Что-то подобное и я слыхал от наших туземцев. Что водились когда-то давно, даже глубокие старики тех времён не помнят, какие-то страшные чудовища, нападавшие на людей, от которых кроме огня никакого спасения больше не было. Вот только огнём от них и спаслись, а потом и самих их уничтожили. Я вот одного только не пойму — здесь же и змеи такие водятся, что сильнее их яда, наверное, нигде больше и не найдёшь. От них народу у дикарей гибнет больше, чем от всего остального, вместе взятого. Почему они так и не додумались ловить этих змей и наконечники своих копий их ядом травить? Да и лук неужто настолько сложен, чтобы не придумать его самим? Большой же силы от него и не нужно, если стрела сильным ядом отравлена. Любая палка упругая с любой бечёвкой на такой лук сгодятся. Мой сын уже три таких лука сделал и друзьям из туземной детворы подарил, для себя четвёртый уже сделал. Вот бумеранг возвращающийся ни у кого ещё из наших не получился так хорошо, как дикари себе делают, и разве он не сложнее детского лука? Так почему они тогда бумеранг свой придумали, а простейший лук не сообразили?

— У нас думают, что и бумеранг этот не они изобрели. Не возвращающийся у многих диких народов известен, а возвращающийся, если он в цель не попал, и египтяне знают, и индийские дравиды, кто луком мало пользуется. Раса у них, кстати, та же самая, особенно у цейлонских яккхов с веддами, так что скорее всего, предки этих отделились от них и пошли дальше, когда бумеранг и копьеметалку уже знали, а лук ещё не был в ходу. В Старом Свете их сородичам было у кого и лук потом перенять, а у кого здесь этим?

— Возможно, ты и прав, почтенный. Вдобавок, ещё и это строгое старшинство у них, когда старшие молодых слушать не станут, а уж мелкую пацанву — тем более. Второй год уже их пацанва лук знает, некоторые даже и сами делать себе начали, но ещё ни один взрослый даже из наших дикарей и не подумал сделать себе такой же побольше. Считают детской игрушкой и баловством. Но ладно лук со стрелами — если славные и почитаемые предки ими не пользовались, а у пацанвы несмышлёной что-то перенимать гордыня им не позволяет, то и пускай себе страдают от своей дури и дальше. Но дротики-то свои что их предкам мешало тем же змеиным ядом отравить вместо того, чтобы собственную страну в пустыню огнём обращать?

— Или не додумались вовремя, или очень уж боялись хищника в засаде, когда он уже близко, и яд подействовать не успеет.

— Так собаки-то на что, динго эти рыжие?

— У той первой волны дикарей, которая и придумывала, как им приспособиться к здешним раскладам, этих собак могло ещё и не быть. Нет же их на южном острове, где и местная полосатая поэтому сохранилась? У нас считают, что эта первая волна, в которой были и предки тех дикарей южного острова, была ещё без собак. А без собаки как того же большого варана или ещё кого опасного издали обнаружишь, если он в засаде ждёт, пока ты поближе подойдёшь, чтобы далеко за тобой не бегать? Только если выгнать его из его засады раньше времени. Вот, огонь для этого приспособили, и вышло так удачно, что уже и яд для дротиков потом не понадобился. Может и додумался потом кто-то, но уже и без этого от опасной живности избавились, да и для охоты вполне достаточно. От добра добра не ищут, а опустынивание — оно же очень медленно и постепенно идёт, и кто его заметит сразу? Если стало хуже, чем было при дедах и прадедах — кто-то, значит, прогневил духов предков. Не тот ли шибко умный сопляк, который придумывает что-то такое, чего не было у славных предков? Прибить дурака, пока совсем плохо не стало. А если и после этого не становится лучше, как при предках было, значит, ещё кто-то духов гневит. Всем смотреть в оба и искать вредителя, пока он всю общину не сгубил.

— Вот так и Вандималуна прибили, брата моей Мундоры, — проворчал Авдас, — А парень ведь спасти хотел это ущербное дурачьё от больших неприятностей. Всё-таки они ему были соплеменники, хоть и дураки дураками.

— А что там приключилось?

— Да ничего хорошего, почтенный. Охота у дураков не заладилась в очередной раз, так они надумали на наших овец поохотиться, а Вандималун отговорить их пытался и предупреждал, что это не дикая живность, и за неё громов с молниями схлопочут, можно даже и не гадать, это и так понятно. Но это ему было понятно, а им — нет, им гадание дало добрый знак, и парень схлопотал в лоб и в зубы за спор с волей духов предков, а когда он не угомонился сам, его угомонили копьём. Потом они пошли на свою самоубийственную охоту, наши собаки их учуяли, естественно, ну и получили они свои громы и молнии, как их и пытался предупредить мой туземный шурин. Так ты думаешь, они что-то поняли? Их шаман, когда я выявлял причастных к убийству шурина среди уцелевших и убивал их сам, на полном серьёзе заявил, что Вандималуна правильно убили, наверняка знался со злыми духами, отчего и наколдовал им неудачу. Дурень так и оставался при своём мнении, пока мы его вешали вместе с остальными ихними горе-старейшинами. Но разве вернёшь этим убитого парня, который один был умнее их всех?

— Неисправимы, значит?

— Взрослые — абсолютно неисправимы. Поэтому и пришлось перебить взрослых мужиков. Мелких детей забрали, несколько молодых баб с совсем малыми карапузами, да девок-подростков, кто не страхолюдина. Прочих выгнали взашей с той части территории, которую решили прибрать к рукам. Но толку-то с того? Их соседняя группа к себе взяла и на не занятой нами территории поселилась. И живут точно так же, как жили и те. Так же с огнём охотятся и ничему новому учиться не хотят. На наш скот охотиться боятся, но через пару десятилетий — не удивлюсь, если кому-то вздумается.

— А эти, которых взяли к себе?

— Ну, детвора есть детвора. Пока мелкие, есть надежда чему-то научить. А бабы — они и у дикарей бабы. Что им сказано, то и делают. Те, которые пёрли в дурь — там, у тех дикарей, а у нас только те, которые честно пытаются взяться за ум. Не у всех получается, но хотя бы уж стараются, а не закатывают дурацкие истерики. Если не из всех, так хоть из половины выйдет какой-то толк. А где-то четверть детей — наполовину наши, так из этих большинство вполне обучаемо.

— В смысле, от наших рождены, как и у бушменов на Юге Африки?

— Даже ещё проще, почтенный. Здешние дикари не связывают залёт у бабы с её перепихоном, так что в пользование баб за что-нибудь нужное им или понравившееся они предоставляют охотно. А те, естественно, залетают и рожают от наших точно так же, как и от своих. Из этой группы мы таких полукровок забрали, конечно, всех. Вырастут, кто-то и на приём в колонисты вполне потянет. А кто нет — ну, работники-то уж всяко лучшие из них выйдут, чем чистопородные дикари. Есть, конечно, и среди них такие, как мой шурин убитый, но очень мало. Я вот одно понять не могу. Вроде бы, и раса та же самая, что и на юге Индии, и ты это тоже подтверждаешь, но почему тогда такая разница между этими и индийскими? Не только наши солдаты, кто оттуда, а даже у кого и жена из тамошних, так большинство здешних на их фоне как безмозглые обезьяны. Разве может так быть, если у них одинаковая порода?

— Ну, не совсем одинаковая. Да, от общих предков происходят, но разделились очень давно. Так те австралоиды, которые в Индии остались, кто-то и свою цивилизацию имел, ещё доарийскую, а остальные соседствовали с цивилизацией сами или через своих ближайших соседей. Было от кого набираться ума и развиваться. А эти ушли в Австралию и оказались на отшибе, да ещё и испохабили свою новую родину, истребив всю крупную живность и опустынив землю. Ну и деградировали в результате сами. Есть и подходящие для нас, но — да, ты прав, очень мало. Из сотни человек пять в самом лучшем случае, и это же ещё найти и отобрать их надо из каждой такой сотни.

— А почему тогда, почтенный, город именно здесь, а не на восточном берегу, где и угодья богаче, и дикарей больше?

— Река, Авдас. Самая длинная и самая полноводная на этом материке. А здесь её устье, и где же ещё быть портовому городу, как не возле него? За небольшим заливом на северо-запад отсюда месторождение железной руды, а эвкалипты и кустарниковые растут быстро, так что есть на чём получать из неё черновое кричное железо, которое нетрудно и морем сюда доставить. Не так далеко отсюда и южный остров, на котором медь, олово и полиметаллы, а на небольшом островке в проливе есть и вольфрам. И тоже очень удобная морская доставка сюда. Прямо здесь много меди, и вверх по течению на главном притоке тоже есть медь, это на низменности, где течение спокойное, и речной путь судоходен для малых судов. А выше — уже предгорья, где течение реки бурное и удобное для вращения водяных колёс. Туда напрашивается обрабатывающая промышленность, которую легко снабжать отсюда по реке, и по ней же ещё легче сплавлять оттуда готовую продукцию. А здесь, возле самого города, легко орошаемые земли для сельского хозяйства, кормящего и город, и промышленность в предгорьях. Саванна удобнее леса и под пастбища для скота, и под земледельческую распашку. А дикарей меньше — меньше и беспокойства от них.

— Но железо, получается, уже в пустынной зоне?

— Ну, в полупустынной и недалеко от морского залива. Не очень удобно, но это на перспективу. Железо — наименее дефицитный металл, и его небольшие месторождения есть и в лесистых предгорьях рядом с обрабатывающими предприятиями. Нам много для наших местных нужд и не понадобится — никто же не отказывает нам и в подвозе готовых железяк. Просто обеспечиваем себя на экстренный случай. А пока будут вырабатываться те малые месторождения, у нас будет достаточно времени, чтобы озеленить окрестности того большого за заливом. Примерно так же, как предки озеленяли Горгады — насаждения вдоль русел всех вади, чтобы вода в них после дождей задерживалась дольше. Для начала вдоль побережья и на той возвышенности, где месторождение, потом так же и другую на севере от нас. Если восстановим там нормальный водосбор, влажнее станет и низменность вокруг них, и пустыня отступит. Но для этого, конечно, надо отучить местных дикарей от привычки выжигать саванну.

— Соблазнительно, почтенный, но добровольно они от загонных охот с огнём не откажутся. Это же намного легче, чем без огня, с одними только загонщиками-людьми. У них и людей-то столько в их стойбищах нет, чтобы их хватило для такой загонной охоты без огня. А это значит, что прожить такой охотой они не смогут. Мы тут думали уже и лук со стрелами внедрить, но взрослые дикари ничему учиться не хотят — они считают, что и так знают и умеют всё, что нужно для жизни, а детвору можно научить, но старшие разве станут слушать мелюзгу? Только принудительно может что-то получиться, но это надо их всех захватывать в плен, занимать работой и кормить за неё, поскольку охотой без огня им не прокормиться, а всю их территорию надо занимать самим, чтобы её не заняли соседние группы, с которыми опять придётся начинать всё сначала.

— То есть, через рабство, если называть вещи своими именами?

— Да, получается, что только через рабство.

— Объясняя понимающим, принуждая непонятливых и убивая непокорных. Твой шурин был из понимающих. Ему легко удалось объяснить?

— Он у наших учился. Когда мы торговать с ними начали, и я как раз его сестру у них выменял, им много чего хотелось, но нечего было предложить нам взамен, и тогда мы предложили им работать у нас, чтобы заработать то, что не могут выменять. Только он понял сразу и согласился, так его ещё отпускать не хотели, и он тогда с большим трудом упросил старших. Тоже сперва ничего у нас не понимал, но ему было интересно, работал он старательно, и мы ему охотно объясняли всё, о чём он спрашивал. Говорить научился по-турдетански почти без ошибок, понимать его было легко. Помогал нам на подсобных работах в полях и огородах, помогал пасти скот и охранять его от динго, так и разобрался в нашем образе жизни. Заработал себе стальной нож, топорик и наконечник для копья.

— А в стойбище их у него, конечно, отобрали старшие?

— Да, так всё и вышло. Он думал, покажет всем, и все тоже придут к нам, чтобы тоже заработать, как и он, а у него просто отобрали, и больше желающих последовать его примеру, естественно, не нашлось. Ради чего горбатиться, когда всё равно отберут? Если только насовсем к нашим уйти, так это и сам Вандималун просился, и ещё кое-кто из его приятелей, но никто их, конечно, не отпустил, а когда он надоел им всем советами у нас учиться и жить так, как наши, так его за это ещё и крепко поколотили.

— А потом и вовсе, говоришь, убили, когда от охоты на скот их отговаривал?

— То-то и оно. Вот и учи таких чему-то полезному после этого. Мелюзгу только с бабами можно, если захватить и заставить, как мы тогда и сделали. А взрослых мужиков только принудительно через рабство, чтобы против воли научились тому, чему сами они по-хорошему учиться не хотят. Работай или сдохни — вот, только так с ними и можно. Ну вот почему они настолько тупые? На большом южном острове, говорят, дикари не умеют даже добывать огонь, а только поддерживают его?

— Добывать умеют, как и здешние материковые, но предпочитают поддерживать его, чтобы разжечь настоящий костёр быстрее. Там же климат прохладнее, и зимой ночью бывает довольно холодно. Дикари же здешние лука не знают и высверливают огонь, вертя палку между ладонями. Ты же сам видел, как они это делают, и сколько с этим возни. Так здесь хотя бы тепло, и для приготовления пищи подождать его нетрудно, а там, в этих их шалашах, да без нормальной одёжки — представь себе сам.

— Один, который вертит, согреется, но остальные за это время точно замёрзнут, — хохотнул опцион, — Тогда понятно, почтенный. Но это же топлива сколько нужно, да ещё и с их каменными топорами.

— Там это не проблема, как и в горах на востоке. Они же лесистые, там дождей с моря хватает, а этот остров, считай, их продолжение на юг, тоже лесистый. Очень давно, когда и в Испании было холоднее из-за наступающих льдов, уровень океана был ниже, и тогда этот южный остров, как и очень большой на севере, тоже был частью материка.

— И тогда их предки прошли туда по суше, а потом океан поднялся, и проход на остров затопило?

— Да, так оно и было. Самая первая волна австралийских дикарей. И она же ещё и самая примитивная из всех. Наши отцы-основатели предполагали, что она на своём пути к Австралии смешивалась с ещё более примитивными видами людей, которые попали на острова Индонезии ещё раньше. Мы не знаем, были ли эти виды вообще разумны в нашем понимании, но хотя они и делали для себя примитивные каменные инструменты и дубины с копьями и даже пользовались огнём, их черепа были ближе к обезьяньим, чем наши. А у этих здешних дикарей какая-то промежуточная форма — толстые кости, надбровья, часто скошенный лоб. Всё это бывает и у нас, но у немногих и обычно по отдельности, а у них это типичные признаки. Особенно у дикарей южного острова, сохранивших породу этой самой первой волны.

— Так а зачем они с обезьянами-то смешивались?

— Не с обезьянами. С примитивными недолюдьми. У нынешних дикарей невест для молодых парней не хватает из-за того, что старшие по нескольку баб себе берут. Из-за нехватки баб ведь и ссоры в основном вплоть до убийств. Скорее всего, так же было и у их предков. Наскочат на стоянку вот этих совсем примитивных, мужиков всех перебьют и съедят, а баб — по прямому назначению, да поскорее, пока старшие не отобрали и этих. А старшие, глядишь, ещё и не всех отберут. Вот так и смешивались. Потом уже следующая волна австралоидов гнала эту первую дальше, и она по пути вбирала в себя всё новых и новых примитивных. Каждый раз понемногу, но много раз, пока не добрались и до самой Австралии, где до них никаких людей ещё не было.

— И это что тогда выходит, что и в моей Мундоре примесь этих полулюдей, и в наших с ней детях?

— Да не тревожься ты так, Авдас. Наверняка есть, но очень небольшая. Она же у тебя не с южного острова, а из здешних. После той первой волны была ещё одна, а может, и две или больше, которые на материке смешались с той первой и разбавили её. Думаешь, в нас самих примеси от более примитивных видов людей нет? В Европе они тоже были, и наши предки с ними тоже смешивались. Но разве это помешало им развиться до уровня цивилизации? Австралийские дикари не из-за этой примеси отсталые, а из-за того, что на отшибе от всех цивилизованных соседей и в очень неудобных для создания собственной цивилизации условиях. У них было меньше возможностей для развития, чем у наших.

— А на том южном острове?

— Там, конечно, случай тяжелее, но тоже не безнадёжный. Здесь ведь вы делаете дикаркам полукровок? Ну так и там тоже. Им там тоже меняться особо нечем, так что и с концами баб отдают, и во временное пользование, поэтому наши им там их примитивную примесь тоже разбавят до вполне приемлемой величины. Тоже, конечно, будут и совсем необучаемые, ну так а где их нет? Кто-то пулю заслужит, кто-то меч в брюшину, кто-то намыленную петлю на шею, как и везде. А кто знает своё место — ну, есть же работы, не требующие ума? На их век хватит, а потомство они после себя вряд ли оставят.

Субтропический юг Австралии, особенно её наиболее увлажнённой восточной части, был признан наиболее подходящим по климату для турдетанских колонистов. Для сельского хозяйства и восточное побережье подходит неплохо и тоже осваивается, но там леса, в том числе из здоровеннейших эвкалиптов, которые попробуй ещё спили, а потом и пни ещё с корнями выкорчуй при расчистке земли под поля и плантации. Да и дикарей в той наиболее богатой дармовыми ресурсами восточной прибрежной полосе многократно больше, чем к западу от гор. Поэтому там и освоение медленнее идёт, чем в районе устья Муррея, где вокруг первоначального форта разрастается Оссоноба Австралийская. Река ведь — единственная на материке, достойная называться рекой круглый год, а не только в сезон дождей. Северо-запад материка представляет интерес благодаря обилию железных и алюминиевых руд и близости к Цейлону, но его освоение затруднено маловодьем в сухой сезон. Легче всего развиваться востоку, Тасмании, да низовьям Муррея как связующему звену региона. Поэтому и проходит Миликон Сергов службу в Оссонобе Австралийской, пускай и не по геологической части, а по общей, но с учётом их традиционной семейной специализации. Помимо служебной рутины — ещё и своего рода рекогносцировка. Идея широкомасштабной мелиорации окрестностей города к северу и северо-западу от него на самом верху рассматривается — и сама по себе как самоцель, и как первый шаг к такой же мелиорации прибрежных пустынь к западу, отделяющих окрестности низовий Муррея от зоны средиземноморского климата на юго-западе материка.

В идеале широкая полоса по всему субтропическому югу должна быть отжата у пустыни под привычное для турдетан сельское хозяйство средиземноморского типа. Как в самой метрополии, да на азорской Атлантиде. Совсем так, конечно, не получится, потому как и осадки нерегулярные, то засуха, то катастрофический ливень, и почвы в пустыне уж очень засолены, но насколько возможно, следует стремиться к этому средиземноморскому идеалу как к наиболее удобному и предпочтительному для турдетанских колонистов. На той же Капщине, где территория доведена уже до ума, и дравиды-то с цейлонцами живут и отурдетаниваются с превеликим удовольствием, хоть и из другой климатической зоны родом. Вишарда, супружница, не даст соврать. Всё-таки слишком уж сыро и душно в этих цейлонских джунглях, да хинную настойку эту горькую принимать приходится всё время из-за малярии южноазиатской, которая пострашнее африканской. А ядовитые змеи — здесь они, конечно, всем змеям змеи, но хватает их и на Капщине, и на Цейлоне, так что по ним оно где-то примерно то на то и выходит. Кто приучен беречься от тех, тот убережётся и от этих, поскольку техника безопасности в целом одна и та же. Ну а кто неспособен учиться жизненно необходимым вещам, тот, стало быть, не венец эволюции, а её тупиковая ветвь. Есть и такие, но обычно долго не живут. Туда им и дорога, как говорится.

Пустыня в Австралии в большинстве случаев не совсем уж и пустыня, а скорее, сухая степь. Как в Аравии, где пустыней назовут такую местность, в которой не сплошной растительный покров, а отдельные пучки, между которыми голая почва. Есть и кустарник, не образующий зарослей типа скрэба, а растущий отдельными кустами, между которыми травяные кочки. Вблизи земля между ними хорошо видна, но вдали кочки и кусты почти сливаются, и кажется, будто там дальше нормальная степь. К северу от низовий Муррея, как только из речных галерейных зарослей выберешься, как раз и начинается эта местная пустыня. Для нормального земледелия, конечно, слишком сухая земля, и где на ней взять столько воды для полноценного орошения? Это разве только в дальней перспективе, если мелиорация пройдёт успешно. А пока напрашивается пастбищное скотоводство. Травы-то для скота более, чем достаточно, и не в кормовые ресурсы вопрос скотоводства упирается, а в те же самые водные. Водопои нужны скоту хотя бы в радиусе полудневного перехода. Это дикари выроют неглубокий колодец на дне пересохшего русла, и им этой небольшой лужи на его дне для их небольшой группы достаточно, а как прикажете поить не меньшую группу пастухов и целую отару овец, стадо коров или табун лошадей?

Тут уже без мелиорации не обойтись. Хреново, когда водопоев мало. Возле них тогда только и можно медлительных коров с овцами пасти, постоянно на одних и тех же небольших пастбищах, выедая их и вытаптывая, превращая в уже настоящую пустыню, а дальше от водопоя травы полно, но добегут-то до неё и обратно к водопою только конские табуны многократно меньшей численности, которым не съесть и десятой доли той травы. А с опустыниванием ближайших к водопоям пастбищ иссякает и вода, и тогда усыхают и те дальние. Как раз таким манером и опустынивается африканская Сахара. Чтобы такого безобразия не происходило, увеличивать надо количество водопоев, озеленяя берега вади для задержания в них воды после сезона дождей и образуя галерейные заросли вдоль их русел. Чем гуще они будут, тем больше будет сохраняться воды, и тем дольше она будет в них оставаться на поверхности. В конце концов многие и вовсе пересыхать перестанут. И тогда вся земля между такими речушками станет пригодной для выпаса многочисленных стад скота, не истощающих угодья, а улучшающих их, поскольку скот ведь где жрёт, там и срёт, повышая плодородие почв. Главное — не допускать перевыпаса.

И главной проблемой при этом становятся дикари. Не понимают они никакого другого образа жизни кроме охотничье-собирательского своего. Какая такая отдалённая перспектива, глупые белые люди? Нет здесь постоянных рек и никогда не было — ни при дедах, ни при прадедах, и даже в древних преданиях почитаемых предков ничего о реках не говорится. Одна только и есть постоянная, которую вы заняли, а больше таких рек нет, одни только сезонные. Вода нужна — яму в русле копайте, и будет вам вода. Есть кенгуру, есть эму — хорошо. И всегда они были, и всегда будут. Чего вам ещё не хватает? Будьте проще, и люди к вам потянутся. Стало больше кустарника и травы — очень хорошо. Эму и кенгуру больше, охотиться легче, больше дерева для копий, бумерангов, шалашей и дров в костёр. Вам жалко, что ли? Зачем тогда сажали, если сами не пользуетесь? Какое такое светлое будущее? Нам и сейчас хорошо. А если всё вырубим и сожжём, и станет, как было раньше, то как отцы и деды жили, так и мы жить ещё не разучились. Бывало и хуже, когда целый год без дождей, но ведь не пропали же? Так что не пугайте нас пустыней, если вам она не нравится, так и не лезьте в неё сами, а мы в ней всегда жили и впредь проживём.

И хоть кол им на башке теши, башка у них крепкая, австралоидная, и хрен они поймут, о чём вообще речь. Там, где природные условия позволяют уже сейчас заняться земледелием или скотоводством, им хотя бы показать можно полезный результат если и не прямо сей секунд, то хотя бы в течение года. Вот, помните, пахали и сеяли, охраняли от живности и от ваших баб-собирательниц? Так вот он, урожай, съедобный и питательный. Видите, во сколько раз его больше, чем собрали бы на такой же площади дикой саванны ваши бабы? А вот скот, который пасли, гоняли на водопой и охраняли от хищников, да от вас. Видите, насколько приплода больше, чем вы добыли бы в саванне охотой за весь год? Вот это, когда всё наглядно, они понять ещё в состоянии. Особенно, когда уже знают, что промышлять собирательством на полях и огородах колонистов или охотиться на их скот чревато смертельным поражением громами и молниями. Детвора вот теперь ихняя среди колонистов растёт и с детства их образ жизни постигает. Эти дикарями уже не будут, но их пока ещё с гулькин хрен, а дикарей в саванне и пустыне до хрена. Спасибо хоть, не так до хрена, как в лесах за горами на востоке.

А вот дальней перспективы не объяснишь и этим. Её и колонисты-то, простые крестьяне, работяги и солдаты, понимают толком не все. Просто привыкли к дисциплине, раз приказано делать вот так — начальство образованное, оно знает, зачем. Даже объяснят, если кому интересно, и некоторые даже поймут. Наслышаны ведь и про Горгады, которые раньше, говорят, ещё пустыннее были, а кто из метрополии, те и видели проездом. А раз так — кто же возражать-то будет против улучшений? Есть знающие люди, которые этому учились, и им уж всяко виднее. Но это колонисты знают, а туземцы тех Горгад в глаза не видели. Эти мелкие не понимают, но с колонистов пример берут, потому как больше им и не с кого, а дикарям, чтобы убедить их, показать нечего. В долине Муррея мелиорация не особо-то и нужна, в ней и так воды достаточно, а в пустыне полезного выхлопа от неё ни через год, ни через пять лет ещё не увидишь. А дикарям — им вот прямо сейчас древесина нужна, и удобнее нарубить её там, где её больше. И мясо нужно, а охотиться удобнее там, где дичи больше — ага, с огнём, как отцы, деды и прадеды охотились. Ну что вам опять не так, глупые белые люди? Нет же здесь ни ваших полей с огородами, ни вашего скота. Уже знаем и не трогаем их больше. Раз вы сами не пользуетесь своими насаждениями, значит, они вам не нужны, и чего вы тогда на нас ругаетесь, когда мы пользуемся? Получается, ни себе, ни людям — так разве делается? И абсолютно же правы будут со своей сиюминутной дикарской точки зрения. И как им растолкуешь в доступных им понятиях, чтобы убедить?

И выходит, что опытный и знающий этих местных дикарей опцион Авдас тоже абсолютно прав. Убедить их нельзя никак, можно только принудить, лишив возможности делать так, как делали их отцы, деды и прадеды. Как только их охотничье-собирательская община даст повод — облаву на неё, сопротивляющихся убить на месте, а покорившихся повязать и в колонию препроводить в качестве подневольной рабочей силы, которую не спрашивают, что она сама считает правильным, а заставляют делать так, как велено. По ходу дела только поясняя смысл, когда на нормальном человеческом языке заговорят. А их бывшие охотничье-собирательские угодья, естественно, аннексировать, дабы соседи на них соваться не вздумали. Наши они теперь, как хотим, так и используем, а если не хотим, то и не используем, а почему — не вашего ума дело. На своих — творите, что хотите, а кто в наши сунется без нашего дозволения, или гром с молнией словит, или повиснет высоко и коротко — ага, за злостное браконьерство.

Баб таких вменяемых, как авдасовская Мундора, среди дикарок с гулькин хрен, но тут естественный бабий конформизм в помощь. Если их соплеменница жена колониста, одета как бабы-колонистки, держится с ними на равных и уверенно, говорит на их языке и делает всё так же, как и они, то это — авторитет, у которого не стыдно и поучиться образу жизни белых людей. Запретить-то им некому, давно убиты и сгнили все запрещальщики, а худшими быть не хочется, и перед глазами наглядный пример, что и вовсе не обязательно. Тем более, что и не одна она такая. Ну и с кого шмакодявкам мелким пример брать? А для пацанвы кто авторитетнее? Уж всяко не те, кто подай-принеси, а те, кому подай-принеси.

Да, заставляют работать, наказывают за хулиганство, но ведь и сами же правила свои соблюдают, и если правила едины для всех, то что тут обидного? А ещё ведь и учат интересным вещам наравне с белой детворой, да ещё и полезным. Кремнём по железному огниву насколько быстрее огонь высечешь, чем палкой между ладонями его натрёшь? Это в сумерках или в облачный день, а в солнечный и того проще — стекляшку навёл, и вот он, огонь. Нет, на руки кремней с огнивами, огненных стекляшек и стальных ножей мелюзге не выдают, их заслужить ещё надо, подрасти и много чему научиться, но — учат применять правильно, а из пацанвы постарше кое-кто уже и свои имеет. Ну, кремень-то каждый сам себе найдёт и обколет, а вот огниво, стекляшку и нож — надо заслужить. Учат и топориком стальным пользоваться и говорят, что позже и его заслужить возможность будет. А самое поразительное, что и шмакодявок учат. Белые не считают нож и топор оружием, для них это инструменты. Не женское дело и у них, но считают, что и женщина должна уметь. Их жёны — все умеют, хоть и не так хорошо, как мужья. А стрелой из лука насколько легче в цель попасть, чем дротиком, не говоря уже о бумеранге? Детский лук, конечно, слабоват, но какие руки, такой для них и лук. Белые так и говорят — вырастете, станете сильнее, по своим силам себе и новые луки сделаете.

А кто-то, возможно, и в солдаты окажется пригоден и тогда из громовой палки белых молнии метать будет. Может, и обманывают, но до сих пор ни в чём ещё никого не обманули. Когда Мундора из громовой палки мужа метнула молнию — это было событие. Белые считают, что их жёны и с оружием обращаться уметь должны, хоть и не женское это дело. Наверное, не обманут и насчёт возможности стать солдатом. И чем дальше, тем стерегут меньше, и убежать-то в принципе можно, но куда бежать и к кому, и главное — а зачем? Есть в саванне родственные общины, которые примут, но там и отберут ведь всё, и любому, кто старше, беспрекословно повиноваться заставят. У белых и в рабстве свободы больше, чем у соплеменников на свободе. Да ещё и интереснее, и бежать — дураков нет.

— Мундора тоже считает, что здешним дикарям вино давать нельзя, — поделилась Вишарда за обедом, — Говорит, если выпьют, быстро дурные делаются, а если вина много, то остановиться не могут, пока не выпьют всё или не свалятся. Её саму Авдас выменял у старейшин её общины, подпоив их, и хотя она сама хотела к нему попасть, воспоминание не из приятных. Напились старики до безобразия, повздорили между собой вообще из-за какого-то пустяка, в драку полезли, кому-то зуб выбили, кому-то челюсть сломали — всё это было очень омерзительно. Наверное, из-за того, что здесь сладких фруктов никаких нет, и у дикарей нет привычки даже к слабому алкоголю.

— Да, скорее всего. В Америке-то ведь тоже южные племена, где много сладких фруктов, балуются и забродившими ягодами, так у них какая-то устойчивость к алкоголю есть, а у северных — совершенно нет. А здесь — да, тоже с фруктами напряжёнка. В лесах на востоке, кстати, тоже, так что пока наши плантации не начнут давать урожаи, то и не будет. В лесах, правда, есть пчёлы, но они такие же, как и в Америке, безжальные, и мёд у них тоже не такой сладкий, как наш, а с кислинкой. И даже его лесные дикари сбраживать не умеют, так что нет у них привычки и там. Волний Максимов тоже говорил, что совсем дурные бывают даже от простого вина, так что много им давать нельзя, а уж креплёного и вовсе ни под каким видом. Одного заболевшего дикаря им лечили, так пока вылечили, тот спиться уже успел. Дело было зимой, а в горах ведь холоднее, чем здесь.

— Мало того, что дохляки, так ещё и алкашня! А зачем Волния вообще понесло в эти предгорья? Здесь он, что ли, дела себе не нашёл бы? И мне с Астурдой вместе было бы уж всяко повеселее, и быт же здесь налаженнее.

— Да они и там обустроились неплохо, а скучать им там не приходится. Волний же больше по промышленной части, как и всё их семейство, а это предгорья в верховьях рек напрашиваются. Ты же знаешь наш принцип? Первым делом обустраивается базовый уровень хозяйства, который колонисты смогут поддерживать сами даже в полном отрыве от метрополии и других колоний, чтобы ниже его, случись что, уж точно не просели, а уж потом только налаживаются все навороты посовременнее. Вот там как раз этому базовому уровню и место. Водяные колёса, мини-ГЭС и всё такое.

— Как во времена ваших предков?

— Ну, станки-то, конечно, привозные современные, но в остальном — да, базовый уровень. Там и с гидроэнергоресурсами лучше всего, и с топливом, и с транспортировкой удобнее всего. Сюда — вниз по реке, на восток — караванами ишаков через перевал. Железо там есть, медь в принципе тоже, хоть и немного. Меди, конечно, и здесь хватает богатых руд, так что там важнее железо.

— Так ты же говорил, что его и здесь полно.

— Ну, не совсем здесь. За заливом. А там и с топливом проблемы, и с водой. По уму там бы мелиорацию провести, чтобы воды прибавилось, а то боюсь, как бы акведук с Муррея туда тянуть не пришлось. Представляешь этот геморрой? Пока здешние нужды не так велики, хватит и тех небольших месторождений в верховьях, а за это время как раз и с ближним месторождением проблемы порешаем. Вода ведь не только людям и домашней живности нужна. Для восстановления железа из руды нужен ведь ещё и древесный уголь, а эвкалипты растут быстро только на достаточно увлажнённых почвах. В сухой пустыне кустарниковый эвкалипт так же быстро не вырастет.

— Там же не сразу много понадобится. А пустынный лайм, хоть ему и далеко до наших мандаринов с апельсинами, тоже неплох и растёт в пустыне сам по себе.

— Но растёт редко и мелкий, а нужно очень много, если говорить об уменьшении потребности в питьевой воде. Даже по этим соображениям пустыню там надо обводнять, а тогда уже и наши цитрусовые приживутся там нормально, как и здесь, которые вкуснее и урожайнее этого местного. Да и не только же цитрусовые нужны. Всё, что можно иметь в этом климате своё, лучше выращивать своё, чтобы меньше зависеть от подвоза.

— Даже под сильфий дали задание места присмотреть. Это же разве один только сильфий? Это же и всю экологическую нишу опыляющей его киренской земляной пчелы придётся здесь воссоздавать, как это делалось и на Горгадах. Так и ради чего? Разве мало нам горгадского, чтобы мучиться с ним ещё и здесь?

— Пока достаточно, но в дальнейшем будет мало. Киренского перестаёт хватать, а спрос в Луже только растёт. Когда у римлян заваруха была, и Цезарь двинулся в Грецию против Помпея, он кроме звонкой монеты ещё и запас сильфия из римской казны забрал, и тогда цены на него в Риме сразу вдвое подскочили. Наши тогда очень неплохо заработали на горгадском, хоть и не могли продать много, чтобы не сбить цены.

— Это восемь лет назад, когда дядя Волния контуберналил у Цезаря? Да, помню, он тогда ещё из Егитпа привёз статистику жрецов по астрономии и разливам Нила.

— Вот именно. Из Паретония нашим, которые тестировали Мелиссу Спартакову, тогда пришлось временно слинять, поскольку там Катон Младший нарисовался со своим горе-войском, промазав мимо Киренаики. Потом он в неё перебрался, а из неё повёл своё воинство пешком вдоль берега моря в римскую Африку. Зерна почти не было, из жратвы им продали только баранов, и приправлять баранину кроме сильфия было больше нечем. Его же и бараны в пути хрумкали, и вьючные ишаки. Представляешь, какой ущерб? Так и не восстановилась поросль до сих пор, а спрос в Риме, сама же понимаешь, не снижается. Теперь ещё и это разделение провинций между новыми триумвирами. Антоний мечтает о победоносной войне с Парфией, это и реванш за Красса, и выполнение планов Цезаря, а Клеопатра деньги ему на это дело зажала, и он выжимает их отовсюду, откуда удастся. И киренский сильфий, естественно, не исключение. Заготавливается хищнически, и плевать Антонию на последствия. Сейчас цены сбиты, но по всем прогнозам предложение потом резко снизится, и цены снова взлетят. Наши снова будут зарабатывать на горгадском, но у нас же и свои потребности никуда не исчезнут, и зачем же нашим страдать от дефицита? Поэтому и решено расширить посадки, в том числе и за океанами, где это возможно. А в дальней перспективе киренский сильфий может вообще кончиться, и тогда горгадского на наших и на Лужу уж точно не хватит.

— Тогда — да, здесь нашим австралийцам, конечно, нужен свой. А на юго-западе материка не получается или какие-то другие планы?

— По сельскому хозяйству планы примерно такие же, как и здесь, но ресурсов на параллельное развитие не хватает. Прежде всего людей, естественно. Поэтому приоритет выбран здесь, на юго-востоке, поскольку и сельское хозяйство, и промышленность разом, а когда здесь разовьёмся, юго-западу уже и отсюда помогать будет проще. Заодно и опыт местный будет уже наработан. Мелиорация и там будет нужна в не меньшей степени.

— Мундора говорила мне, что главная проблема будет с дикарями.

— Да, и Авдас то же самое говорит. И хуже всего вот эти ихние загонные охоты с огнём. И привыкли за многие поколения, и обойтись без них со своим оружием уже вряд ли смогут. Дичь уже пуганая, в нормальной обстановке на бросок дротика или бумеранга не подпускает, только если огненным кольцом её всю к узкому выходу согнать, где её и ждут в засаде охотники. Волний говорил, что и в лесах дикари жгут подлесок.

— И Астурда тоже рассказывала, когда звонила. Как ещё только лес там весь не сжигают? Это же эвкалипты, там же ещё и эти эфирные масла.

— Ну, они же знают и жгут аккуратно. Но там-то ведь и климат влажнее, так что эвкалипты восстанавливаются и отрастают быстро. Там, возможно, и не такой уж сильный ущерб от этих рукотворных пожаров. А здесь ведь климат засушливый, и в сухой сезон та же трава вспыхнет как порох, а от неё и кусты эти промасленные. Я не думаю, чтобы они и здесь так уж стремились выжечь всё дотла, наверняка стараются свести ущерб от огня к минимуму, но мало ли, как на деле повернётся? Где-то не подрассчитают, а где-то и ветер резко переменится, и все планы насмарку.

— И если хочешь рассмешить богов, расскажи им о своих планах! — супружница усмехнулась, — Да, Мундора тоже говорила, что жечь стараются с оглядкой, но не всегда получается так, как замышляли.

— И тогда ищут виновного, прогневившего духов? — они рассмеялись вместе, — А ландшафт засушливый и к действию пожаров особенно уязвимый. Выжгут они по ошибке чего-нибудь не то, так после этого долгие годы ландшафт восстанавливаться будет, если сможет вообще восстановиться. Сильно подозреваю, что и это получается не всегда. Но у них судьба такая, от последствий своих ошибок страдать, а нас-то за что? Не надо нам их ошибок на территориях, предназначенных для мелиорации.

— А они — как отцы, деды и прадеды. И ничего другого понимать не хотят.

— Поэтому Авдас и говорит, что только насильственно и можно переучить их на наш образ жизни. У нас в метрополии лузитаны тоже от подсечного земледелия не хотели отказываться добровольно. Предкам пришлось запрещать и вешать за нарушения.

— Значит, и эти — тем более. Мундора тоже сказала, что убеждать их бесполезно, а можно только заставить. Потом, когда привыкнут и убедятся сами, что по-нашему жить лучше, чем их старинным укладом, уже с их помощью можно будет как-то растолковать и родственным им общинам, но этих самых первых — только принудить насильственно.

— И сразу всю общину целиком. Массовые мероприятия, короче.

— Так это же тогда как можно больше наших людей здесь нужно. Зачем тогда на Тасманию распыляться, когда она и позже никуда не денется?

— Для большей самодостаточности. На Тасмании медь и олово почти рядом, да влажные эвкалиптовые леса, которые быстро восстанавливаются. Своя бронза, считай, в двух шагах. Ещё неподалёку полиметаллические руды, в том числе и цинк, а это считай, своя латунь. А на небольшом островке возле неё вольфрам — это свой металлорежущий инструмент. С юга Китая его сюда разве навозишься? Смешно же, когда в двух шагах и свой есть. Волний живьём съест без соли и без лука, если ему вольфрам не предоставить.

— Да, Астурда говорила. Только куда он им прямо сейчас, если у них там пока ещё в основном деревообработка?

— Так а углеродистый инструмент чем делать? Это же эвкалипты, там древесина у многих пород такая, что пилой по дереву только огонь трением добывать. Помнишь же на практике в Корпусе, как бакаут только ножовкой по металлу и можно было угрызть? И у многих эвкалиптов древесина тоже не намного мягче. В идеале и ножовочное полотно по такому дереву из быстрореза желательно, а уж углеродистое, но по металлу — это сразу вынь и положь без разговоров.

— И деваться ведь, главное, некуда. Как вспомню эту разделочную доску! — они снова рассмеялись.

Термиты в Австралии — всем термитам термиты. Это сейчас смешно вспомнить, а тогда Вишарда в шоке была. Хорошая была доска, из каменного дуба, в Испании такая не одному поколению домохозяек служит и по наследству от матери к дочери переходит, а тут на исходе второй недели вдруг в труху рассыпалась, термиты всю изнутри выжрали, только тоненький наружный слой и оставив. И со всем деревянным так. Всё пришлось в Австралии заново переделывать из местной термитостойкой древесины, эвкалиптовой в основном. Вплоть до ружейных лож и топорищ, не говоря уже о лодках, обозных телегах, тачанках и даже кольях и жердях для армейских палаток. Хвала богам, хоть строительные балки перекрытий и портовые причалы исходно из эвкалипта местного делались, так что без жертв и разрушений всё-же обошлось.

Теперь уж для всего, что предназначено для отправки в Австралию, деревянные детали только из тропической термитостойкой древесины делаются. А она ведь не только обрабатывается труднее, она ведь и потяжелее обычной, и к этому весу тоже приходится приноравливаться. Думали в своё время бамбуковыми трубами обойтись для водопровода, которые в других местах и по году, бывает, прослужат, и по два, но куда там! Только не в Австралии! Волниевская мануфактура в верховьях к производству огнестрела и близко не подошла ещё, но трубы из эвкалипта железнодревесного производит почти по технологии ружейных и орудийных стволов. Так у него там эти полуфабрикаты на станках делаются, а здесь же их при сборке по месту подгонять надо. Как там предки шутили? Ага, пилите, Шура, они золотые. Умаешься, пока подгонишь, зато сносу им нет — практически вечные.

— Префект вызывает на радиоузел, почтенный! — доложил посыльный из штаба.

— Пожрать спокойно не дадут! — проворчал Миликон, гася бычок сигариллы в пепельнице и вливая в себя залпом протянутую женой кружку лаймового сока, — Что там за хрень могла приключиться? — по пустякам непосредственное начальство не дёргает, а это значит, что выслушиванием ценных указаний по радиотелефону хрен отделаешься, и наверняка придётся куда-то нестись если и не со всей своей драгунской центурией, то не менее, чем с половиной.

— Центурион Сергов слушает!

— Поднимай центурию и дуй с ней в первый сектор, — велел префект, — С поста один-три радировали о нарушении границы и загонных огнях на нашей территории. На месте — по обстановке!

Рог цейлонского гаяла гнусит примерно так же, как и турий. Солдаты тоже в курсе, что просто так никто никогда сигнала тревоги не подаст. Нет, учебные-то бывают, внезапные для всех кроме дежурной центурии, которой они не касаются. Её об учебной тревоге предупреждают перед подачей сигнала, и если предупреждения не было, то это — боевая, касающаяся именно её. А сегодня дежурная — как раз третья, миликоновская.

— Третья центурия — в ружьё и по коням! Боекомплект — полный!

— Мы с тобой как в воду глядели, почтенный? — спросил Авдас.

— Да, первый сектор, пост один-три. Нарушение границы с поджогом.

— Те, которых мы тогда пожалели и не добили! — буркнул опцион, — И какая команда поступила на этот раз?

— Команда — по обстановке. Какой она нам с тобой покажется, так и действуем.

Турма копейщиков, две турмы стрелков, пулемётная контуберия в сёдлах, и как всегда, немного промешкали кинологи, но с собаками иначе и не бывает, канарские доги — они норовистые, и с этим приходится мириться. Но вот наконец в сёдлах и операторы этих поисково-боевых живых машин, без которых хрен разыщешь сбежавшего дикаря, если тот решит заныкаться в зарослях скрэба.

— Надеюсь, все знают, что даже не возвращающийся бумеранг летит по кривой? — напомнил бойцам Авдас, — Смотреть в оба и не зевать! Кто словит бумеранг пусть даже вскользь, считается убитым. А убитому увольнительная после дежурства не нужна! Всем всё понятно? Тогда — в колонну, раззявы! Центурия к маршу готова, почтенный!

Двинулись, конечно, рысью, дабы не утомлять лошадей раньше времени. Что там дикари успели уже выжечь, то успели, и не в том задача, чтобы площадь в несколько югеров у границы от огня уберечь, какую ещё можно, а в том, чтобы поджигателей всех в клещи взять, ни одного не упустив, да по обстановке с ними обойтись. Это уже обсуждали у генерал-гауляйтера. Если пал на сопредельной территории в основном, а нашу краешком только зацепил, и видно по общему расположению, что едва ли умышленно, то это, само собой, не в счёт, это простить, отругав только за небрежность. А вот если явно намеренно на нашей территории поджог, то тут уже сразу репрессии по всей строгости. Община — та, которая остатки прежней приняла, а тем разжевали, за что их община ликвидирована, и за что ещё может прилететь непонятливым, так что и эти не знать не могут. Знают, конечно, давно уже и все остальные общины, кто на том же языке говорит, на котором и эти. А раз знают, но хрен на предупреждение забили, то и на кого им теперь пенять кроме себя?

Первый сектор — самый западный, от берега залива вглубь суши, пост один-три патрулирует третий от берега залива участок границы. До поста ещё далеко, а множество дымков, сливающееся в гигантскую дугу, видно отчётливо. Тут уже явно не краешком, тут уж точно преднамеренное браконьерство. Ага, вот и наблюдательная вышка с постовыми, а вот и патрульный разъезд. Дикарей постом замечено десятка полтора, но наверняка есть и ещё, поскольку дальний конец огненного кольца не просматривается, а там ведь огонь тоже не сам по себе загорается. Часть его, возможно, и захватывает краем сопредельную территорию, но в основном — на нашей, и такой наглости дикарям спускать нельзя.

— Авдас! Бери левый фланг, я — правый. Берём их в клещи, отрезаем путь отхода и тогда только гоним. Раз уж они настолько любят облавную охоту — мы всё понимаем и не откажем им в этом удовольствии! — ближайшие бойцы рассмеялись.

Поняли ли юмор ситуации сами дикари, их никто не спрашивал. Пятеро из них, сидевшие в засаде на выходе из кольца, были уложены первым же залпом. Самые умелые метатели бумерангов и дротиков, самые опытные, других бы никто в засаду и не поставил. Загонщики с факелами тоже не безоружны, но организовать их уже некому. Кто-то орёт, предупреждая остальных, но поздно — конная цепь сжимается, расстреливая попавшихся на прицел. Самые дальние в середине дуги уже поняли, что что-то в охоте пошло не так, но что именно, из-за дыма не видно, а из-за треска пламени не очень-то и слышно. Бегут эму, скачут кенгуру — повезло живности на этот раз, не ждут её на выходе из огненного кольца ни копья, ни бумеранги, а громы с молниями всадников не им предназначены. Ну, кроме пары-тройки. Ведь заслужили же бойцы свежего мяса к ужину? Последние дикари, бросив факелы, бегут к обгоревшему кусту, но пулемётная очередь скашивает половину, а винтовочный залп укладывает остальных. Как они собирались заныкаться там от драгун, если бы добежали, так и остаётся их тайной.

Сбежавших нет, собаки гарантируют. Они же находят и следы дикарей по пути от их стойбища. Теперь — туда, откуда они пришли. У этих австралийских дикарей принят принцип коллективной ответственности. Если чужаки убили своего, ищут не обязательно самого убийцу, а убивают первого же попавшегося из его общины. Личность значения не имеет, важна община, голова за голову, и не важно, чья. Вот вся их община и в ответе за своих браконьеров. Кто головой, кто свободой — это уж у кого какая личная судьба...

29 год до нашей эры, Рим.

— В честь Гая Юлия Цезаря и Марка Випсания Агриппы, спасителей отечества и кандидатов в консулы Республики на будущий год! — выкрикивал своей лужёной глоткой глашатай, шедший по арене впереди процессии, после чего воздух сотрясали трубачи.

Имя формального устроителя Игр, кандидата в курульные эдилы, тоже звучало, но кто его запоминал? Понятно же, что не он ведь на самом деле это представление даёт, а просто скромничают настоящие устроители, соблюдая букву закона. А отдувается за них в лектике позади глашатая и трубачей вот это подставное лицо. Чего его сейчас запоминать, когда перед выборами эдилов напомнят и будут настоятельно его рекомендовать, и будет он избран без обмана, поскольку порекомендуют — истинные устроители Игр и раздатчики хлеба для римского народа, пренебрегающих рекомендациями которых народ уж точно не поймёт и не одобрит. И неприятности обидчиков народных благодетелей ждут серьёзные, а кому они нужны? Так что не зря старается кандидат в эдилы, пускай и не запоминают его сейчас, но вспомнят в нужный момент.

— Аве, консулы! Идущие на смерть приветствуют вас! — да, приветствуют здесь, как положено, двух присутствующих на Играх текущих высших магистратов Республики, консула Секста Аппулея и консула-суффекта Потита Валерия Мессалу, сменившего Гая Юлия Цезаря на консульской должности до конца года.

И недосуг было Цезарю из-за египетской кампании, и поскромничал он, решив, что слишком уж зачастил он с ежегодными консульствами. Он же не диктатор, верно?

Сообразил, правда, не сразу, что пятое консульство и третье подряд — перебор, но ведь сообразил же? Вот и сложил с себя полномочия как скромный и честный человек, попросив избрать на его место консула-суффекта. А ему для войны с Антонием, а точнее — с Клеопатрой, поскольку формально война ей объявлена, а не коллеге-триумвиру, хватит и проконсульского империума. Ну и ведь хватило же? А теперь, завершив гражданские войны и войну с Египтом, наведя порядок в провинциях и отпраздновав один за другим три триумфа, став спасителем и отцом отечества, почему бы и не избраться с хорошим и заслуженным в недавних войнах человеком консулами на будущий год? Честно и законно, безо всякого давления на избирателей и уж точно без их подкупа. Вот, даже Игры не они дают с Агриппой, а кандидат в курульные эдилы. Формально-то он тем самым подкупает избирателей, но мелкой сошке это на первый раз простить можно. Закончились же войны? Ну так и к чему свирепствовать? Мягче надо быть и добрее к людям.

Бывший внучатый племянник Гая Юлия Цезаря Того Самого по линии матери, Гай Октавий Фурин, а ныне Гай Юлий Цезарь Октавиан, усыновлённый им по завещанию, вовсе не диктатор и не тиран. Ставящую его фактически над всеми законами государства священную неприкосновенность плебейского трибуна — пока без прав и полномочий этой должности — ему даровал сенат ещё за победу над Секстом Помпеем и избавление Рима от постоянной угрозы голода. Ведь до пятидесяти сестерциев за каждый модий пшеничного зерна цены в Риме доходили! Из года в год мятежник и пират не только своё сицилийское зерно придерживал, но и африканское перехватывал, пользуясь полным господством на море, и как тут прокормишь римский народ, когда этот грабитель дерёт за свой хлеб такие цены? И где деньги на выкуп земли для солдат у её владельцев взять, когда все они уходят в уплату за зерно для римской бедноты на Сицилию к Сексту Помпею? И разве Антоний спас Рим от этой напасти? Он спас, Цезарь-сын. И что такое для него, бывшего триумвмра с диктаторской властью, полномочия плебейского трибуна? Да, на уши ими Республику поставить можно, как показали прежние трибуны-демагоги, но он-то ведь не демагог? А империум проконсульский — сложил он его с себя после триумфов, и новый консульский получит только после избрания в будущем году. Какие уж тут диктатура и тирания?

— Октавиан — прямо сама скромность! — усмехнулась Мелисса, щёлкнув пару кадров компактным плёночным фотоаппаратом с обычной ложи под навесом, такой же, как и у них, где располагались оба кандидата с семьями, — И даже на приветствия толпы больше его Ливия Друзилла отвечает, чем он сам!

— Потише ты! — предостерёг жену Ларс, — Имена на всех языках звучат похоже, а Цезарь-сын очень не любит напоминаний о том, что он не родной сын, а приёмный. Он же у нас скромен, как и его приёмный отец, и вовсе не требует называть его ни Гаем Юлием Цезарем, ни даже Гаем Юлием. Ему достаточно просто Цезаря, — чета рассмеялась, — Даже привык и не обижается уже, когда его приёмного отца мы называем Цезарем Тем Самым, но вот его самого Цезарем Не Тем называть тоже не надо. Лучше или просто Цезарь, или Цезарь-сын, — они снова рассмеялись.

— Ну да, поскольку Цезарь Тот Самый официально признан богом, быть сыном бога тоже очень неплохо. Это уж точно не всякому дано. Тут его папаше мало было быть просто эпилептиком и повадиться на кинжалы падать двадцать три раза подряд. Тут ещё к пролёту кометы время своих падений надо было точно подгадать.

— Возможно, и сейчас ещё был бы жив и дееспособен, если бы тогда падать на кинжалы не повадился.

— И тогда всё сложилось бы иначе?

— Ну, не всё. Наследник на тот момент уже был выбран и в завещании упомянут. Старик постепенно провёл бы его через cursus honorum и где-то к этому времени вывел бы его в фактические соправители. Чтобы на Востоке дотопать до Индии, самого Александра догнав и переплюнув, это мне как-то сомнительно, но того конфуза Антония наверняка не случилось бы. Наверное, отжали бы у парфян всю Армению и выдавили бы контрибуцию. Царства-клиенты на Востоке там, где это возможно — это политика Цезаря, и Антоний тут ничего нового не придумал. Другое дело, что в их числе остался бы и Египет.

— И на троне фараонов Птолемей Цезарион? Вот мне интересно, как бы с этим Окт... тьфу, Цезарь-сын примирился?

— Как-то примирился бы. Цезарион не был бы объявлен царём царей, и острота проблемы была бы намного ниже. Собственная стервозная мамаша с этими её дурацкими монаршими амбициями на всю Лужу и дурь покорного ей полупьяного Антония обрекли парня на его незавидную судьбу.

— Лучше бы в самом деле в Индию смылся. Ведь мог же?

— Опять же, царские амбиции. Не дурак, но амбициозную натуру унаследовал по обеим линиям. Из самодержавных фараонов — в изгнанники-приживалы при каком-нибудь мелком индийском радже? Он предпочёл рискнуть в попытке сохранить египетский трон и закономерно погорел на этом. Опасно быть родным сыном бога в клиентах у приёмного.

— Да, особенно при этой театральщине с намёком на божественную генеалогию.

По арене как раз передвигался макет морского судна, а по бокам от него люди, колыхавшие над головами изображавшую морские волны ткань соответствующего цвета. Впереди девки в того же цвета одеяниях, в цветочных венках и с бубнами божественных нереид изображают, и на палубе что-то тоже явно сакральное и наверняка изображающее морское путешествие из Трои в Италию самого Энея, сына Венеры и родоначальника всех Юлиев-патрициев. И не беда, что макет — современной корбиты, а не судов тех троянских времён. Кто там из римских гегемонов разбирается в эволюции античного судостроения?

Никакой сюжетной связи, естественно, и с предстоящей травлей зверей, но тут уж деваться некуда, как и с шествием официального устроителя, как бы себя подающего перед избирателями, а теперь — прозрачный намёк на истинного устроителя, скромного и явно себя не афиширующего, так что намёк нужен такой, чтобы дошло и до самых тупых. А судя по слегка затянувшемуся путешествию макета и его сопровождения, там накладка какая-то у распорядителя Игр вышла, а перед публикой заминки недопустимы — на арене каждую минуту должно происходить что-то зрелищное и увлекательное для толпы. Явно по сигналу массовка под сине-зелёной тканью заколыхала её энергичнее, девки-нереиды в свои бубны заколотили чаще и сильнее, на палубе запели что-то героическое, и только под ней скрытые внутри тяжёлого корпуса бурлаки могли только катить его на скрытых в нём же колёсах, но не могли раскачать на матерчатых волнах, как раскачивалось бы настоящее морское судно при настоящем морском шторме. Но античный зритель приучен к театру и неизбежной для него условности, да и какая разница, если по сюжету мифа Эней так или иначе благополучно добрался до Италии, и кораблекрушение изображать не нужно?

Но вот наконец заминка у распорядителя Игр рассосалась, и по его знаку шторм на матерчатом море утих, а макет корбиты, закончив кружок по арене, покатился вместе со всем своим сопровождением к воротам на выходе. А во входные тем временем начали входить бестиарии. В узком смысле — не бойцы со зверями, которые венаторами, то бишь охотниками дразнятся, а дрессировщики с их помощниками. По программе представления первыми явно намечались схватки зверей между собой. Двое, судя по их начальственному виду, высококвалифицированные спецы, человека четыре на подхвате. Глашатай — не тот, который во главе шествия об устроителях горлопанил, а другой, цирковой — объявил бой редкого и особо страшного африканского буйвола со слоном. Гегемоны со средних рядов презрительно засвистели, но умолкли, когда на арену был выведен не привычный уже по прежним травлям североафриканский — бурый, размером с обычного домашнего быка и не очень большими рогами, а почти чёрный матёрый самец заметно крупнее с невиданным до сих пор в Риме размером рогов. Если слон не индийский, о чём уж наверняка было бы объявлено, а просто слон, то бишь обычный для Рима небольшой североафриканский, то и бой предстоял интересный, с возможностью разных вариантов исхода. Устроитель надежд публики не обманул — слон на арену был выведен обычный, лесной из Нумидии.

— Буйвол наш, капский? — сообразила Мелисса, пока обоих зверей проводили по кругу арены, дабы зрители могли разглядеть их и оценить их стати по достоинству.

— Да, из наших полудомашних стад в Керне, — ответил Ларс, — В этом году трёх в Мавританию пригнали и римлянам продали. Ну и сразу предупредили, что новые теперь будут только на следующий год и вряд ли больше пяти.

— Чтобы они прониклись и осознали, какой редкий эксклюзив им предлагается по смешной цене всего в три обычных буйвола?

— В три с половиной. Типа, сами себе представьте, в каких далях такие водятся, и каково их таких ловить и доставлять живыми и трезвыми за тридевять земель. Поэтому одного они сейчас жертвуют, а двух берегут до следующих Игр ближе к выборам. А ведь примелькаются же со временем, гегемоны привыкнут и обычных мелкорогих, которых им Карфаген и Египет поставляют, вообще будут освистывать как третьесортную подмену, а всерьёз будут воспринимать только наших. Ну так они у нас к тому времени размножатся до нормальных оптовых партий. Тогда будем и оптовую скидку делать до двойной цены.

Тем временем начался наконец и сам бой. Ни слон, ни буйвол вовсе не горели желанием драться, но их сковали вместе одной цепью, так что разойтись они не могли, а когда их начали подгонять горящими факелами и подкалывать копьями, пришли в ярость. Первым, как и следовало ожидать, рассвирепел буйвол. Начал он, конечно, не со слона, а с двуногих мучителей, и только натянувшаяся цепь спасла одного из них от верной гибели. Рывок цепи не понравился слону, и он дёрнул её на себя, буйвол в погоне за уколовшим его человеком описал полукруг, упустил его и в раздражении боднул слона рогом в ляжку, тот лягнул его, и буйвол полетел вверх тормашками, вызвав хохот половины зрителей, но затем поднялся на ноги и атаковал слона уже целенаправленно. Слон поднял хобот вверх, дабы не повредить его, и на пути буйвола оказались его бивни, тот притормозил и сделал попытку обойти сбоку, но цепь не позволила ему отойти на безопасное расстояние.

— Ошибка ценой в жизнь, — прокомментировала Мелисса, когда рассерженный слон атаковал сам, всадив оба бивня в бок буйволу и резко поддёрнув вверх так, что обе передние ноги буйвола оторвались от песка арены, — Вроде бы, матёрый и опытный.

— Он никогда не имел дела с лесными слонами, — пояснил муж, — Саванновый-то сначала пугает, надеясь на свои устрашающие размеры, а когда дело доходит уже до боя, бивни у него обычно стёртые и притупленные, а у молодого ещё и неполной длины. А тут, считай, размером с молодого, но бивни матёрого, длинные и острые. Вместо не опасной раны с неплохими шансами зайти сбоку и поквитаться за неё с лихвой, смертельную на своём манёвре схлопотал. А был бы сам полегче или слонопотам массивнее, так ещё же и взлетел бы в воздух всей тушей. Хотя, он и так, конечно, располосован достаточно, чтобы долго не мучиться понапрасну.

Слон, видимо, был того же мнения. Стряхнув с бивней то, что буквально только что было матёрым капским буйволом, дотаптывать уже поленился. А чего топтать, когда оно и так уже при последнем издыхании? Правда, навалить кучу — не на труп, а так, куда попало — не поленился. Судя по звуку, отскоку одного из помощников бестиариев сзади и хохоту зрителей-сенаторов из первого ряда, ещё и пёрднул от всей своей слоновьей души. В общем, пришёл в мирный настрой, подчинился своему бестиарию, дал снять с себя цепь и увести себя с арены. Труп буйвола уволакивали затем за ту же цепь все помощники с его бестиарием вместе. Это для слона капский буйвол не особо тяжёл, а для людей — если и не тонна весом, то уж всяко ближе к ней, чем к полутонне. Один так напрягся, под ноги себе не глядя, что в говно слоновое вступил — то-то опять смеху зрительского было.

— Не додумались, что ли, слоном же этим и вытащить, а потом уж только его от туши отцепить? — изумилась Мелисса, глядя на их потуги.

— Устроителям не нужно, чтобы рабы быстрее и легче вытащили с арены тушу, — пояснил ей Ларс, — Им нужно, чтобы зрители ещё раз оценили, насколько тяжёл, крепок и страшен по сравнению с обычными был при жизни именно этот буйвол. Впечатление на избирателей произведено? Значит, не на ветер деньги выброшены.

— Ими самими — уж точно не на ветер, а кое у кого и не выброшены. Ты только посмотри, из каких чаш они сами мороженым освежаются, а из какой — Ливия Друзилла! — жена протянула ему трубу.

— Ага, у мужиков обычные чаши из страусовых яиц, ну так им и нужно больше, а у неё — покомпактнее, чтобы скромнее выглядеть. Ведь заметь, могла бы прихватить и ту вазу из яйца эпиорниса, как на его египетском триумфе? Видимо, Цезарь-сын объяснил ей тогда, что так не делается в то время, как он сам борется с показушной роскошью нобилей и всадничества. Поэтому сейчас и бижутерией роскошной не так увешана, и чаша у неё не такого размера, а всего лишь из яйца австралийского эму, — они рассмеялись.

Мороженое греко-римское хоть и примитивнее того нормального заокеанского, которое по рецепту предков, но тоже в греко-римской Луже далеко не всякому доступно. Клеопатра Та Самая, например, как и все Не Те до неё, у себя в Александии не достала бы его ни за какие деньги. Это же горы нужны поблизости такие, чтобы льда с них побольше в глубокий погреб натаскать, а иначе где то мороженое морозить прикажете? Ну и ящик со льдом из того же погреба нужен, чтобы донести это лакомство до места его пожирания холодным и не растаявшим. Не знает античный мир заокеанских холодильников, так что без погреба со льдом мороженым в нём не полакомишься. Греции с Италией проще, есть там откуда погреб-ледник льдом зимой набить, если можешь позволить себе такой погреб.

С чашей из скорлупы страусового яйца проще. Удовольствие не из дешёвых, но если покупатель в средствах не стеснён, то привезут. Не повыбит ещё африканский страус ни на севере Африки, ни в Аравии, ни в Сирии. В своей ценовой категории — не дефицит. Яйца эпиорниса с Мадагаскара, как и скорлупа жопастого сейшельского ореха, привозятся редко, дабы цены не сбивать. До недавнего времени мало кто в Луже в частном владении их имел, да и великоваты они в качестве индивидуальной посуды, так что чаще посвящали их храмам как диковинки, достойные богов. Яйцо эму, мельче страусиного, но не худшее по свойствам скорлупы и необычного тёмно-синего цвета — вообще единственное на всю Лужу, подаренное Октавиану и практически сразу же узурпированное его Ливией.

Оно и к лучшему вышло — сам-то Цезарь-сын, на республиканские должности претендующий, должен репутацию личной скромности поддерживать, бабе же меньшая в этом смысле сдержанность простительна. Ливия Друзилла, ограниченная в тратах своим прежним мужем Тиберием Клавдием Нероном, а теперь дорвавшаяся до возможности не считать каждый денарий в кошельке, любит прибарахляться, и для неё прогулка по лавкам торговцев редкими и дорогими цацками — любимейший вид отдыха. Чем реже блестяшка или тряпка, чем малодоступнее соперничающим модницам по цене, тем лучше. Но шелка с тончайшим египетским газом, как и тапробанский жемчуг, известны уже давно и никого не удивят, три фривольых по своей форме морских ореха и одно яйцо гигантской птицы, по слухам и на слонов охотящейся, новый муж из Египта привёз, конфисковав из личной сокровищницы Клеопатры, но такого относительно небольшого, зато тёмно-синего яйца не оказалось ни единого даже у неё, и даже не слыхал там о таких никто. По слухам же и в Индии никто ещё о таких не знает. Понятно, что заокеанские атланты, передав эту редкую диковину испанским тартессийцам для подарка её мужу, самих себя уж точно не забыли, и ещё будут со временем привозиться такие же, но сейчас скромная по размерам чаша из единственного известного во всём Внутреннем море заморского яйца — у неё в руках.

И естественно, все взгляды римских модниц прикованы к ней. К единственной в мире эксклюзивной чаше. А кто не видит за дальностью, тем расскажут видевшие. Ещё нет ни одной похожей чаши на прилавках торговцев роскошью, ещё даже приблизительно не известно, сколько будет стоить такая диковинка, когда появится наконец в продаже, но мода на неё формируется заранее, и у их мужей вся плешь будет заранее проедена, дабы первого же случая не упускали и торговаться не вздумали. Удачный подарок преподнесли нынешнему Первому человеку в Риме атланты. Прочим ведь потом платить придётся за такие же, и тогда рекой потекут золотые римские ауреи в закрома нынешних дарителей, во много раз превысив доходы торговцев обычными яйцами обычного страуса.

— А правда ли, что Клеопатра большое ожерелье себе сделала из золотых монет с профилем Цезаря и носила его, когда приехала к нему в Рим? — спросила Мелисса.

— Это ты вспомнила ту старую легенду ещё от почтенной Юлии из компании наших отцов-основателей? Не подтвердилась она. Цезарь Тот Самый не чеканил золотых ауреев со своим профилем. Это же средство накопления для тех, кому есть чего копить в сундуках, прежде всего для сенаторов. Сулла такого не отчебучивал, а тут у Цезаря ещё и диктатура пожизненная. Раздражать сенат даже таким поводом для обвинений в царских амбициях было уж точно не в его интересах. Вот серебряные денарии — да, отчеканил две партии, и у нас есть коллекционный запас, а под конец он и с этим завязал, когда ропот в Риме поднялся. Но серебряное монисто — это разве для египетской фараонши украшение? И мелко для неё, подданные не поняли бы, и стиль не египетский, а скорее, арабский.

— Так погоди, я же видела в коллекции какой-то аурей именно с ним.

— Есть такой, но это уже не его чеканки, а другого Цезаря, вот этого нынешнего, времён учреждения триумвирата с Антонием и Лепидом. На одной стороне профиль Того Самого, на другой его собственный — бог и сын бога на одной монете. Но Клеопатре-то до него какое тогда могло быть дело? Его и в Риме тогда мало кто воспринимал всерьёз, а у неё свой сын бога — Цезарион, и ближе к Египту тогда не триумвиры, а Брут с Кассием, и непонятно ещё, кто победит, и ей приходится лавировать между ними и триумвирами.

— А после Филипп?

— А после Восток достался Антонию. Он в триумвирате круче всех, у него и в войсках авторитета побольше, и в сенате, и самые богатые провинции, а у Цезаря-сына — проблемные, которые попробуй ещё прокорми, когда Секст Помпей блокирует подвоз в Италию хлеба и тоже как-то больше склонен дружить с Антонием. Ставка на Антония на тот момент выглядит явно предпочтительной. Но он со своим профилем ауреи чеканил, а не Цезаря Того Самого. Так что даже если бы золотое монисто и подходило Клеопатре по стилю, при жизни Цезаря его собрать было не из чего, потом при живых и трезвых Бруте и Кассии политически несвоевременно, а затем при Антонии — уже и не актуально. Сама же она тем более золотых статеров с изобрахением Цезаря не чеканила. А с какой стати? Её бы не поняли ни в Александрии, ни в Мемфисе. Есть монеты, где она с Цезарионом, но настолько мелким карапузом, что его только по ней самой и можно угадать.

— А откуда тогда эта легенда вообще взялась?

— У нас в семье говорили, что вообще из художественного сюжета. А так — были слухи среди республиканской оппозиции в сенате, что после денариев с профилем Цезаря планируется и выпуск ауреев, но наша разведка их не подтвердила. Скорее всего, истерия просто пропагандистская нагнеталась. И уж, тем более, никаким боком монетный скандал не касался Клеопатры.

— Но сделать Цезариона наследником Цезаря она ведь хотела?

— Мало ли, чего она могла хотеть, не понимая римских политических реалий? Её же власть Цезаря интересовала, а как раз прав на власть-то он по наследству передать и не мог. Он и Гаю Октавию-то что завещал? Только своё родовое имя и личное имущество. И клиентелу свою, конечно, включая получивших от него землю ветеранов. Ну, по три сотни сестерциев каждому римскому гражданину, которые и должен был раздать его наследник — это, конечно, тоже добавляло ему благодарных клиентов, но всё это были только шансы добиться власти, а не какие-то династические права на неё. Цезарь-сын даже теперь свою власть официально наследственной сделать не может, а вынужден имитировать целость и сохранность прежней Республики.

— Пускай себе имитирует, — усмехнулась супружница, — Только лучше бы он это делал с большей пользой для наших. Странные у них представления о живности Сахары!

На арене рабы как раз успели разровнять песок, присыпать свежим пятна крови и расставить довольно близкие к оригиналу макеты пальм, которые должны были служить декорациями африканского пейзажа. Первой выгнали довольно большую группу газелей, но за ними последовали вполне европейского вида кабаны и косули, а затем стадо вполне домашних быков тоже не нумидийской, а местной породы, хотя и однотонной масти.

— Хищники заявлены в программе представления в основном львы и леопарды, и эти ротозеи пришли глазеть на них, а на кого они здесь будут охотиться, гегемонам без разницы, — хмыкнул Ларс, — Считается, что охота и непредсказуемее, и интереснее, когда хищники и их добыча непривычных друг другу видов. Газелям обрадовались бы гепарды, но их не будет, для леопарда газель мелковата и быстра, а косули и кабаны непривычны, поскольку леопарды не азиатские, а африканские. А львам, тоже африканским, пришлись бы кстати зебры, бубалы и буйволы, но вместо них им предоставлены европейские быки. Легко не будет ни хищникам, ни травоядным, а чем больше сюрпризов, тем интереснее.

Гегемоны пришли не только глазеть, но и заключать пари. По рядам засновали букмекеры, принимавшие ставки на наиболее типовые ситуации с тем или иным исходом. Незадолго до Игр была разовая раздача денег римской черни, и не всё ещё успели пропить их до последнего асса, зато азарт гегемонов оставлял далеко позади граждан поприличнее.

— Какие ставки на льва против быка? — поинтересовался Ларс у зашедшего в их в ложу, когда тот дошёл до него.

— Пять против одного, уважаемый.

— Тогда — денарий на победу быка над львом, — и серебряная монета перешла к букмекеру в обмен на жетон с изображениями обоих животных и пометкой на быке.

— Ты считаешь, что есть шансы выиграть пять денариев? — спросила Мелисса.

— Ну, какой-то небольшой шанс есть всегда. Например, бык может обгадиться с перепугу, а лев — умереть от смеха. Не жадничай, проигранный денарий не разорит нас.

— А если серьёзно?

— Серьёзно было бы, если бы был настоящий дикий тур. Он и крупнее простого домашнего быка, и быстрее, и опытнее в отражении хищников. Правда, заточен на волков, поскольку львов в Европе кроме наших заповедников почти уже и не осталось. Но и лев заточен под африканский скот вроде нумидийского, а не под европейского тура. С учётом непривычности для обоих оно где-то то на то и вышло бы, и по шансам я бы приравнял к ситуации с обычным североафриканским буйволом. Но тут-то домашний бык, пародия на тура, а какие шансы у пародии против настоящего льва? Если только случится чудо.

— Сестерций бы тогда поставил. Зачем целый денарий выбрасывать?

— Мелисса, сестерций для нас — не солидно. По нам же видно, что для нас это не деньги. Взгляни вон на сенаторов и публиканов — вообще ауреи некоторые ставят. Асс или сестерций поставить для солидного человека стыдно, аурей или горсть денариев — глупое расточительство для понтов, без которых не мыслят себя эти обезьяны, а один денарий — в самый раз. Меня просто не поймут, если я поставлю меньше, а зачем нам выделяться?

— Эх, не добрался до них мой дедушка!

— Тихо ты! На латыни ещё это ляпни, да в матюгальник на весь цирк. Тут полно детей и внуков тех, до кого твой дед не добрался, но есть и те, до чьих отцов или дедов он добрался, и не самая умная идея напоминать им об этом.

После выпуска дичи первыми на арену выпустили не африканских хищников, а бестиариев-венаторов с дротиками. Не трогая быков с кабанами и даже косуль, они сразу затеяли охоту на мелких и быстроногих газелей. Те заметались в панике по всей арене, от них возбуждение передалось живности покрупнее, и вскоре вся дичь была взбаламучена, что и требовалось распорядителю Игр от венаторов. По сигналу трубы они все отбежали к воротам, через которые их и выпустили с арены, а через другие начали наконец запускать и хищников. Первыми выбежали леопарды. Не обнаружив привычной добычи, сперва они впали в замешательство, но мечущиеся по всей арене газели взбаламутили и их. Да, не тот размер, но хоть что-то привычное по прежней жизни на воле. Два леопарда нашли тушку газели, убитой венаторами, и повздорили из-за неё, третий нагнал и задрал подраненную и сразу же был вынужден отстаивать свою добычу от посягательств четвёртого, но хохотали зрители над пятым. Тот, погнавшись за здоровой газелью, промазал при её резком вираже и вляпался в кабана. Здоровенный секач, и без того взбаламученный бардаком вокруг, не был склонен разбираться, а сразу же пошёл в стремительную атаку сам, обратив и без того сконфуженного леопарда в бегство.

Один из гегемонов, отсмеявшись, потребовал букмекера, тряся своим жетоном и крича, что ставил два асса на победу кабана над леопардом, два против трёх, гони теперь честно выигранные им три асса и не греши. Букмекер доказывал гегемону, что этот случай не в счёт, поскольку леопард на кабана не нападал, и стычка была не намеренной, да и без жертв. Вот если бы кабан, бесспорно напавший на леопарда, нагнал того и убил, тогда был бы несомненно выигрышный случай, а так — не в счёт. Мнения соседей обескураженного гегемона разделились настолько полярно, что между ними едва не вспыхнула потасовка.

— А если бы здесь были наши буйволовые гну, эти леопарды напали бы на них? — заинтересовалась Мелисса.

— Эти — вряд ли, — усомнился Ларс, — Во-первых, крупные антилопы, это всё-таки львиный типоразмер, как и зебры, а леопарды охотятся на антилоп средних размеров. Ну, при полном отсутствии выбора рискнуть может, но здесь-то им выбор предоставлен. Тут и газели, и косули, и кабаны — все мельче гну и кажутся предпочтительными. А во-вторых, буйволовый гну с востока Африки, а эти леопарды — североафриканские. Для них гну был бы настолько же нов и непривычен, как и эти кабаны. Вот бубал, который водится вместо гну на севере Африки — другое дело. Ну, или канна, тут без разницы. Тоже скорее львиная добыча, чем леопардовая, зато привычны.

— Так может, нашим лучше было бы тогда местных бубалов в Керне разводить, а не этих буйволовых гну? Их даже и мой отец мог бы помочь наловить.

— Да не в этом дело. Бубалы и возле Керны свои есть, и я слыхал, что по вопросу их одомашнивания размышляли. Разновидность немного другая, но разницы невелика. Но во-первых, бубал не так удобен для разведения, как гну, поскольку не собирается такими большими стадами. Сгони их вместе, как гну, могут и передраться вплоть до смертельных исходов. А во-вторых, по бубалу наши не будут монополистами. Его же можно ловить и в римской Африке, и в Нумидии с Мавританией, и в Киренаике, и в Египте. В Египте его и разводили при фараонах, и если дикого повыбьют, египтяне быстро вспомнят прошлое и составят нашим конкуренцию. А буйволовый гну водится слишком далеко на юг от них и обойдётся им в такие затраты, что при наличии наших поставок затея теряет смысл.

— И они ведь, кажется, разводили не только бубала?

— Из крупняка — и бубала, и канну. В ещё большем количестве разводили орикса и некоторые другие виды антилоп. Какие-то только при храмах в качестве жертвенных, но орикса, например, пытались и широко внедрить в хозяйство. Из павианов у них держали, а кое-где и до сих пор держат анубиса и гамадрила. Не ради мяса, конечно, а как священную живность. Молодняк дрессируют помогать в сборе фруктов с деревьев.

— Как и наши макак резусов на Цейлоне и медвежьего павиана на Капщине?

— Да, наподобие. У египтян традиция древнее, и собственно, наши у них идею и слямзили, но у наших селекция жёстче, поскольку никакой священностью обезьян наши не заморачивались и всех бузящих не по делу убивали на месте.

— То есть, египтяне и павианов смогут поставлять, если на них будут заказы?

— Анубисов и гамадрилов — запросто. Но наш медвежий павиан круче. Спешить мы не будем. Пусть римляне привыкнут к этим, а наши тем временем разведут медвежьих и предложат их, когда эти римским гегемонам уже приедятся. Даже если египтяне вдруг и доберутся до восточноафриканских бабуинов, наш-то медвежий всё равно круче его и уже поставляется в количествах.

— И буйволового гну наши по этим же соображениям придерживают?

— Ну, он и не размножился ещё в Керне в таких количествах. Капский буйвол и в единичных экземплярах внушителен, а крупные антилопы нужны в таких количествах, которых у нас и у самих ещё нет. Когда будет достаточно, тогда и начнём предлагать. Ну и фактор эксклюзива. Пусть Африка с Киренаииой и Египтом надоедят римлянам каннами и бубалами, тут-то наши и предложат буйволовых гну, которые есть только у наших.

На арене тем временем страсти накалились. Живность, способная рассвирепеть, рассвирепела уже вся, включая и быков. Один, внезапно обозлившись на непочтительно пробегающего прямо перед носом кабана, поднял его на рога и отшвырнул в сторону. Тот шмякнулся на песок перед носом у леопарда, который с перепугу сиганул под нос другому быку. Ему эдакий сюрприз тоже не понравился, и в результате большой пятнистый кошак оказался загнанным на макет пальмы примерно таким же манером, как и собаки загоняют на дерево обыкновенного кошака. Зрители хохотали, но леопарду было явно не до смеха. И макет пальмы на его вес рассчитан не был, и высота его была не такой, как ему хотелось бы, и бык ведь — не собака. Не достав рогами леопарда, боднул со всей дури ствол макета, а тот ведь и закреплялся на песке вовсе не с таким расчётом, чтобы бычьи таранные удары держать. Он и не выдержал, конечно. Леопард-то, как и любой нормальный кошак, на все четыре лапы приземлился, да только не там, где следовало бы. Тот ли это был кабан, что и в прошлый раз, и тот ли леопард, в такой кутерьме разве уследишь? Да и какая разница? В этот раз этот леопард промешкал, а этот секач — нет, располосовав хищнику бочину, и это было началом его конца. Далеко ли убежит тяжёлый подранок?

Там, конечно, и бык его сшиб, да ещё и наступил, но прикончил догнавший его кабан. Тут уж и факт нападения налицо, и смертельный исход от клыков напавшего, так что крыть букмекеру было нечем. Получивший два поставленных и три выигранных асса гегемон надулся от гордости так, что куда там выигравшему войну триумфатору! Бурная радость как его самого, так и двух соседей, ясно показывала, что до семьи счастливчика, если она у него и есть, эти ассы не дойдут, поскольку будут пропиты с компанией в этот же вечер в ближайшей таверне. Легко пришло — легко ушло. Но заинтриговало это только компанию будущих пропойц и завидующих им ближайших соседей, поскольку внимание остальных зрителей привлекло событие поважнее — на арену выпустили наконец и львов.

Львы — уже и для быков проблема. Не за газелями же им гоняться, верно? Хотя первым-то делом они начали отжимать у леопардов их добычу, но разве её хватит на всех? Завалили зазевавшуюся косулю, передрались из-за неё, с третьй попытки один из львов и кабанчика добыл, после чего озаботился защитой добычи от халявщиков. Наконец те, кто не получил ничего, заинтересовались и быками. Подняв палец, Ларс остановил жену с её наверняка остроумными, но явно несвоевременными соображениями — лев атаковал быка. Метил сбоку, но бык развернулся навстречу. Прыжок, минуя рога, до шеи не добраться, в холку вцепился нлыками и когтями. Бык не был ни буйволом, ни даже туром, и едва ли он имел когда-то дело со львами, но его приём против волков — резко мотнуть башкой вбок — сработал. Вряд ли ранил глубоко, но лев промедлил и схлопотал бычий рог уже в брюхо. Быку тоже досталось, и другие львы без внимания его не оставили, но первый — вот он, в агонии бьётся, и подозванный Ларсом букмекер в обмен на жетон без споров отсчитал ему денарий его ставки и пять денариев выигрыша — в первом столкновении быка со львом нет сомнений в его результате.

— Так что ты хотела сказать? — Ларс обернулся к супружнице.

— Да уже не столь важно, — усмехнулась Мелисса, — Тебя нельзя пускать на такие мероприятия, ты обязательно сжульничаешь. Ну почему ты весь кошелёк не поставил?

— Во-первых, не алчной наживы ради, а спортивной тренировки для. Во-вторых, лишнее внимание к себе привлекать абсолютно незачем. А в-третьих, значимость события влияет на шансы. Чем она меньше, тем удачнее сработаешь. А чистые шансы — ты и сама видишь, как львы рвут быков, хоть и все самцы и действуют вразнобой, а не прайдом. Ты ведь это хотела мне сказать? Да, я знал. Если бы были и львицы, я бы и пытаться не стал.

Дав хищникам немного подкрепиться, дабы их агрессивность снизилась, снова вышли венаторы. Выгнали с арены уцелевших травоядных, затем — леопардов. Зрителям предлагалось заключительное зрелище — бои гладиаторов со львами. Снова замелькали по рядам букмекеры, принимая ставки, и ажиотаж был велик, поскольку выступала и звезда арены — бестиарий Патрокл. Разумеется, не один, а с целой командой помощников, но его манера сражаться со львами не копьём, а греческим ксифосом, добавляла драматизма.

Гладиаторство — оно ведь больше представление, чем бой, поскольку работа на публику. Именно это первично, а противник — вторичен. Травлям львов с леопардами уже более столетия, и сворой собак хищника затравить — кого этим удивишь или впечатлишь? Из луков с безопасной дистанции расстрелять — это тоже зрители видали уже не раз. Уже и дротики прикрывшейся щитами целой команды не впечатляют, даже ударные копья уже не то, если группой по-африкански, а не не один на один. Патрокл — потому и звезда, что работа его команды — малозаметна. Для неискушённого зрителя — вообще непонятно, ради чего эти бездельники по всей арене топчутся. Абсолютно не вмешиваются его помощники в его героическое единоборство со львом. Их работа — от других зверей его подстраховать, дабы именно единоборство героическое у него и вышло без помех, да понезаметнее зверя другого отвлечь — зверя, а не зрителей, у которых герой в центре внимания должен быть, а значит, аккуратно и без стычки. Где риск такой возникнет, туда сразу двое или трое, дабы не тот зверь не ту стычку затеять не вздумал и внимания зрительского от главного героя не отвлёк. А кто-то — к герою поближе, их работа — его зверя в нужные моменты отвлекать на себя, дабы облегчить герою его героическое единоборство с ним.

Ему же и перед зрителями между делом порисоваться нужно, эффектную позу приняв героическую, а особенно перед зрительницами впечатлительными, он же герой и звезда, и не нужно, чтобы зверь именно в такой момент атаковал, все понты героические ему испортив. А тут же и щит — малая пельта вместо гоплона или скутума, и панциря со шлемом ему не положено, его узнавать должны, а он — мускулатуру героическую показать в лучшем виде. Ну и меч вместо копья — правильно, для эффектного героического удара. И в такой момент зверя тоже отвлечь желательно, дабы промешкал и прозевал эффектный героический замах. Ведь если не прозевает и увернётся, а потом ещё и атакует героя так, что его помощникам спасать звезду придётся — это же какой конфуз герою! Нет, ему таких конфузов не надо, и его команда допускать их не должна.

— Этот второй лев, который помоложе и справа — дрессированный? — сообразила Мелисса, — И сам держится посмирнее, и помощники Патрокла его особо не отгоняют.

— Да, это их ручной лев, с которым у них всё по многу раз отрепетировано. Это на одного льва героев найти можно, а против двух сразу только Патрокл выйти может.

Так оно и вышло. Изобразив замешательство на пару секунд, когда его команде не удалось отогнать второго льва, герой отважно и пафосно выступил против обоих. Два помощника с дротиками зашли справа, насторожив левого льва, настоящего, сам герой на него меч наставил и полувыпад грозный сделал, лев остановился и немного попятился, а Патрокл, грозно гаркнув и потрясая мечом, шуганул второго, ручного. Тот попятился ещё дальше, один из помощников продвинулся вперёд, пока звезда принимала все эффектные позы, какие требовалось. В момент броска основного противника его вовремя отвлекли, и сам бросок ему смазав, и под удар меча с пафосным замахом звезде подставив — ну, он же не Геракл, чтобы руками льва задушить, верно? Поэтому — мечом, но вполне в стиле всех героев древних мифов. Ещё пафоснее был добивающий удар, там половина движений для публики предназначалась. Тут второй лев снова приблизился, который ручной, но герой грозно ударил мечом в щит, ещё грознее рявкнул и побежал прямо на хищника, заставив того ретироваться. Одного льва убил, второго напугал и обратил в бегство, руки воздел со щитом и мечом — ага, чтобы всем видно было, кто на этой арене самый героический.

Потом другие венаторы выгнали с арены остальных львов, а пока рабы волокли по песку туши убитой живности, глашатай объявил программу представления назавтра, в котором ожидалось ещё больше зверей и ещё больше увлекательных боёв с возможностью заключить волнующие пари и выиграть немало денег, если повезёт. Ждите завтрашних, а в особенности послезавтрашних зрелищ, даваемых кандидатом в курульные эдилы в честь двух кандидатов в консулы — Гая Юлия Цезаря и Марка Випсания Агриппы, скромность и законопослушание которых не позволяет им дать Игры от своего собственного имени.

— Те четыре чёрных индийских пантеры, которых этот крикун обещал назавтра — это из нашей поставки? — спросила Мелисса уже на барке, везущей их в Остию.

— Да, цейлонские. Свои плавания в Индию римляне ещё нескоро наладят и не со зверей начнут, а с товаров, которым не грозит сдохнуть в пути. А в Африке даже в лесах у экватора поди ещё найди чёрного леопарда. Так что, естественно, и пантеры эти, которые назавтра запланированы, все наши, и эти два бенгальских тигра на послезавтрашний день, о которых ещё не объявляли.

— А их разве не четыре в Керну привозили?

— Самцов — два. А тигрицы нашим самим нужны для получения лигров. Пока от этих бенгальских, но если дело пойдёт хорошо, то позже и крупных амурских раздобудем. От них лигры будут ещё крупнее, а поскольку римляне будут получать только бесплодных самцов — эксклюзив так и останется эксклюзивом по соответствующей цене. Леопардов и львов они будут сотнями приобретать, тигров — десятками, а лигры так и будут единицами поставляться, поскольку ну уж очень эксклюзивный товар. Ни у гарамантов не достать, ни в Египте, ни даже в Индии.

— И так уже со всей Северной Африки зверей им на заказ свозят. И всё это ради развлечения римской черни?

— Ну, не только черни, да и платит за зверей не она, а устроители Игр. И пока у них достаточно звонкой монеты для оплаты этих развлечений, наше дело — обеспечить её перетекание в наши закрома. Не всё же восточным царькам и князькам на греко-римских драгметаллах богатеть, верно?

— Но каков этот Патрокл! Весь из себя, обезьяна обезьяной! Неужели таким же и мой дедушка был?

— Твой — не настолько. Иначе и вы с Сирмом не получились бы такими и к нам не попали бы. Но вообще-то — да, в начале своей гладиаторской карьеры твой дед мечтал примерно о такой же славе и популярности на арене. И скорее всего, достиг бы, если бы не попал туда, куда попал вовсе не по своей воле. А этот Патрокл — своего рода уникум. Ловок, храбр, неглуп, этого у него не отнять, но — да, обезьяна обезьяной. Такие нередко становятся прославленными гладиаторами и благополучно доживают до рудия и вполне обеспеченной старости, но среди бестиариев такие обычно долго не живут. Ему хватило ума подобрать себе очень хорошую команду помощников. Ихний старший — вот кто у них мозг всей команды, который на первые роли не лезет, но именно он и планирует все эти эффектные трюки. Ты ведь заметила, что перед их выходом всех леопардов повыгоняли с арены. Патрокл с леопардами не работает, только со львами.

— Отец говорил нам с Сирмом, что леопард намного опаснее льва, хоть и не так внушителен с виду.

— Да, так и есть. Он мельче льва, но стремительнее и привычнее действовать в одиночку, а его добыча разнообразнее, и он меньше теряется от неожиданностей. Просто об этом надо знать, а откуда об этом знать римским ротозеям? А лев — да, внушительнее с виду, и бойцы со львами выглядят героичнее в глазах толпы дилетантов, на которых им и нужно произвести впечатление. Бестиарии все эти тонкости хорошо знают, и такого, как этот позёр и показушник Патрокл, с леопардами работать не заставишь. Есть бестиарии потолковее и поискуснее его, но работающие не на публику, а на результат, и завтрашняя работа с леопардами, как и послезавтрашняя с тиграми, ожидает их, а Паторкл продолжит свою зрелищную показуху с привычными львами. И останется кумиром толпы. Я всё жду, какие доводы его умник придумает к следующим Играм, чтобы отмазать великого героя и кумира от работы с тигром.

— Ты думаешь, не рискнут?

— Да что они, дураки? Увидят же послезавтра, каково это. По опасности — тот же леопард, считай, только львиных размеров и силы. А основная масса публики такие вещи разве поймёт? Ротозеи падки на внешний эффект, особенно когда он в привычном им духе подвигов древних мифических героев. Это и есть специализация Патрокла и его команды.

За ужином они рассказали о представлении в цирке детям и Агире, наложнице Ларса. Поговорили о программе завтрашнего представления с леопардами, в котором они должны были сражаться уже с бестиариями, обсудили венатора Югурту, по гладиаторской легенде правнука нумидийского царя того же имени, а на самом деле даже не нумидийца, а мавра, но отличного бойца, не позёра вроде Патрокла, а работающего на результат и как раз специализирующегося на леопардах. Сравнили африканских леопардов с индийскими и пришли к выводу, что чёрные пантеры с Цейлона вряд ли покажут себя лучшими в бою, но едва ли окажутся и хуже африканских, а впечатление на зрителей своим экзотическим внешним видом произведут наверняка. Они, конечно, лесные, и открытая арена собъёт их с толку, но ведь и бестиарии будут нервничать от их непривычного чёрного цвета, так что в целом должно примерно то на то и выйти.

Перекурив и проверив школьные уроки у Диталкона, старшего сына, рассказал ему про пари на первую стычку льва с быком и свой не совсем честный выигрыш, погонял с ним камешек телекинезом, и тут пацан попросился завтра после школы в город поиграть с местными приятелями-сверстниками. Их из фактории пять человек, остийских семеро, и дело-то обычное, и своя агентура присмотрит, и городская стража Остии, и бандиты Гнея Одноглазого, много чем тартессийской фактории обязанного, но играть в гладиаторов?

— Надеюсь, не в Спартака?

— Ну папа, ну я же знаю, о чём можно болтать, а о чём нельзя. И все наши ребята тоже знают и лишнего не ляпнут, где не надо.

— Диталкон, дело же не только в этом. Вам-то, нашим, ничего не будет. Нам на вас разве только пожалуются, и мы вас поругаем немного для вида, а в фактории смеяться будем вместе с вами. Но это — вам самим, а вашим римским сверстникам за такие игры так влететь может, что запомнят надолго. Двое же из них, кажется, рабы? С них их хозяева за это вообще шкуру могут спустить. Не подставляйте ребят, во что-нибудь другое лучше с ними поиграйте. Если в бои на арене, так в каких-нибудь современных гладиаторов, если в войну, так в какую-нибудь нормальную войну. Хоть в Кимврскую, хоть в Югуртинскую, хоть вообще в Ганнибалову, если хотите, но только не в гражданские и не в рабские.

— Папа, сорок лет же с тех пор прошло.

— Да, сорок лет. Но тема спартаковщины для римлян до сих пор болезненная. Их официоз замалчивает то, что война была не столько рабской, как оно и было в её начале и в самом конце, сколько гражданской, а из-за этого и войну описывают как чисто рабский мятеж, и самого Спартака представляют настоящим фракийцев-военнопленным. Помнишь ведь, как вас всех предупреждали, чтобы не спорили с этой чушью? Но ведь вы же когда заиграетесь и увлечётесь, то орёте так, что вас на полгорода слышно. И ладно бы вы ещё только сквернословили, но ведь вы же ещё и о сути своей игры всю Остию извещаете.

— Так папа, мы же не на улицах, а на пустыре будем играть.

— А пустырь что, не рядом с городскими улицами? Всё равно четверть города о вашей игре будет знать, и если вашим свободным местным приятелям грозит за неё самое большее только ремень, то рабы могут запросто и плетей схлопотать. В общем, думайте, с кем и во что играете за пределами фактории.

— Ох, папа, задал ты нам задачу. Раз в Спартака нельзя, так это же тогда нельзя на в Евна с Клеоном, ни в Трифона с Афинионом. Мы в бестиариев поиграть хотели, но с остийскими ребятами наши собаки играть не будут, а остийские дворняги после той ещё нашей первой игры в бестиариев как увидят нашу компанию с деревянным оружием, так и бегут от нас со всех ног. С кошаками тоже не получается — взрослый кошак играть с нами не будет, а мелкий котёнок — ну какой из него леопард? Были бы домашние леопарды, мы бы с их детёнышами играли, но ведь нет же. Ну почему у нас леопарда не одомашнили?

— Диталкон, ну подумай сам, куда нам домашний леопард? Мы-то, допустим, на латифундии могли бы позволить себе одного или даже двух, но массово-то кто домашнего леопарда разводить будет? Наш крестьянин его разве прокормит? У нас и рысей никто не одомашнивает. Наш тартесский кошак тем и хорош, что ловит грызунов и диких кроликов и вполне ими сыт, а подкармливают его хозяева только чем-нибудь вкусненьким для него в качестве награды за службу. Большая собака прожорливее во много раз, но она и сторож двора, и ищейка, и помощник на охоте, а на что в крестьянском хозяйстве нужен большой кошак, когда тартесского достаточно? Я понимаю, что ты имеешь в виду не взрослого, а маленького. Да, была бы отличная живая игрушка для пацанвы вроде тебя, но на один год, а к концу второго эта игрушка уже вымахает во взрослого, и куда его тогда такого?

— А гепарды? Они же и взрослые почти как собаки?

— Ну, насчёт гепардов наши биологи думают, но это ещё очень нескоро. Ты уже такой игрушки не дождёшься, сам вырастешь раньше.

19 год до нашей эры, Центральная Мексика, южный берег озера Тескоко.

— Я с них хренею! — сообщил Сирм племяннику, — Посуди сам, Диталкон, они же хренову тучу полезных железяк наторговали и захватили в набегах у наших ольмеков, им их и на вооружение отборного отряда хватило бы, и на развитие хозяйства, ну хотя бы уж при дворце ихнего главнюка. А где все эти железяки у них? Две трети в кладовых у ихней пирамиды Пернатого Змея, оставшаяся и самая худшая треть — в хранилищах у остальных пирамид. Нет, я понимаю, что почитание богов у них превыше всего, и богам полагается жертвовать самое лучшее, но всё-то им жертвовать нахрена? Ну вот что за люди!

— Так ведь дикари, дядя Сирм, — ответил племянник, — Таковы же почти и майя на Юкатане вдали от побережья, а сотню лет назад почти такими же точно были и наши ольмеки. В музее у нас глиняного оленёнка на колёсиках помнишь? Так это отцовский предок Волний добыл у майя в ихнем Серросе и услыхал от пленных, что изобретателя принесли в жертву богам. А когда ольмеков завоёвывали, так в одном их храме ягуара на колёсиках такого же нашли. И тоже выяснилось, что изобретателя закололи на алтаре за святотатство. У них считается, что всему нужному и полезному их предков научили боги, и любое новшество, которого боги им не давали — не угодно им и может их прогневить.

— Так ты что, хочешь сказать, что эти чуда в перьях дважды изобретали колесо?

— Минимум дважды — мы можем и не обо всех случаях знать. И независимо друг от друга. Получается, что колесо гойкомитичи изобретают то и дело, но с ихней религией и традициями всякий раз получается не в коня корм. Ну так и железяки наши тоже сперва все богам жертвовали, и при завоевании наши там целые склады обнаружили. Имели уже не один десяток наших стальных топоров, но дерево так и продолжали своими каменными обрабатывать Имели наши киркомотыги и стальные лопаты, а в полях так и ковырялись своими острыми палками. Приобретали у наших скот, но весь приносили в жертву богам вместо того, чтобы разводить и использовать в хозяйстве. Это под нашей властью взялись наконец за ум, а под своей родной и самобытной — не могли веками.

— Там ведь ещё и эпидемия кори нашим здорово помогла?

— Да, знать и жрецы были напуганы до усрачки, как и весь народ, и тогда нашей агентуре удалось повернуть дело так, будто это боги послали испанцев, чтобы научить их новой порции полезностей и исправить ошибки, а они веками учиться у посланцев богов не хотят, и теперь боги разгневаны на их непонятливость. Жаль, что сейчас судьба и здесь не послала нам такой же халявы.

— Ну, в какой-то мере послала — основная масса попряталась неподалёку, кто не сдался сразу, а на лодках уплыли на север только главнюки, жрецы, придворные холуи, да отборные вояки, кто не убит в боях. Я даже не ожидал, что мы захватим этот Куикуилько так легко. Думал, ожесточённее будут драться за свою столицу. А куда они драпанули-то? Говорят, в какой-то Хонохвиц? Это где такой? И почему тогда уж не в Теотиуакан?

— Это и есть Теотиуакан, а Хонохвицем его называют ольмеки. В ту эпидемию он от неё пострадал меньше и как раз добился независимости от Куикуилько. Его главным соперником до сих пор был, сильнее всех прочих, так и куда теперь этим ещё за подмогой бежать? Тем более, что город — священный, там допотопные ещё пирамиды расчищают от селевых наносов, притязания на религиозную преемственность. Раз уж Куикуилько пал и первенства в долине лишился, то кому же теперь возглавить долину и священную войну с нами, как не Теотиуакану? Оно и к лучшему — по уму им бы выждать, собраться с силами, с сапотеками союз заключить, да с двух сторон наших в клещи взять, и были бы неплохие шансы, но идиологи религиозные разве позволят по уму, когда их религия оскорблена?

— А мы, значит, поддерживаем прогрессивные силы в здешних племенах против ретроградов? Так тогда надо в Куикуилько новые культы вводить, храмы перестраивать и вести священную войну за правильную веру против неправильной, обновлённая столица против мятежного города ретроградов.

— Ну, если только на время. Очень неудачно город расположен. Теотиуакану от него отложиться в своё время не только эпидемия помогла, но и извержение вулкана. Сам город не пострадал, но его сельской округе от лавы и пепла сильно досталось. Вулкан ещё через полтора или два столетия так набедпкурит, что весь Куикуилько будет залит лавой. В ТОЙ истории мира отцов-основателей как раз это и привело к господству Теотиуакана в долине. В этой мы подсуетились раньше, но и вулкан-то ведь тоже никуда не исчез и дел в своё время наворотит. Так что на перспективу Куикуилько в качестве столицы не годится. В качестве религиозного центра — тем более. Хорош центр, который покарают боги!

— А Теотиуакан слишком далёк от озера — хреновая транспортная связность.

— Да, в качестве светского административного центра он, конечно, неудачен, но как религиозный центр — где ещё найдёшь другой такой же? Заметь, здешние пирамиды, как и египетские, ориентированы гранями по сторонам света, но в Теотиуакане сохраняют их неправильную ориентировку и будут только ремонтировать и наращивать новым слоем облицовки. Даже тольтеки в ТОЙ истории сохранили разворот их граней как есть и чтили их как важнейшие в стране, и при последующих волнах науа отношение к ним как к месту рождения богов оставалось неизменным. Мало того, что крупнейшие пирамиды, так ещё и древнейшие, самое святое место из возможных.

— Но ведь поэтому же и рассадник фанатиков.

— С одной стороны — да, и с ними придётся разделаться, чтобы не пакостили. Но ведь один же хрен Теотиуакан придётся завоёвывать и реформировать его культы, так что война с фанатиками неизбежна так или иначе. А с другой же стороны, сама допотопность места облегчает нам задачи реформирования после военной победы. Как всё было многие тысячелетия назад, точно никто уже не знает, изменение священных традиций видно и по архитектуре, и это доказать местным будет нетрудно, а по аналогии — и ошибочность их нынешнего вероучения, в котором забыто и переврано настоящее учение богов, которое было дано ими их мудрым допотопным предкам. А наши, типа, сохранили правильное, и теперь мы пришли исправить ошибки здешнего. Тахин, бог грозы, грома и молнии — этот уж точно на нашей стороне, хоть мы и не приносим ему никаких человеческих жертв, — и дядя с племянником рассмеялись.

— А храмовый комплекс Теотиуакана точно допотопный?

— Точно скажут только наши археологи, когда смогут порыться в нём спокойно и без помех. Но ориентировка не по современным сторонам света и грандиозный селевый поток, от наносов которого его расчищают, намекают на допотопность. И в любом случае этот расчищенный комплекс намного древнее давно заброшенного Тлатилько, так что по древности культовых сооружений в этой долине у Теотиуакана соперников нет. Поэтому, хоть место и неудобное по логистике, наш новый культовый центр один хрен нужен там. Хвала богам, ему не обязательно совпадать с административным.

— А тогда чем плох Куикуилько в качестве столицы? Если, как ты говоришь, его зальёт лавой только через пару столетий, что мешает защитить его заранее стеной от этой лавы задолго до извержения?

— Ну, во-первых, её может разрушить землетрясение, и по закону подлости это запросто может случиться в аккурат перед извержением. А во-вторых, там же будет ещё и вулканический пепел, который разлетится гораздо шире, чем разольётся лава. Ну, спасём мы сам город, а хрен ли толку, если пепел засыпет и его, и всю сельскую округу?

— Так это же тогда, получается, юго-восточная часть озера вообще не подходит?

— Да, и именно поэтому командование не планирует административный центр ни в Тлатилько, ни на тех островках, на которых в ТОЙ истории позже был Теночтитлан ацтеков. Может быть, Тлапакойя, а возможно, и сразу новый город между Теотиуаканом и озером. И город тогда можно строить современный, и священное место под боком и всяко под лучшим контролем.

— И нагляднее поддержка Тахина, — хмыкнул дядя, — В общем-то да, если нужно восточное побережье, то заодно и Теотиуакан надо брать под плотный контроль, а пока будем захватывать, доказательств истинности нашего вероучения дикари получат более, чем достаточно. Главное — чтобы расходников на это дело хватило.

— Поэтому мы и приостановили пока наступление. И нам тылы подтянуть, и им с силами собраться, да с решимостью постоять за родину и веру, чтобы мы их разом всех и накрыли, а не гонялись потом по горным ущельям за мелкими группами партизан. А уж за доказательствами поддержки Тахина у нас не заржавеет, — отжав защёлку рожка своего автомата, Диталкон отсоединил его и прищёлкнул снова, — Бойцы, хвала богам, опытные и от пуза длинными очередями никто из них в белый свет строчить не будет. А прицельно одиночными — это герои у дикарей кончатся намного раньше, чем у нас боекомплект.

— Во дворцах, а особенно в храмах — всех бы перестрелял на хрен. Ты видел эти черепа жертв у подножия главной пирамиды Куикуилько? Я не считал, но прикидочно их больше полутора сотен, и добрый десяток из них — недавние, и в мусорной куче вблизи от неё полно человеческих костей, в том числе и довольно свежих. А предназначенных для очередного жертвоприношения освободили больше двух десятков. Такое впечатление, что у них каждая следующая жертва многочисленнее предыдущей. Они тут что, вообще с ума все посходили?

— Ещё не окончательно, но на верном пути. У них ведь, как и у ольмеков с майя, через три года ожидается конец их очередного Священного круга.

— Это который длится пятьдесят два года?

— Да, он самый. И каждый раз эти чуда в перьях опасаются гибели мира от гнева богов. Чем ближе к концу очередного цикла, тем щедрее их задабривают жертвами, чтобы спасти мир от катастрофы. Спасителями человечества себя возомнили, короче. Жертвуют немногими, чтобы спасти от гнева богов всех остальных.

— Боятся повторения той давней страшной катастрофы, которая уничтожила всю цивилизацию платоновской Атлантиды? А почему они решили, что она может произойти через каждые пятьдесят два года?

— Этого нам и ольмекские жрецы не сумели внятно объяснить. Но верили в это дело свято. Некоторые и сейчас в ужасе от того, что положенные по старинным канонам человеческие жертвоприношения в конце этого Священного круга не состоятся. Но это же ольмеки, которые количеством жертв никогда особо и не злоупотребляли. Вдобавок, ещё в самую первую эпидемию оспы наши распустили слух, что богам угоднее животные, чем люди, и поскольку теперь жертвенных животных, каких нет в их стране, можно раздобыть у белых людей, боги недовольны продолжением человеческих жертвоприношений, и оспа — свидетельство их нарастающего гнева. А после завоевания, когда наши растолковали им общность богов для разных народов, они и сами увидели, что турдетанский Андерон, он же греческий Зевс и он же римский Юпитер — это и их Тахин, и бараны со свиньями его в качестве жертв вполне устраивают.

— Ну да, наши-то ведь от болезней страдают меньше, да и наши победы на войне за счёт огнестрела тоже намекают на правильность нашего культа. Но почему тогда майя и вот эти поклонники Пернатого Змея упорствуют в человеческих жертвоприношениях?

— Они фанатичнее, как и все дикари. От эпидемий пострадали меньше. На войне с нашими тоже пострадали не все. В глубине Юкатана, куда наши не дошли, их верхушка считает, что это прибрежные вожди чем-то прогневили богов, а к ним боги милостивы. А этих здешних, боги которых ещё кровожаднее, чем у майя, мы ещё только начали, считай, учить хорошим манерам. В Теотиуакане вполне могут считать, что это Куикуилько чем-то прогневил богов, отчего и пал, а они-то тут при чём? Они-то ведь — самые правильные, раз уж владеют самым священным местом во всей стране.

— Выходит, весь Теотиуакан тогда надо зачищать? По крайней мере, всю знать и всех жрецов, которые и насаждают эту кровавую религию.

— Ну, есть ещё надежда, что не все там такие, как и в Куикуилько. Тоже ведь на защиту своей кровавой самобытности полчища согнали, ну так большинство-то сдалось и разбежалось, когда мы перебили самых буйных и фанатичных.

— Так ведь самый же рассадник, да ещё и с допотопных времён, как они считают и сами. Кстати, если он на самом деле допотопный, то всегда ли там резали людей?

— Да откуда же нам знать, дядя Сирм? Тот селевый поток, который затопил весь город, снёс и все следы прежней деятельности кроме самих сооружений, и теперь мелочей не раскопать уже и нашим археологам. Если только что-то внутри самих пирамид найдут, только за счёт этого и сохранившееся. Но это, ты сам понимаешь, ещё очень нескоро, если мы не хотим массовых восстаний. Их жрецы уверяют, что так было всегда, но допотопная цивилизация приносила богам мало жертв, чем и вызвала их гнев. Наша пропаганда будет говорить о том, что наоборот, человеческих жертв было слишком много, и боги гневались на то, что прежняя цивилизация так и не освоила животноводства и продолжала резать на храмовых алтарях людей. И получается, что по вопросу о допотопной ещё традиции этих человеческих жертвоприношений наша пропаганда согласна с ихней, а разногласия у нас с ними только об их оценке и о причинах гнева богов.

— То есть, не зная, как было на самом деле, врут и они, и наши? Ладно, для того, чтобы искоренить эту мерзость, можно в чём-то и приврать. Но один хрен надо выжигать всю эту мерзость калёным железом. Млять, это же только представить себе — каждый год в каждом городе десятки людей режут, чтобы умилостивить своих кровавых божков!

— Ну, давай уж будем всё-таки объективны. Наша сторона Атлантики далеко ли от этого ушла? Кельтские друиды приносили человеческие жертвы не массово, но каждый год на каждый праздник. И представь себе, сколько набиралось ежегодно по всей Галлии. Официально в Косматой Галлии с этим покончил Цезарь Тот Самый, но втихаря-то режут и долго ещё будут резать. А в Британии и вполне открыто продолжают, им там римляне не указ. А у нас в Испании разве не так же? Давно ли мы у лузитан, а римляне у кельтиберов это безобразие искоренили? Но на севере завоёванные недавно продолжают втихаря, а уж кантабры с васконами — открыто и напоказ, чтобы все знали о сохранении их народами их свободы и самобытности. И это при том, что у наших народов давно уже был и домашний скот. У этих чуд в перьях его нет, если не считать индюков и мясных собак, поэтому они и режут на своих алтарях больше людей.

— И самое забавное, что моему деду и твоему прадеду приписывают намерение уйти в Косматую Галлию к этим режущим людей на алтарях друидам. Ну вот прямо не о чем ему было больше мечтать! Типа, оружейные мастерские и пополнение Цизальпинской Галлии — так, заодно, раз уж попались по дороге, а вообще ушёл бы в Косматую Галлию и со всеми своими людьми, если бы не слухи о возвращении из Испании армии Помпея.

— Если исходить из насаждаемого римлянами официоза, по которому Спартак — настоящий военнопленный фракиец, то это выглядит логично — варвара и должно тянуть к варварам. А кто знает правду, те помалкивают во избежание неприятностей, как и я сам в детстве, пока отец служил в Остии. Думаешь, легко было всё время следить за языком?

— Догадываюсь. Мы-то с твоей матерью в Паретонии и не знали, как и наш отец, так что не могли и проболтаться, а потом, после школы и Корпуса — да, даже в Паретонии тяжко было за языком следить, а уж в самом Риме — представляю. Поэтому от такой чести и отбрыкиваюсь руками и ногами. Лучше уж здесь, открыто нося фамилию по прозвищу деда, нести передовую цивилизацию этим чудам в перьях. Ага, завоёвывая и подавляя их самобытную свободу быть зарезанными на алтаре и съеденными во славу богов.

— В этом плане я тебе даже завидую. До префекта когорты ты дослужился и так, в Паретоний тебя могут перевести на смену отцу, но я слыхал, что обсуждают уже вопрос о переносе фактории обратно в Кирену, а там и комфортнее, и сам город больше, так что проще будет и с конспирацией. Мне вот от Остии не отвертеться — опять же, по семейной традиции. Ну, в смысле, для поддержки и обновления римских контактов. Не хочу, и отец говорил, что тоже не хотел, но надо, и хрен куда от этого денешься.

— Ну, тебе-то проще, ты всё-таки Максимов, а не Спартаков.

— Один хрен всё время следить за языком и требовать того же от семьи. Хорошо для послужного списка и для будущих связей, но в фактории же не отсидишься, а каково с римлянами этими влиятельными контачить — отец рассказывал. Память о спартаковщине — не самое большое из тамошних неудобств даже для нас. Помнят, но воспринимают уже не так остро, как события посвежее.

— Хочешь сказать, что мои дети и внуки смогут там даже похвастаться тем, что их прямой предок — Спартак Тот Самый?

— Детям я бы пока ещё не советовал, но внуки — почему бы и нет? Там уже дети и внуки противников по Гражданским войнам дружат и роднятся, проскрипции Второго Триумвирата хоть и повод ещё для неприязни, но уже не повод для вражды, сами войны тем более, на войне — как на войне, а спартаковщина становится и вовсе седой стариной. Не такой ещё, как Ганнибалова война, но на верном пути в ту же сторону.

— Ну, тем лучше — легче будет внукам, если кто в Остию служить попадёт. Хотя — да, твой отец прав, главные-то неудобства — так и остаются. В самом деле, хоть карьера у тебя и обеспечена, и префектом будешь, а возможно, и легатом, а со временем будешь и самым главным буржуином, но в ближайшее десятилетие тебе уж точно не позавидуешь. С этим у вас в семье — писала твоя мать, жаловалась.

— Ага, расслабиться и почить на родовых лаврах у нас в семье хрен кому дадут, честное буржуинское. По службе — ты и сам помнишь свои центурионские годы, так ещё же и стройматериалы для будущего города велено присматривать, особенно известняк для строительного раствора, с пуццоланом-то здесь проблем нет, а заодно ведь высматриваю и промышленные гидроресурсы для будущей промышленности, а до кучи подвесили мне и вопросы сельского хозяйства. А чинампы эти высокоурожайные у местных дикарей есть только здесь, на юге. Хорошо бы, если бы возле Тлапакойи город наметили, но думаю, что перебздят будущих извержений и решат возле Теотиуакана, а значит, там же придётся ещё и чинамповое хозяйство с нуля налаживать. И всё изволь присмотреть и спланировать.

— Терпи, центурион, главным буржуином будешь, — и они оба рассмеялись.

Чинампы в долине озера Тескоко — это своего рода аналог египетской нильской поймы по плодородию и урожайности. Вбиваются в дно озера колья, заплетаются плетнём для огораживания участка, затем он заполняется камнями почти до поверхности воды, а уж поверх них насыпается вычерпанный со дна озера ил. Труда, конечно, немало вложишь в это дело, зато потом и отдача от этого труда будет щедрой. Наращивается чинампа не в ширину, а в длину — длинный узкий огород уходит далеко в озеро, насколько мелководья хватит. Соседние огороды не впритык, а с каналами между ними. Есть откуда ил черпать и водную растительность для удобрения, есть откуда воду брать для полива в засуху, есть где и водоплавающей домашней птице кормиться, а если надо рыбы наловить, перегороди канал сетью, и куда она денется? В здешнем климате — до трёх урожаев в год, если считать по кукурузе как по основной культуре, а более скороспелые и побольше дадут. Это даже при монокультурном использовании, а если севооборот внедрить, да те культуры, которых Мексика не знает? Длина-то полноценной чинампы вполне многопольный севооборот и на одном огороде позволяет. Механизация, конечно, затруднена, но чуда в перьях палками и камнями работают, а если стальной инструмент внедрить? При такой урожайности, да за счёт инструмента производительность нарастив, не особо-то и механизация нужна. Далеко ещё до того расцвета этой агротехнологии, да и применяется пока ещё только на южном берегу озера, но главное — уже есть, и хотя бы самым её основам местных учить не нужно.

После той последней эпидемии население почти восстановилось, а мелководье вблизи Куикуилько уже имеющимися чинампами занято, у которых есть хозяева, и куда им отделять взрослых сыновей? А возле выхода к озеру долины Теотиуакана немного на юг заболоченная часть обширная, явно мелководная, под чинампы так и просится, но там этой агротехнологией не владеют — ни себе, ни людям. Вот как раз и угодья подходящие для желающих и умеющих строить и обрабатывать чинампы земледельцев с юга озера, а завоёвывать Теотиуакан один хрен надо, потому как рассадник фанатичной самобытности с кровавыми человеческими жертвоприношениями. Сперва всех своих, кто не угоден, на алтарь спровадят, затем на соседей набеги устраивать начнут, и не столько ради добычи, сколько ради пленников для жертвоприношений. Собственно, на этом и Куикуилько этот погорел. Не повадились бы в набеги на ольмеков ходить, так ещё полвека руки бы до них не дошли, а то и больше. Планы-то были перешеек Теуантепек до Тихого океана занять и освоить, да Юкатан, насколько удастся, да побережье Мексиканского залива на север до смыкания с колониями низовий Миссисипи. Переться в Центральную Мексику без нужды никто не собирался, и Первый Мексиканский легион на Теуантепек и Юкатан в основном нацеливался. И если бы не прожорливость здешних центрально-мексиканских божков, дел на этих намеченных направлениях хватило бы надолго. Но Куикуилько сунулся, куда его не просили, за что и навлёк на себя преждевременное нашествие, а теперь всю долину под контроль надо брать из-за этого и осваивать, потому как уйди из неё теперь, новые борцы за самобытность образуются, и начинай тогда с ними опять всё с начала. А посему, раз уж пришлось сюда влезть, надо теперь доводить дело до конца.

— Префект Спартаков слушает! — ответил дядя по радиотелефону.

— Префект Зиларов. Максимов у тебя? Ко мне его, позже ещё пообщаетесь.

— Слыхал, Диталкон? Дуй к своему непосредственному начальству. Судя по его тону, не вздрючит, но зачем-то ты ему срочно понадобился.

Среди молодых центурионов Первого Мексиканского ходила такая поговорка, что если попал в когорту к Зиларову — гордись, а не попал — радуйся. Особенно, если тебя в именитой семье родиться угораздило. Не то, чтобы целенаправленно блатных гнобил, но представление о справедливости у префекта Зиларова — чем ты элитнее, тем больше с тебя спрос, дабы своей элитности соответствовал. Вот отец и позаботился, как всегда, в полном соответствии с семейной традицией. Поступаешь в Корпус — можешь не сомневаться, что попадёшь к самому злому центуриону-инструктору. Оканчиваешь его и идёшь опционом на армейскую стажировку — опять же, угодишь к самому злому центуриону у самого злого префекта. Что центурионом в когорту к самому злому префекту служить направят — это и к гадалке не ходи. Радоваться — не для тебя, для тебя — гордиться. Если выдержишь. Зато и если в пример тебя перед другими этот префект поставит — ни у кого и мысли дурацкой в легионе не возникнет, будто бы за фамилию именитую, а не за дело. Только не у Зиларова.

Первый год его никакими семейными поручениями и не нагружали — знали, что по службе нагружен тяжелее любого вьючного ишака, и нет ни сил, ни времени ни на что другое. И центурия, конечно, самая разболтанная ему досталась, и спрос с него за любую мелочь — ага, предсказуемый. Теперь-то, на второй уже год, когда и центурия подтянута до хорошего уровня, не лучшая во всей когорте, но и далеко не последняя, и сам показал себя достойно — другие уже пошли расклады, но и теперь у Зиларова хрен расслабишься.

— Присаживайся, Максимов, — млять, тревожный признак, лучше бы он прямо с порога отчитал за какое-нибудь мелкое упущение, а когда вот так — сейчас точно нагрузит чем-то таким, что ну его на хрен, — Ты в курсе, центурион, что инициатива у нас наказуема исполнением? Ну вот кто тебя сразу после штурма Куикуилько за язык тянул?

— А в чём именно, почтенный?

— О том, что не ушла бы верхушка этих людорезов по озеру, если бы у нас была и озёрная флотилия, ляпнул сдуру вслух?

— Так ведь это же правда, почтенный.

— Вот за эту свою несвоевременную правду ты теперь и пострадаешь. Легату эту твою правду в тот же день донесли. А ты ещё и тех беглецов на лодках из всех пулёмётов и автоматов обстрелял. Что уменьшил количество ушедших в Теотиуакан — это молодец, но лодки-то продырявил нахрена? Вот теперь и будешь их чинить. И к сожалению, из-за твоего длинного языка, не только чинить. Комплекты для сборки тримаранов из туземных долблёнок в Корпусе проектировал?

— Так точно, почтенный. По полинезийскому образцу, мой курсовой проект.

— Вот и допроектировался. Ещё же и у ольмеков наших внедрить хотел? Легат — знает, а ты ещё и напомнил сдуру. У дикарей самое оживлённое сообщение между собой — на лодках по озеру, и пресечь его можно только собственной озёрной флотилией, которая для этого должна превосходить туземную хотя бы качественно. А есть для неё только вот эти трофейные туземные долблёнки, из которых половина дырявая по твоей милости. Ну и догадайся теперь, как говорится, с трёх попыток, кому легат приказал родить флотилию в трёхдневный срок? И как ты думаешь, интересно ли ему, почему этого сделать нельзя?

— Понял, почтенный. На какую помощь я могу рассчитывать?

— В пределах моей власти — на любую мыслимую. Всю когорту, кто не в наряде и не в очереди на следующие сутки — проси всех, кто нужен. В пределах моего влияния в легионе — ну, ты же их примерно представляешь? Вот, укладывайся в них. Сразу забудь о стальном крепеже. Сотню гвоздей я тебе, возможно, и выпрошу, но без обещаний. Болты с гайками, заклёпки с шайбами — даже не мечтай. А вся инженерная центурия задействована в городе, и из неё легат если хотя бы половину даст с опционом — это нам с тобой, считай, очень повезёт. Поэтому — тоже без обещаний. Рассчитывай на пару десятков.

— Нормальной сборно-разборной конструкции без хорошего разборного крепежа нам не сделать никак, почтенный.

— Да не надо нормальной сборно-разборной. На светлое будущее запрошены из Оссонобы Ольмекской и нормальные судостроители, и мореманы. А сейчас нам грубятина сойдёт — дыру надо заткнуть. Чтобы плавало, догоняло дикарей, не переворачивалось на ходу и несло пулемёты, не роняя их за борт. В Луже как-то обходятся без металлического крепежа? Здесь — тоже не открытый океан, даже не Лужа, а озеро.

— На деревянных нагелях? Хорошо бы токарный станок, а то самим его делать, когда нормальные в инженерной центурии есть, как-то не в кураж.

— Один — выпрошу вместе с токарем. Коловороты, свёрла — это само собой, наш заточной — в твоём распоряжении. Сегодня — определяйся, что есть, и что нужно, к вечеру жду с докладом. И сразу предупреждаю — не рассчитывай на лодки перешедших на нашу сторону местных, они нужны их ополчению. Если только поменять что-то на трофейные.

Его проект тримарана был заточен специально под американские колонии, где уже имеются туземные долблёные лодки из цельного древесного ствола, и самый быстрый способ получить усовершенствованное плавсредство — соединение этих готовых лодок в катамаран или тримаран. Собственно, простейший вариант — просто бревно-балансир на перекладинах, уже позволяющий применять мачту с парусом без риска опрокинуться и перевернуться. Но даже косому парусу пригодны не все ветра, если нужно перемещаться быстро, и если нет мотора с гребным винтом или колёсами, то при вмордувинде — только вёсла. А они в разы эффективнее, если длинные и в уключинах, а не короткие ручные, как у всех дикарей. Катамаран из двух соединённых перекладинами долблёнок уже позволяет применить и их, особенно с вынесенными за борт опорными брусьями для уключин как у трирем и квинкерем Лужи с их траносами на верхнем ярусе. И рычаг получается намного рациональнее, и место высвобождается для второго гребца, а два гребца на одном весле увеличенного размера — выгоднее, чем эти же двое, но с индивидуальными вёслами. Где тут уйти от такого монстра или догнать его обычным дикарским долблёнкам с обычными маленькими ручными вёслами?

Это тоже и на катамаране уже можно получить, но тогда пары гребцов займут всю ширину обеих лодок, и где размещать груз или боевой экипаж с его вооружением? А мачту с парусом, дабы не утомлять гребцов при подходящем ветре? Поэтому тримаран и напрашивается. На центральной лодке, самой большой, мачта с парусом, боевой экипаж, пулемёт на носу и прямой руль с румпелем на корме, а на двух боковых, которые меньше центральной — гребцы с наиболее эффективными двухместными вёслами в уключинах на вынесенных за борт опорах. Если есть в наличии одна большая туземная долблёнка и две поменьше, но одинакового размера — самый предпочтительный вариант. Уж всяко проще и быстрее в постройке тех бригантин-полугалер Кортеса, которыми тот был вынужден в ТОЙ истории заморочиться. И остойчивость не хуже, а осадка — меньше, туземная, и на мель сесть риск невелик, и на сваях потайных застрять, на которых тот Кортес две своих бригантины потерял. И не надо считать его дураком. Он бы тоже с удовольствием готовые лодки туземных союзников задействовал с нужной для этого их доработкой, если бы те подходили по размеру и выдерживали отдачу его артиллерии. Его канал со шлюзами для спуска на воду тех бригантин и попытка построить небольшой требюше во время проблем с порохом — говорят сами за себя.

— Вот смотри, Шанг, — инструктировал Диталкон своего опциона-ольмека, — Для первого тримарана мы используем вот эту самую большую лодку и вот эти две. Осмотри их и почини в первую очередь. Но потом надо будет починить и все остальные. Потом мы обменяем часть на ещё одну большую лодку для второго тримарана. В середине большой надо сделать крепление для мачты.

— А не опрокинется она, почтенный, под парусом? Киль бы надо, как на ваших.

— Нет, две боковых будут жёстко прикреплены и опрокинуться не дадут. А с их внешних бортов — выносные брусья для вёсельных уключин. На самих — гребные банки.

— Подготовим, почтенный. А что там за конница какая-то странная ожидается? Говорят, на очень больших лошадях, всадники с длинными копьями и в железе с головы до ног, да не в кольчугах, а в пластинах.

— Да, тяжёлая кавалерия, три турмы. Решили испытать в бою против местных дикарей. Я же рассказывал тебе про парфянских катафрактов? А про гладиаторов в Риме? Они разных типов, так недавно ещё новый тип появился, вот в такой пластинчатой броне — крупеларии. Сражаются пешими, но в полном доспехе долго выдержать невозможно, и поэтому для армии римляне только панцирь от этого доспеха внедряют. А мы решили из таких тяжёлую конницу сделать. Сразу не взяли, поскольку и потренировать надо было, и слонами их лошадей обкатать, чтобы могли и с ними взаимодействовать.

— Слонов, значит, тоже ждём?

— Да, пятнадцать боевых с пулемётами и пять тягачей для артиллерии. На днях должны подойти. Теотиуаканцы стягивают фанатиков отовсюду, так что скучно не будет.

— На Куикуилько хватило пехоты с драгунами, а на Теотиуакан и слонов ведут, и тяжёлую конницу? Разве они настолько сильнее?

— Нет, с ними мы тоже справились бы и сами, но эти фанатики со всей долины будут за свою святыню драться насмерть, и чем убедительнее мы с ними разделаемся, тем легче и быстрее остальные уверятся в том, что наша власть и наши порядки угоднее их же собственным богам. Ну и тренировка, конечно, войскам нужна. Ты же сам понимаешь, что обычные учения — это одно, а настоящая военная операция — совсем другое. Чтобы уметь воевать, а не показушничать, армия должна иногда где-то с кем-то и повоевать.

— А зачем тяжёлой коннице такие доспехи? Разве у неё нет револьверов?

— Револьверы у них есть, но только на крайний случай. А работать они будут в бою своими копьями и мечами, так что ни их доспехи, ни кожаная защита коней лишними для них в бою не окажутся.

— А какой смысл, когда противника можно просто перестрелять?

— Здесь мы испытываем этот новый вид войск в бою, но предназначен он не для здешних стран, а для нашей метрополии по ту сторону океана. Я же рассказывал тебе про римскую Империю? Та наша страна соседствует с ней, и в ней наши не пользуются нашим громовым оружием, чтобы не показывать его римлянам. Там наши войска почти такие же, как и у них. Вот там нашим и нужна такая конница. Если римляне увидят и сами такую же у себя завести захотят — пусть себе заводят, ничего страшного. И лошади такие у них есть, хоть и мало, и гладиаторы такие у них есть, и в армии упрощённый доспех испытывают.

— А чем он лучше кольчуги?

— Пластина пружинит под ударом. Кольчугу тяжёлый дротик или арбалетный болт пробьют, а пластина, если из хорошей стали, то спружинит и частично погасит удар, а частично распределит его на всю свою площадь. С ног человека, возможно, и собьёт, но в большинстве случаев не убьёт и даже не покалечит. Выругается, встанет и снова займёт своё место в строю.

— А почему тогда у нас такой панцирь не вводится для пехоты?

— Кольчуга меньше сковывает движения. А наша кольчуга прочнее римской. Ну, с лодками ты понял задачу, Шанг? Командуй тут тогда, а мне ещё их обвес с креплениями и новыми вёслами прорисовывать.

Свои чертежи деталировки прежнего проекта Диталкон помнил хорошо. Здесь у него не было ни чертёжных инструментов, ни времени на полноценное черчение, но оно и не требовалось. Кто же чертит настоящие чертежи при разовой импровизации? Нарисовал эскиз от руки, и достаточно этого, с размерами только не ошибись. А размеры — с проекта того прежнего, даже припуски на подгонку по месту в них были учтены, а меняются в них теперь только диаметры отверстий под нагели вместо болтов, да простейший эскиз самого нагеля для токаря. Отверстия, естественно, по имеющимся свёрлам, а нагель по отверстию с учётом натяга под забивку. На уключины за неимением стальных — сапотовое дерево. А на сами вёсла, крепления, перекладины и гребные банки, раз уж долговечности особой не требуется, пойдёт и местная мексиканская сосна. Млять, а кого на вёсла сажать? Солдаты — обычная сухопутная пехота. Понятно, что в легионе найдутся люди из рыбацких семей, но многие ли гребли нормальным веслом? Впрочем, идея появилась, пока эскизы рисовал. Не всё же начальству только командовать. Помощь обещало? Вот и пусть помогает.

— Так, малая латина — это понятно, ветер над озером переменчивый, — заценило начальство рисунок общего вида, — Длинные вёсла с уключинами? Ну да, в середине же у нас тяжёлая лодка без гребцов, и при туземной гребле мы, конечно, хрен догоним ихние долблёнки. Хочешь, не хочешь, а нормальные вёсла нужны. Стоп! Ты что, по два гребца на весло хочешь сажать? — префект разглядел и рисунок вида сверху, — Охренел, что ли? Я и на одноместные-то вёсла не знаю, наберу ли ещё умелых гребцов, а ты мне удваиваешь нужное количество. И где я тебе возьму такую прорву? В целом, Максимов, ты придумал хорошо, за это — только хвалю, но с вёслами и гребцами — закатывай-ка ты губы обратно.

— А это, почтенный, уже забота легата. Ему флотилия озёрная нужна или нам с тобой? Вот и пусть помогает решить проблему с гребцами.

— Ну так а он-то где, по-твоему, такую прорву возьмёт?

— Он-то — найдёт. Это у тебя, почтенный, только шесть центурионов, а у него их шестьдесят. И большинство — из наших, окончивших Корпус. Никто из нас, сухопутчиков, конечно, не мореман, но морской ликбез и практика в Корпусе были у всех.

— Помню, было дело, и сам грёб. Но центурионы гребцами на вёслах? Ты часом на солнце не перегрелся? Им что, по-твоему, заняться больше нечем?

— Ничего не случится, почтенный, если на несколько дней их центуриями будут командовать их опционы. А научить солдат гребле у нас кроме центурионов некому. Вот эти двухместные вёсла — это не только для выигрыша в гребной механике, это ещё и для быстрого обучения солдат. Физически сильных, хорошо понимающих по-турдетански и умеющих плавать, чтобы не боялись большой и глубокой воды. Таких — добрая половина легиона, надо только гребле отобранных обучить.

— Да, но мы же на практике гребли обычными одноместными вёслами.

— А какая разница, почтенный? Умеющий грести центурион садится на конце вёсельного валька, а обучаемый им солдат — в паре с ним возле уключины. За день он его научит, а на следующий день тот уже сам будет учить следующего бойца.

— Да брось, чему можно научить новичка за день?

— А куда деваться? Лучших гребцов у нас всё равно нет, и лучших учителей для них — тоже. Чему успеем, тому и научим. Если научатся хотя бы не мешать друг другу, всё остальное сделают уключины и длина вёсел, которые и составят главное преимущество. У дикарей, хвала богам, тоже нет профессиональных мореманов, а их вёсла доброго слова не стоят. Ну и, конечно, их копьеметалки с дротиками против наших пулемётов не пляшут.

— Это-то понятно. А что у нас с количеством тримаранов получается?

— Если ничего не случится, и ты сумеешь выделить мне станок с утра, то один завтра будет. Тогда послезавтра, пока будет делаться второй, на первом сможем начать и обучение гребцов.

— И это что — всё?

— Третий делать не из чего — нет подходящей большой лодки. Если легат найдёт нам её в течение завтрашнего дня, послезавтра будем делать сразу два. После первого уже будет опыт, и дальнейшая работа пойдёт быстрее.

— А всего, значит, три? Маловато для флотилии.

— За третий день сделаем ещё три, если к концу второго будут лодки и для них. А если нет, то охоту за новыми трофейными можно будет вести и этими тремя.

— Хорошо, понял. Деталировка нужна тебе для работы, забирай её. Обойтись без этого рисунка сможешь? Просто на словах я не объясню легату так хорошо, как по нему, а убедить его необходимо. Три плавсредства к указанному им сроку, это разве флотилия? И то, без его помощи не обойтись. Но лучшего тут — да, ты прав, хрен чего придумаешь.

— Мне кажется, почтенный, союзники охотнее дадут легату лодки, если получат за них эти тримараны — позже, когда они уже не будут нужны нам самим. Без пулемётов, конечно, но в качестве особого поощрения можно будет потом сделать для них станковые арбалеты с рычажным взводом и магазином.

— Понял, поговорю с ним и об этом. Молодец, хорошо придумал.

Диталкону тут и придумывать было нечего — то ли курсовой, то ли дипломный проект предка, Волния, сына основателя рода. В основе — восточно-азиатский магазинный арбалет, взводящий и спускающий тетиву движениями качающегося рычага. В станковом варианте и с рычагом, управляемым двумя людьми, он оказался проще и скорострельнее греческого полибола-стреломёта. Продвинув магазин-пенал с направляющим желобом для стрелы и желобом тетивы рычагом вперёд, зацепляешь её, а оттягивая рычаг назад, ты её взводишь, роняешь перед ней стрелу из магазина и производишь выстрел. С маломощным и один человек управится, но по дальнобойности и прицельности такой агрегат проиграет обыкновенному ручному арбалету, а серьёзный требует двоих хорошо сработавшихся меж собой бойцов на рычаге и наводчика. Вот такой и разработал предок, и вполне возможно, что нашёл бы он себе широкое применение, не подоспей у отцов-основателей и огнестрел под унитарный патрон, включая и нормальные пулемёты.

В результате так и осталась эта весьма удачная разработка предка оружейным курьёзом. В армии метрополии её внедрять нельзя, поскольку для Лужи слишком удачна — намного совершеннее известного римлянам полибола, а воспроизвести её их оружейникам особого труда не составило бы. По аналогичной причине нельзя было засвечивать её и на Тайване, не говоря уже о вьетском Миньюэ на материке. Туземным войскам агрегат очень пригодился бы, но китайцам уже известен его несовершенный уродец-прототип, и дарить им идею его доведения до ума было абсолютно незачем. Даже на Цейлоне не внедришь — своим сипаям не нужен, они огнестрелом вооружены, а синхалам его дай, так тамилы его у них переймут, а от них он расползётся по всей Индии. И китайцы через своих купцов о нём тогда узнают, и южноаравийские бармалеи, и египетские греки. А от них — и те же самые римляне. Пять лет назад Гай Элий Галл, римский префект Египта, предпринимал военный поход на юг Аравии, и хотя он окончился неудачей, тамошние царьки поняли, что это — тот первый блин, который комом. Второго им очень не хочется, а если получат скорострельные стреломёты, могут и рискнуть и тогда уж точно римлянам их прогребут. Ну так и нахрена это нужно, спрашивается?

Вот и выходит, что только в Америке и можно таким стреломётом вооружать местных союзников. Если и прогребут единичный экземпляр тем же майя или сапотекам — пусть попробуют произвести его серийно своими каменными инструментами. Со смеху ведь можно будет помереть, если попытаются! Тем более, что им ведь ещё и боги ихние не велят, судя по неоднократно изобретённому, но так и не внедрённому колесу. Это же реформа религиозная нужна, как раз турдетанами и насаждаемая, от которой их знать со жрецами и отбрыкиваются всеми четырьмя конечностями. Спустя добрых полторы тыщи лет в ТОЙ истории ацтеков ещё хватит на использование их знатью трофейных стальных мечей и шпаг конкистадоров Кортеса, но львиную долю всего потерянного в Ночь Печали военного имущества его солдаты обнаружат при повторном наступлении вовсе не в руках противостоящих им ацтеков, а в святилищах на вершинах их теокалли вместе со следами человеческих жертвоприношений. Здесь же и сейчас нет ещё ни тех ацтеков, ни тольтеков, и даже Теотиуакан ещё не тот классический времён своего дотольтекского расцвета. И не будет его теперь, поскольку наступать на него будет не тысяча с небольшим испанцев при сотне аркебуз и арбалетов, а весь полносоставный Первый Мексиканский, почти вшестеро больше, с винтовками, пулемётами и автоматами. Не нужна и оспа, помогшая Кортесу.

Кортесу в ТОЙ истории мешали многочисленные каналы и баррикады, а улицы Теночтитлана простреливались с крыш и из окон зданий, поскольку у ацтеков были уже и луки, а не только пращи с копьеметалками. Теотиуакан — город сухопутный, каналов нет, улицы в нём шире, луков нет ни у кого из племён всей этой долины, а пращу или дротик не очень-то применишь через небольшой оконный проём. А плоские крыши зданий легко просматриваются и простреливаются. Если уничтожить или взять в плен в чистом поле основную массу теотиуаканских фанатиков, не дав им сбежать в город, жилые кварталы зачистят и туземные войска союзников, а в культовом центре противнику не спастись от ружейно-пулемётного и миномётного огня. Даже и будь у теотиуаканцев эти стреломёты, много ли от них было бы толку против пулемётов и артиллерии? Но их цивилизация уже не жилец, а туземные союзники будут повязаны кровью при её сокрушении, и им уже не будет пути назад. А значит, не будет и беды от их вооружения луками и стреломётами.

— Что делать с Маашем, почтенный? — спросил его опцион, когда он вернулся в расположение своей центурии, — Я отстранил его от заступления в наряд и взял под арест.

— Опять нажрался?

— До свинского состояния, почтенный. И где только они каече берут?

— Там же, где и ваша алкашня. Агавы здесь растёт даже больше, так что легче и выпивку из её сока достать. Жалобы на него с сокувшинниками какие-нибудь поступили?

— Пока нет, почтенный.

— Если не поступят и до завтрашнего вечера, то двадцать ударов витисом перед вечерней поверкой. Естественно, с отметкой в послужном списке и извещением по месту жительства его родни. Официальным, чтобы знала вся община.

— И это — всё? И ты даже не спрашиваешь, с кем он пил?

— Шанг, мы с тобой оба прекрасно знаем, с кем он выпивает. Но какие тут могут быть претензии к Тирсу и Шакану, если пить они умеют, свою меру знают, и проблем от них никогда не возникает? Справедливо ли наказывать солдата только за само распитие вина, когда оно входит и в его пайковое довольствие?

— То есть, ты их вообще прощаешь?

— Если эта пьянь заложила их, то обоим просто устный выговор без занесения в послужной список, а Маашу — ещё десять витисов за болтливость. А если нет, и жалоб не них ни от кого не поступит, то нам с тобой они не попались, и наказывать их не за что.

— Ну, ты начальник, почтенный, и моё дело исполнять твои решения. Но всё-же, если честно, то меня удивляет доброта ваших турдетанских законов к пьяницам. Тирс-то ваш, испанец, но если бы Шакан попался с душком от каече в своём селении, его высекли бы посильнее, чем ты назначил Маашу, а его самого вообще забили бы дубинками. Пока человеку не исполнилось пятьдесят два года, ему у нас запрещены опьяняющие напитки, если только их не прописал лекарь больному, но об этом должен знать жрец, который и даёт разрешение на каече для стариков и больных. Разве плох наш закон, запрещающий пьянство как причину множества пороков и преступлений?

— Шанг, ваш закон не то, чтобы плох, но он — несовершенен. Мааш не попался бы на своих пьянках, если бы боялся суровой кары за сам факт распития вина, и тогда мы бы вообще не знали об этом его пристрастии. Мы знаем о нём именно потому, что он не слишком боится спалиться на этом и не бережётся от палева очень уж тщательно.

— Так что же хорошего в том, что пьяница пьёт смело и не боится попасться на глаза окружающим в столь непотребном состоянии?

— Именно это и хорошо, Шанг. О нём окружающие знают, и его неустойчивость к выпивке, как и неспособность преодолеть соблазн, всем прекрасно известны. Вот ты сам захотел бы породниться с такой семейкой, в которой имеется такое вечно пьяное чудо?

— Конечно нет, почтенный! Этого мне ещё только не хватало!

— А как ты убережёшься от такой беды, если не будешь знать обо всей алкашне и в своей общине, и во всех соседних? Мы знаем всю нашу пьянь, и умные люди с такими не роднятся, а вы выявляете только самых невезучих из них, кто попадается, невзирая на все свои меры предосторожности. А кто не попался, у вас об его пьянстве никто не знает, и он у вас считается нормальным полноценным человеком. Вот породнишься ты с таким, не зная об его тайном пьянстве, а потом будешь допытываться у своего сельского жреца, за что боги могли покарать тебя пьющими внуками. А вот за то, что не знал, с кем стоит родниться, а с кем не стоит. А почему не знал? А вот как раз поэтому. Ну, тебе я этого не желаю, и дайте боги, чтобы и тебя мимо такой беды пронесло, и твоих друзей с хорошими знакомыми, и просто всех хороших людей. Но с вашими законами от этого, получается, не застрахован никто, хоть вы и боретесь с пьянством дружно все.

— То есть, за само опьянение вы не наказываете?

— Мы наказываем за преступления, если они совершены. Или за невыполнение обязанностей по работе и службе. Пьяный работник не может работать, пьяный солдат — нести службу. Мааш будет высечен не за то, что выпил, а за то, что напился до негодного к службе состояния. Если он напьётся так ещё раз, я буду ставить перед префектом вопрос об его увольнении со службы. Кто его после этого возьмёт на работу с такой репутацией, хрен его знает. Кто захочет породниться с его семейкой — тем более хрен его знает. И так у нас уже больше полутора столетий. Алкаши ещё есть, но уже очень мало, поскольку им у нас не так-то легко оставить после себя потомство.

— В доле от добычи ты Мааша будешь наказывать?

— Посмотрим по его дальнейшему поведению. Да и какая там добыча-то? Золото как твой народ не ценит и не собирает, так и эти. У сапотеков разве только начали ценить, но и для них главное сокровище — всё ещё нефрит. А здешние добывали золото только для торговли с нами, так что всё оно и так давно уже у наших.

— А вы нефрит не цените?

— Ну, если только в виде высокохудожественных ювелирных украшений. Но мы и инструменты имеем такие, что для наших ювелиров это вовсе не такой тяжкий труд, как для ваших. А сам материал — для вас он драгоценен из-за его дефицитности, поскольку он доставляется издалека, и носильщики тащат его на своём горбу. Но ты же представляешь, насколько дороже готовые изделия из него? Мы знаем о богатых месторождениях к югу от Юкатана, но нам даже завоёвывать их не нужно. В обмен на маленькие безделушки из трофеев мы получим оттуда много хорошего камня, из которого наделаем изделий легче и быстрее ваших мастеров. А точнее, ваши же их нам и наделают, получив инструменты от нас и научившись ими работать. А на них в устье тамошней реки выменяем такие глыбы, которых ваши и здешние и не видели никогда, поскольку их невозможно доставить к вам на спинах носильщиков. Ты представляешь, что можно будет наделать уже из них?

— И тогда вы просто скупите все окрестные страны безо всякой войны?

— Мы так и собирались. Если бы не эти недавние военные инциденты, мы бы и сюда с войной не пришли, а продвинулись бы к югу от вас до того моря, а к юго-востоку от Юкатана к устью той реки, а там уже и вышли бы к тем месторождениям. Нам-то что их вес, когда у нас есть и вьючные ишаки, и телеги? Пусть не сейчас, но лет через десять или двадцать скупили бы всю эту долину абсолютно мирным путём. Ты думаешь, среди верховных вождей и жрецов мало таких, кто за хорошую цену продаст и родину? А мы — купили бы. Зачем завоёвывать, когда есть на что честно купить, да ещё и не так уж дорого для нас? Нам это обошлось бы дешевле этого военного похода, а продавцы сберегли бы и свои сокровища, и полученные от нас. Или остались бы при своём, если бы сидели тихо в своих границах. Но дурачьё решило быкануть и теперь потеряет всё, поскольку теперь уж нам придётся завоёвывать всю эту долину. Если у сапотеков хватит ума не влазить в эту заваруху и не повторять ошибки этих, с ними ещё есть надежда провернуть дело так, как мы хотели здесь. Золото мы у них и выторговать можем за тот же трофейный нефрит, да и не столько его у них, чтобы из-за этого воевать.

— А майя?

— Юкатанские ещё беднее. Если сами не вздумают быковать против ваших или покорившихся нам прибрежных соплеменников, то долго ещё не будут нам интересны. У нас из-за этой войны продвижение к южному морю отложено через Теуантепек, которое для нас важнее. С этими разделаемся — к той задаче вернёмся, если сапотеки или майя в дурь не попрут и на себя не отвлекут. За морем на севере есть долина большой реки, где у нас тоже есть дела поважнее. А далеко на юге есть страна, где золота во много раз больше, чем у сапотеков, но куда распыляться, когда и здесь-то ещё стоим враскоряку?

9 год до нашей эры, Испания, Новый Тартесс.

— Так, Максимов, приподними-ка свой листок! Странно. Привстань-ка! Ничего не понимаю. Ну-ка, обе ладони покажи! — физичка обернулась к классу, — Вижу ведь, что списывает! Причём ведь — нагло, прямо на глазах! И ведь каждый экспресс-контроль одно и то же! Сама списывала и в школе, и в Корпусе, если честно, и не хуже вас знаю все ваши ученические уловки. Никто ещё до сих пор не мог списать на занятиях у меня. Максимов — первый за всё время моей работы в школе. Но откуда и как?! — на экспресс-контроль она вызывала к себе за стол с листком бумаги и карандашом, и все старшие классы знали, что у физички Астурды Кеменовой со шпор хрен спишешь.

— Не пойман — не вор, почтенная! — загалдел в ответ класс, кто улыбаясь, кто не менее её озадаченно, но столь же решительно вступаясь за своего.

— Я и не рассчитывала, что вы мне его сдадите, — усмехнулась училка, — Сама не стучала и стукачей никогда не любила. Но мне просто интересно! Вот как ты списываешь, Максимов? Зачёт — ставлю, на экзамене даже билет брать не будешь, четыре балла ставлю, на пять — поспрашиваю на своё усмотрение, но если не отвечаешь, свои четыре получишь всё равно. Все слыхали? Даю слово. Всё равно ведь списал бы. Теперь — колись.

— Турмс, ты же всё равно спишешь, а нам же всем ещё и на следующий год эти экспресс-контроли ей сдавать! — напомнил ему один из пацанов.

— Точно, Турмс, нас лучше всех научи! — попросила одна из девок.

— Да нет, не прокатит, — сокрушённо хмыкнул Турмс, — Если бы другой предмет, другое было бы дело, а физик — рано или поздно сообразит. Только они ведь тоже правы, почтенная. Нам ещё и Серговой на следующий год такие же экспресс-контроли сдавать по алгебре, и нам бы не надо, чтобы этот способ получил огласку среди учителей.

— Хорошо, даю слово, что никто из моих коллег по школе и Корпусу не узнает, только я сама. У меня просто профессиональный интерес, что тут ещё можно придумать.

— Так, давайте-ка все сюда поближе! — Турмс изобразил приглашающий жест обеими руками, — Суть приёма — в двойном листке и в законах оптики.

— Которую я вам буду читать только на следующий год? Но — да, тоже физика, а не паранормальщина, которую я уже было заподозрила. Думала, телепатией тебе кто-то из класса подсказывает, но это я уловила бы, да и не передаются так физические формулы. И как тут тебе помогает оптика?

— Так элементарно же, почтенная, — Турмс перевернул страницу листка и указал ей формулы в нижней части третьей страницы, — Вот она, моя шпора, — обступивший стол класс рассмеялся.

— Так-так! — Астурда пододвинула листок к себе, покачала головой, закрыла его, всмотрелась, — Но ведь всё равно же не видно, хоть я и не жалуюсь на зрение.

— А прижать? — Турмс снова пододвинул листок к себе, — Я же, когда пишу эту формулу, которую ты у меня спрашиваешь, то прижимаю верхнюю страницу к нижней, и если я это сделаю в том месте, где она у меня написана на нижней, то мне — просвечивает. Шпора — моя, писал — сам и недавно, и где у меня на ней что — помню хорошо.

— У тебя настолько острое зрение?

— Да не в этом дело, почтенная. Ты хоть и рядом со мной сидишь, но листок-то передо мной. Ты под пологим углом смотришь, я — почти под прямым, поэтому тебе и не видно, а мне — видно.

— Ну-ка, — физичка снова пододвинула к себе и начала надавливать на верхнюю страницу, прижимая поплотнее к нижней, — Ну да, вот так — просвечивает, но не настолько же чётко, чтобы безошибочно переписать, не зная ничего. Получается, что-то надо знать?

— Естественно. Это не для тех, кто не знал, да ещё и забыл, — класс рассмеялся, — Ну, второй закон Ньютона — формула короткая и простая, и чего там в ней не запомнишь? А вот, допустим, закон Кулона — букв хватает, да ещё и в два этажа, и некоторые из них такие кракозябры, что нигде больше и не встретишь, — класс снова рассмеялся, — Основные буквы я в нём помню, а вот где какая из них — допустим, подзабыл. Материала много, всё идеально не запомнишь. Вот с этим моя шпора поможет. Основные буквы я распознаю и напишу, где надо, а где что-то неразборчивое просвечивает, то чему же это и быть кроме тех греческих кракозябр?

— Ну, Максимов! — училка расхохоталась, — Мой муж учился на одном потоке с твоим отцом в Корпусе. Диталкон тоже, он говорил, был неистощим на выдумки, но вот о таком фокусе муж не рассказывал. Это ты сам придумал?

— Не совсем, почтенная. Дед говорил мне, что наш предок из отцов-основателей в той ещё прежней жизни пользовался этим приёмом, но сам ли предок его придумал или кто-то его ему научил, дед не знает. Но говорил, что именно поэтому предок долго бился над хорошей тонкой бумагой для ученических тетрадей. Ему и отцу это не понадобилось, не проводились при них такие экспресс-контроли.

— Да, это недавнее нововведение. А у твоего предка, значит, было в его прежней жизни, и он поэтому, получается, предвидел и подготовил для вас эту лазейку заранее?

— У нас в семье именно так и считают, хоть давно уже никто и не знает точно.

— Ну, что я могу сказать? Строго говоря, в таком применении это даже не совсем шпаргалка, — Астурда призадумалась, — Как минимум — на хорошую твёрдую тройку знать мой предмет для этого надо. Если мне с моего места просвечивать не будет, пользуйтесь у меня и на следующий год. Мужу — расскажу, но возьму с него слово о молчании об этом. Максимова благодарите с его предками за их изобретательность, предусмотрительность и хорошую родовую память. Ну и семейка! — она снова расхохоталась.

Всю перемену их класс переглядывался и посмеивался, с трудом удерживаясь от хвастовства перед параллельными и старшими классами — в конце урока договорились всем классом о том, что с этим обождут, дабы не позорить этим физичку, не разгадавшую суть нового приёма списывания, основанную на её же предмете. А следующим уроком у них была история отечества, которую в их элитной школе традиционно читал либо сам царь, как и бывало всегда на вводных уроках, либо его наследник и будущий царь, как это бывало в основном. Вот и сейчас урок вёл "сияющий" Ретоген, старший сын и наследник царствующего ныне Аргантония Третьего.

— Как вы знаете, ребята и девчата, наше государство всегда старалось по целому ряду причин быть не слишком заметным в греко-римском мире и не высовываться особо, дабы не привлекать к себе излишнего внимания без необходимости. Само его основание прошло для Рима как малозначительное событие даже по сравнению с провинциальными. Вот что пишет римский историк Тит Ливий в первой главе своей тридцать пятой книги о военной операции Сципиона Назики: "...(10) Преследуя беглецов, победители перебили до двенадцати тысяч человек, а пятьсот сорок, почти что одних только конников, взяли в плен. Было захвачено сто тридцать четыре знамени. Римское войско недосчиталось семидесяти трех человек. (11) Битва произошла близ города Илипы; туда и отвел Публий Корнелий победоносное войско, нагруженное добычей. Вся она была разложена перед городом, (12) чтобы каждый хозяин мог опознать свое имущество. Невостребованное отдали квестору для продажи, а вырученные деньги были распределены между воинами." И численность убитых лузитан завышена римлянами в разы, и потери римских союзников не упомянуты, а ведь они-то и понесли основные потери.

— А какие именно из союзников, сияющий? — спросил один из пацанов, — Наши испанские или италийские?

— Перехватила лузитан лёгкая конница турдетан и бастетан, но сражения с ними не завязала, а задержала их до подхода своей лёгкой пехоты, а затем уж и линейных войск самого Назики. Были, конечно, стычки при их первых попытках прорваться, но основную тяжесть сражения вынесли латинские и прочие италийские союзники Рима. И конечно, ни единого слова не сказано ни о причине необычного маршрута лузитанского набега в обход нашей линии укреплений на границе, ни о том, что дальнейший путь уходящим лузитанам преградили наши. Даже если бы лузитаны и прорвались у Илипы, далеко бы не ушли.

— Часть ведь ушла, и её отразили уже наши. Это Тит Ливий тоже скрывает?

— Было дело, Тордулов, и в нём твой предок отметился. Но сокрытие — не вина Тита Ливия. Он-то как раз известных ему событий не скрывает, даже если какие-то из них и не делают чести римлянам. Скрыли, скорее всего, его источники, а наши не настаивали на широком обнародовании. Кому полагалось знать, те знали, а важнее для наших было не это, а дальнейшие события. Вот что о них у Ливия: "(13) Вскоре же после той битвы с лузитанцами Миликон, предводитель союзных Риму турдетан Тинтоса, напал со своим войском на их страну и завоевал её сопредельную с нашей Дальней Испанией часть. (14) Сципион одобрил этот захват, а позднее сенат и народ Рима признали Миликона царём захваченной им страны и даровали ему союз и дружбу. (15) В то время турдетаны этого царства ещё не называли себя тартессийцами, как ныне, поскольку не был ещё построен ими новый Тартесс в устье Анаса, а свою столицу Миликон учредил в пунийском городке Оссонобе." О самом событии, как видите, совсем мало, а гораздо больше пояснений для современных римских читателей его труда, что речь о нашем государстве, ради чего Тит Ливий даже забежал немного вперёд. Позднее в сорок седьмой книге у него больше места уделено разбору в сенате просьб нашего посольства о флоте, чем нашей военной операции по захвату низовий Тага и Олисипо, а о наших предшествующих походах туда, которые и подготовили её успех, не упомянуто вовсе.

— Скрыли или не уловили связи?

— Скорее, не посчитали настолько важными, чтобы упоминать о них. А у нас по каждому такому походу вояки скандалили в Большом Совете из-за запретов им на захват самого Олисипо и земель вокруг. Типа, что это, трусость, глупость или предательство? И первый такой скандал устроил твой предок, Сапрониева, — класс рассмеялся, — И конечно, со своей чисто военной точки зрения он был абсолютно прав, поскольку взять Олисипо и он уже вполне мог. Но политически это было несвоевременно — важнее было добиться от римского сената позволения на военный флот, и все эти искусственно созданные неудачи наших северных походов служили аргументом для наших дипломатов — без флота нечем прикрыть транспортные суда с морским десантом, а без него ну никак не получается взять Олисипо. Зато, как вы знаете, как только вопрос о флоте ещё даже и не решился, но уже был предопределён, наши неумелые варварские войска прекрасно справились с задачами северной операции и без него, — класс снова рассмеялся.

— Прости, сияющий, за вопрос не по теме, — подала голос девка из переведённых в их школу "гречанок", — А этот Тит Ливий — он кто? Не родственник ли он часом Ливии Друзиллы, жены Октавиана?

— Цезаря-сына, Гелика, — поправил её Ретоген, — При римлянах не надо называть его Октавианом, хоть это и правда, а значит, не надо к этому и привыкать. Нет, он Ливиям Друзам не родственник. Возможно, потомок их вольноотпущенников, хотя вряд ли — тогда он имел бы и когномен, которого у него нет. Он — простой римлянин из семьи колонистов в Цизальпинской Галлии. Будь он родственником Ливии — разве не позаботилась бы она об его cursus honorum? А он так и не занял ни одной государственной должности и кроме своей "Истории Рима от основания города" ничем более не знаменит. При этом по своим убеждениям он республиканец и поклонник старинных римских добродетелей, которого Цезарь Август ценит за объективность. Некоторые сведения ему сообщаем и мы, если они уже не являются секретом.

— Особенно об атлантах? — спросил Турмс, и половина класса ухмыльнулась.

— Да, тут приходится быть особенно осторожными. Совсем ничего не говорить тоже нельзя, поскольку контакты нашего государства с ними самоочевидны, но следить за каждой фразой надо, чтобы лишнего не сболтнуть. Тяжело ведь было в Остии, Максимов?

— Нелегко, сияющий.

— Так и твоему предку тоже легко не было. Поэтому, например, и сведения Тита Ливия в его тридцать девятой книге тоже несколько неполны, хоть в ней у него и вовсе не об атлантах: "(7) Иные же рассказывают, что Ганнибал выпил яд вовсе не из-за приезда Фламинина, а охваченный горем из-за гибели за несколько дней до этого своей семьи. (8) Жена и сын его, катаясь на лодке, перевернулись и утонули в море, и даже тела их после не удалось найти. А ещё через день были похищены пиратами его наложница и прижитая им от неё дочь. Потерпев неудачу в главном деле своей жизни, а теперь ещё и лишившись в одночасье всей своей семьи и не надеясь уже больше из-за своих преклонных лет завести новой, которая продолжила бы его род, Ганнибал не желал больше жить." Тебя вообще на свете нет, Гамилькарова, поскольку твой предок официально утонул в Пропонтиде. Из Вифинии даже документы о расследовании в Рим затребовали, так что там об этом знают. Сейчас это, конечно, уже не так важно, а тогда было строжайшей тайной. Не было там и твоего предка, Максимов, а если и был кто-то похожий, так это было случайное сходство.

— Элисса Утопленница! — сходу прилепила Гамилькаровой прозвище Гелика, от которого весь класс лёг лежмя.

— Я знаю, — ничуть не обиделась та, — Отца тоже так называли.

— Да, ребята и девчата, так и было, — подтвердил Ретоген, — Ремд Гамилькаров у нас был Утопленником и в школе, и в Корпусе. Не за личные качества, конечно, плавал он всегда в числе лучших, а за то, что его предок официально утопшим в Риме числится. Кто в курсе, те в курсе, а кому знать не положено, для тех — вифинский и римский официоз. А ты, Элисса, хоть и тоже хорошо плаваешь, но как-нибудь в бассейне изобрази, что тонешь, а подруги тебя спасают. Прозвище ведь к тебе прилепится, и надо, чтобы его можно было правдоподобно объяснить тем, кому не положено знать правду.

На большой перемене перекусили в школьной столовой и вышли во двор, где девки тут же заболтались с подружками из параллельного класса, а пацанва кто поиграть в догонялки, кто из рогаток в углу двора пострелять, а кто и через забор полез на улицу по каким-то своим делам. Турмс с приятелем Малхом, расстреляв мишень и шуганув ворону с дерева, обсуждали новое большое судно-слоновоз со стальным корпусом, которое было построено на верфи в Нетонисе и предназначалось для прямых рейсов через Тихий океан между Гастой Малайской на Филиппинах и Олисипо Теуантепекским в Мексике. На нём предполагалось перевозить в Америку индийских слонов, которых оно могло перевезти по расчётам десяток, а на первый рейс планировалось шесть, так что освоенный маршрут с остановкой в Кауре Гавайской неприятными сюрпризами, по идее, не грозил. Малх никак не мог взять в толк, зачем в Мексике индийские слоны, когда там уже есть африканские, которых и доставлять туда через Атлантику ближе, и Турмс объяснил ему, что индийские предназначены не для Мексики, а для северных колоний, где климат холоднее. Мамонты и там в ледниковый период водились, а с ними в ближайшем родстве состоит азиатский слон, а не африканский. Кому ещё замещать мамонта, если не ближайшему сородичу? И слонов крупных и клыкастых в прохладных горных районах Цейлона вполне достаточно, и погонщиков для них, дабы североамериканское стадо исходно паслось в редколесьях в долине Миссисипи в полуприрученном состоянии аналогично мавританскому.

Тут их окликнул из-за забора Амбон, их знакомый из обычной народной школы — городской пятилетней. Ну, как знакомый? Турмса-то с ним в прошлом году познакомил Малх, когда он в четвёртый класс поступил после возвращения их семьи из тартессийской фактории в римской Остии, где отец проходил службу, а сам он учился первые три класса. Амбон же ещё в первый класс в их семилетку поступить пытался, но отсеялся при отборе, немного не дотянув до планки в углублённом тестировании на примативность. Особенно обидно было то, что по всем остальным показателям был годен, по многим даже в лучшей половине среди пацанвы, да и по примативности предварительный-то ведь тест прошёл. В его школе хватало таких, а из-за зависти и обид отношения были, говоря дипломатично, натянутыми, а по-простому — и ссорились на улице, и дрались, иногда даже класс против класса. Кое-кто из особо неугомонных хулиганов и пулю из рогатки словил, но ближе к чётвёртому классу после вылета и выпуска с тремя классами обезьянистого контингента с оставшимися отношения наладились. Не то, чтобы сдружились, но и былой вражды уже не было, а случалось, что и выручали друг друга, оставшиеся же прежние обиды перешли в форму шуточных подколок.

— Пацаны, на голых баб поглазеть хотите?

— Опять, что ли, в бабьи термы пробираться и подглядывать в щёлку? — хмыкнул Малх, — И не разглядишь толком ни хрена, и спалишься.

— Да нет, пацаны, на бабий пляж.

— Так с него же гоняют.

— Это с самого пляжа гоняют, а если издали, то никто же и не увидит. Трубы-то зрительные у вас на что?

— До лета ещё далеко, — прикинул Турмс, — Солнца мало, а под тучами довольно прохладно. Вода в море тоже холодноватая, так что ближе к вечеру там голых баб, считай, уже и не будет. Если только пара-тройка старух, так какое удовольствие пялиться на них?

— А нахрена до вечера-то ждать? Днём надо, пока тепло и солнце.

— Так когда днём-то? Если я после школы домой обедать не приду, мать что-то заподозрит и найдёт, кого обзвонить, а потом ещё и от отца влетит за то, что беспокоиться заставил. Если бы я заранее отпросился погулять, тогда другое дело, а так — палево. Пока пообедаю, пока отпрошусь, пока встретимся, пока до пляжа дойдём и нычку хорошую там подыщем, солнце уже не то будет, и бабы начнут расходиться. Ну и какой тогда смысл?

— Да нет, в звизду, конечно, после школы. Сейчас надо, под самый полдень.

— Тоже палево. Я обычно уроки не прогуливаю, и если свалю — насторожатся.

— Нет, Турмс прав, — поддержал его Малх, — С уроков сбегать нам не с руки. Что мы, до выходных не дотерпим? Ты, если настолько не терпится, то на вот, держи мою, — он отстегнул с пояса футляр со своей трубой и протянул Амбону, — Смотри только, не кокни и не прогреби, вернёшь потом.

— Нет, пацаны, я благодарю, конечно, но с вами интереснее. А там ведь сейчас и "гречанки" купаться и загорать будут, и гетера эта крутая, Фрина Панормская. Знаете же? Титьки — вот такие, жопа — вот такая! — Амбон показал руками размеры достоинств гетеры раза в полтора больше реальных, — Это разве не круто? А у вас — трубы, издали разглядим.

— А, вот вы где? — раздалось внезапно сзади, — Амбону даже прелестями Фрины Панормской соблазнить вас не удалось? — молодой, но взрослый мужик, одёжка штатская, но держится — характерно, да и сагум поверх туники, хоть и летний полотняной, но явно лишний для гражданского в ясный и тёплый солнечный полдень.

— Ты не из учителей, уважаемый, и не из школьной охраны, — заметил Турмс.

— Всё верно, ребята. Нирул Васькин, центурион госбезопасности, — незнакомец отвернул полу плаща и показал закрёплённый на ней с изнанки служебный жетон, — К вам должен был подойти мой двоюродный брат Орест, которого ты хорошо знаешь, но у нас вышла накладка, и он срочно понадобился в другом месте.

— Не сочти за неуважение, почтенный, но как зовут жену почтенного Ореста, и какое у неё было прозвище в Корпусе?

— Молодец, грамотно проверяешь, — ухмыльнулся безопасник, — Её имя Федра, девичья фамилия Авдасова, школьное и юнкерское прозвище — Каракатица. Дано ей за очень хорошее владение приёмом малозаметности, которым она бессовестно пользовалась и для школьных шалостей, и на учениях по разведке в Корпусе. Я учился с ней на одном потоке, и моё юнкерское прозвище — Филин. Не за шастанье по ночам, где ни попадя, а за ориентирование в темноте.

— Всё нормально, Малх, — Турмс подтверждающе кивнул приятелю, — Отец вчера говорил мне, что ко мне на днях могут подойти из вашей службы, почтенный, но не сказал мне ни кто именно, ни когда именно, ни по какому вопросу.

— Мы сами тогда не знали ещё ни конкретного дня и времени, ни степени нужды просить вашей помощи. В идеале она не понадобилась бы, но — вышла накладка. Конечно, у нас ещё пара запасных вариантов есть, и если вы откажетесь, то ни претензий к вам, ни обид на вас не будет никаких, но эти варианты — хуже, и нам очень хотелось бы, чтобы вы согласились. Тем более, что и вам самим это тоже будет интересно.

— Так в чём суть-то, почтенный?

— Суть вам и Амбон уже рассказал. Смыться с уроков, прогуляться к закрытому женскому пляжу и попялиться на обнажённые женские телеса. Естественно, не хулиганя, а только глазея из укромного места. Но кроме этого нужно будет поглядывать иногда и по сторонам и подавать сигналы. И это — всё, что я могу сказать вам, пока вы не согласились участвовать. И если вы согласны, это даже не будет считаться прогулом уроков — я сейчас же иду к вашим учителям и отпрашиваю вас с занятий на весь остаток учебного дня. Мне, а точнее, моему жетону, сами понимаете, отказа не будет, — пацанва рассмеялась.

— А если мы спалимся? — забеспокоился Малх, — Отец же с меня шкуру спустит.

— В этот раз не спустит. Лучше бы, конечно, обойтись без палева, но если что — отмажем. Ваши отцы будут знать, так что если сами ничего лишнего не натворите, то ни по школьной линии, ни от родителей вам не будет абсолютно ничего. В крайнем случае вас отругают для показушной видимости, но никаких последствий можете не бояться. Ну, возможен ещё, а точнее, будет наверняка другой скандал, гораздо круче, но с вами никак напрямую не связанный. Если случайно хоть каким-то боком и вас затронет — отмажем.

— А почему именно мы, почтенный? — поинтересовался Турмс.

— Ну, во-первых, вы уже не раз подглядывали там за женщинами и девчатами, но ничего не отчебучили и даже не спалились. Молодцы, умеете себя контролировать. А нам как раз и нужно, чтобы обошлось без лишних осложнений. С вами их и не будет.

— Ага, свежо предание! — буркнул Малх, — Не сочти за грубость, почтенный, но это по моей, а не по твоей жопе гулял отцовский ремень!

— Ты думаешь, по моей заднице в твои годы ремень гулял меньше? — хмыкнул центурион, — В этом возрасте для любого нормального пацана интерес к женскому телу уже вполне нормален, если не ведёт к сумасбродствам, но к сожалению, не у всех отцы вспоминают себя в те же годы и проявляют понимание. На этот раз ничего уже не бойся. Во-вторых, вы хорошо владеете приёмом малозаметности, а ты, Турмс, ещё и частичной невесомостью. Собственно, ты и нужен прежде всего, а Малх с Амбоном — за компанию. Вдобавок, ты умеешь обращаться с компактным радиотелефоном. Ну так как, согласны?

— Согласны, почтенный.

— Тогда побудьте пока тут, я пошёл отпрашивать вас с занятий, а ты, Амбон, введи ребят в курс подробнее, что от кого потребуется, — безопасник зашагал к школе.

— В общем так, пацаны. Ты, Турмс, будешь у нас горным орлом. На Бараний Хрен в прошлом году лазил? Вот оттуда и будешь на баб глазеть, прямо с вершины, как и положено горному орлу, — все трое рассмеялись.

— Млять, мне тогда от отца за это нехило влетело.

— Там страховка будет, линь с узлами. Для тебя с твоей летучестью безопасно, если не спешить, а времени достаточно. Сам ты не нагребнёшься, даже если оступишься, главное — трубу и телефон не нагребни. Залезешь спокойно, не торопясь, оттуда звякнешь, как будешь готов, мы пляшем от твоего звонка, а ты до звонка уже тебе пялишься хоть на сицилийку эту роскошную, хоть на кого угодно ещё, кого там углядишь. Млять, махнулся бы с тобой местами с удовольствием, если бы боги летучестью не обделили. Везунчик ты!

— Ну а после вашего звонка?

— Не нашего, а этого Васькина. Продолжаешь пялиться, но ждёшь следующего звонка. Пока не прозвенит, весь пляж по-прежнему твой. Пялишься, на кого сам хочешь.

— А после этого второго звонка?

— После него ты как раз и начнёшь отрабатывать удовольствие. Счастливчик ты! Сам я эту девку видел только мельком и одетую, но говорят, смазливая, а перед тобой она, считай, персональный стриптиз устроит. Короче, на площадке перед скалой появится эта девка и будет раздеваться. Ты наблюдаешь за ней и запоминаешь, чтобы потом на пляже, где голых баб до хрена, ни с кем её не перепутать. Она там раздевается и уже нагишом на пляж по тропинке спускается, ты звонишь и докладываешь об этом Васькину. Потом она уже на пляже снова попадает в поле зрения, и ты следишь, где она прибомбится. И скорее всего, к "гречанкам", так что пока пялиться будешь в ожидании звонков, засеки сперва их. Это не рядом с той Фриной будет, она от них отдельно. У них наставницы из наших — или Маура Оссонобская будет, или Дафна Тингисская. Млять, счастливчик ты, Турмс!

— А вам что, попялиться на них не доведётся?

— Доведётся и нам, даже ближе, но очень недолго. В этом ведь и вся суть. Когда эта девка прибомбится, ты снова звонишь Васькину и докладываешь, где она. И вот тогда только появляемся мы. Ну, меня и Малха ты опознаешь, с нами ещё один пацанчик будет помладше, ты его не знаешь, и тебя это не гребёт. Мы появляемся на той же площадке и ныкаемся в кустах, оттуда пялимся на баб сами, а вот сколько, хрен знает. Как получится. Ты снова пялишься, на кого хочешь, но сильно не увлекаешься, а ждёшь момента — ну, ты услышишь, когда бабы нас спалят и подымут хай и визг. Мы снова на площадку, увидишь нас и отзвонишься Васькину, мы сгрёбываемся, а ты наблюдаешь дальше. Не очень долго. Одна она будет сгрёбываться или с какой-то из "гречанок" или все вместе — их дело. Твоё дело — увидеть и отзвониться Васькину. И собственно, на этом твоя работа закончена. Ты спокойно собираешь манатки и аккуратно без спешки спускаешься — погони не будет ни за нами, ни за ней, так что спокойно себе спускаешься, отходишь от скалы по тропе, там отзваниваешься Васькину, докладываешься, и скорее всего, он отпускает тебя домой.

— А смысл всего этого в чём?

— Турмс, для меня тут смысл затеи в том, что эту девку хочет взять замуж мой старший брат, и она тоже хочет выйти замуж за него, а родня решила отдать её замуж за какого-то уважаемого у них говнюка.

— Против её воли? У нас же это уже больше столетия, как запрещено.

— Это у нас, а им насрать на наши законы.

— Евреи, что ли?

— Ну, в общем-то да. Только я тебе этого не говорил. Это не наше с тобой дело, а нашей гэбни, а чём смысл для неё — официоз-то, как и все, один хрен услышим позже. Ну, ты-то у нас буржуин-олигарх, возможно, и поболе меня потом знать будешь.

— Ты думаешь, если семья из таких, то в ней и школоте-пятикласснику ну прямо всё расскажут? Но — хрен с ними со всеми, мы своё дело сделаем и на баб попялимся.

Прозвенел звонок, но вышедший из здания школы безопасник махнул им рукой — не парьтесь, типа, вас это не касается. Подошёл, сообщил, что и со школой всё улажено, и с их отцами, направились на выход со двора. Нет, по домам некогда, время поджимает, но голодными не останетесь — по его знаку к ним подошли два неприметного вида агента, один передал ему рюкзачок, доставшийся Турмсу, и две сумки для Амбона и Малха.

Пацанам Васькин велел идти с агентами куда-то в город, а Турмса повёл сам в направлении бабьего пляжа, обмениваясь по пути кивками с патрулями городской стражи, которых оказалось больше обычного, особенно уже за городом, где при каждом патруле имелся и агент в штатском. Что-то явно намечалось незаурядное, но гэбня хрен расскажет то, что тебе по делу знать не положено. В своё время и Орест Васькин говорил, что всё и у них знает только глава всего ведомства, а они — только то, что нужно для текущей задачи. Профессиональная паранойя, без которой спецслужака не соответствует своей службе. По словам центуриона — подстраховка, поскольку раньше вечера вряд ли что-то начнётся, да и не с ними это будет связано. И — всё, не парься этим, остальное — не твоего ума дело.

Страховочный линь с узлами оказался под цвет камня скалы, так что и виден-то только сблизи. Всё, отоссысь вон у кустика, если надо, лезь на скалу осторожно, не спеши и ни о чём не парься — в рюкзачке есть всё, что тебе понадобится. И даже больше. Только ты там на вершине костров не жги и не пуляй ни в кого и ни во что, ладно?

Так и оказалось — ага, в каждой шутке есть доля шутки. Зажигательная линза и рогатка с пачкой свинцовых пуль, да не пацанская, а мощная служебная, явно вложены на всякий случай, как и кинжал армейского образца. А вот мобильный радиотелефон той же модели, что и у деда, да труба — не его армейская для центурионов, а намного лучшая, для префектов — ну, неплохо оснащены спецслужбы. И даже мелочи предусмотрены — фляжка армейская с поской, ему-то и пары глотков для утоления жажды хватит, вкусно пахнущий свёрток с перекусом, а вот это — млять, даже не ожидал. Подстилка под жопу толстенькая, чтобы не жёстко было сидеть на камнях, плащ армейский, чтобы расстелить и пылью не замараться, если лёжа наблюдать будешь, даже шляпа соломенная, дабы башку солнцем не напекло. Разместился, отзвонился. Так, баб не особо-то до хрена, и большинство — ага, среднестатистические, но есть на кого попялиться. Ух ты, "гречанки" не просто кучкой, а ещё и на самом видном с вершины месте. И Маура Оссонобская как среди них разлеглась! Млять, второй звонок, а вскоре, не успел толком ту Мауру разглядеть, уже и третий.

Так и есть, еврейка. В своей фактории они обычно одеваются, как и местные, но если наружу выходят, то покрывало обязательно, невзирая ни на какой солнцепёк, а кто из них особо приличиями ихними озабочен, и башку так замотают, что только глаза и видны. Эта так и замотана, типа, из воспитанных в строгих правилах. На стриптиз в духе гетер не рассчитываем, это Амбон, конечно, пошутил, но — да, хорошо евреечка сложена, и понять его старшего брата нетрудно. А вот мордашка — нет, тоже классная, но как-то не шибко на еврейскую смахивает. Ладно, не суть важно, какая есть, ту и запоминаем, дабы не спутать. Разделась, сложила шмотьё, пошла по тропинке вниз, скрывшись за кустами из вида.

Отзвонился, доложил, снова за трубу. Нашёл и Фрину эту рыжую чуть поодаль — тоже, конечно, классная баба, но типичная настоящая гречанка, а вот Дафна Тингисская рядом с ней — млять, спиной сидит, не на что глядеть, а жаль. Так, поворачивается? Млять, евреечка эта на пляж вышла не ко времени. Не могла ещё чуток помешкать! Оглядывается вокруг, от солнца ладошкой глаза прикрыв. Ага, "гречанки" её увидели, руками ей машут и наверняка окликают, отсюда за дальностью хрен расслышишь. Так, обернулась к ним и сама им махнула, пошла к ним. Что там та Дафна? Млять, опять спиной повёрнута! Точно ведь, от евреев — один вред! Ну присаживайся же ты наконец к тем "гречанкам", ну не до тебя же в натуре! Хрен там, купаться пошли! Хотя, жопки у них — ага, девки штучные.

И докладывать ведь не о чем, получается, пока не прибомбятся загорать. Ладно, хрен с вами, поплещитесь пока, есть тут на кого попялиться и без вас. Так, Дафна с места встаёт? Ну, спасибо хоть, боком повернулась, в профиль фигура тоже классная, но лучше бы спереди себя показала. Хрен там, тоже купаться пошла. Но и сзади вид — ага, и талия, и задница классная. И как идёт! Ну да, гетер этому учат, даже по переведённым в их класс "гречанкам" видно, хоть и шмакодявки ещё нескладные. Эта, конечно — всё при ней. Да и кто же в наставницы "гречанкам" средненькую бабу определит? Таких подбирают, чтобы их ученицам было на что равняться и к чему стремиться. И Фрина эта с ней Панормская, и тоже фигура — высший сорт. Так, а Маура эта Оссонобская где? Шла же вместе с девками купаться, да только за ними всю её было не разглядеть. А, вон, возвращается уже к берегу, сейчас выходить будет, титьки демонстрировать. Млять, ну сейчас-то нахрена мне нужен этот звонок? Ребята уже на месте? Ну, я рад за них, но хрен ли толку, когда девки всё ещё плещутся? Да понял я, понял, как только прибомбятся — сразу звоню. Турмс не без труда успел снова навести трубу и заценить самый лучший вид выходящей уже из моря на берег роскошной гетеры, которая затем разлеглась не под тем ракурсом, которого хотелось бы.

Вышли наконец и девки, тоже разлеглись. Отзвонился, доложил точное место по ориентирам. Сейчас, значит, и пацаны нарисуются. Дафна с Фриной не возвращаются? Нет, туда ещё плывут. Плывите, мы вас не торопим. Ага, вот и пацаны. Малх, Амбон, ещё третий с ними помельче, и вот этот-то как раз еврейчонок типичный. Что-то тут задумано, млять, заковыристое! Не за тем ли это мероприятие организовано, чтобы перед сопляком этим еврейским соплеменницу его спалить? А смысл в чём? Нет, что опозоренную девку жених может не взять, это понятно, но гэбне-то нашей какой толк от этого расстроенного еврейского брака? Ладно, не наше дело, профессионалам — виднее. Так, пацаны вышли на площадку, осматриваются — ага, к кустам пошли справа от тропинки. Правильно, есть там укромное и очень удобное местечко как раз на троих, осенью сами там подглядывали, как на ладони бабы видны, если есть труба. Млять, куда?! Еврейка с блондинкой вдруг встали и пошли куда-то влево. Или не еврейка? Их там большинство смуглые брюнетки, и одна из оставшихся на неё издали похожа. Нет, не она, эта из наших. Ну и куда вас несёт, чего вам не лежалось с остальными? А пацаны уже в кустах, им даже солнечным зайчиком не укажешь направление, а кричать нельзя.

Нет, хвала богам, далеко еврейка с блондинкой не отошли, а улеглись в десятке шагов у самой кромки берега, чтобы окатывало волнами прибоя. Евреечка ближе лежит, блондиночка дальше — и не заслоняет её от пацанов, и показывает ей то и дело в нужную сторону, куда её мордашка должна быть развёрнута. И при этом обе отдельно и никем не заслонены. Млять, поставил бы и рогатку свою, и трубу, что блондинка в курсе интриги и активно в ней участвует. Но сейчас, конечно, в центре внимания не они. На берег выходят из воды шикарные Дафна и Фрина, и понятно же, что как он сам, так и пацаны в кустах на них пялятся. Две роскошные фигуры, идеальный вид спереди — мечта любого пялящегося на голых баб пацана-подростка, сбывающаяся далеко не всякий раз даже у везунчиков. И одну-то такую разглядеть уже большая удача, а тут — сразу две. Но счастье долгим бывает редко — обе разлеглись, и тоже не под тем ракурсом, как и Маура. Девки "гречанки" тоже не все под нужным ракурсом, но три — вполне, а в десятке шагов, для трубы пустяк, лежат и еврейка с блондинкой, и тоже хорошо лежат, и сами в числе лучших.

Так бы и глазел на баб хоть до самого вечера, а точнее — пока самые смазливые не разойдутся, но — не судьба. Шум в кустах, недовольные возгласы, явно ведь не наших, а наверняка еврейчонка этого, треск кустов — ага, выбегает дурачок, бежит к соплеменнице, орёт, руками размахивает, та в ужасе, бабы визжат, руками достоинства свои прикрывают, следом Амбон по тропинке выскакивает, догоняет дурня, правой подзатыльник ему, левой хвать за вихор и обратно к тропинке — правильно, и охранницы пляжные уже бардак этот заметили, а бегают они хорошо, осенью сами едва от них слиняли, когда спалились. Надо хотя бы с пляжа успеть слинять, далеко-то они гнаться не будут. Ага, выбежали пацаны на площадку, еврейчонок верещит недовольно, и тут шмотьё девки им на глаза попалось.

Малх увидел, а этот тряпки ейные опознал, сиганул к ним, схватил, Амбон прыг к нему, пробует отнять, но еврейчонок мёртвой хваткой вцепился. Вдвоём-то отобрали бы легко, но видимо, другая задача была пацанам поставлена. Дали ему ещё подзатыльник, да пинком ускорение придали, тот бегом от них со всех ног, а по тропинке на площадку уже и охранница вылетает. Амбон с Малхом от неё со всех ног, да не в ту сторону, в которую еврейчонок, а в противоположную. Если будет погоня, видят-то их, а не его, а они старше и бегают лучше. Возможно, охранница и поймала бы кого-то одного из них, если бы сразу погналась, но дожидаясь старшую и её указаний, промешкала. Та, заценив эту ситуёвину, махнула рукой — поздно, хрен с ними.

Представив себе этого придурковатого еврейчонка, вбегающего в их еврейскую факторию, орущего и размахивающего всем знакомым тряпьём этой девки, Турмс едва от смеха удержался. Млять, это что-то с чем-то там теперь будет! Хрен знает, для чего гэбне это понадобилось, Васькин ведь хрен скажет, да и пацанам, конечно, тоже хрен кто что-то объяснил. Они своё дело сделали и смылись, а его дело — увидеть сверху и доложить. Это ведь нетрудно. Звякнул, доложил вполголоса, дабы внизу слышно не было. А там уже и третья охранница, за ней две "гречанки", за ними евреечка эта, увидела отсутствие своих тряпок, осознала, и в рёв, "гречанки" её утешают, следом Дафна эта Тингисская, и все же как есть нагишом, окромя охранниц, но сейчас их в трубу разглядывать — на хрен, на хрен! Стоит хоть одной вверх глянуть, спалят ведь мигом! Затихарился, эфирку вглубь тушки до отказа втянул — нету тут никого, и даже не ищите.

Площадка — у самой скалы, намного ближе, чем пляж, и что на ней говорят, на вершине слышно хорошо. Евреечка в истерике. Голой-то, конечно, никто её не отпустит, во что-то завернуться найдут, но разве в этом дело? Позор ведь — грандиозный, и теперь её дома ничего хорошего не ждёт. Побьют камнями или нет, как у них со шлюхами принято, это вопрос дискуссионный, но ей от этой дискуссии радости мало. Страшно возвращаться домой! Ну и куда ей теперь? Только к "гречанкам" в их школу при храме Иуны, больше и некуда. Она рыдает, её утешают, и голоса отдаляются в сторону пляжа. Правильно, им и самим одеться надо, и её ещё найти, во что завернуть. Осторожно выглянув из-за камня, Турмс увидел уже спины удаляющихся пляжных охранниц, а вот их старшая задержалась.

Да ещё и обернулась и глядит наверх. Млять, у неё труба в руке, и если глянет в неё, то спалит точно. И хрен отползёшь — вслепую ведь, не видя, куда ногу ставишь, если хоть один камешек загремит, это палево с гарантией. Но трубу она к глазу не поднесла, а постояла, посмотрела эдак многозначительно и, кажется, усмехнулась. Кажется или нет? Но она уже развернулась и пошла вниз, на пляж. Если не показалось — не иначе, как и она тоже в курсе и подстраховывает.

Собственно, на этом и дело сделано, и зрелищ увлекательных ожидать уже не приходится. Звякнул Васькину, доложил суть, получил команду свёртываться, собрал все манатки, уложил в рюкзачок, осторожно спустился, не пренебрегая страховочным линем — спуск опаснее подъёма. Рухнуть-то не рухнет, по частичной невесомости в школе никто ещё его лучшего результата не переплюнул, но ведь именно поэтому и срамота ему будет, если оступится и фингал или ссадину на спуске заполучит. За то ведь и выбран, что чисто сработать наилучшие шансы — у него. Центурион — уже у подножия. Уже на ходу доложил ему подробности, которые не было времени сообщать по радиотелефону.

— Нет, оставь себе, — безопасник сам накинул Турмсу обратно на плечо лямку рюкзачка, который тот начал было снимать, чтобы вернуть ему, — Молодец, отлично всё сделал, я даже не ожидал. Считай это наградой за помощь в большом и важном деле.

— Благодарю, почтенный. Хайль Аргантоний!

— Хайль Тарквинии. Это дело не одного только нашего тартессийского царства. Этими вещами не хвастайся перед кем попало на улице и не носи открыто в ближайшие полгода, но — владей и гордись, ты их честно заслужил. Вечером и завтра не ходи вблизи еврейской фактории и храма Иуны. Если за "гречанками" захочешь там поподглядывать, до выходных хотя бы дотерпи, — они оба рассмеялись, — Я не могу сказать тебе всего, да и сам знаю не всё, но — в этих местах возможны беспорядки, и предоставь их улаживание профессионалам. Свою часть работы ты выполнил.

— Беспорядки из-за этого случая с девчонкой?

— Дело, естественно, не в ней. Не подвернулся бы этот вариант, подвернулся бы другой. Или мы сами подстроили бы. Какая разница, из-за чего случится большой скандал с еврейской факторией? Но зачем он нам нужен — не спрашивай. Я и сам выполняю только то, что мне приказано, и знаю ровно столько, сколько нужно для выполнения приказа. Да, вот ещё что. Ты эту девчонку не видел. То, что купалась и загорала нагишом на закрытом женском пляже — это у нас считается нормальным. То, что её там и увидела в таком виде пацанва — ну, дело житейское, для пацанвы это естественно, она-то в чём виновата? А вот то, что раздевалась она не на самом пляже — она же не специально для тебя раздевалась? И для будущей порядочной замужней женщины такие слухи незачем. И ведь не она же была самым увлекательным зрелищем? Там были три шикарных и знаменитых гетеры. И они в обиде на хвастовство их статями не будут. Для них это — реклама, — оба снова рассмеялись.

— А заваруха серьёзная ожидается?

— Да кто же им позволит серьёзную-то устроить? Пусть только повод дадут для наших спецов. Но — всё, не спрашивай больше ни о чём. Всё, что мог — сказал.

Награда оказалась шикарной. В рогатке дед опознал малосерийный образец для разведчиков и диверсантов, а кинжал имел нержавеющий клинок, то бишь наградной тип. Но главное, конечно, телефон. Даже у отца такого ещё нет, а есть только у деда, владельца и этого производства в числе многих прочих. Вопросов отец с дедом ему не задавали, зато то и дело переглядывались и ухмылялись, явно зная намного больше, чем сказал Турмсу не кто-нибудь, а целый центурион госбезопасности. И наблюдать это было пыткой! Ларс Максимов, его дед — не только главный буржуин, но и член правительства.

— Ты же понимаешь и сам, Турмс, что всего и мы тебе не скажем, — сообщил ему дед за ужином, — Есть вещи, которых не полагается знать ни широким массам, ни школоте. Ты и так в силу некоторых особенностей нашей семьи знаешь намного больше, чем знает большинство учеников пятых классов тартессийских школ. Но есть и другие вещи, вполне открытые, иногда малоизвестные, но особой тайны не составляющие. Вот в этих пределах тебя можно просветить уже и сейчас. Что ты знаешь об иудаизме, религии евреев?

— Ну, у них запрещены культы всех прежних богов, тех же, которые приняты и у всех прочих семитских народов, а чтут они только одного бога — Яхве, которого ошибочно считают создателем мира и людей. Это ошибка хотя бы потому, что единственной в своём роде высшей силе не от кого отличаться, и тогда зачем ей личное имя и вообще личность?

— А откуда у евреев взялся этот их Яхве?

— Это общесемитский морской бог. У восточных финикийцев он зовётся Йево, а у западных — Йам. Я только не совсем понимаю, деда, зачем их пророк Моисей выбрал в качестве единого божества для своих бродячих пастухов именно морского бога. Где море, а где их полупустынные пастбища?

— Именно поэтому и выбрал. Единое божество должно одинаково относиться ко всем сторонам жизни своего народа. И если в их пантеоне нет одинаково близкого ко всем им, то сделать такого легче всего из равноудалённого от них. А почему из морских богов выбран именно Йево, а не Решеф, сам сообразишь?

— Ну, это-то понятно. Решеф ведь связан ещё с миром мёртвых. Это бог морской пучины, а не даров моря, и его молят о пощаде в бурю, а не о жизненных благах. Хороший улов рыбы или прибыльный торговый морской рейс вымаливают не у Решефа, а у Йево. У него же вымаливают и защиту от гнева Решефа, если не надеются задобрить его самого.

— Молодец, хорошо разобрался. Но всё это — дела очень давние, а сейчас, когда мы имеем дело с современными евреями, мы имеем дело с культом их современного Яхве. Для евреев — единственного в мире и крайне нетерпимого к культам всех прочих прежних богов, которых у них полагается считать демонами, созданными падшим ангелом Сатаной и служащими ему. Например, ближе к нашему жизненному случаю — Астарта. Греческая Афродита — это её культ, перенятый греками у финикийцев и приспособленный к своей греческой мифологии. Она же — Венера у римлян и она же — наша Иуна. Просто по факту объединения богов одной специальности при нашей религиозной реформе. Никаких тайн, как видишь. Всё это ты или знаешь и так, или мог бы легко разузнать и без меня. А что ты знаешь о проповеди иудаизма среди иноверцев?

— Ну, вообще-то, деда, у евреев это не приветствуется. Евреи — избранный народ Яхве, которому он поэтому и явился, и его культ предназначен только для них.

— В целом — да, таково их общее правило. Но в нём есть и исключения. Человек, который прожил в еврейском доме несколько лет, владеет языком и знает обычаи, может быть обращён в иудаизм. Это может быть и ребёнок-приёмыш из иноверцев, и раб после шести лет служения хозяйской семье, которого полагается освободить и дать ему средства к жизни, если он служил еврейской семье хорошо. Смешанные браки не приветствуются, но если такой брак случился, супруг-иноверец тоже подлежит обращению в иудаизм. И кроме того, есть ещё и противоречия в самой священной книге иудеев. С одной стороны — да, Яхве — бог евреев и только для евреев, но с другой — он сам пророчит, что когда-то в будущем все народы поклонятся ему. Вообще все, не одни только семитские. Ну, это мы, конечно, ещё будем посмотреть, — всё семейство рассмеялось, — Но тут надо понимать вот что. Поскольку для евреев ничего на свете не случается без воли их Яхве, а в будущем и всем иноверцам предстоит обращение в их веру, может ли это случиться не по его воле? А тогда почему бы и не обратить в истинную веру хорошего человека из иноверцев заранее, чтобы спасти его бессмертную душу от мук иудейского Ада?

— Но деда, у евреев же это широко не распространено?

— В самой Иудее — конечно нет. А кого там обращать? Сколько тех иноверцев в стране с фанатичной и нетерпимой к иноверию религией? Но общины диаспоры — совсем другое дело. Они живут в чужих странах с их иноплеменным и иноверческим населением, и многие не в первом уже поколении. А люди-то ведь — разные. С кем-то из местных у них отношения неприязненные, с кем-то ровные, а с кем-то и дружеские. А друзьям как добра не пожелать? Вроде бы, спасения их душ религия и не одобряет, но строгого запрета нет, а человек ведь хороший, и разве не жаль его души, обречённой на Ад из-за его религиозных заблуждений? А если и вся семья настолько хороша, что с ней не только дружить хочется, но и породниться? Ну так и как их таких тогда от Ада не спасти? В сирийских и греческих городах на Востоке уже и теперь немало греков-граждан иудейской веры. Такой грек как потомок граждан полиса пользуется всеми его гражданскими правами, а как иудей по вере — освобождён и от военных повинностей, и от принятых в полисе религиозных.

— То есть, уклоняется от выполнения важнейших гражданских обязанностей?

— Именно. Представляешь, какие это порождает конфликты? Но Цезарь Август, как и Цезарь Тот Самый, благоволит иудеям, а Ирод Иудейский в большой милости у него и тоже не упускает случая похлопотать за единоверцев. Поэтому все конфликты решаются в пользу иудеев. Пять лет назад как раз начались и первые скандалы в ионийских городах Малой Азии. Помнишь, я тогда приезжал в Рим?

— Ну так ты же по нашим делам тогда приезжал.

— Прежде всего по нашим, конечно, но и по этому делу тоже. Типа, не наше это дело, но вообще-то по справедливости так разве делается? Если права равны, обязанности тоже должны быть равны. Всё, что обязаны граждане-греки, обязан и гражданин-иудей, а иначе пусть отказывается от гражданских прав и живёт метеком, как и природные евреи.

— Так, так, — Турмс призадумался, — На греков нам, конечно, плевать, но нам эти проблемы тем более не нужны. А с этой еврейской девчонкой — провокация конфликта не по нашей, а по еврейской вине. Ей-то это боком не выйдет? Камнями не побьют?

— За пляж — конечно, не побили бы. Я знаю лично их раввина. Эзраэл бен Иосиф — мудрый, справедливый и достойный человек, которого я очень уважаю. Я буду жалеть о прерванном общении с ним, когда мы депортируем из страны их общину. Конечно, он не допустил бы побивания камнями за одно только бесстыдство без блуда. Но ей и без этого мало не показалось бы, и конечно, она испугалась. И куда ей? Фиктивный арест, как у нас иногда делается, когда человека надо спрятать? Так не за что ведь её арестовывать. У нас же этот закрытый женский пляж — не преступен и даже не предосудителен. А "гречанки" по дружбе предложили ей приют при храме Иуны-Астарты-Афродиты-Венеры.

— Которая демоница и прислужница Сатаны для правоверных евреев? Так деда, это же для них тогда вероотступничество получается? За него ведь её уже могут убить?

— За это — не только могут, но и должны по их традиционным канонам. Но кто же им у нас позволит такое беззаконие? Их фанатики возмутятся, психи распсихуются, и даже Эзраэл бен Иосиф не сможет урезонить их. И пляж, и храм — вне их фактории, они в зоне бесспорно нашей юрисдикции. И эти идиоты проявят явное неуважение не только к нашим законам, но и к нашей религии, а разве мы обязаны это терпеть? Естественно, мы эти беспорядки пресечём. А депортацию их общины подадим под соусом их спасения от расправы со стороны наших возмущённых их хамским поведением народных масс. Если уж сам Цезарь Август благоволит им, так не будем же мы его расстраивать? — семейство рассмеялось, — Но надеюсь, ты понимаешь, Турмс, что об этом болтать уже не надо? Если кого не устроит официоз — ну, версия о торговых интригах тоже ведь правдоподобна? На самом деле пустяки, но обосновать для отвода глаз не так уж трудно. Тут реально вопрос с проповедью иудаизма тем восточным грекам намного серьёзнее и глобальнее, но об этом говорить с посторонними тем более не стоит...

1 год нашей эры, Азоры, Нетонис.

— В этом году, ребята и девчата, мы с вами вступили в так называемую нашу эру ТОЙ истории мира отцов-основателей, — начал лекцию Арунтий Фабрициев, старший сын и наследник Волния Второго, царя Атлантиды, перед четвёртым курсом юнкеров Корпуса, — Она же — эра Распятого, отсчитываемая от года его рождения. Сам этот год, кстати, был определён ошибочно, чего в ТОЙ истории долго никто не замечал, поскольку долгие века эры Распятого и летосчисление велось не от этой даты, а от иудейского Сотворения мира. Мифология его последователей приписывала Ироду Иудейскому незадолго до его смерти массовое избиение младенцев, одному из которых было предсказано стать царём Иудеи, и речь шла именно о будущем Распятом. Мало того, что в том захолустном городке всё его население меньше, чем последователи Распятого насчитают тех перебитых младенцев, так и самого факта избиения наша восточная агентура не подтверждает. Но главное, что того Ирода Иудейского уже четыре года, как нет в живых. Шкету, который по канону должен ещё мамкину сиську сосать, на самом деле уже три или четыре года. Бегает уже себе под столом, не боясь стукнуться башкой об столешницу и даже не подозревает, какая каша в мире заварится по его милости через три десятка лет, — юнкера рассмеялись.

— А не проще ли, сияющий, нашей разведке выявить этого будущего Распятого, да и организовать ему совершенно случайную безвременную кончину, не дожидаясь, пока он вырастет и набедокурит? — спросил один из юнкеров.

— Да, это было бы многократно проще, если бы в этом был хоть какой-то смысл. К сожалению, ребята и девчата, главная проблема — не в Распятом. В нынешней Иудее эти еретические пророки размножаются как кролики и пророчат, кто во что горазд. Любой из них, кто будет проповедовать скорый приход Мессии или объявит таковым самого себя и сформулирует своё учение так, чтобы в него можно было обращать и неевреев, сработает ничуть не худшей бомбой, чем Распятый. Проблема ведь не в конкретном пророке и сути отличий его учения от ортодоксального иудаизма. Проблема — в тех адептах иудаизма вне Иудеи, которых ортодоксальный иудаизм теперь непреклонно отвергает за их нееврейское происхождение и этим толкает в любую еретическую секту, для которой их вера важнее их происхождения. А секта Распятого это будет или какая-то другая — уже второстепенно.

— А почему, сияющий, иудаизм начал отвергать этих уверовавших в его догматы неевреев? — поинтересовалась одна из юнкерш, — Раньше ведь не отвергал?

— Ну, в иудаизме никогда и не приветствовалось обращение в него инородцев. В общинах диаспоры евреи не проповедовали своё вероучение массово, а обращали только друзей из местных в индивидуальном порядке или семьями. В иудейской Торе нет чётко выраженного прямого запрета на обращение неевреев, и саддукейская элита, следовавшая всегда букве закона, в этом вопросе либеральна. Тем более, что чем больше верующих в иудейских диаспорах жертвует деньги иерусалимскому Храму, тем выше его доходы. А при Ироде позиции саддукеев были сильны. Они непопулярны в народе за жестокость и лицемерие в применении древних законов — от народа требуют строгости нравов, а сами погрязли в роскоши и эллинистическом гедонизме. Но при Ироде, который был большой поклонник эллинистической культуры, их позиции были сильны, и обращение иноверцев в диаспоре негласно одобрялось. Теперь же, когда власть его наследника Ирода Архелая слаба, резко усилились позиции фарисеев, которые популярны в народе, поскольку мягче и гибче в толковании трудновыполнимых законов, но жёсткие националисты. Это льстит маленькому простому человечку, которому кроме своей принадлежности к избранному народу гордиться больше нечем, но ставит вне иудаизма всех этнически неправильных иудеев. А таких за время существования еврейской диаспоры накопилось немало.

— Ну так они же, получается, уже есть и никуда не исчезнут?

— Их основная масса — в Месопотамии и в Александрии Египетской, где живут самые многочисленные еврейские общины вне Иудеи. Все их остальные общины намного меньше, а значит, в них намного меньше и обращённых в иудаизм местных. Теперь, когда по всем этим общинам разъезжают фарисейские посланцы и запрещают любую проповедь иудаизма для неевреев, все иудейские общины диаспоры расколоты на правильных иудеев и неправильных, которых теперь иудеями не признают.

— Так а почему не признают-то, сияющий? Они же когда были обращены? Разве не до введения этого запрета?

— Дело в том, ребята и девчата, что привычная нам с вами юридическая норма о непридании новому закону обратной силы в отношении тех, чьё положение он ухудшает, в античном мире отсутствует. И греки, и римляне, и иудеи совершенно свободно вводят законы, затрагивающие совершённое до их принятия, и это у них считается в нормальном порядке вещей. Вот этот раскол иудейских общин на евреев и неевреев — как раз один из наглядных примеров античной правоприменительной практики. Неевреи, пускай даже и обращённые уже не в первом поколении, теперь иудеями у евреев не считаются. Они-то, конечно, продолжают проповедовать это иудейское вероучение уже своим друзьям среди соплеменников-язычников, но успех у них в этом невелик. Кому охота примыкать к кучке отверженных их же собственными единоверцами?

— А в чём тогда опасность от этих кучек отверженных, которые, как ты сам нам говоришь, невелики, а если и растут, то очень медленно?

— Сейчас, пока они разрознены и не составляют единой секты, опасности от них никакой. Но стоит только появиться еретическому течению в иудаизме, которое признает их своими, оно сразу же объединит их всех, и тогда они станут представителями большой единой общности, вера которой станет намного популярнее. А для нашей греко-римской в своей основе цивилизации это плохо тем, что для них эта абсолютно нетерпимая к другим богам иудейская основа их веры принципиально важна, и от неё они не откажутся. Я ведь сказал вам в самом начале, что не в Распятом проблема? Его культ в чистом виде, который и будет симпатичен маленькому простому человечку, без этого иудейского Яхве спокойно вписался бы в наш и греко-римский реформированный пантеон. Но для этих отверженных иудеев принципиален именно иудейский культ Яхве, а Распятого они примут просто как в нагрузку к нему, раз уж этого требует от них новое не отвергающее их иудейское учение. К сожалению, этого не предусмотрели наши отцы-основатели. То ли они не знали об этом сами, то ли недооценили этот фактор. К счастью, они предупредили наших предков, что их знания о ТОЙ истории их мира неполны, а где-то в чём-то и неточны, не говоря уже о том, что и в результате нашей деятельности многие события могут пойти иначе. Поэтому наша разведка этот фактор не прозевала, и мы его тоже учитываем.

— Так а что тут сделать-то можно, сияющий, если они — упёртые иудеи?

— Уменьшить их количество, что мы и делаем. Например, когда пятнадцать лет назад в греческих городах на Востоке начались конфликты из-за уклонения греков-иудеев от выполнения общепринятых в их полисах военных и религиозных повинностей граждан, а Октавиан по наущению Ирода, Агриппы и Ливии принял их сторону, нам пришлось там кое с кем в сенате потолковать. К сожалению, тогда не удалось переубедить императора, а нашей метрополии была ещё и навязана небольшая еврейская община.

— От неё был какой-то вред?

— Вреда не было, не будем возводить напраслину, но на перспективу проблемы были возможны. Десять лет назад испанский филиал наших спецслужб провёл небольшую провокацию, на которую община повелась и дала повод депортировать её за неуважение к законам и религии страны проживания. Год операции был выбран не просто так. Сам же Ирод в том году вызвал неудовольствие Октавиана войной с Набатейским царством, тоже имперским клиентом, и тогда нашим совместными усилиями с греками удалось продавить справедливость. Иудеи-греки теперь не в чести, и их проповедь веры малоэффективна.

— То есть, был остановлен рост их численности?

— Ну, не совсем уж остановлен. Какой-то очень незначительный продолжается, но только среди метеков-маргиналов, которым не светит гражданство полисов. Гражданам пришлось выбирать между иудаизмом и гражданством, все уверовавшие в Яхве и твёрдые в вере перешли в метеки, и это, естественно, не способствовало популярности их веры. И так-то для образованных греков давно уже предпочтительно наше пантеистическое учение об Абсолюте, перерождениях и карме, вполне совместимое с традиционными религиями, а теперь же ещё и гражданства лишишься, если в эти сказки иудейские уверуешь. Кому из граждан это нужно? Так что теперь у этих греков-иудеев не будет ни респектабельных для их городов представителей, ни образованных и умеющих убеждать греков проповедников. Это решает главную проблему. Учение хоть Распятого, хоть любого другого пророка — ну, за всё хорошее против всего плохого — может быть симпатично само по себе, но иудаизм в нагрузку к нему никому не нужен. И если нового божка принимает к себе и традиционный пантеон, то зачем тогда маленькому простому человечку иудейский Яхве, когда ему вовсе не он, а вот этот новый добрый божок симпатичен и интересен?

— Сияющий, а что там этот Ирод десять лет назад такого отчебучил, что милость Октавиана потерял? — поинтересовался ещё один юнкер.

— Да собственно, ничего и не отчебучил, просто его подставили. Тамошние дела, без участия наших, мы просто знали и воспользовались удобным моментом. Там случился мятеж против Ирода в Трахонее, и мятежников поддержал Силлай, главный военачальник и фактический правитель Набатейского царства. Считается, что в отместку за отказ ему в женитьбе на Саломее, сестре Ирода. На самом деле Ирод ему не отказывал, но требовал от него принятия иудаизма, и это была его обычная политика, но Силлаю это не подходило, он в этом случае терял свою власть над арабами Набатеи, и свадьба расстроилась. Самое интересное, что той Саломее уже и тогда было за пятьдесят — ага, хорошо сохранилась, — весь зал грохнул от хохота, — В общем, в ней дело было или нет, но набатейские войска поддержали мятежников. Ирод тогда заручился поддержкой римских властей в Сирии и предъявил Силлаю претензии и за это, и за старый долг, а Силлай, не выполнив ничего из этих требований, отбыл хлопотать в Рим. Санккцию на силовую операцию Ирод получил от наместника Сирии, но формально это было нарушением порядка, поскольку Набатея — такое же царство-клиент, как и Иудея, и конфликт нужно было улаживать в Риме перед патроном, то бишь императором. Вот, собственно, и всё, что он учинил. Но в Риме против Ирода интриговал не только Силлай, но и сторонники лишённых им прав наследования опальных сыновей — вся придворная иудейская оппозиция, включая и эту молодящуюся старушку Саломею. Потом-то Октавиан разобрался, Ирода оправдал и свою милость ему вернул, но пока суд, да дело, отношения у них были натянутые, чем мы тогда с греками и воспользовались, сами вовремя подсуетившись и их подсуетив. Поразмялмсь мы тогда.

— Ты тоже, говорят, участвовал, сияющий?

— Ну, не основняком, а на подхвате. Что вы хотите от простого центуриона, ещё молодого и неопытного? Выпуститесь — сами такими же будете, — юнкера рассмеялись, — А так — да, пару человек там скончать скоропостижно пришлось, на пару десятков шантажом надавить, так что весь сенат в результате дружно просил своего принцепса восстановить справедливость и не вмешиваться во внутреннюю политику греческих полисов. Разве они не такие же государства-клиенты, как и Иудея с Набатеей? Ну и как бы он выступил явно против абсолютно справедливых ходатайств? Как его друг Ирод волен управлять Иудеей по своему усмотрению, так и греки своими полисами. Претензии нашей метрополии там прошли вообще как бы заодно с греческими и были улажены вместе с ними до кучи.

— А там что было, сияющий?

— Это, ребята и девчата, уже не ко мне. Раздваиваться я не умею и в тартесских событиях не участвовал, а специально не интересовался, своих дел было выше крыши, так что знаю о них только официоз. Сейчас центурионы Турмс Максимов и Малх Гисконов в городе, они школотой те события застали и знают о них подробнее меня. Вроде бы, даже в чём-то там поучаствовали, хоть и тоже, конечно, не основняками. Но если кому интересно узнать подробности, то кое-что они расскажут. А пока, ребята и девчата, нам с вами надо просто понимать, что если события на востоке Лужи и не затрагивают всех наших стран за океанами непосредственно, то через нашу испанскую метрополию на материке касаются и наших интересов. Через неё идёт важная для нас торговля с Лужей, да и вообще, это тоже одна из наших стран, хоть и на особом положении из-за соседства с Империей. Благодарю за внимание. На этом по случаю праздника весны наш с вами сегодняшний учебный день окончен. Получайте у ваших центурионов-инструкторов увольнительные и наслаждайтесь вместе с гражданским населением Нетониса отдыхом.

На море "гречанки" из выпускного потока школы гетер Нетониса заканчивали разминку, так что как раз к началу их выступления с дельфинами юнкера успели. Сперва выступающие просто выпрыгивали из воды вместе с дельфинами, затем самые искусные начали выпрыгивать на них верхом и продолжать плавание, в качестве эдакого морского аналога конной верховой езды, и пока зеваки-дилетанты наслаждались красотой зрелища, знатоки оценивали искусство наездниц, удерживающихся на скользкой дельфиньей коже без сёдел и сбруи. И когда зеваки смеялись над упавшими, знатоки переглядывались меж собой и понимающе кивали. "Гречанка", конечно, не сделает на дельфине всего того, что сделает боевой пловец морского спецназа, но и не всякий боевой пловец переплюнул бы её вот в этих показушных номерах без привычного снаряжения и вот на этих дельфинах.

— Мама, я тоже хочу на дельфине как эта тётя!

— Куда тебе, Минур? Свалишься же. Так, как эта тётя, и я не смогу.

— А почему? Ты же говорила, что плавала и на дельфине.

— Плавала, но не так. Вот как та тётя плывёт рядом, я плавала, и выпрыгнуть из воды вот так, как та, тоже смогу, а вот так верхом — только если медленно выплывать, а не выпрыгивать. Каталась, но при таких прыжках всегда сваливалась.

— Папа, а ты сможешь?

— Нет, Минур, я тоже вряд ли смогу. Эти тёти специально тренируются, да и то, видишь же сам, вон у той не получилось. Это кажется, что легко, а на самом деле трудно, и этому надо специально учиться. На спецназовском боевом дельфине с седлом и сбруей — ну, если потренируюсь и восстановлю навыки, то смогу, а вот так, как эти тёти, совсем без ничего — даже пробовать не стану. Зачем я буду зря позориться и расстраиваться?

— Слыхала, Изема, что дядя Турмс говорит Минуру? — втолковывал рядом своей мелкой шмакодявке Малх, — Вот поэтому и я тоже так не смогу, и мама не сможет, а ты и не проси даже. Сначала сама научись плавать, как дельфин, — его супружница рассмеялась.

— Ну папа, ну я же в другом Нетонисе на крокодиле каталась! — тут уж от смеха сложились пополам и её родители, и минуровские, и сам Минур.

— Это что, правда? — спросил свою мать пацан постарше.

— Таки сочиняет девка, — отмахнулась та, — Ты разве сам не помнишь, что ни разу тот крокодил не живой, а таки чучело?

— Да нет, Сарра, у почтенных там, я слыхал, и живой есть, — поправил её муж, — Только он у них там, говорили, поменьше и не кусачий. Правда ведь, почтенные?

— Правда, Тордул, — подтвердил Малх, — Крокодил — одно название. И мелкий, тяжесть детворы в лагуне едва выдерживает, и пасть завязана, и хозяин с сыновьями там за лапы и за хвост его держат, чтобы не баловал. Детский аттракцион, короче. Дороговато просто, иначе сделали бы и для вас.

— Один раз интересно, дядя Тордул, — подтвердил Минур, — Как-никак, а живой крокодил. Но на нём же разве поплаваешь как на лодке? Вот на слонах кататься намного интереснее. По лагуне мы только на них не плавали, а папа, говорят, плавал.

— Минур, это же сипаи наши любят преувеличивать, — вмешался Турмс, — Вот дяде Тордулу, как и всем нашим пехотинцам, пришлось тогда ту речушку переплывать, как и коннице, а наши слоны вброд её перешли.

— И хорошо причесали пандийцев из пулемётов, — ухмыльнулся ветеран, — Мы вообще без помех переправились. Только почтенный, мы ведь ту войну уже заканчивали, а с чего там вообще всё началось?

— Да очень давно — с прошлых ещё войн. Лет сорок назад Пулахатта из сыновей пандийского царька воспользовался тогдашним междуцарствием в Анурадхапуре, чтобы возвести на престол родственничка малолетнего из наследников, Харлатту Тиссу, ну и устроил там резню прочих наследников.

— Так а наши-то что?

— А наши заняты тогда были в Индонезии и на юге Китая, и на Тапробане сил в нашей части было немного. Пандийцы на это и рассчитывали — типа, пока наши подтянут силы, один только этот Харлатта и останется из синхальской законной династии. Но наши по воздуху десант перебросили и немножко им игру спутали, так что царьком там уселся с помощью наших Ланья Нага, который от ракшаски, а Харлатту с Пулахаттой вытурили и Пандью за хулиганство немножко наказали. Лет тридцать назад уже Датика подросшего Харлатту снова привёз, когда тот Ланья помер, но это ожидалось, наши были в курсе, так что попытку ликвидировали в зародыше, но новый царёк, Муташива Четвёртый, осерчал на Пандью так, что решил её завоевать. Ну, не всю, но сопредельную половину оттяпал с нашей помощью, а нашим юг острова за это пожаловал.

— Помню, почтенный, говорили нам об этом. А в эту войну пандийские тамилы, значит, вернуть своё пытались?

— Да, хорошая была попытка. Но синхалы героически отразили это вероломное нападение подлых тамильских захватчиков — ага, на их же собственной территории, — вся компания рассмеялась, — Просто своих героев маловато оказалось, поэтому и мы там тоже немножко потоптались и обозначили поддержку правого синхальского дела.

— Таки да, нам в городе в натуре так всё и объяснили! — припомнила солдатская жена, когда отхохоталась, — Разве может быть неправым такой хороший царь, который так щедро жалует нашим земли на острове? Разве жалко для него хоть раз тамильских земель? Да и разве это меня волновало? Что вы хотите от бывшей добропоорядочной еврейки? Я и в Тартессе таки просто в ужасе была! Ладно пляж, он закрытый женский, если не считать любопытных до женского тела мальчишек, которые повсюду пролезут. Но ваш храм Иуны с его школой "гречанок" — это же таки что-то с чем-то! Как по-вашему такое бесстыдство должна была воспринимать благовоспитанная еврейская девушка? Но — таки ладно, это у вас храм, а не на улицах среди бела дня. Но что творится в Индии! Да по сравнению с ней даже ваши "гречанки" — просто пай-девочки! А эти индуски ходят себе полуголыми прямо по улице на глазах у всех, и как так и надо! — вся компания снова расхохоталась.

— Уж кто бы попрекал их этим, — ухмыльнулся Тордул, — Тебя саму в каком виде к "гречанкам" в Тартессе привели?

— Ну, во-первых, я таки не виновата, что кое-кто, не будем тыкать пальцами при детях, любил ровный загар. Во-вторых, я таки в укромном месте раздевалась, а не вот так прямо на людях, и если ты не веришь моему честному слову, у меня даже свидетели этому есть. Два из них — почтенные люди и не какие-нибудь штафирки, а такие же ветераны этой Пандийской войны, как и ты сам.

— Да знаю я, Сарра, знаю. Но только всему городу об этом знать не обязательно.

— Хорошо, Тордул, всему городу мы об этом сообщать не будем. Но я надеюсь, ты таки понял, что я голыми титьками прямо посреди городских улиц не трясла? И этому тоже есть достойные уважения свидетели. Не то, что эти бесстыжие индуски, которых ты и сам наблюдал в таком виде таки каждый день.

— Ну мама, ну там же жарко! — напомнила ей её мелкая шмакодявка.

— И что с того? Вы, дети, таки ни разу не жили в нашей еврейской общине. Там есть правила приличия, и никого не интересует, жарко тебе или нет. И в Тартессе летом тоже жарко. Ну и что? Это не оправдание бесстыдства. Я тогда была просто в ужасе, едва только представила себе, что будет, когда вся наша община узнает, в каком виде я была на том турдетанском женском пляже! Такого ведь даже у римлян нет!

— Мама, у римлян и термы-то появились только когда им Агриппа их построил, — напомнил её сын.

— Вот в том-то и дело, дети, что вы-то живёте таки в совсем другом мире, и вам даже представить себе трудно, в каком росла и воспитывалась ваша мать. И тут вдруг таки целый скандал. Сначала этот пляж, на котором добропорядочной еврейке и одетой делать нечего, потом храм Иуны с его бесстыжими нравами под стать самой демонице Астарте, затем вот эта турдетанская Атлантида, которую наш еврейский Господь уж точно создать не мог. Слыханное ли дело — на пузыре китоподобном по небесам летать? А уж Индия эта с её бесстыжими индусками и такими же храмами — это же просто какой-то кошмар! Иуна ваша вместе с демоницей Астартой по сравнению с этими апсарами бесстыжими — просто образец целомудрия! Я за дружбу с "гречанками" соплеменниками проклята, и нет мне от них прощения, а для вас и эта бесстыжая Индия — прямо как так и надо!

— Помнится, Сарра, тебя проклятие это волновало намного сильнее бесстыдства тех индусок, — заметила жена Турмса.

— А что же ты хотела, Митурда? Я ведь таки еврейка! Ваши образованные люди говорят одно, наши раввины совсем другое, и как простой глупой женщине разобраться во всём этом? Ваш мир велик, и в нём множество таких чудес, о которых ни единого слова не говорили наши раввины. Хотелось бы верить, чтобы правы оказались таки ваши мудрецы, поскольку гореть в пекле нашего Господа мне не хочется ни разу. Но ведь именно там я и окажусь вместе со всеми вами, если правы окажутся наши. А с другой стороны — ну зачем мне наш еврейский рай, если в нём не будет ни моего мужа, ни моих детей, ни всех наших друзей и хороших знакомых? Я так и не уверена окончательно, кто прав, а кто нет, но ваш турдетанский мир — интереснее нашего. Если вы и ошибаетесь, то интереснее — ошибаться вместе с вами, и если за это даже и придётся потом гореть в пекле, вместе с вами это будет таки и веселее, и интереснее наших райских кущ со скучными ангелами.

— Ну а если правы окажутся не ваши раввины, а наши жрецы и философы, то не будет ни того, ни другого, а будет новая земная жизнь, как учат и в Индии, — напомнил ей Малх, — Только у индусов тень на плетень наведена с их учением о карме, а на самом деле всё проще — не надо ни угодничать перед вышестоящими, ни связывать себя дурацкими запретами, которые придумал в древности какой-нибудь больной на голову пророк, а надо просто жить справедливо и по совести, насколько это возможно, и чем меньше проблем с совестью и больше хороших дел, которыми гордишься, тем лучше и для кармы. Особенно, если при этом улучшается и сам мир, в котором мы и потомство после себя оставляем, и сами после смерти для новой жизни родиться собираемся. Делай мир таким, чтобы в нём хотелось и потомство оставить, и самому заново переродиться, и этим ты надёжнее всего улучшишь свою карму.

— Так я-то ведь, выходит, свою карму таки ухудшила? А карму детей?

— С чего ты взяла, Сарра? — возразила жена Малха, — У детей своя карма. Она от твоей зависит только в плане быта и того, как ты их воспитываешь. А твоя собственная — а что ты такого натворить могла, чтобы её ухудшить?

— Ну, из-за меня же наших евреев из Тартесса таки изгнали?

— Да брось ты ерунду выдумывать! — урезонил её муж, — Вашу общину выслали бы в любом случае, и не подвернись тогда повод с тобой, так скоро нашёлся бы и другой. Если надо, то — надо, и тогда это делается. А подставили они себя сами этими идиотскими законами и обычаями. Ну, спалили тебя тогда голой на пляже, дальше-то что? Если бы ты не боялась после этого вернуться в вашу факторию, то не ушла бы с перепугу и с нашими "гречанками", и ваши не отправились бы всей толпой к храму Иуны и не начали бы возле него буянить. Поводом для депортации вашей общины стало вот это, но возможным это оказалось только из-за ваших дурацких обычаев, за которые ваша община и была для нас неприемлема. Вон, взгляни, — Тордул указал жене на общий городской пляж, на котором большинство были вообще нагишом, — Заметь, общий для всех, и здесь это нормально. Ты разве на таком была? Ты была на закрытом женском, где спалившей тебя пацанве быть не полагалось. Ни по законам Тартесса, ни по его обычаям ты ничего предосудительного не сделала. Так твоя ли вина в том, что спалившись, ты боялась вернуться домой?

— Таки да, это всё из-за наших строгих нравов, — согласилась бывшая еврейка, — У нас, если женщину даже случайно увидят голой посторонние мужчины или дети, то это такой позор, что долго ещё поминать будут, а если ещё и не замужем, то и замужество под большим вопросом окажется. Вы таки представляете, что меня ждало дома? Ну, камнями меня только за это, я думаю, не забили бы, но съели бы таки живьём.

— Ну так то-то и оно. Я ведь сперва вообще что сделать-то хотел? В старину и у нас девок часто выдавали замуж не по их согласию, но был у них и другой выход на такой случай. Так, дети, заткните-ка ухи, вы сейчас ничего не слышите.

— Да помню я, Тордул, помню. Забудешь тут такое! Вот тогда меня точно забили бы таки камнями как блудницу! Ты же нашу веру принимать таки ни разу не собирался?

— В том-то и дело. Мне так же объяснили и те наши, кто об обычаях ваших знал, что это у тебя не пустые страхи, а так и будет, если я сам ваш иудаизм не приму. А мне он зачем? Ты-то мне испанкой была нужна для своей испанской семьи, а не вашей еврейской. Вот и пришлось поэтому действовать так, как умные и почтенные люди посоветовали.

— В общем, твоей вины, Сарра, тут нет никакой и ни в чём, — подытожил Турмс, — Ну, смирилась бы ты, допустим, с той участью, которую тебе готовили. Вашу общину всё равно выслали бы. Не за этот дебош возле храма Иуны, так за что-нибудь другое — нашли бы за что, можешь даже не сомневаться. И уехала бы ты тогда вместе со всеми вашими, но только ещё и несчастной из-за нежеланного замужества. И кому от этого стало бы лучше? Или, допустим, Тордул тебя похищает, и вы с ним бежите из Тартесса в Оссонобу. То же самое, считай, что и было, только тайком и без пляжа с храмом Иуны. От ваших жалоба в тартесскую службу охраны порядка поступает, та объявляет тебя в розыск по всей стране и честно ищет, но не находит, поскольку вас с Тордулом в стране уже нет. А поскольку и ваша еврейская община в Тартессе тоже не нужна, подстраивается другой инцидент, из-за которого ваша община точно так же депортируется из страны. Повод — да, был бы другой, никак с тобой не связанный, но результат для общины — тот же самый, и в этом смысле от тебя не зависело ничего. Только твоё собственное семейное счастье, на выбор которого по нашим законам и обычаям ты имела полное право. Ты ведь счастлива в браке с Тордулом? Ну так и в чём тогда тебе себя-то винить, когда ты всё сделала правильно?

— Значит, нашу общину таки всё равно бы изгнали, почтенный? А чем она вам в вашей стране таки ни разу не угодила?

— Да собственно, вот этими вашими обычаями, замешанными на вашей вере. В иудаизм ведь обратили бы Тордула, если бы он тебя совратил и обрюхатил, чтобы в жёны тебя заполучить потом честным в глазах вашей общины способом? А кроме браков такого рода у вашей общины завелись бы и местные испанские друзья, которых ваши точно так же учили бы и вашей вере, чтобы спасти души хороших, но заблуждающихся людей от вашего иудейского пекла. И постепенно ваша община обросла бы иудеями-испанцами, и куда им тогда было бы деться, если их родина — в Испании? Вот этого наши и не хотели допустить. Ты же слыхала уже, что после смерти Ирода в Иудее набрали силу и влияние фарисеи? А для них иудей нееврейского происхождения — не свой, и этого же они теперь требуют от всех иудейских общин диаспоры. И везде они теперь расколоты на природных иудеев и неправильных, которым податься некуда, и везде от этого проблемы возникают на ровном месте. И зачем такие проблемы нам в Испании? Наши умные головы это дело просчитали заранее, но предотвратить это можно было только депортацией всей вашей общины. За что угодно, без разницы, лишь бы законно и веско выглядело в глазах Цезаря Августа в Риме, которому ваши, конечно, пожаловались бы. А уж зная ваши обычаи, и без твоего случая что-нибудь подстроили бы, к чему можно было бы бесспорно придраться.

— Жестоко, почтенный.

— Не спорю, Сарра. Но эта малая жестокость предотвращает намного большую.

— Вот это выскочила! — сын Тордула указал на удачно выпрыгнувшую верхом на дельфине из воды "гречанку", — Умеют же всё-таки некоторые!

— А на дельфинах не только катаются, с ними наши рыбаки ещё и рыбу ловят, — добавил Минур, которому было досадно от невозможности полихачить так же самому, — Целый косяк догоняют, сбивают в кучу и гонят в сети к рыбакам. Поэтому рыбы на рынке много, и она стоит дёшево.

— Даже тунцов так с дельфинами ловят! — заявила Изема.

— Нет, тунцов — не с такими дельфинами, — поправил её отец, — Большой тунец и сам почти с такого дельфина размером может быть, и дельфином его не испугаешь. Они с макрелью хорошо справляются и с рыбой помельче. А тунцов ловят с косатками. Это тоже дельфин, только очень большой и зубастый, вот его и самые большие тунцы боятся. Стая диких косаток даже на кита может напасть, и что им какие-то тунцы? Раньше наши с ними работали как с боевыми животными и с патрульными. Дельфин обычный против мелкой акулы хорош, а с крупными были случаи их потерь, поэтому против них косатки нужны. А когда научились хорошо с ними работать, то оказалось, что они даже поумнее обычных дельфинов, и их всем дельфиньим трюкам можно научить не хуже. Вот тогда сообразили и для ловли крупной рыбы вроде тунцов их задействовать. Способ — тот же самый.

— И учат так же, как и дельфинов, почтенный? — заинтересовался Тордул.

— Абсолютно так же, — подтвердил Турмс, — И на той же рыбе, что и дельфинов, только косаток ещё дополнительно кормить надо. Дельфины-то той же макрелью и сами на такой загонной охоте наедятся, а для косаток это только лёгкий перекус получается, от которого только аппетит нарастает. Поэтому на некрупной рыбе косаток только обучают, а настоящий её промысел с ними вести невыгодно, поскольку есть дельфины. А на тунцов они в самый раз, и даже переучивать не нужно, они и сами приноравливаются. И с акулой крупной разделаются запросто, если она такая дура, что подплыть не побоится, но таких и не осталось уже, наверное. Никто ещё ни разу не встречал такую акулу, с которой косатка не справилась бы, если взрослая и матёрая, а они ведь ещё и не по одной обычно, а стаей. Обычно и большая белая сама подальше от них держится, так что с акулами проблем у нас почти никаких. Тут сами косатки сожрут намного больше, чем сожрали бы те акулы, но у нас не то население и не те объёмы промысла, чтобы подорвать рыбные ресурсы океана.

— А они сами-то в рыбацких сетях не путаются?

— Вот это — главное, чему приходится учить. Когда только начинали это дело с дельфинами, так они путались всё время, и их вызволять из сетей приходилось — какой уж тут улов? Первых — с большим трудом научили, зато потом с ними стало уже легче учить их молодняк. С косатками, хвала богам, уже знали об этой проблеме заранее. Трудно было дельфинов с косатками помирить, но когда с этим справились, молодняк косаток обучили с помощью уже обученных дельфинов, и тогда уже они сами помогли обучить следующих косаток. Не сразу, конечно, а когда выросли и стали доминантами сами. Долгая это бодяга с ними была, и если бы не эти богатейшие рыбные ресурсы, то оно бы себя не оправдало, но предки работали на перспективу, и теперь мы наконец-то наслаждаемся результатом.

— Но начинали с ними работать как с боевыми животными? А против кого?

— Да на перспективу, опять же. Кроме нас-то ни морского спецназа, ни боевых дельфинов нет вообще ни у кого, но мало ли, а вдруг у кого-то появятся? На такой случай у нас теперь есть грандиозная фора. А так — косатка таранными ударами может расшатать крепёж подводной части корабля, и он даст течь. Если и не затонет, то выполнить боевую задачу уже не сможет. И тогда какой от него толк? А если его ещё и не одна наша косатка обрабатывает, а штук пять? Особенно хорошо получается с этими шитыми индийскими и малайскими посудинами. Первый же хороший удар в днище, и бечева, которой те доски сшиты, лопается на хрен, шов расходится, и течь такая, что срочно бросай за борт всё, что тяжелее воды, если хочешь остаться на плаву.

— А разве там есть наши боевые косатки? Я в Нетонисе Тапробанском слыхал только об обычных дельфинах.

— Они на юге острова базируются, в переданной нам синхалами Гимхатиффе. И тише там, и дальше от посторонних глаз и ушей.

— Отсюда перебросили?

— Только специалистов, а сами косатки, как и дельфины — тамошние, конечно. С мигрирующими-то дельфинами как работать, когда они не держатся весь год поблизости, а шляются по океану за мигрирующей добычей? Только местных и можно приручать для полезной деятельности. Но их далеко не перебросишь. В пределах архипелага удаётся, но на Мадейру, например, здешние плыть отказались. Поэтому — везде с нуля с местными.

— Такие упрямые?

— Да не в упрямстве дело. Даже дельфин нормальный крупнее человека и не так от него зависит, как собака. А косатка — вообще великан. Для собаки её хозяин — примерно как вожак стаи, доминант, которому она и повинуется как доминанту, а со слонами так не получается. У слона с погонщиком дружба, а не подчинение ему, поэтому от него не всего добьёшься, чего хозяин добьётся от своей собаки. Просто слон настолько силён, что и его дружеских услуг бывает достаточно. Примерно так же обстоит дело и у наших морских дрессировщиков с косатками. Косатки с ними дружат, а не подчиняются им, и поэтому от них можно добиться не всего, но зато уж в чём они согласны помочь — помогут другу изо всех своих сил, которые у них — ну, по размерам и силы. В индонезийских водах помогли нашим мореманам против пиратских флотилий хорошо. Но вытащить их туда от Цейлона — это было в десять раз труднее, чем боевая работа с ними уже на месте. Теперь вот к тому главному спецу молодых на стажировку направили опыт его перенимать. Если удастся и наших здешних косаток хотя бы к Мадейре и Канарам выводить, это будет уже прорыв в работе наших спецов с ними.

— Так римский флот ведь не появляется же и возле них?

— С помощью наших здешних косаток у спецов быстрее и легче пойдёт работа с тамошними, а уже их можно будет тогда выводить и к Гибралтару.

— Ты думаешь, почтенный, что и квинкереме днище проломают?

— Квинкереме — вряд ли, слишком велика и прочна. Но она и слишком дорога, и зачем Империи настолько дорогой флот, когда у неё и не осталось никаких противников в Луже? Уже теперь строятся в основном либурны — униремы и биремы по сути дела, очень небольшие и не настолько прочные. На пиратов их достаточно, но зато их днища косаткам расшатать до течи намного легче, а защиты от них у античного флота — никакой. Хорошая подстраховка на случай нежелательной для нас войны, а пока её нет — и рыбакам нашим в промысле тунца помощь не лишняя, и прибрежные воды от крупных акул обезопасить уж всяко не помешает. А косаткам это и по их силе нетрудно, и по их инстинктам не в напряг.

— Значит, покататься на дельфинах совсем нельзя? — насупился сын Тордула, — А посмотреть их хотя бы сблизи?

— Детский бассейн с дельфинами только один, — отрезала его мать, — И там полно детей из именитых семей, и вот так там прямо и ждут тебя с распростёртыми объятиями!

— Погоди-ка, Сарра, — Митурда призадумалась, — В принципе-то детей провести туда можно. Там же мой дядя начальник, и со мной детей пустят. Ну, не прямо к самому бассейну, но близко, и видно будет хорошо. Турмс, ты дашь нам свою трубу?

— Держи, — он отстегнул от пояса футляр и протянул супружнице.

— Изема, пристегни к поясу, чтобы не разбить, — Малх дал шмакодявке свою.

— Нирул, от Мириам — ни на шаг! — распорядилась Сарра, — Мириам, слушайся Нирула, и оба слушайтесь тётю Митурду. Не шумите там и не балуйтесь. И — да, главное — не ешьте там много мороженого, — её дети расхохотались.

— А почему? — озадаченно спросил Минур, — И недорогое оно, и тепло же вокруг.

— Это наша мама так шутит, — пояснила ему Мириам, — Тепло, люди одеты легко, и если кто-то из нас икнёт или пукнет, то все люди вокруг нас замёрзнут и простудятся, — вся компания рассмеялась.

После того, как Митурда увела детей к бассейну с дельфинами, Сарра с женой Малха принялись обсуждать Анулу, юную наложницу нынешнего цейлонского царька Уттии Тиссы, по туманным слухам причастную к скоропостижной смерти его первой и главной жены Сивали, чему не было доказательств, но стервозность и амбиции молодой красотки секретом не были и давали основания для подобных подозрений. Точно этого и их мужья не знали, как и Турмс, тоже довольствуясь ничем не подтверждёнными, но и не опровергнутыми версиями. Разведка-то наверняка знала точнее, поскольку расследование негласное велось, но разве поделятся спецслужбы своими секретами с простыми вояками линейных войск? Тем более, что если версия об отравлении и правдива, и эта стервозная Анула начала расчищать себе путь к трону, ожидающийся в этом случае династический кризис в Анурадхапуре был бы только на руку турдетанскому анклаву. Очередной выбор претендента, который будет благодарен за тайную поддержку, поскольку официально-то атланты поддерживают синхальских царей только во внешних войнах и не вмешиваются в их внутренние династические дрязги. Но что мешает обратиться за помощью к ракшасам, армию которых вооружают атланты и обучают их центурионы? Естественно, с ответной благодарностью после занятия трона в Анурадхапуре.

— Простите, почтенные за то, что вмешиваюсь в ваш разговор, — обратился к ним юнкер явно коренной цейлонской внешности, — Старший юнкер Вессаванов, Тапробана.

— Племянник нашего друга и союзника Джавахатты Третьего? — уточнил Турмс.

— Он самый, почтенный. Так я вот что спросить хотел. Ожидается ли у синхалов смута из-за интриг этой стервы Анулы?

— Центурион Максимов, — представился Турмс в свою очередь, — Ну, допустим, тоже где-то в тех местах. Но ты же понимаешь, надеюсь, юнкер, что официально нас там не было? И знаем не всё, поскольку не разведка. А по соображениям — в ближайшие годы вряд ли. Она ещё наложница, а не законная жена. Но метит в законные жёны, и вот тогда — всё может быть, всё может статься. С интересными перспективами и для нас, и для твоего дяди. Ты же в курсе тамошней общей обстановки? Вот, исходя из неё.

— Понял и благодарю, почтенный. Только вот ещё что. Нам тут как раз сегодня сияющий Арунтий лекцию читал по иудейскому вопросу и сказал, что о тартесских делах ты знаешь побольше его, поскольку участвовал.

— Ну, как участвовал? Мы с Малхом сопливой школотой тогда ещё были, вот на этом уровне и участвовали. Не касающиеся нас подробности и сами-то узнали позже.

— А что там происходило, если не секрет?

— Секрет — наше участие, поскольку мне ещё в Остии служить предстоит. И дед не хотел, и отец не хотел, и я не хочу, но как пришлось им, придётся и мне. Надо, и куда я денусь, когда прикажут? А сами события — здесь не секрет. Суть — провокация еврейской общины в Тартессе на те действия, за которые она и была потом депортирована из нашей страны. Причины такой политики сияющий Арунтий вам должен был объяснить.

— Так точно, почтенный. Но нам интересны подробности провокации, которых сияющий не знает и сам.

— Да собственно, сыграли на еврейских мозговых тараканах. У них же понятия о приличиях жесточайшие и куча запретов, замешанных на их религиозном законе.

— Типа, не возжелай ни жены, ни осла ближнего своего? — девки-юнкерши за его спиной сложились пополам от хохота, — А у них там что, на самом деле так?

— Да нет, конечно, — ухмыльнулся Турмс, — Это просто анекдот, а у них там не в этом смысле, а в смысле прав собственности. Не желай ничего чужого. Сарра, чтобы я не переврал, как там у вас дословно?

— Ну, на турдетанский и мне точно перевести трудно, но — таки да. Не возжелай ни дома ближнего своего, ни жены его, ни всего того, что у него есть. Ни об осле, ни даже об овце ни слова не сказано, и таки ни разу не эта похабщина имеется в виду. Как честной и благовоспитанной бывшей еврейской девушке, мне и слыхать-то ни о чём подобном не полагалось, а уж попробовала бы я так хотя бы пошутить на людях! Это был бы кошмар!

— То есть, просто похабный анекдот про них? Наши, что ли, придумали?

— Да нет, это ихний же, — пояснил Тордул, — Сами же про себя и рассказывают. У них же там грызня между сектами, вот друг друга грязью и поливают. Я только всё время путаю, кто у них и про кого именно этот анекдот рассказывает.

— Фарисеи про саддукеев, — подсказал Малх, — И в анекдоте высмеивается тупое буквоедство саддукеев в толковании закона даже в ущерб его духу и здравому смыслу. На самом деле у них это не до такой степени, но пропаганда есть пропаганда. Дурак поверит, умный промолчит, а смелого и принципиального фанатики всей толпой заклюют.

— Так анекдот-то сам расскажите, почтенные! — загалдели юнкера.

— Тордул, ты позволишь Сарре рассказать самой? Мы-то, конечно, все слыхали, но можем что-то и переврать, и тут лучше в первоисточнике.

— Ну, так уж прямо и первоисточник! Вы таки в краску хотите вогнать честную и добропорядочную когда-то еврейку?

— Затыкаю ухи и ничего не слышу, — ухмыльнулся её муж, — Рассказывай, Сарра, а то я ведь сам тем более перевру. И вы, девчата, тоже заткните ухи, вам такое слыхать уж точно не по приличиям.

— Есть, уважаемый! — ответила самая бойкая из юнкерш, — Мы все оглохли и не слышим ни единого слова! Рассказывай, уважаемая!

— Ладно. В общем, раввин-саддукей объясняет божественные заповеди сельской общине. Зачитал вот эту про дом, жену и имущество и растолковывает толпе на примерах. Дошёл до вот этого, не возжелай жены ближнего своего, а следом сразу же — не возжелай осла ближнего своего. И тут самый въедливый из них перебивает саддукея и спрашивает — рабби, а своего-то осла возжелать вместо жены можно? — девки, забыв о заткнутых ушах, расхохотались громче всех, — Саддукей задумался. Ну, говорит, раз осёл — твой, Исаак, то возжелав его, ты не нарушаешь заповеди о чужом доме, жене и имуществе. А поскольку осёл — не женщина, ты не нарушаешь этим и заповедь о прелюбодеянии. Значит, по букве божественного закона выходит, что своего осла, Исаак, ты возжелать вместо своей жены можешь. Но ты же знаешь, Исаак, как глупы иногда бывают женщины, недопонимающие букву божественного закона, и как болтливы бывают соседи, не думающие, с кем и о чём болтать? Так что лучше, Исаак, делай это всё-таки тайком и от своей жены, и от соседей, которые могут увидеть и рассказать ей, не подумав, — юнкера снова рассмеялись.

— Ну а для нас-то, почтенные, кто из них вреднее? — поинтересовался цейлонец.

— Да собственно, ребята и девчата, в своей Иудее для нас одинаково безвредны и фарисеи, и саддукеи, — хмыкнул Турмс, — Нам-то с вами какое дело, кто там из них кого возжелал и употребил вместо жены по ту сторону Лужи? Теперь-то, когда верх там взяли фарисеи, саддукеям открыто их чернить стало небезопасно, так что теперь ждём свежих саддукейских анекдотов про фарисеев, над которыми тоже с удовольствием посмеёмся. А для нас важно вот что. При саддукеях, которых мало волнует еврейское происхождение, все иудейские общины диаспоры вобрали в себя множество местных неевреев, которым фарисеи теперь отказывают в признании своими. Они теперь образуют везде отдельные общины, и любой иудейский пророк, который согласится их признать, легко увлечёт их своей проповедью. А зачем нам такая нетерпимая к другим богам и проповедующая свою веру община в Испании? Вот это мы и предотвратили, выслав евреев из страны заранее.

— То есть, не дав их тартесской общине обрасти местными неофитами с правами граждан государства и титульной национальности?

— Именно. И теперь у нас есть законное основание не пускать в страну никаких иудеев — ни правильных еврейских, ни еретических нееврейских. Для нас что те, что эти — одинаково нежелательны по причине их явного неуважения к нашим законам и религии.

— Так а интрига-то в чём заключалась?

— Да элементарно. Была простая и добропорядочная еврейская девчонка, родня хотела отдать её замуж за еврейского жениха, но сама-то она хотела замуж за испанского парня, которому её никогда бы не отдали. У них с приличиями строго, если голой кто её увидит — это страшный позор, а у нас ровный загар ценится, и никого не смущают голые загорающие на пляже. Девчонка тайком дружила с нашими "гречанками" и загорала на закрытом женском пляже в компании с ними, а пацанва школьного возраста, естественно, пробиралась туда и подглядывала за смазливыми девками и молодыми бабами. И как-то раз в компании с пацанвой оказался и еврейчонок из её общины, который не только саму её увидел, но и одёжку ейную для её пущего позора и в качестве доказательства стянул. Девчонка в ужасе от палева, домой возвращаться страшно, а подруги "гречанки" могут что только предложить? К ним в их школе перекантоваться при храме Иуны. А она же и финикийская Астарта, которая для евреев — демоница и прислужница враждебного ихнему богу Сатаны. Еврейская община возмущена уже не только и не столько позором девчонки, сколько её вероотступничеством в их воспалённом воображении. Пошла к храму буянить и скандалить, но была перехвачена по дороге, когда намерения были уже ясны, и факт их явного неуважения к нашим законам и религии — неоспорим. Всё, повод — железный.

— Так это случайно вышло или было подстроено?

— А как ты сам думаешь, юнкер? — ухмыльнулся Малх, — Вот для этого-то нашим спецслужбам и понадобилась тогда помощь сопливой школоты.

— В общем, они сами себе враги со своими заморочками, — резюмировала бойкая юнкерша, — То ли дело у нас? Нет, ну вы только гляньте, как эта Гелла Минийская удочкой рыбу таскает! Понимаю, что выпустили пойманную, и её гонят к берегу дельфины, но всё равно зависть берёт! А Навия эта Олисипская как рассекает с парашютом на буксире!

— В тираж Навия выходит, вот и рекламирует себя, как только может, — хмыкнул Турмс, — Когда мы сами были такими же, как и вы сейчас, была в числе самых популярных гетер. Теперь, конечно, и годы своё взяли, и посвежее красотки подоспели. Нет, ну Гелла, конечно, лихо рыбёшек таскает! То-то рыбаки вчера хвастались полной сетью мелочи, но на рынок их улов так и не попал! — вся компания рассмеялась.

— Одумалась бы вовремя, не стала бы гетерой, а вышла бы таки замуж и имела бы таки нормальную семью, — заметила Сарра, — Ну вот чего таким неймётся?

— Каждому — своё, уважаемая, — пожала плечами бойкая юнкерша, — Я и сама из "гречанок", шмакодявкой вместе с Геллой в школе гетер училась, но одумалась и перешла в семилетку, а Гелла упёрлась, популярности хотелось. И добьётся своего наверняка, всё при ней, задатки отличные, но вот дальше-то что? И сейчас-то уже при её ремесле замуж выйти нелегко, а если протянет с этим до лет вот этой Навии, то и вовсе шансов не будет. Не пропадут, конечно, ни та, ни эта, в том же кино сниматься будут или в театре играть, но это ведь работа сильно на любителя. Да и само зрелище, особенно театр.

— Но моя Митурда как раз театр предпочитает кинофильмам, — заметил Турмс.

— Странно, почтенный, — удивилась юнкерша, — Мне кажется, для этого характер нужен такой, с которым ты замуж не взял бы.

— И тебе правильно кажется. Но тут дело не в характере, а в зрении. Моя видит пробелы между кадрами плёнки, и это её напрягает. Её бабка по матери из дикарей с того дальнего юго-восточного материка, а для них это обычное дело. Зато и реакция такая, что муху влёт мухобойкой бьёт, и ни одна ещё на моей памяти не ушла. И для сына на экране изображение мутноватым выглядит, но от его реакции воспитатели в детсаду в изумлении. А мутное кино — не самое страшное в жизни. Когда много станет таких, мы производство киноплёнки усовершенствуем и крутить её быстрее будем.

— А что потом, почтенный, с той еврейской девчонкой стало, вокруг которой та интрига в Тартессе закрутилась? — спросил цейлонец.

— А ты таки с какой целью, молодой человек, её делами интересуешься? — Сарра прищурилась и хитро улыбнулась, — Или ты таки думаешь, что в Нетонисе, куда ни плюнь, в еврейку попадёшь? А что со мной таки могло сделаться? Вышла замуж, за кого хотела, с ним за океан уплыла, двух детей родила, сын в семилетку отбор прошёл и учится таки ни разу не плохо. Если и дочурка таки пройдёт, мне вообще тужить не о чем будет. Нет, таки вру. Тужу и буду тужить оттого, что не могу ни разу повидать родных и похвастаться им своей жизнью. Но эту беду я таки как-нибудь переживу.

9 год нашей эры, начало августа, римский лагерь Ветера на нижнем Рейне.

— А на солнечной южной стороне у меня будет виноградник! Да, настоящий, а не это галльское убожество! Это разве вино? Кислятина галльская из галльской насмешки над виноградом, да ещё и кривыми галльскими руками возделанной! Да клянусь Бахусом, в римских забегаловках для пролетариев и рабов по ассу за секстарий подают получше, а ты, Луций, дерёшь за это пойло как за фалернское! — центурион Авл Ведий, как водится, преувеличивал в стандартные три раза , — Скажи своему поставщику, Луций, чтобы высек своих рабов и впредь хорошенько следил за тем, чтобы они не смели ссать в выжатый ими виноградный сок! — составлявшая две трети посетителей римская солдатня лежмя легла от хохота, — Не иначе, как те германцы, которых мы же и наловили, теперь мстят нам за свою незавидную рабскую участь! — легионеры снова загоготали.

— Тебе что, Авл, опять досталось от префекта или шлюха в лупанарии не дала? — отозвался хозяин заведения, — Не нравится моё вино — пей эту ослиную мочу, на которую варвары только зря переводят свой ячмень. И дешевле будет впятеро для твоего кошелька, и ругать ты будешь тогда не меня, а варваров, которые могли бы просто нассать в бочку, и ты не заметил бы разницы! — забегаловка содрогнулась от нового взрыва смеха.

— Да я уж лучше сам тогда во фляжку нассу! Хотя бы уж своя тогда будет моча, а не варварская, да ещё и бесплатно! — хмыкнул центурион, — Но посуди сам, Луций, разве стоит секстарий твоей галльской кислятины полтора асса, если по справедливости?

— А по справедливости, Авл, где ты найдёшь в этой дыре лучше или дешевле, да ещё в таком количестве, в котором его поглощают ваши бездонные утробы? Что нашёл по приемлемой для вас цене, то вам и подаю. Да, ты прав, в Риме я и сам подобным кислым галльским пойлом побрезговал бы, но где тот Рим, а где мы с вами? Посоветуй мне, Авл, где достать лучшее и привезти сюда по этим варварским тропинкам за такую же цену, и тогда, клянусь кошельком Меркурия, ты у меня будешь пить его с половинной скидкой. И даже не потому, что пожлоблюсь налить тебе бесплатно, а потому, что тогда ты попросту сопьёшься и не доживёшь до отставки и земли под виллу, о которых мечтаешь. И кто мне тогда вырастит лучший виноград, сделает лучшее вино и продаст с доставкой по такой же цене, чтобы я не поил вас здесь этой кислятиной? — солдатня снова рассмеялась.

— Вот так-то, тартессиец! — центурион обернулся к Турмсу, — Я же у него ещё и виноват теперь в том, что мне ещё пять лет служить до отставки и получения земли.

— Так ещё же смотря где и какую дадут, — добавил его опцион, — Разбирают ведь лучшую, а нам выбирать из той, которая останется к нашей отставке. Вот нужен тебе для хорошего виноградника южный склон холма, а останется ли участок с таким холмом? И пока построишься, пока распашешь, пока саженцы хорошие достанешь, пока виноградник вырастет и даст первый урожай — это же сколько лет ещё пройдёт?

— Ты прав, Тит, — тяжко вздохнул Авл, — Да и каких ещё рабов куплю? Ругаю вот я тут, хоть и в шутку, рабов луциевского поставщика вина, а у самого-то будут ли чем-то лучшие? Хороший раб-виноградарь восемь тысяч сестерциев стоит, как и югер хорошего уже готового и дающего урожай виноградника в Италии. Мыслимо ли солдату позволить себе такого раба? Я-то, конечно, как центурион, и подъёмных получу вдвое, но и для меня такой виноградарь будет не по кошельку. А какой виноградарь из меня самого? Лучший, чем из этих германцев, которых здесь я могу купить по дешёвке? Вот так-то, тартессиец.

— Ну так тебе же как центуриону и дадут не пятьдесят югеров, как рядовому, а не меньше сотни, — заметил Турмс, — Сразу всю свою землю, конечно, не поднимешь, так хотя бы часть, люди вон и с десятка югеров кормятся с семьёй, а с двух десятков ты ещё и пару рабов прокормишь. Пару галлов ты позволить себе сможешь. Ну, технику ещё вроде пунийской жатки, волов дополнительных. С ними, напрягшись, поднимешь и полсотни югеров, а с них потянешь уже и хорошего виноградаря, и ещё пару разнорабочих.

— Тогда уже и вилик знающий понадобится, а он ведь и стоит целое состояние, — пошутил Тит, — И ведь годы на это уйдут, опять же.

— То-то и оно, — снова тяжко вздохнул центурион, — Двадцать лет отслужи, да и не сразу ещё отставку дадут, а как дадут, не сразу ещё и землю получишь, а как получишь — голую же абсолютно. Вообще в палатке жить придётся, пока времянку какую-нибудь не соорудишь глинобитную. Так мне-то что, я привычный, а как жениться прикажете? Кому ты интересен из приличных семей, такой жених в тридцать семь лет и бездомный? То ли дело раньше было? Служишь шесть или семь лет, получаешь надел — не такой, конечно, как сейчас, и тоже голый, но тебе двадцать один год! Ну, пускай двадцать два или даже двадцать три, тогда ведь землю тоже не сразу давали. К двадцати пяти годам построился и обжился, и чем ты тогда не жених? Завёл нормальную приличную семью, надел в аренду сдал, чтобы семья не бедствовала, а сам снова вербуешься в армию, служишь в ней ещё семь лет и получаешь ещё один надел. К тем же тридцати семи и его уже до ума доведёшь, и семья нормальная, дети подрастают, уже помощники. А на второй срок ведь ты уже не зелёный новобранец, а ветеран. Если салабонов много, а центурионов не хватает, могут и тебя сразу на центурию поставить, а это же и жалованье другое, и надел после службы, а если и не поставят сразу, так при первой же центурионской вакансии твою кандидатуру рассматривают — хорошие шансы в центурионы выслужиться. Ну, если на войне не убьют и не искалечат, конечно. Многие тогда два срока служили и два надела получали, а кто-то даже три ухитрялся. Самый лучший сам возделываешь и обустраиваешь, другой сдаёшь в аренду и деньги за него получаешь, а через двадцать лет после получения можешь его и вовсе продать а к своему наделу соседней земли прикупить — поди плохо?

— Цезарь Август, конечно, наш император, и не нам, давшим ему присягу, быть недовольными его военными законами, но теперь такой возможности у нас больше нет, — поддержал начальника опцион.

— А главное, до самой отставки мы уже не вправе обзавестись семьёй, — добавил Авл, — А после неё — на ком жениться? Хорошие невесты разобраны, для свежих мы сами уже старики, а шлюх этих окололагерных в жёны брать, как и приходится многим — ну что это за жена, и что с ней за семья? Я вообще подумывал, не купить ли хорошую рабыню из варварок, научить быть римлянкой, пока служу, а выйдя в отставку, освободить и взять в законные жёны. Раньше-то многие так делали, но пять лет назад Цезарь Август запретил освобождать раба раньше, чем после двадцати лет владения им. И получается теперь, что для освобождения рабыни при выходе в отставку я должен был купить её сразу при своём поступлении на службу. Но откуда деньги на хорошую девчонку-рабыню у новобранца, и когда и где ему жить с рабыней нормальной семейной жизнью? Да и дети ведь прижитые рабами бы считались, и освобождать их, а потом официально усыновлять — это тоже ведь целая история получается. Сына до двадцати лет ни на римлянке не женишь, ни на службу не устроишь, поскольку раб, дочь замуж за римлянина не выдашь, поскольку рабыня. А в двадцать лет кто она будет? Перестарок уже! А если детей с рабыней не заводить, чтобы рабами не считались, то самой-то ей сколько будет? Допустим, шестнадцатилетнюю я её купил бы, так через двадцать лет ей будет тридцать шесть, и каково ей будет в такие годы рожать? Это разве нормальная римская семья получается?

— А свободную варварку взять, так она же не римская гражданка, — развил тему Тит, — И сам брак незаконный получается, и дети от него римского гражданства иметь не будут, и зачем он тогда такой нужен? Вот и получается, что остаются для нас одни только наши римские шлюхи. Вот и женись на такой, с которой если и не половина, то четверть легиона переспать успела, включая и твоих же сослуживцев по центурии, помешищем для всего легиона будешь, и моли Юнону, чтобы ещё и бесплодной не оказалась, как водится частенько за шлюхами. Но и таких расхватывают, если не стары ещё и не безобразны, так они же ещё и капризничают — у них выбор шире, чем у нас. А из кого нам тут выбирать?

— Ну так не первые же вы такие? — хмыкнул Турмс, — Вот ты говоришь, Авл, что дочурка-вольноотпущенница от рабыни в двадцать лет перестарок. А для кого перестарок, если ветеран в тридцать семь лет в отставку выходит? Вот выйдешь ты в отставку, так что, не возьмёшь с удовольствием двадцатилетнюю? Вы ведь не первые в отставку выходите, даже не десятые, и наверняка есть уже такие, как раз вас и дожидающиеся.

— Ага, дожидаются они! — буркнул центурион, — Такую — да, ты прав, я взял бы с удовольствием, да только где же такую найдёшь, когда они все давно просватаны? Ей ещё года три или четыре в рабынях ходить, а жених давно имеется, только её двадцатилетия и дожидающийся, и как тут вклинишься? Это очень повезти должно ветерану, чтобы такая ветеранская дочурка к его отставке бесхозной оказалась. Ну, сам понимаешь, я не говорю о тех, которые пусть себе и дальше бесхозными остаются, ведь столько даже я не выпью! — и они с опционом расхохотались.

— Так это нам, солдатам, ещё навстречу идут ввиду особых условий, — добавил Тит, — А так-то на гражданке закон в полную силу действует — раб не только двадцать лет прослужить у одного и того же хозяина должен, но и ему самому должно быть не меньше тридцати лет от роду. Хорошо вам, тартессийцам! И солдатам у вас семью иметь можно, и рабыню подходящую в любой момент освободить можете, если не захотите брать в жёны капризную или дурнушку из свободнорожденных. А у нас — все лазейки перекрыты!

— Ну, я не хочу критиковать политику и законы самого Цезаря Августа, который всё-таки наш самый большой друг и самый главный союзник, — ухмыльнулся Турмс, — Но сенату следовало бы и повнимательнее изучать законопроекты своего принцепса, прежде чем единогласно принимать их. На гражданке вашей — это понятно. Во-первых, с этими бесплатными хлебными и денежными раздачами вашим неимущим гражданам куда ещё наращивать их число за счёт вольноотпущенников? А во-вторых — ты прав, кто женится на стерве или корове, если можно купить и освободить для женитьбы хорошую рабыню? Но для армии, да ещё и в таких варварских дырах, ваш сенат мог бы сделать исключение, если бы больше думал о пользе дела, чем об угождении уважаемому всеми нами Цезарю. Опять же, не хочу, чтобы это выглядело похвальбой, но наш Малый Совет никогда бы не предложил настолько непродуманного закона, а Большой — никогда не принял бы его.

— То-то вы повсюду хороших рабов ищете, да всё больше детвору, да больше девчонок, чем мальчишек набрать норовите, — заметил Авл, — Ты ведь сенатор, Турмс?

— Я ещё не дорос, но мои дед и отец — да, положение занимают у нас такое же, как у вас ваши сенаторы.

— Я это и имею в виду — из сенаторской семьи и сам будущий сенатор. И при этом ты не поленился и не побрезговал ни сюда приехать, ни даже в Алисо, куда наших сенаторских сынков и на цепи не затащишь. Из Алисо ты привёл десятка два, не меньше. Здесь десяток отобрал, и мне рассказывали, как ты перебирал предложенных тебе. Так не отбирают для рудников или латифундий, да и какие работники из мелюзги? Да и слыхал я, что хороший раб у вас недолго рабом остаётся. А тебе самому столько и не нужно, да и всему вашему семейству тоже. Значит, не только для себя?

— И не столько. Подходящих людей много не бывает, особенно хороших невест. Так зачем же наши люди будут выбирать плохих, когда можно найти и отобрать хороших в других странах? Животных-то все хорошей породы хотят иметь, а человеческая порода разве не важнее? Поэтому — да, отбираем подходящих для нас отовсюду. Много таких где найти? Вот, где находим понемногу, там и отбираем. Немножко и у вас здесь отобрали.

— Твоя наложница тоже из таких? Шикарная, умеете отбирать!

— Хельга? Давно уже конкубина. Но — да, девчонкой была из таких, только не из ваших здешних, а из тех кимвров, которые у пролива в Венедское море.

— Ещё и свободная, значит? И при этом ездила с тобой и в Алисо и, говорят, не капризничала ни там, ни в дороге? И где вы только таких находите?

— А вот так и отбираем единицами из сотен. Только наши антропологи сейчас в Аквитании задействованы, так что сюда кроме меня направить было некого. А я методике отбора обучен, но не силён в германских языках, и когда нужно поговорить с дикарями о чём-то сложном, Хельга помогает в качестве переводчицы.

— А была из таких же рабынь?

— Да, купили мелкой ещё девчонкой, как и эти, которых покупаем у вас.

— Вот так вот и получается, Авл, что мы тут воюем с варварами, захватываем у них рабов, но в отставке нам и жениться-то толком не на ком, а тартессийцы скупают по дешёвке самых лучших и даже рабынь имеют шикарных, — хмыкнул Тит, — Вот готов хоть на аурей поспорить, что и из этих купленных у нас несколько таких же красоток вырастет, которых мы не в состоянии разглядеть и отобрать для себя. Хорошо устроились друзья и союзники! Не сочти за обиду, Турмс, но сам по совести рассуди, разве не так?

— Ты абсолютно прав, Тит, и мне правда в глаза не колет. Да, так всё и есть, мы пользуемся здесь вашими трудами и вашим риском. Но разве ваш римский работорговец заплатил бы вам за этих германских шмакодявок больше? Но у нас и их жизнь сложится лучше, и тех наших людей, которым не придётся жениться на негодных для нормальной благополучной семьи невестах.

— Да я разве в претензии? Ты-то правильно всё делаешь, о своих заботишься, и ваше правительство о своём народе заботится, как оно и должно быть по справедливости. Обидно только, что по твоей кимврке вижу, какими станут вот эти — для вас, а не для нас.

— Да, из-за несовершенства ваших новых законов. Бесплатный хлеб для римских неимущих граждан обременителен для казны, и Цезарь Август не хочет увеличения числа нуждающихся в нём, отчего и провёл эти ограничения на освобождение рабов. Об армии — ему самому подумать при этом за всеми его государственными заботами было некогда, а сенат и думать не стал, спеша угодить ему. Или, возможно, не хотят оставить без женихов всех этих негодных невест-римлянок, которых вы никогда не взяли бы замуж, оставайся у вас выбор. У нас политика заботы о своём народе — каждому турдетану по хорошей жене, а у вас, по-видимому, каждой римлянке по хорошему мужу. А в результате — да, добытые вашими трудами и кровью красивые и некапризные варварки осчастливят не вас, а наших людей. А ведь могли бы — вас самих, добывших их, будь ваши новые законы продуманнее.

— Тут ты прав, и этот новый закон — как мечом по яйцам для нас, — хмыкнул Авл, — А вот зачем ты со своей кимвркой аж в Алисо отбирать этих девок поехал, когда их всё равно привели бы и сюда? Разве здесь это не удобнее? Или послал бы туда кого-нибудь из своих людей, а сам здесь проверил и принял бы его работу.

— Я бы так и сделал, если бы было кому поручить. Но это всё равно, что заказать отбор вашим. А у нас говорят, если хочешь, чтобы дело было сделано хорошо, сделай его сам. Я учился многому, в том числе и отбору, а мои люди — нет. Я знаю, на что обращать внимание и о чём спрашивать — не так хорошо, как наши антропологи, чья служба именно в этом, но лучше, чем ваши работорговцы, отбирающие просто двуногий рабочий скот, а не будущих сограждан. Поэтому кроме меня самого — некому. Да, здесь намного удобнее, но сюда рабов ваши из Алисо уже рассортированными пригоняют, а там они ещё семьями как есть. Как обратили ваши в рабство за недоимки, так и пригнали всей семьёй. А я ведь, чтобы понять, что из той или иной шмакодявки вырастет, должен и на мать её взглянуть, и на тёток по отцовской линии, и поговорить с ними, и много чего у её родни выяснить. Там такая возможность есть, а здесь она откуда? Только по тем, которых из ближайшей округи ещё семьями сюда пригнали. Поэтому и пришлось самому с Хельгой туда ехать. Ну так я ведь зато уверен в результатах отбора, а не принимаю кота в мешке. Разве это не стоит тех неудобств, которые нам пришлось для этого потерпеть?

— Я так и подумал, что для тебя дело вовсе не в этой пустяковой разнице в цене, — кивнул центурион, — Видишь, Тит, чем тартессийские сенаторы отличаются от наших? С одной стороны, нашими неурядицами пользуются, и это обидно, но с другой-то стороны, разве мы сами не хотели бы иметь таких сенаторов вместо наших жирных обленившихся тупиц? Ну вот за что боги дали таких сенаторов тартессийцам, а не римлянам?

— Ну так я же и сказал, что обидно, но к нему-то какие у меня претензии, когда он правильно всё для своих делает? Да, жаль, что не наш, и не о нас заботится, но такова уж наша судьба, с которой не поспоришь. Римская Германия — для тартессийцев! — и оба римских вояки невесело рассмеялись.

Частично завоёванная в ходе давних ещё походов Друза Германика, младшего из пасынков Октавиана, а частично признавшая римскую власть во избежание завоевания, римская Германия номинально охватывала все земли между Рейном и Эльбой, но римской администрации и гарнизонов ещё не имела, если не считать отдельных военных лагерей, а управлялась признавшими римскую власть собственными вождями, которые подчинялись вместе с римскими войсками лагерей пропретору провинции.

В принципе-то за восемнадцать лет можно было добиться и большего освоения новой зарейнской провинции, если бы её было решено учредить сразу, но её бедные даже по сравнению с Косматой Галлией земли не привлекали римских поселенцев. Сам Цезарь ходил за Рейн только для замирения германских вождей, зачастивших со своими набегами на завоёванную им Галлию, установив Рейн как естественную границу римских земель, а двадцать лет назад и Друз Германик сам вторгся туда только в ответ на германский набег. Опять же, замиряя воинственных местных вождей и вовсе не помышляя ни о какой новой провинции. Зачем бедная Германия наместнику Галлии? Но выходило так же, как и везде. Новые набеги требовали новых военных походов, и накопленный опыт подсказывал, что только постоянная римская оккупация замирит дикарей окончательно, как замирила она кельтиберов в Испании и кельтов в Галлии. А оккупация требовала немалых войск, и их требовалось кормить, и за чей счёт это делать? Вот так и образовалась к востоку от Рейна два года назад римская Германия, нужная лишь для того, чтобы удержать под контролем воинственных вождей и их беспокойных соплеменников. И хотя пропретором провинции был назначен Публий Квинтилий Вар, успевший хорошо зарекомендовать себя на Востоке легатом Сирии при подавлении беспорядков и целого восстания в Иудее, здесь и условия были совсем другие, и что сделаешь с совершенно дикой страной за жалкие два года?

Поэтому и не было покуда в Германии никаких римских городов, а были только военные лагеря, крупнейшим из которых был лагерь Алисо на рейнском притоке Липпе, а сам Вар, если ситуация не требовала его присутствия, предпочитал управлять провинцией из обустроенного гораздо лучше лагеря Ветера на западном берегу Рейна, формально ещё из Галлии, хотя на окрестных землях и были уже поселены помимо римских ветеранов и принявшие римское подданство германские общины. Кроме речного пути Алисо и Ветеру связывала и идущая вдоль берега Липпе дорога в виде широкой просеки через лес, дальше же в лагеря помельче вели только узкие просеки, но в Германии и это считалось дорогами.

Управляя на Востоке жёстко и привыкнув к богатству Сирии, в которой весьма приумножил своё состояние, Вар и в Германии поддерживал такой же стиль управления. Нет никаких германских законов, есть только римские, и варвары должны зарубить себе это на носу, если не хотят нажить себе больших неприятностей. А налоги — сирийцы их в разы больше платили и не жаловались, а германцы уверяют, что и этот весьма умеренный платить не в состоянии? Кого обмануть хотят? В Сирии с Иудеей и не таких ещё хитрецов раскусывал. Не умеют усердно работать — научим, а не хотят — заставим. Галлы вон тоже и не умели, и не хотели, но ведь научились же, когда Рим заставил? И эти научатся, если надавить как следует. Кто нет — в рабство за недоимки. Рабы тоже нужны.

Не ко времени вот только отдалённые племена взбунтовались, все эти херуски с хавками, да ещё сигамбров с бруктерами на бунт подбивают, о чём доложил вернувшийся оттуда германский префект и вождь херусков Арминий, так что придётся теперь и самому пропретору не только в Алисо, но и дальше на Везер прогуляться. Благо, вернулся уже из Паннонии отосланный туда Семнадцатый легион, с которым он и отправится на усиление имеющихся в провинции Восемнадцатого и Девятнадцатого. И урок варварам преподаст наглядный, что бывает с бунтующими против законной власти Рима, и недоимки соберёт, и порядок надлежащий наведёт, разослав когорты и кавалерийские алы по всем селениям бунтовщиков, и спокойно отведёт потом все три легиона в зимние лагеря ближе к Рейну.

А с ними заодно — и свеженаловленных при усмирении бунта рабов. Жаль, что не всех тартессийцы у него берут оптом, а придирчиво отбирают каких-то особенных по каким-то одним только им известным признакам, ну так зато ведь и цену дают за них не крупнооптовую, а повыше, да ещё и за слабосильную детвору, за которую хорошей цены и не возьмёшь, поскольку непригодна она для тяжёлых работ. Даже девки слишком малы ещё, чтобы по хозяйству хлопотать, да в постели хозяина ублажать, хоть и есть среди них такие, которые очень даже ничего. Ну, если их, конечно, хорошенько отмыть. Но зачем с этим заморачиваться, когда есть и постарше, уже сразу годные к использованию? Берут тартессийцы шмакодявок — пусть берут. И хлопот с ними меньше, и деньги за них капают какие-никакие. А деньги разве бывают лишними? С удовольствием сбагрил бы им и тех, которых с этого карательного похода пригонит, да только вот говорят они, что набрали в этот раз уже достаточно и отъезжать собираются. А жаль, за отобранных хорошую дают цену. Ну да ладно, скоро и свои римские работорговцы ожидаются, которые хоть и не по такой цене, зато всех возьмут, не капризничая. А по старинному республиканскому ещё обычаю все пленники принадлежат полководцу, и его дело, какую часть от вырученных за них денег он раздаст войску, а какую оставит себе. А уж он-то себя разве обделит?

Солдатня — она ведь тоже себя не обидит. И скот бунтовщиков забьёт, на вертел или в котёл его определив, дабы наесться свежатины до отвала, и с бабами варварскими в своё удовольствие позабавится, пока в общий загон для пленников не согнаны, и мелочь какую-нибудь ценную к рукам тайком прибрать случая не упустит. Безобразие, конечно, с которым вообще-то следует бороться, но за тремя легионами разве уследишь? Особенно за теми отрядами, которые будут разосланы усмирять отдалённые поселения. Ауксиларии из варваров, галлов и тех же германцев, наверняка ещё и перепьются этим горьким пивом, которого не в состоянии принять желкдок нормального цивилизованного человека, но и на это придётся закрыть глаза, как и на их бесчинства. А как их уймёшь, этих дикарей? Да и поделом другим дикарям, вот этим бунтовщикам, которые от них пострадают. Это тоже, конечно, безобразие, но полезное, ведущее к установлению во всём этом варварском крае римских законности и порядка. А главное — неустранимое. Не приказывай того, что могут не выполнить, и не запрещай того, что наверняка сделают самовольно. Да, пока-что с этим приходится мириться как с неизбежным злом. Порядок придёт позже, когда эта провинция будет доведена до состояния Галлии, а граница цивилизованного мира проляжет по Эльбе. Но римская Галлия приводилась в порядок полвека, а римской Германии всего два года. И если нынешние бесчинства стоящей на страже рубежей цивилизованного мира солдатни приблизят время приведения в порядок Германии, почему бы и не закрыть на них глаза?

Но больше всего солдатня о чём мечтает? Да об отставке же, конечно, в которой землю дадут в достаточном размере под небольшую виллу. Кое-кто из ветеранов получил уже землю вокруг Алисо, и когда варвары будут усмирены, самое время будет подумать о преобразовании и лагеря в полноценный римский город поразвитее и покомфортабельнее Ветеры. Сколько можно из пограничного галльского лагеря своей провинцией управлять? И дорога, конечно, полноценная от Ветеры к Алисо напрашивается, не эта лесная просека, толком даже не натоптанная, а самая настоящая римская дорога, вымощенная гравием, по которой легионеры с полной выкладкой проходят двадцать четыре мили, если вечером им ещё строить лагерь, и тридцать миль в день, если их ожидает уже готовый. Но и обозы по такой дороге пойдут намного быстрее. Особенно, если по обе стороны от неё разместятся ветеранские виллы, а не лесные заросли, удобные для варварской разбойничьей засады. И для получивших землю ветеранов снабжение всем необходимым улучшится, и тогда они обустроятся быстрее и легче, и новобранцы пополнения, идущие в лагерь на месте своей будущей службы, увидят собственными глазами и перспективу.

Одно плохо — жениться будущим ветеранам-землевладельцам не на ком, а без этого перспектива не очень-то смотрится. Не подумал как-то об этом Цезарь Август, свой закон об ограничениях отпуска рабов на свободу разрабатывая. Но он, Публий Квинтилий Вар, знает об этой проблеме и обязательно доведёт её до императора, вернувшись в Рим.

Для армии, конечно, нужно сделать исключение. Если молодая рабыня согласна стать женой пожелавшего выбрать её ветерана, то почему бы и не освободить её для этого сразу же после её покупки женихом? И уж, тем более, не дожидаясь её тридцатилетия, что и так для армии не соблюдается. Мало он сам, что ли, фиктивных документов для обхода этих дурацких ограничений своим ветеранам подписал и скрепил своей печатью? Но это всё незаконно, хоть он как обладатель пропреторского империума выше обычных законов для гражданского общества, а надо, чтобы это было в армии узаконено и делалось вполне официально — ну, пускай не центурионом, но хотя бы уж военным трибуном, которых по шесть приходится на каждый легион. Хотя, он бы и центурионов-примипилов легионных в число уполномоченных включил, дабы сделать их должность ещё престижнее. Надо бы не забыть и обязательно предложить это Цезарю Августу.

И конечно, не на здешних германках надо женить ветеранов в Германии, а хотя бы галлок для них приводить на выбор, что ли? В Германии и галлы романизируемые за римлян сойдут, и римляне будут им ближе германцев, так что никто к ним и не сбежит, а германок — в Галлию для тамошних ветеранов. Это потребует большего взаимодействия между наместниками провинций и будет способствовать единению Империи. Разве это не стоит того, чтобы внести некоторые изменения в слишком поспешно принятые законы? И это Цезарь Август наверняка поймёт и оценит по достоинству, если не поднимать вопрос сразу в сенате, а предложить ему с глазу на глаз, дабы официально инициатива исходила от него, как это и подобает Отцу Отечества. А пока — хорошенько всё это продумать, но ни с кем об этом не болтать, дабы никто не украл его идею и не опередил его с ней...

— Турмс, у меня не получается! — Хельга хлопотала над шмакодявкой из недавно купленных, которой явно нездоровилось, — Потерпи, Лотта, дядя Турмс умеет это получше меня, — это она сказала ей по-германски, — Мы когда её взвешивали, так она показалась мне слишком лёгкой для её роста и телосложения. Я проверила её на способность уменьшать вес, и у неё хорошо получается, но затем разболелась голова, и я не могу это исправить.

— Похоже, что не только голова, — судя по гримасе, у девчонки было ещё жжение в районе копчика, — Там тоже?

— Я тоже заметила, но она не признаётся. Стесняется, что ли? Лотта, в этом нет ничего стыдного. Так бывает иногда у всех, кто этим занимается. Болит там?

— Боль не как от удара, а как от ожога? — уточнил Турмс, — И спроси ещё насчёт металлического привкуса во рту.

— Подтверждает, — сообщила Хельга, переведя на германский и выслушав ответ.

— Ясно. Так, помнишь приём с заглушками? Ты верхнюю, я нижнюю. Готова? Начали! — через пару минут шмакодявка уже гримасничала меньше, — Полегчало немного? Теперь будем выправлять ей энергобаланс. Скажи ей, что в какие-то моменты возможен возврат резкого жжения, пусть не стесняется, а сразу же говорит об этом. Млять, не надо было здесь её на это дело тестировать. Заметила же на весах? Ну и достаточно для начала.

— Жаль, не подумала об этом сразу. Хотелось выяснить точнее, и Лотта же сама старалась показать, на что способна, ну я и понадеялась на её способности.

— Тебе самой в храме Эндовеллика твой энергобаланс на рефлекс ставили, а ей кто ставил? Они же не умеют сами. Ты думала, что она тут тебе на метле полетит? — даже шмакодявка, превозмогая боль, рассмеялась, когда он указал на веник в углу палатки.

— Про мою бабушку говорили, что она летала, но это выдумки. Даже бабушка не летала, а только делалась очень лёгкой, и потом ей всегда бывало очень больно, — сказала она медленно и разделяя слова, так что Турмс легко понял всё и без перевода Хельги.

— Мы тоже никто не умеем, но вот с этой болью мы умеем справляться, и у нас тебя тоже этому научат, и тогда ты не будешь бояться этого.

— Я и так не боюсь, дядя Турмс, просто больно иногда бывает. А у вас все такие, как ты, я и моя бабушка?

— У нас тоже не все, но у нас таких больше, чем у других народов. Теперь вот с тобой и ещё на одну больше станет. Сейчас, Лотта, надо ещё немного с тобой поработать. Болит ведь ещё? А слабость — это нормально, мы сейчас сделаем так, что силы вернутся. Хельга, сейчас заглушки будем снимать. Лотта, силы к тебе вернутся, но может немного усилиться и боль. Ты не пугайся, так плохо, как было, теперь уже не будет, но немножко придётся потерпеть. Хельга, готова? Начали! Лотта, дыши ровнее и глубже — чувствуешь, как силы возвращаются? Вижу, сейчас подправим. Хельга, ты справишься с её эфиркой, пока я ковыряюсь глубже? Так-так... Ага, кажется, оно! Легче уже, Лотта? Теперь скоро должно пройти и само. Млять, в себе в десять раз проще находить и выдирать эту пакость, чем в ком-то другом! Не делайте так больше вдали от наших храмов и их целителей. Хотя бы до Аквитании, где у нас есть наш жрец Эндовеллика. Лучше бы до Тартесса, да только вам же терпения не хватит.

— На фиг, на фиг! — Хельга подняла обе ладони, — Мне этого урока достаточно! Я сожалею, Лотта, больше мы так делать не будем.

— Да ничего, тётя Хельга, это же не всегда так, и вытерпеть можно.

— Лотта, за то, что ты умеешь терпеть боль, честь тебе и хвала, но дело же не в этом, — вмешался Турмс, — Это опасно. Если не знать меры и запустить это дело, то может начаться страшная смертельная болезнь, от которой не спасут уже и наши целители. Нам разве это нужно? Научишься у наших правилам безопасности — и пробуй тогда, сколько влезет. И если тебе судьба научиться летать, не понадобится тебе тогда и метла. Может, и наших тогда ещё летать научишь, — и они рассмеялись все втроём.

Накормив девчушку, у которой после энергопробоя разыгрался аппетит, спать её уложили прямо в палатке, а сами присели на скамье у входа. Пока Турмс перекуривал, Хельга рассказывала ему об остальных протестированных ей детях-германцах, четверо из которых тоже представляли некоторый интерес по биоэнергетической части. Но даже на их фоне эта Лотта выделялась со значительным отрывом. И когда конкубина плавненько коснулась подходящего возраста шмакодявки, Турмс ухмыльнулся.

— Во-первых, Хельга, ты и сама знаешь наш принцип подбора разнообразных по породе пар. Наш с тобой Ларс наполовину германец, и для него было бы лучше подобрать невесту с южной примесью. А во-вторых, мы ведь с тобой не знаем ещё, какие у девчонки способности по прочим предметам. Если не пройдёт отбора в нашу семилетку, о чём тогда говорить? В третьих, только детальное изучение покажет, совместимы ли они по генетике. Я тоже хочу, чтобы дети Ларса получили лучшую предрасположенность к левитации, но не ценой же провала в чём-то другом.

— А если Лотта подойдёт Ларсу, то так ли уж важна именно южная примесь?

— Хельга, в любом случае мы будем советовать, но выбирать будет он сам.

— А, вот вы где? — окликнул их Александр Васькин, безопасник их миссии.

— Тихо ты, девочку разбудишь! — одёрнула его Хельга, — А ей нелегко пришлось.

— Ведьма эта ваша летучая? — это безопасник спросил уже вполголоса.

— Всё-то ты знаешь!

— Служба у меня такая. В идеале — знать всё и обо всех. В том числе и о ваших делах с ведьмами. Турмс, ты ведь в Корпусе штудировал "Молот ведьм"?

— Ага, кто мы такие, и как с нами бороться.

— Вот именно. Инквизиции только на вас нет, — оба приглушённо рассмеялись, — Нам-то когда ступы эти ведьмачьи сделаете? — он перешёл с турдетанского на русский.

— Мало вам обычной авиаразведки?

— Ты мне предлагаешь спуститься на дирижпомпеле к лагерю и зависнуть над самой палаткой Вара? Ну-ка, пропретор, повтори-ка всё ещё раз, да поотчётливее, а то я не успел настроить аппаратуру! — оба снова рассмеялись

— Александр, ты же был в Корпусе на экскурсии. Делаем, что можем, но хватает эффекта только на наземку. Упёрлись в предел миниатюризации, и пока преодолеть его не удаётся. Как только — так сразу. Сам же понимаешь, ваша служба в числе приоритетных.

— Так вроде бы, ещё про какое-то направление в Корпусе говорили, попроще.

— За счёт воздуха? Технически оно не проще — там ещё круче миниатюризация нужна. Среднюю длину свободного пробега газовых молекул воздуха забыл? Шестьдесят нанометров. Ну и чем я тебе углубления меньшего размера в плоскости наковыряю? Это если я ещё и выглажу её сперва до меньшей шероховатости, что тоже задача непростая.

— Там говорилось, вроде, про накатывание закалённым стальным валиком на мягком материале. И плоскость уминается, и углубления выдавливаются.

— Это ещё предков задумка, и в принципе они сами осилили бы, если бы валик такой готовый кто-нибудь им дал. Но как и чем я тебе нарежу на валике ответные конуса или пирамидки нужных размеров густыми рядами по всему его цилиндру? Когда-нибудь осилим, надеюсь. В смысле, внуки или правнуки. Мы-то вряд ли доживём. Терпи, гэбня, не ты один свободно полетать размечтался.

— В общем, реальнее ждать упряжки из шестёрки летучих ведьм? Только ну их на хрен! Если уронят, так ты-то ещё, может, и спланируешь как-нибудь, а от меня костей не соберёшь. Ладно, смех смехом, но я не за этим. Ко мне тут Арминий напрашивается, и ты мне тоже нужен составить компанию. Хельга тут без тебя управится, покуда мы будем вино пьянствовать и со шлюхами порядок хулиганить? — кимврка улыбнулась и погрозила обоим дурашливо пальчиком.

Гай Юлий Арминий для римлян, он же Эрманамер для германцев, старший сын и наследник вождя херусков Сегимера, был ещё в раннем детстве увезён в Рим в качестве заложника и воспитывался в римской всаднической семье в имперском духе. Он получил хорошее римское образование, а по достижении совершеннолетия был на приёме у самого Октавиана наделён римским гражданством и назначен служить в Паннонию под началом старшего из имперских пасынков Тиберия. И хотя запланированный уже поход в Богемию против маркоманов вождя Маробода сорвался из-за восстаний в Паннонии и Далмации, и с Марободом пришлось спешно заключать почётный для него мир, Арминий отличился и в миротворческой миссии, и в боях в Паннонии, выслужившись в префекты союзнической кавалерии и удостоившись римского всадничества. Так бы и продолжал он, скорее всего, служить Империи, делая военную карьеру, если бы не ухудшившееся здоровье его отца. А в случае его смерти и при отсутствии наследников херуски могли выбрать новым вождём кого угодно, и зачем римлянам во главе херусков непонятно кто, когда есть Арминий?

Даже не дожидаясь окончательного подавления восстаний, его спешно отозвали из действующей армии и направили в Германию восстанавливаться в правах наследника правящего племенем вождя. Это не отменяло необходимости избрания вождём на тинге по старинному обычаю, но у сына прежнего вождя, если он имеет в племени авторитет и поддержку со стороны Империи, шансов на избрание новым вождём уж всяко больше.

Разумеется, не все в племени были рады возвращению Эрманамера, которого и вычеркнуть из числа претендентов многие уже успели, метя в вожди сами или готовясь к поддержке своих претендентов. Но значительная часть отцовских сторонников выразила ему поддержку как сыну своего вождя, а сторонников мира с Римом — как заведомому его представителю. Недоволен из числа друзей и доброхотов римлян остался только знатный херуск Сегест, метивший в вожди после смерти Сегимера сам. Недовольны были и те, кто мечтал о полном освобождении от римской зависимости, чего едва ли можно было ждать от явного ставленника римлян. Но как тут выступишь при отсутствии единства в племени и сильной римской армии в стране? А в поддержке Эрманамера римлянами сомневаться уж точно не приходилось. Зря, что ли, сопровождает Вара во многих его поездках, часто пирует с ним и вообще поддерживает приятельские отношения?

— Хвала богам, у вас тут хотя бы можно просто посидеть за столом, а не на этих римских ложах разваливаться, как заведено у пропретора, — латынь у херуска была беглой и правильной, чувствовались проведённые в Риме годы, — Мне многое нравится в римской цивилизации, и многое я хотел бы внедрить у моих соплеменников, но вот эти обеденные ложа — излишество явное. Этого я не хочу. У вас, тартессийцев, совсем этого нет, или вы просто обходитесь без этого в вашей армии?

— Ну, мы учимся этому, чтобы уметь, когда имеем дело с римлянами, но вообще у нас это не заведено. У нас же не было военной реформы, как в Риме при Марии, каждый наш крестьянин — военнообязанный, как было в старину и у римлян, так что в этом смысле всё наше царство — очень большой военный лагерь.

— Как и у германцев. Если война, то каждый здоровый мужчина — воин. Но и это плохо помогает против римских легионов. Вы не боитесь, что когда-нибудь Рим захочет и вашу страну прибрать к рукам? Я слыхал, что ваша страна не настолько богата, как Бетика или долина Ибера, но ведь богаче же Германии, как богаче её и Галлия?

— Римляне не перешли бы Рейна, если бы не набеги германцев на Галлию, как не стали бы завоёвывать и кельтиберов, если бы не их набеги на богатые римские провинции. Но у нас твёрдый государственный порядок установлен уже давно, и с нашей территории никто не беспокоит римскую Дальнюю Испанию. А кроме того, у нас ведь за спиной есть ещё и атланты, с которыми у нашего государства — ну, особые отношения, скажем так. Мы помогаем им, они помогают нам, и это для Рима давно уже не секрет.

— Атланты — да, сила. Хоть и не лезут в римское Внутреннее море, но плавают в Венедское как так и надо, и юты не смеют препятствовать их судам. А на юге, говорят, до Индии добрались и даже воевали там с кем-то?

— Это — давно уже. Наша Атлантическая компания с самого начала торговала их заморскими товарами, и ещё при наших дедах и прадедах среди них были и индийские. Я и сам занимался этим, когда служил в Остии, — пояснил Турмс, — С такими друзьями надо ли нам опасаться римской экспансии, Гай Юлий, если мы не дадим веского повода сами?

— С такими друзьями — да, кроме них самих опасаться больше и некого. Только называй меня просто Арминием. Я такой же Юлий, как и ты Марций.

— Хорошо, Арминий, тогда и я для тебя — просто Турмс. А что до таких друзей — среди них очень много наших турдетан и других испанцев, так что мы для них не чужие.

— И рабов покупаете не только для себя, но и для них тоже?

— Ну, надо же помогать друзьям, которые помогают при случае и нам самим? А нам разве трудно? Хотя и жаль, если честно, делиться с ними теми людьми, которых мы с удовольствием оставили бы и себе. Но негодных им подсунуть — это разве по-дружески?

— Да, вы отбираете тщательно, не как римские работорговцы. Новые партии вы будете ждать здесь или снова выедете в Алисо?

— Нет, мы отобрали уже достаточно и завтра отъезжаем. Мы — здесь отбирали, другие наши люди — в других местах, и в целом получается не так уж и мало.

— И ещё из-за слухов о мятеже сигамбров, которых римляне называют марсами? — ухмыльнулся Арминий, — Волнения — да, есть, но целый мятеж — это сильно сказано. Но — да, как торговцы вы, конечно, не хотите зря рисковать, и это разумно. Когда обстановка успокоится, приедете снова и продолжите свои дела.

— А что там на самом деле происходит?

— Да приятного-то, конечно, мало. И волнения сигамбров — да, могут перерасти в настоящий мятеж, если пропретор не угомонит своих сборщиков налогов, судейских и сопровождающих их солдат. К сожалению, Публий Квинтилий Вар не до конца понимает разницу между Сирией и Германией, и его стиль управления не всегда подходит к нашим условиям. А его исполнители на местах, подражая его стилю, перегибают палку и вовсе не по делу. Не все, но многие, и чем дальше от Рейна и Алисо, тем сильнее свирепствуют. У моего отца хорошие отношения с квестором Вара, да и у меня с самим пропретором, и это помогает смягчить проблемы наших херусков, а вот сигамбрам крупно не повезло с теми, кто наводит римский порядок у них. Недоимки по непосильным налогам расценивают как саботаж, а возмущение уводом в рабство — как бунт, и случается так, что из-за пустяковой проблемы раздувается конфликт, от которого потом страдают целые деревни. Некоторые не выдерживают и восстают, и тогда их карают уже как настоящих мятежников.

— Но у вас-то такого не происходит?

— У нас — нет, хвала богам, хоть это и не всегда легко. Налоги всё-таки тяжелы, а слухи о расправах с сигамбрами возбуждают тех, кто и так недоволен римской властью. Я ведь и сам почему сейчас здесь? Из-за этих слухов о сигамбрах, частью правдивых, растёт недовольство, и власть моего отца становится шаткой. Срочно нужна поддержка Публия Квинтилия Вара с его армией, и мы тоже отправляемся завтра. А на Везере, где уже наши поселения, я надеюсь показать пропретору намного лучшую обстановку у нас и убедить его, что Германией можно управлять и мягче. Тогда, скорее всего, нам удастся избежать большого мятежа и у сигамбров. Очень хотелось бы, ведь иначе его придётся подавлять военной силой, а в таких случаях Публий Квинтилий бывает беспощаден.

— Сложная у тебя задача, Арминий. Тебя же тут ещё и оклеветать пытались?

— А, вы уже наслышаны? — херуск ухмыльнулся, — Мы с Публием Квинтилием долго смеялись, когда этот Сегест, метящий сменить моего отца, вздумал обвинить меня перед пропретором в подготовке всеобщего мятежа, представляете? Это же додуматься ещё надо было до такого! Нас с отцом именно эти, желающие восстать, скинуть хотят, и у них свои вожаки есть. Ну, допустим, перешёл бы я на их сторону, так что они, главенство своё мне тут же уступили бы? Разве для этого они на бунт племя подбивают? Для меня-то какой выигрыш от участия в их затее? У пропретора три легиона и куча вспомогательных войск, и мне ли с моим военным опытом не знать, что это самоубийство в чистом виде?

— А главное, ради чего тебе рисковать башкой? — ухмыльнулся Васькин, — Если бы тебе предложили, допустим, возглавить союз племён, избрав конунгом, как Маробод у маркоманов, так ради этого ещё был бы хоть какой-то смысл. Но Маробод — это Маробод, а кто выберет конунгом тебя, даже не вождя своего племени, а только сына вождя, когда есть уже готовые и авторитетные вожди своих племён? — Арминий не без труда сдержался от усмешки, а Турмс и Александр старательно не заметили его усилия над собой, — А если и случилось бы вдруг такое небывалое чудо, то каковы шансы ополчения даже нескольких племён против трёх римских легионов?

— Там же широкая просека? — поинтересовался Турмс.

— Да, от Алисо до Везера уже такая, как от Ветеры до Алисо, которой вы в него проезжали, — подтвердил Арминий, — Легион в боевой порядок не развернётся, но когорта — вполне, и тогда легковооружённой толпе её не взять ни в лоб, ни во фланг. И так каждая когорта, а прорвавшихся между ними они легко раздавят, просто сократив интервал. А до наших поселений продолжается эта же просека, по которой легионы дойдут колонной, и их никак не остановить. Это же не узкие тропы, на которых колонны растянутся, и тогда их можно атаковать на марше. Вот большой Тевтобургский лес южнее просеки — там да, мятежники могли бы повоевать с надеждой на успех, но зачем же Публию Квинтилию эта чащоба, когда до наших поселений он дойдёт и по широкой просеке в обход её?

— Тогда — да, ты прав, ваш мятеж был бы гарантированным самоубийством. Или пришлось бы бежать в глухие леса дальше на восток, но что хорошего там ждало бы твоё племя? Так это даже если бы тебя ещё и избрали конунгом. На неделю, на месяц или даже на полтора? Стоит это того, чтобы потом всю оставшуюся жизнь прозябать беглецом? Ты и так при римской поддержке отцовскую власть унаследуешь и будешь в своём племени нормальным вождём. Изгонишь бузотёров, наладишь хозяйство как у римлян в Галлии, на этом авторитет наработаешь — глядишь, и соседние вожди зауважают, да конунгом общим выберут, но дружественным Риму — уже не на неделю и не на месяц, а на всю оставшуюся жизнь. Есть же разница?

— То-то и оно! — охотно поддержал херуск, — Да, налоги тяжелы, но если развить хозяйство, как в Галлии, то и их будем без труда выплачивать, и сами богатеть. Я давно об этом только и мечтаю, и если бы не наши бузотёры, давно бы уже занялись этим с отцом. Ну, не как в Италии, конечно, у нас здесь климат не италийский, но Галлия рядом, и она — хороший пример. А у вас ведь тоже немалая часть ваших земель среди гор? Значит, там у вас и климат тоже ближе к нашему? С удовольствием бы и ваш тамошний опыт перенял, да внедрил. Со временем, наверное, так и сделаю. О многом хочу ещё вас порасспросить, но некогда — надо готовиться к отъезду, так что в другой раз. Вы твёрдо решили ехать или всё-таки дождётесь новых рабов? Я думаю, после подавления волнений их будет немало.

— Нет, мы отобрали достаточно и хотим доставить их к себе без приключений. А новых — в другой раз. Удачи тебе, конунг Эрманамер, — эту фразу Турмс сказал медленно и отделяя слова, но по-германски и отчётливо.

— Удачи в чём?

— В том, что ты задумал вместе с избравшими тебя конунгом соплеменниками, — пояснил на ещё лучшем германском Александр, — Да, Тевтобургский лес — очень хорошее для вашей затеи место. Узкие тропы, когортам не развернуться, и у ваших преимущество.

Теперь у Арминия больше не оставалось никаких сомнений — тартессийцы обо всём знают. И уверены в том, что не будет больше никаких новых германских рабов, и нет смысла их дожидаться. То есть, оценили уже и обстановку, и шансы, и уверены в успехе его замысла? Значит, не первый уже день знают, а ещё до этого доноса Сегеста? И если бы хотели сдать его, то давно бы уже сдали, но они, зная обо всём, желают ему удачи?

— Var, verni legioni! — сказал Турмс Александру на каком-то незнакомом херуску языке, и оба тартессийца весело рассмеялись, как от хорошей уместной шутки.

— Что означает это ваше слово "verni"? — поинтересовался он настороженно.

— В данном случае — "приведи обратно к Цезарю живыми, какими и увёл их".

План Арминия и поддержавших его вождей был тщательно продуман. Выдумка о якобы шатком положении его отца Сегимера заманивала всю армию пропретора Вара к самому Везеру, далеко вглубь германских земель. Но местные бузотёры притихнут, и всё племя херусков продемонстрирует примерную лояльность Империи и поддерживаемому её наместником вождю. Можно бы и возвращаться, но тут начнутся волнения у хавков с бруктерами и усилятся у сигамбров, и отряды для их подавления удобнее будет посылать с Везера, распыляя тем самым силы и ослабляя основную армию. И конечно, ни один из них назад не вернётся, поскольку всем им будут подготовлены засады. А потом начнётся уже и настоящий мятеж у сигамбров, всем племенем открыто восстанут, а просеки к ним широкой от Везера нет, не успели её ещё прорубить и расчистить, а по берегу реки путь неудобен для армии с обозом, а мятеж таков, что вся армия для его подавления нужна, а чтобы быстро подавить, не помешают и вспомогательные отряды. Благо, херуски теперь лояльны и оказать помощь готовы. Арминий вот даже готов показать хорошо знакомый ему кратчайший путь по тропам через Тевтобургский лес, из которого сигамбры римлян не ждут, поскольку давно знают, как не любят римские армейские колонны растягиваться на узких лесных тропинках.

Вот на них-то и обрушатся на растянувшиеся римские колонны объединённые силы херусков, бруктеров, сигамбров, хавков и хаттов. Жаль, не удалось привлечь к союзу Маробода с его маркоманами, но должны справиться и без него. Что тут справляться? Это в развёрнутых боевых порядках римские легионеры непобедимы, а растянутые на марше и неповоротливые в своём тяжёлом снаряжении, они абсолютно не приспособлены к такому беспорядочному бою, который будет им навязан, зато именно к такому привычны воины германских племён. Как овцы для волков, станут лёгкой добычей для германцев хвалёные римские легионеры, и не помогут им в беспорядочной лесной схватке ни скутумы новой формы, ни пружинящие под ударом пластинчатые лорики сегментаты, в которые одевает свои лучшие войска Октавиан Август. Всё это достанется трофеями возглавляемому им союзу племён, как и слава победителей доселе непобедимых римлян. Шутка ли — вырезать три полных римских легиона, не считая вспомогательных войск? Разве не признает тогда его авторитет, а возможно, и верховную власть, вся Германия? А объединив её всю, разве не отразит он и все попытки римлян взять реванш? Многие этого хотят, многие мечтают об этом, даже могущественный Маробод, но сделает — он, Эрманамер, сын Сегимера...

31 год нашей эры, Палестина, Иерусалим.

— Что-то я сильно сомневаюсь, чтобы здесь курс золота к серебру был и в самом деле один к пяти, а то и меньше, — хмыкнул Минур, — Будь оно в натуре так, тогда хрен бы кто занимался хоть чем-то кроме спекуляций на курсах, и они бы быстро выровнялись.

— Естественно! — согласился Марул Валодов, бывший однокурсник в Корпусе, — Поди хреново было бы разменять ауреи на денарии в Риме по курсу один к двенадцати с половиной, а здесь обменять эти денарии на золото по курсу один к четырём и семи, как выходит по этим слухам! Но реально, конечно, хрен там. В Риме за тибериевский аурей дают двадцать пять его же денариев, здесь от двадцати двух до двадцати четырёх, год на год не приходится, но это мизерная разница, а на курс по слухам выходит только их Храм.

— За счёт своих монопольных наценок на всех стадиях обменов денег и продажи жертвенной живности?

— Да, если сложить всё это вместе в такой момент, когда текущий курс золота к серебру наименьший, то выходят на четыре и семь, но это рекорд, а так и на пять выходят не всегда. Но тоже, конечно, кучеряво — вот что значит священная монополия! Диаспоре куда деваться? Вся община на паломничество не поедет, а пожертвовать Храму раз в год полшекеля с каждого взрослого носа — вынь и положь хоть с другого конца Лужи. Вот и посылают делегатов, которые и вносят пожертвования за всю общину, а как такую сумму везти в денариях? Вот и меняют их на ауреи и везут в них, а здесь разменивают обратно на денарии по местному курсу. Но это-то мелочи. На римском денарии профиль императора и божества, и такую монету в Храм вносить нельзя. Пожертвования принимаются только в священных шекелях. А чеканит их только Храм, и разменять свои денарии на них можно только у его менял. Этот священный шекель по весу — два обычных старого финикийского стандарта, во времена наших предков карфагенский и гадесский стоили как один целый и семь десятых римского денария. Тибериевский денарий немного полегчал, но всё равно не стоит финикийский шекель двух, а двойной священный — четырёх тибериевских денариев, которые берёт за него храмовый меняла. А ещё и комиссия — две трети от суммы обмена.

— Узаконенний религией храмовый грабёж? Хреново быть правоверным иудеем, если ты не из тех, кто наживается на этом!

— Ясный хрен! Так ты думаешь, это всё? Хренушки! Повинность — полшекеля с носа, но полушекелевые монеты не чеканятся. Муж с женой могут отдать один шекель за двоих, а совершеннолетние холостой мужик или незамужняя девка — тоже только целый щекель, поскольку ни сдачи никакой не предусмотрено, ни зачёта на следующий год. Так и это же ещё не всё. Есть же ещё и натуральные жертвы, и все они должны быть пригодны для подношения — хоть голубь, хоть курица, хоть баран. А гарантия пригодности — только если ты купишь их здесь же у храмовых торговцев по соответствующим ценам в шекелях. Как тебе нравится целый шекель за голубя? Вот так и складывается этот храмовый курс.

— Ну, с этим-то точно хрен чего поделаешь, поскольку традиция есть традиция, религия есть религия, и с богом благочестивый верующий не торгуется. Но курс размена денариев на шекели и комиссия в две трети от суммы обмена — это реально круто. И что, наши так до сих пор этим и не воспользовались?

— А как тут этим воспользуешься?

— Марул, я Максимов или нахрена? Наше семейство — буржуины или где? И мы по промышленной части или кто? Поговорю дома с отцом, с дедом — что мы, чеканку этих шекелей еврейских не наладим? Другое дело, что мы не захапаем всей этой разницы, надо же и самим евреям солидную часть экономии оставить, чтобы и им самим выгоднее было у нас эти шекели выменивать, а не у тутошних храмовых менял.

— Думаешь, прокатит?

— А почему нет? Серебро на шекели у храма откуда? От переплавки греческих драхм и римских денариев. Тот же самый монетный сплав будет и у нас, поскольку не на его составе мы будем зарабатывать. Вес мы тоже выдержим честно, а штампы получим с оттисков настоящих шекелей. Странно, что сами евреи диаспоры так и не додумались, с такими наценками и комиссиями даже бронзовые штампы вполне себя оправдали бы.

— Видимо, считают настолько тяжким грехом, что правоверному иудею такое и в голову приходить не должно. А иноверцы не в курсе всей этой кухни и не предлагают. А знаешь, если ваш шекель и в натуре будет неотличим от храмового, то может и прокатить. В самом деле, где сказано, что шекели должны быть непременно выменены у храмовых менял прямо перед пожертвованием? А почему их нельзя было выменять у них и раньше, в прошлом году или в позапрошлом?

— Именно. Типа, про запас, чтобы каждый раз не менять, а иметь загодя. Какой из их законов это запрещает? И какой закон запрещает купить их где-то в другой стране у другого запасливого человека? И где в их законах сказано, что этот запасливый человек должен быть непременно иудеем? — и они оба рассмеялись.

Пройдясь вдоль столов храмовых менял, они подошли к одному из них. Минур запросил двенадцать шекелей, но отбирал их придирчиво, только новенькие, без видимых повреждений и потёртостей. Меняла ворчал, но покупатель объяснил ему по-гречески, а второй чужеземец перевёл и на еврейский, что в его стране многие, кто может позволить себе это по средствам, коллекционируют монеты разных стран и народов, а для этого не всякая монета хороша, а только в самом лучшем состоянии, без малейшего изъяна. И что тут возразишь? Конечно, иудейскому Храму выгоднее было бы продать шекели еврею, который сразу же их пожертвует или потратит на жертвенное животное, после чего они снова будут пущены Храмом в оборот, а не увезены чужеземцами куда-то за море. Но как откажешь, если язычники допущены в этот внешний храмовый двор и желают купить эти монеты? Да и какая разница, если его дело — продать чем больше, тем лучше, а куда эти монеты пойдут дальше, его ли забота? Не для этого он посажен за этот стол и не на этом зарабатывает свою долю дохода.

Как и предупредил Марул, обмен денариев на шекели вышел грабительским — сорок восемь денариев за сами шекели и ещё тридцать два комиссия, всего восемьдесят денариев за дюжину шекелей. По весу монетного серебра это вдвое с лишним, ближе к двуи с половиной. Млять, а нехило иерусалимский храм на своей монетной монополии наживается! Если своих начеканить, то даже если пополам разницу поделить с евреями, один хрен более половины от затраченного серебра чистой прибыли должно выйти, и у них такая же экономия будет, но для них и четверть разницы сэкономить — уже неплохо, и торг с ними надо с четверти начинать, чтобы на трети сойтись. Работа-то ведь чья? Разве за работу доля по справедливости не должна быть больше? Штампы же — на серебре себя оправдают и бронзовые, по восковым моделям с оттисками новенькой монеты отлитые, как и делают античные фальшивомонетчики, но в Нетонисе другая цивилизация и другие технологии. Медные электроды гальванопластикой на оттиске получить, да в закалённой стали электроэрозией штамп выжечь, как и делается для своей монетной чеканки ещё со времён отцов-основателей. Свой же собственный предок и разрабатывал эту технологию, и внедрял. Фальшивость же шекеля — а в чём фальшивость-то? Ни по весу, ни по серебру в монетном сплаве он будет не хуже настоящего, отчеканенного в иерусалимском храме. И вообще ничем не будет от него отличаться.

— Это вот эти меняльные столики Распятый как раз и опрокидывал в том году?

— Они самые, — подтвердил Марул, — Ну, не только их, он ещё и возле прилавков торговцев дорогой жертвенной живностью вроде баранов и быков дебош устроил, только торговцев дешёвой птицей и не тронув, но в основном — да, на менял вот этих храмовых набросился. Там же смысл в чём был? По жертвенной живности — это чистый популизм. Типа, грабят торгаши бесправных благочестивых паломников, пользуясь монопольным положением Храма. А вот менялы — они же не только своих паломников обирают, но ещё и казну имперскую обманывают, скрывая эту монопольную прибыль и недоплачивая ей положенные налоги. А он же тогда что на каждом шагу твердил? Богу богово, а цезарю цезарево. То есть, натравливал на эти храмовые финансы не только широкую иудейскую общественность, но и римские провинциальные власти в лице префекта Понтия Пилата. Смотри, типа, как эти жулики прямо у тебя под носом обворовывают цезаря Тиберия.

— После него никто больше не дебоширил? Или теперь у этой секты больше нет никаких претензий к храмовому меняльному и жертвенному бизнесу?

— Теперь — нет. После того, как сам Распятый через несколько дней после казни вдруг показался живым и трезвым сперва своим, а затем и кое-кому из горожан, поползли слухи о том, что он реально посланный Яхве к иудеям Мессия, и в Синедрионе с перепугу приняли представителей секты и позволили откупить семь меняльных столиков. Диаконов недавно семерых выбрали для надзора за ними, так что секта теперь сама участвует в этой валютной спекуляции.

— Пилат крышует?

— Естественно. Если бы не его поддержка, фарисеи с саддукеями давно бы уже их взашей выгнали и вернули бы себе прежнюю монополию. Но Пилат-то с сектой в доле за силовую и юридическую поддержку, да и налоги повышенные теперь разве отменишь?

— Да, в Риме ходят слухи, что именно этими повышенными налогами Пилат как раз и заслужил у Тиберия прощение и отделался только выговором за своё недонесение о планах Сеяна. И кажется, полностью ведь замят вопрос о тех тридцати талантах, которые он получил от Каиафы за повторный арест и осуждение Распятого. Видимо, и на них лапу Тиберий наложил, раз в Синедрионе даже не вякают.

— Здесь те, кто в курсе, тоже так думают, но Синедрион дружно опровергает сам факт выдачи Пилату этих тридцати талантов, иначе ведь представляешь, какой бы скандал разразился? И ессеи за стяжательство левитов критикуют, и Распятый критиковал, а тут на подношения римскому префекту не пойми за что пожертвованные правоверными иудеями деньги Храм разбазаривает. В общем, установилось равновесие. Покуда управляет Пилат, левиты вернуть своё не могут, но поскольку теперь и налоги платятся сполна, он тоже на них наехать не может и хапает свою долю только с этих семи сектантских столов.

— Поторопились сектанты своего Мессию на небо вознести! — хмыкнул Минур, — Явился бы сам живым и трезвым, так представляешь эту толпу восторженных фанатиков? Воскресший бог собственной персоной! Ворвался бы со своими дебоширами в Синедрион и пинками бы их всех оттуда повышибал, и тогда не семь меняльных столов, а все, вместе с рынком жертвенной живности, достались бы его секте.

— Как и сам Храм. И хрен бы левиты храмовые вякнуть рискнули, а Пилат тут и вовсе ни при чём. Это же разве он? Это всё они, сами иудеи! — оба рассмеялись, — Конечно, так и было у них задумано исходно. Иешуа подвела его принципиальность. Ничего бы не случилось, если бы подождал успешного захвата всего Синедриона и Храма, а потом уже и наводил бы свой порядок. Но он упёрся сразу, ещё по дороге к Иерусалиму, и что Петру оставалось делать? План продолжения спекуляций согласован с Пилатом, и это — условие его поддержки сектантов, и все уже доходы от этого бизнеса мысленно подсчитывают, а этот одержимый настаивает на прежней цели вложения всех отжатых средств в реальный сектор и содержания на них иудейской голытьбы! Как его такого было в Иерусалим вести, и что объяснять Пилату? Извини, префект, накладочка вышла, пророк наш Мессией себя на полном серьёзе возомнил? Вот и пришлось экстренно на небо его возносить.

— Стандартным армейским кинжалом пугио?

— Им самым. Жаль, что пугио на пугио похож, а у нашей съёмки с воздуха не та разрешающая способность, чтобы неопровержимо доказать самые интересные моменты.

— Да ничего страшного. Главное-то ведь снималось на земле. И живой Распятый до ареста, и он же на кресте, и хорошо узнаваемый труп с характерной раной от пугио. Ну, не докажем мы, что это работа Петра или вообще хоть кого-то из их секты. Свои завалили ихнего воскресшего бога, римский агент или пускай даже местный террорист-сикарий, не в этом суть. Суть — в том, что вот он, труп их пророка, оказавшегося вполне смертным, и не будет больше никакого его второго пришествия, которым его апостолы и Синедрион в Иерусалиме шантажируют, и народ пугают, вербуя в секту всё новых и новых адептов. У них же на этом вся их пропаганда строится?

— Ага, именно на этом. Второе пришествие и Страшный суд. Кайтесь, грешники, пока не поздно, ибо скоро придёт Он, и проще будет верблюду пролезть сквозь игольное ушко, чем богатому попасть в рай. Зашуганные паникёры продают всё имущество и несут деньги секте, то бишь апостолам, давая оборотный капитал для валютных спекуляций.

— А что там за недавняя история с этой парочкой, то ли умершей, то ли убитой?

— Анания и Сапфира? Муж с женой, как раз из таких зашуганных, но эти не до такой степени повелись. Они решили схитрожопить и не класть все яйца в одну корзину, имущество продали, но деньги Петру не все отдали, а то ли треть, то ли четверть. А Петра так примитивно разве нагребёшь? У секты и слежка за богатенькими адептами налажена, и сам он неплохо знает, что и сколько стоит. Он их сразу же обвинил в попытке обмануть самого Господа, и они скоропостижно померли. Агитахтеры ихние теперь уверяют, будто то ли от стыда, то ли Господь их покарал, и вроде бы, явных следов убийства на их трупах не было, но никто ведь, сам понимаешь, полноценного осмотра не проводил. Поверившие официозу секты — верят, сомневающиеся — один хрен боятся палева и неизбежной кары, и никто больше не пытается утаить часть вырученных за имущество денег от секты.

— Пётр может знать тот удар под сердце, которому нас учили в Корпусе?

— Могут. И он, и Матфей. По нашим сведениям Симон, который Пётр, и Левий, который Матфей, служили в иудейских вспомогательных войсках в Армянской кампании Германика Младшего лучниками. Причём, не линейными тяжеловооружёнными, как эти сирийцы, из которых они обычно и набираются, а в легковооружённых. Явно разведчики и диверсанты, на это и их Крепостные венки намекают, с которыми они и получили своё римское гражданство. Волчары матёрые, где-то в чём-то даже моим орлам под стать, так что эти — да, очень даже могут и знать этот удар, и неплохо владеть им.

— Как и мечами, и кинжалами.

— Естественно. Кого попало Иешуа не сделал бы своими телохранителями. Они не только имеют право носить оружие как римские граждане, но и прекрасно им владеют. Стрелки-то они по сравнению с линейными лучниками — так себе, поскольку стреляют из засады, с близкого расстояния, но рукопашники превосходные. Так что — да, у меня тоже такие же подозрения, как и у тебя. Бесконтактный чисто энергетический удар — это вряд ли, а вот такого типа — почему бы и нет? Это на всём Востоке распространено.

— Это было уже после вознесения Иешуа?

— Я бы сказал даже — вследствие. При живом воскресшем боге секта отжала бы у левитов не менее половины меняльных столов, если не вообще все, и тогда в крохоборстве не было бы смысла. Не всё отдали — хрен с ними, деньги оборачиваются быстро и с таким хорошим наваром, что смешно мелочиться. А когда такой облом — приходится жадничать.

— Да, с семи столов доходы, конечно, не те, на которые они рассчитывали, а без живого бога, только пугая его пришествием, больше у левитов не отожмёшь.

— То-то и оно. А ведь проект был интересный! Ты ведь в курсе, о чём я просил начальство? И я уверен, что всё вышло бы отлично, если бы мне дали на это санкцию.

— Да, я в курсе. Но здесь у нас мало надёжной агентуры, и если бы что-то пошло не так, то экстренную помощь тебе оказать было бы некем. Поэтому и решили отказать в санкции на твою задумку, хоть и с большим сожалением.

Замысел Марула Валодова был действительно интересен и созрел у него в тот период, когда Иешуа после инсценировки своей гибели на кресте и чудесного воскресения прятался у Ирода Антипы, тетрарха Галилеи, а его сектой фактически руководил апостол Пётр. Контакты заместителя живого бога с Пилатом высококвалифицированной агентурой отслеживались легко, а шантаж Синедриона скорым вторым пришествием Мессии секрета не составлял ни для кого в Иерусалиме. Опиралась-то ведь секта на кого? На недовольную олигархической политикой Синедриона бедняцкую массовку. Торг за меняльные столы во дворе Храма был яростным, и все его подробности обсуждались на улицах города. Видно было по всем признакам, что готовится триумфальное второе пришествие Иешуа, которое и додавило бы Синедрион окончательно. И оно бы состоялось, не заупрямься сам пророк и согласись подождать со своими социальными реформами. План префекта тартессийских спецслужб в том и состоял, чтобы встретиться с самим Иешуа ещё в его тайном убежище у Ирода Антипы, обрисовать ему ситуёвину и убедить его потерпеть какое-то время.

Ведь ни Тиберий в Риме не вечен, ни Пилат. А пока он управляет провинцией, и другой крыши у секты нет, как ему откажешь в его доле? Но получая её сполна, пусть её и отрабатывает, давя на Синедрион и помогая секте получить в нём большинство и отжать в свою пользу основные финансовые потоки Храма. И его доля при этом вырастет, и секты. Пусть не в том масштабе, в котором хотелось, но и при Пилате уже было бы на что начать задуманные Иешуа социальные реформы. А после его смены — как узнал бы его сменщик, какую долю в храмовом бизнесе имел его предшественник? Если дать достаточно, будет и он доволен и в силовой поддержке при необходимости уж всяко не откажет. Да даже и по службе — разве не в римских же интересах политика нового Синедриона с Иешуа во главе? Страна ведь бурлит, то тут восстание, то там, того и гляди, по всей стране полыхнёт. При прежнем Ироде зелоты были усмирены, да и при своём царстве меньше было причин для недовольства. Но после смещения его наследника Ирода Архелая и присоединения Иудеи к римской Сирии зелоты к своей традиционной борьбе с эллинизацией культуры добавили и борьбу за освобождение из-под римской власти. Все восстания, крупные и мелкие — это их рук дело. И в том, что они ко всеобщему восстанию дело ведут, можно не сомневаться.

А в Синедрионе кто зелотам симпатизирует? Фарисеи. И наверняка финансами их поддерживают со своих доходов от храмовых спекуляций. И чем больше финансовых потоков отожмёт секта Иешуа, чем меньше их останется у фарисеев, тем скуднее станет и финансовая подпитка этих бузотёров. А чем больше денег пойдёт на социальную помощь малоимущим иудеям, тем меньшим будет и их сочувствие зелотам. Зачем бузить, рискуя головой, когда и так живётся неплохо? Основнякам зелотским власти хочется? Вот пусть сами и рискуют ради неё своей башкой. И чем лучшей будет жизнь у основной массы, тем меньше она будет склонна поддерживать зелотов. А то ведь мало того, что проповедники зелотские народ всё время баламутят, так ещё же ихние сикарии вконец распоясались.

Боевое оружие ещё Ирод Великий носить запретил. Сика — длинный изогнутый нож — настоящему мечу не замена, зато её легче прятать под одеждой, и риск спалиться с ней многократно меньший, чем с настоящим мечом. Поэтому и пользуются террористы зелотов чаще ей, чем мечом, за что и прозваны сикариями. Режут и римлян, и своих, кто с римлянами сотрудничает, отчего и ходят римские граждане в Иудее вооружёнными, а кто может себе позволить, тот и с вооружённой охраной. Но не всех спасает и она, поскольку даже на военные патрули сикарии иной раз нападают, дабы и запугать лишний раз римлян с их приспешниками, и оружие для будущего восстания добыть, да припрятать.

Секта же Иешуа подчёркнуто лояльна к римской власти — богу богово, а цезарю цезарево. Более того, она нуждается в римской поддержке, поскольку, лишая социальной базы и финансовой поддержки зелотов, и сама становится за это мишенью для сикариев. Как тут без силовой защиты обойдёшься? Да и предлагаемая им экономическая политика разве не способствовала бы единству Империи? Ведь что он предлагал? Вложить деньги в промышленность. А где она, ближайшая к Иудее достойная вложений промышленность? В сирийской Антиохии, да в египетской Александрии. Два имперских города в имперских провинциях, и чем крепче и доходнее экономические связи с ними, тем крепче привязана и сама Иудея к Империи. Кто же захочет отделяться от источника собственных доходов и благосостояния? А ведь в Риме зреет недовольство как иудейским ростовщичеством, так и оттоком денег в Иудею. С ростовщиками Тиберий проблему решил, заставив должников вернуть две трети долгов, отчего несостоятельные были вынуждены продать часть своей недвижимости, а ростовщиков — в недвижимость две трети своих денег вложить, купив её у тех должников. Но отток заработанных евреями диаспоры денег в Иудею продолжается из-за монопольных храмовых спекуляций, и чем скорее они снизятся до терпимого в Риме уровня, тем меньшим будет и раздражение на высасывающую деньги провинцию. То, что в промышленность Антиохии и Александрии будет вложено — это же совсем другое дело. Это — имперские провинции, и какая в Риме разница, чьи деньги в них крутятся, если они работают на развитие имперской экономики?

А если дело будет продолжаться и дальше так, как оно обстоит сейчас, добром это для Иудеи не кончится. В Риме будет нарастать раздражение на Иудею, в ней самой — на римскую власть, с каждым годом будут всё популярнее в народе зелоты, и в какой-то момент этот нарыв лопнет всеобщим восстанием. А что такое всеобщее восстание Иудеи против Рима? Это же как слепню быка укусить, который его ударом хвоста прихлопнуть может. И пускай евреи хорошие бойцы, ещё и фанатизмом религиозным мотивированные, что такое маленькая Иудея против всей Империи? Двадцать лет назад, когда в Паннонии мятеж был, Цезарь Август пятнадцать легионов собрать и направить туда сумел. Иешуа подростком ещё был, но дураком и тогда не был, да и на память никогда не жаловался. Не надо Иудее меряться с Римом силой, если хочет уцелеть.

Для турдетанской же цивилизации интерес в иудейских раскладах представляло вот что. Иешуа тоже не космополит. Он иудей и печётся об Иудее. Его проповедь только для евреев предназначена, которых он искренне считает избранным народом. Но при этом он и не такой фанатичный националист, как фарисеи. Уверовавших в иудейского Яхве и обращённых в иудаизм неевреев он, пожалуй, признает своими, вновь объединив общины диаспоры, расколотые фарисеями. Пожалуй, и в страну их примет, кто захочет переехать в неё. Но приняв, будет настаивать на их полной ассимиляции среди евреев. И от диаспоры того же будет требовать, тем самым сильнее обособляя её общины от местного населения. Какие против этого возражения у турдетан? Чем обособленнее иудейские общины там, где они есть, тем меньше и проповедь нетерпимого к другим богам иудаизма среди окрестных народов. Сирия и Египет — особый случай. Там и общины иудейские помногочисленнее, и само население по культуре к евреям поближе. А египтян ещё и напрягает родная религия властью жречества и дорогими погребальными процедурами. Обращения египтян поэтому едва ли удастся избежать, но в греко-римском мире иудейскому Яхве делать нечего.

И в принципе предложение Марула Валодова наверху рассматривалось. Иешуа неглуп, и если бы удалось убедить его не спешить со своими социальными новшествами, поскольку богу богово, а цезарю цезарево, но ведь и Пилату же пилатово вынь пока-что и положь, это был бы вообще идеальный вариант, но на него и сам Марул не рассчитывал. Пророки, особенно иудейские — народ весьма упрямый. Особенно, если переубедить их в чём-то пытается иноверец-язычник, в их понимании поклоняющийся самому Сатане и его демонам. Поэтому, если Иешуа упрётся рогом, и убедить его не удастся, Марул запасной вариант предложил — вознести на небо Петра, покуда тот не вознёс Иешуа. Из бесшумной снайперской винтовки — дело техники, и хрен кто даже понял бы, что происходит. В этом случае воскресшему богу нужен новый заместитель, зато его второе пришествие живым и трезвым осуществляется, и его секта отжимает у саддукейско-фарисейского Синедриона если и не всё, то большую часть храмового бизнеса. Вложения в реальный сектор менее доходны, чем храмовые спекуляции, но это компенсируется выросшими суммами денег. Удовольствуется этим Пилат — хорошо, заартачится — ну, придётся богу-отцу заступиться за сына, молнией нечестивца поразив. Спецпуля со взрывчатым зарядом, дело техники. С новым наместником, знающим о судьбе предшественника, новому главе Синедриона не составило бы большого труда найти общий язык. Его же управлять Иудеей послали бы, а не гневить иудейского бога, верно?

Заманчивое было предложение, соблазнительное, но всё упиралось во время, а точнее — в его катастрофическую нехватку. Учитывая нездоровую обстановку с зелотами и сикариями, требовалось серьёзное прикрытие операции, а где его возьмёшь в Иудее, где надёжной агентуры с гулькин хрен? И с самими сикариями не договоришься, операция-то против их интересов направлена, а они — идейные фанатики. Если бы и нашёлся кто-то в их верхушке продажный, то найти его и договориться — это ведь тоже время. А свои силы в прикрытии задействовать — это практически гарантированное палево. За полгода успели бы подготовиться, а вот так, с пылу, с жару — решили, что даже выигрыш не оправдывает риска. С большим сожалением решили, поскольку идея была весьма соблазнительной.

А в результате события пошли своим естественным путём, как и в ТОЙ истории мира отцов-основателей. Отправившись со своей свитой в Иерусалим, но так и настаивая на своём и не желая понимать специфики сложившихся обстоятельств, воскресший бог до Иерусалима не доехал. Прибывшие в город апостолы уверяют, что на небо вознёсся, хотя собственными глазами вознесение наблюдал только Пётр. А подробности хорошо видны на снимках с дирижабля. С той высоты и при том разрешении не разглядеть конкретных персон, но одёжка-то характерна и вполне узнаваема при сравнении с наземными фотками в галилейской Тивериаде, столице Ирода Антипы. Между дворцом тетрарха и выездом из города из окна дома сфоткали с достаточно близкого расстояния. На фотках с дирижабля одёжка — та же самая. На дороге в уединённом месте люди, похожие на воскресшего бога и его заместителя, отослали спутников и о чём-то заспорили с глазу на глаз, судя по позам и характерной жестикуляции. Солнечный блик на клинке кинжала тоже виден чётко, как и оттаскивающий затем за обочину труп Мессии его заместитель, потом затащивший труп в расщелину и заложивший его камнями, а уже вернувшись снова на дорогу, присыпавший следы крови пылью. Лица чётко не видны, и доказать отсутствие подмены, строго говоря, нельзя, но второе пришествие Мессии так и не состоялось, и это — бесспорный факт.

А если понадобится, есть ведь и другие фотки, уже наземные и с достаточным разрешением. Там и камни уже разобраны, и труп виден чётко, и персона его узнаваема, и след от удара кинжалом в печень. Всё по горячим следам сфоткано, которых теперь уже и не замести, поскольку нечего заметать. Нет там больше трупа, а где он перезахоронен, не нужно знать посторонним. Где надо, там и перезахоронен, и кому положено, те и знают, и если получат приказ отвести и показать — тогда только отведут и покажут. Но это — вряд ли, поскольку не в этом ведь суть. Суть — в том, что после кинжала опытного диверсанта воскреснуть вторично не получилось даже у воскресшего после креста Иешуа. Не будет никакого его второго пришествия, которым пугают легковерных его апостолы. И вот об этом с большим интересом послушают фарисеи с саддукеями в иудейском Синедрионе, если поступит команда сообщить им об этом и ознакомить с фотками. Те, которые самому Петру переданы в пакете, в тот же день, естественно, обратились в пепел, но руководителя секты ожидает неприятный сюрприз — негативы-то никуда не исчезли, да и знать-то ему неоткуда, как и с чего такие изображения получаются, а на сей раз он получит не один, а сразу три одинаковых комплекта. Умному и этого вполне достаточно, чтобы понять всю серьёзность расклада, а апостол Пётр весьма неглуп.

— Покайтесь же, грешники, ибо грядёт пришествие Его! — драл глотку очередной глашатай секты, пугая собранную им толпу зевак, среди которой, судя по своевременным и умелым причитаниям, находилось не менее десятка подыгрывавших ему помощников, — И не поможет вам неправедно нажитое добро, когда предстанете перед Страшным судом Его! Истинно говорю вам Его слова — легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богатому войти в Царствие небесное!

За этим последовала длинная проповедь. По словам местного провожатого из сирийцев, переводившего её с арамейского на греческий, она изобиловала цитатами из высказываний самого Иешуа и его апостолов, нередко выдранными из того контекста, в котором они говорились их авторами, а разбавлял их оратор целыми кусками из учения ессеев, осуждавшими и объявлявшими греховным любое стяжание и проповедовавшими братство истинно верующих с полной общностью имущества. Но ради братства — трудись и зарабатывай побольше, поскольку леность тоже греховна. В общем, не прячьте ваши денежки по банкам и углам, руководство ими лучше распорядиться сумеет, а вы душу от греха стяжания убережёте, и будет ей за это спасение на скором Страшном суде.

— Короче, на пустяки не размениваются, а толкуют о главном и самом святом для любой истинной веры, — прокомментировал Марул, и оба турдетана рассмеялись, — И заметь, всё строится на скором ожидании второго пришествия Иешуа, за которым как раз и должен последовать этот Страшный суд. Ну, не со дня на день, конечно. Сейчас Суккот у них празднуется — видел же палатки во всех дворах? Судный день — за пять дней до него, так что за этот год уже прошёл, и теперь вряд ли раньше следующего. Но год — это разве срок для искупления грехов тому, кто грешил всю жизнь? А грешил-то по мнению ессеев и этой секты — любой, кто наживал себе хоть какой-то личный достаток, а не раздавал всё нажитое нуждающимся и не нуждался сам вместе с ними. Мы с тобой оба закоренелые по их понятиям грешники, а ты как буржуин — потомственный и особо неисправимый, и тебе гореть в ихнем пекле до полного обугливания. Мне, правда, тоже на зимние морозы у них жаловаться не придётся. Но нам-то что, мы язычники-иноверцы, и нам гореть в ихнем аду уже и за одно только это, а они ведь воспитаны в своей вере с детства, и то, что эта секта проповедует, явно их ортодоксальному учению не противоречит, а значит, не может быть и убедительно опровергнуто. Вроде бы, и бред сивой кобылы, но свидетельства видевших воскресшего после креста Иешуа ещё свежи в памяти, как и его личные проповеди, а эти проповедуют от его имени, и хрен их зает, а вдруг правда?

— А бояться Страшного суда и ортодоксальная религия с детства их приучила, и что такое прожить какой-то там год в бомжатнике на хлебе и воде по сравнению с муками пекла до скончания веков? — хмыкнул Минур, — Неплохо придумано! Вот только хрен их знает, что они будут делать, когда это скорое второе пришествие так и не состоится?

— Радоваться будут тому, что их всемилостивейший Господь молитвами Иешуа даёт им ещё один год на искупление грехов и спасения от пекла ихних бессмертных душ. А уж проповедники, сам понимаешь, ближе к нужному дню организуют такие покаяния и всеобщие молебствия, что и само ненаступление этого второго пришествия поставят себе и искренне верующим праведникам в заслугу. И так год за годом это второе пришествие и Страшный суд откладывать будут к радости искупающих грехи рядовых сектантов. А вот что они будут делать, когда недавние события повыветрятся из памяти, грехи искупятся, праведный быт заест, а проповеди набьют оскомину — вот это точно хрен их знает. Но до этого ещё далеко, а за эти годы их верхушка богатства сколотит такие, что с ними-то уж всяко рассчитывает как-нибудь выкрутиться.

— Если вообще задумываются над такой дальней перспективой. Это сам Иешуа — тот задумывался, хотел спасти страну и народ от легко прогнозируемых результатов этой нынешней политики Синедриона, а эти внедрились в него, влезли в храмовый бизнес, и все их мечты — побольше долю у левитов отжать, если получится, а нет, так и эта неплоха. При Пилате они её сохранят, да и при следующем наместнике Иудеи шансы неплохие, а если ещё и фарисеи спалятся на поддержке зелотов, это будет хороший повод потеснить их и захапать больше. В идеале могут размечтаться весь Синедрион под себя подмять, но это вряд ли, конечно — националистические и самостийные настроения в народе сильны, а это — фарисеи и зелоты. Установят с ними какое-то равновесие и будут им наслаждаться с сознанием удавшейся жизни, пока страна не закипит, и их не вырежут урря-патриоты как коллаборационистов и предателей. Но до этого момента — да, поживут неплохо.

Бывший лучник-диверсант иудейских вспомогательных войск Симон бен Иона, он же апостол Пётр, правая рука и заместитель Распятого, к которому их наконец провели, говорил на латыни медленно и с сильным акцентом, но вполне понятно. Глянул он из-под бровей не слишком приветливо, когда увидел в руках пришедших испанцев три таких же заклеенных пакета, как и тот, который получил на днях неизвестно от кого через нанятого посыльного. Но сдержался, отослал своих людей и остался с посетителями с глазу на глаз.

— В них то же самое?

— Вот в этом — абсолютно, — подтвердил Минур, пододвигая к нему помеченный крестом пакет, — А кинжал тот самый? — он кивнул на угол стола, где лежали стандартные римские армейские гладиус и пугио, — Да ты не нервничай, Симон бен Иона, там ведь всё равно на самых интересных для тебя картинках не различишь лица, а без этого ничего же никому и не докажешь. Вскрой, проверь, убедись в полном совпадении, и можешь сжечь всё его содержимое сразу же, если хочешь. Нам ведь абсолютно без разницы, кто именно вознёс твоего Учителя на небо. Скорее всего, не особо это заинтересует и Синедрион. Вот здесь, Симон, нет самых раздражающих тебя картинок, зато есть некоторые другие, и они как раз стали бы особенно интересны для фарисеев Синедриона, — Минур подвинул к нему два других пакета, — Вскрой, Симон бен Иона, и убедись сам. Или ты предпочтёшь, чтобы все называли тебя Петром, как и нарёк тебя твой Учитель?

— Как тебе самому удобнее, чужеземец, но лучше — Петром. Что бы ты ни думал обо мне, я верен Его учению.

— Не сомневаюсь, Пётр. Упорство твоего Учителя в его принципах, невзирая на обстоятельства, было самоубийственно, и тебе пришлось выбирать между ним и учением.

— Не думай, что мой выбор был лёгким. Не знаю, в состоянии ли ты это понять, но я ведь был предан Ему. Во втором пакете то же самое? — Пётр уже успел просмотреть содержимое одного из них.

— В точности. Как и в помеченном в точности то, что было и в самом первом, как ты уже убедился и сам.

— И в чём смысл повтора?

— В том, чтобы ты понял, что мы это можем. А где два одинаковых комплекта картинок, там и десять, и сотня, если нам это понадобится. Эти ты, конечно, сожжёшь, но появлению новых ты воспрепятствовать не сможешь.

— Это я понял, — тяжко вздохнул апостол, — Понял и то, как вы распорядитесь и сотней, если она вам понадобится. Ну, хорошо, чего вы хотите для того, чтобы вам это не понадобилось? Денег? Много не предложу. Очень много приходится отдавать Пилату, а он не из тех, кто потерпит уменьшение своей доли. Для нас ведь это равносильно гибели, и тогда уж, если так, то губите нас сразу.

— Мы знаем, Пётр. И разве мы похожи на разбойников, чтобы посягать на самое святое? — оба гостя рассмеялись, и даже сам апостол усмехнулся, — Не деньги нам от тебя нужны, а кое-что другое, не стоящее для тебя ничего.

— Совсем ничего? А так разве бывает? Принципами я не поступлюсь. Деньгами — поступился бы, если бы имел достаточно, но не принципами.

— Возможно, я и ошибаюсь, Пётр, и будет очень жаль, если так и окажется. Но если я понимаю твои принципы правильно, то тебе не придётся поступаться ими. Скорее, наоборот. Ведь твой Учитель нарёк тебя Петром за твою твёрдость? Вот она нам от тебя и нужна, если мы не ошиблись в твоих принципах. Разве твой Учитель не говорил сам, что его учение — для иудеев, а не для язычников? Это как-то противоречит твоим принципам?

— Ну, вообще-то был у нас случай ещё до Иерусалима, когда наш Учитель помог одной язычнице-ханаанейке. Сперва не хотел, хоть мы все и просили Его за неё, но потом, когда она оказала Ему почтение и веру в Его силу, смягчился и помог. Больше подобных случаев с язычниками я не припоминаю, но этот единственный — был.

— То есть, не типичный для него, а единственный и в порядке исключения?

— Да, что-то вроде этого.

— Единичные случаи в порядке исключения вполне в традициях твоего народа, и против них у нас особых возражений нет. Но тот, кого вы обратили в вашу веру, разве не становится тем самым одним из вас? И разве не обязан он вместе с вами строго соблюдать все предписания закона Моисея, как вы соблюдаете их сами?

— Это справедливо, чужеземец, и я сам считаю точно так же. Хотя некоторые из наших братьев и полагают, что эти строгости не обязательны, особенно при обращении в истинную веру язычника, я считаю, что в этом они неправы. Закон Моисея дан нам самим Господом нашим, и нам ли оспаривать Его волю?

— Вот и будь твёрд в этом, Пётр. Это же и твой принцип тоже? И ведь не только же твой? Иаков, брат твоего Учителя, разве не считает закон Моисея строго обязательным для всех истинно верующих?

— В этом он ещё твёрже меня. То, что я готов простить, он не простит.

— Если твой Учитель нарёк Петром тебя, а не брата — оправдай своё прозвище.

— Это и есть то, чего вы от меня хотите?

— В основном, Пётр. Что ты думаешь о тех бывших язычниках, которые веруют в вашего иудейского Господа и были приняты в общины твоего народа вне Иудеи, теперь отвергаемых фарисеями?

— Ну, я считаю, что фарисеи неправы. Кто уверовал и принят в общину, тот наш. И разве ты сам не говорил только что об этом же?

— Именно об этом, Пётр. Принявшие вашего бога и строго блюдущие вместе со всеми вами закон Моисея. Где-то в чём-то и твой Учитель не строго его соблюдал. Его же обвиняли, кажется, в несоблюдении вашей священной субботы? Ну, тонкости ему виднее, но ведь в целом же разве учил он вас пренебрегать традициями предков? Вот и будь твёрд в них, Пётр. Если не Иаков, его брат, и не ты, его правая рука, то кто же тогда? Насколько я понял, закон Моисея дан вашему народу для того, чтобы вы с детства приучались стойко переносить все жизненные невзгоды. Зачем вам такие, кто на это не способен?

— Тут мне возразить нечего, чужеземец. Ты сам сказал настолько хорошо, что и мне не сказать этого лучше. И — да, ты прав, если вам нужно от меня именно это, и ничего другого, то нам не о чем спорить с вами. В одном только меня гложут сомнения — вы ведь не наши, вы — язычники. Для чего это нужно нам — понятно, но для чего это нужно вам?

— Нам — для защиты НАШЕЙ веры от возможных неурядиц в будущем с вашей. Учение вашего пророка во многом симпатично, но оно основано на вашей иудейской вере, которая нам не подходит. Возможно, мы даже будем чтить твоего Учителя как ещё одного из богов, которых у нас немало, но ваш Господь пусть вашим и остаётся. Мы признаём ту единую высшую силу, которая создала мир, но считаем её выше любых богов, которые и сами не более, чем её проекции, явленные ей для нас, чтобы нам было к кому обращаться с нашими слишком мелкими и скучными для неё земными делами. А вы считаете высшую силу единым богом, имеющим личность и даже имя, которое вам запрещено произносить всуе. В этом — главная разница между вашей и нашей верой, из-за которой слишком много крови может пролиться в будущем, если мы с тобой не предотвратим этого заранее. А для этого нужно, чтобы и твои единоверцы оставались ревностными правоверными иудеями.

— Это — всё, что нам нужно от тебя, Пётр, — добавил Марул, — А если кто-то вдруг явится к тебе якобы от нашего имени и вздумает требовать денег, убей этого мошенника без колебаний. Хоть мечом, хоть кинжалом, хоть ударом кулака под сердце.

— И об этом знаете? Много чего приходится делать ради блага общины такого, что противно и самому, но — приходится. Ваше предложение — не хуже других и получше многих, но мне нужно хорошенько подумать над ним. Пару дней вы мне на это дадите?

— Мы понимаем, Пётр, и не торопим тебя.

Последняя картинка из принесённых испанцами пакетов обратилась в пепел, но разве обратишь в такой же пепел тревожные мысли? Пётр размышлял. Условия, которые поставлены ими, разумны для них и не противоречат его собственным убеждениям. Если принять их и потребовать строжайшего соблюдения закона Моисея от всех обращаемых в истинную веру язычников, это одобрит подавляющее большинство Братьев, но оттолкнёт от обращения большинство иноверцев, не понимающих смысла всех этих строгостей, что и служит главным аргументом тем из Братьев, кто выступает за послабления для неевреев. И хотя сам он вовсе не сторонник подобных послаблений, ему понятны и их доводы. Если их Учитель — истинный Мессия, то разве не гласит пророчество об обращении в истинную веру всех народов после Его прихода? Но понятен и намёк испанцев. Доживёт ли Братство до исполнения пророчества, если точные копии этих картинок уже во множестве появятся в городе, расклеенные на стенах домов и подброшенные в таких же пакетах в Синедрион? Там, как и в городе, тоже многие хорошо помнят Учителя и легко опознают на картинках Его мёртвое тело. А опознав — поймут, что не будет никакого второго пришествия Иешуа, оказавшегося Лжемессией. И тогда будет потеряно всё. Уверовавшие — разуверятся, а ему ли не знать, как иудеи расправляются с лжепророками и их упорствующими в лжеучении последователями? Не так давно толпа прямо на улице забила одного такого камнями.

А тогда, с потерей веры сочувствующих Братству во второе пришествие Иешуа и страха левитов перед новым пришествием воскресшего бога, только защита со стороны Пилата и останется у Братства. Но станет ли этот жадный и продажный подлец защищать их, если левиты предложат ему столько же или даже больше? Будь он сам на месте этого первосвященника Каиафы, давно уже предложил бы! Ведь даже в этом случае, вернув эти семь меняльных столов в свои руки, левиты остаются в выгоде. А Пилат ведь и не вечен, и если они расправятся с Братством ещё при нём, новому наместнику не за что будет давать пилатову долю, и он удовольствуется намного меньшей. Шаткое положение у Братьев, и эти картинки легко погубят его окончательно, а значит, ради его спасения от гибели надо принимать условия испанцев. Ведь не противоречат же они принципам Братства, верно?

Позже, через десятки лет, когда состарятся и уйдут в мир иной все, кто видел Учителя при жизни, эта опасность минует. Эти картинки никого уже ни в чём не убедят и никому уже ничего не докажут, а вера уверовавших окрепнет, если не допустить подрыва её именно сейчас. И те, кто сменит его и нынешних Братьев, ничего испанцам не обещали, и будет так, как они сочтут нужным и правильным сами. Впрочем, испанцы неглупы и не могут этого не понимать. Рассчитывают на то, что за эти десятилетия их условия обретут в Братстве силу установившейся традиции? Возможно, так оно и будет, если будет на то воля Господа, неведомая никому из простых смертных. А его долг — сберечь и сохранить веру и Братство здесь и сейчас.

— Ты думаешь, это надёжно? — поинтересовался Марул, когда они отошли на три квартала от резиденции Петра, — В ТОЙ истории не Пётр, а Павел стал главным идиологом секты, который и продавил политику обращения язычников с их освобождением от самых тяжёлых требований закона Моисея. Сейчас он пока-что ещё никакой не Павел, а Савл из киликийского Тарса, ортодоксальный фарисей из молодых, да ранний. Может, заранее его молнией поразить, пока он ещё никак с сектой не связан, а злейший вражина для неё?

— Да, я в курсе, — ответил Минур, — Думали над этим вариантом, но решили, что нет смысла. Он же не один в секте такой. Не этот, так другой кто-нибудь. Но ты вспомни, кто он был такой, когда впервые поднял этот вопрос? Ортодоксы с Иаковом во главе его вообще осудить хотели за ересь, и осудили бы, если бы не крутейший авторитет Петра в секте и не его примирительная позиция между ними. А у нас в этой реальности Пётр его отмазывать не станет, а поддержит Иакова. Даже если и не отлучат Павла от церкви сразу, а позволят попробовать, ну так в ТОЙ истории он особых успехов в реальном обращении не связанных с иудейской диаспорой язычников так и не добился и сам вернулся к самой обычной для секты проповеди в синагогах. А в нашей реальности иудействующих греков в разы меньше, и в глазах земляков они маргиналы как лишившиеся гражданства полиса. Значит, и на язычниках Павел обломится ещё хлеще, и в синагогах хвастаться ему будет особо нечем. Сам же и дискредитирует свою идею на практике.

— И тогда тем более хрен кто из греков-язычников захочет хрен обрезать и кучу тягот иудейских нести даже ради симпатичного в чистом виде учения Распятого? Логично задумано. Особенно, когда у нас его примут в пантеон и откроют храмы, и хрен кто в них потребует обрезания и прочих заморочек. А Яхве этот иудейский, сварливый и ни с кем из других богов неуживчивый — нахрена он сдался грекам, давно уже знакомым с учением о карме, реинканнациях и допускающем всех нормальных богов пантеизме?

— Ну так для этого ведь предки всё это и разрабатывали. Восток — хрен его знает с его родственными семитскими народами и самой многочисленной иудейской диаспорой, что Вавилон, что Александрия, что Антиохия, но и там жёсткие требования к соблюдению закона Моисея сильно замедлят обращение местных язычников. А в греко-римском мире — тем более. И еретическая секта Распятого гораздо меньших успехов добьётся, чем в ТОЙ истории, и эти ортодоксы иудейские вряд ли будут бузить меньше, потому как накипело у них и продолжает накипать.

— Это точно! Один только бунт того Варравы незадолго до распятия Иешуа чего стоит! Ну, сикарий этот, которого должны были распять вместе с ним, но помиловали.

— Он тоже к секте ещё потом примкнул?

— Нет, в секте другой Варрава, с Кипра, а тот так сикарием и остался. Наверняка новую бузу готовит, и думаю, что за ними не заржавеет. Саддукеи с фарисеями забили на всё хрен и деньги на своих спекуляциях делают, верхушка секты Распятого тем же самым занята по милости Пилата, а толпы зомбированного дурачья ведутся на демагогию зелотов и подставляются под репрессии. Помнишь, сколько в прошлом году вот таких угодило на невольничьи рынки?

Они как раз проходили через кварталы среднего класса и бедноты, и народу во дворах домов и на улице хватало, в том числе молодых баб и девок. А еврейки — они ведь разные, как и у всех народов. Есть стрёмные, есть среднестатистические, но попадаются и такие, что потестировать на примативность и выяснить о них их остальные генетические факторы само собой напрашивается. Ну, при наличии смысла, конечно. В прошлом году, когда в результате репрессий Пилата семьи убитых и казнённых бунтовщиков Варравы на невольничий рынок в Цезарее попали, было из кого отобрать десяток подходящих.

— А ты представь себе, сколько ещё будет. Не в ближайшие годы при Тиберии, а при Калигуле, который в ТОЙ истории при жизни богом себя возомнил. Он же везде свои статуи храмам навязывать будет, в том числе и тутошнему иудейскому. Тут фанатики и от римских легионных орлов, я слыхал, бесятся?

— Ну, не от легионных орлов. Какие в Иудее легионы? Но от вепрей, волков или быков на значках когорт ауксилариев — есть такое дело. Тоже воспринимают их как идолы божков, а этот римский культ знамени только укрепляет их в этом убеждении. Но будут и от орлов, конечно, беситься, когда до них дело дойдёт. А уж статуя императора или любой другой идол в их Храм — это, считай, всеобщее восстание гарантировано, которое зелотам всё никак пока-что разжечь не удаётся. И тогда — да, уже и рабам счёт на тысячи пойдёт, из которых сотни ведь отобрать можно будет?

— Нет, сотни не отберём. Куда нам столько иудеек? Мы и тот десяток еврейских девок распихивали так, чтобы по одной и никакого общения меж собой, а сразу скорейшая ассимиляция среди наших. А целые сотни таких мы куда распихаем? Будем требования их отбора ужесточать, чтобы отобрать, сколько можем, зато самых лучших. Беда с религиями этими фанатичными. В Индии такая же хрень с их индуизмом головного мозга. Народу до хрена, подходящих по генетике немало, но отбирать себе можно только немногих, сколько можем поодиночке распихать. Млять, да с бармалейками аравийскими, хоть и почти такие же семитки, работать на порядок легче. А у этих иудаизм головного мозга, тоже ничуть не лучше того индуизма. Так что только по одной в разные места пихать, как и тех индусок.

— Так ведь и эти же из секты Распятого в этом смысле точно такими же будут.

— Естественно. Поэтому нам и очень желательно, чтобы эта секта так и осталась еретической сектой в иудаизме, а в греко-римский пантеон включился только Распятый в чистом виде, без Яхве, то бишь не в иудейской, а в греко-римской редакции. Признают ли его греко-римский культ своим эти иудейские сектанты, нам-то хрен с ними. Даже лучше, если не признают. Если Пётр с Иаковом будут дудеть в одну дуду и Павлу особой воли не дадут, основная экспансия их учения на семитские народы направится, а в греко-римском мире их будет капля в море, и если сотня человек посещает храм Распятого и чтит его на греко-римский лад, станут ли они слушать указивки его приезжего адепта из иудеев? Вот этого нам и нужно добиться.

— А как это обоснуешь, когда он сам из Иудеи?

— Да элементарно же. К иудеям Абсолют его в первую очередь направил просто потому, что они сильнее всех в заблуждениях погрязли, и им было нужнее всех. А раз он проповедовал им, то на их вере своё учение для них и базировал, чтобы они хоть что-то в нём поняли и восприняли. Если бы дошёл до греков, то для них базировал бы учение уже на их традиционной вере — разве не логично?

— Логично-то логично, да только вот сам Распятый наверняка такого и в мыслях не держал и отбрыкался бы от такой идеи всеми четырьмя конечностями.

— Живой и трезвый — однозначно. Но трупы — поразительно покладисты и хрен когда опровергнут то, что им посмертно приписывают живые, — и они оба рассмеялись.

52 год нашей эры, север Мексики, низовья Рио-Гранде.

— Царёныш, ну что это за скорость? Ты издеваешься, что ли? — ехидно спросила Гелика Термантинская, популярнейшая из местных гетер, которую как раз буксировали на доске, — Это и есть ваш новейший движитель? На вёслах, и то быстрее разогнаться можно!

— Разогнаться-то можно, вот только надолго ли? — отозвался Терион Велтуров, — Я же предупреждал, что на глиссерный режим мощи привода не хватит.

— А нормальный мотор чего не запустишь?

— Он тут аллигатора на живца ловит, а ты предлагаешь ему шумом мотора всех аллигаторов распугать! — пошутила Навия Минийская, гетера хоть и не самая популярная в Минии Техасской, зато самая местная, — Если дрейфишь — давай меняться, поработаю и я теперь живцом. Так, стоп, обожду-ка я лучше пока со сменой! Что это там за бревно к тебе сзади подплывает? — вся компания сложилась пополам от хохота, когда Гелика, взвизгнув и перепуганно оглянувшись, не обнаружиза за спиной ничего и погрозила Навии кулаком.

— Здесь для крупного аллигатора слишком мелко, ему развернуться особо негде, а такая мелюзга, для которой глубины достаточно, испугается тебя сама, — пояснил Айнат Максимов, когда отсмеялся, — Судя по фоткам, вы обе были на кайманьей ферме и играли на ней с кайманьим молодняком. А ты, Навия, на одной из фоток даже довольно крупного на коленях держишь.

— Всё равно подросток! — возразила задетая сравнением Гелика, которая сама не отважилась взять на той ферме в руки ни одного кайманчика длиннее метра, — Что вы этих ящериц равняете с настоящими аллигаторами! Видели бы вы только, какими они бывают на Миссисипи! А здесь разве не такие же водятся?

— Там, где шире и глубже — может быть, поскольку вид — тот же самый, — не стал спорить Терион, — А здесь хоть и широко, но мелко для крупняка. Выше по течению есть у них такие места, где им удобно, а здесь, если бы не недавние дожди, то вброд реку можно было бы перейти. Ты заметила, что я стараюсь держаться середины русла, чтобы не сесть на мель? Ближе к берегу — запросто.

— Не докажешь ты ей ничего! — хмыкнула Навия, — У неё же мнительность такая, что если зациклится на чём-то, то туши свет, сливай воду. На аллигаторах вообще по фазе сдвинута, и когда я того кайманчика держала, глядела на меня, как на ненормальную.

— Мнительностью я в самом деле страдаю, — неохотно признала Гелика, — А из-за неё и в семилетку не взяли, когда я из школы гетер хотела туда перевестись. Обидно тогда до слёз было, между прочим!

— Истерику не надо было закатывать, — заметила Навия, — Тебя же предупредили, что на обиженных воду возят. А ты в Тарквинее ещё и до царя дошла со своими жалобами на отборочную комиссию, будто бы он стал бы решение специалистов отменять. Тебе же и это наверняка в минус засчитали, и радуйся ещё, что от наставниц втык не схлопотала.

— Нет, настойчивость и целеустреилённость ей тогда как раз в плюс засчитали, — возразил Терион, — Отец же направил её на городскую комиссию, куда ей и следовало бы обратиться с апелляцией, а святейшую Элтурду попросил не наказывать её, а объяснить, почему не все, годные в школу гетер, годны для семилетки и Корпуса. Учиться-то в школе она смогла бы, но отказ в отборе в Корпус разве не стал бы для неё ещё худшим обломом? А гетера из неё вышла отличная, и зачем ей было бы ломать себе жизнь?

— Естественно, по породе надо жизненные цели выбирать. Если я знаю сама, что боюсь крови, а таких в семилетку не берут, так я и не рыпалась. Зачем зря расстраиваться?

— А почему, собственно? — поинтересовалась Гелика, — Ладно ещё для парней, в самом деле никуда не годится, но неужто это так страшно для девчонки?

— Это наследоваться может независимо от пола, — объяснил ей Айнат, — А кому охота иметь таких сыновей, для которых из-за этого будет закрыт путь в Корпус? Поэтому и девок таких бракуют при отборе. То же самое с твоей истероидностью и мнительностью — наследуются независимо от пола, и кому охота иметь таких сыновей? Для гетеры вполне приемлемо, для народных масс — терпимо, раз ещё женятся на таких, а потом обижаются, почему их неглупых и здоровых детей в семилетку не принимают. Вот как раз поэтому и не принимают, что в Корпус таких всё равно не возьмут, и какой тогда смысл?

— Уже и в народе с ваших пример берут и носы воротить начинают. Ладно ещё в городах, где все шибко умными себя мнят, но уже ведь и в деревнях начали! И что теперь делать таким, как моя двоюродная сестра, которую из-за истеричности и тараканобоязни замуж никто брать не хочет?

— Ну, тебя-то возьмут, если ты с решением остепениться не слишком затянешь. С твоей внешностью ты ещё и выбор иметь будешь, но и тебе я бы не советовал храмом Эндовеллика пренебрегать при выборе жениха и планировании с ним детей.

— Не очень-то Эндовеллик помог моим родителям со мной. А потом брат только через пять лет родился, а перед ним у матери было два выкидыша — хорошо хоть, ранних.

— Именно в этом и смысл храмовых процедур. И все наши семьи тоже через это проходят, и детей рождается меньше, чем могло бы, зато они все самой лучшей породы из возможных для этой родительской пары. Неудачные либо не зачинаются вообще, либо на ранних стадиях абортируются. У тебя самой лучше набор признаков получился, чем был у твоих родителей исходно?

— Лучше, но что толку от этого, если в семилетку всё равно не взяли?

— А ты хотела за одно поколение от всех генетических бяк избавиться? Бывает у некоторых и так, если бяки небольшие. Но в тяжёлых случаях и нескольких поколений не хватает. Особенно, если ещё и пренебрегают рекомендациями храма при выборе брачного партнёра. А есть и такие, которым вообще помочь нельзя. Радуйся, что ты не из таких.

— Ну, с истеричностью понятно, и зря я, конечно, её не преодолела. Если бы я с ней совладала, могло бы у меня прокатить?

— Генетику всё равно не обманешь, и скорее всего, ты всё равно спалилась бы на каких-нибудь косвенных признаках. Та же самая повышенная мнительность не абсолютно во всех случаях, но часто бывает связана с истероидностью. Хотя и без неё тоже считается неприемлемой для Корпуса и подлежит отбраковке.

— А мнительность-то почему?

— Это повышенная внушаемость. Такие люди легко ведутся на панические слухи или на пропаганду харизматичных демагогов. Собственно, на этом такие и палятся, после чего, естественно, берутся на карандаш вместе со всей своей роднёй. Зачем нам зомбики, которых может настропалить на глупости любой неадекват или харизматичная сволочь?

— Ну так сволочь с неадекватами и выбраковывали бы.

— Выбраковываем, но всех за одно поколение разве выбракуешь? Вымрут, когда для них не останется экологической ниши — легковерного дурачья. Волков нет не там, где их отстреливают, а там, где им не на кого охотиться.

— А аллигаторов — там, где им не скармливают живцов вроде меня! — пошутила гетера, влезая в остановившуюся лодку, — А зачем этих кайманов на ферме разводят?

— Ну, во-первых, у кайманов и на брюхе кожа панцирная. Это плохо для ваших сумочек и обуви, зато хорошо для доспехов наших туземных войск. Во-вторых, этот вид самый мелкий, и на человека даже самый матёрый самец по своей воле не нападёт. Река неглубокая, и для таких кайманов она подходит намного лучше, чем для аллигаторов. Ты сама говоришь, что крупный аллигатор для человека опасен, ну так чем скорее их в этой реке сменят вот эти мелкие кайманы, тем лучше будет и для людей, и для их скота. Рыбу же в реке они будут регулировать не хуже аллигаторов.

— А в этом движителе вашем слабосильном какой смысл, если на нём всё равно не уплывёшь и от аллигатора? Поставили бы уж тогда три или четыре таких, если один не тянет вашу лодку.

— Ну, тянет же и одна силовая панель, даже на доске тебя буксировать хватило тяги, просто без ветерка. Но нам для эксперимента достаточно. Вес лодки известен, наш тоже, скорость замерили, так что тягу панели теперь вычислим и сравним с расчётной. С одной даже удобнее считать, чем с несколькими.

— Так я не поняла, у вас что сейчас, каникулы или исследовательская практика?

— Ты считаешь, что одно с другим не совмещается? — хмыкнул Терион, — У нас с Айнатом курсовой проект был по этой панели, а если испытания удовлетворительно себя покажут, то мы на его базе и дипломный сваяем.

— Ну да, эта штука компактнее паруса, да ещё и от ветра не зависит, — блеснула сообразительностью Навия, — Если ещё мачту поставить и штук пятнадцать таких на ней разместить, будет не хуже хорошей яхты. А что смешного?

— Просто моторы на этом принципе давно уже испытываются и как судовые, и как стационарные приводы электрогенераторов, — пояснил Айнат, когда они отсмеялись, — А эта панель у нас получилась эффективнее прежних, и она тоже посильна для запуска в серию. Мотор на таких уже и наземный транспорт потянет, если не слишком тяжёлый, но мы хотим большего — в лаборатории включенная панель у нас поднимала саму себя.

— Летать, что ли, на таких собрались?

— Ну, на это губы раскатывать рано, но в принципе возможность наклёвывается. У неё две пятых веса на защитный металлический кожух приходится, а если их помногу в одном кожухе собирать, то мы сэкономим вес промежуточных стенок, который и пойдёт в полезную грузоподъёмность. Вот тогда — самолёт на этом не сделать, но вроде дирижабля аппарат, только компактнее, прочнее и долговечнее — почему бы и нет?

— А если совсем эту жестянку убрать, разве не будет ещё лучше?

— Нет, совсем убрать — нельзя. Это же защита от электромагнитных полей, и без неё попадать в зону напротив плоскостей панелей не рекомендуется. Разработка не новая, наши предки полторы сотни лет ей занимались, но подступиться к применению в авиации технологии позволили только сейчас. Да и то, уровень оставляет желать лучшего. Сделаем в лучшем случае малополезный прототип, который никакого переворота в нашей авиации не совершит, и вся надежда будет только на потомков, которые доведут наши технологии до лучшего уровня и с ними осилят то, чего ещё не можем осилить мы.

— То есть, ничего лучшего, чем нынешние дирижабли, вы сделать не надеетесь?

— Скорее всего, и их уровня не достигнем.

— Тогда зачем вам это? Есть же нормальные дирижабли, а вы оба не из простых семеек и можете позволить себе хоть весь мир на них облететь. И охота вам тратить ваши юнкерские каникулы вот на это?

— Не говори, Навия! — поддержала подругу Гелика, — Не понимаю я этого, хоть убейте! Один — целый царёныш Антильский, другой — буржуиныш вообще глобальный, и вполне могли бы поручить неблагодарный труд кому-нибудь попроще, а сами радоваться жизни и развлекаться в своё удовольствие!

— Ну так а мы тут с вами чем заняты? — оба именитых юнкера переглянулись и рассмеялись, — Или вы предлагаете нам на симпосионах каждый день торчать? Это у нас и в Нетонисе почти каждое второе увольнение в город бывает, и в конце-то концов, сколько можно? — Терион снова расхохотался при виде изумлённых глаз обеих гетер, — Айнат, мы на месте или ещё нет?

— Правь вон в ту заводь, там глубины достаточно и оборудован причал, сейчас насчёт встречи выясним, — Айнат достал радиотелефон и переговорил по нему с кем-то на незнакомом гетерам языке, — Всё нормально, нас там уже ждут. Одевайтесь, девчата, у нас намечается охота на вилорогов. И — да, не пугайтесь наших ковбоев, нормальные ребята.

Если бы не его предупреждение, гетерам нашлось бы, чего испугаться, потому как встретили их на причале самые натуральные местные индейцы, да ещё и явно племени бродячих охотников-чичимеков, по мнению оседлых племён — сплошь разбойников, а эти, вдобавок, с винчестерами и револьверами, и двое сразу же вскочили на их лодку, помогая соплеменникам пришвартовать её. Но Айнат спокойно поговорил с их старшим на ихнем дикарском языке, после чего представил его спутникам. Мекатл, управляющий здешней латифундии семейства Максимовых, продемонстрировал затем весьма хорошее владение турдетанским языком, а на ломаном говорили практически все. Подвели для прибывших и осёдланных верховых лошадей, а оружие у них имелось в лодке и своё, так что уселись, и кавалькада устремилась в прерию, где по словам Мекатла всё было уже готово.

— Только аккуратнее цельтесь, девчата, постарайтесь не подстрелить нам наших пумардов, — предостерёг Айнат, когда впереди показались загоняемые вилороги.

— Кого? — озадаченно переспросила Гелика.

— Верно, вы же не в курсе. Кошаки охотничьи, гибрид пумы с гепардом, увидите сейчас сами. Не пугайтесь и не стреляйте в них, это не дикие хищники, на вас не нападут.

Загонявшие антилоп большие кошки, похожие на пум лёгкого телосложения, но бледнопятнистые вблизи, оказались привычными и для лошадей, совершенно не напугав их, а ковбои и вовсе воспринимали их как эдаких своего рода гончих собак.

— Они же ещё и не так быстры в беге, как настоящие гепарды, — заметила Навия, — Наверняка и приручаются труднее. Какой смысл в смешанной породе, которая хуже?

— Гепарды слишком болезненны и малоплодовиты из-за высокой смертности их молодняка. Когда-то чуть было не вымерли полностью, уцелело мало, и все нынешние от единиц происходят, друг другу — близкая родня, и проблем у них от этого полно. А пума является ближайшим к гепарду родственным видом. Никто не знает точно, как выглядел американский гепард мирационикс, и в каком он был родстве с евразийско-африканским, но вернуть гепарду генетическое разнообразие теперь можно только путём скрещивания с пумой. Пробуем воссоздать таким манером вымершего мирационикса.

— И как, успешно?

— Ну, смотря в чём. До идеала ещё очень далеко, поэтому и не афишируем пока эти работы. Да, ты права, и скорость не та, и приручаемость хуже, но они уже лучше, чем у пумы, а главное — преодолели межвидовой генетический барьер.

— Пришлось многоступенчатое скрещивание проводить, как у коров с бизонами?

— Хвала богам, у пум с гепардами с этим получше, и даже половина гибридных самцов оказалась плодовитой, но лучше всего двухступенчатое скрещивание, а потом уже разведение и отбор наиболее гепардоподобных по физическим данным и поведению. Вот на этот этап сейчас и выходим. Пока пумардов мало, отбирать гепардоподобных ещё не из кого, но этим занимаются и все соседние латифундисты с обменом племенными особями, так что в целом разведение идёт неплохо. Есть уже несколько сотен здоровых пумардов, плодовитых и происходящих от десятков не родственных друг другу пум.

— Но пока ещё не таких, как вам бы хотелось?

— Догнать и завалить вилорога пумард может только изредка, если ему в этом очень повезёт, но с загоном под выстрел группа пумардов, как видишь, уже справляется, — как раз в этот момент превосходный экземпляр вилорога выбежал прямо на них, и Айнат уложил его из винчестера.

— А для людей и домашнего скота они не опасны? — Гелика подранила ещё одну антилопу, и Терион уже поднял винчестер, чтобы добить её, но тут к подранку подскочил пумард, свалил с ног ударом лапой по хребту и вцепился в горло.

— С этими, конечно, надо соблюдать осторожность, — признал Айнат, — Отбор на гепардоподобие ещё не проведён, так что всё может быть, если зазеваешься. Ну так а ты не зевай и не фамильярничай с пумардом. Домашний кошак он тебе, что ли? — оба юнкера рассмеялись, — Кстати, не любят и они наших тартесских кошаков, как и собаки, так что и тех, и других надо приучать не трогать кошаков без команды, а кошаков — не наглеть и не маячить у них на глазах без нужды. Но сейчас все пумарды у нас на довольствии, хоть это и обременительно, и кто ещё кроме латифундистов может такое себе позволить? А гепард в Африке ни для человека не опасен, если в угол его не загонять, ни для крупного скота. А овец и коз, естественно, охранять надо. Вот, примерно этого же надо ожидать, когда наши пумарды станут гепардоподобными, и их станет достаточно для выпуска в природу.

— А они в ней прокормятся?

— По идее, должны. Здесь полно степных кроликов, а пумард будет попроворнее пумы, а значит, и охотиться на них будет успешнее. Вилорога, конечно, догнать нелегко, и это сподвигнет их на коллективный загон наподобие львиного прайда, а значит, сработает и на повышение их общительности, которая как раз и облегчает приручаемость. И в то же время гепардоподобный пумард будет послабее пумы и побоится напасть на человека.

— Даже стаей?

— Ну, это же не такие будут стаи, как бывают у волков зимой. До такой степени кошачьих к жёсткой групповой иерархии разве приучишь? Будут терпеть себе подобных ровно столько, сколько их нужно для успешного загона того же вилорога, а это штук пять или шесть, вряд ли больше. В принципе — да, такая группа диких пумардов могла бы и на одиночного безоружного человека напасть, но кто же шляется по прерии безоружным? А кроликов проредят — окрестные земледельцы только благодарны им за это будут.

— Несмотря на опасность для скота?

— Так ведь смотря для какого. Овец здесь и так не очень-то разводят из-за тех же пум, и из-за них же пастухи, как и крестьяне, вооружены до зубов. Да и как иначе, когда и дикари не везде ещё замирены? Все уастеки в линейной пехоте ополченческой служат, все куачичилы, кто втянут уже в цивилизацию — в драгунах или в лёгкой пехоте. Наши ковбои все как раз из отслуживших в драгунах и продолжают службу в них же, когда подходит их очередь на очередной призыв. Все отличные наездники, умеют обращатсья с винчестером и револьвером, и пумы давно научились обходить их десятой дорогой. Кто не научился — словил пулю, и его шкура теперь в качестве коврика используется. А скот у нас здесь тоже постоять за себя вполне способен.

— Бизоны?

— Нет, для них здесь слишком жарко. Гибриды обычных коров с бизонами, мы их здесь быконами называем. Не так лохматы, как бизоны, и жару им переносить легче, но в остальном так же неприхотливы, здоровы и быстры в наборе веса, а рога у них побольше бизоньих, так что здешним хищникам от их появления радости мало. Напомни мне, когда приедем на виллу, чтобы я попросил Мекатла показать тебе шкуру ягуара, которого один наш быкон в прошлом году забодал и затоптал, не дожидаясь ковбоя с винчестером.

Специально для Навии подогнали одного вилорога под уверенный выстрел, она его тоже только подранила, так что одному из ковбоев пришлось добивать, зато на совсем уж неуспешную охоту никто больше пожаловаться не мог. Мекатл, выяснив результаты у старшего ковбоев, показал ему раскрытую пятерню, и тот, уже не морочась развлечением гостей, организовал добычу ещё пяти голов. Этих подранивали намеренно, дабы пумарды получили тренировку не только в загоне, но и во взятии добычи. А затем, доложив Айнату и получив от него отмашку, управляющий дал команду, ковбои разомкнули круг облавы и выгнали уцелевших антилоп в прерию.

— Дикари, скорее всего, истребили бы в охотничьем азарте всё стадо, а потом не смогли бы съесть всё, и большая часть мяса досталась бы падальщикам, — пояснил Айнат, — Но нам-то зачем истреблять хорошую дичь и кормить падальщиков? Добыли, сколько нам было нужно, а остальная пусть живёт и размножается дальше. Травы и водопоев в прерии, хвала богам, достаточно и для нашего скота, и для дичи.

— Пикничок где разбивать будем? — поинтересовался Терион.

— А зачем он тебе? Тут и до виллы-то ехать всего ничего, а на ней и разместимся нормально, и голод утолить найдётся чем, пока будет разделываться и готовиться добытое антилопье мясо. Заодно и приготовят его к ужину как следует, а не наспех.

— Ну, тоже логично. А по пути туда, надеюсь, ещё и стада этих ваших быконов увидим, которым не страшны ни пумы, ни ягуары?

— Увидите, — подтвердил Айнат, — Показали бы вам сейчас и гаялов, но Мекатл говорит, что они сейчас на южных пастбищах, так что их завтра посмотрим, а сегодня уж как-нибудь быконами удовольствуйтесь.

Стада впечатляли. Не тысячные, конечно, но сотни голов в них были. И почти все одинаковые, не как разномастный домашний скот, а как дикий вид, хоть и бросались в глаза заметные отличия от бизонов. Темнее, многие почти чёрные, шерсть короче, бороды у быков не такие, но при этом вполне бизоньи размеры и телосложение, а рога — нет, есть и бизоны с такими рогами, пара-тройка быков из сотни найдётся, но тут таких половина, а у другой половины средним бизоньим уж всяко не уступят. Не буйволиные, но куда-то в ту же сторону. Причём, один бычара попался такой, что до буйвола он не дотянул совсем чуть-чуть. Примерно как те вымершие ещё плейстоценовые бизоны с гигантскими рогами и сами такого размера, что заставили бы призадуматься и любых тогдашних хищников, и нынешнего степного медведя гризли. Если всю породу в этом направлении подтянуть, то пумам с ягуарами ловить тут будет нечего. Это показавший им бычару управляющий как бы пошутил — ага, в каждой шутке есть доля шутки. Но оказалось, что пошутил не только управляющий. Насчёт удовольствования одними только гибридными быконами пошутил и сам член хозяйского семейства, поскольку уже на подходе к вилле оказалась страусиная ферма. Здоровенные птицы разгуливали прямо за сетчатым проволочным забором, через который их было нетрудно разглядеть.

— Странные какие-то, — заметила Навия, — Явно африканские, помню по зверинцу в Тарквинее, вон тот и тот в точности как были там, а вот эти ещё больше, но не чёрные, а какие-то коричневые.

— Да, уже подросли, — хмыкнул Мекатл, переглянулся с Айнатом, обменявшись с ним понимающими кивками, и они оба рассмеялись.

— Азиатские! — сообразил Терион, — Родственный африканскому вид, но крупнее и почти вымер. Сохранился только в пустыне Гоби, и когда в Китае смута завершилась, то наши целую операцию устроили и хунну подрядили на отлов живых и невредимых птиц для их разведения на Тайване. Айнат, ну так разве делается? Мой отец когда ещё просил хотя бы парочку для зверинца Тарквинеи?

— А ты помалкивай, не расстраивай отца понапрасну. Мало их здесь ещё, да и не адаптировались как следует. Разведём побольше, ваш зверинец первым их получит. Ну, не самым первым в Америке, поскольку в Илипе Мексиканской уже есть, ну так на маршруте же, а после городов маршрута Тарквинея первая на очереди.

— И с носорогами так же будет?

— Вам привезут африканских. Чем они тебе хуже для тропической Тарквинеи?

— А вы о каких говорите? — поинтересовалась Гелика.

— Азиатский двурогий, не индийский, а особый вид, — пояснил Терион, — Много на Суматре, но там мелкие, а крупный материковый в Китае почти истреблён. Достают у вьетов, но там тоже не так много, а для генетического разнообразия вместе со страусами ещё заказали хунну, и вроде бы, тоже добыли. Китайцы артачились, но пропустили.

— А чем он лучше африканского?

— Он волосатее остальных, и часть наших биологов считает, что это ближайший родственник вымершего шерстистого носорога, — ответил Айнат, — Особенно гобийский.

Вилла хозяйского семейства оказалась под стать всей весьма немалой здешней латифундии. Не такой виллозамок, как строятся в тартессийской метрополии и на Азорах на случай маловероятной, но всё-таки возможной войны с Римом, но и не классическая, а что-то среднее между ними. Штурма регулярной античной армией не выдержит, но здесь таких и нет, а дикарей отразить — Терион сходу указал, где бы он разместил пулемёты, и ухмылки Айната с управляющим показали, что не один он такой умный и не первый. Как они пояснили, малые окраинные виллы выстроены в стиле виллозамков как форпосты на случай набега дикарей, а эта — центральная, и здесь есть кого мобилизовать для отражения набега. И ковбои, и арендаторы, и вольноотпущенники, живущие лучше, чем до рабства.

Снаружи, со стороны парадного входа, вилла казалась дворцом побольше иного царского, но внутри оказалось немало и производственных помещений — мастерские, даже пара небольших мануфактур, поскольку принцип максимально возможной независимости от внешнего мира не был чужд и турдетанским латифундистам. В идеале латифундия всем необходимым для жизни должна обеспечивать себя сама. Понятно, что и недостижим этот идеал, и смысла экономического в этом в нормальной обстановке никакого, но на всякий случай способность к максимально длительному автономному существованию считается важной, и чем ближе латифундия к самодостаточности, тем она ценится выше при равных прочих условиях. Это стремление к способности быть островком стабильности при любых катаклизмах как часть античного менталитета турдетанской цивилизацией не осуждалось, а понималось и одобрялось. Тот неуязвимый базовый уровень развития, ниже которого не просядешь ни при каких обстоятельствах.

Тут не только переработка сельхозпродукции вплоть до консервирования, тут и инструменты можно свои производить, и технику ремонтировать, и оружейная мастерская своя, и библиотека, и народная школа для местной детворы. Терион-то об этом знал, как и все юнкера Корпуса, поскольку в их учебную программу входили экскурсии и на царскую латифундию в окрестностях Нетониса, да и отцовская неподалёку от Тарквинеи такого же в принципе типа, только с местной спецификой. Гетеры же были поражены. Окончательно же они выпали в осадок за обедом, когда убедились в гораздо большем замахе, чем просто на местную самодостаточность.

— Вкус своеобразный, — заметила Гелика, распробовав картошку в гарнире, — Не как у нашей картошки, но и не как у антильской. Вкусно, никаких претензий, но какой-то привкус непривычный. И клубни все маленькие. Какой-то новый сорт?

— Даже не сорт, а гибридный вид, — ухмыльнулся Айнат, — Это гибрид картофана с помидором, даёт и клубни, и ягоды.

— Так что тут нового? — не поняла гетера, — В школе и мы прививали помидор на картошку и получали и клубни, и помидоры. Вроде бы, и в народных школах этому учат.

— Нет, прививка нормального помидора на нормальный картофан — это просто детское баловство для школоты, дабы понимала, что можно и так. Массовую продукцию таким манером разве получишь, когда каждый саженец прививать надо? А тут клеточная инженерия, именно новый гибридный вид, пока ещё очень несовершенный, но уже есть с чем нормальную селекцию вести для выведения нормальных сортов. И геморрой, девчата, с ним был такой, что не одно поколение с этой задачей мучилось. Тут-то мы уже готовый результат до ума потихоньку доводим.

— А в чём там трудности-то были такие, чтобы не одно поколение провозилось?

— Ну, во-первых, этот чилийский картофан имеет тетраплоидный геном, то бишь четыре комплекта одинаковых хромосом, а помидор — диплоидный, два комплекта. Чтобы скрестить перекрёстным опылением, нужно одинаковое количество комплектов. Первым делом помидор тетраплоидный сделали, это полегче, чем диплоидный картофан получить, но его скрещивание с картофаном плодовитого гибрида не дало. А картофану половинить его тетраплоидный геном — ну, способы-то есть, но все с малой вероятностью результата, так что целое поколение только с этим и возилось, отбирая редких диплоидных мутантов среди кучи уродцев. А во-вторых, картофан этот диплоидный вышел вообще стрёмным.

— А в чём стрёмность?

— Да просто никакой. Клубеньки с горошину, в лучшем случае с лесной орех, ну и как их такие чистить прикажешь, и что там от них после чистки останется? Достоинство только одно — размножабельный и пригодный к скрещиванию с помидором, всё остальное — недостатки. Потом селекцию его проводили, чтобы давал клубни хотя бы с грецкий орех величиной. Мельче-то — кому он такой нужен? Тоже геморрой был ещё тот. Вкус, кстати, тоже не блистал, но это отложили на потом, поскольку задача чисто селекционная. Потом с помидором скрещивать принялись, и попыток понадобилась масса, поскольку результат имел совсем не то разнообразие, которого хотелось. Мало того, что клубни уменьшились даже у тех гибридов, у которых были, так ещё и ягоды у многих были ядовитыми, как и у обычного картофана. А нужно ведь было, чтобы гибрид нормальные съедобные помидоры давал. Вот такие и отбирали, снова скрещивали между собой, разводили и снова отбирали на величину клубней, а затем и на нормальный приемлемый вкус. Результат, который ты дегустируешь сейчас, далёк от совершенства, а по урожайности не соперник ни картофану нормальному, ни нормальным помидорам, и в этом, скорее всего, никогда не сравняется с их лучшими сортами. Величину бы клубней и плодов нормальную получить, да улучшить их вкус, чтобы хотя бы в этом не уступал — и на том богам благодарны будем.

— Так а ради чего тогда все эти муки, когда есть уже и нормальные помидоры, и нормальная картошка? Почему нельзя выращивать и то, и другое?

— Можно и нужно, но к сожалению, не везде. В предгорья Скалистых гор лезть с картофаном вообще нельзя. Там жучок полосатый водится, мелкий, но очень зловредный, и если сплошная зона возделывания картофана дотянется до его местообитаний, он всю её освоит, и спасения от него картофану не будет тогда нигде.

— Запрет выращивать картошку по всей северной и западной периферии наших земель на Миссисипи как-то связан с этим?

— Самым прямым образом. Смысл запрета — в том, чтобы посадочный материал картофана даже случайно не мог попасть в руки окрестных дикарей. Полуфабрикаты туда поставлять или консервированный намного обременительнее, чем выращивать на месте, но если дикари заполучат его и начнут возделывать сами, он пойдёт от племени к племени вплоть до тех мест, где обитает жучок, и тогда ущерб от него многократно превысит наши нынешние затраты. Вот этих потерь нам жалко, а вовсе не хорошей сельскохозяйственной культуры для тамошних дикарей, которая заодно и оцивилизовыванию их племён могла бы неплохо поспособствовать.

— Я как раз об этом и хотела сказать, но ты сказал и сам. А на помидоры тогда почему такого запрета нет?

— Так в этом ведь всё и дело. Ягода помидора отчего съедобна, а не ядовита, как у картошки? Оттого, что помидор синтезирует не соланин, как большинство паслёновых, а томатин. Соланин ядовит для нас, но жучок то ли приспособился к нему, то ли для него он вообще безвреден. А с томатином — наоборот. Для нас он безвреден или маловреден, и мы едим помидоры, да нахваливаем, а жучок его не любит. Может сесть и попробовать, если рядом нет других паслёновых, но при выборе между помидором и картофаном сядет только на картофан. На нём же и яйца откладывает, так что кроме взрослых жуков на нём всегда полно и его личинок, а на помидорах наши исследователи его личинок не видели.

— А в этом гибриде именно томатин вместо соланина?

— Да, и как раз от него этот немного непривычный привкус в клубнях, который ты заметила. По сути дела ты ешь клубненосный помидор, которого наши селекционеры и добивались. Внешне он ещё больше похож на картофан, чем помидор, и жучок на него по ошибке будет садиться чаще, но распробует, убедится в ошибке и улетит, а своих яиц на него либо совсем не отложит, либо личинки потравятся томатином и сдохнут ещё совсем мелкими. Как-то так, точнее скажут только узкие специалисты по этому делу.

— А разве не проще было бы вывести картошку с томатином? И что смешного?

— Если бы это было проще, то именно это и было бы сделано, — ответил Терион, когда оба юнкера отсмеялись, — Нужен ведь был устойчивый к жуку картофан, а помидор к нему и так устойчив, и две устойчивых к жуку культуры прекрасно наших устроили бы. Но где взять такой мутантный картофан, в котором был бы томатин вместо соланина?

— А пересадить? Ну, эти, как их там? Гении, что ли? Я опять глупость ляпнула?

— Гены, — поправил её Айнат, когда они снова отсмеялись, — Гении — это немного другое. Но не в этом суть. Клеточной инженерией можно работать только с хромосомами, скоплениями генов, и это пока предел возможностей наших лучших спецов. Вот на этом уровне как раз и работали с выведением этого гибрида. Отдельный ген, который отвечает за выработку соланина или томатина — это уже уровень генной инженерии. В принципе по материалам отцов-основателей мы примерно представляем, как это делалось в их мире, но только в принципе, а реально до этого уровня дорасти — не будем о грустном, дабы зря не расстраиваться. Мы — точно не доживём. Поэтому и делаем иногда не то, о чём мечтается в идеале, а то, что уже можем сделать и сами, не перекладывая этих проблем на потомков. Судя по дедам, отцам и нам самим, на их долю и своих забот хватит выше крыши.

— А жуки не приспособятся к помидорам и к этим гибридам, если только они на полях и будут? — встревожилась Навия.

— Конечно, приспособились бы рано или поздно. Насекомые адаптабельны из-за своей численности и быстрой смены поколений. Но наши-то ведь об этом знают, и кто же им даст такую возможность? Суть задумки в том, что на многие дни пути от предгорий, в которых обитает этот жук, не будет посадок картофана, а будет только вот этот гибрид. А в самих тех предгорьях между полями этого гибрида будут посажены небольшие огороды картофана — не для урожая, которого практически не будет, а для приманки жуков со всей округи. Все они будут слетаться туда и размножаться там, а их самих и их личинок будут с удовольствием склёвывать индюки. Если переклюют всех, мы на них за это уж точно не обидимся, — вся компания рассмеялась.

— То есть, этот гибрид, когда он будет доведён до ума, не страшно будет дать ни нашим фронтирщикам на северо-западе, ни с чудами в перьях тамошними им поделиться, чтобы поскорее брались за ум и втягивались в цивилизацию, — добавил Терион, — Как раз в расчёте на это и заморочились его выведением. На величину и урожайность — далековато ещё до хорошего результата, но основные трудности позади, и остаётся только селекция, с которой мы давно и хорошо знакомы. Как видите, даже на частной латифундии посильно, чтобы разгрузить от этой финишной рутины серьёзные исследовательские центры.

— Тогда, получается, нормальный результат этих работ уже и при нашей жизни можно ожидать? — прикинула Гелика, — Это же реальный путь к оцивилизовыванию всех этих дикарей! Как вспомню эти пирамидальные насыпи со святилищами, где они жертвы приносят своим богам, так вспоминаются и слухи про человеческие жертвоприношения, где их религия всё ещё не реформировалась. А правду говорят, что они их ещё и ели?

— Всё было. И врагов убитых на войне ели, и принесённых в жертву, и везде это было, где эти насыпи, — подтвердил Айнат, — Вся Мезоамерика, вся Мексика и все страны на севере Мексиканского залива. Те племена, которые нашей цивилизацией не охвачены, до сих пор этим балуются. Так это — балуются, а в Центральной Мексике и у майя вообще беспредел творился, пока наши там шороху не навели. Хотя и чичимеки эти — куачичилы наши более-менее вменяемые, а тлахикацины и койотателки — беспредельщики ещё те.

— Это они на центральную долину напасть пытались и захватить саму Кауру? — спросила Навия, — И вроде бы, хотели вообще завоевать долину?

— Они самые. Ну, не все, а те, которые поюжнее. Размножились за этот тёплый и влажный период, жратвы перестало хватать, а на юге — богатая и благополучная долина, а Каура Мексиканская — это же бывший Теотиуакан. К науа отношения не имел, но в целом священное место ещё с глубочайшей древности, так что сами боги велели захватить его и владеть. Ну так эти чуда в перьях и попытались исполнить волю богов, — они с Терионом рассмеялись, — Наши спецы считают, что как раз эти племена и стали предками тольтеков ТОЙ истории, но в этой они так соблазнились богатством долины, что поспешили лет на пятьсот. А здесь им — разве тут? — юнкера снова рассмеялись, — Так больше всего шаманы у них бесились даже не от нашего огнестрела и не от конницы и слонов с пулемётами, а от преобладания среди наших солдат таких же гойкомитичей, как и они сами. Боги обещали им, что всё коренное население восстанет против наших и встретит их как освободителей, а тут такой облом. Кругом обман и мошенничество, подумал дикобраз, слезая с кактуса! — вся компания рассмеялась.

— А население долины наелось досыта, в том числе и мяса, привыкло к намного более лёгкой работе со стальными инструментами и тягловым скотом, да ещё избавилось от вечного страха перед вышестоящей знатью и жрецами, — прокомментировал Терион, — И уже в авторитетном возрасте те, кто в детстве учился в народной школе, а сейчас учится в ней уже третье поколение. А тут этих освободителей с севера нелёгкая приносит, которые обещают освободить их от всего этого и вернуть всё взад, как в старые добрые времена, да ещё и под своим мудрым дикарским руководством и непререкаемой властью. А то забыли даже, как богов чтить следует, совсем человечиной их кормить перестали. А мир от гнева богов и глобальной катастрофы кто за них спасать будет?

— А заодно и есть ту человечину, которую не съедят боги! — фыркнула Гелика, — И это же ещё пока тепло и влажно? А что будет, когда климат похолодает? Это же засуха тогда ожидается, и дикари оголодают?

— Ну, похолодание ожидается, но не такое, как было при отцах-основателях, а умеренное — будет примерно так, как было до его начала. Не так шикарно, как сейчас, но вполне нормально, — пояснил Айнат, — Для Египта, например, будет даже лучше. Сейчас там катастрофические разливы Нила нередки, когда и дамбы река размывает, и деревни затапливает, и с самых плодородных пойменных полей вода подолгу не уходит, так что их не удаётся засеять, и с них нет урожая. Если слишком низкий разлив — голод из-за засухи, если слишком высокий — голод из-за избытка воды. Слишком хорошо — это тоже плохо. А будут нормальные разливы, как было до того похолодания. Германцы, правда, за Рейном забузят, а за Дунаем — даки, поскольку размножились, а теперь у них урожаи снизятся. А здесь — ну да, станет посуше, дичи и съедобной растительности в прерии поменьше, так что бродячие дикари опять заболеют героизмом головного мозга. Будешь героем, когда жрать нечего, и никого другого лишним объявить не удалось.

— Да, с цепи могут сорваться запросто, — прикинул Терион, — В центральную-то долину теперь вряд ли сунутся, учёные уже, а вот сюда могут.

— Если только совсем отчаются, — возразил Айнат, — Наши куачияилы с нашей выучкой и оружием им не по зубам, и они об этом знают.

— Тогда, получается, остаются анасази на северо-западе, в верховьях реки?

— Пожалуй — да. На их месте я бы предпочёл это направление. Земледельцы, у которых есть чего грабить, а вояки — так себе, чичимекам не ровня. Если лучшие земли не по зубам, а с нашими в этой реальности так оно и выходит, то самый реалистичный выход для них — напасть на анасази.

— А кто они такие? — спросила Навия.

— Предки пуэбло ТОЙ истории. Восточный край их территории. В ТОЙ истории они там прожили ещё не одно столетие, поскольку экспансия науа была направлена на юг, но в этой с самым лакомым южным направлением у них облом, и здесь тоже всю глубину их неправоты им найдётся кому растолковать, а в батраки проситься — это же гордыня не всякому ещё позволит. Предки наших куачичилов тоже не смирились бы так легко, если бы не оказались в безвыходном положении, когда все другие решения — верная гибель. И то, некоторые тогда гибель предпочли. В общем, не позавидуешь анасази, когда чичимеки будут выбирать направление экспансии.

— Река их не остановит?

— Ты уже забыла, как я выбирал фарватер, чтобы не сесть на мель? — напомнил Терион, — Так это уже сейчас, пока климат ещё не так засушлив. А когда ещё подсушит, то река будет ещё мельче. Ну, совсем уж переплюйкой она, конечно, не станет, но вброд её можно будет перейти во многих местах.

— По карте — самая большая из здешних рек, — заметила Гелика.

— Да, больше и глубже её поблизости нет, но и она препятствием для чичимеков не станет, а уж когда обмелеет ещё — тем более.

— А наши не думают защитить этих мирных земледельцев? — помнтересовалась Гелика, — Пусть дикари их грабят, убивают и едят, сколько им вздумается?

— Ну, во-первых, анасази тоже не такие уж и мирные, — хмыкнул Айнат, — Наши уастеки рассказывают, что во времена прошлого похолодания и засухи они разбойничали и баловались людоедством не намного меньше чичимеков. А во-вторых, командование не докладывает простым юнкерам вроде нас о том, что не нашего ума дело. Может, готовятся переговоры с их вождями, может, ведутся как раз сейчас, а может, уже и проведены, но не подлежат широкой огласке. Но по уму, конечно, есть смысл прикрыть анасази хотя бы уж для того, чтобы бродячим чичимекам не осталось больше никаких вариантов кроме сдачи нашим и осаживания на землю. Отчаянные герои, естественно, будут, но быстро кончатся, и тогда основной массе придётся браться за ум, как это сделали наши куачичилы.

После обеда гетер покатали на лёгких двуколках, запряжённых страусами. К их досаде, ездовые страусы все были африканскими. Азиатских пока ещё мало, как объяснил им Мекатл, и их никто не дрессирует для подобной чисто развлекательной езды. Айнат же как представитель хозяйского семейства полностью поддержал управляющего. Азиатский страус крупнее и сильнее африканского и выглядит внушительно, но в остальном разницы между ними никакой, и нет смысла отвлекать редких пока птиц от размножения на новой родине на баловство. Не для этого они предназначены, а для воссоздания в перспективе в американской прерии хотя бы уж евразийской плейстоценовой фауны. Американскую-то уже не воссоздашь, поскольку негде взять ни гигантских ленивцев, ни саблезубых кошек, ни гигантских броненосцев, вымерших или истреблённых палеоиндейцами полностью.

Индийский слон — не настоящая, но хоть какая-то замена мамонту, африканский лесной — мастодонту, европейский тарпан — американским лошадям, европейский лев как наиболее близкий к вымершему пещерному, когда его привезут, сойдёт за американского, пумард — за мирационикса, а вместо той плейстоценовой живности, которой замены уже и суррогатной не подобрать, пусть уж хотя бы евразийская будет — ближайший родственник шерстистого носорога, который его и изобразит, да вот этот азиатский страус, настоящий пережиток евразийского плейстоцена. Хвала богам, не успели ещё китайцы истребить ни того, ни другого, и если в Азии они практически обречены, то здесь — сохранятся. Станут вполне себе американскими видами, самыми обычными и никого не удивляющими, а вот этот африканский страус, сейчас только для генетического разнообразия и добавленный к азиатам, будет редкой экзотикой, и катанием именно на нём, а не на привычном азиатском будет хвастаться друг перед другом мелкая детвора.

Вся компания рассмеялась, когда буквально при этих словах мелкий пацанёнок, сын одного из работников фермы, деловито подошёл к азиатскому страусу-подростку, да и влез на него верхом, прокатившись до половины длины забора, пока его не шуганул его отец. Гелика тут же съязвила, что у некоторых латифундистов их слугам дозволено то, что не дозволено самим хозяевам и их гостям. Но управляющий объяснил ей, что этих людей страусы видят каждый день и привыкли к ним, поэтому и позволяют им многое, а нового человека страус к себе не подпустит, убить же или изувечить ударом ноги страус может запросто. Пару месяцев назад пума ночью сдуру проникла к ним, и страусы запинали её насмерть так, что прибежавшая на шум обслуга живой её уже не застала. И с человеком то же самое будет, если птицам хотя бы покажется, что от него исходит угроза. Страусы ведь отчего не летают, как все нормальные птицы? Оттого, что для полёта нужны нормальные птичьи крылья, а вовсе не тупые птичьи мозги.

Ужин плавно перерос в небольшой симпосиончик, на котором гетеры устроили поочерёдный стриптиз. Не настолько высококлассный, как был бы в исполнении гетер из Нетониса или испанской Оссонобы, всё-таки школа Тарквинеи до их уровня немножко не дотягивает, но и не те вульгарные обезьяньи ужимки, до которых у греков деградировала Антиохия. Вроде бы, и прямая преемственность от того старого греческого ещё Коринфа, откуда и перебралась в Сирию та брендовая школа гетер, но разве удержишь тот прежний коринфский уровень среди азиатчины? Сравнивая отснятые выступления тех коринфских гетер двухвековой давности со свежими съёмками антиохиек, разницу видно сразу, зато у своих, хоть стиль и изменился под влиянием индийских ганик, но тот уровень — держится. Посмеялись и над ужимками римских подражательниц антиохийкам. Обсудили и римские дела, которые гетеры тут же свели к сплетням о Мессалине, преувеличенным, как водится, в стандартные три раза. Впрочем, преувеличивать ведь было что, поскольку распутством напоказ третья жена Клавдия ухитрилась шокировать и видавший виды Рим. Агриппина же, сменившая её, распутством не прославленная, стервой оказалась ничуть не меньшей.

— Сестра тебе наложницу присмотрела? — Навия обратила внимание на лежащую на столике в спальне поверх бумаг фотку симпатичной девчонки-индеанки, — Да, дикарка внешне явно в твоём вкусе, и если обучаемая и не стерва, то и я бы тоже посоветовала.

— И что бы я только делал без ваших с сестрой советов! — ухмыльнулся Айнат, — Малиналь я знаю ещё с мелкой шмакодявки. Знаю и её родню, а к концу школы, когда она и сама уже подросла и стала похожа на то, что ты видишь, думал и в эту сторону. Только закавыка в том, что слишком хороша Малиналь для наложницы. Ещё в младших классах так русский язык освоила, что из народной школы в семилетку её перевели, и она за год наверстала разницу в учебных программах, а теперь вот окончила её и улетела в Нетонис. Сестра её как раз и увезла туда, будет там в Корпус поступать и наверняка поступит, так что наложница у меня другая будет, а на Малиналь у нас теперь другие планы.

— Уж не собрался ли ты её в законные жёны взять? — сообразила гетера.

— Ну, в Нетонисе виднее будет. Надо же ещё её генетическую книжку изучить как следует, но если противопоказаний не обнаружится — почему бы и нет?

— Ты что, серьёзно? Она же красножопка! Ну, может и есть какая-то небольшая испанская примесь, но по фотке её не просматривается.

— Нашей примеси в ней нет, чистопородная гойкомитичка. Отец из куачичилов, мать из уастеков. Ну так и что с того?

— Так ведь дохляки же болезненные и алкашня!

— Навия, по стране за полвека столько уже эпидемий прокатилось, что дохляки повымирали, а уцелевшие и их дети с внуками к нашим болячкам уже устойчивы. Алкаши спились и опустились, и тоже мало кто из них оставил после себя потомство, да и всё оно было взято на карандаш, и никто не допускал сокрытия информации, из каких семеек эти генетические отбросы. Поэтому и у них с размножением были проблемы, а уж на работу нормальную устроиться — сама понимаешь. Так что не беспокойся за породу тех, которые работают у нас. Не все подходят для семилетки и Корпуса, а из подошедших туда не все подходят конкретно мне, и если первый барьер Малиналь преодолела успешно, то второй ещё не предрешён и определится только с заполнением её генетической книжки. Тут — да, некоторый риск есть. Но предварительно противопоказаний не выявили, а достоинства у девчонки весомые. Способности, а не то, о чём ты подумала в меру своей испорченности, — гетера рассмеялась, — Я двоюродному дяде завидовал, у которого отец из боковой ветви нашего семейства, брат моего деда, а мать из зарейнских германок, прадед вывез оттуда незадолго до Тевтобургского леса, так двоюродный дядя в Корпусе от многих состязаний был освобождён. Смысла не было, при его-то частичной невесомости.

— Кесориг Ларсов, кажется?

— Ага, он самый. Детей его способности представляешь? Отец с матерью были в расстройстве оттого, что его Мисия троюродной сестрой мне приходится.

— Да, слишком близкая степень родства для брака. Но разве нет других ветвей с родством поотдалённее?

— Есть, и не одна, но зачем использовать в нашем поколении, когда и Малиналь ничем не хуже? А эту возможность я лучше оставлю детям и внукам на тот случай, если кому-то из них повезёт с шикарными вариантами меньше, чем мне. Лишь бы только у нас с Малиналь никакой несовместимости не обнаружилось. Дайте боги, чтобы подошла!

68 год нашей эры, весна, Остия.

— Как вы знаете, ребята и девчата, в Риме ещё со времён Цезаря Того Самого все неимущие граждане имеют право ежемесячно получать по пять модиев пшеничного зерна с казённого склада бесплатно, — напомнила школоте Фиона, — Пять модиев — это много на одного взрослого человека, если он не занят тяжёлым физическим трудом, но очень мало на семью, и недостающее зерно римская чернь покупает на рынке по рыночным ценам, а они колеблются и в случае перебоев с поставками могут вырасти и в полтора раза, и в два, и в три. И тогда, конечно, в городе начинаются уличные беспорядки. Особенно как сейчас, когда зерна не хватает и на очередную бесплатную раздачу всем, кому она положена. Как всегда в таких случаях, сначала выстраивается очередь за жетоном на получение зерна, а с ним — на склад за самим зерном, и жетоны свои получили все, а вот отоварить их зерном, даже выстояв очередь, успело немногим больше половины получателей.

— А из-за чего так вышло, почтенная? — спросил один из пацанвы.

— Ну, во первых, ребята и девчата, зерновой жетон чеканится небрежно, так что его легко подделать, а при сговоре с зерновыми чиновниками — и настоящие выкрасть для продажи на рынке. Как я вам уже сказала, на семью пяти модиев мало, и купить жетон за половину рыночной цены этих пяти модиев, чтобы получить по нему и их в дополнение к уже полученным пяти законным, мало кто из городской черни откажется. Поэтому зерна со складов на эти раздачи всегда расходится гораздо больше, чем планируется по спискам граждан-получателей. Во-вторых, с этих же складов зерно идёт и на все государственные надобности. А это и хлебный паёк преторианцев, городских когорт и вигилов, и хлебное обеспечение рабочих, занятых в городском хозяйстве и строительстве. Строителей, как вы знаете, прибавилось после того большого пожара четырёхлетней давности, когда выгорела значительная часть города.

— В котором император обвинил этих иудейских сектантов, чтущих Распятого? — спросила одна из девок.

— Совершенно верно. А поскольку строительство император затеял после этого пожара грандиозное, рабочих на него понадобилось множество.

— И говорят, что он сам же этот пожар и устроил, чтобы высвободить место для своего помпезного строительства, — заметил ещё один пацан, — Как ты думаешь, почтенная, это правда или выдумка его недоброжелателей?

— Умышленные поджоги, ребята и девчата, определённо были. И подозрительна в этом смысле готовность строительных проектов Нерона сразу же после тушения пожара. Но об этом не надо болтать ни с кем из чужих, даже если он ваш хороший знакомый, и вы ему доверяете. Наша фактория не вмешивается в римскую политику, и нам не нужны эти разговоры, которые дали бы римским властям повод для претензий. Поэтому, возвращаясь к нашим баранам, нам с вами не столь важно, кто на самом деле поджёг Рим четыре года назад. Важно то, что работы до сих пор не окончены, и строителей тоже нужно кормить. А третья причина — в саботаже иудейских общин Карфагена и Александрии, для которых все эти вызванные нехваткой хлеба беспорядки в Риме — помощь единоверцам в восставшей против римской власти Иудее.

— Так а Нерон что, не знал о том, что нехватка зерна взбаламутит столицу, и что на месте евреев любой бы этим воспользовался, кто не дурак? — поинтересовалась дочурка безопасника фактории, — И если он окончательно свихнулся на актёрском лицедействе, так куда смотрели его префекты претория? Если у него Гай Офоний Тигеллин мышей вообще не ловит и способен на одни только интриги и угодничество перед ним, то чем тогда занят его коллега Гай Нимфидий Сабин?

— Ну, давайте не будем забывать, дети, что таких спецслужб, как наши, больше нет ни у кого в этом мире. А римская преторианская гвардия выросла вообще из обычной охраны императоров, и при Тиберии ей только начали поручать хоть какие-то функции секретной службы. Даже сейчас, как мне говорили, их уровень не превышает греческого.

— Намного хуже, почтенная, — поправила та же самая девка, — Мой папа говорил мне, что когда в лагере преторианцев трубят общий сбор, то туда сбегаются и те солдаты, которые выдают себя за простых пролетариев и живут среди них, и на этом их как раз и палят даже их несведущие во всём этом соседи по инсуле, — весь класс рассмеялся.

— Я вот одного не пойму, — хмыкнул пацан рядом с ней, старший сын одного из солдат фактории, — Ладно, недоглядели преторианские ищейки, устроили евреи саботаж, случились перебои с зерном, и цена на него взлетела — в жизни всякое бывает. Но почему у этих горе-гегемонов нет денег на рыночный хлеб, когда в городе с этим нескончаемым строительством столько работы, что хватит на всех желающих?

— Так ведь там же работать надо! — усмехнулась Фиона, — А кто в Риме тяжёлым физическим трудом занят? Рабы, да приезжие, которым не положено ни этого бесплатного зерна, ни денежных выплат в каждый праздник. А эти коренные граждане Рима, которые всё это получают — разве унизятся они до равного труда с рабами и понаехавшими? Если работа лёгкая и непыльная, тогда другое дело, ну так платят ведь за неё мало, поскольку желающих во много раз больше, чем вакансий. Собственно, им для того и даются все эти праздничные дотации, чтобы они не требовали за свою работу такой платы, за которую их никто никогда не наймёт. Но ведь Рим — город дорогой, цены в нём на всё примерно вдвое выше, чем где-нибудь в захолустье, и эта праздничная дотация — больше, чем заработаешь на такой работе, которую найти легко. То есть, если тратиться экономно, то можно жить и на эту дотацию, и зачем тогда вообще работать? Пока зерно на рынке дешёвое — хватает.

— Лучше бы они механизмы развивали и внедряли, — прокомментировал этот же пацан, — Такие, которые и облегчают работу, и эффективность её повышают, но которые и не доверишь рабу. Вот и была бы тогда престижная и хорошо оплачиваемая работа для их свободных горожан. Почему они этого не делают?

— Они делают, но для других целей и в единичном количестве. Вам же говорили уже о механизмах Герона Александрийского? Такого механика греко-римский мир ещё не знал. Но как востребованы и применяются его разработки? Массово из всех их внедряют только самые простые, вроде металлических рам вместо деревянных для военных машин, а всё, что сложнее — только для храмовых чудес и для развлечения богатых ротозеев. А то, что могло бы изменить всю жизнь греко-римского мира, ему никто не заказывает. Зачем, когда для тяжёлых работ есть рабы, осуждённые на каторгу преступники и солдаты? Вам говорили о грандиозной наумахии Клавдия на озере шестнадцать лет назад? Наверное, об его смешной истерике, когда приветствовавшие его участники боя не поняли его ответа о том, что их жизнь и смерть зависит только от них самих? — класс рассмеялся, — А ведь там тоже был применён механизм — перед началом боя со дна озера на его поверхность всплыл серебряный Тритон и протрубил в раковину, давая сигнал начинать.

— Он тоже придуман Героном?

— Нет, его придумал и сделал мало кому известный Тевкр Фестский, который в молодости был учеником Герона. Схожим с героновскими был механизм подъёма, но свой вариант управления издали с помощью бечевы и герметичный сосуд с накачанным в него сжатым воздухом для дутья в раковину.

— А откуда ты об этом знаешь, почтенная? — удивилась одна из девок.

— Странно для женщины, да ещё и гречанки не из гетер? — улыбнулась Фиона, — Я бы и не знала, как это и полагается любой добропорядочной гречанке, если бы не одно случайное совпадение, в котором моей заслуги нет ни малейшей. Всё дело в том, ребята и девчата, что этот Тевкр Фестский — мой дядя по матери, и когда он жаловался моему отцу на несправедливость Клавдия, вознаградившего скульптора-чеканщика серебряной статуи того Тритона втрое щедрее, чем его за всю её внутреннюю начинку, они с отцом говорили об устройстве механизма и обсуждали его, а я всё слыхала. Мой отец ведь тоже механикой увлекался, только не так хорошо был обеспечен, чтобы учиться в Александрии. В общем, ребята и девчата, мозги-то и интерес к технике даже на захолустном Крите попадаются, не говоря уже о признанных центрах греческой учёности, но как и на что они востребованы?

— На дешёвые обезьяньи понты, — охарактеризовал пацан.

— Не такие уж и дешёвые, — поправила его дочка безопасника, — Откуда у Нерона возьмутся деньги на достаточный запас зерна для города, когда ему на Игры и увеселения не хватает? Сейчас по бедности опять развлекается обычными оргиями под Капуей.

— С прежней любовницей Актой или с новой жёнушкой Статилией Мессалиной? — поинтересовалась одна из девок, — Родственница же Мессалины Той Самой?

— Родственница, но отдалённая, — уточнила дочка безопасника, — Для неё это уже пятый брак, а шашни с Нероном крутила и до четвёртого, между Актой и Поппеей, но так, как та клавдиевская Мессалина, не куролесила. В оргиях в стиле прежних Вакханалий, по крайней мере, не замечена, так что для нынешнего римского нобилитета ещё прилична. А Нерон в Греции вообще сбрендил. Мальчиками он и раньше увлекался, а во время поездки в Грецию прямо в присутствии Статилии открыто женился ещё и на евнухе Споре.

— Стоп, ребята и девчата! — запротестовала Фиона, — Даже если всё это и правда, чему я и сама очень даже верю, наше государство — друг и союзник римского народа, его олицетворяет текущий император, и пока этот император Нерон, не подобает нам с вами обсуждать его в таком свете вслух даже между собой. А уж вне фактории — тем более. Не надо нам политических неприятностей. Давайте сформулируем всё это поблагопристойнее — нынешний римский император натура тонкая, творческая, артистичная и увлекающаяся.

— Обезьяна, короче, эталонная! — обобщил сосед дочки безопасника под хохот всего класса, — И кстати, вполне под стать нобилитету. Ладно сам он натура творческая и без оргий, которые как у нас преследуются, так и в старом Риме преследовались, не может обойтись, но ведь и сенаторы на своих загородных виллах разве не так же развлекаются?

— Хватит, дети, прекратили! — Фиона хлопнула ладонью по столу, — Римлян за меньшее арестовывают и судят по закону об умалении величия, а наша фактория тоже на территории Империи, и скандалы нам не нужны.

— Так точно! — подтвердил вошедший Айнат, — Более того, Остия тоже считается частью Рима, и как префект фактории я обязан следить за лояльностью всех наших людей к текущему императору Рима. А посему — отставить мне тут изменнические разговоры! — класс рассмеялся, — Фиона, что вы тут без меня успели пройти?

— Разобрали причины нынешних перебоев с зерном, а свернули с темы занятия в контексте неготовности Рима и его властей к этим событиям, хоть они и просчитывались заранее. Поговорили об отношении римлян к технике, которая им не в коня корм, зашла речь о понтах, ну и переехала на их нынешнего вдохновителя и организатора. Дети ведь привыкли, что у нас всегда нормально обсуждается всё, и как их тут остановишь? Хвала богам, пост сдан! — она шутливо отсалютовала.

— Ага, пост принят. У мелкого последний урок, как раз и заберёшь его, но пока чуток задержись, посмеёшься вместе со всеми. Вам, ребята и девчата, объяснили почему Фиона ведёт урок вместо меня?

— Нам сказали, почтенный, что тебя ещё с утра вызвали к префекту анноны, и ты всё ещё там, — ответил тот же пацан, — А зачем тебя-то туда вызвали, если это не секрет?

— Вот в этом-то как раз и заключается весь юмор, но чтобы он был понятнее, я начну немного издалека. Ну, причину беспорядков в городе вы знаете, и совещание было как раз об этом. Все транспортные флотилии курирует префект анноны, ну и раздаёт их начальникам указвния. И тут начальник александрийской флотилии спрашивает, почему городской префект требует от него грузить в Александрии нильский песок вместо зерна, а тот тоже присутствует. Вскакивает и орёт — чернь бунтует из-за дороговизны хлеба, город стоит на ушах, во имя Юпитера Всеблагого, грузи песок! — класс лёг лежмя от хохота.

— Это же для арены Большого Цирка! — выдавила из себя дочка безопасника, — А хлеба на ближайшее время можно с Сицилии и Сардинии привезти!

Но её пояснения и не требовались. Страсть римлян к Играм прекрасно известна всем на множестве примеров. Детей на них никто, конечно, не водил, но снятые на камеру фильмы им показывали, в фильмах же всегда присутствовали и кадры с неистовствующей толпой зрителей, да по разговорам с местными знакомыми представление имели, так что и ажиотаж от каждых ожидающихся Игр прекрасно себе представляли. Наслышаны были и о военных мятежах, прекращённых самими же восставшими солдатами с полным отказом от всех своих требований, но с единственным условием — отпуск и допуск в Цирк на дни проведения внеочередных Игр, специально для этого и затеянных властями. Понятно, что и бунт черни притихнет, если о грандиозных Играх объявить с интересной для гегемонов программой, то бишь покровавее. Но сама эта римская логика — город бунтует от нехватки хлеба, вези песок для арены вместо зерна — это же знать надо римлян, чтобы понять её!

— Абсолютно верно, ребята и девчата, — подтвердил Айнат, — В том, что на арене будут скормлены львам те, кого объявят виновными в бедствиях, можете не сомневаться. В прошлый раз, четыре года назад, виновными в пожаре Рима у Нерона оказались адепты еретической иудейской секты Распятого. Правда, для грандиозного зрелища, нужного для успокоения черни, их не хватило, и преторианцы с вигилами хватали всех, чьи рожи им не нравились, чтобы пытками выколотить признания в принадлежности к секте. Фильм про расправу с ними вы видели — и львами их травили, и в виде живых факелов на крестах их жгли, и гладиаторы их на арене убивали, и зрительские массы были в восторге — зрелище Нерону явно удалось. Теперь, по всей видимости, замышляется аналогичная расправа, но виновными наверняка объявят ортодоксальных иудеев. А поскольку настоящих виновных в Карфагене и Александрии достаточно не наловят, до кучи наверняка заметут и здешних римских, хоть они и ни при чём. Кто не дурак, уже это просчитали и начали разъезжаться.

— Так а ты-то, почтенный, зачем на этом совещании понадобился?

— Ну, не лично я, а наша фактория, но тоже в связи с этим. В тот раз песок арены был украшен разбросанными по нему фальшивыми стеклянными самоцветами, и их блеск под солнечными лучами добавлял зрелищу красочности. И теперь, ребята и девчата, сами сложите два плюс два и догадайтесь, как говорится, с трёх попыток, о зерне для голодных римских гегемонов городской префект просит нашу Компанию или о наших ограненных стеклянных стразах для разбрасывания на арене? — класс рассмеялся, показав абсолютно правильное понимание логики римских властей, — Всё, Фиона, юмор закончился, можешь идти. А мы с вами, ребята и девчата, продолжим. Парадоксальность ситуации с зерном в том, что Цизальпинская Галлия даёт вполне приличные урожаи, но его доставка даже по превосходным римским дорогам обходится дороже, чем перевозка морем из Александрии, не говоря уже о Карфагене и Сицилии с Сардинией.

— А если сократить сухопутную перевозку до минимума?

— Октавиан Август так и планировал, но оказалось, что даже при разгрузке зерна в Труенте весь эффект теряется на Соляной дороге через Апеннины. И почти то же самое выходит при перевозке зерна через Лигурию в гавань Стали для погрузки на суда. Так что зерно Северной Италии, хоть и ближе к Риму в теории, реально менее доступно, чем из-за моря. А вблизи от Рима его давно уже никто и не выращивает на продажу — не выгодно.

— Выгодно элитное виноделие, цветоводство и скотоводство, — блеснула знанием дочка безопасника, — Вино и в самом Риме потребляется, и на экспорт идёт, цветы нужны в больших количествах для венков и гирлянд на праздниках и пирах, а скот трудно везти морем, да и по суше далеко перегонять тоже накладно.

— Абсолютно верно, — подтвердил префект, — А вот более дешёвые вина и даже оливковое масло выгоднее привезти из Карфагена или Испании, чем выращивать здесь, и поэтому эти отрасли в Центральной Италии тоже приходят в упадок. Для себя виноград не элитных сортов и оливки выращивают, чтобы не тратиться на покупку, а на продажу нет смысла, поскольку из провинций они привозятся дешевле и лучше. Даже зерно везётся из Бетики через Гадес, когда его не хватает от основных поставщиков, и я ожидал, что меня будут просить о зерновых поставках, но выяснилось, что и из Александрии голодающему Риму нильский песок для арены нужнее зерна, и от нас им нужнее ограненные стеклянные стразы для украшения этого песка на арене, — класс снова рассмеялся.

— Прости, почтенный, но как всё-таки насчёт моего вопроса? — напомнил пацан.

— Какого именно?

— Верно, ты не застал. Я как раз перед твоим приходом спрашивал насчёт оргий сенаторов на своих виллах. Ладно император, который сам себя обожествил и подражает небожителям Олимпа во всех их божественных греческих безобразиях. Но сенаторы-то с него зачем пример берут? Их предки такого не допускали, и их нравы были примером для наших предков, которому не зазорно было следовать, но куда катятся их потомки? Чему нам теперь учиться у этих римских горе-цивилизаторов?

— Ну, греко-римская культура не ограничивается одними только безобразиями, и многими нашими достижениями мы обязаны ей как самой передовой в Луже. Да и то ведь, чем дальше, тем меньше мы учимся у них, а больше имитируем учёбу, да ещё и не очень внимательную, поскольку подражаем им с грубейшими ошибками на свой варварский лад, — детвора рассмеялась, — А по этой части — мы по-прежнему берём пример с их предков, а не с их пустившихся вразнос потомков. Зачем нам следовать дурному примеру, когда сам цезарь, даже вот этот нынешний, призывает следовать хорошему?

— Которого и сам-то показать не в состоянии?

— Ну, какое общество, такой у него и цезарь. Скорее уж он с элиты Рима пример берёт, чем она с него. И началось это больше сотни лет назад, хоть и не доходило ещё до таких крайностей. А окончательно римский нобилитет пошёл вразнос при Калигуле, и тут, ребята и девчата, следует понимать и причины. Я не исключаю, что и мы вели бы себя так же, если бы оказались в их положении — ну, если бы допустили его у себя, скажем так. Мы его, конечно, не допускаем и, надеюсь, никогда не допустим, и предки нынешних римлян тоже старались его не допустить, но им это не удалось. Ничем не ограниченная власть над обществом одного человека страшна тем, что всё в нём всецело зависит от его личности. Одно дело, если это, допустим, Цезарь Тот Самый или Октавиан, да пускай даже Тиберий, если закрыть глаза на его разгул на Капри. А если такой, как Калигула? Дело ведь даже не в самих его оргиях, а в их последствиях. Не умея регулировать свои обезьяньи хотелки, он спускал на них всю казну, а ведь её же после этого пополнять как-то надо.

— А с военными успехами и добычей у него как-то не заладилось.

— Да если бы и заладилось, что он добыл бы в Британии или Германии? Золота друидов, которое Цезарь Тот Самый награбил в Косматой Галлии, там ведь всё равно нет. А с провинций тоже лишнего не сдерёшь, с них и так сдирается столько, что не с чего им жирок накопить. И тогда что остаётся? Только грабить своих же римских богатеев. А раз законно этого не сделать, то только через тиранический беспредел. И в результате ни один богатый сенатор или публикан не уверен в том, что не будет арестован в любой момент по самому вздорному обвинению ради конфискации его имущества. А когда нет уверенности в завтрашнем дне, то ради чего напрягаться и сдерживать себя? Приумножать состояние — для кого? Хоть день, да мой, и всё, что я растранжирю на сиюминутное удовольствие, как и само это удовольствие, цезарь-тиран у меня уже не отнимет. Вот это и есть их принцип.

— Но ведь это же не прекратилось и при Клавдии?

— И этому тоже были веские причины. Клавдий тоже был обезьяной, но гораздо более вменяемой. Безудержные сумасбродные траты предшественника он прекратил, так что нужда в конфискационных репрессиях отпала. Но даже вменяемая обезьяна во главе общества не в состоянии избавить его от другого порока неограниченного единовластия — фаворитизма. Чуйства не позволяют обезьянистому правителю одёрнуть и поставить на место обнаглевших от вседозволенности фаворитов или фавориток, не говоря уже о том, чтобы пресечь их произвол и наказать их по закону. Закон — для всех, кроме них. Клавдий был бабьим подкаблучником, и при нём сначала вместо него тиранила социум Мессалина, затем Агриппина. При всей разнице между ними, обе стервами были первостатейными, и горе было любому, кто навлекал на себя их немилость. А долго ли оказаться в немилости у обезьянистой, властолюбивой, вздорной и обидчивой на любой пустяк стервозной бабы, уверенной в своей абсолютной безнаказанности? Поэтому уверенности в завтрашнем дне у нобилитета не было и при Клавдии. Как привыкли прожигать жизнь при Калигуле, так продолжали прожигать её и при клавдиевских гнусных стервах. Кстати, ребята и девчата, об этом тоже не болтайте с кем попало, поскольку вторая из этих стерв — мать нынешнего императора, официально после смерти обожествлённая, так что под закон о святотатстве можно угодить запросто. А зачем нам с вами лишние неприятности? Жизнь и так сложна.

— А при Нероне — опять то же самое, что и при Калигуле?

— Нынешний цезарь Нерон, ребята и девчата — текущий друг и союзник нашего государства. И поскольку мы с вами находимся сейчас не в нашей стране, где среди всех прав и вольностей Хартии прописана свобода слова, а в Империи, и врать у нас с вами не заведено, а говорить о текущем римском императоре правду — я бы сказал, что сейчас это политически несвоевременно, — школота рассмеялась, — Но ради объективности всё-таки следует добавить, что у Нерона несколько больше оснований для самообожествления, чем было у Калигулы. Да и поумереннее он в этом смысле, поскольку ни с Юпитером он пока ещё не повздорил, ни Нептуну войны не объявил.

— А в чём его основания для самообожествления, почтенный?

— Ну, у греков в обычае обожествлять своих олимпийских чемпионов. Конечно, на Олимп в основной пантеон их никто не возносит, но зато местными второстепенными божками в своём родном полисе они становятся. А Нерон, как вы знаете, в прошлом году путешествовал по Греции, участвовал в Олимпийских играх и признан на них официально чемпионом в колесничных гонках и в состязаниях кифаристов и певцов. Так ещё же ведь первый в истории Олимпийских игр участник не из греков. Сами понимаете, не допустить императора к участию грекам было несколько затруднительно, а обыграть его наверняка вышло бы боком для победителя, так что желающих не оказалось, — класс рассмеялся, — И в тратах на свои божественные прихоти Нерон умереннее Калигулы. На многочисленные Игры — так это ведь не для себя, а для римского народа. На них ни Тиберий не скупился, ни Клавдий, в остальном казну расходовавшие экономно и даже скуповато. А Рим заново перестроить — это ведь тоже не для себя, а для римского народа. Но проект грандиозный, и денег на него требуется такая прорва, что без конфискационных репрессий в духе того же Калигулы обойтись у Нерона тоже никак не выходит. Снова закон об умалении величия, и снова принуждения к завещаниям в пользу цезаря с последующим самоубийством.

— И римляне всё это безропотно терпят?

— Ну, черни нравятся расправы со знатными и богатыми, чем и пользуются все тираны. Во-первых, чисто по-обезьяньи маленькому простому человечку приятно, когда страдают те, кто всегда был богаче, благополучнее и влиятельнее его самого. О том, что будет, когда такие кончатся, и из кого тиран тогда будет выжимать деньги на очередное пополнение растранжиренной казны, дурачьё не думает. Это для него слишком сложно, а обезьянья массовка любит очень простые и понятные для её обезьяньих мозгов решения. Вот увидите, когда из-за нехватки александрийских и карфагенских иудеев львам на арену швырнут и здешних римских, только единицы спросят, в чём провинились именно эти их знакомые и соседи, к которым у них никогда не было претензий, а основная масса будет с восторгом верить в любую чушь, обосновывающую их приговор к арене. Как и всех тех сенаторов, которые покровительствовали им. А во-вторых, и шкурного же интереса никто не отменял. Раз цезарь добыл деньги для казны, значит, будут и новые щедрые подачки, к которым римская чернь давно привыкла. Так что опоры на городские массы у нобилитета нет. На столичные войска — тем более. Преторианцы, городские когорты и вигилы служат императору, которому и присягали лично, как главнокомандующему, жалованье получают щедрое, паёк бесплатный, срок службы сокращённый, а земля после отставки — в Италии. Опять же, в их интересах, чтобы свободная земля для них была, и не абы какая в каких-то неудобьях, а хорошая, а для этого цезарь должен у кого-то её конфисковать.

— А легионы в провинциях?

— Легионы провинций, хоть и имеют меньше благ и тянут лямку потяжелее, но тоже связаны присягой, а страдающие от императорского произвола нобили им не друзья и не родня. Реально всё зависит от позиции их легата и наместника провинции, а они все разобщены. У кого-то друзья или родные пострадали, а у кого-то в милости у императора и вполне преуспевают. Армии сильные, закалённые, многие с боевым опытом, которого у столичных войск нет, но среди командования провинциальных легионов нет единства.

— У мятежа Виндекса в Лугдунской Галлии есть какие-то реальные шансы?

— Уже знаете? Ну, оно и к лучшему. Имперский официоз его замалчивает, и я не имею права сообщить вам о нём официально, но раз уж слухи до вас всё равно дошли, это уже другое дело. Скажем так, у этого мятежа не было бы ни единого шанса, поскольку его войска слабее войск лояльного к императору Луция Вергиния Руфа в Верхней Германии, если бы сам Нерон не сделал грубейшую ошибку. Официально, ребята и девчата, я сам об этом ничего не слыхал, а значит, и вам ничего рассказать не могу, поэтому не вздумайте ни с кем болтать о том, что вам сейчас случайно послышится, — класс захихикал, — Дело в том, что Виндекс, не надеясь на самостоятельный успех и не имея шансов самому стать императором, предложил поддержку и престол Сервию Сульпицию Гальбе, наместнику Ближней Испании. Гальба тянул с решением и ответом, но тут о подозрительных связях между ними донесли Нерону, а он перенервничал и психанул, обвинив Гальбу в измене и приказав убить его, так что теперь Гальбе обратной дороги нет, и он вынужден поднимать мятеж. Патологическая глупость, поскольку до этого момента Гальба вообще сидел тихо в своём Тарраконе и не высовывался, чтобы даже не напоминать никому в столице о самом факте своего существования.

— Так а чего же тогда Нерон испугался?

— Ну, во-первых, несколько родственников Гальбы пострадали от Нерона, и это не улучшало отношения Гальбы к нему. Во-вторых, в Толетумской Испании наместничает и контактирует с ним Марк Сальвий Отон, которого Нерон очень сильно обидел, отобрав у него жену Поппею Сабину и сослав в эту захолустную дыру его самого. А тут ещё и это шевеление подозрительное с Виндексом. Ну и наконец, само богатство Гальбы, а он один из богатейших людей в Империи, не может не внушать ему опасений в жадности Нерона до чужого добра, и это ведь легко просчитывается. И вполне возможно, что это и в самом деле стало решающим фактором для обвинения Гальбы в измене.

— А у Гальбы какие шансы на успех мятежа?

— Всё зависит от наместников других провинций. Недовольны властью Нерона очень многие, но никто не решался выступить первым. А Гальбе теперь деваться некуда, и человек он известный и авторитетный, так что кто-то его в любом случае поддержит, а это уже склонит на его сторону и многих колеблющихся. Я не имею права сказать вам всего, но шансы у Гальбы — очень хорошие. Ведь та сволочь, на которую опираются тираны, не горит желанием умирать за них и разбегается сразу же, как только опасность становится серьёзной, а Нерон окружил себя именно такой сволочью. Это не было бы катастрофой во внешней войне, на которой солдаты воевали бы не за эту сволочь и не за него самого, а за Империю в целом, но во внутренней схватке за власть, когда Империи в целом ничего не грозит, и защищать её не от кого, этот фактор становится решающим.

— А у нас нет в этом интереса? Ну, Бетику отжать, например.

— Гальба на это не пойдёт. Его предок был претором Дальней Испании и воевал за неё с веттонами и лузитанами, да и для сената эта провинция одна из важнейших.

— А сам Нерон, когда трон под ним зашатается?

— Этот — мог бы за восстановление его власти над всей остальной Империей, но этот фигляр не вечен, а следующий император, кто бы им ни стал, не признает уступки, а воевать за неё с Империей — больше потерь, чем толку. Ну и какой тогда для нас смысл? А кроме того, и Бетика ведь уже не та. Нет, она, конечно, остаётся родиной наших предков, и всё такое, но народ в ней — уже не наш. Все настоящие турдетаны, кто сохранил язык и культуру предков, давно у нас или в наших заморских странах, а те, кто остался в Бетике, уже романизированы и сами себя считают римлянами, хоть и не все ещё имеют римское или хотя бы латинское гражданство. Нет смысла спешить присоединять их, рискуя из-за этого большой войной со всей Империей.

— Узел связи вызывает префекта Максимова! — донеслось по матюгальнику.

Пришлось заканчивать урок и перепоручать два следующих урока свободным от текущих служебных задач центурионам. Тартесс уведомлял об официальном поднятии Гальбой мятежа против Нерона и напоминал о невмешательстве государства и Компании в римские политические дела. Поступил приказ и о подготовке к эвакуации из фактории женщин и детей, поскольку к концу весны ожидалась смута. Всё шло примерно так, как и в ТОЙ истории мира отцов-основателей. Потом Айнат проводил совещание командного состава фактории в свете ожидающихся событий. Легко просчитывалось, например, что Луций Клодий Макр, пропретор Африки, то ли выступит с собственными притязаниями на власть, то ли нет, но и в этом случае он задержит поставки зерна до выяснения, за кем победа и Империя, дабы не оказаться невольным пособником врага римского народа. А значит, предстояло обострение недовольства черни и уличных беспорядков в Риме.

Фиона — правильная конкубина. Их младший Литеннон забран из школы и уже накормлен, его обед на столе, и ни единого лишнего вопроса, пока он сам не наестся и не выкурит послеобеденную сигариллу. Критянка из семьи, давно состоящей на негласном учёте, но не вербовавшейся на выезд, поскольку и так жилось неплохо, но когда угодили под репрессии очередного наместника, купленная их агентурой сразу же, даже на рынок невольничий на Делосе не попав, и отцу тогда сразу же дали знать, поскольку на таких девок спрос в их кругах всегда превышает предложение. Это для греков с римлянами их наложницы — просто смазливые дыры, а у них — будущие конкубины и матери их детей.

А отцу как раз наложница для Айната требовалась, поскольку намеченная ранее знакомая с детства мексиканка Малиналь, оказавшись пригодной для русской семилетки и Корпуса, автоматически перешла в более высокую категорию потенциальной невесты. И Фиона, возможно, подошла бы, попадись она им ещё мелкой шмакодявкой, народную-то школу и по ускоренной программе наверстала успешно, да и в остальном освоилась легко и быстро. Говорит, конечно, с акцентом, но кого этим удивишь при массовом наплыве во все их страны толковых девок и молодых баб отовсюду? У многих матери не турдетанки от рождения, но разве мешает это их детям вырастать нормальными турдетанами? Среди его однокурсников в Корпусе таких была добрая треть, а собственные дети все такие — и от Малиналь, и от Фионы. Ну так и что с того?

Литеннон, конечно, не пришёл в восторг от того, что со следующей недели все выходы за пределы фактории в Остию прекращаются, так что все намеченные с местными приятелями прогулки и совместные игры — только до ближайших выходных, а ещё через неделю, в следующие выходные, не исключена эвакуация всех семей, к которой как раз и надо будет подготовиться за следующую неделю. Всех за один раз — это вряд ли, но часть уедет точно, а ещё через неделю — остальные, поскольку к концу месяца в их фактории не должно остаться небоеспособного населения, а должна быть полная готовность принять ещё когорту солдат на случай, если в суматохе временного безвластия кто-нибудь на зуб факторию попробовать вздумает. Была ведь такая попытка в прошлом столетии, ещё при Марии? Не исключено и теперь, поскольку Нерону недолго уже у власти оставаться. Всё, доигрался артист на троне.

— Песок ведь быстро не привезут? — прикинула Фиона, — А тогда Нерон и Игры свои рискует не успеть провести, и значит, отменяется поставка стразов?

— Нет, это не отменяется. Игры состоятся в любом случае, при Нероне или при его преемнике, без разницы. Тут из-за нехватки зерна в Риме бедлам творится, а если ещё и Игры обещанные отменить, представляешь, что разъярённые гегемоны тогда учинят? — они рассмеялись, — Стразы нам заказало это правительство, и если наша Компания успеет доставить их быстро, оно же нам их и оплатит, и какое нам тогда дело, это правительство ими воспользуется или уже следующее? Сроки, конечно, от этого зависят, неделя туда или неделя сюда, но отменить — чернь тогда камня на камне в городе не оставит. Так что смех смехом, но городской префект прав. Когда в Риме бунт из-за дороговизны хлеба, первым делом нужно всё для Игр, а потом уж зерно. Тем более, что оно же ещё и под вопросом. С Сицилии и Сарлинии его, конечно, привезут, а вот карфагенское наверняка задержится, но если гегемоны будут видеть реальную подготовку Игр, они вытерпят всё, лишь бы только не сорвать их проведение.

— То есть, римских иудеев не спасёт ничто? Не очень-то мне их жаль, как ты и сам наверняка догадываешься, но так с людьми обращаться всё-таки не годится.

Причины не любить этот народ у Фионы были веские. Во-первых, именно из-за очередного восстания в Иудее кратковременно, но резко выросли налоги на Крите и набор во вспомогательные войска, что и привело к волнениям, вышедшим боком и для её семьи, и для многих хороших знакомых. А во-вторых, именно иудейский откупщик выколачивал из окрестностей Феста тот чрезмерный налог с немалой выгодой для себя и наместника

— Папа, я те Игры не видел и эти теперь не увижу? — заныл Литеннон.

— Натуральные никто из вас не видел, поскольку это не для детей. Фильм — да, дети постарше видели, и ты тоже посмотришь, когда подрастёшь, но ту же самую версию для несовершеннолетних, которую показывали и им. Полную — только в Корпусе, там она в учебную программу юнкеров включена, чтобы знали, каковы эти римские цивилизаторы во всей полноте их цивилизации. А эти предстоящие Игры — не знаю, какая будет в городе обстановка, и удастся ли снять фильи по ним, но постараемся. Если сумеем, ты увидишь и его, когда будет можно по возрасту, а если не сумеем, то не увидят и другие.

— Папа, ну ведь про гладиаторские же бои вы нам все фильмы показываете.

— Литеннон, настоящий бой — это именно бой. Там сражаются или два искусных бойца, или группа против группы, но все вооружены, все обучены обращаться с оружием, все рискуют погибнуть, но имеют и такие же примерно шансы выйти победителями. Это жестокое и кровавое, но честное состязание. А поскольку бойцы — искуснейшие, многие их боевые приёмы интересны ещё и по технике исполнения, и они в фильме повторяются с других ракурсов и в замедленном темпе, чтобы были видны и понятны подробности. То же самое в боях вооружённых и обученных бестиариев-венаторов с дикими зверями. Это тоже настоящий честный бой, и в нём есть шансы погибнуть, но есть шансы и победить как у человека, так и у зверя. И тоже интересные подробности технического исполнения боевых приёмов, которые интересно увидеть с различных ракурсов в замедленном темпе. Поэтому такие фильмы мы вам показываем полные, несмотря на их жестокость. Кроваво, но познавательно, показана храбрость и искусность, достойные уважения. А те Игры, на которых Нерон расправлялся с обвинёнными в поджоге Рима сектантами — это же совсем другое. Там — убийства ради самих убийств. Вооружённые гладиаторы и хищные звери убивают безоружных и неумелых мирных людей, в том числе женщин с детьми, которые не могут ни защититься, ни даже убежать, и у них нет ни единого шанса спастись. Так это даже в неполной детской версии, а в полной там ещё и непристойностей хватает, которые уж точно не для детских глаз и ушей. Знать об этом — надо, а для этого надо видеть, ради чего эти фильмы и снимаются, но — всему своё время.

— И вдобавок, эти сектанты ведь не были виноваты в том, что на них свалили, — добавила Фиона, — Их учение вздорно, образ жизни малопривлекателен, неприятие образа жизни греко-римского мира и его богов и их бездоказательное отрицание раздражает, как и их крикуны, призывающие каяться в каких-то надуманных ими прегрешениях перед их богом и ждать второго пришествия их обожествлённого ими пророка, преступны попытки втягивания в секту несовершеннолетних, омерзительны призывы небесных кар на Рим, но поджечь его самим — это абсолютно не в духе их учения и веры. Другое дело, что римские гегемоны малограмотны и не вникают во все эти тонкости, так что их нетрудно убедить в виновности тех, кто им неприятен.

— Да даже и не в этом дело, — заметил Айнат, — Самих сектантов и не набралось достаточно для массового зрелища, так что там немало выгнали вместе с ними настоящих преступников. Но будь они даже виновны все — расстреляй их тогда, перевешай высоко и коротко, распни на крестах, утопи в море, поруби кавалерией или затопчи слонами, если им нужна тренировка на настоящих живых людях. Наш мир таков, что в нём нужно уметь быть и жестоким, но жестокость по делу или для потакания обезьяньим инстинктам этих толп никчемных бездельников — есть же разница?

— Так папа, а что тогда сами римляне находят в таких зрелищах?

— А это смотря какие римляне. Их предки служили в армии и учились военному делу, многие воевали, и все понимали в этом деле толк, как понимают и у нас, поскольку и у нас служат все, кто полноценен, а кто болен для службы, тот болен и для всей полноты гражданских прав. Пока римляне оставались такими, у них ценились настоящие бои, а не это безобразие. Но теперь-то кто у них служит, когда армия — профессиональная? Только солдаты-профессионалы и делающие военную карьеру аристократы, ну так они и ценят настоящие бои настоящих гладиаторов, где показывается боевое мастерство, а не тупая резня. А простой римский обыватель, который ничего в военном деле не понимает, ценит именно резню. Он и гладиаторские-то бои ценит именно за тупые кровавые убийства, и из-за этого деградирует гладиаторское искусство. Устроители зрелищ стремятся угодить черни, и ланисте нет смысла обучать хорошего бойца, если того всё равно скоро должны убить, и ценится именно это, а не его мастерство. Поэтому на арене всё меньше хороших бойцов и всё больше осуждённых преступников, от которых никто и не ждёт какого-то там особенного боевого мастерства. Чем кровавее и экзотичнее его убьют, тем зрителям интереснее. И чем больше в зрелище именно этого, тем больше оно им нравится. У них их повседневная жизнь такова, что им приятно видеть, когда кому-то намного хуже, чем им самим. На фоне страданий жертв, убиваемых для их развлечения, эти ущербные обезьяны ощущают свою избранность и значимость.

— Да и аристократы-то эти нынешние далеко ли ушли от гегемонов? — хмыкнула Фиона, — И наверное, по той же самой причине? Вот они там мучаются, а завтра и я на их месте оказаться могу, но сегодня, хвала богам, я ещё жив и сижу на зрительской трибуне.

— И это тоже, конечно. Откуда взяться уверенности в завтрашнем дне, когда в любой день и по любому поводу кого угодно могут обвинить в умалении величия, если цезарю на этот раз понадобились именно его деньги и земли? Только и остаётся им тогда радоваться, что сегодня — ещё не их очередь, но сколько дней ещё отпущено, никто ведь не знает, и каждый новый день они стремятся прожить, как последний. Естественно, в их понимании того, как именно его следует прожить, чтобы он был прожит не зря.

— А почему они тогда не уезжают из Рима? — озадаченно спросил пацанёнок.

— Так а куда им разъехаться? По своим латифундиям? Так во-первых, это повод для подозрений в нелояльности — чего это ты испугался, если не знаешь за собой никакой вины перед цезарем? Достанут ведь и там, если захотят. А во-вторых, для этих обезьян в чём смысл жизни? В хвастовстве своим достатком, благополучием и успешностью перед себе подобными. А они все в Риме. Перед кем им хвастаться где-нибудь в глуши? Разве это жизнь в их понимании? Так, прозябание. А обезьянам нужно, чтобы им завидовали. И пока завидуют — можно считать, что жизнь удалась, а что потом — это уж как судьба.

— А совсем уехать из Империи всем вместе?

— А куда? К варварам? Для них ведь весь окружающий Империю мир — варвары. Не свои. Ты и сам не будешь хвастаться новым ножиком, рогаткой или подзорной трубой перед макакой в вольере зверинца, поскольку она тебе не ровня и в твой круг общения не входит. Ну, или перед слабоумным сынком запойного алкаша, который для тебя не сильно выше той макаки. Вот примерно так же воспринимает варваров и римская элита. Она бы ещё милостиво стерпела, если бы её приняли в верхушку варварского социума, но там для неё таких вакансий нет, а занятое и насиженное место кто же им уступит, а на меньшее им соглашаться унизительно. А для достойной частной жизни им всех своих богатств с собой не увезти, поскольку кто же им это позволит? И это делает их заложниками Империи, что бы в ней ни происходило, поскольку и вне её им по их понятиям лучше житься не будет. Им некуда уехать для лучшей жизни.

— И мы для них тоже варвары?

— Да, абсолютно все. Покультурнее германцев или бриттов, но тоже варвары. Да и зачем нам эти амбициозные бабуины, ничем не выдающиеся кроме своего самомнения? Нам-то, варварам и иностранцам, есть куда уехать — домой, к своим. Для вас — уже скоро.

— А ты, папа, с нами уплывёшь?

— Не знаю, Литеннон. Я ведь на службе, и как прикажут, так и будет. Приказали вот к эвакуации семей подготовиться — хвала богам, о вашей безопасности голова у меня теперь болеть не будет. Пришлют смену, прикажут отбыть — уплыву с удовольствием, но сам просить о замене не буду — стыдно. У других такого блата нет, а чем они хуже меня? Тем, что не в той семье родились и не ту фамилию носят? Так в этом и моей заслуги нет.

— Риск велик? — встревожилась Фиона.

— Да не особо. Перестраховываемся на всякий случай. Просто обстановка будет непростая, и вам, как и остальным семьям, незачем ни рисковать самим, ни нам связывать руки. Летом будет период безвластия, в который в принципе всякое может случиться, но нас-то здесь, со всеми нашими сюрпризами и с сильным подкреплением, попробуй-ка ещё возьми. Тем более, что после вас будут эвакуированы и ценности. И ради чего хулиганам тогда захлёбываться собственной кровью? Им разве это нужно?

— А надолго?

— Тут и ближайшие два года очень непросто будет. Наиболее вероятный новый император — Сервий Сульпиций Гальба. С ним отношения налажены, но он очень стар и бездетен, и ему придётся выбирать, кого усыновить и объявить наследником, а значит, и обидеть других, выбрав не их. И тогда неизбежна новая смута, в которой примут участие и те, кто не имел даже надежды на императорский венец раньше. Будут ли такие периоды, когда вас можно будет безопасно вернуть, не знаю, да и не я же буду решения принимать. Как прикажут, так и будет.

После обеда Айнат обошел с центурионами посты на укреплённом периметре, осмотрел состояние укреплений и боезапас пулевых полиболов и пружинных катапульт. Пока-что возле них ядра и картузы с пулями, но на складе есть и гранаты. Проверили и склад, затем — ремонтную мастерскую. Начальнику мастерской Айнат приказал проверить все военные машины и неисправные взять в ремонт, заменив их запасными. Коменданту поручил расчистить захламлённую дорожку для пристрелочных стрельб. По уму надо бы и все подходы к периметру пристрелять, но это ведь за пределами территории получается, и как на это посмотрят власти Остии, с которыми это дело надо согласовывать? Случай не тот, который за взятку решается, поскольку мероприятие масштабное, и втихаря его разве провернёшь? Это же движение уличное вокруг фактории перекрывать надо, чтобы дурень какой-нибудь местный под выстрел неожиданно не выскочил, и как объяснять римскому городскому префекту, в честь чего тартессийская фактория устраивает военные учения, и чьё нападение она собирается отражать в столице дружественной Империи? Не скажешь ведь ему, что ни к способности имперских властей обеспечить порядок доверия нет, ни к императору нынешнему актёрствующему, которому недолго уже осталось править, верно?

Изящнейшее решение подсказал безопасник — представить намеченные учения в виде эдаких местных малых Игр для развлечения жителей Остии, а тренировка солдат — это так, заодно. Типа, дабы не опозорить их царство в глазах его самого большого друга и союзника. Если правильно это дело подать — римский городской префект не только добро даст, но и остийским службам всяческое содействие фактории оказать прикажет. С хлебом вопрос не решён, до казённых Игр ещё далеко, а тут и остийскую чернь можно на местное зрелище отвлечь, и ту часть римской, которая в Остию прогуляться не поленится.

— Когда артист и олимпийский чемпион подастся в бега, будешь ему второй раз морду бить? — шутливо спросил Айнат.

— Следовало бы, да только не хочется до самой отставки в центурионах ходить, — отшутился безопасник.

Центурион безопасности Карутан Васькин мог бы давно уже и префектом быть, если бы тринадцать лет назад не погорел по недоразумению. В тот первый год правления Нерон мало интересовался государственными делами, зато обожал хулиганить, шляясь со своими дружками-шалопаями по ночным улицам и нападая на загулявшихся прохожих. И надо же было возвращавшемуся со встречи с агентом Карутану наткнуться на эту шайку! Без труда расшвыряв шалопаев и трёх сопровождавших гоп-компанию одетых в штатское преторианцев, которые даже не успели обнажить спрятанные под тогами мечи, он легко ушёл от них переулками, и не за то ему на самом деле влетело, что служа недавно и ещё не зная нового императора в лицо, набил ему морду означенного императорского лица, а за то, что продолжил драку, а не сбежал сразу же, как только въехал, что имеет дело не с простыми хулиганами. И его самого пришлось тогда срочно эвакуировать, и знавших его трёх агентов с их семьями, и преторианцам тем несчастные случаи устраивать, и кое-кому малозначимому из того хулиганья. Но в шутку ему припоминали не все эти последствия, которые и испортили ему карьеру, а сам факт набитой по незнанию августейшей морды — типа, будешь теперь знать, как римским императорам морды бить.

Теперь-то, тринадцать лет спустя, когда и случай тот позабылся, и не настолько он похож на себя тогдашнего, чтобы его опознать кто-то мог, и его вернули в Остию для реабилитации, как шутили остряки-коллеги, безопасник-то ведь он отличный. Идею вот превосходную подбросил, и это обязательно надо будет в рапорте начальству расписать в самом лучшем виде, а теперь ещё и порадовал, сообщив, что с подкреплением пришлют и гранаты для катапульт, и стеклянные стаканы для них, и лёгкие пулемёты в дополнение к бесшумным винтовкам. Не дайте боги, конечно, но если придётся — будет с чем держаться до прибытия подмоги посерьёзнее.

— С саботажем этим хлебным в Александрии и Карфагене — хорошо придумали.

— Млять, какая паскуда проболталась?!

— Да не бзди, я сам сообразил. У зелотов этих слишком мозги зашорены, чтобы самим до такого трюка додуматься без подсказки со стороны, а общины диаспоры без их давления по собственной инициативе никогда бы так не подставились. Знают же расклад получше этих тупорылых фанатиков и понимают, что Иудею этим не спасти, а ответка их общинам прилетит обязательно. Это в мозгах у зелотов всё просто — ага, гениальный план им подсказали — вызвать задержкой поставок зерна смуту в Риме, чтобы Нерон с перепугу отозвал Веспасиана из Иудеи со всеми его тремя легионами! — и они оба рассмеялись.

— За срыв бизнеса с шекелями у твоего семейства к нашей службе, надеюсь, нет претензий? Там мы точно ничего не ускорили.

— Мы в курсе. Восстание было и в ТОЙ истории, и причины те же самые, да мы и не рассчитывали на вечность этого бизнеса. За тридцать пять лет, хвала богам, неплохо на них заработали. Теперь вот на стразах заработаем, которых Риму понадобится много, поскольку теперь Империя не только на саму Иудею, но и на диаспору ихнюю окрысится, а до кучи и на секту Распятого, которая мало от них отличается после той старой интриги.

— Да, поддержка у сектантов строгости закона Моисея была, конечно, сильным ходом. Почти одни только иудеи и обращаются, а теперь, когда и тех начнут в Империи гонять, и этих, разбегаться они больше на Восток будут, чем по Луже. Там, у парфянских царей, не очень-то забалуешь.

— Пусть у них и болят об этом головы. А мы получаем побольше времени на то, чтобы спокойно и без спешки продавить отождествление ихнего Распятого с греческим Гермесом, римским Меркурием и нашим Левгвеем. Улягутся иудейские страсти, придут проповедники, а по всему греко-римскому миру и без них давно уже и молятся их божку, и алтари его в храмах стоят, и жертвы ему на них приносят, и жрецы свои имеются, и для пришлых жреческих вакансий нет. А когда симпатичный для маргиналов божок имеется свой и давно привычный, кому будет интересен его иудейский вариант в комплекте с их скандальным и неуживчивым Яхве? — оба снова рассмеялись.

100 год нашей эры, Рим, амфитеатр Флавиев.

— Это гнусность, за которую Домициан уже заслуживает проклятия, пускай он даже и был бы безупречен во всём остальном! — заявила Помпея Плотина, — А Карпофор, который исполнил её в угоду этому тирану — вечного презрения!

— Не сочти за дерзость, великая, но в отношении Карпофора я не могу с тобой согласиться, — вежливо, но решительно возразил Тордул, — Как бестиарий он выше всяких похвал, и если не все проявления его мастерства дрессировщика вызывают одобрение, то само мастерство сомнений не вызывает. И уж тем более ему не откажешь в личной отваге. Как бы он ни дрессировал животных на те задачи, которых от него требовали те, кому он был обязан повиноваться, Карпофор продолжал выступать и венатором на арене, а много ли его коллег-дрессировщиков уподобилось в этом ему, да ещё и в его годы? Так ведь в схватке с очередным тигром и погиб, не имея уже той ловкости, которой отличался в свои молодые годы. Славная карьера и славная гибель, насколько они возможны в его ремесле.

— Ты считаешь, что для подобных гнусных непотребств нужно какое-то особое мастерство? — иронично поинтересовалась императрица, — Я слыхала, что задолго до него в подвалах Большого Цирка такие трюки проделывали у некоторых мерзавцев специально натасканные на это безобразие собаки.

— Не только в подвалах Цирка, великая. Кое-кто кое-где, не стану называть имён и мест, держит таких же собак для наказания провинившихся рабынь, а иногда и рабов, а то и просто для развлечения. Но собаки-то как раз дрессируются достаточно легко, и для их обучения подобным непристойностям не нужно мастерства уровня Карпофора. Легко, и даже ещё легче собак, этому безобразию обучаются павианы, и для этого тоже вовсе не обязательно быть гениальным дрессировщиком, поскольку это и в их природе. Именно по этой причине их не найдёшь уже в Мавритании — мавры истребили их всех поголовно. Не за одно только это, но и за это тоже.

— Правильно сделали, хоть это, конечно, и по-варварски. Я бы вообще запретила под страхом смертной казни ввоз этих гнусных обезьян в Рим и дрессировку на подобные гнусности собак.

— Бесполезно, великая. Раз уж подобные зрелища востребованы недалеко от тех обезьян ушедшей чернью, такой запрет сделает их только дороже и престижнее, а значит, ещё популярнее, чем они есть сейчас. Наперекор запрету увлекутся и те, кто равнодушен или брезгует, а разве этого ты хочешь добиться?

— Ну, может быть. Но в чём ты видишь особый талант Карпофора? Разве не так же обучаются и другие животные, как собаки и обезьяны?

— Разница — в трудностях, великая. Собаки и умны, и привычны к повиновению хозяину, обезьяны — умны и склонны подражать. Дикий хищник и тупее их, и привычнее полагаться на инстинкт, а травоядное животное ещё тупее хищника. Тот номер с Зевсом в обличье быка и Европой никому ещё не удавалось подготовить, кроме Карпофора.

— Но ведь несчастная жертва погибла после этого противоестественного соития!

— Да, и Карпофор заранее предупредил Домициана, что этого не избежать, если он настаивает на своём заказе. Обучая молодого бычка с помощью старых потаскух, ещё можно было избежать смертельных исходов, но за год бычок повзрослел, и его последние тренировки стоили жизни нескольким осуждённым преступницам, а жертва, обучавшаяся для циркового представления, тренировалась в езде на другом быке и в имитации любви с последующим соитием, а перед выходом на арену и подменой быка её ещё и одурманили наркотиками. Естественно, она не подозревала, что её ожидает, да и не соображала, в чём участвует, пока не стало слишком поздно. Обманутую смертницу предоставил Домициан, и где он её взял, мой отец тогда так и не доискался. На мой взгляд, ничем не лучшим было скармливание изображавшего Орфея и тоже ни о чём не подозревавшего актёра медведям, но обучать хищников-людоедов умели и до Карпофора. А уж скармливание крокодилам на затопленной в бассейне с ними барке тех девчонок, которые изображали Нереид и не подозревали о том, что и они — не пауза между кровавыми представлениями, а очередное из них? В номере Карпофора с Зевсом и Европой, по крайней мере, погибла только одна обманутая жертва, а не добрый десяток. Там-то тоже от римских бестиариев мастерства не требовалось, поскольку дрессированного крокодила привезли египтяне.

— Выходит, ты Карпофора оправдываешь?

— А разве он нуждается в оправдании? Если и был в чём-то виноват, то искупил своей гибелью, но ставить ему в вину его работу и повиновение Домициану? Как ты сама, великая, отнеслась бы к отказу гладиатора исполнить повеление величайшего? А тогда им был Домициан, и какие претензии к исполнителю его приказов? Что Карпофору приказал тогдашний цезарь, то он и исполнил в лучшем виде, проявив и выдающееся мастерство, и изобретательность. Да, задание было гнусным, но таковы уж вкусы вашей черни, которых не может позволить себе игнорировать и цезарь.

— Что ты скажешь на это, Марк? — императрица обернулась к мужу, — Тартессиец считает, что и тебе придётся показывать этой извращённой толпе жестокие изнасилования мерзкими тварями несчастных женщин, как это началось при Домициане!

— Именно этого я не говорил, великая, — возразил Тордул, — Вполне возможно, и я очень надеюсь, что величайший сумеет найти более достойные зрелища, которые толпе понравятся не меньше, чем эти непотребства. Но учитывая её вкусы и предпочтения, мне трудно представить себе, на что достойное можно отвлечь её извращённый интерес.

— Невозможно, величайший! — заверил императора только что протиснувшийся в ложу распорядитель Игр, — Толпа и так разочарована твоим запретом спустить на нимф стаю павианов, среди которых пять обученных насильников. Я распорядился, чтобы не убивали и не калечили побеждённых амазонок. Если ты прикажешь, можно будет потом раздеть их и уже на них спустить этих павианов. Они тоже достаточно хороши собой, и зрители оценят по достоинству такое зрелище.

— Этого ещё только не хватало! — возмутилась Помпея Плотина, — Мало того, что женщины рискуют жизнью на потеху толпе, которую приохотил к этой гнусности всё тот же Домициан, так их хотят подвергнуть ещё большей гнусности?!

— Они не особо пострадают от насилия, если не будут сопротивляться, — пояснил распорядитель Игр, — Это же не быки и даже не львы с леопардами, а всего лишь павианы. Зато это будет выглядеть очень смешно, и зрители будут даже в большем восторге, чем от прежних боёв женщин с карликами, которые так любил устраивать Домициан. От рабынь и преступниц не убудет, если развлекут толпу, и пусть благодарят свою судьбу и милость цезаря за то, что что отделаются только унижением вместо смерти или увечий.

— Заткнись, мерзавец! — психанула императрица, — Марк, ведь унижение тех, кто сражался, рискуя жизнью, омерзительно вдвойне!

— Павианами мы их, разумеется, не унизим, — успокоил жену Траян, — Игры ещё не один день продлятся, и раз уж чернь требует непристойных зрелищ, пусть потерпит до последнего дня. Я подумаю, кого можно использовать для этой цели. У нас преступницы есть, приговорённые к арене, но не сгодившиеся для боя?

— Большинство из них стары и безобразны, и я хотел добавить их к тем иудеям, которые будут брошены львам послезавтра. Вместо них, если прикажешь, можно отобрать столько же молодых иудеек попривлекательнее.

— Виновных только в том, что оказались жёнами и дочерьми побеждённых нами мятежников? — съязвила Помпея Плотина.

— Вообще-то, великая, я как раз и предлагаю смягчить их наказание, заменив им львов павианами, — заметил распорядитель Игр.

— Я подумаю, — отмахнулся император, — Оставим это пока.

На арену вышла очередная группа женщин-гладиаторш, промаршировала вдоль трибун и поприветствовала Траяна стандартной фразой. Ну, чтоб идущие на смерть — это сильно сказано, поскольку из всех их предшественниц на этих Играх ни одна не только не убита, но и не искалечена, но в принципе, на арене всякое бывает. Предыдущая же группа удалилась, победительницы гордо, а побеждённые понуро, даже не подозревая, от какой участи они были только что спасены на императорской трибуне.

Разбившись на пары по жребию и рассеявшись по всей арене, дабы с любой из трибун можно было наблюдать хоть какой-то из их поединков вблизи, новые гладиаторши по сигналу трубы начали бой. Понятно, что больше показушный, поскольку императрица на дух не переносила женских смертей и увечий, а император её в этом поддерживал, но уродливых среди них не было, и двигались они ловко, так что зрителям, даже с учётом их показухи, было на что посмотреть. Об этом Траян позаботился в качестве компенсации за снижение риска. Маловероятно было увидеть кровь, разве только царапину или ссадину, зато сплошь и рядом под ловким ударом лопалась застёжка или завязка снаряжения одной из противниц, обнажая скрытые под ним формы. Собственно, именно это и считалось для них особым шиком — раздеть противницу в ходе боя по возможности донага, а после этого обезоружить её, но при этом не причинив существенных телесных повреждений. Почти на грани непристойности, чтобы зрителям понравилось, но не доходя до неё окончательно. И в принципе особо ловким гладиаторшам это удавалось. Во всяком случае, публика их бои не освистывала и не требовала крови или непотребств. Но до бесконечности, конечно, это римскую чернь развлекать не могло, да и должно было со временем ей приесться. Очень уж развратил гегемонов Домициан всевозможными извращёнными новшествами, а правил он пятнадцать лет, за которые столичные зеваки успели к ним привыкнуть. Роскошью же Игр поразить гегемонов Траян тоже не мог, поскольку финансы он унаследовал от своего предшественника Нервы далеко не в лучшем состоянии.

Прекратив конфискационный террор Домициана и получив поддержку сената, другой опоры своей власти Нерва не имел. Отказ от чрезвычайщины сократил доходы его казны, а расходы резко возросли. Нужно было компенсировать безвинно пострадавшим от Домициана их потери, нужно было задобрить недовольную убийством Домициана армию, которой тот на треть повысил жалованье, нужно было задобрить и столичных гегемонов внеочередной денежной раздачей, а преторианцев не удовлетворила и она, хоть они-то и получили больше всех, и им пришлось выдать на расправу убийц Домициана, а затем и откупиться ещё большей денежной выплатой, чтобы преторианцы смирились наконец с проклятием памяти Домициана, от которого не желал отказываться сенат. И как тут было свести концы с концами? А усыновлённому старым и бездетным Нервой в качестве своего наследника Траяну пришлось ведь и политику его продолжать, связанную с возросшими затратами, и лимес на Рейне обустраивать. По справедливости следует отметить, что его начал строить ещё Домициан, и проект оказался весьма толковым, так что Траяну нужно было только продолжить начатые работы. Но ведь и это тоже требовало немалых денег! А тут ещё и эти сиротские приюты, затеянные ещё Нервой и поддерживаемые его женой, на которые и хлебные пайки пришлось распространить, и денежные выплаты, аналогичные поддержке малоимущих римских горожан. Было отчего пухнуть императорской голове! До этих ли ему мелочей с непристойными зрелищами для черни в амфитеатре Флавиев? Но задетая за живое императрица не унималась:

— Не так-то легко отучить наших пролетариев от всех этих гнусных сцен, а вы, тартессийцы, ещё и потворствуете им в их низменных наклонностях, привозя в Рим этих разнузданных обезьян!

— Павианов, великая, доставляют в Рим и из Египта, — возразил Тордул, — Их бы не привозили, если бы их не заказывали ваши же устроители Игр. Что заказывают, за что платят, то им и доставляется. И для чего им нужно, на то и применяется. Поставщики-то тут при чём, если непристойные зрелища востребованы в самом Риме?

— А у вас не востребованы?

— В наших городах мало подобной черни, а по нашим законам и обычаям никто ничего ей не должен, и её запросы никого не интересуют. Если её развлечения преступны, попавшиеся на них либо получают за это свою порцию витисов, либо повисают высоко и коротко. В наших цирках показываются и животные, но в нормальных благопристойных номерах, демонстрирующих искусство дрессировщика. Страусов или оленей для езды на них в лёгкой колеснице выдрессировать труднее, чем обезьян на эти непристойности, но павианы у нас ни на что не дрессируются, а сидят в вольерах зверинца, где на них смотрят наши дети, и им на их примере объясняют поведение дурно воспитанных людей. Так оно получается и смешнее, и нагляднее, и доходчивее для мелюзги, а заодно воспитывается и презрение к дурным людям с обезьяньей натурой.

— То есть, ваши бестиарии не дрессируют обезьян-насильников?

— Им никто этого не заказывает. Атланты поставляют самых обычных молодых самцов, пойманных на воле или выращенных в питомнике в заказанном им количестве, а мы перепродаём римским устроителям Игр, и нас не интересует, для чего они им нужны. Дрессируют из них насильников женщин уже ваши бестиарии. С ними это легче, чем даже с собаками, поскольку обоняние у обезьян такое же слабое, как и у человека, и они больше полагаются на зрение, как и мы. А павианы — стадные и гаремные обезьяны, у которых их вожак владеет всеми самками стада и не подпускает к ним других самцов. Из-за этого их молодые самцы не упускают случая воспользоваться самкой из другого стада, а иногда и другого вида. Там, где два разных вида павианов соседствуют, такое вовсе не редкость.

— И при случае могут изнасиловать и женщину?

— Чернокожие из стран южнее Мавритании рассказывают о таких случаях, да и атланты не опровергают. По их мнению молодым павианам-самцам достаточно показать, как это делается у людей, чтобы они сделали при случае то же самое. Поэтому номера с изнасилованием павианами пьяных вакханок, которые тоже любил Домициан, несложны.

— Я слыхала, что были случаи увечий, а один и вовсе смертельный.

— Да, при сопротивлении павианы могут и рассвирепеть. Мой отец рассказывал мне, что после показа павианам, как это делают люди, их тренируют с помощью нанятых для этого дешёвых уличных потаскух, которые ничего не имеют против, поскольку им за это заплачено по их меркам щедро. Павианы привыкают к тому, что покорность отданной им женщины — в порядке вещей и возмущаются, когда такой покорности не встречают. А поскольку ваша чернь любит именно насилие и кровь — мой отец подозревает, что и этих вакханок обманывали, не говоря им, что их ожидает на самом деле. Их возмущение было натуральным и вызывало такое же ответное возмущение павианов, что и требовалось для наилучшего развлечения публики. Но при чём же тут поставщики обезьян, а рассуждая по справедливости, и обучавшие их бестиарии, которые получили приказ и были обязаны его исполнить? Намного омерзительнее на мой взгляд те, кто сознательно обманывал жертв этого гнусного представления, а ещё омерзительнее те, кто заказывал им это. А заказ был — в угоду вашей разнузданной черни, которая для меня омерзительнее и тех, и других. Я не хочу быть понятым превратно как порицающий римские обычаи. Это ваша Империя, ваш народ и ваша столица, и вам уж всяко виднее, чем мне, как ими следует управлять. Да и не знаю я, как теперь Рим мог бы выбраться из этого тупика. Тем более несправедливо было бы винить в нём вас, унаследовавших его от далёких предшественников. Но я очень не хотел бы, чтобы в таком же тупике оказалось и наше государство, и я очень благодарен нашим предкам, которые этого не допустили.

— Это ведь у нас ещё со времён самого первого Цезаря, которого вы называете Тем Самым? — поинтересовался Публий Элий Адриан, двоюродный племянник Траяна, да ещё и недавно женившийся на его внучатой племяннице.

— Увы, это началось у вас гораздо раньше, Публий Элий, — ответил Тордул, — Во времена Цезаря Того Самого хлеб для бездельников сделали вообще бесплатным, но и до него пять модиев в месяц продавались им по цене намного ниже рыночной. Эту порочную политику ввёл ещё демагог Гай Семпроний Гракх, и с тех пор вашей городской черни не обязательно очень уж напряжённо трудиться, чтобы прокормить и себя, и какую-никакую семью. И естественно, она с тех пор с удовольствием размножается и всерьёз считает, что содержать её — обязанность государства. Теперь, конечно, уже поздно идти на попятный.

— То есть, это нужно было отменить сразу же? Тогда почему этого не сделали?

— Ваши оптиматы пытались, но не сумели отстоять, а новые демагоги требовали всё больших и больших дотаций. Их отменил Сулла во время своей диктатуры, но он же и следил за тем, чтобы рыночные цены оставались доступными для работающего человека. Если бы после его ухода из власти хотя бы эта его политика продолжалась, ваша чернь не обленилась и не обнаглела бы, а всё общество не зашло бы в такой тупик. Но демагоги эту политику свернули, а Цезарь Тот Самый, захватив сокровища друидов в Косматой Галлии, решил, что он может позволить себе и кормить городскую чернь бесплатно, и развлекать её регулярно роскошными зрелищами. А в результате — приучил к безделью и наглости.

— Да, теперь это уже слишком поздно менять, — посетовал император, — Вам-то легче, Тордул Марций, ваши предки не допустили этой ошибки с самого начала, а вот мы — слишком глубоко в ней погрязли. И значит, политика Суллы теперь непригодна для нас, а нужна политика Цезаря с завоеваниями и содержанием городской черни за счёт добычи.

— Вряд ли это возможно до бесконечности, величайший. Цезарь Август ведь не просто так рекомендовал ограничиться достигнутым и не замахиваться на большее.

— Я бы с удовольствием, Тордул Марций, но не могу. Где взять деньги на наши государственные расходы, и где взять рабов для наших латифундистов? Ты же помнишь этот холодный прошлый год и его скверный урожай? Он был скверным и в Египте из-за низкого разлива Нила и засухи, и я выкрутился тогда с большим трудом. В нормальные годы Египет покрывает треть потребностей Рима в зерне — четыре месяца из двенадцати. И где гарантия, что такие неурожаи не повторятся вновь? Чтобы Рим меньше зависел от египетских урожаев, я обязал сенаторов не менее трети их состояний вложить в зерновое хозяйство их италийских латифундий, но для этого я должен где-то отыскать множество недорогих рабов, а где я возьму их без большой и победоносной войны?

— Которая заодно избавит тебя от этих обременительных для казны ежегодных субсидий Децебалу.

— Моя подготовка к войне с ним так хорошо заметна? — Траян сразу перешёл на турдетанский — медленно, подбирая слова и заменяя латинскими те, которых не помнил, — Солдаты заняты на строительстве дорог в Мёзии.

— В таком количестве? И просто так, чтобы были? — Тордул тоже разделял слова и заменял успевшие накопиться в нынешнем турдетанском языке русизмы аналогичными им латинизмами, — Было бы объяснимо, если бы ты основывал на перекрёстках этих дорог города, а через Дунай зачастили бы на север римские купцы. Да и либурны в Дунае были бы не так подозрительны, если бы сопровождали речные плоскодонки торговцев. Скрыть приготовления такого масштаба невозможно, величайший, как бы ты ни старался, но уж замаскировать их мирным обоснованием ты мог бы и получше.

— Децебал тоже не очень-то соблюдает условия мирного договора. Постройка новых крепостей вдоль Дуная, накопление своих войск, военный союз с маркоманами и роксоланами, но главное — набеги даков, особенно тот прошлогодний. Разве этого мало?

— Не о том речь, величайший. Поводов к войне Децебал дал тебе достаточно, но война будет тяжелее вдвойне, если ты не обеспечишь внезапности. А для этого все твои подготовительные действия должны иметь и невоенное объяснение. Вот ты строишь там новые дороги, а для чего они нужны там в мирных целях, если ты не строишь там городов и не расширяешь торговлю с Дакией? Где твои будущие ветеранские колонии в Мёзии? И где землемеры, ищущие удобную для обработки землю и нарезающие её для этих колоний и для латифундий твоих толстосумов? Где твои рудознатцы, ищущие там стройматериалы и другие полезные ископаемые? И заметь, величайший, это ведь не только для сокрытия от даков твоей подготовки к войне, это пригодится тебе и после неё для развития Мёзии.

— Я понял тебя, Тордул Марций, — кивнул император, — Да, ты прав, это следует сделать. И хорошая маскировка военных приготовлений, и задел для будущего развития сопредельной с Дакией провинции.

— Не помешало бы ещё изобразить работы по разметке лимеса вдоль Дуная, да и строительство начать тех сооружений, которые могут быть потом использованы и не для него. Но выглядеть это должно как начало строительства полноценного оборонительного лимеса — очень солидно и основательно, чтобы ни у кого и сомнений не возникло, что ты в это строительство вбухаешь колоссальнейшие средства. Это развеет подозрения Децебала.

— Да, тут ты тоже прав. На этих работах я ещё один легион задействую, если не два, а выглядеть это будет безобидно — защита Мёзии от разбойничьих набегов тех шаек, которые не очень-то слушаются своего дружественного к нам царя. А зачем мне идти на такие затраты на лимес, который мне абсолютно не нужен, если я собираюсь нападать, а не обороняться? Да, это должно хорошо замаскировать подготовку к моему вторжению в Дакию. Проклятие, ну зачем эти северные варвары вынуждают меня к этой ненужной мне войне? Почему они не хотят жить с Империей в мире и добрососедстве?

— Им деваться некуда, величайший. Климат похолодал — не так, как во времена Мария, когда с насиженных мест сорвались кимвры и тевтоны с амбронами, но ощутимо со времён Цезаря Августа и Тиберия. Урожаи зерновых снизились везде, но на севере — в особенности. Заметь, даже после Тевтобургского леса германцы не вторглись в Галлию, а маркоманы Маробода не заключили тогда союза с Арминием, а предпочли сохранить мир и дружбу с Римом. Даки тоже донимали своими набегами римских союзников во Фракии при Цезаре Том Самом, но угомонились при Цезаре Августе, и дело не в мятеже и смерти Буребисты. Нынешнюю Мёзию тоже не сам Децебал опустошает своими набегами. Дело в том, что тогда очень сильно потеплел климат, намного увеличились урожаи, и варварам не стало причин рисковать жизнью в набегах. Зачем, когда и у себя живётся неплохо? Теперь климат снова похолодал, и урожаи снизились, но они-то ведь размножились за тот тёплый период и теперь голодают, как и их предки в те прежние холода. Поэтому и возобновили набеги на тёплые и богатые южные страны.

— А если зачастят такие годы, как прошлый, они вообще станут бешеными?

— Как прошлый — это вряд ли. Атланты не предсказывают такого похолодания. Просто один год выдался такой, это случается, а в основном — как и обычно в последние десятилетия. Возможно, потом даже начнёт снова теплеть, если мудрецы атлантов правы в своих предсказаниях и теперь. Поживём — увидим.

— Дайте боги, чтобы они оказались правы! — хмыкнул император, — Я помню эти войны с хаттами и свевами на Рейне. Юпитер Всеблагой свидетель, Риму вовсе не нужна эта дикая и нищая Германия, и я бы не пересёк Рейна, если бы не их набеги на наш берег! Не готовил бы я и этой войны с Дакией, если бы не их набеги на южный берег Дуная, хоть для меня и обременительны, и обидны эти ежегодные субсидии Децебалу! А ещё обиднее то, что от этой дани нет ни малейшего толку!

Тордул с трудом удержался от усмешки, поскольку намёк был на Домициана и фактически слитую им Дакийскую войну. Но справедливо ли винить в сливе Домициана, когда вынужденность этой меры была очевидна? Обидны были разгром вторгшимися по льду Дуная даками и роксоланами Двадцать первого Стремительного и гибель Гая Оппия Сабина, позорны разгром и гибель вторгшегося в ответ в Дакию и давшего заманить себя в засаду Корнелия Фуска во главе Пятого Жаворонков, одного из самых прославленных, но и реванш за них был взят, а Децебал был вынужден просить мира, не сомневаясь в том, что при продолжении войны его царство обречено. Так бы оно и случилось, не начнись в тот год Паннонская война с маркоманами и квадами.

Это был весьма серьёзный противник. Ещё при Марободе почти столетие назад племенной союз маркоманов оспаривал притязания на гегемонию среди германцев даже у самого Арминия, и хотя их положение менялась не раз, с маркоманами всегда нужно было считаться. Теперь же, в союзе с квадами, тоже племенем не из последних, они нацелились на захват римской Паннонии, из которой на Дакийскую войну были переброшены лучшие войска. Паннонию терять было никак нельзя, и войска требовалось срочно возвращать, и какое уж тут додавливание Дакии? Толк же от субсидий — да сейчас его уже нет, но тогда их ценой была сохранена Паннония, а затем через территорию даков и не без их помощи была проведена военная кампания против сарматского племени языгов.

Будучи в то время наместником Паннонии, сам Траян воевал с маркоманами и свевами, и война была нелёгкой, и трудно сказать, чем бы она кончилась, присоединись к германцам ещё и конница языгов. В тот момент мир и союз с Дакией были необходимы.

Теперь-то, конечно, ситуация изменилась, германцы замирены, а даки не особо щепетильны с соблюдением мирного договора, и эти ежегодные выплаты денег Децебалу не просто для Рима унизительны и обременительны для имперской казны, они ведь ещё и для новых военных приготовлений даками используются. Притязания даков на римскую Мёзию очевидны, и новое вторжение в неё, когда Децебал подготовится к войне получше и договорится с союзниками о согласованных действиях, неизбежно, и кем же тогда надо быть римскому императору, чтобы безучастно дожидаться подобного развития событий? Уж точно не Марком Ульпием Нервой Траяном!

И в то же самое время, говоря о ненужности для Империи войн на севере от её границ, Траян нисколько не лукавил. Разумеется, Риму нужны и новые богатства, и новые рабы. Но какие богатства и какие рабы? Даки награбили немалые сокровища в набегах на римские провинции, а теперь и богатые золотые рудники нашли и разрабатывать начали с помощью предоставленных Домицианом по мирному договору римских рудознатцев. Но разве сравнятся все эти сокровища Дакии даже с десятой долей богатств Востока? А рабы из-за Дуная, не говоря уже о Рейне, разве идут они в какое-то сравнение по услужливости и хозяйственным навыкам с рабами из восточных народов? Ещё во времена Клавдия сам Колумелла в своём трактате о сельском хозяйстве горестно стенал о лености и нерадении рабов, губящих землю ненадлежащим уходом. Но что он мог предложить кроме строгого хозяйского надзора над нерадивой и неумелой рабочей силой? И чему удивляться, когда основная масса рабов — северные варвары, несведущие в сельском хозяйстве, принятом на берегах Внутреннего моря? Дикарю дают мотыгу и поручают прополоть растущую в поле возделываемую культуру от сорняков, а он саму её видит впервые в жизни и отличить её от тех сорняков не в состоянии! И не объяснишь ведь ему толком задачу, поскольку эта орясина дикарская ни латынью толком не владеет, ни греческим, а уж об аккуратности и тщательности в обработке земли и представления-то не имеет!

В самом начале римского сельскохозяйственного расцвета его обеспечили уж всяко не сарды с лигурами, не испанцы и не галлы, а пунийские и греческие рабы. Потом их сменили азиаты и сирийцы, и пока среди рабов преобладали культурные народы, у них учились и на них равнялись и варвары. Но когда их приток резко ослаб, и варвары начали преобладать — как тут не понять душевные терзания Колумеллы! Положение улучшилось с началом иудейских восстаний и поступлением на невольничьи рынки иудейских рабов, а после Иудейской войны, когда они хлынули массово, то казалось, что вернулись те старые добрые времена, когда римские виллы процветали, а дядя Колумеллы экспериментировал в Бетике, добиваясь неслыханных успехов и нарабатывая драгоценный опыт для своего прославленного племянника. Но с той Иудейской войны прошло уже почти тридцать лет, и приведённые с неё рабы не стали за это время ни моложе, ни резвее. Ну, захватит Рим эту Дакию, пригонит оттуда толпы рабов, ничего не смыслящих в продвинутом сельском хозяйстве римских вилл и латифундий, и разве это замена состарившимся иудеям?

Закавказье и Месопотамия могли бы дать Империи достойную рабочую силу, но ими владеет Парфянское царство. У его царей скопились несметные сокровища, а из Персидского залива открывается простой каботажный морской путь в сказочную Индию, не требующий ни муторного обхода Аравии, ни искусства в ловле тамошних муссонов. Вот где самая соблазнительная добыча для непобедимых римских легионов!

Мечтая повторить успехи божественного Александра и рассчитывая на выучку и железную дисциплину римских легионов, Марк Лициний Красс полтора столетия назад открыл историю римско-парфянских войн, вторгнувшись в Месопотамию, погиб в ней сам и сгубил семь легионов. Отомстить за Красса и осуществить его планы самому замышлял Гай Юлий Цезарь, но над его коммуникациями нависала Дакия воинственного Буребисты, и Парфянской войне должна была предшествовать Дакийская, ненужная сама по себе, но обеспечивавшая безопасность тылов и коммуникаций в предстоящем великом восточном походе римского диктатора. Смерть под кинжалами заговорщиков прервала подготовку к Дакийской войне, а вместе с ней сорвала и Парфянскую. Марк Антоний позднее пытался осуществить замысел Цезаря, имея для этого уже шестнадцать легионов и не имея угроз со стороны развалившейся после смерти Буребисты и погрязшей во внутренних дрязгах Дакии. Как оценивать конфуз Антония? Вернулся в Сирию живым, спас около половины войска, но потерял уж всяко не меньше Красса, а из спасённых многие не были годны к дальнейшей службе. Возможно, что и не эти потери стали решающим фактором в исходе его дальнейшего противостояния с Октавианом, но наверняка ведь сказались и они. С тех пор были периоды мира с Парфией, были небольшие пограничные войны из-за Армении в основном, фактически парфянской, но формально римской, но больших войн с попыткой завоевать противника больше не было. Парфяне не чувствовали за собой такой силы, а у римлян, пускай и мечтали о восточных подвигах Александра некоторые из императоров, всякий раз находились дела поважнее, и Александр так и остался непревзойдённым.

Возможно, получилось бы у Цезаря, не окажись он жертвой заговора. Но то был Цезарь! Старик был гениален, если правда то, что о нём пишут его биографы. Траян такой же гениальности в себе не ощущал и навязать противнику, как это приписывают Цезарю, свою волю, вынуждая его делать элементарные ошибки, не рассчитывал. Но Цезарь ведь не только гениальностью знаменит, но и обычной военной наукой, изучавшейся с тех пор и развивавшейся, и в этом Траян имел все основания считать себя одним из лучших. Да и легионы имперские — чем они хуже легионов Цезаря? Но повторяется и ситуация времён Цезаря. Какой тут поход на Парфию, когда над коммуникациями нависает Дакия?

Поэтому сведущей в продвинутом сельском хозяйстве стран Внутреннего моря рабочей силы, способной поддержать и продолжить расцвет римских вилл и латифундий, их владельцам придётся подождать ещё. Ну какие, спрашивается, виноградари из тех же даков, когда все их виноградники были вырублены и выкорчеваны ещё в давние времена Буребисты? И ведь умели же и выращивать виноград, и вино делать хоть и не элитное, но неплохое, и это ведь — во время тогдашнего холодного климата! Декеней, верховный жрец Залмоксиса и главный советник Буребисты, за что-то ополчился на вино, будто бы пивной алкоголизм чем-то лучше винного, но волю божества разве оспоришь? Дакийская знать не перестала тогда пить вино, привозившееся в страну из Греции, но с местным виноделием было покончено. Децебал-то теперь пытается восстановить своё виноделие, но за полтора столетия его навыки в народе утрачены. Хвала богам, в то время дакийский Залмоксис и его верховный жрец не окрысились заодно и на пшеницу, так что на зерновых полях рабы из Дакии работать смогут, и даже получше германцев, а зерно — это главное. Возможно, и неплохо то, что негде пока взять хороших виноградарей и садоводов. Сенаторам придётся выращивать то, что умеют выращивать даки, и Рим перестанет зависеть от зерна Египта.

— Плиний Старший, дядя Плиния Секунда, писал, что в наше время невозможно возделывать землю по рекомендациям Колумеллы, — Траян снова перешёл на латынь, — Он вообще считал, что тщательная обработка земли разорительна для её владельца. Но у вас, тартессийцев, Колумелла в чести. Многие думают, что у вас просто очень хорошая земля, но я-то знаю, что самые лучшие из ваших земель, которых у вас немного, ничем не лучше земель Бетики. Знаю я и то, что рабов у вас мало, и по навыкам они не лучше наших. Да, я знаю, вы не берёте любых, а отбираете каких-то особых, которые легко обучаются навыку поручаемых им работ, но как вы сохраняете эти навыки сами?

— Мы уже говорили с тобой, величайший, о вашей городской черни, которой нет у нас, поскольку наши предки не допустили её появления, — ответил Тордул, — Но ведь это только часть нашей внутренней политики, а главное в ней, на что она у нас нацелена — это сохранение нашего крестьянства. Так, как у нас сейчас, было и в римской Республике во времена её расцвета, который наши предки и взяли за образец. А подражать её упадку они не стали. Зачем же им было бы следовать плохому примеру, когда уже освоен хороший? — вся императорская ложа рассмеялась.

— Но как ваши предки сумели не допустить упадка? — поинтересовался Адриан.

— Во-первых, Публий Элий, наше государство не завоёвывало земель далеко за морями, и ему не было нужды отрывать наших крестьян от их хозяйств на долгие годы. А если солдат погибал или калечился на войне, его семье полагался государственный раб на всё время до совершеннолетия его старшего сына. Поэтому у нас в деревнях и разорялась только та бестолочь, которая разорилась бы в любом случае по своей лени, пьянству или дури. Но таких никогда не бывает сразу помногу, и их общины успевали выкупить у них наделы для передачи хозяевам получше. А во-вторых, у нас аристократу не зазорно иметь доходы от торговли или промышленности, а эти занятия прибыльнее сельского хозяйства. И когда у нашего латифундиста появляются деньги, прирастить свою латифундию за счёт земель соседних крестьян — последнее, что придёт ему в голову. Зачем, когда земли у него и так достаточно, а для денег есть вложения и подоходнее? А поскольку латифундии у нас невелики, они все окружены крестьянскими общинами, с которыми и взаимодействуют к обоюдной пользе, как было и в Италии во времена Катона Цензора и до него.

— Нам бы так! — позавидовала Помпея Плотина, — Ну почему наши предки так не сделали, как эти тартессийцы?

— Не надо было запрещать сенаторам несельскохозяйственные доходы, — въехал в суть Адриан, — А теперь разве вернёшь потерянное? Даже наделённый землёй ветеран — плохая замена настоящему крестьянину, но где их теперь взять, тех настоящих крестьян?

— Что тут теперь об этом говорить? — хмыкнул император, — Реформа Мария не от хорошей жизни была затеяна. Что было в достатке, из того Марий и сделал солдат для спасения Республики от кимвров, кем мог, теми и заменил прежних крестьян, которых не мог уже вернуть и он. Мы — тем более не вернём крестьян и никуда уже не денем вот эту городскую чернь. Хочешь, не хочешь, а будь добр, корми её теперь и развлекай.

На арене тем временем женщин-показушниц сменили настоящие гладиаторы. В отличие от Домициана, Траян не любил поединков разнотипных бойцов, особенно заранее не знающих, с кем им придётся иметь дело. Во-первых, такого практически и не бывает на настоящей войне с известным противником, а во-вторых, непредсказуемость обесценивает мастерство обученных бойцов, поскольку невозможно одного и того же человека обучить одинаково хорошо всему, да и вооружение его годится не для любого боя, деградации же боевого искусства ему допускать не хотелось. Как и во времена Мария, Траян использовал искусных в фехтовании гладиаторов для обучения этому мастерству легионеров, а для их лучшего оснащения присматривался к подходящим элементам гладиаторской экипировки. Готовясь к новой войне с даками, он готовил и легионы к новой встрече со страшными в рукопашном бою двуручными сиками даков, называемыми ещё фальксами и ромфеями. В той первой войне многие солдаты остались без правой руки, и теперь Траян внедрял в их пехотное снаряжение пластинчатые наручи, аналогичные гладиаторским.

Ими уже были оснащены все пешие центурии преторианской гвардии, которым тоже предстояло сопровождать императора в походе и участвовать в боях. Полным ходом шло оснащение ими намеченных к участию в кампании армейских легионов, планировали их и для вспомогательных когорт ауксилариев. А на арене сейчас сражались друг с другом секуторы с такими же наручами на не прикрытой щитом правой руке — у кого-то стёганые из толстой ткани, у кого-то из кожаных полос, но у кого-то и железные, с которых как раз и скопированы производящиеся для оснащения римской армии.

— В половине случаев и стёганый или кожаный наруч спасает руку от фалькса, а железный — почти всегда, — похвастался Траян снова по-турдетански, — Я заказал их на всю армию, и теперь у меня не будет столько искалеченных, сколько было у Домициана.

— Пехотный скутум слабоват против фалькса, величайший — заметил Тордул.

— Да, я знаю. То же самое и на Рейне, и в Паннонии против германских секир. А что тут поделаешь? Я и так утяжеляю снаряжение солдат этими наручами, а если я им ещё и скутум утяжелю, то как тогда с ним управляться? Я заказал запасные. Будем надеяться, что на один бой скутума уж всяко хватит, а после него изуродованный можно сменить на запасной из легионного обоза. Если бы не эта Паннонская война, и Домициан додавил бы Децебала, а я знаю все его ошибки и не собираюсь повторять их. На этот раз я доведу это дело до конца, и больше меня тревожат сарматы, чем сами даки. Наверняка ведь Децебал опять призовёт их на помощь, а против их катафрактов наша конница, если честно, слаба. У вас, я слыхал, есть тяжёлая конница в полном доспехе крупелариев. Вам доводилось её применять в боях?

— Только против кантабров, величайший. Если применять её правильно, то она неплоха. Но ничего, подобного катафрактам, у кантабров нет и в помине, так что я ничего не скажу тебе об её шансах против катафрактов. По идее, при достаточной выучке должна бы оказаться не хуже, если защиту хотя бы от стрел будут иметь и лошади. А это лошадей уже других требует. Обычная лошадь тяжеловооружённого всадника и свою собственную броню разве потянет? Доспехов-то крупелариевских твои оружейники накуют, допустим, раз уж наковали лорики сегментаты для легионной пехоты, но для твоих катафрактов ведь и лошади нужны или нисейские, или армянские, или арденнские тяжеловозы белгов.

— Да, я понимаю, — кивнул император, — И лошадей таких в большом количестве быстро не набрать, и доспехи не успеть, и обучить быстро не выйдет. Хвала богам, это и не к спеху. Сколько там у сарматов тех катафрактов? Это — на будущее. Дакию я замирю так или иначе, а вот дальше — ты ведь догадываешься, против кого я хочу обзавестись уже своими катафрактами? Ваши близкие отношения с атлантами не самоочевидны только для слепца. Как атланты отнесутся к моему появлению в Персидском заливе, а в дальнейшем, возможно, и на берегах Инда?

— Ты уже прошёл мысленно через всю Парфию, величайший? Ну, Месопотамию ты, возможно, захватишь и к заливу выйдешь. Сможешь ли удержать — другой вопрос. Ну, допустим, тебе это удалось, и твои купцы плавают теперь в Индию вдоль южного берега Персии. Ну и что? Египетские греки и так давно уже плавают к Малабарскому берегу, но атланты относятся к этому спокойно. Что изменится от того, что теперь приплывут не в обход Аравии, а другим путём? Кстати, каких выгод ты от этого ждёшь? Да, сэкономишь на арабах, но караванный путь от залива до Тира недёшев и может сожрать весь выигрыш.

— То есть, по торговым интересам атлантов это не ударит?

— Насколько я наслышан, пряности и шёлк атланты давно уже имеют свои и не возят их для торговли с Империей из Индии в обход всей Африки, как возили их в самом начале. Твои же, с учётом всех военных издержек и караванного пути, обойдутся тебе не намного дешевле, чем обходятся сейчас. Индийские животные — да, будут доставляться и проще, и дешевле, чем в обход Аравии, ну так атланты ими с Империей и не торгуют. Так что твой выход к Персидскому заливу на их торговле не скажется никак.

— А к самой Индии?

— Ну а что это изменило бы, величайший? Прямой морской путь из Персидского залива всё равно тот же самый, а караванный слишком накладен по сравнению с ним. Ну, заполучишь ты и его, так морем ведь возить всё равно выгоднее. Если атланты не увидят в твоём появлении военной угрозы их тамошним друзьям и союзникам, это тоже никак их не затронет. Но только — не сочти за обиду, величайший, но не слишком ли ты спешишь с мысленным завоеванием Парфии? Опять же, не сочти за обиду, но я не уверен и в том, что Рим удержит и Месопотамию. Захватить — это одно, а удержать за собой — совсем другое.

— Если я разобью парфян в Месопотамии, то почему не разобью и дальше уже в их стране? Разве Александр не громил персов всякий раз?

— Твоя армия, конечно, намного сильнее армии Александра, но и парфяне тоже посильнее Дария. Александр вторгся на Восток впервые в мировой истории, и персы были ошеломлены этим, а ты будешь уже вторым, и парфяне не растеряются так, как растерялся Дарий. Персы впервые столкнулись с македонской армией, а парфяне уже имеют опыт и боёв с римскими легионами, и побед над ними. Ты против катафрактов парфянских своих хочешь завести, а нашёл ли ты надёжное средство против их конных лучников, которых у них во много раз больше, чем катафрактов? Это ведь они, а не катафракты, остановили и Красса, и Антония, не дав им повторить подвигов Александра.

— Да, я знаю. Тяжёлой конницей их не опрокинуть?

— Они не ввяжутся с ней в рукопашный бой, а будут обстреливать её, как и твою пехоту. Догнать их она не сможет. Только зря вымотается, и тогда придётся спасать уже и её саму. Против многочисленных стрелков нужны свои многочисленные стрелки.

— Естественно, у меня будут сирийцы и критяне.

— Неплохо. Если только они не понадобятся тебе в тылу.

— Ты намекаешь на иудеев? Не посмеют! А если посмеют, я проучу их так, что после меня они помянут добрым словом даже Тита Флавия! — Траян хохотнул, довольный своей шуткой, — Одну кампанию они могут мне сорвать, если жизнью совсем не дорожат, но следующую мне сорвать будет тогда уже некому! И кто тогда помешает мне завоевать Парфию до самой Индии?

— Я боюсь, величайший, что непомерно растянутые коммуникации. Твоя армия намного сильнее той македонской, но ведь и гораздо многочисленнее, так что снабжать её тебе будет потруднее, чем было Александру. Да, чуть не забыл. Там в глубине залива есть городок Харакс с небольшой подвластной ему округой. Его жемчуг, которым он платит дань парфянскому царю, атлантов не интересует, но очень интересует его земляное масло на юге, и если твои войска начнут обижать добывающие его общины арабов, мешая этой торговле — ну, я бы очень не советовал доводить дело до серьёзного конфликта.

— Смута в Селевкии против Артабана незадолго до смерти Тиберия? — вспомнил Траян, — Кажется, изгнанные оттуда греками иудеи обосновались тогда в Хараксе, и после этого их квартал сгорел от какого-то небесного огня. Сектанты говорили о каре от своего бога за побитого камнями их проповедника, а греки — о замеченном высоко в небе над ним странном предмете, по описаниям похожем на воздушные корабли атлантов?

— Не надо было в торговлю земляным маслом вмешиваться, — хмыкнул Тордул, — И тогда хоть десять проповедников Распятого могли бы убить, и атланты не обратили бы на это ни малейшего внимания. Атланты вообще никогда не вмешиваются в те дела своих торговых партнёров, которые не затрагивают их интересов. Но затрагивать их, с ними не согласовав заранее — дружески не рекомендуют никому. На такое — могут рассердиться, и тогда случаются неприятности.

— Что в этом земляном масле такого, чтобы из-за него сжигать города? Оно же как обычное, только несъедобно, да ещё и черпается из земли, а не выращивается.

— То, в котором мало смолы, лучше растительного горит в светильниках. Язвы им некоторые рекомендуют смазывать. Смола неплохо защищает древесину от гниения. Горящую — трудно потушить. Дорогое там, где его нет, поскольку привозится издалека, но там, где его много, и добывается легко, стоит жалкие гроши. Куда его столько используют атланты, они не говорят, но зачем-то оно нужно им в очень больших количествах, дёшево и постоянно. Поэтому и сердятся, когда кто-то пытается влезть в их закупки посредником и поднять цену. Если оно нужно тебе, у тебя и в Италии на севере колодцы с ним есть, а в Месопотамии его столько, что и в городских стенах Вавилона кирпичи скреплены вместо известкового раствора асфальтом.

— Ясно. Харакс в Месопотамии, значит, не трогать?

— Не сам город, а колодцы с земляным маслом к югу от него и добывающих его людей. С городом, величайший, если ты доберёшься до него — делай всё, что захочешь.

— Ты так говоришь, будто сомневаешься, что я доберусь до него.

— Если задашься целью, то доберёшься, конечно. Александр добрался намного дальше, а ты намного сильнее, и у тебя больше возможностей. Но у тебя намного больше и необходимых для войска грузов, для которых нет водных путей. Волы сильны, но очень медлительны, а лошади и даже мулы — быстрее их, но намного слабее. Александру грузы свои перевозить было нелегко, а тебе это будет ещё труднее, чем ему.

— Знаю. Но куда мне деваться? Риму нужны новые сокровища и хорошие рабы, а где их ещё взять кроме Востока?

— Ты прав, величайший, деваться тебе теперь некуда.

Ошейниковая упряжь античного мира хороша для воловьего ярма, но плоха для лошадей, и чем с большей силой лошадь тянет груз, тем сильнее душит ошейником саму себя. И не зависит это от породы лошади. Хоть арденнских тяжеловозов в телегу запряги, которые у римлян есть, не заменят они волов для тяжёлых грузов. Вдвое снижена конская тягловая сила из-за ошейниковой упряжи, но другой греко-римская цивилизация Лужи не знает. Из-за этого вдвое больше нужно телег на конной тяге, если не устраивает скорость воловьей, а к ним — вдвое больше лошадей, а для них — вдвое больше фуража и воды, а на полупустынном Ближнем Востоке и воду-то найдёшь не везде, а значит, и её надо везти с собой на тех же телегах, уменьшая и без того небольшой полезный груз. Замкнутый круг!

Конский хомут мог бы решить эту проблему, но кто же даст его греко-римской цивилизации? Дай его такому, как Траян, так он же тогда и в самом деле Александра того и повторит, и переплюнет! А посему — обойдётся. Самому Тартессийскому царству из-за этого приходится без конского хомута обходиться, дабы римлянам его не слить, на волах пахать и грузы тяжёлые перевозить, но ничего, предки терпели, и мы потерпим, и чем мы терпеливее окажемся, тем меньше останется терпеть потомкам. Закавказье и Месопотамия — это предел для римской Империи без конского хомута. Рабы оттуда поддержат её виллы и латифкндии, но лишь до тех пор, пока не иссякнет их приток, а он иссякнет быстро, если Империя не удержит этих стран. И не сила в этом решающий фактор, а грузоперевозки.

— Без кинжала ты меня режешь, Тордул Марций! — посетовал император, — У вас рабов тем более не взять. Если за каких-то никчемных арабов атланты города сжигают, то что они за вас сделают? Твой отец, насколько я помню, намного смуглее многих ваших, да и по тебе это заметно. Он в родстве с атлантами?

— Бабушка, его мать — уроженка противолежащего материка.

— За Морем Мрака, который упоминает Платон? Да, ваши особые отношения с ними, о которых давно судачат в сенате, видны и без увеличительного стекла. Ну почему мой предок не захотел переселиться к вам! Ты не хотел бы поменяться со мной местами? Шучу, конечно. А если серьёзно — твой сын ведь ещё мал? Если у Адриана родится дочь, чем это будет не невеста для твоего сына?

— Ну, как тебе сказать, величайший? Я, конечно, польщён невиданной честью, и не подумай только, что я не ценю её, но для нас есть вещи поважнее и почестей, и власти.

— Порода? Да, я знаю, для вас важнее всего порода ваших потомков. Я бездетен оттого, что предпочитаю мальчиков, да и Адриан, как мне кажется. А если я его заставлю преодолеть эти наклонности? Его-то мне заставить легче, чем самого себя.

— Какой смысл в этом насилии над природой, величайший?

— Ты считаешь, что это врождённое и наследственное?

— Так считают атланты, а их мудрецы для нас поавторитетнее греческих.

— Тогда — да, бесполезно. Снова без кинжала ты меня режешь, Тордул Марций Максим! Ну почему мой предок остался в Бетике, а не подался к вам!

Траян имел в виду не номинального, а кровного предка. Его отец, Марк Ульпий Траян-старший, стал Ульпием по усыновлению, а родился в семье Траев, более двух веков уже романизированной, но происходящей от старинной турдетанской знати. Предки часто общались с тартессийскими Марциями Максимами, а тот далёкий предок, который как раз и принимал судьбоносное решение, даже породнился с ними, выдав свою дочь замуж в их семью. Правда, если семейное предание ничего не напутало, она и воспитывалась у них с мелкой ещё сопливой шмакодявки. Видимо, порода тогдашней семьи его предка устроила тартессийцев и не вызывала у них никаких возражений. Несколько поколений дружба их семей поддерживалась, пока Траи не романизировались окончательно, но и тогда семьи общались, и даже турдетанский язык предки продолжали учить, хоть и забыл его давно в Бетике даже простой народ в самых глухих деревнях. Иногда полезно знать язык, никому из посторонних не известный, если нужно передать тайное между своими. Но откуда его тяга к вину и мальчикам? Всякое бывает при родственных браках, а их и до романизации в роду было немало, и после. Бывало в боковых ветвях семьи, но за отцом, вроде бы, такого не водилось. По линии матери передалось? Да, у неё в её римском роду тоже бывало. Но теперь-то что об этом переживать? Сделанного предками — не воротишь, и он таков, каков есть. В остальном же неплох? К императорскому венцу он вовсе не рвался, но раз уж он получил его, то постарается быть для Рима таким императором, какого хотел бы над собой сам, будучи подданным. И пока-что, вроде бы, получается...

132 год нашей эры, Нубия, Мероэ.

— Наше влияние на царей Куша не таково, как когда-то, — посетовал египтянин.

— Кушитские бальзамировщики сравнялись в своём мастерстве с вашими? Или ухудшилось мастерство ваших, как жалуются в Александрии? — скрыть иронию за самым участливым тоном было нетрудно, поскольку греческим Карсак владел хуже египетского жреца, — Разве снизился спрос на мумифицирование усопших?

— Неприятно это признавать, но увы, мастерство нынешних бальзамировщиков нашей Чёрной Земли уже не таково, каким было во времена наших славных предков, а у кушитов их мастерство возросло за прошедшие столетия, и разница уже не так велика, как прежде. Бальзамирование у нас престижнее, но не намного лучше кушитского. Спрос всё тот же, но теперь у нынешних кушитских царей и их вельмож появился выбор, которого у них не было раньше. Научились кушиты и строительству гробниц, и ведению календаря для предсказания начала разливов Хапи, а прочая наша древняя мудрость этих дикарей мало интересует. Как тут сохранить наше прежнее влияние на них? Их собственный бог Апедемак с львиной головой для них теперь важнее самих Амона, Осириса и Исиды, не говоря уже об Анубисе. Да, наши лекари пока ещё искуснее кушитских, но для военной знати дикарей, ценящей врождённые здоровье и силу, медицина не в такой чести, чтобы влиять на их настрой, а через него — на решения самого повелителя Куша.

— Увеличение добычи золота их тоже не интересует?

— Золото интересует всех, — усмехнулся жрец, — Но старые рудники, ещё наши, почти выработаны, а новые эти дикари толком обустроить неспособны.

— За это могли бы взяться вы, благочестивейший. Разумеется, за достойную вас долю в добытом металле и соразмерное ей уважение со стороны царя и вельмож Куша.

— Для этого нужно множество рабов, а где нам их взять?

— Кушитам нужно золото? Вот пусть и обеспечат вас рабами. Например, банту из саванны, которым ничего не поделать против знаменитых кушитских лучников. Или и они тоже уже не таковы, какими были их предки?

— Нет, всё такие же разбойники, которых нужно приучать к порядку. Но я понял тебя, достойный — поиск месторождений и организация работ на рудниках от нас, а рабы и охрана от кушитов, — кивнул египтянин, — Правда, нам самим придётся организовать ещё и доставку пищи с водой для рабов и охраны, поскольку кушиты хоть и считают, что они с нами уже сравнялись в развитии, на самом деле довольно безалаберны, как и все дикари.

— Дайте им сперва попробовать самим, а когда они обгадятся и убедятся, что без вас от всех их усилий мало толку, то их царёк станет намного сговорчивее на переговорах с вами о вашей доле от добытого золота.

— Мне кажется, достойный, что вы и сами могли бы наладить эту добычу золота не хуже нас. Это не наше дело, но позволь всё-же полюбопытствовать, почему вы сами не хотите обогатиться на этом, а оставляете эту возможность нам?

— И не передумаем ли несколько позже, когда вы выдадите известные пока ещё только вам одним месторождения, начав их разработку? — ухмыльнулся Карсак, — А зачем? Золото добывается во многих местах и помимо Куша, и нам выгоднее зарабатывать его, а не возиться с собственной добычей. А вы ведь то и дело намекаете нашим тартессийским друзьям на желательность увеличения поставок наших заморских снадобий, но жалуетесь на стеснённость в доходах. Ну так вот вам и способ преодолеть ваши трудности с оплатой нужных вам снадобий. Больше добудете золота, больше его достанется и вам самим.

— А снадобья — по-прежнему через тартессийцев? Честно говоря, у нас и внутри страны сильно осложнились перевозки ценных грузов. Везти золото из Куша в Мемфис, а из него в Киренаику не так-то легко, и поборов не избежать, а уж снадобья везти обратно на юг и вовсе стало накладно. Для номов Нижнего и Среднего Египта иного пути нет, но для Верхнего Египта и для Куша — нельзя ли как-нибудь иначе, достойный?

— Например, через Аксум? Если вы установите там достаточно хорошие связи для безопасного прохода ваших караванов, то почему бы и нет, благочестивейший? Нет совсем уж нерешаемых проблем, есть только труднорешаемые. И даже если караванный путь из гаваней Аксума вам не подойдёт, можно найти вариант понадёжнее. Он сложнее будет и дороже, но если задаться целью, то тоже вполне осуществимый.

Зная обстановку в римском Египте, понять жреца Анубиса нетрудно. Римская власть покончила с прежней жреческой вольницей и даже своего рода теневой властью в стране, характерной для некоторых периодов времён фараонов и поздних Птолемеев. Не меняя общего хозяйственного уклада, но внедряя технические достижения греко-римской цивилизации вроде водочерпальных колёс намного активнее Птолемеев, строя дороги и развиваю прочую хозяйственную инфраструктуру, римляне не стремились ни искоренить традиционные местные культы, ни эллинизировать их. Прежние храмы ремонтировались и подновлялись даже чаще, чем при Птолемеях, но исчезло их положение государства в государстве. Храмовые земли обложены налогами в императорскую казну, а их население — такой же поголовной податью, как и все египтяне государственных земель. Не свободно от неё теперь и подавляющее большинство самих жрецов, а жреческие коллегии каждого египетского нома теперь отдельны от коллег в других номах и подчиняются собственным верховным жрецам, которых назначает светская римская власть. И как правило, из числа греков. Всё хозяйство каждого храма и все его доходы и расходы подконтрольны теперь такому назначенному сверху греку. Ещё высекаются на каменных плитах официальные посвятительные надписи демотическими иероглифами, но вся внутренняя отчётность и всё делопроизводство ведутся теперь на греческом языке. Не владея им, уже не станешь в Египте ни египетским жрецом, ни даже храмовым писцом. И даже переход в храм другого нома затруднён — кто же легко отпустит налогоплательщика? Это же ведомости налоговые исправлять надо, да начальству вышестоящему объяснять, а какому налоговому чинуше охота утруждать себя лишний раз? И нет больше единого для всего Египта верховного жреца Анубиса, пускай даже и грека, который мог бы решить подобные вопросы между храмами своего культа в разных номах.

Не то, чтобы прежняя структура египетской жреческой коллегии исчезла без единого следа, но много ли ты сделаешь тайком от назначенного римлянами греческого начальства чего-то, не предназначенного для их глаз и ушей? Даже если храмовый грек и благоволит своим жрецам-египтянам, он подчинён светской власти нома и подотчётен ей всецело, и разве хочется ему лишиться хлебного места с не пыльной службой? Поэтому далеко не всё позволит и такой благожелательный начальник, а если назначат самодура и тирана — ну, съесть-то чего-нибудь не то или выпить такому недолго, если он совсем уж невыносим, но намного ли лучшего назначат ему на смену? И так в каждом египетском культе. Не те уже возможности у египетского жречества, далеко не прежние доримские.

Как в насмешку ведь получается. Здесь, в диком нубийском Куше, положение египетских храмов и их жрецов вольнее, чем в своей же собственной стране. Но тоже не то, которое было в старые добрые времена. Когда-то и цари со знатью были потомками выходцев из Египта, и самих этих царей возводили на трон и свергали с него жрецы из храмов Напаты, прежней столицы Куша. Этому положил конец царёк Ик-Амон, казнив неугодных жрецов и лишив египетские храмы влияния на престолонаследие. Теперь у кушитов не только свои цари и знать из местных нубийских родов, но и свои боги, свои храмы и своё жречество, подражающее египетскому во многом, вплоть до мелочей, но и задирающее нос перед своими египетскими учителями и не очень-то считающееся с ними. Не то, чтобы совсем уж не уважали, но — уже далеко не так, как прежде.

Тем не менее, кое-какое влияние в Мероэ у египетских жрецов остаётся. Хоть и не главные они уже в стране, но и не прижаты так, как в самом Египте. Влияние-то ведь у них только на верхушку, а не на массовку рядовых кушитов, чтущих своих местных богов и не мумифицирующих своих покойников. Поднять народные массы на восстание против царя и знати египетские жрецы в Куше и в лучшие для себя времена не могли, а раз они не опасны для светской власти, нет и такой необходимости зажимать их в Куше, как в самом Египте у римских властей. Наоборот, пускай живут вольготнее, чем в своей собственной стране и помнят, кому этим обязаны. Случись очередная война с римлянами, кто бы её ни начал, влияние египетских жрецов на население Верхнего Египта пригодится царям Куша. Да и снадобья ведь со счёта не сбросишь. Кушитские жрецы табак и коку могут получить только от своих египетских коллег, а подсесть на них они успели и лишаться поступлений едва ли захотят. Не от хорошей жизни жрец Анубиса просит проработать вопрос поставки этих снадобий напрямую в Куш. Понимают здешние египтяне, что атлантам их нетрудно и самим кушитскому жречеству продавать, лишив их и этого рычага влияния. Но деваться им некуда — слишком накладны стали при римлянах перевозки между номами утаиваемых от налогов ценных грузов через весь Египет. Нужное здесь — проще и дешевле здесь же и приобрести, да ещё и Верхний Египет отсюда снабдить, так что дружить надо египтянам с атлантами, как дружили и дружат их коллеги в Нижнем Египте с тартессийцами.

А турдетанам же и самим проще с известными и привычными египтянами дело иметь. Ну, спекульнут немного табаком и кокой при перепродаже кушитам — разве беда? В любой момент можно будет прикрыть эту лавочку, и они об этом прекрасно знают, и не в их это интересах. Мечтают вновь подчинить кушитскую верхушку своему влиянию, как и во времена Напаты? Конечно мечтают. Кто бы на их месте об этом не мечтал? Мечтают об ещё большем влиянии, а в идеале и об отвоевании Египта у римлян с помощью Куша? Само собой разумеется. Ну так и пускай себе помечтают, мечтать-то ведь разве вредно? А пока — пусть обеспечат свою платежеспособность за увеличенные поставки табака и коки. А заодно и прореживанию банту в саванне поспособствуют. С севера их берберы теснят, с запада Керна прореживает, с юга пигмеоиды рубежи свои держат, с юго-востока их давят готтентоты, а если теперь ещё и кушиты с прочими нилотами кольцо замкнут, экспансия черномазых банту захлебнётся окончательно. Намного ли лучше их не менее черномазые нилоты, со временем будет видно, но пока-что от них вреда намного меньше.

За сотрудничество в столь добром и полезном деле разве жалко дать египтянам подзаработать? Так наверху и рассудили. Пусть в людоловстве и работорговле мараются кушиты, а в загублении рабов на рудниках — египтяне, пусть получают свою долю золота, да побольше, всё равно растранжирят и на коку с табаком, обогащая Компанию турдетан, и на подкуп кушитских коллег и знати, и на подрывную работу в Верхнем Египте, на всё это золота понадобится много, а значит, и бизнес этот надолго. Не на одно поколение уж точно. Бабы у банту рожать, конечно, горазды, но рабы на примитивных рудниках дохнут быстрее и нуждаются в замене. Придётся кушитам и дальние походы в саванну осваивать для отлова всё новых и новых рабов, поскольку родственных нилотов ловить и совестнее, и опаснее. Те — лучники не худшие и партизанщину в лесах и редколесьях устроят сходу. А вот подрядить их на участие в ловле банту — это запросто. Дикари — они в людоловов и работорговцев легко переквалифицируются.

Заодно и прочую живность будут ловить. Кушиты издавна этим промышляли, поставляя в Египет истреблённых или ставших редкими в нём самом животных. Теперь, когда великое множество африканской живности требуется для римских Игр на аренах амфитеатров, к этому бизнесу подключились и кушитские египтяне. Нет худа без добра. Тяжко египетским жрецам под римской властью в самом Египте, зато вне его заработать можно на её потребностях в африканских животных. Не упускают при этом удобного для себя случая и турдетаны. Из местных зебр Греви, например, кушитами наловленных для продажи в римский Египет, с помощью египтян смирные отбираются для генетического разнообразия табунов на Капщине. Истребят ведь их здесь или повыловят всех для Рима, так что надо отбирать, пока есть ещё из кого. Кушиты, дурни, нормальных лошадей имея, считают, что зебры одомашненные им не нужны, и этим сами себе будущую экспансию на юг перечёркивают. На ком их конница ездить будет там, где мух зловредный водится? На лихих ишаках, что ли? Прав жрец Анубиса — дикари, хоть и мнят себя цивилизованными.

Слонов кушиты римлянам не поставляют. Сами боевых слонов имеют, хоть и в небольшом количестве, и римлян в Египте усиливать ими не хотят. Обзавелись ими, когда ловили для Птолемеев, а их ведь и для транспортировки хотя бы уж предварительно надо дрессировать, и хотя этим занимались в основном сами птолемеевские звероловы, кушиты помогали им и в этом, заодно и учась этому искусству у них. И нет больше ни Птолемеев, ни египетских боевых слонов, а кушитские — были, есть и будут. Но и без слонов найдётся кого ловить для сбыта египетским римлянам. Львы и на севере Африки ещё водятся, а вот леопарды кончились, как и в Передней Азии, и теперь нубийских римляне рвут с руками. Павианов — анубисов и гамадрилов — и фараоновский Египет покупал у кушитов охотно, и птолемеевский, и римляне берут всех и просят ещё. Даже носорогов кушиты ловить для продажи римлянам наловчились, и хотя их не так много, да и дело это опасное, ну так за каждого ведь и платят щедро, и пока не повыбита местная живность в саванне, кушитам и египтянам всегда найдётся на чём заработать.

А золото — что золото? Его и по ту сторону Атлантики полно, и в Мексике, и на южном материке, и в странах вокруг Лужи приисков хватает, и есть кому добывать его, и есть кому тратить в обмен на привозимые турдетанскими купцами товары. Четверть века назад Траян завоевал Дакию, так и сокровища Децебала заполучил, одного только золота, говорят, сто шестьдесят пять тонн, и прииски золотые дакийские едва початые и далёкие ещё от полной выработки. Ну так и куда оно всё пошло? Понятно, что не всё на ветер, как это водилось за Калигулой и Нероном, но немало и на ветер. Одни лишь Игры в честь той победы более сотни дней продолжались, а десять тысяч гладиаторов и одиннадцать тысяч зверей стоили немало. А раздачи римским гегемонам, которым сколько ни дай — всё как в амфору с отбитым донышком? Капские буйволы, гну, медвежьи павианы и мандрилы не столь уж и малую часть дакийского золота перенаправили в турдетанские закрома, а ведь ещё же и десяток мадагаскарских эпиорнисов, и пять здоровенных лигров, выданных за особую и страшно редкую породу гигантского заокеанского льва — их эксклюзивность и цену им обеспечила эксклюзивную. А ведь в немалые суммы обошлись и угощения для римской черни во время этих Игр с деликатесами из тех, которыми толстосумы на своих пирах лакомятся, изрядная часть которых тоже турдетанами поставлена по устоявшимся ценам на подобную роскошь. Больше золота — не у добывающих его, а у зарабатывающих.

И так — практически везде, и Куш тоже исключения не составляет. Добытое там золото всегда большей частью уходило в Египет. Либо вообще задарма в виде дани, когда фараоны завоёвывали Нубию, либо путём торгового обмена, когда Нубия освобождалась от их власти и бывала независима, либо путём пожертвований египетскому жречеству за услуги религиозного характера, то бишь идиологический вынос мозгов — более развитая цивилизация всегда найдёт способ обобрать дикарей. Но правителей Куша, как пришлых египетских, так и собственных местных, это не особо напрягало — они-то сами получали это золото в виде налогов с имеющих золотые прииски подвластных общин. Вот кого уж точно эта золотодобыча никогда не обогащала, кому бы ни шёл добытый на их рудниках металл в конечном итоге. Проклятием было владение месторождениями, а не благом для населения, поскольку кто не имел их, тот и не надрывался в принудительном порядке на золотодобыче. Времена прямой египетской власти над страной или условно собственной, но египетского происхождения, для таких общин бывали даже лучше. Египтян, чужих или условно своих, не устраивала низкая производительность работ, выполняемых дикарями, и они организовывали свою разработку рудников с загоном в шахты рабов и осуждённых преступников. Не попал в таковые — радуйся, поскольку повинности тогда будут такими же, как и у других общин — налоги зерном, скотом, да экзотическими для Египта дикими зверями из окрестной саванны. Это — привычно, так всегда было, а в чью пользу — какая налогоплательщику разница? Заплати налог и спи спокойно.

Во времена Древнего царства на завоевание Нубии египетские фараоны как-то не сподвиглись, ограничиваясь отражением набегов и собственными походами за добычей и пленниками. Снофру, основатель Четвёртой династии, таким походом прославился. В то время в Нубии и государственности единой не было, хотя местечковыми царьками вроде египетских номархов мелкие вожди, конечно, заделались. Как и тот же ранний Египет до его объединения в одно государство фараонами. Да собственно, и народ-то ведь исходно был один. Нижний Египет, то бишь Дельта — её выходцы из Передней Азии заселяли, но Верхний, из которого и вышли объединители страны, ещё составлял с тогдашней Нубией единую этнокультурную общность. Хозяйственный уклад только разный. Ниже первого из нильских порогов долина Нила широкая с широкой поймой, и климат позволял ячмень выращивать, а выше — узкая долина и летний сезон дождей, нормальному вызреванию ни ячменя, ни пшеницы не способствующий, отчего выращивать в нубийской части долины Нила приходилось не их, а сорго, и было его намного меньше. В остальном же разницы особой не было. Точно так же работали на полях и пасли скот, точно так же защищались насыпными дамбами от чрезмерных нильских разливов и точно так же плавали по Нилу на папирусных лодках, ловя рыбу, отпугивая крокодилов и не упуская случая загарпунить бегемота. Один и тот же народ, один и тот же образ жизни. Египет объединился в Раннее и Древнее царство, Куш остался конгломератом государств вождей-номархов.

Первые настоящие завоевания начались при египетском Среднем царстве, и это вынудило к объединению уже нубийцев. Накопилась постепенно и этническая разница. К северу от порогов исходные бушменоиды всё больше смешивались с соседями-берберами и светлели, а соседями нубийских оказались негроиды-нилоты, привнёсшие почернение. После падения Среднего царства и его завоевания гиксосами Нубия отложилась, правящая верхушка египетского происхождения тоже начала чернеть, но не так быстро, как народ, а при Новом царстве на пике его могущества страна была снова завоёвана фараонами. Тогда же и храмы египетские со жрецами были насаждены, и знать местная снова с египетской родниться предпочитала. А подвластные ей и фараонам массы так и продолжали чернеть, и только со времён Нового царства в Египте появились приведённые из Нубии настоящие негры-нилоты. А потом пришло в упадок уже и Новое царство, Нубия снова освободилась от египетской власти, но в стране остались храмы и жрецы, а у нубийско-египетской знати — египетские великодержавные амбиции. В какой-то момент даже удачные, поскольку при поддержке жрецов Нубии удалось даже сам Египет завоевать, навязав ему свою Двадцать Пятую династию, после краха которой и её египетские сторонники тоже ушли в Нубию.

Весь период Напаты сохранялось это египетское засилье и господство религии египтян, и только с переносом столицы Куша в Мероэ его власть стала снова срастаться со своим народом. Этнокультурно, по крайней мере, поскольку отказываться от привычек к египетской роскоши и соответствующей жадности в сборе налогов родная власть уж всяко не собиралась. Но власть для любой деспотичной обезьяны важнее богатства, и борясь за неё с влиянием египетского жречества, мероитские цари пошли даже на снижение добычи золота в рудниках из-за ухудшения организации работ при их взятии под свой контроль. У обезьяны ведь доминантной в отношении ценного ресурса первая инстинктивная реакция — источником ресурса завладеть и безраздельно им распоряжаться, а эффективно это у неё выходит или нет — для неё дело десятое. Сама-то она не страдает от своей экономической неэффективности, страдают от неё другие, ну так она доминант или где? Каждому — своё.

Но теперь-то ситуёвина изменилась. Египетское жречество и в своей-то стране под греко-римской властью прежнего авторитета не имеет и лишь бессильно тоскует по временам былого могущества при выродившихся последних Рамсесах или хотя бы уж при поздних Птолемеях. Но прошлого — не вернуть, как бы об этом ни мечталось. Тем более нет у египетских жрецов прежнего влияния и в мероитском Куше. Своё жречество с тех пор завелось, служащее своим богам, выдвинувшимся теперь во главу пантеона кушитов. Не так учёны свои жрецы, как египетские, зато — свои и место своё знающие, поскольку никогда царей не ставили и не свергали и даже не помышляли о подобном могуществе. А раз сами не помышляют, то и другим тем более не позволят. Одна беда — не так учёны и не так рачительны в ведении хозяйства. Нет того опыта, который есть у египтян. Если им руководство разработкой золотых рудников поручить, то ничем оно не окажется лучшим царского. Зато египтяне теперь не опасны ни как представители греко-римского Египта, ни как самостоятельная сила внутри страны, для народных масс которой они как были, так и остались чужаками. На народ у них влияния нет, как и на набранное из него войско, на кушитскую знать — меньше, чем влияния своих жрецов, зато управленцы они хорошие, и если возьмутся за дело золотодобычи — толку будет наверняка больше. Почему бы и нет, если это принесёт больше золота в казну повелителей Мероэ?

Вопрос о согласии текущего царька был уже провентилирован и практически решён. А у кого какие возражения? И золото нужно, и кока с табаком от египтян. Откуда они берутся у их египетских коллег, в Куше не знают. Понятно, что привозные, но кто и откуда привозит — молчат египетские жрецы с излюбленным ими мудрым и таинственным видом. Да и знают ли ещё сами, учитывая их храмовую иерархию? Может, именно этим таких тайн знать и не положено по рангу? Больше золота у царя — больше он пожалует его и храмам, и тогда будет на что купить у египтян больше этих дефицитных коки и табака. Поэтому нет возражений и у кушитских жрецов. Тем более нет их и у вояк. За рабами для рудников нужны военные походы, а это — дополнительные шансы отличиться, заслужить награду и зарекомендовать себя для повышения по службе. Высоко, конечно, взлететь не дадут, поскольку у высокопоставленных свои сынки, зятьки, да племяннички имеются, и с этим ничего не поделать. Но и на ступеньку подняться, из рядовых в десятники, допустим, а из десятников в сотники — разве повредит воину, которому не посчастливилось родиться в знатной и именитой семье при должностях и связях? А для египтян проявить себя в том, в чём они лучше всех в стране, заслужив богатство и престиж — самый прямой интерес.

Опыт же у них — многовековой. Ещё с тех, фараоновских времён. В восточной пустыне и в птолемеевские ещё времена рудники разрабатывали, находя и воду для людей и животных, и снабжение всем необходимым организовывая. А здесь не пустыня, здесь и с водой проще, и жратву местную доставлять легче, и нормы её для кормёжки рабов давно египтянам здешним известны. Нет, правда, римских дорог, но караваны ишаков пройдут и по тропам, как проходили и во времена фараонов. А то, что негры банту работники только из-под палки, для египтян тем более не проблема. Преступники, что ли, осуждённые были лучше? Если человека долго бить, он совершит невозможное — это разве не сами египтяне повторять любят, когда их про строительстве ихних Великих пирамид спросит чужеземец какой-нибудь? Официоз, в который за века они и сами свято уверовали, так что даже и не врут в этом смысле. Тем более, что остальные работы, бесспорно их предков которые, так примерно и делались, в том числе и на рудниках, медных и золотых.

Знакома нынешним египтянам и греческая организация рабского труда, если не беречь рабов, то намного эффективнее прежней египетской. А чего их беречь, черномазых этих, когда кушитские вояки сколько нужно, столько и пригонят новых? Инструмент с тех пор тоже улучшился. Уже не роговыми, не каменными и даже не бронзовыми кирками тот золотоносный кварц ломают, а железными. Есть в Куше и месторождения железной руды, и леса на древесный уголь, и металлурги, и кузнецы. Говённое, конечно, это сыродутное кричное железо, ну так зато его много, и стоит оно по здешним ценам жалкие гроши. Не хуже греческой производительность выйдет, а если и этого мало — можно ведь инструмент и получше раздобыть, если египтяне очень хорошо попросят и не поскупятся с оплатой, а кого о нём просить, они давно уже знают. Не сразу, конечно. За первый год с говёнными инструментами, как установится и согласуется с царьком и его окружением среднегодовая выработка рудников, так и придёт время подумать о повышении производительности, не афишируя его перед кушитской верхушкой.

Дело ведь в чём? От замены египтян кушитами в государственном аппарате его устройство и принцип действия практически не изменились. Государство в своей сути так и осталось египетским, в том числе и в налоговой политике. Египетский сборщик налогов не знал и знать не хотел, что такое доля от урожая, приплода скота или выработки шахты. У него план сбора по абсолютным величинам, и сколько положено взять конкретно с тебя, столько вынь ему и положь. Не получил столько сам — будешь бит за недоимку, и радуйся, если она не тянет на наказание посуровее. Получил намного больше — радуйся, остаток от выплаты налога — твой, но не слишком открыто радуйся, а тихо сам с собою, потому как у родной и горячо любимой власти одна забота — выжать с подданных побольше, и налоги с них повышать — любимейшее из её занятий. Ну так и зачем же давать ей для этого повод, свой достаток ей сдуру демонстрируя?

Таких дураков среди египетского жречества давно уже не осталось. Если и был кто раньше, так греко-римская власть быстро уму-разуму научила. Кушитские фискалы — как малые дети по сравнению с греко-римскими. Повышение производительности за счёт грамотной и рачительной организации труда — это кушитской верхушке нужно наглядно продемонстрировать, дабы оценила преимущества египетского управления и все рудники с удовольствием поручила египтянам разрабатывать, радуясь возросшим доходам, а тогда уже и инструмент атлантов внедрять потихоньку, не афишируя рост выработки от него.

Двойной учёт, скрывающий дополнительный прирост выработки — не проблема для грамотных египетских жрецов. Правители Мероэ сами себя перехитрили, перейдя на кушитский язык и мероитское письмо во всём своём делопроизводстве. Египтяне здесь и ими владеть вынуждены, как греческими языком и письменностью в самом Египте, но не забыли ещё и своих демотических иероглифов, которых так и не научились читать греки, а с переходом на мероитское письмо — разучились кушиты. Мероитское-то письмо проще, как и греческое, и зачем тогда изучать сложное иероглифическое? Деградирует, конечно, за ненадобностью иероглифическое письмо и у самих египтян, нередки уже и ошибки в восстанавливаемых старых надписях при ремонте храмов, но на численные расчёты пока ещё хватает и этого деградировавшего уровня иероглифической грамотности. Как раз и поддержать его у доверенных людей появятся теперь на рудниках и причины, и повод.

А для турдетан тут выигрыш не в одном только дополнительном заработке на поставках заокеанских снадобий. Египетское управление удалёнными рудниками в конце концов приведёт к появлению целой сети египетских анклавов, обитатели которых будут привычны не болтать лишнего с кем попало. И тогда некоторые из этих анклавов смогут при необходимости и летательный аппарат принять. Не самолёт, конечно, который и сам по себе шумный, и в высококачественной взлётно-посадочной полосе нуждается, да и уж всяко не старый водородный дирижабль, гигантских размеров и требующий причальной мачты с наземной принимающей командой, но новый псевдодирижабль, ничего такого не требующий — почему бы и нет? А для координации согласованных действий готтентотов с мероитами, например, экстренные переговоры могут понадобиться, и разве наездишься на них через Аксум караванными тропами на ишаках?

А координировать действия против банту надо. Даже без кукурузы и бананов с азиатским рисом, на одном только сорго и африканском ямсе черномазые размножаются со страшной скоростью, выжигая саванну под свои поля и вытаптывая скотом окрестную, которую не выжгли и не засеяли. Это кочевые готтентоты, не привязанные к деревням и полям, могут часто перегонять свой скот с места на место, не допуская его перевыпаса и не причиняя саванне непоправимого вреда. А заполучив на Замбези одомашненных зебр для верховой езды, стали ещё подвижнее в своих перекочёвках. Банту из-за своих полей и огородов далеко от них отгонять свой пасущийся скот не могут, из-за чего он и пасётся на одних и тех же пастбищах, вытаптывая то, что не успел съесть. Черномазых всё больше и больше, промежутки между повторным выжиганием ими самими и вытаптыванием ихним скотом одной и той же земли всё меньше и меньше, и конца-края этому не предвидится, а предвидится только усугубление. Тем более, что они же ещё и в древесине нуждаются на строительный материал и на дрова, и на неё банту сводят галерейные леса вдоль рек, без которых мелеют реки, и саванна иссушается, уступая место пока ещё полупустыне, но за ней ведь, если не дать ландшафту восстановиться, придёт рано или поздно и пустыня.

А кто же восстановиться саванне и галерейным лесам даст, когда черномазых с каждым поколением всё больше и больше? Им всё новые и новые угодья нужны под поля и пастбища, поскольку старые истощены и непригодны уже для привычной жизни в духе предков, а менять привычки, придумывая и внедряя новые, они и не умеют, и не хотят. А зачем, когда Африка велика? Вот и выжирают они её подобно саранче, и если их вовремя не остановить и не завернуть вспять, прореживая при этом по возможности, проблемы от них у всего материка будут нешуточные. А нахрена сдались проблемы из-за черномазых тем же турдетанским африканерам? Однозначно заворачивать и прореживать! О многом заранее позаботились ещё предки, вооружив пигмеоидов и готтентотов, а с запада Керну от банту очистив и тоже против них нацелив, не говоря уже о натиске с севера мавров и нумидийцев с гарамантами. Но теперь надо и с востока их прижать ливийцами, кушитами и нилотами. Кушиты — самые организованные, государство имеют с неплохой армией, и их царьку только мотивация нужна достаточная, чтобы активно поучаствовать в важном и нужном деле спасения экологии Суданского пояса Африки. Рабы для золотых рудников нужны? Теперь — понадобятся, и чем больше, тем лучше, потому как дохнуть будут.

По информации ещё от отцов-основателей — правда, для более поздней эпохи и для более западных районов Африки — на одного пойманного и приведённого в факторию работорговцев черномазого приходилось три, а то и четыре убитых или скопытившихся от ран в боевых столкновениях, так что механизм прореживания высокоэффективный будет, хоть и не сразу. Там ведь самих же черномазых ближайших и подрядили вскоре воевать с соседними племенами для захвата пленников, и кроме экономического интереса работали и обезьяньи африканские страсти. Здесь — тоже Африка, но немного другая. Нилоты не так обезьянисты в среднем, как банту, а мероитские кушиты и цивилизованнее, и первым ведь делом вояки мероитские сами отличиться вознамерятся, пока двуногая дичь ещё в радиусе досягаемости конным набегом, во вторую очередь нилотов подрядят, когда ближайших к себе банту повыловят или далеко на запад прогонят, а когда и те уже в своём секторе всех своих банту зачистят, тогда только и дойдёт очередь заказывать поставку рабов самим же банту. А им ведь один хрен землю для своего племени от соседей зачищать, и зачем же их всех тупо и задарма выпиливать, когда можно поймать, отогнать к мероитам и заработать на них неплохо? Это же разве на поле горбатиться? Это — в охотку.

Какими станут занявшие очищенную от банту саванну потомки нилотов, сейчас хрен предугадаешь, но если такими же, как нынешние банту, то это же не одно поколение пройти успеет, и решение проблемы уже с ними так или иначе выработается. Лучники они получше банту, даже намного лучше, ну так ведь стальными луками вооружить больший процент пигмеоидов и готтентотов, чем сейчас, для турдетанской промышленности дело на один зуб. Не так страшен нилот на деле, как его малюют с перепугу. В своих зарослях он наворотит партизанских дел, если сунуться туда, не договорившись с ним добром, но в открытой саванне у него преимуществ никаких. Особенно, если сами турдетаны займутся им там с авиацией, кавалерией, винтовками и пулемётами. Но скорее всего, хватит на них в саванне и берберов с готтентотами, если не удастся по-хорошему с ними договориться. А шансы договориться есть — выглядят нынешние нилоты намного вменяемее, чем банту.

Вернувшись на аксумское подворье, Карсак Икеров, простой приказчик купца из Аксума официально и центурион разведки Мадагаскара для посвящённых, доложил о результатах другому простому аксумскому приказчику для всех посторонних, а для него — префекту разведки Эзулу Валодову, непосредственному начальнику в этой миссии. Тот с ретранслятором летающим по радиотелефону связался, там с Мадагаскаром их соединили, доложились высокому начальству, получив одобрение и указания на дальнейшие действия по развитию достигнутого. За обедом к обоим присоединился и префект Нирул Максимов, тоже чей-то простой приказчик для посторонних, выполнявший свою отдельную миссию в интересах Тапробаны, но при необходимости все разведки формально разных и нередко географически весьма удалённых друг от друга государств действовали как единое целое, частями которого, собственно, и являлись на самом деле.

— Млять, хоть и черномазый, а один хрен Гребипет, — резюмировал Нирул своё впечатление о мероитском Куше, — Особенно пирамиды эти ихние с крутыми склонами и пристыковаными прямо к ним храмовыми пристройками — сразу и пирамиды у гребиптян собезьянничали, и заупокойные храмы. Сами гребипетские фараоны когда, при Древнем ещё царстве со своим пирамидостроением завязали?

— Да, когда в упадок пришло, если ни с чем не путаю, — подтвердил Карсак.

— Всё правильно, — поддержал их общее мнение Эзул, — И самый юмор в том, что кушиты начали строить свои только во времена Нового царства, и не тогда, когда под его властью находились, а намного позже, при его упадке, когда сами его завоевали и вблизи Мемфиса те старые египетские пирамиды увидели.

— Особенно те Великие со Сфинксом, которые их официоз Четвёртой династии приписывает вместе с её настоящими рядом?

— Естественно, кушитская Двадцать Пятая династия впечатлилась именно ими, а жруны, ясный хрен, скормили новым фараонам свой официоз. Приняли они его за чистую монету или нет, хрен их знает, но уж понять, почему подавляющее большинство всех этих фараоновских пирамид ни по общим размерам, ни по величине блоков даже отдалённо до Великих не дотягивают, Пианхи и его преемникам ума хватило. Страна у них по местным меркам достаточно большая, по климату благополучная, но гигантскими пирамидами они свой народ надрывать не стали, а ограничились вариантами побюджетнее. Только склоны сделали покруче, чтобы постройка совсем уж низенькой не получалась. В общем, неглупо по части гробниц придумали, учитывая их оегиптение и великодержавие головного мозга.

— Ну да, проще всё-таки маленькую пирамиду с храмовой пристройкой на земле построить, чем в скале целый подземный дворец вырубать, — рассудил Карсак, — А стиль у них близкий к египетскому выходит. Храмы — тоже скромнее, но всё того же египетского стиля. Даже обрядность для своих местных богов один хрен египетской подражает. Тут на днях шествие у них было с носилками в виде ладьи, так всё настолько по-египетски, что я бы за египтян их и принял, не будь они все черномазыми.

— Разбогатевшая, набравшаяся лоска и нахватавшаяся показушных культурных манер варварская периферия, — хмыкнул Нирул, — Наша испанская метрополия имитирует таковую для Рима, а мероитский Куш — вполне натуральная для этого бывшего Гребипта, которого, считай, в самом Гребипте уже и не осталось ни хрена.

— Так может, нынешний-то уже и превзошли?

— Ну, нынешний сам просел ниже плинтуса, скажем так. Так что — да, нынешний превзошли, но их заслуга в этом невелика, — все трое рассмеялись.

— В культурном плане — понятно, а как насчёт военного? — спросил Эзул.

— А что военный? С каким Гребиптом нынешний Куш сравнивать предложишь? С фараоновским Нового царства или с птолемеевским?

— А почему не с нынешним римским? — не понял Карсак.

— Ну так а что такое римский Гребипет? Кусок Империи, одна из её провинций. Римские оккупационные легионы как основной костяк, да местные ауксиларии, греки как правило, но давно уже и вооружены по-римски, и организованы, и обучены. Это такие же римские провинциальные войска, как и в любой другой имперской провинции. Кушитам свои войска с римскими сравнивать я бы не советовал, дабы зря не расстраиваться.

— А птолемеевский, если с этой военной точки зрения рассуждать, тоже не был Египтом, а был местным продолжением Македонии?

— Именно. Армия македонского образца, исходно укомплектованная греками, а когда в неё начали набирать и самих гребиптян, то что от этого изменилось? Армия так и осталась македонской по вооружению, организации и выучке. Ну, если ряженых в расчёт не брать, которых жруны вооружали в смуту и для поздних Птолемеев.

— А что за смута?

— Да была там заваруха во времена наших отцов-основателей. При Рафии победа над Антиохом во многом случайно вышла, но Птолемей-то Очередной надулся павлином, а там как раз и гребипетские части поучаствовали, ну так и возомнили себя победителями и спасителями царства, а раз так, то подавай им теперь равные с греками права, обиделись на отказ, а жрунам как тут было упустить такой шанс? Сами при этом как бы в стороне, но заваруху устроили нехилую. В основном, конечно, феллахи распропагандированные, но и вот эти отряды ветеранов Рафии, македонские по сути дела, а для национального колорита жруны для самозваных фараонов вот этих ряженых подготовили.

— А что у них было с боевыми качествами?

— Как и у любого сброда. Были отдельные искусные бойцы, были фанатики едва ли трусливее спартанцев в их лучшие времена, но это единицы, а в целом — ну, лучше этой массовки феллахов, но с настоящей армией и рядом не валялись. В партизанщине только и были хороши, пока Птолемей Эпифан не занялся ими всерьёз. Как раз в Мемфисе короной фараонов короновался, да жрунов к себе приблизил, что им от этой смуты, собственно, и требовалось. Короче, руками дурачья натаскали себе каштанов из огня и спокойно потом всем этим дурачьём пожертвовали, как так и надо.

— Так нынешнюю-то армию Куша с кем всё-таки сравнивать?

— По организации и выучке я бы сравнил с Новым царством, а по вооружению — с теми ряжеными, поскольку на дворе всё-таки эпоха железа, а не бронзы. Железо, правда, у них говённое, зато его до хрена. Ну, относительно, конечно. Вооружены лучше Гребипта фараонов, организация и выучка послабже, но приближается. В целом, я бы сказал, где-то то на то и выходит.

— То есть, против армий греко-римского типа шансов никаких?

— В правильном линейном сражении — абсолютно никаких. Если, конечно, война со стороны противника пойдёт всерьёз, а не как игра в поддавки.

— Но похоже, что именно на это кушитская верхушка и рассчитывает, — заметил Эзул, — Судя по тому, как старательно сохраняется всё это подражание Египту и в религии, и в бытовых замашках кушитской знати. Да и с самими египетскими жрунами считаются гораздо больше, чем они реально того стоят. Не иначе, как сделали ставку на их влияние в Египте на феллахов и ауксилариев-египтян.

— Естественно. Мечтают, конечно, о повторе того давнего завоевания Гребипта во времена упадка Нового царства. Рассчитывают на недовольство жрунов и их тоску по старым добрым временам, на которые и намекают старательно у себя. Типа, ждите, и у вас так же сделаем, когда придём. А жруны сейчас не только на римские порядки и греческое начальство обижены, а ещё и персонально на Адриана. Два года назад, когда его фаворит Антиной утоп в Ниле, он заставил жрунов обожествить его, отгрохал ему храм и основал город Антинополь, а его гражданам дал право законных браков с гребиптянами. И теперь у них через такие браки лазейка появилась в греки пролезть, а это же и боги греческие, и весь жизненный уклад, и на гребипетских жрунов им теперь плевать и чихать. Прецедент создан, и что, если римляне повадятся расширять эту практику? Так что кушитов, если те решатся на вторжение, гребипетские жруны встретят с распростёртыми объятиями, и всё их влияние на народ будет к их услугам.

— Сильно ли это поможет против римских легионов? — хмыкнул Карсак.

— Так это ведь смотря сколько их останется в провинции. Когда Траян захватил у парфян Месопотамию — ну, Империя и так-то хрен удержала бы её из-за своей хреновой логистики, но там же ещё иудеи забузили на Кипре и в Киренаике, нехилую резню грекам устроили, а в Александрии ещё и Мемфису угрожали. Траян помер, Адриан власть твёрдо ещё не держит, а тут — такое! Пришлось мириться с Парфией и Месопотамию возвращать взад, чтобы высвободить войска для подавления этой бузы. А теперь этот храм Юпитера Капитолийского в Иерусалиме взбунтовал уже и саму Иудею, и войска нужны там, так что не исключена переброска легионов и из Гребипта. А тогда могут уже и попробовать.

— Не думаю, чтобы римляне настолько Египет оголили.

— Я тоже сильно сомневаюсь. Но жруны — идиологи, выдающие своим ротозеям желаемое за действительное, пока сами в свой бред не уверуют. Интриговать они умеют, а просчитать все стороны расклада — не тот у них тип мышления. У них фанатичный пафос в чести, толкающий толпу простофиль на самопожертвование, а не трезвый расчёт сил и реальных возможностей. Мало того, что потомственные идиологи, так многие ведь ещё и плоды инцеста в нескольких поколениях, не говоря уже о более отдалённых родственных браках, которые, сам понимаешь, тоже не на пользу породе.

— Они что, сами не понимают, что вредят этим себе?

— По идее, за века должны были заметить, а так — хрен их знает. В Древнем-то царстве особо не злоупотребляли, наследники фараонов только повадились жениться на сводных сёстрах, неполнородных, в Среднем начали и на полнородных, а окончательно пошли вразнос уже в Новом, когда и вельможи их примеру последовали — тоже многие потомки фараонов прежних династий, тут и стремление родовитость свою поддержать, и традиция, и экономика — наследство делить жаба давит. Ну а начальству, сам понимаешь, и подчинённые подражают. И у жрунов такая же хрень. Непотизм у них цветёт и пахнет, десяток поколений предков-жрунов — не такая уж и редкость, а вакансии-то ограничены, и чем родовитее дитятко, тем больше у него блата, чтобы по отцовским стопам не пыльную службу получить. Как тут не позаботиться об укреплении профессиональной родовитости будущих наследников? Может, и понимали, что породе не на пользу, но трудоустройство и карьеру считали важнее.

— А к этому добавь ещё и их хвалёную медицину, — дополнил Эзул, — Откачают задохлика, а тот вырастет, женится и таких же задохликов наплодит. Если не ещё худших, поскольку женится-то на ком? На такой же потомственно ущербной. Тут и без инцестов вырождение гарантировано, а с ними — и подавно. Феллахов от вырождения только то и спасает, что им эта медицина недоступна. А элита — вырождается. Дохнут только те, кого уже и эта медицина спасти не в состоянии, а кого выхаживает, те плодят таких же. У нас ведь как? Если болен или бестолков для военной службы, в которой нет и не может быть послаблений для ущербных, значит, болен или бестолков и для гражданской карьеры, и поэтому у нас качество породы важнее родовитости. Имущество предков наследуешь, что тебе положено, но для карьеры — изволь соответствовать сам, иначе не поможет никакой блат. Поэтому мы ни родственных браков не одобряем, ни медициной не злоупотребляем. Если ущербный — лучше сдохни мелким, а не мучайся сам и не напрягай окружающих.

— В точку! — подтвердил Нирул, — Поэтому и плюём на всё кроме породы. Хотя иногда и некоторые неудобства из-за этого потерпеть приходится. Мой выбор мой отец в конечном-то итоге одобрил, поскольку в плане породы крыть было нечем, но с неохотой.

— А что ему не так? С твоей-то Метоной на что жаловаться? — удивился Эзул.

— Ну, его резоны были справедливы. Представляешь, каково мне было в Остии по семейной традиции служить, когда супружница — дакийка? С мечом, конечно, она за римлянами не гонялась, а была сама любезность, когда требовалось по протоколу, но дома я регулярно выслушивал, что она сделала бы с ними, будь её воля, потом объяснял детям, почему я запрещаю им повторять её слова при их местных римских знакомых. И в осадок выпадали, когда она, успокоившись, и сама их предостерегала, — все трое рассмеялись.

— Ну да, полмиллиона даков уведены в плен, — понимающе кивнул Карсак.

— Эта цифирь сильно преувеличена, да и не все на арену угодили или в рабство. Многих просто переселили вместе с семьями в другие провинции, чтобы они полностью ассимилировались, как и мы инородцев среди своих распыляем, Траян в Сирию перевёл набранных из их числа ауксилариев, а в Дакии поселили ветеранов и тех же сирийцев. Но как народ — да, были даки, да только сплыли, и больше такого народа нет, если совсем уж медвежьих углов не считать. Но Метона что-то сама шмакодявкой ещё запомнила, что-то у нас уже соплеменники постарше рассказали, да и изучали же и в школе, и в Корпусе.

— А ты до кучи ещё и в наложницы халдейку месопотамскую выбрал, — хохотнул Эзул, — И тоже из тех, которых римляне повязали и распродавали всем желающим. Римлян наверняка ведь тоже люто ненавидит?

— Нанинута — эламитка, — поправил его Нирул, — Но в остальном — так и есть. Ну так зато на почве общей ненависти к Риму крепче сдружились. Дети и на Цейлоне норовят поиграть в войну с Римом и непременно на боевых слонах. Слонёнок там у нас ручной, так они корзину в виде боевой башни на спину ему из прутьев сплели и водрузили на неё деревянный пулемёт, — все снова рассмеялись.

— У кушитов ведь тоже есть боевые слоны? — вспомнил Карсак.

— Мало и хреновой выучки. Против конницы хороши, поскольку римляне своих боевых слонов больше не держат и конницу ими не обкатывают, ну шуганут ещё местную лёгкую пехоту, если она и сама под влиянием жрунов на их сторону не перейдёт, а против серьёзных войск — только полевой наблюдательный пункт. Я же с их вояками контачу, так они вменяемее идиологов и понимают, что не тягаться их здешнему черномазому войску с римскими легионами. Перебежчики из послуживших в ауксилариях гребиптян у них уже есть, но мизер. Знают о нашем оружии в Индии и тоже просят наши мечи, стальные луки и кольчуги. Возьми на заметку — если начальство даст добро, заказ твоему отцу поступит.

— На всю их армию?

— Нет, это — вряд ли. Ты сам на месте нашего командования стал бы выращивать из черномазых сравнимого с Римом боевого хомяка? Нам же не нужно, чтобы они берега утеряли и в натуре способными тягаться с Империей себя возомнили. Да и купилок у них нет на наше оружие для всей их армии. Элитные войска им вооружим, и хватит с них. По крайней мере — пока, а там виднее уже будет по текущим раскладам. Ну, когда мы сами до соответствующего уровня дорастём и будем в курсе всего. А пока нам надо, чтобы они не с римлянами хренами мерялись, не с аксумитами, даже не с нилотами, а полезным делом занялись — зачисткой саванны от банту. Стимул — ловля рабов на золотые рудники. С этим вполне способно справиться и их нынешнее войско, если их командование и царёк ощутят в этом потребность, а наша с вами задача — создать им такую потребность и усилить её до состояния, когда без её утоления не кушается и не спится. Моя — вояк перевооружением на наше оружие соблазнить и этим потребность в купилках на него создать, а ваша — связь отлова банту с наращиванием купилок организовать и сделать самоочевидной.

— А заодно и альтернативный Египту рынок сбыта для табака и коки на светлое будущее, — сообразил Эзул, — Египетская-то религия рано или поздно один хрен накроется звиздой, так пока кушиты ей ещё подражают, через религию привычка к этим снадобьям может и в светские бытовые обычаи войти, и тогда смена религии ей уже не страшна.

— А разве кушитское завоевание Египта не спасло бы египетскую религию от её краха под натиском культа Распятого? — поинтересовался Карсак, — Ну, не сейчас, а когда Империя один хрен разваливаться будет?

— Да разве в Империи дело? Предпосылки краха египетской религии заложены в ней самой. Пока страна была изолирована и контачила только с дикарями, живущими ещё хуже египетских трудящихся масс, это не сказывалось, а только укрепляло социум. Даже если ты и недоволен чем-то, то куда ты сбежишь? Только в Египте тебя мумифицируют и погребут так, чтобы обеспечить твоей душе нормальную загробную жизнь. А теперь они видят культурные и благополучные народы, живущие лучше их и уверенные в загробной жизни без дорогостоящей мумификации и не менее дорогостоящих хороших отношений со жрунами. У простого феллаха какие достатки? Египетская религия обременительна для него и давно его тяготит. Только традиция его держит, да веротерпимость греко-римской элиты, да невозможность переписаться в греки. Зря, что ли, жруны на этот Антинополь так окрысились? Опасный прецедент! Ну так и любую религию, обещающую загробную жизнь без мумификации, феллахи примут с удовольствием. А разве мало таких пророков на семитском Востоке? Не Распятый, так новый какой-нибудь — какая разница?

— А кушиты не оградят Египет от них?

— Им-то это нахрена? — хмыкнул Нирул, — У них же это не народный обычай, а просто элитные понты. Сейчас, пока надеются на помощь жрунов в завоевании Гребипта, понты на подражание его традициям направлены. Но если завоюют и прочно укрепятся в нём, так своих богов насадят, которые как от черномазых мумификации не требуют, так и от гребиптян требовать не будут. И тогда какие возражения у феллахов? А если феллахи лояльны, нахрена нужны гребипетские жруны? Изменятся приоритеты, а с ними и понты. А если с завоеванием облом выйдет, тем более потребность в этих гребипетских жрунах отпадёт. И тогда хрен ли им подражать, этим деградантам и вырожденцам?

166 год нашей эры, Рим, Целиев холм, база преторианских фрументариев.

— Плохо дело, ребята, — сообщил гонец, вернувшийся с севера и освободившийся после доклада начальству, — Варвары уже перешли через Альпы, и их передовые разъезды были замечены у Аквилеи. Так это когда я был ещё там, а сейчас — вполне возможно, что город уже сидит в осаде.

— Да полно тебе, Марк, страсти-то панические нагнетать! — хмыкнул один из его сослуживцев, — Город большой, стены крепкие, до подхода наших войск он продержится, если тамошние местные войска ещё раньше дикарей не отбросят. Ведь хватает же войск!

— Их и у лимеса в Паннонии казалось, что хватает, Луций, а что толку? Дикари прорвали его. Войск, казалось, достаточно и возле альпийских перевалов, но маркоманы с квадами преодолели и их. Германцы в Италии, Луций — впервые со времён Мария!

— Ну так и что ты хочешь сказать, Марк, что наши легионы не справятся с ними?

— Легионы — справятся, конечно, когда подойдут. Отсюда, из Рима, поскольку не оголишь же дунайский и рейнский лимес. А пока германцев сдерживают только ветераны из колоний, новобранцы и ауксиларии. Да, ты прав, Аквилея продержится, как и Равенна, если варвары дойдут и до неё, но какой ценой! И дело даже не в одном только разорении Цизальпинской Галлии и не в потерях среди наших солдат.

— А в чём же тогда ещё?

— А в том, Луций, что слухами земля полнится. Вот вспомни сам, о чём мы здесь судачили перед моей поездкой туда? О пирах и оргиях сенаторов и всадников, о скандалах с непотребными похождениями их жён и дочерей, да о том, которая из них сделала аборт от любовника, пока её муж сражается с варварами у лимеса. Так вот обо всём этом меня и там спрашивали солдаты. Они там тоже знают, КОГО и ЧТО защищают, рискуя головой.

— Прекращал бы ты лучше такие разговоры, Марк, покуда о них никто не донёс нашему центуриону-принцепсу, — предостерёг его опцион, — Если бы я не знал тебя многие годы как добросовестного и преданного цезарям и Империи солдата, арестовал бы тебя за них сам. Ты понимаешь, что из этого можно раздуть подстрекательство к измене? Хоть ты и прав, клянусь яйцами Марса, но — прекращай. Чем меньше ты тут наговоришь подобных речей, тем легче нам с центурионом-субпринцепсом будет отстоять тебя в центурии, когда на тебя донесут. А в том, что донесут, можешь не сомневаться. Тем более, что всё это все мы и так знаем и понимаем, и ничего нового ты нам не сообщаешь, и ради чего ты хочешь испортить свой отличный послужной список? Мы тут с субпринцепсом ходатайствуем за тебя, чтобы тебе и службу в легионе засчитали как у нас, и не затрудняй нам этой задачи.

— Понял, Публий. Благодарю тебя и затыкаю свой дурацкий рот.

Столичная центурия фрументариев хоть и размещалась в Иноземном лагере на Целиевом холме, никакого отношения к иноземным ауксилариям не имела и подчинялась префектам претория напрямую, что приравнивало её солдат к линейным преторианцам. И это был далеко не пустяк. После повышения солдатского жалованья Домицианом рядовой солдат в преторианской гвардии стал получать тысячу денариев в год. Это вдвое больше, чем у солдат городских когорт и более, чем втрое по сравнению с обычными легионерами, получавшими три сотни. Конечно, и жизнь в Риме из-за высоких столичных цен примерно вдвое дороже, чем в захолустье, но и из городских когорт никто как-то не рвётся в легион какой-нибудь провинциальный перевестись, разве только с повышением в должности, без которого это суровым наказанием считается, а уж преторианцы — и подавно. При выходе в отставку по истечении срока службы легионер три тысячи денариев в качестве выходного пособия получает, а преторианец — пять тысяч. И земля — в Италии, а не где-нибудь в той глухой заморской провинции, где служит легион. А главное — срок службы у преторианца шестнадцать лет, а не двадцать, как у легионера, и предоставляется отставка без задержек. Легионеры-то, бывает, что и до пяти лет переслуживают. То денег на выходные пособия в казне нет, то землю вовремя не выделят, то новобранцев в нужном количестве не доберут к сроку. Нет, служба-то сверхсрочная уже в ветеранском подразделении, она и полегче, и жениться уже можно, но какой добропорядочной невесте ты нужен без земли и без денег?

Предки Марка Юлия Руфа, разумеется, не имели никакого отношения к Юлиям патрициям, а происходили от галлов Цизальпинской Галлии, получивших от Цезаря своё римское гражданство. Вместе с потомками вольноотпущенников этого знатного, но давно угасшего патрицианского рода, в Империи таких Юлиев были многие тысячи. В отличие от сынков и других достаточно близких родственничков больших и уважаемых людей, за Марка некому было похлопотать, и попасть в преторианцы сразу, как сынкам из важных и рукопожатых семей, ему не светило в принципе. Даже Первый легион Минервы в Нижней Германии, далеко не столь престижный, как Тридцатый Победоносный Ульпиев, оказался нашпигованным отпрысками из непростых семей, наглухо перекрывающими возможность служебной карьеры для таких, как Марк. А спокойная обстановка в провинции не давала и шансов отличиться. И в каменоломнях пришлось поработать, и в кирпичнных мастерских, и на строительстве дороги. Немалым везением оказался перевод в центурию венаторов, на которую возлагалась обязанность ловли зверей для Игр. В этом-то он и отличился, спасая центуриона от разъярённого медведя. Награда была скромной, но зачлась в дальнейшем.

Легионные фрументарии — это совсем не то, что столичные. Больше интендант, чем гонец-курьер, не говоря уже о разведчике-спекуляторе, которые маскировались под видом обычных фрументариев-интендантов, у которого и служба другая, и перспективы для дальнейшей карьеры. Но в спекуляторы попасть тоже блат требовался, а откуда он у простого легионера из простой провинциальной семьи? Вместо блата наклюнулся шанс оказаться в нужный момент в нужном месте, когда задача спекулятора оказалась не под силу одному, а припахать в помощь было некого кроме самого обычного фрументария Марка Юлия Руфа. И помог он удачно, спекулятор за этот успех на повышение пошёл, а на своё место, не оставшись в долгу, Марка порекомендовал. В тот раз не сработало, был поблатнее кандидат, но на заметку Марка взяли, начали припахивать к службе внештатно, и следующая вакансия досталась ему. Так и прослужил бы он в легионных спекуляторах до самой отставки, если бы ещё повезло не погибнуть, но вновь вмешался случай.

Точнее — сразу три. Во-первых, все коллеги, объевшись чего-то не того, маялись животами, и некого в Рим оказалось с донесением послать кроме него. И донесение-то не столь было важным, чтобы в серьёзную заслугу ему засчитаться, но главное — попал в Рим в судьбоносный для себя момент. Во-вторых, в Киренаике при расследовании махинаций наместника погибли сразу три столичных фрументария-спекулятора, а в-третьих, опцион их центурии оказался тем самым Публием Вибием Сабином, спекулятором из их Первого Минервы, который давеча пошёл в рост в результате его своевременной помощи. На три вакансии сразу блатных претендентов не набралось, и одну из них Публий сумел отстоять перед начальством для Марка. Не те линейные преторианцы, которые на парадах блещут, императоров охраняют и на их смену при случае влияют, но во всём остальном и римская центурия фрументариев — тоже вполне себе преторианцы.

А у Марка восемь лет в Первом Минервы отслужено, так если приравнять их к преторианскому стажу год за год, то это половина преторианского срока, а если пересчёт провести пять легионных за четыре преторианских, то тогда преторианских у него пять с половиной для ровного счёта. Два с половиной года службы цена вопроса, которые то ли придётся после шестнадцати переслуживать, как оно и положено, то ли не придётся, если начальство это послабление для него выхлопочет. То ли через пять лет в отставку выйдет, то ли через семь с половиной. Так что прав Публий, абсолютно прав, и нет на него обиды за то, что рот ему затыкает, поскольку об его же благе заботится. Не факт ещё, что сразу по истечении шестнадцати лет он в отставку выйдет, многие ведь и сверхсрочно служить остаются, служба-то в преторианцах неплохая и денежная, главное — жениться уже можно будет. На четыре года раньше, чем легионеру в провинции, и в Риме, а не в какой-нибудь глухой захолустной дыре. Понятно, что не на сенаторской дочке и не на всаднической, ну так ему и не нужна распутная и избалованная сверх всякой меры фифа. Карьера при дворе ему не светит, cursus honorum аристократический — тем более, и ради чего ему тогда жизнь себе семейную портить, на шлюхе именитой женясь? Попроще ему нужна, да потолковее.

Прав Публий и в том, что знают сослуживцы обо всём и без него. Что он, сам в легионе не служил и со столичной жизнь легионера на Рейне не сравнивал? И что у них в центурии, они вдвоём только бывшие легионеры? Да, многие блатнее, некоторые намного блатнее и солдатских тягот нахлебались многократно меньше, но попробовали их многие, больше половины центурии, и всем им есть с чем сравнить столичные непотребства.

Да и только ли они? У многих римских пролетариев есть знакомые, а у кого-то и родственники легионеры, так что наслышана столичная чернь о тяготах службы солдата в провинции, и на себе её испытать желающих мало. Они и в городе-то работать не хотят, если включены в списки на получение зерна и прочих государственных раздач, и кого из таких заманишь в легионеры? Особенно теперь, когда со времён Нервы алиментация для сирот и детей малообеспеченных родителей заведена. И зерновой паёк им теперь положен до совершеннолетия, и денежная субсидия, и отчего бы тогда бездельной столичной черни не размножаться? А вырастают, и подавай им всё, что взрослому гражданину положено, и включай их в списки получателей казённых раздач, и зачем им тогда работать, а тем более — служить в легионах, не имея права жениться до двадцати лет выслуги? Пусть мучаются в легионах провинциалы, их много, и они двужильные! Только из понаехавших, которым раздач никаких не положено, и можно ещё кого-то в солдаты завербовать, а старожилы со смехом советуют поискать дураков. Или сразу посылают в термы, если не в настроении.

В основном — из-за запрета солдатам жениться. Говорят, и с самого начала этот вопрос обсуждался, ещё при Цезаре Августе, который и установил срок службы солдата в легионах в двадцать лет. Все и тогда понимали, что тяжело, но если сократить легионерам срок службы, то ни земли для отставников не напасёшься, ни новобранцев для их замены, а если на службе им жениться разрешить, то во что тогда превратится обросший семьями легион? Сейчас ведь как? Как и повелось со времён Мария, вьючный мул на контубернию и телега с парной воловьей упряжкой на центурию. В центурии десять контуберний, одна телега с парой волов и десять вьючных мулов составляют её обоз, а всё остальное солдаты на марше переносят на себе. Этим и обеспечивается подвижность римского легиона и его не слишком большой лагерь. А что будет, если солдаты семьями обзаведутся, живущими при них же? Это же на каждую семью отдельная палатка нужна, а на чём перевозить и её, и семью, и семейный скарб при передислокациях легиона? И где всё это держать? И как всё это организовывать для поддержания хоть какого-то порядка? А дрязги между бабами неизбежные кому и как улаживать? А скандалы из-за бабьих капризов и истерик? А за их детьми приглядывать и проказы их детские пресекать? И во что тогда превратится армия?

Поэтому никто о таком, конечно, всерьёз и не помышляет. Записался в легион — лупанарий при лагере тебе в помощь от сухостоя, а с нормальной семьёй — терпи до конца срока службы. Если ещё найдёшь, на ком жениться. Сейчас-то уже не так тяжко, колоний ветеранских в провинциях немало, и невесты на выданье в них имеются, а в самом начале, ещё при Цезаре Августе, говорят, вообще была полная безнадёга — римлянок не было, а с варваркой какая семья и какие законные дети, если у неё гражданства римского нет? Это сейчас многие уже и из варваров получить его успели, а тогда днём с огнём таких искать приходилось. Но и теперь выбор у отставного солдата не особенно широк, и дефицитные невесты, а точнее, их отцы, придирчиво перебирают среди женихов, кого осчастливить, а кому и отказать. И обо всём этом столичная чернь наслышана, и зачем ей это надо?

Вот подступили варвары к Аквилее, а кого цезарям-соправителям на выручку ей вести? Ветеранов ведь подходящих по годам и здоровью мало, а пролетариев римских коренных в армию не заманишь, понаехавших тоже не хватает, да и годны же ещё не все. Марк Аврелий рабов выкупом у хозяев и освобождением последующим соблазняет, а для большего профессионализма ещё и гладиаторов в спешно формируемые когорты вербует. Понятно, что только на время войны, да и то, не все ещё соглашаются. Дураки они, что ли, когда на арене хороший гладиатор немыслимые для легионера деньги зарабатывает, да и в поклонницах смазливых недостатка не испытывает? Злые языки судачат и заключают меж собой пари на немалые суммы, завербуется ли Верул, знаменитость арены, побывавший в своё время любовником и самой императрицы Фаустины Младшей, дочери Антонина Пия и жены Марка Аврелия. Ещё более злые языки, которых их службе приказано выявлять и ловить, сопоставляют и сроки этой связи с рождением малолетнего Луция Элия Аврелия Коммода, сына и наследника императора, и как опровергать эту гнусную клевету, когда и сроки совпадают, и наследник характером явно не в отца, да и не очень-то на него похож?

Распутство избалованной и не привыкшей ни в чём себе отказывать августы ни для кого в Риме не секрет. Строго говоря, по букве закона Марк Аврелий казнить её имеет полное право, а уж развестись с этой шлюхой — никто бы его за это не осудил, но у этого философа-стоика на троне пунктик на порядочности. Закон об умаления величия только тираны применяют, а развестись с ней, так это же и приданое тогда вернуть надо, которое он понимает в расширенном смысле. Женитьба на Фаустине была условием усыновления его Антонином Пием, которое и сделало его наследником, и в этом смысле императорская власть — тоже часть приданого его блудливой жены. В результате же император-философ философствует, распутная императрица распутничает, столица судачит, элита подражает — каждый в меру своего понимания и вкуса, а охранители порядка и благонравия в столице не знают, что им со всем этим делать. Да и до того ли, когда варвары у ворот Аквилеи?

Формально-то цезарей двое, но Луций Вер, брат по усыновлению и соправитель Марка Аврелия, государственными делами не интересуется, а живёт в своё удовольствие. Он и на недавней Парфянской войне, хоть и не трусил и не отсиживался в тылу и особо не важничал, командовал чисто номинально, не упуская случая попировать и поразвлечься с антиохийскими гетерами, которых возил с собой в течение всей кампании, фактически же командовал Гай Авидий Кассий, в начале той войны легат Третьего Галльского легиона, а затем консул-суффект. Это он вторгался в Месопотамию и брал Селевкию и Ктесифон со своим Третьим Галльским, пока Луций Вер сосредотачивал остальные войска, не особо с этим спеша, но как-то успевая это делать между пирами и оргиями. Хвала богам, Кассий на войне за него справлялся. Ну и что тут такому соправителю ответственного поручишь?

И тоже ведь что получается? Солдаты — знают. Что толку скрывать, опровергать или арестовывать распространителей слухов среди черни, когда и само окружение Луция Вера с гордостью хвастается участием в его забавах? А удалью своих патронов не менее гордо хвастаются их клиенты, а у них — родня, друзья и просто знакомые, и как тут слухи остановишь? Всех не арестуешь, да и рты им не заткнёшь. И как тут агитировать римского пролетария на вступление во вновь формирующийся легион для защиты Италии и самого Рима? Он — знает, кого его на самом деле призывают защищать и за кого голову класть, и ему этого абсолютно не хочется. А со временем, пускай и с запозданием, ну так зато ведь и преувеличенные в стандартные три раза, слухи докатываются и до провинций, а в них и до солдат провинциальных легионов. Что он, сам не помнит, как с сослуживцами все эти непотребства столичные обсуждали? С одной стороны завидуя им, конечно, а с другой — негодуя на жирующих и бесящихся с жиру бездельников, разгул которых они защищают на Рейне, а их коллеги — на Дунае и по всему остальному лимесу. А стоят ли они того?

— Когда в Кирене раввина иудейского допрашивали, так он сперва нёс какую-то чушь про Вавилон и про какую-то тамошнюю шлюху, — поделился сослуживец Гай Варий, вернувшийся на днях из Киренаики, — Наши местные коллеги уже начали его раскалывать на связи с парфянами и работу на них, прижгли ему углями пятки, он орал уже, как кошак, которого собаки рвут, но не признавался. Ему уже раскалённую кочергу в зад собирались воткнуть, но тут один из отрёкшихся от культа Распятого вспомнил, что под Вавилоном они наш Рим подразумевают, а под тамошней шлюхой — ну, не персонально нашу августу, — компания рассмеялась, а опцион, сам сдерживая смех, погрозил рассказчику пальцем, — Всё, Публий, понял и молчу про августу. Они имеют в виду всех наших именитых.

— Тебе, Гай, я бы тоже не советовал так шутить, — сделал ему опцион замечание, — Наш-то принцепс правильно всё поймёт, но если префекту претория донесут — ты и сам знаешь, как у него с чувством юмора, когда речь заходит об августейших особах.

— Да понял я, Публий, понял. Но смех-то не в этом, а в том, что наши как раз об этом и подумали. Сперва хотели ему за такие слова об августе язык прижечь той же самой кочергой, но в последний момент спохватились, что он вообще говорить тогда не сможет. Хотели пальцы ему начать ломать, но тут этот отрёкшийся как раз объяснил их старшему, что речь-то не об одной конкретной шлюхе, а обо всех разом и обоих полов. Ну, это уже и дело другое, так что наши успокоились, а иудей осознал всю серьёзность момента.

— Так бузу-то свою они из-за чего затеяли? — вернул его опцион к сути вопроса, — Опять в самой Иудее что-то готовится?

— Да нет, на этот раз никакой связи. После того бунта при Адриане у них уже не осталось сил поддерживать зелотов, да и сколько их там осталось-то, тех зелотов? Иудея, можно сказать, замирена окончательно. В диаспоре — ну, не поручусь за Александрию, она большая, но в Киренаике зелотов тоже, вроде, вычистили. Да и сама их община после тех репрессий уже четверть от прежней составляет, вряд ли больше. О политике они с тех пор больше и не помышляют, лишь бы только веру ихнюю наши не трогали.

— Мало их ещё проучили после той резни греков и наших! — заметил Луций, — В Карфагене тогда за меньшую вину их всех зачистили, а этих чего пожалели?

— Киренских тогда тоже вычистили полностью, — ответил ему Публий, — Это уже новые из Александрии и Сирии понаехали. Они к тем бунтам и резне, когда черепахами с городских улиц бузотёров выбивать приходилось, отношения не имеют. Поэтому-то мне и странно, ради чего эти-то выступили не по делу и подставились под наши репрессии?

— Да собственно, возмутились-то они по делу, — возразил Гай, — Не по делу — это уже потом, когда их сразу не приняли и не выслушали, и тогда горячие головы, как всегда и бывает, взбаламутили остальных. Началось там всё вот с чего. На местных Играх львами затравили бунтовщиков, вообще не местных, а привезённых из Сирии, а потом тех ихних баб, которые помоложе и посмазливее были, вывели на арену отдельно, ну и спустили на них павианов-насильников. Те их, само собой, отымели прямо на глазах у всей Кирены во все дыхательные и пихательные, а двух ещё и порвали, которые сопротивляться вздумали. Одна из них иудейкой оказалась, из-за неё компания молодых парней хулиганить начала и с греками подралась, а когда их арестовали, и всё ихнее бабьё пришло за них просить, так греки настропалили солдат приставать к ним — ну, вроде как, если хотите их освободить, так натурой за это заплатить извольте, — компания рассмеялась, — Вот из-за этого завелась уже вся их община. По уму надо было, конечно, принять и выслушать их представителя, солдатню отругать, а подстрекателей арестовать и высечь, и тогда бунта бы не случилось.

— А почему этого не сделали?

— Ну, приставания-то к иудейским бабам префект Кирены пресёк и солдатню за них отругал, но вместо того, чтобы подстрекателей-греков наказать, их сторону принял и сам на иудеев напустился — будьте довольны, что вас не режут за то, что здесь вытворяли ваши предшественники. У него с гетерой местной шуры-муры были, а у той в последнюю иудейскую заваруху кто-то из родни пострадал, и она иудеев из-за этого всех ненавидела, ну и настропалила на них любовника-префекта.

— То есть, из-за каприза блудливой стервы, у которой пошёл на поводу префект?

— Да, получается так. Эти-то ведь в прежних заварухах виноваты не были, и на них он, выходит, наорал несправедливо, и всем же вокруг было понятно сходу, из-за кого он попёр в дурь. А это же иудеи! И так-то горячку пороть склонны, только заведи их, а тут ещё и обижены несправедливо. Слово за слово, поскандалили, префект велел солдатам и площадь от бузящих иудеев очистить, и зачинщиков бузы арестовать, вот из-за этого-то и начался уже настоящий бунт. А заводилы всё в одну кучу смешали — и приставания к их бабам, и подстрекательство этой стервозной гетеры, и это непотребство в амфитеатре, и оргии со шлюхами греков и наших в Кирене, и слухи об ещё более разнузданных оргиях в Риме. В общем, греки с римлянами — все поголовно развратники и их, истинно верующих и добропорядочных, совратить хотят.

— И нет больше у Рима никаких других забот, — резюмировал опцион, когда все отсмеялись, — Мне не жаль иудейских бузотёров, когда они бузят не по делу и получают за это по заслугам, но вот так, по глупому пустяку — так разве делается? Из-за глупой шутки нескольких солдат и одной взбаламошной истерички перестала существовать иудейская община Кирены. Оно-то, возможно, и к лучшему, уж слишком много проблем бывает от этого народа, но разве так это должно происходить? Конечно, если мне прикажут, я тоже спровоцирую иудеев на бунт так, чтобы виноватыми выглядели они, служба у нас с вами такая, но будь моя воля, я бы швырнул за это на арену львам ту стерву-гетеру!

— Лучше — тем павианам, — поправил начальника Луций, и все рассмеялись, — Не порвут, так всё равно на глазах у всего города вся стая её отымеет, и кто после них на неё такую позарится кроме какого-нибудь последнего забулдыги?

— Да хоть львам, хоть павианам, без разниицы, лишь бы она понесла наказание, — хмыкнул Публий, — Префект-то этот — понятно, что безнаказанным не останется, если при дворе влиятельных заступников не найдётся, но эта стерва — вот чую, что так и отделается лёгким испугом. А иудеи в той же Александрии будут ссылаться на её безнаказанность, и вот увидите, используют для подстрекательства к очередной бузе.

— Ну, это уж как начальство решит, — ухмыльнулся Гай, — Я когда докладывал о результатах расследования нашему принцепсу, то попросил походатайствовать наверху о высылке этой Гликеры Киренской в Александрию, и тот обещал мне попросить об этом префекта претория, и если он не откажет, то как знать?

— Понял! — выдавил из себя опцион сквозь хохот, а вслед за ним расхохотались и остальные, тоже поняв, — Молодец, отлично придумал! Я с удовольствием похлопочу и от себя! — слухами ведь земля полнится, иудеев же в Александрии даже после всех бунтов и их подавлений всё ещё полно, и виновнице злоключений их киренских собратьев встреча с ними ничего хорошего не сулила.

— А с другой-то стороны, что бы Империя делала без этих иудейских бузотёров? — заметил Квинт Нонний, ещё один их сослуживец, вернувшийся недавно из Тартесса, — У тартессийцев их нет, ну так они им и не нужны, и правильно они делают, что не пускают к себе иудеев и не имеют с ними проблем. Нам же от них деваться некуда. Если бы не рабы из Иудеи, кто бы ломал камень, добывал железную руду, надрывался на строительстве и возделывал землю на латифундиях наших сенаторов? Месопотамцы-то, которых пригнали с прошлой войны войска Траяна, хоть и выручили Империю, но это было почти полвека назад, и вряд ли хоть кто-то из них ещё жив. А новых, захваченных уже Кассием на этой войне, ещё только привозят. Кто работал бы всё эти десятилетия, если бы не иудеи?

— А зрелища? — добавил Марк, — Наша чернь не получила бы доброй половины Игр, если бы не они. Говорят, пленники Первой Иудейской строили амфитеатр Флавиев и первыми погибли на его арене. И с тех пор добрая половина убитых на ней гладиаторами или разорванных зверями — иудейские бунтовщики. Наши пролетарии неистовствуют при виде зелотов с сиками, которых разрывают львы, а уж как красуется в поединках с ними Верул перед августой! Всё, молчу, молчу! — Марк дурашливо прикрыл рот ладонью, и все снова рассмеялись, — Поэтому давайте выпьем за иудеев и львов!

— Плохо ещё и то, что наш цезарь не любит Игры, — вклинился в их разговор при подаче заказаной закуски Децим, хозяин забегаловки и заслуженный ветеран их центурии, — Ну, философией увлечён, которая не очень-то у нашего народа популярна, ну так кто из нас совсем без недостатков? Простили бы ему и его умничанье, не демонстрируй он своё пренебрежение к Играм настолько открыто. Это же вдуматься только! Тратить семьдесят семь миллионов денариев на Игры каждый год, устраивать на них великолепнейшие даже на теперешний избалованный вкус зрелища и портить при этом всё впечатление о себе, не обращая внимания на представление, а диктуя вместо этого письма! Да ещё и высказался как-то раз, что не возражал бы против жестокости и вульгарности Игр, не будь они столь утомительно однообразны! Так-то ведь отличный император, лучшего я и не припомню, а из-за этого своего отношения к Играм проигрывает в популярности даже Нерону, тирану и фигляру! Ну не обидно ли? Мало ему семейных неурядиц, так ещё и это!

— Децим, ты мне ещё тут моих солдат разлагать будешь! — фыркнул Публий.

— А что я, неправду сказал? — возразил тот, — И потом, я же не о Веруле говорю с августой, хоть ты и сам прекрасно знаешь, что и это тоже правда. Ну так я же, Публий, вот клянусь ляжками Венеры, ни об этом ни слова не говорю, ни о скандальных слухах насчёт рождения сопляка Коммода, которые вы и так все слыхали! — вся компания рассмеялась.

— Мессалину, если правда хотя бы треть того, что о ней рассказывают, вряд ли в её распутстве хоть кто-то переплюнет, — хмыкнул Марк, — Но во-первых, это было добрую сотню лет назад, а во-вторых, даже она не позволяла себе залететь и родить не от мужа, а от очередного любовника. Всё, Публий, молчу, молчу! — компания прыснула в кулаки.

— Просто на её долю ещё хватило киренского сильфия, — заметил Квинт, — Уже и при ней, говорят, его невозможно было купить дешевле, чем за полуторный вес золота, а при Нероне его не было уже и за двойной. Последний стебель, говорят, он как раз и съел на пиру в качестве пряности, и с тех пор весь настоящий сильфий, какой есть в продаже, поступает только от атлантов.

— Если только тартессийцы не выращивают его где-то сами, — хмыкнул Гай.

— Нет, я выяснял. У них там есть только отдельные растения, которые выросли из подаренных им атлантами саженцев. Они вырастают, даже цветут, но не дают семян, и тартессийцы тоже не могут их развести, как не удалось это у нас даже самому Колумелле.

— У них он дешевле продаётся, чем у нас?

— Дешевле, но не настолько, чтобы разбогатеть на разнице. Как здешняя простая шлюха его не купит, так и тамошняя. Или персидским пользуются, как и у нас, или семена дикой моркови жрут. Это у них дёшево, но надёжность — сами понимаете. И аборты тоже дешёвые, а для совсем голытьбы есть даже бесплатные, но они такие, что и после одного бесплодие схлопотать можно.

— Варвары! Куда власти ихние смотрят! Вымаривают же народ!

— Да в том-то и дело, что у них таких мало. Раздач зерна и денег бедноте у них вообще нет, и кто не зарабатывает сам, считается у них выродком, которого не жаль. Не можешь жить — не живи, никто не заставляет. Вот так они и говорят сами. Наши римские пролетарии в их городах жить не смогли бы. Там работать надо! Против закона пойдёшь — повесят или убьют при аресте, попрошаек гоняют, а бесплатные аборты для черни — это у них специально для того, чтобы таких и рождалось как можно меньше. Хитро придумали!

— И что, вот так прямо всех преступников сразу и вылавливают?

— Я тоже не верил, пока мне не объяснили причину. У них ведь там и городская стража тоже ополченческая — все добропорядочные горожане служат в ней по очереди. И поэтому — все заодно. Никто нарушителя порядка укрывать не станет, и каждый поможет патрульным поймать его, а то и вовсе сам задержит с помощью прохожих и страже сдаст. Мечей-то и они обычно вне службы не носят, но кинжал армейского образца на поясе — у каждого. Так это армейские, а облегчённые у них носят и несовершеннолетние подростки, и даже бабы! Вот порази меня Юпитер молнией, если преувеличиваю!

— Знатные только небось? Говорят, они у них тоже военному делу учатся, хоть я и не понимаю смысла. Но раз у них такой обычай — почему бы им и их элитным деткам и не носить кинжалы?

— Знатные, говоришь? А вольноотпущенницу не хочешь? У них там святилище Иуны ихней, которая наша Венера, в порту открыли, чтобы помолиться ей можно было, в храм через полгорода не топая, ну а вы же знаете ихние статуи? Греки тоже в ихнем стиле давненько уже богинь ваяют, но до испанцев им далеко. Вот и там статуя такая, что у меня сухостой приключился. Лупанарий-то там есть матросский, но вы же представляете, какие там лахудры? После такой бронзовой красотки на них как-то не тянуло, и тут вижу, идёт по улице негра черномазая, но симпатичная, сучка, такой впендюрить — я бы с превеликим удовольствием! Ни ошейника, ни браслета рабыни, но ведь негра же самая натуральная, а одета так, как у нас дорогие шлюхи одеваются, если не на промысел вышли, а просто на прогулке по рынку. Я её хвать за задницу, а негра как развернулась, да как влепила мне по мордасам, я юмора не понял, так пока я глазами хлопал, она ещё и кинжал выхватила — не такой, как я оттуда привёз, это я потом уже ихний армейский себе купил, а полегче его и поуже, но такого же типа, а в брюхо и такой заполучить как-то уж очень не хочется.

— И ты что, не обезоружил бы какую-то бабу? — удивился опцион.

— Для меня — плёвое дело, конечно, как и для любого из вас. Да только я ведь от неожиданности в первый момент опешил, а когда опомнился, так к моей глотке уже один кинжал был приставлен, а к брюху два, и все три были не бабьими, а ихними армейскими. Я же сказал, что кинжалы у тартессийцев носят все. Вот, трое ближайших прохожих меня и урезонили сходу, а тут и патруль городской стражи подоспел. Хвала богам, разобрались, что я римлянин и впервые в их стране, я объяснил им, что за шлюху негру принял, которая не будет против, они посмеялись, и один, который лучше латынью владел, разъяснил мне ихние порядки. Потом-то я и сам заметил, что у них вполне добропорядочные бабы одеты в летнюю жару пооткровеннее наших, и это у них неприличным не считается. Ну, я понял, извинился, черномазой тем временем тоже объяснили, что к чему, она тоже поняла и даже не обиделась, а посмеялась вместе с нами. Потом и кинжал мне свой дала рассмотреть, но подтвердила, что — да, была рабыней, теперь вольноотпущенница. Когда была рабыней, не кинжал носила, а обычный нож. Ну, какие все рабы носят — и смеётся с моей изумлённой рожи. Как раз мимо раб проходил, стража его окликнула, попросила его нож мне показать. Вот были у них в старину фалькаты вроде греческих махайр, ну и нож такого же типа, так что в брюхо и его схлопотать я бы не советовал — разницы с кинжалом никакой.

— А кончилось-то это дело чем?

— Объяснили мне, как найти ближайший хороший лупанарий, да и отпустили.

— Прямо вот так к гетерам тебя направили и даже не арестовали до выяснения?

— Я тоже худшего ожидал, когда патруль подошёл, но разобрались же на месте, и что там ещё было выяснять? Если бы бабёнка обидчивой оказалась, что-то мне, конечно, было бы, но раз у неё претензий ко мне нет, то нет повода для моего ареста и у стражи. А насчёт гетер — какие гетеры в лупанариях? В хороших вроде того, который мне стражники подсказали, уж всяко не портовые лахудры для матросни, а есть ещё лучшее заведение, и шлюхи в нём вообще шикарные, но до настоящих гетер далеко и им. Как и мне с моим-то кошельком. Скажешь тоже, к гетерам! У них даже самую шикарную шлюху никто гетерой не назовёт, если та специальную школу гетер при храме ихней Иуны не окончила. Вот как у греков в Антиохии, но говорят, что не тот уже у них уровень, который когда-то в старом греческом ещё Коринфе был. А испанцы тартессийские как раз у того Коринфа переняли это дело и уровень тот ещё держат, старый коринфский. Мне показали одну, а что я в этом понимаю? Так потом меня в зверинец ихний сводили и показали макак, и там я сразу эту разницу понял. Антиохийки по сравнению с тартессийками ведут себя, как обезьяны.

— Тебя водили, говоришь? — переспросил Публий, — Ты не слишком там привлёк к себе внимание? Сам же говоришь, что у них там почти каждый горожанин — вигил.

— Ну, не вигил. Что-то среднее между нашими вигилами, солдатами городских когорт, а где-то в чём-то и нами. Но что толку было не отсвечивать перед ними, когда их коллеги-профессионалы, больше похожие на нас, спалили меня ещё на сходнях судна? Я просто поражён был, когда меня там окликнули на правильной латыни по моему полному имени, и порази меня Юпитер молнией, если я даже сейчас понимаю, как оно так вышло! Такое впечатление, что они заранее знали и судно, на котором я прибуду, и меня самого в лицо и по имени, и кто я такой, и где и кем служу. Но как такое может быть?

— Из их остийской фактории донесение послали? — предположил опцион, — Нет, не получается. Твой портрет или словесное описание голубиной почтой не перешлёшь, а гонцом не успели бы — твоё судно могла обогнать только военная либурна, которой у них в фактории нет. Или у них уже там есть все данные на всю нашу центурию? Странно! Но как ты задание выполнил, если тебя спалили?

— Да вот хочешь — верь, Публий, не хочешь — не верь, но клянусь Меркурием, не скрывали они там от меня ничего. Ну, сперва-то я соврал, будто бы моё главное задание — разузнать, как они такое высококачественное армейское оружие делают. Ну так что бы ты думал? Они сами в эргастул меня оружейный сводили, и я собственными глазами смотрел на их тигельную выплавку лаконской стали. Отличается только тем, что в печь они грузят не древесный уголь, а земляной, и мне это объяснили. Потом ещё кузнечную мастерскую мне показали. Молоты у них там интересные — кузнец сам одной рукой рукоятку крутит, а молот сам поднимается и падает. По сравнению с нашей обычной кузницей то же самое и выходит, только молотобоец не нужен. Сразу видно, что рабов у них мало! В общем, всё у них там так и есть, как ещё нашим купцам во времена Республики рассказывали. Ну, а раз так, то про храм Доброго Пастуха я их уже и впрямую спросил.

— И что он у них, на самом деле меньше наших?

— У них это даже и не храм, а просто алтарь при храме ихнего Левгвея, который наш Меркурий и греческий Гермес, и служат ему жрецы того же Левгвея. Но статуя возле алтаря такая же, я её сразу узнал, так что и ошибки тут никакой нет. И мне там объяснили, что раз Меркурий покровительствует ворам и плутам, которых полно среди бестолочи, то и кому же ещё приютить при своём храме алтарь божка, жалеющего убогих? У них до сих пор жрецы, как и наши, никак не определятся, самостоятельный бог этот Добрый Пастух или сын Меркурия или даже сам Меркурий, зачем-то заявившийся к иудеям в образе того распятого пророка, которого секта назареев всё ещё ждёт обратно на землю. Даже то, что культ Доброго Пастуха внедрён у нас и у греков с их подачи, они отрицать не стали. Так и есть, убедили наших жрецов и греческих предоставить особого божка для убогой черни. У них её мало, поэтому достаточно и алтарей, а у нас её много, поэтому нужны его храмы со своими жрецами, а грекам — ещё нужнее, среди них назареи ещё больше проповедуют.

— А в чём для них смысл?

— Хотят на самых дальних рубежах культ Распятого остановить. И не самим это сделать, а по возможности нашими руками. Рим должен сдержать его, защищая свою веру и свою культуру, а не тартессийскую.

— А тартессийцы опять отсидятся за спиной Империи, как отсиживаются за ней и в военном смысле от германских варваров? — буркнул Марк, — Хитро придумали!

— Ну, они-то в любом случае за нашей спиной, — заметил опцион, — Где Восток с этими назареями, а где Тартессия? Но я другого не пойму. С чего они взяли, что Рим и без этого нового божка-овцепаса не справится с назареями?

— Так в этом-то всё и дело, Публий. У нас этой черни бездельной в одном только Риме сколько? И зерна ей дай, и денег дай, и зрелищами развлеки, но разве дашь ей всего этого столько, чтобы она не ощущала себя ущербной, обездоленной и презираемой? И кто из неё признает, что обездолен справедливо? У всех их виновато в их бедах правительство или преуспевающие сограждане, но только не они сами. Вот для таких никчемных людей всегда будет симпатичен бог, который добр и милостив к абсолютно любому человеку, а особенно к униженным и обездоленным вроде них. Вот такого божка и предлагают всем назареи, обожествив своего распятого пророка. Но Распятый отрицает всех других богов кроме иудейского, а значит, и наших тоже. А тартессийцы предложили такого же божка, только уживчивого со всеми прочими богами, лишь бы только они были уживчивы сами. Он добропорядочен и вид имеет похожий на наших богов, привычный и для греков, и для нас. И культ его схож с нашими и привычнее для наших людей. Голубь для жертвы ему стоит не дорого, а можно и не покупать, а самому бесхозного в силки поймать, его жрецы и такого не забракуют. Тот назарейский Распятый царство иудейского бога обещает после смерти всем обездоленным, а Добрый Пастух — похлопотать об отработке всей их плохой кармы в этой жизни, чтобы для следующей осталась только хорошая.

— Так я не понял, это один и тот же божок или два разных?

— Тартессийские жрецы предлагают считать, что один и тот же. Просто первым делом Абсолют его к иудеям послал, поскольку им было нужнее всех. Поэтому и не в том виде, как у нас его чтут, а в привычном для иудеев обличье ихнего пророка. Но они из-за своих заблуждений даже такого поняли его неправильно и так и не удержались от своей самоубийственной бузы против Империи. Уверовавшие в него назареи поняли больше, но тоже не так, как следовало бы, отчего остаются иудейской сектой и чтут его неправильно. Но зачем же цивилизованному римскому миру их заблуждения перенимать, когда нам он явлен в истинном божественном обличье, и его истинное учение нам понятно?

— А сами-то тартессийцы соблюдают его?

— Ну, у них раба никто не презирает за рабское состояние, а вольноотпущенника не попрекают его рабским прошлым, и потомки рабов не стыдятся своих предков. Мелкие дети — бывает, что дразнят, но их за это сразу же одёргивают. Бедняку за одну только его бедность никто открытого презрения не выкажет. У них нет бесплатных раздач для черни, как у нас, но работа для неё есть, и кто хочет, тот работает и зарабатывает себе на жизнь, небогатую, но и не совсем уж впроголодь, кто хочет научиться работе потолковее, чтобы зарабатывать больше, тех учат по их способностям, но кто не хочет, тот сам себе виноват в своих бедах. Какой бог станет помогать тому, кто даже не пытается помочь себе сам?

— И чернь в городах не бунтует?

— А кому бунтовать-то? Её же у них очень мало, поскольку никто её задарма не кормит и размножиться не даёт. За бунт — убьют на месте, поскольку ни работающим, ни солдатам бузящих бездельников не жаль, а кого не убьют при подавлении, а арестуют, тот всё равно рискует повиснуть, как у них говорят, высоко и коротко. Ну и кому охота? Кто не совсем уж бестолочь, тот надеется найти себе полезное применение, в котором проявит себя достойно, а кто не надеется, тех организовать на серьёзный бунт некому, а сами они настолько бестолковы, что даже бунтовать толком не умеют и на успех не надеются. Есть простые и малооплачиваемые работы и для таких, если не хотят погибнуть бессмысленно и родиться в следующую жизнь с такой же плохой кармой, какая была и в этой. Основная масса простонародья живёт благополучнее их, и даже в такой семье в следующую жизнь родиться для никчемной бестолочи соблазнительно. Об этом и молят Доброго Пастуха, и совета у жрецов спрашивают, как свою карму для следующей жизни улучшить.

— А что ихний пастуший божок про преданность цезарю и Риму говорит?

— Ихний и для них — ничего, поскольку у них своё государство, свой рэкс и своё правительство. Как Распятый, так и Добрый Пастух предписывает чтящим его лояльность к своей светской государственной власти. Мне так и объяснили — тартессиец должен быть лоялен к своему правительству и рэксу, а я как римлянин и вообще подданный Империи — к нашему нынешнему цезарю, Империи, сенату и народу Рима. Если в этом и есть подвох какой-нибудь, то я его не заметил.

— Наши жрецы этого божка то же самое говорят, — кивнул Публий, — Методички тартессийские, этого они и не скрывают, но для наших жрецов они на латыни, для греков на греческом, всё понятно, и подвохов никаких не видно, и даже при переводе с латыни на греческий или наоборот никакой разницы в смысле не всплывает. И не просматривается в этом никакой диверсии, подозрительна только популярность испанского божка у римлян.

— Просто у нас уж очень много таких, для кого симпатичен именно такой божок.

— И лучше пусть будет у нас он, чем Распятый назареев?

— Да, поскольку он уживчив с нашими богами и одобряет их почитание.

— А как насчёт обожествлённых у нас цезарей, ты не спрашивал?

— За кого ты меня принимаешь, Публий? Спросил, конечно. Ответили, что у них их рэксов не обожествляют, но текущего цезаря, олицетворяющего собой гений союзной и дружественной им Империи, как и наиболее почитаемых прежних цезарей, у них почитать как богов хоть и не обязательно, но одобряется, и есть в центре города место с алтарями и статуями цезарей, где желающий почтить их может это сделать. Для римлян же почитание текущего цезаря — официальный государственный культ, и конечно же, долг благочестия для каждого добропорядочного римлянина. Какие против этого могут быть возражения у Доброго Пастуха? Можно не считать богом цезаря лично, можно иметь свои причины не любить или не уважать его как человека, но почтить гений государства любой лояльный подданный обязан. Иудеи, как и назареи, не понимают этой разницы, отчего и навлекают на себя неприятности, даже не будучи врагами Империи. Чтили бы они Доброго Пастуха вместо Распятого, он никогда не запретил бы им почтить Империю в лице цезаря.

— По всем видам выходит, что этот внедрённый тартессийцами божок для Рима не только безвреден, но и полезен. Тогда почему они скрывали раньше, что это их работа?

— Мне объяснили, что по соображениям авторитета. Ведь что такое испанский Тартесс для Рима? Дружественное, союзное, но варварское государство. А Греция, хоть и подвластная Риму провинция, всё-таки центр цивилизации и культурных традиций. Чья философия и чьи религиозные новшества авторитетнее для Рима и для самих греческих полисов? Поэтому и договорились тайком с греками, чтобы культ Доброго Пастуха как бы у них впервые возник и как бы под влиянием проповеди назареев для связи с Распятым, а Тартесс — как бы у греков это новое и полезное учение перенял. Если бы оно официально из Тартесса шло, то ведь намного труднее бы внедрялось, а надо было, чтобы побыстрее, да полегче. Вот, как нужно было для этого сделать, так и сделали. И сейчас на уличных перекрёстках об этом не говорят, но от служб охраны порядка Империи тайны из этого не делают, просто мы раньше не интересовались. Когда поняли, что это и есть моё главное задание, то просили и меня начальству и сослуживцам доложить, кому положено знать, но в городе не болтать об этом с кем попало.

— Уже больше столетия этот культ Доброго Пастуха у нас и у греков действует, а префект претория только теперь об его тартессийских истоках спохватился! — хмыкнул Децим, подавая их компании очередной кувшин вина, — Как ещё Империя цела при такой бдительности её охраны? — компания рассмеялась.

— От тартессийцев никто давно уже никаких недружественных действий и не ждёт, — пояснил опцион, — Свои интересы они, конечно, отстаивают, ну так кто их за это осудит? Это их долг и их служба, и молодцы, что выполняют её на совесть. В том, что и шпионят у нас — даже не сомневаюсь. А кто бы на их месте не шпионил? Но главное — не пакостят. В тот год, почти столетие назад, когда Гальба против Нерона выступил и повёл на Рим почти все испанские войска, а их попросил за порядком в провинциях проследить, почти полгода три провинции их войсками были заняты, но не только передали их назад нашим без споров, но и не разграбили там ничего и даже людей не сманивали тайком, а попросили потом отпустить их официально. А в Бетике, говорят, клад ещё тогда золотой нашли, так тоже ведь не вывезли тайно, а вызвали нашего квестора, раскопали при нём, взвесили, определили с ним ценность и договорились о выкупе клада у римской казны.

— Регалии древних тартесских царей? — спросил Квинт.

— Точно не знаю, но говорят, что да, они самые. Они где-то у себя выяснили о них, и где они могли быть зарыты то ли последним из древних царей Старого Тартесса, то ли его наследником, чтобы уберечь их от пунов. А тогда, при оккупации всей страны по просьбе Гальбы, как раз случай представился проверить сведения и найти этот клад. Но ведь честно же с нашими обошлись, хоть и могли сжульничать, и никто бы им тогда не смог в этом помешать. А даже если бы и спалились, так объявили бы это платой за свою помощь, и Гальба даже при всей его скупости согласился бы тогда без возражений.

— Им нетрудно быть честными и порядочными! — хмыкнул Гай, — Одна только их остийская фактория сколько золота и серебра каждый год из Рима высасывает?

— Это их Атлантическая компания, а не тартессийское государство, — поправил его Публий, — Хотя и я не скажу точно, где заканчивается одно и начинается другое. И да, какая-то часть этих денег наверняка и в тартессийской казне оседает.

— Для торговли с нами же, — конкретизировал Квинт, — После того, как денарий был испорчен при Адриане, а затем и при Антонине Пие, за наши десять денариев восемь ихних дают. От этого и цены у нас на все товары атлантов выросли.

— Неплохо устроились наши друзья и союзнички за нашими спинами! — съязвил Марк, — Говорят, и в Бетику лихо вступали в ту смуту при Адриане, и в Мавританию! Так, глядишь, и оттяпают их при случае!

— Да не нужно им это, — возразил Квинт, — Говорили мы и об этом с тамошними коллегами. Живут не роскошно, но очень благополучно. Хозяйство развивают, тяжёлый ручной труд механизируют, так что не очень-то и нужны им рабы. Деньги зарабатывают на торговле, даже старинные царские регалии выкупили — заметь, безо всякой войны. Да, армию тренируют, чтобы умела воевать, но надолго людей от их хозяйства не отрывают.

— Уж не завидуешь ли ты им?

— Ну, кое в чём — да, завидую, если честно. Мы-то с вами до самого конца срока службы семьями обзавестись не можем, а у них армия ополченческая, как это было и у нас до реформы Мария. Служат по очереди недолго и недалеко от дома, семьями обзаводятся и хозяйство не запускают. В остальном — в преторианских фрументариях мне служится и живётся получше, чем любому их обычному солдату, но сколько нас таких, если считать и всю преторианскую гвардию? Полтора легиона, если по армейским штатам? А армейских легионов у нас три десятка, и у них жизнь — не такая, как у нас с вами. И служить им ещё дольше до права на отставку и обзаведение семьёй. И в этом тартессийцам, я подозреваю, позавидовали бы многие наши солдаты на Рейне и Дунае.

— Квинт! — одёрнул его Публий, — Будем считать, что ты этого не говорил, а мы не слыхали, но впредь следи за своим языком!

— Да спьяну это, Публий, спьяну, — вступилась за сослуживца вся компания, — У Децима вино забористое, наш человек, а с перепою-то чего только не ляпнешь?

— Верно, перебрал я маленько, — ухмыльнулся Квинт, — Так-то я горд и счастлив служить в преторианских фрументариях наших цезарей Марка Аврелия и Луция Вера, да пошлют им боги долгие годы жизни и побольше удачи в управлении Империей на благо всем нам. Но теперь, когда я вижу эти толпы нашей бездельной черни, не желающей ни в легионах служить, ни работать, но растущей в числе и требующей всё больше хлеба, денег и зрелищ, мне начинает делаться не по себе. Да, Империя сильна и богата, и я очень хотел бы, чтобы так продолжалось вечно. И пусть бы всегда нами управляли такие императоры, как Марк Аврелий, хоть он и философ. Ведь неплохо живём же! Маркоманы с квадами — отбросим и этих германцев, и любых других. Впервой, что ли? Но ребята, счастье ведь не бывает в жизни вечным! К чему мы идём, и что ждёт наших внуков с правнуками?

— Так, Квинту больше не наливать! — распорядился опцион, — Тут до отставки-то дожить, и то задача, а ты, Квинт, до неё не дожил, землю не получил, жену не завёл, детей ей не настрогал, а уже о внуках с правнуками беспокоишься. Тебя там никто в Тартессе не покусал? Собака там какая-нибудь или зловредная муха? — компания рассмеялась.

— Не знаю, Публий, может и покусал кто-то. Но вот ты сам-то что сейчас сказал? По сути — что живём мы с вами одним днём и дальше отставки ни о чём не думаем. А они — думают и заботятся о далёком будущем. Их нынешняя жизнь подготовлена их предками, а они готовят ещё лучшую для своих потомков. И знаешь, что мне у них показалось? Хоть они и варвары, но дикарями они считают не только германцев с маврами и сарматами, но и нас, и порази меня Юпитер молнией, если мы этого не заслуживаем.

— Довольно, Квинт! И даже не потому, что твои разговоры можно раздуть при желании и в изменнические. Мы все под мухой, и мало ли, что ты мог не так выговорить, а я — не так расслышать? Это и с трезвыми бывает, а мы пьяны. Самое паскудное — не это, а то, что ты прав, и от этого тошно вдвойне!

197 год нашей эры, побережье севера Чили.

— Хвала богам, после проклятой Остии я тут просто душу отвёл! — ухмыльнулся Ремд Максимов, недавно прибывший центурион, — Полетал, побомбил и пострелял вволю!

— А я-то думаю, чего ты сам попросился в такую дыру, когда тебе предлагали на выбор Горгады, Канары или Керну, — хмыкнул Александр Валодов, его коллега, — В такие места не всякому ещё дальнейшую службу предложат, и многие завидовали бы тебе. А ты, значит, повоевать захотел?

— Ну, ты же сам представляешь, каковы эти грёбаные римляне? А мне пришлось наблюдать их в ихней естественной среде обитания, да ещё и дела с ними иметь. Если бы мы с ними воевали, я бы с превеликим удовольствием их прореживанием занялся, но раз их нельзя, то хотя бы уж этих андских красножопых вместо них.

— И жена не ворчит из-за этой Атакамы?

— Да она у меня и сама душу отводит, и ей хорошо где угодно, лишь бы только вне Лужи. Атакама, так Атакама, главное — ни за языком следить не надо, ни с обезьянами грёбаными любезничать, ни нормальные цивилизованные привычки скрывать. А заодно и пострелять при случае тоже не откажется. Это ты, говорят, настрелялся? Где ты заваруху на Тайване найти умудрился?

— Ну, не на самом Тайване, а в Миньюэ на материке, царёк тамошний помощи у нас попросил, вот наш Первый Тайванский и заступился за безвинно обиженного соседа.

— Бузотёры, что ли, китайские? Так вроде бы, Жёлтые повязки намного севернее хулиганили, да и подавили их давно.

— Отдельные очаги ещё бузят, но уже не в них дело. Покуда подавляли их самый основной очаг, вояки силу почуяли. После смерти Хань-Лин-Ди вырезали его придворных евнухов, но реальную власть при его старшем сыне Хань-Шао-Ди захватил Дун-Чжо, один из тех вояк, против него выступили другие, и наступил бардак. По ходу дела тот Дун-Чжо сверг Хань-Шао-Ди и усадил вместо него на трон его младшего брата Хань-Сян-Ди, потом его самого помножили на ноль, но новый узурпатор Ван-Юнь оказался ничем не лучше, и прочие вояки забузили против него. Формально власть Хань-Сян-Ди никто не оспаривает и Сыном Неба себя не объявляет, но реально все на него забили хрен, и нынешний якобы ханьский Китай — конгломерат из примерно полутора десятков вечно грызущихся Китаев разнокалиберной и переменной во времени величины, скажем так.

— И кто-то решил за счёт Миньюэ владения округлить?

— Ага, западный сосед расшириться захотел, где сопротивление послабже ждал, а заодно и выход к морю заполучить. По территории-то он сам не крупнее был, но это же Китай! Представляешь же плотность населения и численность войск? Первый его натиск на перевалах вьеты отбили и сами, за что им честь и хвала, но дальше-то, сам понимаешь, их бы там шапками закидали на хрен. Без наших солдат, а главное — пулемётов, кисло их положение выглядело. Поэтому легион туда перебросили, и как раз вовремя — китайцы к перевалам уже вторично двинулись силами покрупнее — ага, у кого есть лишняя лента? — оба центуриона рассмеялись, — В общем, прореживать их пришлось на перевалах серьёзно и основательно. Если бы в этот момент северный и южный соседи полезли, кисло уже и нам пришлось бы, особенно южный, но ему и недосуг с его-то длинной границей, и наш флот помаячил и у границы, и у Фаньюя, а наша тамошняя фактория намекнула, что там с нетерпением ждут повода порезвиться у побережья, пообстреливать прибрежные города и высадить в них десанты для сбора всего, что плохо лежит. Приказа только нет, но если он поступит, флотским его дважды повторять не понадобится.

— А сверху ещё и авиация помаячила?

— Не без того, конечно. О нашей Филиппинской операции против пиратов давно в Фаньюе наслышаны, в том числе и о бомбёжках их баз, так что намёк поняли. Но самый юмор в том, что южане не рыпнулись, а рыпнулись северяне, которые по территории в два раза меньше Миньюэ. Народу, конечно, один хрен в разы больше, так что пришлось и три драгунских алы срочно туда перебрасывать, и мореманам десантироваться, и флоту мозги их побережью вправить, и авиации внутренние районы и столицу уму-разуму поучить. А то в натуре охренели, на филиппинских ошибках учиться не хотят. Теперь-то они надолго учёные. А самое-то ценное что? Это же не имперцы, а мятежные сепаратисты, так что и у императора к нам претензий никаких. Его не спросили, он не дозволял, тем более приказа своего не отдавал. Они его, типа, через хрен бросили, а мы их, типа, за это наказали. Всем всё понятно, но дипломатические приличия соблюдены. Полную независимость Миньюэ ещё его отец официально признал, а оба сына подтвердили, так что династия Хань вьетов своими подданными не считает, и ейным правопреемникам придётся это проглотить.

— Если они ещё будут, — заметил Ремд, — Наверху у нас дискутируют, позволить ли Китаю в новую империю объединиться или так и законсервировать его в виде эдакого лоскутного одеяла. Помнится, в ТОЙ истории в единой Хань почти шестьдесят миллионов населения насчитывалось, и это близко к данным нашей разведки, а к концу Троецарствия лет через восемьдесят — то ли пятнадцать миллионов, то ли семнадцать. Ну так это в самый раз, куда их больше-то плодить? Если стабилизируются границы, и все их признают, то и сами же без тесноты лучше будут жить, чем при Хань, когда стояли, считай, аж на головах друг у друга. Меньше народу — больше кислороду.

— Я бы однозначно так и сделал. Чего тут дискутировать? Какие доводы против?

— Да собственно, только из-за затруднения торговли с внутренними районами на время раздрая и меряния хренами. Если устаканится раздробленное состояние, и царьков устроит быть просто независимыми ванами, а не метить в новые Сыны Неба, то наладится и это, но если они так и продолжат на великодержавие каждый во главе с собой любимым замахиваться — о торговле вне морских портов придётся забыть.

— А чем там с ними торговать-то? Шелководство у нас давно уж своё, и тутовое, и дубовое. Ишаков больших тоже давно сами разводим, и мулы уже не особо-то и нужны, страусов гобийских вывезли больше, чем достаточно. Носорогов? Ну, я понимаю, что их слишком до хрена не бывает, но тоже ведь в Америке уже не одна сотня и не две, а вместе с вьетскими в Миньюэ и тайваньскими, которых ещё не отправили, и все пять сотен есть. Я сомневаюсь, чтобы в Гоби на воле их больше осталось. Скорее всего, уже поменьше. А мелочёвку всякую, которая не государственная монополия, привезут на заказ при любом бардаке, просто дороже будет стоить. Ну так а до хрена ли её нужно?

— Мои отец и дед тоже так считают, но не всех ещё убедили. Тут ведь как? Сама по себе торговля в Китае для наших уже не столь важна, но это же и для разведки хорошее прикрытие, и если затруднена торговля, то затруднена и связанная с ней разведка. А чисто по торговле — шёлковая монополия тревожит. Китайцы, конечно, один хрен её прогребут, но в ТОЙ истории это случилось через три с половиной столетия, при Юстиниане, а если бардак ихний затянуть, то может и намного раньше случиться. Наши сами-то когда червя и белую шелковицу скоммуниздили? Даже в ещё меньший бардак, чем этот назревающий. Вот и просчитывают теперь наши верхи все плюсы и минусы, и пока-что ещё не для всех минусов способы их нейтрализации придумали и просчитали. А чём дольше Китай будет сохранять свою монополию на шелководство, тем дольше и наш шёлк будет продаваться в Луже по таким же ценам, как и китайские аналоги.

— Понял. И опять же, тщательная разведка нужна, чтобы все факторы знать и все их правильно учитывать. Но тут ведь смотри, какая хрень выходит. Покуда в Китае бардак продолжается, натиск на Миньюэ ещё более-менее сносный, хоть мы тогда и упарились, а если новая единая империя с новой династией решит, что этот прыщ на жопе ей в хрен не упёрся? Это же Китай! Представляешь, какие толпы ихних вояк тогда попрут?

— Да представляю, конечно. И бомбить тогда хорошенько для вразумления уже императорскую столицу придётся, а это и лететь дальше, и бомб нести больше, и налётов понадобится много, пока приказ об отмене вторжения вояки не получат и выполнять его не начнут. Всё это понятно и наверху обсуждается.

— Так ещё же и с ответкой сложнее. Этого западного соседа мы, когда получили подкрепление, всего почти прочесали, китайцам дали просраться, а вьетов всех, кто уйти с нами в Миньюэ захотел, собрали и увели. Вместе со спаленной дотла столицей хороший урок на будущее преподали тамошнему вану или как его там дразнить положено. А если всю империю хорошим манерам учить придётся? Её ведь всю хрен прочешешь и десятью легионами, которых у нас там ещё и нет.

— И это всё тоже понятно. Думаю, что убедят там сомневающихся в том, что два десятка маленьких и самостийных Китаев для наших интересов предпочтительнее одного большого и всего из себя великодержавного. Дайте боги, во всяком случае, поскольку, раз уж ты говоришь, что вы там упарились, то представляю.

— Да, всем легионом. Китайцы же с перевалов сбить вьетов успели, так что нам их обратно выбивать пришлось, и тогда я не столько настрелялся, сколько набегался, а вот потом, когда от второй их попытки перевалы обороняли — вот тогда настрелялся. Спасибо хоть, отбор у нас жёсткий, и слабонервные к нам не попадают, потому как абсолютно не для таких переделки. Это же китайцы! Начальством своим зашуганы так, что его боятся больше, чем любого противника и смерти. Ты их косишь из станкача, первую волну всю кладёшь, вторая из-за трупов бегом атаковать уже не может, но шагает, как эти игрушки болванчики ихние — может, анашой обкуренные для храбрости, а может, и опиумом. Всё похрен! Очередная волна уже не переступает через трупы, а перелазит, а у тебя уже вода в радиаторе кипит, и пока твой расчёт её сливает и заливает холодную, из ручников атаку отбивают. Так пока укладываешь их штабелями, некогда за людей их считать, укладывать надо, но потом, когда уложишь столько, что атаковать уже невозможно, но ведь позицию же не оставишь — вот тогда и охреневаешь от дела своих рук. Ну, в смысле, на следующий уже день, когда отоспишься после этих трудов.

— А потом же ещё и наступать, говоришь?

— Млять, это уже особая песня! Там и так-то хрен пройдёшь даже налегке, а уже ведь и вонизм. Потом-то, конечно, что падальщики со стервятниками не слопали, то само сгнило, а голые костяки — уже другое дело, но это потом, а как там вьеты трофеи собирали с тех наваленных нами китайских трупов, для меня так и осталось загадкой. Нам-то ждать некогда, у нас приказ выдвигаться, так по отрогам тяжёлое вооружение тащить и так секс ещё тот, а вонизм снизу и дотуда, млять, прошибает! Дальше-то, когда обошли побоище по широкой дуге и снова на тропу спустились, полегче стало. И кто на других перевалах был, то же самое потом рассказывали, так что не одни только мы там покуролесили.

— Так погоди, это же в следующий раз и китайцы не попрут на перевалы в лоб, а по отрогам их обойти попытаются?

— Ясный хрен! Когда меня там сменили, и я на Тайване получал назначение уже сюда, краем уха слыхал о сооружению по всему периметру Миньюэ полноценного лимеса вроде того, который у нас в метрополии. То бишь перекрыть хотят и перевалы, и обходы по отрогам. Как раз тех вьетов, которых оттуда увели, и задействовали на строительстве.

— Будет теперь, значит, и Великая Вьетская стена?

— Ну, не стена, если с той китайской сравнивать, но — да, в шутку наши штабные остряки именно так тот лимес и обозвали. И начали формировать Второй Тайванский для постоянной дислокации в Миньюэ, поскольку царёк настоятельно просил не оставлять его после нашего ответного визита к китайцам один на один с ними, — оба снова рассмеялись.

— Ну да, и Тайвань ведь тоже не хочется оголять при таких соседях, у которых тоже есть какой-никакой флот. Понятно, что голимые джонки, ну так их же зато до хрена, и если одновременно широким веером десант повезут, то все хрен перехватишь. Могут же в принципе все три соседа Миньюэ союз заключить, договорившись меж собой о разделе и его земель, и Тайваня?

— В принципе — могут. Поэтому и постарались проучить западного так, чтобы от одной мысли о новой войне с вьетами и нашими у него очко лом перекусывало. А без него южному и северному соседям договориться труднее, так что и вероятность ниже. Единого же фронта тогда не получается.

— А если вздумают именно с Тайваня начать, оставив Миньюэ на потом?

— Вот как раз, чтобы и думать забыли, и понадобился второй легион. А то пока один растянут и на остров, и на материковый лимес, в самом деле жидковатая получается оборона, да и ротация же подразделений нужна. А пока второй легион ещё не развёрнут в полный состав, и нашим бойцам тренировки активизировали, и туземным, и всем нашим гражданским. Мы с моей как раз с тех пор в шутку и пикируемся, кто из нас больше сжёг патронов, и если винтовочные за скобки вынести, а сравнивать только по револьверным, то чаще она меня переплёвывает, чем я её. Был момент, когда Второй Тайванский только на бумаге ещё существовал, а попытки массового китайского десанта опасались всерьёз, и тогда весь наш мирняк, кто физически в состоянии, к регулярным тренировкам припахали.

— Она у тебя левша или это байка? В Корпусе, вроде бы, левшой не была?

— Самое интересное, что ни хрена она не левша, как и я сам. Но из револьвера с левой руки шмаляет лучше меня. Ну, из своего, конечно, и не самовзводом, но один хрен. Вот хрен знает, как это у неё выходит, но когда мы с ней это заметили, повадилась таким манером меня подгрёбывать. Удержаться от этого не может, да и как тут скроешь, когда стрельбище для всех одно, но чтобы не срамить меня перед солдатами — косит под левшу. Ждём теперь, когда дети подрастут до способности выжать спуск и выдержать отдачу — в кого из нас по этой части пошли, интересно же. А твоя больше по длинностволу?

— Так после Остии же. Вместо револьвера в фактории можно было хотя бы уж с пневматической пистолью душу отвести, а как ты там из пулемёта или хотя бы автомата пошмаляешь, когда и городские кварталы наших заклятых друзей и союзников буквально через улицу? Я-то теперь в рейды напрашиваюсь, ну так мне это по службе положено, а ей где ещё построчить кроме стрельбища? Ну и дети, само собой, туда же.

— В общем, всей семьёй навёрстываете упущенное?

— Ага, вроде того. Хоть и суррогат, конечно, по сравнению с заварухами в Азии, но хрен ли делать, когда и в Индии затишье, и в Китае вы мне ни хрена не оставили? Хоть на этих грёбаных андских пукина только и можно сейчас оторваться, больше не на ком. И спасибо им за их имперские амбиции, которые не позволяют им сидеть на месте спокойно и обеспечивают нас хоть какой-то военной тренировкой.

— Ты, кстати, пролетал уже над ихним Тиуанако?

— Да, расчищают и ремонтируют активно. Похоже, что до того камешка и всех его последствий город был едва ли меньше мексиканского Теотиуакана. И такая же хрень, как и там — расчищают старые руины и ремонтируют в меру своего дикарского понимания и реальных возможностей. Особенно забавно наблюдать эту кладку из небольших камней между и поверх гигантских блоков тех допотопных цивилизаторов. Но то, что осталось от них, естественно, впечатляет, и понятно, что для дикарей священное место, которое так и просится заделаться столицей для новой андской империи.

— А над Ольянтайтамбо пролететь не довелось?

— Там — нет, но фотки видел. Млять, представляю, какой кавардак учинила эта волна! И судя по выброшенным блокам, явно ведь на обратном ходу, а туда она проникла где-то в другом месте. Тоже, млять, наглядное свидетельство божественных предков для дикарей и нехилый обоснуй для их имперских амбиций. Ведь в строительстве мегалитов им до той цивилизации как раком до Луны, а величия сравнимого хочется, ну так и что им остаётся окромя великодержавия? Не самим возвыситься, так окружающих ниже плинтуса нагнуть. Бетонные-то технологии не знали, да ещё и забыли, а из натуральных скал такие блоки тесать, да друг на дружку громоздить — сами прекрасно понимают, что пупы только себе зря надорвут. А соседей таких же прессануть — хотя бы уж за это уважать будут.

— Ну, там сейчас не пукина, там аймара, другой народ и другое великодержавие головного мозга, но следы-то — одной и той же працивилизации, так что и амбиции будят во всех одинаковые. Только силёнки пока-что не по амбициям ни у тех, ни у других, но из кожи вон готовы вылезти, чтобы соответствовать. И не доходит ведь до дурачья, что так и надрываются только на хрен, имперцев из себя корча. Так ладно бы сами надрывались, а то ведь ещё и народы свои надорвут ради этого обезьяньего величия.

— Судьба у них такая, раз не хватает мозгов идиологам своим сбрендившим по шее накостылять, — и оба рассмеялись.

Здесь, на побережье, до прихода турдетан не было и такой недоцивилизации, а была сугубая первобытность. Да и где её здесь развивать, когда прибрежная низменность с её увлажнённым морскими бризами климатом существует только отдельными кусками между обрывающимися круто в океан горными склонами? В долинах речушек или ручьёв селятся туземцы, кормящиеся рыбной ловлей и береговым собирательством, поскольку и охотиться-то на берегу практически не на кого. Пингвинов предки ещё местную колонию повыбили, а в соседних долинах — это на лодках туда плыть надо, да и не во всякий сезон они там есть. На плоскогорье — к счастью, не слишком высоком — в пределах километров десяти или пятнадцати тоже ещё не пустыня, поскольку туда ещё задувает морской бриз, и этого хватает для травянистой растительности, на которой пасутся дикие ламы. На них ходят охотиться, загоняя цепью баб и подростков с факелами и собаками прямо к засаде мужиков с луками и дротиками.

Охотиться и собирать съедобную растительность на прибрежном плоскогорье можно, но жить — нельзя. Это растениям достаточно воды из воздуха, а ламам из растений, людям же нужна нормальная вода из речек и ручьев, которые протекают в глубоких узких каньонах, где есть вода, но нет места для поселения. Поэтому селятся в долинах речушек у самого берега, где есть и вода, и место, а на плоскогорье ходят только на промысел. Так жили многие поколения их предков, так же живут и их потомки. Не мрут с голоду, но и не роскошествуют, и взять с них особо нечего. Поэтому только и свободны. Севернее их, где слабеет холодное Перуанское течение, и прибрежный климат становится теплее и намного влажнее, жизнь богаче, но там и население многочисленнее, и общество верхушку имеет, которая наслаждаться жизнью не даст, и риск подвергнуться нашествию с гор велик. Там высоко и холодно, живут беднее, но ещё организованнее, а пограбить, подчинить себе и обложить данью богатые прибрежные долины считают справедливым. Раз не бывает так, чтобы всем было одинаково хорошо, значит справедливо — когда всем одинаково плохо. И сюда пришли бы, если бы было за чем, но что возьмёшь с охотников и собирателей?

Так и было до относительно недавнего времени. Прибывшие морем турдетаны, запрудив один такой ручей, получили озеро на плоскогорье, возле которого и разместили своё поселение. Водохранилище обеспечило его водой, каскад малых ГЭС на водопадах — электричеством, а хорошо увлажнённая окружающая местность — плодородной землёй. Не без досады наблюдали изменения в проданных белым пришельцам окрестностях каньона туземцы, получившие за этот кусок полупустыни нужные и полезные железяки, щедрые за то, что было, но смехотворно скупые за то, что стало. Но досада улеглась, когда оказалось, что белые не возражают против посещеений берегов озера и даже поселения вблизи его и самих бывших хозяев этой территории, если те согласны соблюдать пусть и странные, но нетрудные правила. Например, не отправлять естественные надобности в озеро, а делать это на специально отведённой площадке в отдалении от него. Запашок там, конечно, из-за этого был всегда, чего не бывает, когда оправляешься где-нибудь под кустиком, да и мухи эти надоедливые удовольствия не добавляют, зато теперь и воды достаточно, и охотиться на лам далеко уходить не нужно. Если они и способны обойтись влагой растений, это ещё вовсе не значит, что они откажутся от водопоя. Где больше воды, там больше и дичи.

Появилась и возможность заработать дополнительные железяки и другие очень нужные и полезные в туземном хозяйстве вещи. Ведь турдетаны прибыли сюда не оттого, что им больше поселиться было негде. Для них собака порылась в селитре. Ещё дальше на восток и до самого высокогорья Анд, куда уже не задувают бризы, климат намного суше и пустыннее. Там полно солончаков, среди которых есть и селитряные. Не самые крупные в стране, основные расположены значительно южнее, но для начала — достаточно. Дальше на юг уже Атакама начинается, самая сухая пустыня в мире, где даже в редких речушках и ручьях вода солоноватая, поскольку протекает через многочисленные солончаки. Селитры там больше, но и добывать её намного труднее. А здесь — показал местным добытый ранее у их южных собратьев образец, они провели разведчиков в ближайшее место, где такой же селитры много, место нанесли на карту, наметили кратчайший от озера и ручья маршрут, а для грузоперевозок у турдетан хоть и нет домашних лам, зато есть крупные ишаки, тоже выносливые и погрузоподъёмнее тех лам. На них везётся к месторождению запас пищи и питьевой воды, на них же везётся с него и добытая селитра. Но копать и собирать селитру, а затем грузить её во вьюки приходится людям, и в этом турдетаны от туземной помощи не отказываются. Да, работа не из лёгких, но и не до упаду, а тех, кто работает на совесть, не отлынивая, и вознаграждают по туземным меркам щедро.

А заодно и учат многим полезным навыкам. Племя чинчорро и раньше хорошо знало, что там, где собрана вся съедобная растительность, новая может не вырастать очень долго. Даже правило было никогда не собирать её всю, а всегда оставлять какую-то часть не тронутой. Но турдетаны посоветовали аккуратно выкапывать молодые растения вдали от поселения и сажать поблизости от него, да ещё и большими скоплениями, с которых и урожай собирать намного удобнее, и огородить нетрудно от той живности, которая иначе не упустила бы случая слопать эти насаждения. Предки чинчорро никогда так не делали, но преимущества этого новшества оказались настолько очевидными, что оно прижилось. Ещё не земледелие, но уже такой шаг к нему, после которого понять, зачем белые рыхлят землю и заботятся о посаженной в неё какой-то другой растительности, которой не было раньше, туземцам было уже нетрудно.

Сходу настоящее земледелие переняли у белых далеко не все, но и не единицы, а заинтересовались и соседние общины. У них, правда, дело пошло намного хуже — очень уж сухая земля. Это вблизи озера уровень грунтовых вод поднялся, а вдали остался таким, каким и был. Зато здесь и дичи стало намного больше, и растительной пищи, в озере рыба завелась, которую в нём и ловить легче, чем в море, а в самом море благодаря железным наконечникам гарпунов стало намного легче добывать пингвинов и тюленей. И водоросль съедобная появилась — японская морская капуста. А в поселении турдетан размножились привезённые ими индюки, часть которых была выпущена в дикую природу, а когда они и одичавшие размножились, появился ещё один источник вкусного мяса. Начать разводить домашних по примеру турдетан туземцы не спешили, обдумывая и обсуждая этот совет на своих междусобойчиках, но совет охотиться на этих новых птиц умеренно, чтобы дать им размножиться ещё, восприняли всерьёз. Привыкли уже, что турдетаны и сами зря ничего не сделают, и им дурного не посоветуют. И вообще, рядом с ними и в дружбе с ними жить намного лучше, чем раньше жилось без них. И от соседей завидючих защитили их своими железными палками со страшными громом и молниями, когда те сунулись было грабить и хорошие промысловые угодья себе отбирать, да так проучили разбойников, что больше ни те не суются, ни другие, а только просят обосноваться и у них, чтобы и у них тоже жизнь стала такой же, как и здесь. Хорошему завидовать разве запретишь?

Но правильно турдетаны говорят, слишком хорошо — тоже плохо. Достаток-то в жизнь местных туземцев пришёл, а вот неуловимость для андских горцев — ушла. Раньше ведь отчего свободны были? Оттого, что бедны и никому не интересны. А с достатком и соседи зачастили, и бродячие торговцы с гор. А это тревожный признак. На севере мочика живут, богатый народ, так к ним тоже сперва торговцы аймара зачастили, но затем войско их пришло, уже не торговать, а силой отнимать и безобразничать. И численностью оно у них сильнее, и организованностью, и вооружением. Победило и обложило тяжёлой данью.

Мочика — довольно далеко на севере, да и не все их долины подчинили себе эти горные аймара. Некоторые сильных союзников нашли, да и сами не слабы, так что против аймара выстояли. Но здесь, на юге пикунче, горные соседи чинчорро, подверглись весьма жёсткому натиску со стороны пукина, и кто-то ушёл на юг, но многие подчинились — сила солому ломит. А прибрежные долины севернее тоже частично пукина этими завоёваны и дань им платят. Не такую тяжёлую, как мочика горным аймара, ну так они и сами беднее и малочисленнее, и для них это тоже нелегко. А торговцы пикунче вскоре намекнули, что интересуются уже пукина белыми пришельцами на побережье и живущими рядом с ними разбогатевшими чинчорро, очень интересуются. Покуда были бедны, и нечего с них было взять, не интересовали они великих вождей Тиуанако на большом горном озере, но теперь заинтересовали. Правильно турдетаны шутят — ты неуловим ни для кого ровно до тех пор, пока никому не нужен.

А потом, как и следовало ожидать, торговцы пикунче сообщили чинчорро как бы невзначай о том, что в их селениях по приказу из Тиуанако готовятся запасы пищи для войска, корма для вьючных лам, обустраивают склады и горные тропы, и всё это не везде, а в аккурат по маршруту из долины озера Титикака через их страну именно к этому месту невысокого прибрежного плоскогорья с рукотворным озером. Ни северные соседи такой чести не удостоены, ни южные, только они. Судя по готовящимся запасам, честь немалая.

Как бы ни примитивно жили чинчорро на своём полупустынном побережье, для понимания подобных намёков вовсе не обязательно быть цивилизованными мудрецами, и турдетаны узнали о военных приготовлениях со стороны пукина в тот же день. Ещё через день прилетел воздушный корабль, затем улетел куда-то далеко на северо-восток, а после его возвращения турдетаны попросили у старейшин чинчорро проводников в сторону гор, с которыми отправились их небольшие отряды, подобные прежним, ходившим раньше на разведку месторождений селитры. Прибытие после этого ещё трёх воздушных кораблей с вооружёнными людьми и грузами, привозивших их не один раз, а несколько, старейшин чинчорро уже не удивило. Маловато, правда, на их взгляд, но ведь это же белые. Только повторили им на всякий случай, что воинов пукина ожидается очень много.

Вот на тот период для центуриона Ремда Максимова и пришлось окончание его отпуска после службы в римской Остии. Люди в других местах за океанами делом заняты, настоящим делом, которому и учили. Где-то бомбят, где-то из пушек, где-то из пулемётов цивилизацию по планете распространяют, приучая дикарей к хорошим манерам, где-то и не так радикально и более созидательно, но всё равно меняют жизнь к лучшему, а ты тут торгуй в Остии с гегемонами Лужи и любезничай с ними, когда душа просит бомбу бы на них сбросить объёмно-детонирующую, да не одну, поскольку на все римские гадюшники и пяти мало, а напрашивается десяток. Есть за что, кто служил там, тот понимает, и за это по уму коэффициент вредности к выслуге в античных условиях не помешал бы. Половина однокашников по Корпусу так или иначе в заварухах заокеанских поучаствовала, и как им в глаза смотреть при встрече? И тут, хвала богам, заваруха в Южной Америке наметилась как раз к нужному моменту. Дыра там захолустная? Да и хрен с ней, после того античного быта в Остии любая дыра за океаном образцом цивилизации покажется, а дело настоящее там ожидает, по которому все эти годы руки чесались. Жаль, что не римляне, зато наяву, а не в мечтах, и если начальство вдруг вздумает артачиться, ради такого дела он даже блат не постесняется употребить, чего в их семье старались избегать принципиально.

Начальство не заартачилось и в назначении на андское побережье не отказало, и это воспринималось как награда — наконец-то служба, за которую не будет стыдно перед однокашниками, не унаследовавшими от предков правильных фамилий. Так оно и вышло. В горах не так уж и много подходящих путей для крупных войск, и все они там наперечёт, и местность разведана, и понятно уже, где и как засады устраивать. В какой-то мере даже жаль было этих горцев пукина, отправившихся на убой не по своей воле, но это уж своим вождям-теократам пусть их родня претензии за их гибель предъявляет, а на войне — как на войне, не ты убьёшь, так тебя убьют, и семье тогда на глаза не показывайся. В его планы такое уж точно не входило. Не входило это и в планы его коллег и их солдат. Поэтому на перевалах предгорий, дав противнику преодолеть оба основных хребта и почти пустынное плоскогорье между ними, засады отработали из пулемётов и миномётов не только голову походной колонны пукина, но и последующие за ней отряды, а вынырнувшая из облаков авиация отбомбилась и по обозным караванам вьючных лам, разогнав всех уцелевших на все четыре стороны. Ага, в том числе и ту, с которой была пропасть. Уложили-то из засад, конечно, далеко не всех, многие разбежались, но надолго ли без жратвы и воды?

Тем более, что не заржавело и за ответными рейдами. Сам Тиуанако решили не бомбить, давая его верхушке шанс одуматься, но прошлись и по отступающим отрядам, и по складам, и по поселениям пукина, пограничным с пикунче. Иногда с десантированием для наземной операции, иногда просто бомбя. Пикунче тоже немножко побомбили, чтобы перед пукина их не подставлять, но побомбили ювелирно, следы бомбёжек оставив весьма наглядные, но реального вреда практически не нанеся. Ну, разве только случайно кого там зацепить могло, это уже не в счёт. Пукина же не щадили до самой их столицы. Все склады у дорог, явно военные, все сторожевые посты, все отряды на марше и военные гарнизоны в поселениях, все резиденции знати и культовые центры — бомб на войска и элиту пукина не жалели, щадя только жилую застройку их простонародья. Пощадили на первый раз и их столицу, но в озеро сбросили бомбу, поднявшую цунами метра в три высотой.

Достаточно ли теократической верхушке пукина для вразумления одного этого урока хороших манер, хрен их знает, это только будущее покажет, но пока притихли и не возникают. Правильно, это не от аймара в привычном сражении огрести, если не повезёт, это вообще не на войну в их понимании, а на гнев богов похоже, и поди теперь придумай, чем же это они, такие правильные и благочестивые, прогневить своих богов исхитрились, и кто в этом виновен. Ну, виновники-то самоочевидны, кто не угоден, тот и виновник, но это же ещё и обосновать как-то надо, верно? К мелким шалостям боги милостивы, а тут явно рассердились не на шутку, спасибо хоть, землю и горы со всей дури не встряхнули, да вулкан ни один не рванули, но ведь и это могут, если их срочно не умилостивить, да и выразили ведь своё неудовольствие наверняка не без веской причины. Тут не отделаться ни одним виновником, ни десятком, тут не меньше сотни святотатцев разоблачить надо, да не простых, а именитых, к шалостям которых боги особенно внимательны. А это ведь, кого ни обвини в святотатстве, сила немалая, которая покорно под нож не пойдёт, а сама своих недругов обвинит в том же самом, и тогда смуты не избежать.

По информации от давней ещё разведки объединения аймара и пукина вовсе не представляют из себя жёстко централизованных государств с общепризнанными вождями во главе. Это довольно рыхлые военно-политические союзы родственных племён, каждое из которых имеет своего вождя и свою элиту, и правит всем их объединением совет этих вождей а условным персональным правителем объединения бывает самый авторитетный из них — в той мере, в какой его авторитет признаётся остальными. И случись среди элиты дрязги, каждое племя и каждый вождь вступятся за своих, поскольку обязаны вступиться, и тут уж побоку персональные авторитеты внутри совета вождей, тут авторитет в своём племени важнее, без которого не быть тебе вождём, а какой у тебя авторитет в племени, если ты своих не защищаешь или отстоять их не в состоянии? Прав свой или неправ, это ты с ним потом внутри племени разберёшься, а перед чужаками он для тебя — свой, и как хочешь, так его и защищай. И тогда смута неизбежно ведёт к межплеменным дрязгам, а они могут привести и к расколу объединения. А виновных найти надо и покарать надо, ведь боги-то у всех одни, и они явно разгневаны, а народ в каждом племени напуган и не позволит спустить разбор вопроса о святотатстве на тормозах. Тут уже и войной пахнет между племенами, и до внешних ли тогда войн будет всему объединению пукина?

Пикунче в ближайших горах пока ещё раздумывают, восстать им против власти пукина или повременить. И хочется ведь, и колется. Но если у пукина начнутся серьёзные дрязги, то восстанут, конечно. Зачем платить тяжёлую дань и содержать чужие гарнизоны, если можно отказаться, и за это ничего не будет? А так ведь и окажется, если предложить им союз и защиту. И северные соседи наверняка от пукина отложатся, если и им такой же союз предложить. Заявятся их послы в Тиуанако, объявят о союзе своих племён с этими белыми, которые мечут громы с молниями и летают по воздуху, а над озером и городом побарражирует авиация — без бомбёжки, но с тонким намёком на её возможность, и чем тогда крыть не состоявшимся имперцам? Придётся сквозь зубовный скрежет пожаловать им независимость по своей доброй воле — так и быть, типа, знайте нашу доброту. Тут как бы аймара ещё не вздумали со своими притязаниями на спорные земли и общины влезть, а то ведь для поддержания баланса придётся тогда их бомбить, защищая уже пукина от них. Вот смеху-то было бы! Не удивительно, что не спешит начальство решение принимать.

Не все воздушные рейды к пукина сопровождались бомбёжками и десантными операциями. Были и просто разведывательно-ознакомительные, а сейчас, когда военные действия приостановлены, только наблюдение с воздуха и производится. Ну, и съёмки до кучи, дабы иметь и наглядные материалы. И материалы эти — нагляднее некуда. Сразу по ним видно и понятно, отчего горцы великодержавием головного мозга страдают. Деваться им некуда, потому как даже на своих лучших землях вокруг озера Титикака хреново они живут, очень хреново. Да и как ещё можно жить, размножившись до невозможности жить присваивающим хозяйством на высоте почти в четыре километра над уровнем моря? Горы с вечными снегами рядом, и если днём в тени нормально, а на солнцепёке даже жарко, как и положено в тропических широтах, то ночью холодрыга, и нередко даже вода у берегов замерзает. Дровами же высокогорье не богато, да и много ли каменным топором тех дров нарубишь? Нет, на именитые-то семейства дров хватает, не говоря уже о храмах, и угли в глиняных жаровнях существенно скрашивают быт проживающей в добротных каменных домах элиты пукина, но основная масса их соплеменников ютится в плетёных из местного камыша тотора шалашах и отапливает свои очаги им же, а хрен ли это за топливо? Трава ведь, даже не бамбук! Из этого же камыша и лодки-плоты вяжут наподобие папирусных египетских, на которых они плавают по озеру и рыбачат, как египтяне на своём Ниле, но только египтяне ночью зубами от холода не стучат, а пукина здешним приходится. Ага, если хочешь быть здоров — закаляйся. Для особых любителей есть ещё и горные ледники.

А по климату и прибавочный продукт. И хорошо ещё, если осадков достаточно, а если засушливый год выдастся? Не уродятся тогда даже разносортный андский картофан и киноа, не говоря уже о кукурузе с фасолью, а разве хватит на всех рыбы из озера? И это в лучшем случае, если боги не настолько разгневаны, чтобы землю трясти. Поэтому даже при таком прибавочном продукте о служении богам не забывают. И город их старинный расчищается и ремонтируется, и обряды в их честь проводятся, и жертвы им приносятся щедрые, дабы и землю не трясли, и на одной рыбе почитающий их народ не оставили.

Простонародье мясо лам только по большим праздникам ест, да и то, помалу и одни только главы семей, а бабы с детьми только нюхают, но в жертву богам ежегодно не одна сотня приносится, мясо которой делится между элитой. Мало того, потчуют богов и человечиной. Не сотни в год, как это стало в ТОЙ истории у инков, и будем надеяться, что в этой такого не случится, а десятки, лучшие из лучших представителей молодёжи пукина каждый год идут под нож, чтобы умилостивить небожителей. Спасибо хоть, андская элита на человеческое мясо принесённых в жертву не подсела, как подсела мезоамериканская, а вот не было бы в Андах лам — как знать? Так что в буквальном смысле знатные пукина не поедают соплеменников, но держат в чёрном теле, работой загружают до упаду, а когда не работой, то ритуальными общественными мероприятиями, на которых компостируют им мозги, какое это счастье, жить в самом цивилизованном, благочестивом и справедливом обществе. И как тут не нести такое счастье прозябающим в неведении и несправедливости малоразвитым соседям? Цивилизаторы, млять, местечковые.

Оно-то конечно, вовсе не факт, что другие на их месте были бы лучше. Аймара к северу от них — точно такие же. Точно так же хреново живут сами и точно так же несут свой суперсправедливый образ жизни всем, кто не в состоянии от такого счастья отбиться. А пикунче — просто малочисленны и слабы, чтобы нести соседям собственное счастье, а то ведь ещё хрен их знает, чего отчебучили бы сами. Идея-фикс у андских горцев такая — сами нормально не живут, но без осчастливливания всего окружающего человечества их элитам не кушается и не спится. А простого андского общинника кто спрашивать будет? В самом счастливом и справедливом обществе есть кому думать и решать за него. Если сомнения одолевают, так на общественном мероприятии коки пожуёт, да мудрых людей послушает, которые лучше его знают, что хорошо и правильно. А потом прут толпы этих просветлённых нести соседям счастье на своих копьях и палицах, и растёт их общество вширь, пока на такое же не наткнётся. Или, как здесь недавно, на турдетанские заставы с пулемётами. Остановить их нетрудно, если пулемёт исправен и патронов достаточно, но дальше-то что? Для наведения нормального порядка в их стране силёнок здесь маловато, да и нахрена они нужны, если разобраться? Отучить только лезть, куда не просят, и хрен с ними, пусть себе и дальше варятся в собственном соку.

У них же там по большому счёту ни хрена нет. Империя инков в ТОЙ истории добывала золото и серебро, которыми славилась, чем и привлекла к себе внимание. Медь и олово добывались в количествах, позволяющих окончательно перейти в бронзовый век, что и делалось, и это рано или поздно должно было сказаться на развитии их хозяйства, а в чисто военном отношении армия инков настолько превосходила ополчения окрестных племён, что их подчинение империи было уже делом времени. Если бы не эпидения оспы, подорвавшая силы империи и погрузившая её в смуту вплоть до прибытия соблазнённых её драгметаллами конкистадоров, наверняка состоялось бы уже готовившееся вторжение инкских войск в страну муисков, а в планах было и нашествие на Мезоамерику. Так что и без тех золота с серебром военная экспансия самих инков в конце концов привела бы их к войне с уже обосновавшимися в Мезоамерике испанскими конкистадорами. Оправившись от последствий эпидемии и смуты, инки наверняка вернулись бы к своим прежним планам завоеваний на севере, но Писарро не дал им оправиться, вторгшись очень вовремя, когда империю всё ещё лихорадило, а подвластное инкам население, хоть и не восстало против них открыто, защищать их власть над собой тоже как-то не рвалось.

Преодолев сопротивление малочисленных собственно инков при нейтралитете, а то и поддержке основной массы населения, испанские конкистадоры получили власть в стране с отлаженным хозяйством бронзового века и структурой управления, с уже готовой добычей металлов и их выплавкой, включая нужные им золото и серебро, которые и сами по себе окупали все усилия по удержанию завоёванной страны, а приученное ещё инками к налогам и трудовой повинности население радовалось облегчению жизни, поскольку так его прессовать, как прессовали инки, у новых завоевателей просто фантазии не хватало. А как иначе горстка испанцев смогла бы удержать свою власть над миллионами подданных? К грохоту аркебуз андские горцы привыкли быстро и не могли не заметить их удручающе низкую скорострельность. Привыкли и к виду лошадей, перестав их бояться, а кто всё-же восставал по тем или иным причинам, овладевали и верховой ездой, и огнестрелом. Но их никогда не оказывалось достаточно, чтобы сбросить власть испанцев, поскольку массы их не поддерживали. Не из любви к испанцам, а оттого, что слишком хорошо помнили жизнь под властью инков и абсолютно не желали возврата всеобщих счастья и справедливости по-инкски в случае реставрации их империи. На хрен, на хрен!

Неприхотливое и дисциплинированное население есть уже и у пукина, но живёт оно всё ещё в каменном веке, и много ли с него возьмёшь даже по античным меркам? Есть у верхушки немного золота, серебра и меди, но не местных, а выторгованных у аймара, да и они их не сами добывают, а выторговывают или отбирают в виде дани у мочика, а своя металлургия в Андах отсутствует как явление. Ни разработок, ни обученных им кадров. С мочика же у турдетан и так уже торговые связи давно налажены. Из ценного у пукина есть только выработка тонких тканей из шерсти лам викуний, которую их бабы прядут и ткут в порядке всё той же трудовой повинности, а ихняя элита рядится в них сама, заворачивает в них мумии своих элитных покойников и ежегодно мотками сжигает в жертву богам. Но при наличии шёлка и египетского полотна так ли уж нужно их шерстяное подобие?

Вот и выходит так, что нынешние Анды турдетанам пока-что на хрен не нужны. В перспективе-то понятно, что богатые рудные месторождения и трудолюбивое население на дороге не валяются, но пока геморроя с ними больше, чем реального толку от них. Всё или почти всё, что есть ценного у аймара и пукина, есть и у прибрежных мочика. Пусть не в том количестве, которое будет нужно в дальней перспективе, но уж на текущий момент — более, чем достаточно. Той же коки куда уж больше-то? Чтобы цены на неё обвалить у гребипетских жрецов? А нахрена, спрашивается? Обходились же они как-то до сих пор и без скидки? Пусть обходятся и впредь, ведь с нубийским золотом у них это очень неплохо получается. Посему и от мочика золота не нужно больше, чем они предлагают. Ощутимее дефицит олова, которого как раз полно к юго-востоку от Тиуанако, но в нём и потребность сейчас не столь остра, как была у предков. Алюминистые бронзы в большинстве случаев хорошая замена оловянистым, и североамериканского олова пока достаточно. Правильно наверху делают, что не спешат заглатывать Анды — некуда с этим спешить.

Селитра эта натриевая — и та не в высокогорье, а здесь, почти у самого морского побережья. Фосфаты минеральные у мочика тоже вблизи берега. Сами гуано применяют и минеральных фосфатов никак не используют, так что поставлять их будут за гроши. Если помочь им от власти аймара освободиться, так ещё и на военную поддержку подсядут, без которой сами хрен от аймара отобьются. А у мочика — своя металлургия какая-никакая, а значит, есть квалифицированные кадры и рудокопов, и металлургов. Сманить нужных не проблема, когда будут знать об уровне жизни и общественном устройстве турдетан, ещё и отбирать можно будет лучших из числа желающих. У них ведь тоже простонародье элита не балует, а социум ещё иерархичнее, чем у андских горцев, и религия кровавее, ближе к мезоамериканской, и мозги компостируют не меньше. Жизнь у простого общинника была бы ещё хуже, чем в Андах, если бы не хороший тёплый и мягкий климат. И кто не утратил способности соображать, с удовольствием рванёт туда, где жизнь лучше. Вот таких сюда, ближе к предгорьям пикунче, где тоже есть богатые месторождения меди, а местных надо только научить их разработке и выплавке металла, и тут специалисты мочика пригодятся с их навыками туземной металлургии. Пукина, конечно, перевозбудятся, когда узнают, что такое богатство мимо их счастливого и справедливого общества утекает, но как один урок хороших манер им преподали, так и за последующими не заржавеет, если этот ими усвоен хреново. Как раз в расчёте на ту медь и благоустраиваются сейчас эти места, а селитра на сей секунд, дабы затраты и усилия оправдать. Южнее-то её месторождения пообильнее.

Ещё одна весьма немаловажная причина отсутствия спешки в андском регионе — сифилис. Как и предполагали предки, возбудитель от лам передаётся пастухам, которые их вместо баб по прямому бабьему назначению применяют, и уже из Анд расползается по материку. С одной-то стороны, возбудители болячек эволюционируют в сторону меньшей смертоносности, а в идеале и вообще безвредности для носителя, но с другой и носитель иммунитет нарабатывает, поскольку выживают и размножаются устойчивые к болячке, и те штаммы сифилиса, которые давно уже безвредны для андских горцев, вполне могут и смертоносными оставаться для всех прочих. Для храмов Эндовеллика тут широкое поле деятельности намечается по отработанной на мезоамериканских штаммах методике, но в андском регионе надежды на неё мало, и пока надёжнее даже шлюх привозить своих, не контачащих с местными, а дающих только своим.

А это реально только на уровне небольших анклавов. Как убережёшь от связей с андскими бабами оккупационную армию, которую всю хрен обеспечишь одними только привозными шлюхами? Поэтому для оккупации андских стран местные туземные войска нужны, устойчивые ко всем местным болячкам, а пока их нет, нехрен и рыпаться в Анды. Блок-постами на всех тропах их оцепить, чтобы оттуда сифилитики заразу не разносили, а торговать пока через мочика в основном, с которыми правила безопасной торговли давно выработаны. Точнее, ещё с их предшественниками чавинцами. Из них же напрашивается и первые туземные войска для Анд набирать, когда дойдут наконец до них руки. Неплохо же в Мексике с этим вышло, не говоря уже о Цейлоне? Вот и здесь так же действовать по хорошо отработанным схемам.

Мочика и сами знают толк в извращениях. Если по их керамике судить, так они по этой части вообще впереди планеты всей, но скорее, просто откровеннее соседей в силу особенностей культуры. По слухам ни аймара, ни пукина в этом отношении не отстают от них, просто не афишируют из показушной скромности, лицемеры ещё те, а мочика — и не думают стесняться. Не только за это и не столько за это их придётся со временем приучать к нормальной цивилизации, а в основном за их кровавую религию и обезьянью иерархию их социума. Не только у андских горцев трудящиеся массы не стремятся защищать своих притеснителей, сколько ни капай им на мозги на тему справедливости их общественного устройства. Но горцев их жизненные условия заставляют быть сплочённее, а сама жизнь настолько хреновая, что и дорожить ей такой особо незачем, за счёт чего и побеждают они прибрежных жителей. И если не защитить мочика, то всех их прижмут аймара, как оно и было в ТОЙ истории, а надёжно защитить их можно только собственной оккупацией, при которой заодно и все их безобразия искоренить напрашивается, потому как регион весьма перспективный, но разом всего не осилить, и с чего-то надо начинать. Против Тиуанако со здешних чинчорро и пикунче, а против аймара — с мочика.

Некому это было сделать в ТОЙ истории, и оба рыхлых объединения горцев в конце концов трансформировались в централизованные империи, вплоть до краха прочно владевшие и побережьем. Аймара оказались сильнее пукина, и их империя Уари завоевала Тиуанако, но затем распалась на уже аймарские Тиуанако, Чиму на месте былых мочика и конгломерат государств помельче, в том числе с преобладанием кечуа, одно из которых с центром в Куско стало впоследствии зародышем уже инкской империи. Но здесь и пукина с аймара можно не дать консолидироваться, а законсервировать в состоянии пары-тройки десятков маленьких Уари и Тиуанако, как это обсуждается наверху и для постханьского Китая. Будут грызть друг дружку, ухудшая и без того хреновую жизнь своих народов, да подольше, что как раз и обеспечат оккупанты-миротворцы, дабы толковые горцы мечты о лучшей жизни не с новой империей связывали, а с отбором на получение зелёного жетона для переселения на живущее турдетанским укладом побережье. Вот это — настоящее дело по сравнению с той мышиной вознёй, которой Ремду приходилось заниматься в Остии.

Нет, и там тоже дела делались немаловажные. Но разве этому учили в Корпусе, разве для этого жизнь юнкера мало отличается от солдатской и оканчивается при выпуске производством в центурионы? Чтобы новенькие денарии римские считать и взвешивать, да долю серебра в них проверять? С этим у них любая школота справиться в состоянии! И не только русской семилетней, но и турдетанской пятилетней, потому как элементарно.

Так-то — да, финансирование всей деятельности всё ещё в немалой степени за счёт доходов с римской Лужи осуществляется, и порча денария Септимием Севером дело не пустяковое. Его понять можно, в казне вместо звона драгметаллов ветер свищет, но при чём тут турдетаны? Цены же заокеанских товаров были установлены исходно в старых не испорченных денариях, то бишь в серебре, и если в новой монете меньше серебра, то гони за товар больше этих новых монет. Десяток аврелиевских денариев стоил лишь восемь не портящихся тартессийских, Коммод при всех своих тратах предпочёл конфискационными репрессиями казну пополнять, не портя монету, а в смуту после его убийства претенденты на трон, докатившись даже до его покупки у преторианцев с аукциона, испортить денарий просто не успели, поскольку менялись как наряды у римских модниц. Септимий Север их примеру не последовал и у власти удержался, но имперские финансы от них унаследовал в таком состоянии, что деваться ему было некуда, и теперь за десять северовских денариев только шесть тартессийских получить можно. Сами римские партнёры Компании, меняя новые денарии на ауреи, которые только и принимает теперь фактория, шутят, что после следующей порчи римского денария за него можно будет получить уже только в морду.

Сам император считает эту меру временной. Вот заткнём, типа, все дыры, всё образуется и наладится, тогда и денарий мы восстановим даже не до аврелиевского, а до флавиевского стандарта. Ведь вернули же Флавии прежний стандарт денария после его порчи Нероном? Да только ведь и Марк Аврелий свою порчу денария тоже считал мерой временной, хотя его же собственные слова — делай, что должен, свершится, чему суждено — разве от хороших предчувствий были им сказаны? Если уж начались неурядицы, то нет ничего более постоянного, чем временное. Цены в Империи уже выросли, армия ропщет, и повышение жалованья ей вынь, да положь, гегемонам столичным тоже добавь, если их бунтов не хочешь, и как тут вернёшь прежний стандарт денарию, когда их нужно больше на добрую треть? Хвала богам, это римские проблемы, турдетан не затрагивающие, а для них сейчас важнее заокеанские дела. Вот хотя бы и эти чилийские, например.

230 год нашей эры, Рим.

— Наши фрументарии из Сирии доносят, что Ардашир уже имеет сотню слонов из Индии и ожидает поставки ещё нескольких сотен, — доложил Марк Аттий Корнелиан, префект претория, исполнявший в основном командные функции, оставив все судейские своему коллеге, известному юристу Юлию Павлу, — Точное количество пока неизвестно, а слухам чуть ли не о тысяче верить, конечно, нельзя.

— Сирийцы всегда преувеличивают страшные новости раза в три, если не во все пять! — пренебрежительно хмыкнула Юлия Мамея, мать императора Александра Севера, — Нам ли не знать их? Наших предков веками пугали множеством слонов у парфян, но кто и когда видел хоть одного парфянского слона в бою? На них только разъезжали их цари!

— На этот раз сообщают не о парадных, а именно о боевых слонах, величайшая, — уточнил префект, — Я не верю в то, что все они панцирные, но около тридцати панцирных у Ардашира есть уже и сейчас, а такие применяются только на войне. У нас же со времён Флавиев от боевых слонов отказались окончательно, и с тех пор наши войска не обучены противостоять боевым слонам.

— Я мало что в этом понимаю! — поморщилась императрица-мать, — Знаю только, что ни Дарию, ни Ганнибалу, ни Антиоху Великому их слоны не помогли. Александр, ты в этом понимаешь побольше меня. Что в этих слонах, которых так легко убивают на арене амфитеатра Флавиев, такого страшного, чтобы обеспокоить нашего префекта претория?

— Мама, это же цирковые слоны, а не боевые, — пояснил ей император-сын, — Как и те парадные у парфянских царей, которые не были обучены для войны. К тому же у нас они в основном африканские, индийских очень мало, а у Ардашира они все индийские. А слонов боятся лошади, если не приучены к ним, так что отказ от слонов в нашей армии я считаю ошибкой. Мы только зря губим их на арене в угоду нашей городской черни.

— Ты можешь найти им лучшее применение? Ты же сам говоришь, что на войне цирковые слоны так же бесполезны, как и парадные ездовые слоны парфянских царей.

— Можно обучить, величайшая, — заметил префект, — У тартессийцев в их армии полсотни обученных боевых слонов. Они, конечно, найдут добрый десяток уважительных причин, по которым никак не могут дать их нам, но нам и не слоны их нужны, а тренеры для наших цирковых. Я думаю, Александр, если ты попросишь их рэкса и правительство дать тебе тренеров для наших слонов, в этом они не откажут, — Александр Север требовал от своих придворных обращаться к себе только по имени, опуская льстивое титулование, и это работало на авторитет двадцатичетырёхлетнего императора надёжнее показушного божественного величия его предшественника Антонина Бассиана Элагабала.

— Я бы с удовольствием, Марк Аттий, но нам уже всё равно не успеть. Да и что толку от африканских слонов против индийских? От них ведь поэтому и отказались при Домициане окончательно, когда провели в цирке бой африканских слонов с индийскими и убедились в справедливости оценок древних авторов.

— Тогда зачем тебе цирковые слоны? Их пытался использовать Дидий Юлиан против твоего двоюродного деда, но у него ничего из этого не вышло.

— Да, я знаю. Но ведь на деле и попытки не было, поскольку никто не собирался воевать за Дидия Юлиана, и все его приказы саботировались. Никто так и не вывел слонов против конницы моего двоюродного деда, так что мы не знаем, каким был бы результат. А я и проверять этого не собираюсь. Главное тут то, что лошади боятся любых слонов, хоть боевых, хоть цирковых, и какая им разница, какими слонами мы их обкатаем? Перестанут бояться наших цирковых африканских — не сильно испугаются и тех индийских, которых у нас тоже немножко есть, а когда перестанут бояться и их, не впадут в панику и при виде боевых слонов Ардашира. Нашим цирковым слонам вовсе не придётся выступать против боевых персидских, а с обкаткой наших войск они должны справиться.

— С этим — да, должны справиться, — задумчиво согласился префект, — Навряд ли мы восстановим в нашей армии утраченные навыки борьбы с боевыми слонами, но страх перед ними мы уменьшим до такого, который они смогут преодолеть. Для этого — да, нам вполне достаточно и цирковых слонов.

— Вы говорите, лошади боятся любых слонов? — поняла наконец-то Мамея, — А почему бы тогда не напугать нашими слонами конницу персов?

— Мама, ну не выйдет же это с ними, — терпеливо ответил ей Александр, покуда опешивший от этой глупости префект претория хватал ртом воздух, не находя слов, — У них же свои слоны есть, и уж свою-то конницу они ими обкатают наверняка. И после их индийских слонов наши африканские их лошадей уж точно не испугают. Разумеется, это было бы соблазнительно, всё-таки конница — их основная сила, а пехота доброго слова не стоит, но Ардашир со своими слонами лишил нас этой возможности. Нам главное, чтобы наша конница их слонов не слишком боялась, и если мы добьёмся хотя бы этого, даже это будет для меня прекрасным подарком судьбы.

— Ладно, я женщина и ничего в этом не понимаю! — Мамея лениво изобразила самокритику, которую давно уже никто за чистую монету не принимал.

— Ну, не наговаривай на себя, величайшая! — ожидаемо польстил ей Гай Аттий, — Не всякий мужчина и солдат так быстро поймёт военный вопрос, как его поняла ты!

— Делайте, как знаете и считаете правильным, — смилостивилась императрица и махнула рукой, — Вам виднее, как поставить на место обнаглевшего персидского царька. А ещё лучше — завоевать наконец этот Восток. О. если бы только не проклятый Макрин!

— Мама, у дяди Каракаллы всё равно не было шансов завоевать Восток. Не тот он уже, каким был во времена Александра Великого и Дария, да и наша армия требует не такого снабжения, которым довольствовались тогдашние македоняне, — заметил её сын, — Что толку от этой ряженой под македонскую фаланги, с которой дядя собирался дойти до Индии? Макрин — предатель и негодяй, но этот негодяй, если уж говорить начистоту, спас Империю от военной катастрофы.

— Какой катастрофы? Крах грозил самим парфянским Аршакидам!

— Да, после кампании Септимия Севера, величайшая, — подтвердил префект, — Но святотатство самого Каракаллы в Арбеле и вероломная попытка убить Артабана заставили забыть о раздорах и вновь объединиться всех парфян. Продлись та война в глубине земель Парфии, мы потеряли бы всю нашу армию, а с ней и все наши восточные провинции.

— Не все, но Сирию потеряли бы точно, — поправил его Александр, — И сейчас бы я не в Месопотамию поход планировал, а в Сирию для её отвоевания. А крах Аршакидов — да, он случился и без нас, но это был крах именно Аршакидов, а не их царства, и лучше бы уж они оставались у власти, чем этот персидский Ардашир. Он уже почти объединил под своей властью всю бывшую Парфию, и его верховную власть — признали. Пехоте персов, этим принудительно набранным мужланам, не выстоять против наших легионов, но у него остаются всё те же конные лучники парфян, которые всегда были нашей главной головной болью на Востоке, а панцирных катафрактов стало ещё больше, чем было у парфян. Я тут ряженую фалангу дяди Каракаллы высмеивал, но из-за персидских катафрактов мне шесть легионов самому по-македонски перевооружать приходится. Их ведь только сариссами в три человеческих роста и остановишь. А теперь ещё и эти индийские боевые слоны!

Со времён Траяна римских императоров не оставляла мечта о завоевании новых земель на богатом Востоке, в том числе сказочной Индии. И дело тут было не только и не столько в стремлении переплюнуть славу Александра Великого, хотя и от неё, конечно, не отказались бы. Но это так, заодно. Были причины и попрагматичнее, и поважнее. Парфия угрожала безопасности Сирии и Египта, двух самых доходных провинций Империи, и эту опасность хотелось ликвидировать раз и навсегда. За Парфией — не прямо сразу, но уже не так уж и далеко — Кушанское или Индо-Скифское царство, та самая Индия, которой в своё время достиг и Александр Великий. Ещё при Флавиях из Империи, если Плиний Старший не преувеличивает, в уплату за индийские товары ежегодно утекало золота более, чем на пятьдесят миллионов сестерциев. Каждый год! Империя столько не добывала, и где тут на такую торговлю напастись драгметаллов? Между тем в самой Индии, как уверяет Плиний Старший, эти же товары стоили чуть ли не в сотню раз дешевле. Грабёж среди бела дня! И как тут не мечтать о завоевании Индии хотя бы для получения этих индийских товаров по индийским же справедливым ценам?

Но главное — даже не эти предметы роскоши и экономия на них, а рабы. На что годны криворукие варвары? Бери больше, кидай дальше, ничего сложнее и ответственнее им поручить нельзя. Да ещё и лентяи, за которыми нужен глаз, да глаз. Риму нужны рабы трудолюбивые и искусные в продвинутом хозяйстве, а за такими — только на Восток.

Халдеи из Месопотамии, мидийцы, эламиты, собственно персы в узком смысле, бактры с согдами, ну и, конечно же, индийцы — вот кто нужен Риму для того, чтобы в него вернулось благословенное процветание старых добрых времён. Начиная с Траяна римские армии периодически вторгались в Месопотамию, захватывая там рабов нужного Империи качества, но на всё хозяйство Империи их было слишком мало, только дыры ими заткнуть на самых ответственных и кропотливых работах, которых не доверишь, если есть дело до результата, пленным или покупным северным варварам. Для процветания нужно больше, в разы больше, но ни продвинуться дальше на восток подобно Александру Великому, ни даже саму Месопотамию надёжно удержать — не вышло ни у кого. Преимущества римской армии перед старинной македонской в дальнейшей экспансии Рима на восток обернулись непреодолимыми недостатками. Римский легион не может самообеспечиваться местными ресурсами, а требует стандартных видов довольствия, на Востоке отсутствующих, нужен подвоз из Сирии, и всё упирается в логистику. Римских дорог вне Империи нет, а то, что называют дорогами парфяне, годится только для вьючных караванов, на которых много не перевезёшь. Гужевой же транспорт не справляется со снабжением из-за слабости лошадей и медлительности волов. Они и на римских-то дорогах оставляют желать лучшего, а уж на этих караванных тропах — тем более.

Можно выиграть все сражения в кампании, пока хватает припасов, но нельзя обеспечить всем необходимым размещённые в захваченной стране легионы, без которых её не удержать. А не удержав Месопотамию, не превратишь её и в базу снабжения войск для дальнейшей экспансии. Вроде бы, и близки Мидия и Персия, даже вторгнуться в них можно передовыми отрядами, но достаточных для их захвата сил туда уже не ввести. А без их захвата и превращения в базы снабжения на Индию остаётся только облизываться. Соблазнительный был период, когда Парфянское царство после похода Септимия Севера затрещало по швам и было на грани распада, нажми только посильнее, и оно развалится, и Каракалла был бы близок к успеху, если бы не возмутил всех парфян разорением гробниц их царей и знати. Повторять его ошибку Александр Север не собирался, но повторить его успехи теперь будет намного труднее. Ардашир, сын Папака и внук Сасана — основатель новой, уже персидской династии, ещё не обозлившей подданных поборами, произволом и катастрофическими просчётами в политике. За него они будут сражаться охотнее, чем за дискредитировавших себя поздних Аршакидов, а главное — никуда не исчезают и всё те же проблемы с логистикой. Завоевать же богатый Восток — жизненно необходимо Риму.

Теперь — ещё необходимее, чем прежде. После убийства брата и соправителя Геты оставшийся единовластным правителем Каракалла должен был задобрить всех, от кого зависело сохранение и укрепление его власти. И армии он увеличил жалованье, и для римской черни — раздачи, а чтобы она всё-таки не бездельничала, а работала — в очередной раз повысил размер минимальной заработной платы римского гражданина, за которую с удовольствием нанялись бы работать многие, если бы их хоть кто-то за неё нанял. Но где было найти таких дурных работодателей? И раньше-то римских граждан нанимали мало, поскольку хватало рабов и приезжих перегринов, и обходящихся дешевле, и работавших старательнее избалованных римлян, а теперь и вовсе перестали нанимать. До сих пор у римской черни излюбленное мошенничество — выдать себя за приезжего перегрина или за продаваемого раба, поработать какое-то время, а потом привести нескольких свидетелей, которые подтвердят, что он — римский гражданин, труд которого должен быть оплачен в положенном по закону размере.

А главным ударом по экономике Империи оказался эдикт Каракаллы о римском гражданстве для всех свободных перегринов, живущих в общинах со своим собственным самоуправлением и гражданством. Теперь то же самое творится и в провинциях, и хорошо ещё, что бесплатного хлеба и денежных раздач требовать пока ещё не додумались, но ведь додумаются же рано или поздно. Каракалле, конечно, объясняли, чем опасно его решение, но тот на полном серьёзе намеревался завоевать Восток и дать Империи множество новых рабов оттуда. Это у дураков предшественников не получалось, а у него — получится!

Но, хотя какие-то шансы на успех у него и были, второго Александра Великого не вышло и из Каракаллы. Сам же все свои шансы и испортил, да так испортил, что потом не мог спасти положения и Макрин. Смог только контрибуцией откупиться, разорив и без того далеко не полную казну, зато сохранив восточные провинции. А внутри Империи он вернул прежние размеры удвоенных Каракаллой уплачивавшихся римскими гражданами налогов на наследство и на освобождение рабов, обессмыслив тем самым и финансовый эффект от эдикта Каракаллы. Ну, частично. Тот ведь перед сенатом обосновывал решение ещё и финансовой выгодой — перегрины этих налогов не платят, а платят другие, которых казне мало, но если обложить перегринов ещё и ими, не дав гражданства, не полыхнут ли тогда восстаниями провинции? На это отцам-сенаторам возразить было нечего, а удвоение этих налогов тоже стерпели, утешая себя тем, что их ведь платят теперь и новые граждане, бывшие перегрины. Но конечно, стерпели только сквозь зубовный скрежет, как и те новые граждане, которых Каракалла и не думал освобождать от прежних перегринских налогов. А восточный поход Каракалла провалил, Макрин от провала не спас, а двоюродный брат, Антонин Бассиан Элагабал взять реванш на востоке даже и не пытался, и спасибо ему за это, поскольку страшно же представить себе, в какую катастрофу вверг бы Империю этот избалованный роскошью и помешанный на восточных культах извращенец!

Впрочем, и сам он не хотел, и кто бы ему позволил? Фактически ведь правила за него их общая бабушка Юлия Меса, да его мать, тётя Юлия Соэмия, а уж им ли было не знать ему цену как полководцу? Это ему не роскошествовать, не жён менять, извращений не учинять и не внедрять чуждые Риму восточные культы. Да кто вообще императором бы его признал, если бы армия была довольна Макрином, а Юлия Соэмия не поразвратничала в своё время с Каракаллой, на что и сослалась, выдав сына за плод этой любовной связи. И ведь прокатило! Солдатня даже к инцесту между двоюродными братом и сестрой так и не придралась — то ли плевать им было, то ли войска и не поверили в отцовство Каракаллы и тем более наплевали, лишь бы своего императора вместо Макрина на трон усадить. Но так или иначе, не усядься тогда на трон его не стоивший доброго слова двоюродный братец, и ему самому не сидеть бы теперь на нём. Спасибо хоть, добилась бабушка его усыновления им, и не пришлось матери придумывать уже своей собственной кровосмесительной связи с кем-то из покойных двоюродных братцев. Был острый момент, смертельно опасный для них с матерью, когда Элагабал почуял угрозу и решил избавиться от них, ну так зато ведь и сомнений у преторианцев не возникло, кого предпочесть надоевшему всем извращенцу. Но и наследство от него досталось — не всякому врагу такое пожелаешь!

О финансах — вообще приличных слов на ум не приходит, одни ругательства в духе солдатни или портовых грузчиков. Богатые металлом руды в золотых и серебряных рудники выбраны почти полностью, от бедных слишком мала отдача, а утечка за пределы Империи драгоценных металлов продолжается. И только ли в безумной расточительности беспутного двоюродного братца тут дело? Ещё при Каракалле, в годы молодости матери, мода у богатых римлянок завелась пудриться золотой пылью, которую после этого нельзя было собрать для повторного использования. Разбавления золота в ауреях не допустили и золотое содержание в них сохранили прежним, но только потому, что ауреи на экспорт в обмен на восточные товары вывозятся. Но вес аурея снижался неоднократно, и теперь его только на вес и принимают даже внутри Империи.

Серебряный же денарий дискредитирован окончательно. Марк Аврелий был вынужден разбавить в нём серебро медью до четверти, Септимий Север — уже до сорока процентов, а при двоюродном братце меньше половины серебра в денарии осталось. А по серебряному содержанию ведь и ценность. Ну, ввёл Каракалла свой антониниан весом и номиналом в два денария, а что толку? Серебра он в него исходно меньше заложил, той же медью разбавив, а курс принудительно к двум денариям приравняв, но это же только в казённых расчётах, а на свободном рынке торговцев разве обманешь? Цены в этих новых антонинианах сразу же стали повыше, чем в денариях, а налоги все сразу же повадились антонинианами этими платить по официальному курсу. Элагабал как раз к тому составу антониниана и денарий привёл ради упрощения монетной чеканки. Порча же монетного серебра порядку в финансах уж точно не способствует, да и куда уж дальше-то денарий портить? Ему самому уже и на снижение налогов пойти пришлось, на треть их величину уменьшив, иначе непосильны они становились для подавляющего большинства римских налогоплательщиков. Экономить почти на всём теперь приходится кроме армии и раздач столичной черни, а цены регулировать в духе двоюродного дяди он не стал. Понятно же, к чему это привело бы? Когда стали его просить о снижении цен на говядину и свинину, он запретил забой коров и свиноматок, как и их ещё не выросшего приплода, после чего за пару лет цены снизились и сами по причине изобилия мяса на рынке.

Но монете ценность и такими методами не вернёшь. Где взять недостающее для этого серебро? Не допустить дальнейшей порчи денария и антониниана пока-что удаётся, но о возврате им достойного серебряного содержания не может быть и речи. Денарий его собственной чеканки в сравнении с персидской драхмой Ардашира — это же стыд и позор Империи! Серебро называется! Даже по цвету металла сразу же видна чересчур большая примесь меди в римской монете, в то время как в персидской выдержан стариннвй общий стандарт эллинистического мира не более пяти процентов меди в серебряном монетном сплаве. И где только серебро на свои драхмы перс берёт? И как тут не мечтать завоевать наконец страну со столь богатыми серебряными рудниками?

Тем более, что войны, похоже, и не избежать. Набеги персов и парфян и после посольства к Ардаширу не прекратились, а наоборот, участились, да и не привезло от него посольство обнадёживающего ответа. Новый царь царей считает себя потомком древних Ахеменидов и претендует на все их прежние владения, то бишь на весь римский Восток. А монеты нового, уже парфянского образца намерен чеканить не только серебряные, но и золотые — не иначе, как переливать и перечеканивать их собрался из тех римских ауреев, которые от Макрина в виде контрибуции получил, да от индоскифов в виде дани. Они же с малабарского берега по всей Индии расползаются, в том числе и к индоскифам. Римское золото, которого так не хватает самому Риму! Ну, не всё оно, конечно, на восток уходит, добрая половина на запад к атлантам через тартессийцев, но чего на него облизываться, на это утёкшее за океан золото? И не дотянуться до него без океанского флота, которого нет и никогда не было у Рима, и не поймут атланты такого юмора, если и дотянешься вдруг каким-то чудом. Как-то раз, при Каракалле ещё, когда гигантская волна из океана смыла всё на испанском и мавританском побережьях, и у двоюродного дяди соблазн возник тех тартессийцев захватить, так и войска у них в Бетику и Тингитанскую Мавританию вошли помощь пострадавшим провинциям оказать, и флот атлантов за их спинами замаячил.

Их намёк был настолько доходчив, что после пролёта сверху ещё и воздушных кораблей атлантов Каракалла сразу же половину армии вернул в её постоянные лагеря, а второй половине поставил задачу тоже помощь пострадавшему населению оказывать, да друзей и союзников испанских за их помощь благодарил. Сами-то тартессийцы от волны не так пострадали, поскольку с самого начала строили свои города в расчёте на защиту от таких волн. Атланты, говорят, надоумили и показали, как это делается. Через год и купцы подтвердили, и посланные проверить их фрументарии, что и Тартесс, и Оссоноба живут в самом обычном режиме, как ни в чём не бывало, в отличие от римских Гадеса и Тингиса, полностью не оправившихся от той волны и через пять лет. Как раз на пять лет тогда вся Бетика была от налогов освобождена, а Тингитанской Мавритании налоги были снижены вдвое на тот же срок. Понятно, что тартессийцам атланты так легко и быстро оправиться от той волны помогли. Почему бы и не помочь, разбогатев через них на римском золоте? Веками же богатеют! Но слухи с Востока тоже веками доносятся такие, что проверять их очень не хочется. Не вмешиваются же атланты в римскую политику вокруг Внутреннего моря? Вот и не надо им повода для этого давать. Правильно ведь говорят казначеи, что к атлантам попало, то пропало, и нечего о том жалеть попусту. Восток же — дело другое.

Траян сотню с лишним лет назад, впервые вторгшись в Месопотамию, вышел к Персидскому заливу, и атланты не вмешались, хоть и имели там какие-то свои дела в двух шагах от захваченного римлянами возле устья Тигра города. Причём, император знал, что вмешательства атлантов не будет, если римляне не двинутся от того города ещё дальше на юг вдоль аравийского побережья. Кажется, там с земляным маслом это дело было связано, которого и в самой Месопотамии хватает, но на том аравийском берегу оно для атлантов чем-то лучшее, чем месопотамское. Ну и насчёт захваченных римлянами рабов там тоже какая-то договорённость была. Скорее всего, как и с тартессийцами, насчёт отбора очень небольшого количества каких-то особенных. Велика ли цена за невмешательство тех, кто может серьёзно осложнить жизнь, если вмешается? И вроде бы, но это уже надо поточнее выяснить, такие же договорённости были и насчёт собственно персидского побережья, и даже насчёт северо-запада Индии, если римлянам удастся их достичь. Вот юг Индии — это уже зона интересов атлантов, там торговать и римлянам не возбраняется, но только мирно, не бряцая оружием. А на северо-западе, то есть в пределах былых завоеваний Александра Великого — такая же свобода рук, как и в Месопотамии. Если дотянешься и осилишь. Да только ведь так и не дотянулся и не осилил никто из предшественников.

Всё упирается в проклятую сухопутную логистику. От Антиохии до Евфрата до границы только нормальная дорога, а дальше — караванная тропа, по которой надо как-то исхитриться снабжать многочисленную армию. У того Александра Великого сколько тех его македонских и греческих вояк было? Тысяч тридцать? Так это три римских легиона с придаваемыми им вспомогательными когортами и алами ауксилариев. Такое войско этим маршрутом снабжать можно, но не большее, а времена изменились, и с тремя легионами нынешних персов разве осилишь? Есть ещё северный путь, через Армению, там и больше провести и снабжать можно, легиона четыре. Вот только мало будет и семи легионов для полного разгрома Ардашира и завоевания его царства, а иначе вся эта затея теряет смысл. Есть и южный маршрут, там путь тоже подлиннее и через пустыню, но его хорошо знают местные арабские союзники, и вроде бы, пару-тройку легионов можно по нему провести и снабжать. Получается три отдельных армии со своими маршрутами снабжения, которым на начальном этапе придётся действовать самостоятельно, не имея никакой связи друг с другом. Так ведь никто ещё не пробовал? Да, опасно, и планировать надо тщательно, но у него римская армия и римские военачальники, и кто сказал, что им такое не под силу?

А в чисто военном смысле — тем более никаких проблем. Понятно, что не этой ряженвой фаланге Каракаллы тягаться с нынешними персами, но конечно, легионы надо вооружать нормальными копьями вместо бесполезных против конных лучников пилумов. С лучниками будут перестреливаться лучники и хиробаллистарии, а легионеры — станут его фалангой, только настоящей, а не бутафорско-показушной, как была у Каракаллы.

Хорошо тартессийцам! Живут небольшим, но благополучным государством. На великодержавие и не думают замахиваться, в престижной восточной роскоши не очень-то и нуждаются, но друзей заокеанских имеют и богатых, и могущественных. Где-то воюют иногда по мелочи — или к югу от Мавритании, или на острове к западу от Британии, очень недалеко и недолго, да и силами небольшими, которые меняют, если кампания затянется больше, чем на три месяца. И тогда не стремятся победить поскорее, а стремятся больше войск задействовать, чтобы настоящий боевой опыт приобрели, чего и не скрывают. На восток своих войск Риму никогда не давали, напоминая об условиях договора, который их только в Испании помогать Риму обязывает, но в Мавритании в помощи не отказывают, хотя и не забывают напомнить, что не обязаны и оказывают эту услугу в разовом порядке. И тоже не особо-то скрывают, что делают это для тренировки своих войск. Чтобы армия была боеспособна, в ней нужно иметь побольше участников реальных боевых действий. Но так, чтобы надолго от домашнего крестьянского хозяйства людей не отрывать, дабы не повторять чужих ошибок. И не стесняются ведь абсолютно подобных намёков!

У них ведь до сих пор армия ополченческая, как было и в Риме при Республике времён её процветания. Призывается крестьянин на службу в свою очередь, служит в том или ином из тартессийских легионов, потом возвращается домой и крестьянствует дальше до следующего призыва. Да неужто Рим не сохранил бы такую систему, если бы оставался в пределах Италии! Так ведь и было, пока не появились заморские провинции! Оттого-то из-за каждой новой провинции и гремели в тогдашнем сенате споры, брать или не брать её под римскую власть. Но победило в конечном итоге стремление к великодержавию, и что сделано, то сделано, и теперь вот приходится расхлёбывать последствия.

И самое ведь интересное, что и Рим постепенно возвращается к крестьянской армии. Чтобы задобрить армию и сделать её своей надёжной опорой, Септимий Север разрешил наконец солдатам обзаводиться законными семьями, не дожидаясь отставки. А что ему оставалось делать, когда соперники сильные и авторитетные, и надо переиграть их любым способом и любой ценой? Не только ведь власть на кону стояла, но и жизнь, поскольку императорский венец снимается только вместе с головой. Армия давно уже на желательность такого решения намекала, и как ей тут этого не дашь? Кто даст, тот ведь и победит, выиграв и власть, и жизнь. Об отдалённых же последствиях думать — соперников сперва победи здесь и сейчас. Победишь — будет время и над этим подумать, а нет, так и забота это тогда уже не твоя. Это — прежде всего. Во вторую очередь денежные вопросы свою роль сыграли. Звонкая монета уже тогда дефицитной стала, а семейному солдату на себя и семью одного только своего пайкового довольствия мало, надо больше, и тогда не нужно ему сполна звонкой монетой его жалованье платить, а можно вычесть из него за это дополнительное довольствие. В третьих же, сама служба легионера становится не так тягостна, и желающих поступить на неё становится больше.

Но конечно, не просто так всячески уклонялись от такого решения агустейшие предшественники. Думали над этим все, но обсуждали и отдалённые последствия этого шага просчитывали, а последствия ведь безрадостные. Семейного солдата в лагере теперь надолго не удержишь и прежней боевой подготовкой уже не загрузишь. Если свободен от караула или ещё какой важной службы, как его к семье не отпустить? И обрастают лагеря легионов посёлками солдатских семей, и заняты солдаты всё больше домашними делами.

Теряется профессионализм римского легионера, а вместе с ним ведь теряется и мобильность римской армии. Одно дело, когда внутри провинции нужно перебросить на тот или иной участок лимеса дислоцированный в ней легион, и совсем другое, когда его нужно перебрасывать в другую провинцию, а то и на противоположный конец Империи на неопределённо длительный срок, а возможно, что и насовсем. Раньше ведь было как? Получила центурия приказ, свернулась, навьючила на десять мулов и погрузила на одну телегу общую поклажу, а весь свой груз каждый солдат сам на себе несёт. Выстроились все в колонну и потопали вслед за центурионом. По хорошей римской дороге — двадцать миль в день, если вечером ещё нужно строить лагерь для ночёвки, а если он есть готовый, как это и заведено вдоль всего лимеса, то и все двадцать пять. И так день за днём, сколько понадобится, пока не дотопают туда, куда приказано. Ну, обозы когорт и общий легиона могут немного темп подзадержать, но не критично. В общем и целом — примерно так.

Но теперь-то каково перебрасывать легионы далеко и надолго, когда солдаты по большей части семьями обременены и семейным скарбом? Это же какой обоз для них нужен? Да и мыслимое ли дело заставить баб с детьми, а то и со скотиной, собраться и погрузиться так, как сделали бы это солдаты? Да там одни только бабьи истерики полдня займут, не меньше! А без своих семей легион откуда-нибудь из Галлии ни в какую Сирию не пойдёт, а скорее, восстанет, да провозгласит своего легата императором. Если с места насиженного срываться и семьи срывать, так разве не лучше уж тогда на Рим идти, чем в ту жаркую и пыльную Сирию? И теперь, чтобы перебросить в нужное место нужные силы и не вызвать этим мятежа, надо сперва многоступенчатые переводы солдат из легиона в легион произвести — несемейных перевести в те, которые к переброске намечены, а из них семейных — в те, которые в местах постоянной дислокации остаются и ни в какую Сирию не идут. Вот, только так теперь, если нужно перебросить армию прежними темпами и с прежней прославленной римской военной дисциплиной.

Александр Север прекрасно помнил, как за голову схватился, когда ему всё это его военачальники объяснили впервые. Это что же теперь получается? Четыре легиона в Сирии, семьи которых остаются на месте и никуда не едут, только и готовы к Персидской кампании из всех трёх десятков легионов Империи? А нужно — втрое больше! Ещё восемь легионов надо перетасовывать с другими, отбирая в них неженатый контингент для того, чтобы вернуть им прежнюю мобильность времён расцвета имперской армии. А расплатой за это станут не только хлопоты с перетасовкой, но и боеспособность переброшенных на Восток легионов. Ведь какой солдат не женат? Новобранец в основном! А если даже и не совсем зелёные новобранцы среди таких окажутся, то сколько из них будет уже с боевым опытом? Бывалые — в основном уже семейные. А надо, как это известно издавна, чтобы не менее пятой части всех солдат в каждом боевом подразделении боевой опыт имели, иначе подразделение небоеспособно. И где их столько набрать на восемь легионов?

Смешно ведь, если на карту Ойкумены посмотреть. Сколько на ней Тартессия места занимает, а сколько — Империя! Ладно ещё Аравия, там пустыня, но в основном-то все провинции населены уж всяко не хуже. Во много раз больше у Империи подданных и войск, а проблема — такая же, как и у тартессийцев. Нехватка солдат, поучаствовавших в реальных боях. Но насколько же легче решать эту проблему тартессийцам! А тут четыре сирийских легиона с теми восемью тасовать придётся, бывалых солдат в них переводя.

А это значит, что и их боеспособность снизится. Это же сколько бывалых на восемь неопытных легионов нужно? Один полный легион и ещё шесть когорт, больше полутора легиона, а ещё же и с ауксилариями то же самое проделать нужно, ещё столько же бывалых солдат между их когортами и алами перетасовав. Вот когда союзникам этим испанским позавидуешь! Тартессия-то — маленькая, границы с варварами не имеет, если кантабров не считать, там и одного легиона достаточно, а для остальных какие там у них расстояния переброски? По имперским меркам — смешные. Как, впрочем, и сами войны. Но и в них их солдаты-ополченцы нарабатывают вполне реальный боевой опыт. Не вся их армия, конечно, но вполне достаточная её часть, чтобы хватило бывалых. Да и переброска у них тоже в тренировку превращается. Луций Аврелий Немезиан, бывший наместник в Мавритании Тингитанской, вернувшийся оттуда в прошлом году, рассказывал о помощи тартессийцев против разбойников. Даже высадку с транспортных судов они осуществили как десантирование в боевых условиях, а перед выдвижением договорились о совместных с его войсками манёврах, которые и производили прямо на марше, а с каждым городком по пути разыгрывали его захват высланным вперёд отрядом. И после каждой тренировки — разбор всех правильных действий и ошибок, так что к лимесу вышли уже втянутыми в боевую работу и знакомыми с её спецификой. И хотя за исключением этих беспокойств во всём остальном вели себя в провинции безупречно, только и разговоров потом было в тех городках, что о лихих тартессийцах, которые если бы захотели, то легко захватили бы всю провинцию и всерьёз. И многие, когда тартессийцы уходили, спрашивали у них, какие в их царстве налоги и повинности. Вот и давай таким подданным римское гражданство!

То же самое и Рутилий Пуденс Криспин докладывал, вернувшись из Дальней Испании. При отражении набега кантабров попросил тартессийцев помочь, так и там они вступили в провинцию, договорившись с его войсками об имитации боевых действий в порядке тренировки, городки по пути тоже как бы захватить норовили, и тоже по всем таким эпизодам совместный с римскими центурионами разбор действий, да такой, что у тех глаза на лоб лезли — так их самих никто не тренировал. Но даже не от этого делалось не по себе, а от реакции населения. Вроде бы, и в шутку спрашивали союзников, когда окончательно придут, уже насовсем, но вопросы о налогах и повинностях — такие же, и по многим видно, что сравнивают и ничего не имели бы против. К тартессийцам-то никаких претензий, только в пример собственным солдатам поставить их поведение можно, но и это ведь видит и население. Тоже римские граждане, между прочим! А на всю Испанию — один римский легион, формально регулярный, но тоже обросший семьями и хозяйством. И не только домашним. Солдатским семьям сплошь и рядом выделяются наделы земли из закреплённого за их легионом земельного фонда, и регулярная римская армия постепенно окрестьянивается. В перспективе — ничем не лучше тартессийской станет, но тартессийцы служат все, а в своей маленькой стране с её смехотворными войнами в другой армии и не нуждаются, а каково с такой же армией придётся Империи? И как поведут себя в римских провинциях её окрестьянившиеся местные солдаты, случись вдруг что?

Успокаивает только то, что и в Бетике при предшественниках так происходило уже много раз, но не привело ни к единой попытке тартессийцев настроить её в прошлом родственное им турдетанское население на их отложение от Империи и присоединение к ним. Нет, людей-то отдельных вербуют, но очень выборочно, далеко не всех, да и тайком не сманивают, а отпрашивают официально, а с романизацией населения Бетики оно уже и предпочтительность для тартессийцев утратило. Пару столетий назад ещё оттуда охотнее принимали, чем из любой другой страны, а теперь — никаких преимуществ при отборе нет больше у романизированных бывших турдетан. То есть, детвору свою в школах учат, что Бетика — прародина, и её народ — братский, но реально не особо-то она им нужна. Не так, чтобы воевать из-за неё, во всяком случае. И хвала богам, поскольку далеко не прежняя уже мобильность и боеспособность римских легионов в провинциях. И раньше-то сплошь и рядом в мирное время легионеры как бесплатная рабочая сила использовались, а теперь и это никуда не исчезло, и семьи к этому добавились со всем их хозяйством и заботами.

И ничего ведь уже не отыграешь назад, поскольку всё упирается и в экономику, и в политику. Нельзя допустить полного окрестьянивания всей римской армии, сэкономив на её жалованьи в мирное время, поскольку это развалит Империю, но нельзя и вернуть ей прежний профессионализм, поскольку на это в казне нет денег. Нельзя обязать служить в армии хотя бы в военное время всех римских граждан, поскольку тогда все взбунтуются, к добровольности службы привыкнув ещё со времён Мария, но нельзя и перестать кормить и поддерживать деньгами многочисленную римскую чернь, поскольку тогда взбунтуется столица, а столичный мятеж намного опаснее для государственной власти, чем в любой из провинций. Тартессийцы-то — молодцы, правильно сделали, что не допустили появления такой же бездельной и требующей государственных подачек черни в своей столице, но от понимания этого ему разве легче? Империя унаследовала эту столичную чернь от поздней Республики, и с этим уже ничего не поделать. Если никто из предшественников проблему с ней так и не решил, как решит её он, Александр Север? Теперь, того и гляди, заведётся и в остальных городах такая же. Тоже ведь теперь римские граждане! Почему столичным и хлеб от казны положен, и деньги, а им — нет?

А денег бездельникам всё больше и больше подавай. Им же нужно не только на прокорм с выпивкой, им же ещё и на оплату жилья в инсулах, а жить на самом верху, где дешевле всего, но и комнат как таковых нет, и жильцы сами занавесками отгораживаются от соседей, избаловавшиеся римские старожилы уже не хотят. Они уже на полном серьёзе полагают, что как коренные римляне имеют право на лучшую долю, которую государство обязано им обеспечить. Понятно, что не роскошный второй этаж, даже не третий, а где-то четвёртый с пятым, но уж точно не чердак, на котором ютятся нищие понаехавшие. Иначе чем коренные римляне будут от них отличаться? Избаловали их предшественники, время от времени в разовом порядке оплачивавшие домовладельцам проживание черни из казны в честь того или иного праздника, и теперь бездельники считают, что государство им это должно. А приличного ведь жилья на всех их ещё и не хватает!

Раньше-то только преторианцы, кто блатной из богатенькой семьи, снимали в инсулах квартиры, а кто из семей попроще — по двое или по трое, смотря сколько комнат, ну так на преторианское жалованье они могли себе это позволить. Теперь же, когда всем солдатам позволено семьями обзаводиться, женятся и снимают квартиры и преторианцы, и солдаты городских когорт, и вигилы. А роднятся-то с кем? Да вот с этой же чернью! И теперь, если она беспорядки устроит, станут ли они подавлять бунт своих родственников, свояков, соседей и просто приятелей и знакомых по попойкам в забегаловках? А значит, и их притязания на жильё поприличнее, как и их собственной родни, соседей и приятелей со знакомыми, с порога уже не отвергнешь. Но ведь и существующее-то не пустует, а занято теми, кто может его себе позволить за свой счёт. Финансисты, адвокаты, торговцы и им подобные, кто зарабатывает прилично сам и ничего от государства не требует. А на этих бездельников если что-то и останется, то лишь на малую их часть, а на остальных строить надо новые инсулы. Но если и найти на это деньги, то кто строить будет? Теперь уж точно не граждане, которых по милости Каракаллы никто в здравом уме на работу не наймёт. А где взять такую прорву рабов? Хорошо тартессийцам, у которых и свободные работают и живут на заработанное — с рабами или без них, но есть кому и строить жильё, и платить за него без казённых подачек. А что делать ему, римскому императору?

На днях, когда обсуждали эти жизненные невзгоды с юристом Юлием Павлом, вторым префектом претория, тот в шутку посоветовал предложить тартессийскому рэксу махнуться с ним местами. Впрочем, когда отсмеялись, сам же и добавил, что окажись это даже и возможным, сам он на месте тартессийского рэкса никогда бы на такой обмен не согласился. Дурак он, что ли? Во-первых маленьким благополучным царством управлять легче и спокойнее, чем гигантской и раздираемой неурядицами Империей, а во-вторых, в Тартессе рэкс и не правит, а царствует. В управлении участвует, но не он в нём главный, и не его ответственность и головная боль основные. Малый совет или правительство — часть Большого, аналога римского сената, только не бутафорского имперского, который только в рот принцепсу-императору смотрит и все его как бы предложения без споров принимает, а настоящего, республиканского, реально решения принимающего и за них отвечающего. Как в лучшие времена римской Республики, пока сенат в ней был ещё дееспособен. Вот в таком государстве — почему бы и не поцарствовать? Если амбиций самодержавных нет, и запросы в разумных для страны пределах, и манией величия не страдаешь, то и царствуй себе в своё удовольствие, деля и власть, и ответственность с Малым и Большим советами. Но как им это удаётся, Юлий Павел и сам во всех тонкостях не понимал и объяснить так и не смог. Вроде бы, и не скрывают они своего государственного устройства, но в Империи его скопировать, как они и сами говорят, едва ли выйдет. Из их мудрецов, говорят, никто даже и не взялся бы. Не надо было, говорят, допускать появления таких проблем, а какие возникали, сходу надо было их решать раз и навсегда, а не запускать до такой степени.

А раз так, то что остаётся? Правильно, завоёвывать богатый Восток. Там много серебра, много золота, много роскошных товаров, а главное — послушных, трудолюбивых и умелых рабов, без которых задыхается экономика Империи. Надо повторить завоевания Александра Великого. Ведь справился же с этим его македонский тёзка, да ещё и в таком же примерно возрасте? Хвала богам, Малую Азию, Сирию и Египет завоёвывать не надо, они и так римские, а холодная и полупустынная Согдиана, наверное, и не нужна, а нужны Месопотамия, Персия и Индия. Не вся, тёзке ведь хватило её северо-западной части, и ему её тоже хватит за глаза. Ему надо Империю оздоровить, решив все её насущные проблемы традиционным для Рима военным путём.

Конечно, это будет потруднее, чем было во времена тёзки. Не та Персия, давно уже совсем не та. Хорошо знаком её царь Ардашир и с греческим военным искусством, и с римским. Есть у него и участники войны с римлянами, родственные персам парфяне, а не греческие наёмники, которых не очень-то слушали при дворе Дария, за что тот тогда и поплатился царством и головой. Ардашир таких ошибок не повторит. Но если не сейчас, то когда ещё завоёвывать Восток? Именно сейчас, пока римская имперская армия ещё не деградировала окончательно и пока ещё сохраняет многие из своих преимуществ перед варварами. Уже далеко не вся, но пока ещё можно отобрать достаточную часть.

Мать в скучные для неё тонкости не вникает, и ей кажется, что всё просто. С деньгами в казне напряжёнка? А финансисты с фискалами на что? В армии не всё ладно? Военачальники на то есть! По её мнению Александр лишь умаляет своё императорское величие, вникая во всё и стремясь разобраться во всех мелочах. Он — повелитель, и его дело — повелевать, а в указанный срок — проверять исполнение и либо награждать, либо карать — в зависимости от того, как то или иное его повеление исполнено.

По части борьбы за власть и безошибочной ориентировке в хитросплетениях придворных интриг Юлия Мамея — достойная дочь Юлии Месы и сестра Юлии Соэмии. Ей хватило ума не высовываться при выжившем из ума Элагабале, но воспитать своего сына в общепринятом римском духе, когда для спасения династии властной бабушке и не на кого было больше сделать ставку. Если не Александр Север, то кто? Хватает матери ума и на то, чтобы не повторять ошибок собственных матери и сестры. Мамея, возможно, и желала бы таких же почестей, яблоко-то ведь от яблони далеко не падает, но внешне она к почестям равнодушна и подчёркнуто знает своё место. В сенате заседать, в отличие от бабушки и тётки, не только отказалась наотрез, но и закон предложила о запрете заседать в сенате женщинам, кем бы они ни были. Веками в таком законе не было нужды, никому и так в голову подобное не приходило, но Элагабалу — пришло, а бабушка и тётка не сумели преодолеть тщеславия и не постеснялись. После такого возмутительного прецедента как теперь было обойтись без принятия официального закона? Мать и ещё дальше в показной скромности пошла. Со времён Октавиана Августа чеканка изображений императриц, а то и не августейших родственниц императоров на отдельных сериях имперских монет, в том числе и золотых ауреев, считалась нормальным явлением, и бабушка с тёткой не упустили возможности не только на денариях, но и на ауреях себя увековечить. Александр и матери в этом не отказал бы, но та, продемонстрировав скромность, отказалась сама. Хватит с неё условно серебряных денариев и бронзовых сестерциев, да и тех небольшими сериями, на золотых же ауреях профиль Юлии Мамеи не чеканится и чеканиться не будет.

Но всё это — показуха для сената и подданных. В реальном же властолюбии его мать превзошла и бабушку, и тётку. Те не вмешивались в браки Элагабала, предоставив в этом ему полную свободу. Его же брак с Саллюстией Орбианой, дочерью Сея Саллюстия, назначенного префектом претория маловлиятельного, но знатного и уважаемого сенатора, мать устроила сама. И не в том дело, что навязала её ему, его мнения не спросив, в конце концов ведь невеста ему понравилась, и женился он на ней охотно, и был с ней счастлив. Через год, усмотрев в ней угрозу для своей безраздельной власти и влияния на сына, она извела её придирками и затерроризировала до бегства из дворца к отцу, а тот, не держа и в мыслях никакого мятежа против Александра, обратился к преторианцам лишь за защитой императрицы-дочери от императрицы-матери, но и этого хватило для обвинения в измене. Следствие, суд, казнь, расторжение брака с дочерью изменника и её ссылка в Ливию — не имея силы характера противостоять свирепому произволу матери, Александр Север тут не мог поделать ничего. А что тут поделаешь? С собственной матерью воевать не на жизнь, а на смерть, уподобившись в этом Нерону? Такой славы ему не надо! Не надо ему и новой дворцовой войны между матерью и новой женой, отчего и не женится он вновь и не имеет наследника. Что-то нужно с этим делать, но что? Хоть и не заседает мать в сенате, в более узком кругу ни единого совещания без неё ни с кем не проведёшь, и всякий раз она во всё вмешивается, даже не понимая сути вопроса, но инстинктивно стремясь удержать в своих цепких руках все рычаги реальной власти.

Если намёк на её некомпетентность в том или ином вопросе достаточно тонок и тактичен, она его поймёт и сердиться на намекнувшего не станет, но горе тому, кто пускай даже и самым тактичным намёком коснётся её непомерных алчности и властолюбия! Сам Александр Север ни к единому человеку закона об умалении величия не применил, но что от этого толку, когда мать применяет его направо и налево? И для конфискаций, заботясь о наполнении казны, с которым не справляются нерадивые фискалы, но не забывая и себя заодно, и для ликвидации всех, кто хотя бы покажется ей опасным для её власти. В культе Митры, популярном среди легионеров, чуть было военный заговор недавно не усмотрела. Бог-то ведь персидский, а война — как раз с Персией и намечается. Едва убедили её тогда во вздорности обвинений. Исида тоже исходно египетская богиня, но в Греции и Риме её культ — эллинистический, и в чём тут влияние Египта? Добрый Пастух никакого влияния назарейской секты не проводит, хоть и тождественен их Распятому. Таков же и Митра, на греческой почве давно эллинизировавшийся и полностью свободный от влияния персов.

Но разве в этом дело? Мать сама с римского Востока и все эти вещи прекрасно понимает. Если уж невзлюбила она кого-то из вояк, то ни единого даже самого мелочного повода для придирок к ним не упустит, как бы вздорен он ни был. А теперь и ещё злобнее новые поводы будет искать, поубедительнее, раз уж этот с первого раза не прошёл. И ведь понятна же причина. Далеко не все в военных кругах одобрили саму идею участия Юлии Мамеи в Персидском походе, и некоторые имели неосторожность высказаться на эту тему без должного придворного такта, а с простецкой солдафонской прямотой. А как ей в нём не участвовать, когда он при удачном исходе на годы может растянуться? И что ей, на все эти годы выпустить из своих рук влияние на сына-императора, предоставив влиять на него этим солдафонам беспрепятственно? Это ли не заговор против неё в её понимании?

Уж казалось бы, что могло быть тактичнее упоминания как бы невзначай краха Антония Того Самого далеко не в последнюю очередь из-за вмешательств во всё, вплоть до командования войсками и награждения отличившихся, Клеопатры Той Самой? Да, за финансирование военных приготовлений ей были благодарны, за это терпели её влияние на Антония и до поры, до времени согласны были потерпеть даже вытянутые ей из него кровные римские провинции. Чего только не вытерпишь для пользы общего дела! Но уж командование римскими, между прочим, войсками, это по всем канонам исключительная прерогатива римского полководца, а уж никак не бабы, египтянки и весьма стервозной Птолемейши до мозга костей, помыкавшей римлянами так же, как привыкла помыкать и своими покорными птолемеевской деспотии египтянами! И если за главнокомандующего Антония, который свой, и с которым они связали свою судьбу, они продолжили бы войну до конца, то за Клеопатру и её подкаблучника — увольте! Оттого-то и переходить начали к Октавиану массово задолго до того, как исход войны между ними стал самоочевиден.

Реакция матери была такой, что теперь весь двор знает о нежелательности даже случайных упоминаний Антония и Клеопатры Тех Самых хоть вместе, хоть отдельно и в каком бы то ни было контексте. Для жизни, здоровья и имущества, возможно, и не столь опасно, но придворной карьере уж точно на пользу не пойдёт. Хорошо тартессийцам! У них даже представить себе подобную ситуацию невозможно. Но как им это удаётся?

262 год нашей эры, южная Испания, лагерь беженцев возле Картахены.

— Было бы несправедливо, ребята и девчата, обвинять императора Галлиена в небрежении к западным провинциям, — пресекла тартессийка галдёж римской детворы, — После военной катастрофы и пленения персами его отца Валериана ему пришлось весь Восток поручить Септимию Оденату, хоть это и грозит в перспективе его отложением от Империи. Готы пиратствуют на Скифском море и разоряют Фракию, Вифинию и Понт, а прорыв лимеса алеманами и их поход на юг угрожал и самой Италии. И повсюду мятежи, которые тоже нужно подавлять. Макриана, например, поддержал даже Египет, который до сих пор управляется мятежником Луцием Муссием Эмилианом. А ведь Египет, ребята и девчата, поставляет треть необходимого Риму хлеба. Но даже в этой обстановке Галлиен послал на Рейнский лимес собственного сына и наследника Салонина вместе с префектом претория Сильваном. То, что у Сильвана не сложились отношения с Латинием Постумом, что и привело к его мятежу и отложению — это уже другой вопрос.

— Нам, почтенная, от этого не легче, — заметил один из пацанов, — Мне мой отец сказал, что со времён Мария вот уже больше трёх с половиной столетий германцы больше не вторгались в Испанию.

— Точно, почтенная! — поддержал его ещё один, — И мой отец тоже говорит, что всякое бывало, и в Галлию вторгались, и в Паннонию, и в Италии доходили до Аквилеи, но никогда не достигали Испании.

— Нашу виллу возле Тарракона разорили полностью, — пожаловалась одна из девок, — Мы едва успели спастись сами, но бросить пришлось всё, чего не могли унести, и теперь мы не знаем, как будем жить дальше.

— И у нас то же самое, — добавила другая, — Только у нас ещё и папа погиб. Нас в Тарраконе посадил на судно в Картахену, а сам остался защищать город и погиб, когда его взяли франки. Мама продаёт последние драгоценности, а вилла сожжена варварами, рабы разбежались, и даже землю не удаётся продать за настоящую цену.

— Все ведь боятся если не нового вторжения варваров, то гражданской войны, и никто не хочет вкладывать деньги в то, чего не увезёшь в безопасное место, — пояснил ещё один пацан, — У нас тоже отец погиб, землю за бесценок продали, мать и сестра за любую работу берутся, лишь бы только была пристойной, но где её найдёшь такую, чтобы не за гроши? Нас таких слишком много. Как такое вообще случиться могло? Ну да, прорывали германцы лимес, но где Рейн, а где Испания? Ведь сдерживали как-то варваров раньше?

— Всё дело в том, ребята и девчата, что холодает климат. Он тёплый, виноград вызревает даже в Британии, а здесь и на юге Галлии прекрасно вызревают и оливы, но по сравнению с тем, который был полсотни лет назад, он успел заметно похолодать. Заметно не здесь, а подальше от океана, как раз на землях варваров. За сытое тёплое время они на своих землях размножились, а теперь у них похолодало, урожаи упали, и они голодают, а кроме римских провинций податься им больше некуда. Поэтому они и озверели так везде вдоль всего имперского лимеса и нападают, не считаясь ни с какими потерями. Они всегда нападали, чтобы пограбить, а теперь — чтобы не умереть с голоду, и поэтому их натиск на лимес теперь таков, которого давно уже не было, и никто его таким не ожидал.

— Через всю Галлию прошли! — хмыкнул первый из пацанов, — И кто! Ладно ещё маркоманы или алеманы, которым ближе, но франки-то ведь вообще в северном углу! Им и дальше всех, и по климату разница наибольшая выходит.

— То есть, их и припёрло сильнее всех, и ожидали от них прорыва именно на юг меньше, чем от кого угодно другого, — прикинул второй пацан, — Думали, наверное, что по северному берегу Галлии пойдут или на Лютецию свернут самое большее, если прорвутся через лимес, а они — вон куда попёрли.

— Ну, хорошо, обманули наших высокопоставленных баранов на лимесе и сразу за ним, но ведь слухи же впереди их беглецы разносили, и времени перекрыть перевалы у нашего тарраконского префекта было полно, — возразил третий пацан, — Он-то проворонил франков вообще позорно! Да, это не императорский просчёт, а самого префекта, но сделал его префектом кто? А он и провинцию проворонил, и сам город, бросил гибнущих солдат и сбежал морем, а потом как ни в чём не бывало вернулся, и никто ведь даже под суд его не отдал! Он не виноват, он не ожидал и сделать ничего не мог! Вот у вас, почтенная, если бы такое случилось, то что бы ему было?

— У нас — повис бы высоко и коротко, поскольку оправдаться не смог бы никак. Но у нас, ребята и девчата, другое государство и другая обстановка в нём. У нас такого не бывает вообще-то, но — не будем зарекаться, поскольку всё когда-то случается впервые в истории. Но допустим, варвары прорывают наш лимес. Нам даже и в таком невероятном для нас случае было бы легче, чем вашим наместникам. У нас ведь и легион не один, как ваш Седьмой Близнецы, и конницы с лёгкой пехотой не три с половиной тысячи, а пять полных легионов и такая же численность прочих войск. Но главное даже не это, а то, что у нас служат и имеют оружие дома все, кто годен по здоровью. Выучка не так хороша, как у римских легионеров, но у вас такие люди есть только в ветеранских колониях, а у нас весь наш народ таков. Какие-то деревни, конечно, были бы застигнуты врасплох, но их соседи мобилизовались бы и организовались в отряд. Если сама деревня не укреплена, то между деревнями есть латифундии с укреплёнными виллами, куда можно укрыть семьи, чтобы не беспокоиться о них, а каждый латифундист — хорошо знающий своё дело центурион, а то и префект пехотной когорты или кавалерийской алы. И даже жёны у многих из них не профанши в военном деле. Я, например, тоже училась ему и имею чин опциона. Как жена простого тартессийского латифундиста могу сама организовать оборону на стенах виллы, а мужа высвободить для вылазки в чистое поле с основными силами, которые стянутся с окрестных деревень под его командование. Поэтому у нас с этим — проще.

— Вот поэтому, наверное, у вас ничего подобного и не происходит. Надежды на успех у варваров — никакой. Поэтому даже и не пробуют. Саксы ведь тоже пиратствуют в море только на севере Галлии и юге Британии? Счастливо вы живёте, тартессийцы! — не без зависти заметил второй пацан.

— Ну, саксам до нашей Галисии и далековато. Зачем им забираться в такую даль, когда римские провинции намного ближе? А что до счастливой жизни — да, благополучно живём, если не случается природных бедствий вроде той давней большой волны полвека назад. Но наш полувоенный жизненный уклад — тоже ведь постоянное напряжение. Нам — привычное, всегда так жили, но большинство ваших людей так жить вряд ли заставишь.

— По мне, так лучше бы и мы так напрягались! — буркнул третий пацан, — Мы и франков бы тогда отразили ещё на перевалах, и мой отец, скорее всего, был бы живой и здоровый, да и не были бы разорены. А теперь нас даже латифундисты в колоны не берут. Кому нужна колонская семья без сильного взрослого работника? А так — да, я понял, что у нас — невозможно. Один легион, да и тот далеко на севере, против кантабров, и его оттуда не сдёрнешь, ауксилариев половинный состав от положенного, и на юге их мало, а кроме них остаются только ветеранские колонии отставных солдат, в которых подходящих для мобилизации по возрасту и здоровью тоже мало. А кроме них кто ещё знаком с военным делом? Да и их разве мобилизуешь быстро, когда все уверены, что вдоль Рейна и в Галлии полно войск, и до Пиреней варварам ну никак не дойти? Да, ты права, почтенная, когда-то всё случается впервые, когда всем кажется, что такого просто не может быть. А оно вдруг случается, и все только разводят руками.

— Да, казалось невозможным. Даже для нас быстрое продвижение франков через всю Галлию и такой же быстрый их переход через Пиренеи был полной неожиданностью. Мы тоже хоть и знали, но не учли должным образом, что большинство рабов на галльских латифундиях и виллах — германцы, а добрая половина колонов — из тех же бывших рабов, тоже в основном германцев. Повторилось то же самое, что было и века назад с кимврами — франки на всём своём пути через Галлию находили и пополнение людьми взамен убитым в боях, и знакомых с местностью проводников. А понимание опасности своего положения и стремление поскорее уйти из-под удара опомнившихся римских войск гнали их туда, где их никто не ждал, то есть только вперёд. Свирепость оголодавших за Рейном франков, да жажда мести римлянам присоединившихся к ним рабов, да отчаяние, когда и деваться им всем некуда, и терять нечего, и каждый следующий день жизни надо отвоёвывать в бою, и нигде надолго задерживаться нельзя. Наместники и военачальники рейнских провинций были знакомы с таким противником, галльские — меньше, а испанские — не знали совсем.

— А моя мама говорит, что всё разворовывают, — сообщила та из девок, у которой тоже отец погиб, — От этого и нет денег ни на войска, ни на сторожевые посты вдоль дорог и на перевалах, ни на ремонт флота. Уже в Картахене оказалось, что франки в Тарраконе и суда захватили, так что идут и берегом, и морем, а префект Картахены ни одной военной либурны на воду спустить не мог — все гнилые и дырявые.

— Точно, почтенная! — загалдела детвора, — Воруют так, что ни на что денег нет, и всё разваливается! Весь город знает и вся провинция, но никто ничего не делает!

— Конечно, ребята и девчата, что-то и разворовывается. Когда в государстве нет порядка, то слабеет контроль, и хапуги смелеют. Но разворовать абсолютно всё никто не рискнёт, поскольку это будет слишком заметно, и тогда расследования, суда и наказания не избежать. Поэтому не в воровстве главная причина, а в неповоротливости управления. Когда-то были установлены нормативы финансирования на всё, но они были в тех старых денариях, ценности которых хватало. Но монета портится, её ценность снижается, и цены на всё растут, а нормативы подолгу не пересматриваются, и выделяемых денег, конечно, перестаёт хватать. Денарии ведь уже и не чеканятся, поскольку давно уже нет смысла, но и антонинианы тоже уже бронзовые, только снаружи покрытые серебром, и это давно уже никого не обманывает. Какая монета, такая у неё и ценность, и большего на неё не купить. Если флот не на что ремонтировать — он, конечно, сгниёт. Особенно, если он не очень-то и нужен. А с кем Империи воевать на Внутреннем море? Даже пиратов в нём последние три столетия не водится. Теперь вот — да, и пираты неожиданно начали появляться с приходом варваров, но кто мог это предвидеть заранее? Системный кризис в Империи — он потому и системный, что сказывается на всём, и одно накладывается на другое, даже никак с ним не связанное, отчего и не учитывалось, и вместе всё это даёт непредсказуемые последствия.

— Ну так а местные-то налоги на что тогда в провинциях платятся?

— А чем платятся? Разве не этими же бронзовыми антонинианами? Даже если у кого-то из ваших отцов и сохранялись старые полноценные монеты, разве ими они налоги платили? И какая разница, откуда в местной казне взялась неполноценная монета, если на неё всё равно не купить положенного по давно устаревшим нормативам? А монеты такие во всей Империи. Какие чеканит в Риме император Галлиен, такие же чеканит в Колонии Агриппины и узурпатор Постум, поскольку и ему столько серебра на нормальную монету взять абсолютно неоткуда. И хотя варваров он отражает успешно, в экономике и финансах у него точно такие же проблемы, как и у Галлиена, и ему их тоже не решить.

— А как они решаются у вас в Тартессе? — поинтересовался один из пацанов, — У вас же и монета не испорчена, и хватает её на всё. Как вашим рэксам это удаётся?

— Ну, не рэксам, а правительству, поскольку наши рэксы не самовластны. Одна умная голова — хорошо, но несколько — всегда лучше. Но не суть важно. Наши предки не допустили появления этих проблем, поэтому нам и не нужно их решать. Портить монету не понадобилось, поскольку её хватало, а хватало её потому, что наши предки не строили империю и не тратили денег ни на завоевательные войны вне своей страны, ни на всякую великодержавную показуху внутри её, ни на содержание бездельной и никчемной черни в столице и других городах. У нас кто может жить без подачек государства, тот живёт, а кто не может, тот и не живёт, и никому он такой не нужен, и никто ему ничего не должен — ни хлеба, ни зрелищ. Поэтому у нас и есть деньги на то, что поважнее и понасущнее для нас.

— А в результате и Картахену спасли не наши, а ваши войска и флот, — хмыкнул ещё один пацан, — И говорят, что если бы не они, так франки и до Бетики бы дошли, а то и в Тингис переправились бы. Жаль, говорят, что раньше не подоспели.

— Наши послы и за это-то перед римским сенатом оправдывались, поскольку не было ещё официальной просьбы о помощи, и формально наши войска переходом границы нарушили союзнический договор с Империей. Но если бы дожидались этой просьбы, так уж точно в Бетике пришлось бы франков останавливать. Поэтому, когда всё это в сенате объяснили, то претензий к нам не было, даже благодарили, но объяснять — пришлось. А для того, чтобы успеть спасти и Тарракон, нужно было перейти границу ещё до перехода франками Пиренеев, и как бы это тогда выглядело в Риме? К сожалению, приходится и с такими соображениями считаться, ребята и девчата. Политика есть политика, и ничего с этим не поделать.

— Да я понимаю это всё, почтенная, и всё ведь слыхали об этом и знаем, но всё равно обидно! Ведь всухую же ваши франков сделали, а могли бы ещё под Тарраконом!

— К сожалению, не всухую. Первый Турдетанский потерял убитыми и калеками сто сорок девять человек, а флот — шестнадцать.

— Всего-то?! — выпала в осадок пацанва.

— Для нас, ребята и девчата, это не "всего", а "целых". Легат потом бледный вид имел перед Большим Советом, когда на разборе операции выяснили, что при оптимальных действиях потери не превысили бы восьми десятков. Моего брата, командовавшего одной из наших бирем, чехвостили за одного покалеченного матроса и двух тяжелораненых при абордаже солдат, а мужа, командовавшего кавалерийской алой — за трёх убитых и пятерых тяжелораненых. Потом-то наградили, но нервы за потери вымотали так, что мало радости им обоим было от тех наград. И даже префекту отряда слонов досталось за раненого слона и пятерых тяжелораненых людей. Муж потом сказал мне, что если бы не эта атака слонов, напугавших лошадей франкской конницы, его ала и десятком убитых не отделалась бы.

— И за что же их тогда ругали? Наше ополчение ветеранов втрое больше солдат потеряло, так его префекту никто за эти потери и слова не сказал, а только прославляли за героическую победу.

— А у нас — вот так. Все понимают, что бой строго по плану никогда не идёт, и надо решения принимать, а времени обдумывать их нет, и какие-то ошибки неизбежны, но цена каждой такой ошибки и исправляющего её героизма — жизни наших солдат. Поэтому за героизм у нас хвалят солдата, но ругают его командира, если это привело к потерям. Он на то и обучен военному делу, чтобы героически погибал противник, а не его люди. Пусть лучше противника славят как великого героя посмертно, а нашего бойца просто похвалят за хорошо исполненную службу, зато живого и здорового. И именно поэтому наши бойцы доверяют командованию — они знают, что для их сбережения будет сделано всё, и никто не пожертвует ими как расходным материалом, поскольку спросят потом — за каждого. У нас судят и победителей, если цена победы слишком велика. Война списывает не всё.

— И о семьях же убитых заботятся? — спросила осиротевшая девка.

— Да, у нас семье убитого или искалеченного на войне положен от государства раб, который будет работать на эту семью, пока не достигнет совершеннолетия наследник. Не за самого человека, так за эти расходы с военачальника спросят, которые он допустил.

— У нас тоже помощь семьям положена, да только денег на неё нет. За два года так никто ничего и не решил. Говорят, возвращайтесь в Тарракон и требуйте там, это их забота, поскольку вы оттуда, а в Картахене на своих бы наскрести.

— Ага, на хлеб и на субсидии для картахенской черни и на её развлечения, а для семей убитых ветеранов даже не для всех ещё нашли, — добавил пацан, — Даже для своих, а мы им вообще никто, понабежавшие и никому не нужные. А Тарракон вообще разорён, и там тем более не найдут. Галлиену дела до нас нет, поскольку испанские провинции, как и галльские, признали Постума, но и ему дела до нас нет, у него на рейнский лимес и армию всё уходит, а в казне провинции денег на это и не предусмотрено. Но на своих городских бездельников — находят, хоть и тоже непросто. А попробуй сунься к ним прибиться, так и по шее надают, и пинком под зад ускорят — нам самим мало, возвращайся в Тарракон. Я бы и в колоны пошёл, но не берут — мал ещё и слабосилен. Земельный надел не осилю, а на подсобных работах даже прокорма своего, говорят, не отработаю.

— Ну, власти Картахены тоже понять можно. У них-то откуда деньги на всех? В том, что власти Тарракона проворонили вторжение франков и допустили ваше разорение, вины Картахены нет. Если на свою чернь денег не найти, то что будет? Будут беспорядки в самом городе, которые подавлять и некем особо, и чревато — чернь-то своя, местная, о которой власти обязаны заботиться. А если на вас денег не найти, так вы не в городе, а в лагере, и если забузите, то и подавить вас эта же чернь поможет, и спроса за вас такого не будет. Не наши это, понабежавшие, от варваров дурных манер нахватались и сами ничем не лучше их стали, вот и безобразничают, и в честь чего мы это терпеть обязаны? А что в колоны латифундисты малолетних сирот брать не хотят — я как жена латифундиста тоже могу их понять. Даже не в экономике тут дело, если хозяйство не разорено.

— Ну да, рабов ведь латифундисты женят и их детей кормят.

— Да, как вложение в будущее. Люди и на перспективу нужны, на вырост, пока малы, то убыточны, но повзрослеют — отработают с лихвой. Правда, к вам этот принцип не настолько применим, вы хоть и малолетние, но римские граждане и вольны уйти, хотя есть способы удержать и колона. Тоже женить, опутать семьёй, и тогда ему с ней на шее уйти будет намного труднее. Вопрос тут, скорее, в физической силе прямо здесь и сейчас. В рейнских провинциях под постоянной угрозой германских набегов латифундисты свои виллы укрепляют, а в колоны охотно приглашают разорившихся ветеранов. Работники-то из них и арендаторы не самые лучшие, зато с оружием обращаться умеют и могут других этому научить. Особенно ценятся лёгкие пехотинцы, умеющие сражаться врассыпную, да кавалеристы. Латифундисту нужна личная военная дружина, умелая и подвижная, чтобы в любую точку обширной латифундии в случае чего поспеть могла. А в остальные колоны нужны сильные мужчины, которые и камень на строительстве укреплений таскать могут, и обращению с оружием у этих ветеранов учиться, чтобы в случае чего усилить дружину.

— Как у варварских вождей?

— Да, примерно так же. Свой бург и свой хирд, если по-германски. Только не на германский, а на римский лад. Когда прорывы германцев участились, их примеру начали следовать и латифундисты в Галлии. А теперь после этого франкского вторжения аж сюда, которого даже вообразить не могли, напуганы и здешние.

— Сторожевые башни строить начали и стены укреплять, — подтвердил один из пацанов, — Мой отец как раз работает у одного, так у того и зубчатый парапет в планах, и конный отряд человек в тридцать.

— Не верят в то, что Постум лимес удержит? — спросила одна из девок.

— Не в этом дело, — пояснил ей другой пацан, — Если Галлиен на востоке готов утихомирит, он на Постума пойдёт Галлию с Британией и Испанией возвращать под себя, а Постуму против него с лимеса войска снимать придётся. И кто бы из них ни победил, а лимес всё равно будет ослаблен, и варвары такого подарка судьбы не упустят. Конечно, умнее было бы на форты и гарнизоны для них на перевалах скинуться, но латифундисты уже не доверяют властям провинции и предпочитают защищаться сами.

— Кто будет проигрывать, может ещё и сам германцев из-за Рейна пригласить, — добавил пацан-сирота, — В прежние смуты так уже бывало, но теперь половина Германии может в Галлию рвануться на земли потеплее и поурожайнее. А рабы — да, и здесь уже в основном германцы. Когда франков этих пленных распродавали задёшево, то многие их ценой соблазнились и купили, и если теперь германцы хотя бы приблизятся к Пиренеям, к ним навстречу проводники побегут, чтобы тропами в обход фортов их провести. А другие здесь восстанут, и плохо тогда придётся не укреплённым виллам без хорошей охраны. На войска-то провинциальные надежды мало.

— Да тут и наши, когда оголодают и в отчаяние придут, сами начнут и воровать, и грабить! — хмыкнул ещё один пацан, — Даже за жратву для себя и семьи не все находят такую работу, чтобы надолго, и кто уверен в завтрашнем дне?

— Точно! — загалдели остальные, — В большом лагере впроголодь живут, и давно уже некоторые приворовывают, а поговаривать начали насчёт грабежей уже многие.

— Мой дядя шутит, что и подавлять бунт наших власти тех же рабов-германцев вооружат, — добавила одна из девок, — А некоторые считают, что и безо всяких шуток так всё и будет. Особенно вот эти свежие франки будут лютовать. И в Тарраконике от ихнего набега наши пострадали, и здесь от них же опять могут пострадать.

— Судьба, от которой не уйти, — прокомментировал один из пацанов, и остальные невесело рассмеялись.

— А в Тарраконику ещё и страшно возвращаться. В ней до сих пор беглые рабы разбойничают, и никак их там всех не повылавливают, — пожаловалась другая девка

— Некому их всех вылавливать, — пояснил пацан-сирота, — На набор и жалованье новых местных войск денег нет, а дружины латифундистов только хозяйские латифундии и в состоянии охранять. Ветераны в своих колониях отобьются сами, но далеко от них не отойдут, чтобы свои семьи без защиты не оставлять. В городах своя городская стража на стенах отобьётся, но наружу тем более нос не высунет. А малые виллы и деревни — это уж у кого как судьба сложится.

— Легион надо с севера отзывать, — сказала девка-сирота.

— Точно! — поддержали её другие девки, — На юге без солдат порядок не навести!

— Хорошо бы, но — вряд ли, — усомнился один из пацанов, — Кто тогда кантабров на севере от набега удержит? И кто ответственность на себя такую возьмёт?

— Легион, ребята и девчата, ещё и не пойдёт, — добавила тартессийка, — У многих солдат там семьи, а место — опасное, не просто же так легион там размещён. И кто оставит свои семьи и домашнее хозяйство без защиты от кантабров? А с семьями и их пожитками часть войск на юг переселить — медленно, громоздко и дорого. Землю для них свободную где здесь взять, когда она вся — чья-то и используется хозяевами? Это получается дороже, чем новые местные войска набрать и содержать, а у властей и на них-то денег нет.

— У латифундистов только и есть, но они лучше на укрепление своих вилл и на свои дружины их потратят, чем скинутся на общие войска, — хмыкнул один из пацанов.

— Да, поскольку так для них — надёжнее. Общие войска наместнику подчиняться будут, и куда он пошлёт их, туда и пойдут, а латифундисту нужно, чтобы его латифундия ни единого дня без защиты не оставалась, и для этого ему нужна своя личная дружина.

— Своё маленькое государство на своей земле создают, — сделал логичный вывод другой пацан, — У каждого, кто может — своё маленькое в общем большом.

— Но тогда ведь что получается, что общее им уже и не нужно? — встревожилась одна из девок, — Уцелеет оно или развалится, им без разницы?

— Ну так а что им остаётся, когда общее государство и так в раздрае, и надежды на него мало? — заметил пацан-сирота, — Своя фортификация и свой военный отряд — и для них удовольствие не из дешёвых, и никто бы на это не тратился, если бы не считали такие траты жизненной необходимостью. У вас ведь, почтенная, традиция укреплённых вилл не просто так возникла? Наверное ведь, были в них когда-то и личные дружины?

— Были, особенно в самом начале, когда государство было совсем маленьким и слабосильным, а опасность лузитанских и веттонских набегов — реальной. Народу было в деревнях мало, солдат-ополченцев не набиралось и на три полных легиона, и вооружены многие были плохо, и выучка хромала. В то время все наши латифундисты, кто мог себе позволить, содержали и личные дружины из профессиональных наёмников. Предки моего мужа не меньше трёх десятков тогда держали, а когда нужно было, то и больше. Сейчас давно уже не нужно, да и не такие уже войска, как были тогда, но если вдруг понадобится, то восстановим эту практику легко и быстро. Военному делу все обучены, все знаем, как это делается, вояки-профессионалы в стране тоже есть, и если государство вдруг обеднеет настолько, что не сможет их содержать, разберём их по нашим латифундиям небольшими отрядами, кто сколько сможет. Планы на всякий случай разрабатываются, и мы с мужем, например, готовы в случае чего принять полусотню. Нужды в этом нет, но у нас издавна принято считать, что беда не приходит к тем, кто к ней готов и её не боится.

— А мы не были готовы, и к нам пришла, — констатировала девка-сирота, — Наши латифундисты не так богаты, чтобы защитить всех, а столица с жиру бесится, ей нет дела до бедствий в провинциях. Говорят, в Риме богатые модницы рядятся в шёлк и египетское полотно, да ещё и каждый день в другое?

— Ну, не все и там настолько богаты, — улыбнулась тартессийка, — Но — да, когда муж в Остии служил, я сама поражалась этим расфуфыренным сенаторшам, для которых было катастрофой, если хоть какая-то оказывалась вдруг в точно таком же наряде, как и у неё в этот день. И сама расфуфыриться могу не хуже, когда нужно, этому нас гетеры наши учили, но нужно-то это не так часто, только по особым случаям, а у них это — образ жизни и её цель. Каждая сенаторша при каждом своём появлении на улице города, в амфитеатре, на пиру или на дворцовом приёме должна выглядеть не хуже равных ей по положению, а в идеале — затмевать их. Нельзя превосходить только членов императорского семейства и семейств его фаворитов, нельзя равняться с ними, это опасно для политической карьеры отца, мужа или сына, но стремиться затмить равных — можно и нужно, что они и делают изо всех финансовых сил своих семейств. А когда их не хватает, то влезают в такие долги, которых римляне победнее даже представить себе неспособны, хотя и судачат меж собой о них, иногда преувеличивая в разы. На наш взгляд — глупость, но они — этим живут. Чем больше о тебе судачит город, именно о тебе, а не о других, тем ты значительнее в нём. К этому они и стремятся. И это для них, конечно, важнее провинций и любых неурядиц в них. За пределами Рима и их пригородных вилл для них жизни не существует. Какая-то мышиная возня там происходит, конечно, но до неё ли им, занятым столь важным делом?

— А откуда они деньги на свою роскошь берут? — не без сарказма осведомился пацан-сирота, — Разве не из провинций?

— Сенаторши эти? Нет, они — из сундука, — детвора рассмеялась, — И даже сами туда не лезут, а поручают рабу-мажордому. А откуда в том сундуке деньги берутся, их и не интересует до тех пор, пока мажордом не прибежит в панике с докладом о том, что на очередной запрос госпожи денег в сундуке недостаточно. Но и тогда она сперва начнёт проедать плешь своему мужу, а заинтересуется только тогда, когда проблему не решит и он. Вот хотите — верьте, не хотите — нет, но одна, мужу которой принадлежала крупная латифундия в Греции, только тогда и узнала о том, что Греция не в Италии, а за морем, когда в шторм затонуло судно, на котором главный вилик той латифундии пересылал им деньги, — детвора снова рассмеялась, — Другая на вопрос об Африке сказала, что это где-то в Мавритании, но пальцем указала на северо-восток в сторону Германии. Мы не бедны и побогаче многих, если учесть их долги, но меня принимали за пыжащуюся купчиху эдак средней руки за то, что я не ошибалась в направлениях на те или иные страны, любую их них могла показать на карте и без ошибок подсчитывала в уме расстояния по дорогам и денежные суммы. Они просто не понимают, зачем им знать и уметь то, на что у не бедной хозяйки должен быть специальный раб.

— То есть, если бы ты, почтенная, ничего этого не знала и не умела и держала на все такие надобности специальных рабов, а сама была такой же бестолочью, как и они, то они посчитали бы тебя за ровню себе? — спросила девка-сирота под смех остальных.

— Скорее всего, ребята и девчата. Но это — только при условии, что я сумела бы изобразить из себя такую бестолочь убедительно. И ещё плаксивую истеричку для таких случаев, когда не я затмеваю других, а они — меня. Тогда — да, вполне соответствовала бы их кругу. А вот в этом я как раз не уверена. У нас нет такого таланта к лицедейству, как у них, для этого их натуру надо иметь, а у нас она — другая. Не умерла же я оттого, что мне пришлось побыть в их глазах купчихой и солдафонкой? — детвора снова рассмеялась.

— И находят же ещё где-то таких рабов, — удивилась другая девка, — Тут годами на самого обычного неграмотного и едва говорящего по-человечески лодыря деньги надо откладывать и молить богов, чтобы они за это время не подорожали ещё. А как работают! Ничего серьёзного и требующего ума им поручить нельзя! Всё испохабят и перепортят в хлам! Иногда кажется, что нарочно делают всё настолько плохо, чтобы им больше ничего не поручали, но не помогает и палка, а знакомый латифундист говорил моему папе, что и от кнута не всегда бывает толк. Он говорил, что раб не заинтересован в результатах своей работы, и лучше работают те из них, кто посажен на пекулий в качестве колона, но и они работают не так хорошо, как в прежние благословенные времена Колумеллы. А простому разнорабочему и вовсе лучше, если урожай мал — ему тогда меньше работы при его сборе.

— Дело не только в этом, ребята и девчата. На то, что раб нерадив и абсолютно не заинтересован в результатах своего труда, жаловался и сам Колумелла. Но предложить он мог только более строгий надзор. Быть высеченным за плохую работу раб тем более не заинтересован. Несмотря на незаинтересованность рабов, виллы и латифундии во времена Колумеллы процветали, и у хорошего хозяина знающий своё дело и справедливый вилик всегда находил пусть и не слишком усердного, но зато неглупого и добросовестного раба, которому не страшно доверить сложную и дорогую технику вроде жатки. Но это же были совсем не те рабы, которые работают на полях сейчас. Это были сирийцы, иудеи, халдеи из Месопотамии или армяне из страны к северу от неё. Все они были сведущи в работе на полях и в садах, и их нетрудно было научить правильному хозяйству по греческой науке. А кто попадает на невольничьи рынки теперь? Северные дикари из-за лимеса.

— Германцы, которые мстят нам за свои плен и рабство?

— Не только и не столько это. Кто-то из них, конечно, может вредить нарочно, назло надсмотрщику, вилику и хозяину, но много ли таких героев, готовых пойти за это под кнут? Основная масса — просто не знает здешних работ и работает так, как привыкла на своих полях в другом климате с другими культурами и другим инструментом.

— То есть, просто не умеют работать так, как работали прежние рабы?

— Да, просто не умеют. А научить их как следует и некому, поскольку и вилики давно уже не те, которые были когда-то, и некогда, поскольку рабов теперь вообще мало, и работа от них нужна сразу, прямо сейчас, а не когда-то потом.

— А ещё же и дорогие. Раньше, говорят, не только хорошие были, но и дешёвые, а теперь — и плохие, и дорогие.

— Прежние рабы были дёшевы оттого, что их пригонялось много. Кого-то брали в плен на войне, кого-то в ваших восточных провинциях обращали в рабство за налоговые недоимки или за участие в беспорядках, как тех же иудеев. А теперь и экспансия Империи на восток захлебнулась, и перегрины в провинциях стали римскими гражданами. Теперь и сами рабы другие, германцы в основном, да бритты, и мало их, поскольку на войне они в плен попадают не так часто, а в основном ловятся в малом числе и пригоняются на лимес самими варварами. И у них они стоят дороже, чем захваченные легионерами, и торговцы на рынке накручивают больше на каждом, чтобы заработать свой барыш. Но покупают и таких по дорогой цене, поскольку лучше и дешевле всё равно не найти.

— Кроме тех франков, которых ваши тогда распродавали настолько дёшево, что латифундисты рвали их с руками?

— Да, после отбора тех немногих, которые подходили нам самим, остальных нам нужно было сбагрить с рук побыстрее, чтобы не возиться с ними. Поэтому и не задирали за них цену, а запрашивали так, чтобы продать всех и быстро. А после их распродажи, кто не купил тогда, снова покупают вновь поступивших в малом числе и по дорогой цене.

— Но ведь и у вас же, почтенная, теперь тоже в основном такие же германцы, как и у нас. Если дело не в мести нам, то почему у вас они работают усердно без нареканий?

— Ну, во-первых, не совсем такие же. Мы и из франков отобрали для себя очень немногих, а здесь распродали тех, кого забраковали. У нас — те, кому интересно новое и не лень учиться тому, чего не знали и не умели раньше. Во-вторых, не только германцы и им подобные. Атланты плавают повсюду и отовсюду могут привезти рабов из самых разных народов, так что нам есть на кого поменяться с ними лишними германцами. А в-третьих, наши предки исходно предполагали, что рабов не всегда будет хватать, и нельзя поэтому зависеть от их поступления. Основная рабочая сила у нас — свободные граждане, так что в качестве рабочей силы рабы нам не особенно нужны. Мы и рассматриваем их поэтому не как рабочую силу, а как будущих сограждан, которые в рабстве зарабатывают свободу и отрабатывают свой прокорм и обучение будущей свободной жизни у нас. Наш раб видит таких же бывших рабов и общается с ними. И на их примере он понимает, какова будет и его жизнь после освобождения. Нашему рабу точно так же плевать, какой урожай получит хозяин-латифундист, но его будущий надел, на котором он собирается получать уже свой урожай для себя, будет на такой же земле, в таком же климате и с такими же культурами, и их он учится возделывать с высокой урожайностью вот на этом поле латифундиста. Как и всем прочим хозяйственным работам в этой стране с этим климатом. Работая на хозяина — учится работать на себя и на благосостояние своей будущей семьи.

— То есть, не заинтересован в результатах, но заинтересован в навыках работы? — сформулировал пацан-сирота.

— Да, только в навыках, но их качество можно проверить только по результату.

— И тогда получается, что через навыки он у вас заинтересован и в результате? — въехал другой пацан.

— Да, это его самая основная мотивация. Но кроме того он ещё заинтересован и в будущих хороших отношениях с бывшим хозяином, которого тогда можно попросить и о помощи как патрона клиенту. А для этого надо и работать так, чтобы быть у хозяина на хорошем счету, а значит, выдавать и такие результаты, которыми хозяин будет доволен. А теперь, ребята и девчата, судя по сигналу рога, нам с вами ничто не мешает подкрепиться. Война — войной, но обед — по распорядку.

По сравнению с римской букциной принятый у тартессийцев варварский турий рог гнусил и резал слух. Но только не вот этот сигнал, означавший для долго недоедавших беженцев сытную кормёжку по тартессийской армейской норме, из-за которой основная масса, оставшаяся в Большом лагере, отчаянно завидовала переведённым в тартессийский Малый счастливчикам и яростно спорила между собой, означает ли это их отбор на выезд в Тартессию. Ведь беседовали-то в Большом лагере тартессийцы со многими, но перевели оттуда в Малый — очень немногих. И по большей части — совсем не тех, которые считали себя наиболее достойными, что немало тревожило и самих переведённых.

— Префект алы Волний Марций Максим, — представился на правильной латыни вернувшийся к обеду из города муж тартессийки после того, как выслушал доклады вояк, поговорил о чём-то по-тартессийски с солдатами и на каком-то другом языке с женой, — И я рад поздравить вас, ребята и девчата, с отбором на переселение в нашу страну. Сегодня к вечеру сюда будут переведены и ваши родители с братьями и сёстрами.

— Прости, почтенный, а почему в Малый лагерь не попали многие другие, ничем не худшие, чем мы? — поинтересовался пацан-сирота.

— Именно поэтому. Это рабов мы отбираем индивидуально, а вы — свободные, и вас отбирают или не отбирают семьями. Ваши семьи нам подходят, их семьи — нет. Кто-то не подходит нам и сам по себе. Вы видите здесь хоть одного из юридической школы Авла Нонния, хоть он и ученик самого Юлия Павла? И не увидите, не напрягайте глаза.

— А почему, почтенный? — не понял другой пацан.

— А зачем нам римские юристы, умеющие только толкать речи, качать права и доказывать обязанность государства обеспечивать дармоедов хлебом и зрелищами? У нас другой народ, другое государство, другая жизнь и другие обязанности и права у граждан. И люди нам поэтому нужны совсем другие. Вы — подходите, они — нет.

— Но там, почтенный, осталось довольно много порядочных и работящих семей, — заметила одна из девок, — Некоторых мы очень хорошо знаем, и зря их не взяли. Или их наши власти не хотят к вам отпускать? А почему тогда нас отпускают?

Тартессийский префект переглянулся с женой, сказал ей что-то на их странном языке, и они рассмеялись, затем он добавил что-то на тартессийском, и тогда загоготали и все их солдаты, переглядываясь, спрашивая о чём-то начальника и снова гогоча.

— Наместник провинции и префект Картахены с удовольствием сбагрили бы нам весь ваш Большой лагерь, — перевёл тартессиец для детворы на латынь, — Я оттого с ними и препирался полдня, что они так и настаивали — забери оттуда вообще всех и избавь нас от проблем с ними. Но нам-то зачем та основная масса, которая нам не подходит? Нам много ваших людей не нужно, нам только подходящие для нас нужны.

— Ну так почтенный, я же говорю тебе не обо всех подряд, а об очень хороших семьях, — не унималась девка.

— Порядочных и работящих? Значит, они не подошли нам в чём-то другом. Нам нужны хорошие крестьяне, хорошие промышленные рабочие и хорошие солдаты. И ещё нужны такие же жёны для них, которые родят от них следующее поколение точно таких же высококачественных людей. Яблоко от яблони далеко не падает. Нужна порядочность, нужен рассудительный и уравновешенный характер, нужно трудолюбие и усидчивость, ум нужен и умение учиться, но кроме всего этого нужно ещё и крепкое здоровье. Что это за работник, который всё время болеет? А работать кто за него должен? А поскольку у нас каждый такой человек — ещё и солдат, он должен быть особенно дисциплинирован, силён, храбр, вынослив и ловок. Быстро устающий — вымотается ещё на марше, и тогда в бою его легко убьют. Увалень — промедлит, не успеет парировать удар, и его тоже убьют. Больной окажется и слаб, и неловок, и его тоже убьют, если он дойдёт до поля боя, не свалившись ещё на марше, — пацанва рассмеялась, — Скорее всего те семьи, о которых ты говоришь, мы забраковали по здоровью или по уму. Мы и своих таких — ну, не ценим, скажем так.

— Но почтенный, идеальных-то где взять? — поддержала подругу другая девка, — Кто-то хорош в чём-то одном, кто-то в чём-то другом, а хорошие во всём — может, где-то такие и есть, но вряд ли много.

— Идеальных нет вообще. Не идеален ни ваш народ, ни наш, ни даже атланты. Ни вы не идеальны, ни я, ни мои солдаты, ни моя семья, ни наш рэкс, ни ваш император, ни наше правительство. И скорее всего, идеала никогда не достигнут и наши потомки. Но это не значит, что к нему не следует стремиться. Кто не стремится, те вырождаются.

— Варвары — хорошие воины, но ведь не во всём же они хороши? — заметил один из пацанов, — Как работников их мало кто хвалит.

— Как работники они в большинстве своём доброго слова не стоят. Косорукие, тонкой работы поручить нельзя, ленивы, тупы, не знают меры в выпивке, вспыльчивы и малотерпеливы в тщательной работе. Как солдаты — малопригодны для тяжёлой пехоты, поскольку дисциплина у них хромает, да и со стойкостью проблемы, если сразу сломить противника не смогли. На силу и яростный порыв полагаются, а не на правильный строй и тактику. Но индивидуальные бойцы они отличные. Сильны, храбры, ловки и смекалисты.

— Но ведь сила цивилизованных народов — в организации и тактике?

— Да, в этом дикари слабее. Могут выигрывать мелкие стычки, но проигрывают большие и правильно организованные сражения. В том бою с франками мы сделали их за счёт организации и тактики, но потеряли больше полутора сотен наших. Все живые люди, все несовершенны, все ошибаемся. В чём-то наше самое главное командование ошиблось, в чём-то легат не досмотрел, в чём-то мы сплоховали, префекты когорт и ал, а в чём-то и центурионы. И цена всех наших ошибок — лишние потери, от которых не спасли ни наша организация, ни наша тактика. Но главная причина гибели тех, кто погиб — то, что именно они, а не их соседи в шеренге строя, оказались не так сильны, ловки и смекалисты, как тот противник, который достался именно им. В этом мы слабее дикарей. Наши недостатки во многих случаях — это обратная сторона наших достоинств, и полностью мы их устранить не можем, но можем уменьшить их не в ущерб достоинствам, что и пытаемся делать. Да, за счёт вот этого нашего жёсткого отбора подходящих.

— Но ты же сам признаёшь, почтенный, что в этом за ними не угнаться.

— Не угнаться. Они у себя воюют постоянно, племя на племя. Скверные бойцы в этих войнах гибнут, а трусов все презирают, и им нелегко найти себе невест и продолжить свою породу в потомстве. И так — из поколения в поколение, выживают и размножаются у них только очень хорошие бойцы. А с похолоданием климата у них снизились урожаи, так что теперь им за Рейном стало нечего жрать, и от этого они теперь отчаянно храбры. Если на войне можно погибнуть, но при везении можно и победить, а оставаясь дома, с голоду подохнешь — выбор очевиден. Даже трус становится храбрецом, когда оставаться трусом ещё опаснее, — детвора рассмеялась, — А трусостью германцев никто ещё не попрекал.

— Лучше бы они так работали, как они сражаются, — заметил другой пацан.

— А они примерно так и работают, — хмыкнул третий, — Точно так же порывисто и точно так же бестолково, — девки рассмеялись, — Они оттого и инструменты ломают, что силы у них много, а соображения никакого.

— Просто непривычны к вашему, — пояснил тартессиец, — У них-то он как раз на их силу и рассчитан, и его они не ломают. Наш — железяку не сломают, но с непривычки иногда ломают деревянные части. А ваши железяки, которые в эргастулах куются много и дёшево — иной раз и наш работник не сломает, так согнёт, хоть и привычен к аккуратной работе. А много ли вы видели таких германцев?

— Ты бы лучше спросил, почтенный, есть ли они такие вообще. Я, например, не видел такого ни одного.

— Странно было бы иначе. Такие у них есть, но мало, и наши купцы перекупают их раньше, чем остальных доведут до ваших рынков. Поэтому не ищите таких германцев у себя, такие — все у нас. У нас — увидите.

— А бойцы они хорошие или так себе?

— Не выдающиеся по германским меркам, но очень хорошие по нашим. Бывают, конечно, и худшие, но таких мы не берём. У нас своих полно, нам улучшить породу надо, а не ухудшить, и зачем нам такой чужак, который хуже среднего нашего? И так — по всем качествам конкретного человека, а не по какому-то одному или двум.

— Мой отец погиб в Тарраконе. Значит — плохой боец?

— Нет, Тарракон тут — не показатель. Там, кто остался, и не могли не погибнуть. По твоему отцу мы восстановили его послужной список с помощью тех его сослуживцев, кто в Тарракон не попал и уцелел, но знал его хорошо. Отличный был солдат. Нет у нас и нареканий ни по кому из твоей родни со стороны матери. Поэтому ты и отобран сюда, а не оставлен в Большом лагере, как многие другие.

— А мой папа? — спросила девка-сирота.

— С твоим — то же самое. Иначе ты не попала бы сюда.

— А одна моя подруга, у которой её папа тоже погиб в Тарраконе?

— Таких в Большом лагере много, и мы разбирались по всем. Назови мне её имя и имя её отца. Возможно, я вспомню и сходу, если солдат был очень хороший, и его семья рассматривалась на отбор к нам особенно тщательно, как и ваши.

— Подруга — Вария Гортала, почтенный. Её папа — Гай Варий Гортал, он ветеран Седьмого Близнецов и опцион в центурии городской стражи Тарракона.

— А его вдова — с роскошной фигурой и волосами? Это ведь с ней был скандал о домогательствах к ней нашего писаря за обещание посодействовать отбору?

— Да, Нонния Гортала, почтенный.

— Помню эту семью. Сам подписывал приговор нашему уроду к порке витисами и увольнению с позором. К сожалению, есть ещё у нас в народе и такие. Не позавидуешь теперь его детям, которым с такой репутацией их папаши будет нелегко выйти в люди. Но не от всех ещё таких народ очистили, хоть и стараемся.

— Да вороны с ним, почтенный. У нас, что ли, таких мало? Семью так и не взяли.

— Да, забраковали их с большим сожалением. И солдат был отличный, и вдова — редкостная красавица, но со слабым сердцем и боится крови. Ну и куда такую породу?

— Но почтенный, разве это так важно для женщины?

— К сожалению, ребята и девчата, это наследуется независимо от пола..От таких женщин рождаются такие сыновья, и куда их таких? В своём-то народе с большим трудом все эти пакости изживаем, и не надо нам их ещё и извне. Было бы тут только что-то одно — ещё можно было бы посмотреть, насколько тяжёлый случай. Семья-то весьма достойная и особого подхода заслуживала. Я хотел все собранные данные по ней в Тартесс отослать в храм Эндовеллика, который у вас Эскулап, но пока собирал — ещё одно всплыло. Её мать умерла от опухоли, а это не годится уже никуда. Тут уже наши жрецы всё равно отказали бы наотрез, нечего даже и пробовать. А посему, ребята и девчата, возблагодарите ваших отцов, как живых, так и погибших, не только за то, что они сами оказались толковыми и очень дельными людьми, но и за то, что они не ошиблись при выборе ваших матерей. Это и привело вас сюда, в отличие от многих других.

— А что будет с семьёй моей подруги, почтенный?

— Ну, у такой шикарной женщины не пропадут и её дети, надо думать. Причины отказа я сам ей объяснял, и вроде бы, она их поняла. Во всяком случае, спрашивала меня, откуда мы узнаём о недостатках породы интересующих нас людей, как о них разузнать ей самой, и на что обратить особое внимание. Будем надеяться, что она вспомнит об этом и не оплошает, когда будет присматривать жениха для дочери и невесту для сына. Если и её дети сделают то же самое для своих детей и научат их тому же, у их внуков или правнуков будут неплохие шансы оказаться подходящими для нас.

— Прости, почтенный, ты говорил, что в Картахене тебе хотели навязать вообще весь наш Большой лагерь, — напомнил пацан-сирота, — Я понял, почему вам не нужны все, но им-то разве не прямой интерес сбагрить вам всех оттуда? На их месте я бы настаивал жёстко — или всех, или никого, и я уверен, что они пытались настоять на этом. Как ты от этого отвертелся, если это не тайна?

— От вас и с сегодняшнего дня — уже не тайна. Вам потому и не обещали отбора к нам до сегодняшнего дня, что я стоял на своём — заберу или только этих, или никого, но наше правительство это запомнит. И если снова вторгнутся германцы, наши войска могут и не получить приказа защищать Картахену, и тогда она разделит судьбу Тарракона.

— А в тот раз приказ защищать Картахену у вас был?

— Прямого приказа не было, но не было и указания остановиться и закрепиться на границе Бетики с Картахеникой и не двигаться дальше. Легату дали в этом свободу рук действовать на своё усмотрение по обстановке. Поскольку успевали, прикрыли Картахену, но строго по букве договора мы обязаны помогать только сопредельным с нами римским провинциям. То есть, в данном случае прикрыли бы только Бетику, и договор считался бы честно нами выполненным.

— И если приказ будет именно таким, то дальше, конечно, никто и не двинется?

— Ну, именно так приказ наше правительство не сформулирует. Но можно ведь как сформулировать? Выйти на восточную границу Бетики и обеспечить на ней надёжную защиту занятого рубежа. А надёжная — это какая? Мы же не стремимся героически класть наших солдат на чужой земле, а значит — с полевой фортификацией как минимум. То есть, выходим на рубеж Бетики и занимаемся на нём полевой фортификацией, и пока не будет закончена, дальше мы двинуться не можем. Некого двигать, все роют ров и насыпают вал.

— А конница и слоны? — спросила одна из девок.

— А их никто не пошлёт без пехоты. Слонам, например, нужен отдых, да и кто же на марше нагрузит их боевыми башнями? Без них они к бою не готовы, некуда сажать лучников и ставить полиболы, а на марше всё это везётся в обозе. Сам обоз без пехотного прикрытия разве пошлёшь? Это всё равно, что просто германцам его подарить. А пехота вся занята на строительстве укреплений. Тяжёлая конница у нас тоже без взаимодействия с пехотой не воюет, а лёгкая слишком слаба для самостоятельного боя с германцами, и её тоже одну никто не пошлёт, если не считать передовых разъездов полевой разведки. Так это же для разведки, а не для боя. То есть, мы бы и рады защитить Картахену, но пока — не можем никак. У нас приказ рубеж Бетики укрепить. Вы там держитесь, а мы как закончим рубеж укреплять, какую-то часть войск, возможно, и выдвинем, — пацанва переглянулась и невесело рассмеялась.

— А что с нами было бы, почтенный, если бы ты в Картахене не договорился? — поинтересовалась девка-сирота.

— Тогда вас пришлось бы вернуть в Большой лагерь. Поэтому оттуда пока и не забирали ваши семьи, да и вам самим ничего определённого не обещали. Поймите всё это правильно, ребята и девчата, и не обижайтесь.

— Да какие тут обиды? — хмыкнул пацан-сирота, — Вы о своих людях заботитесь и правильно делаете. Поэтому все и хотят к вам попасть и тоже стать вашими.

— У нас тоже не всё гладко. Благополучно — это не значит, что легко и просто.

— Да понимаю я это, почтенный. Всё гладко — только в сказках, из которых мы уже выросли. Но завидуют все — вам, а не нам.

— Теперь — и вам, — заметила жена тартессийца, — С чем вас и поздравляю.

296 год нашей эры, Карфаген, провинция Африка.

— А правда ли, что эта Зенобия Пальмирская происходила от самой Клеопатры Египетской? — поинтересовался сенатор.

— Клеопатры Той Самой, которая сперва спуталась с Цезарем Тем Самым, потом окрутила Антония Того Самого? Она распускала эту легенду для Египта, когда готовилась присоединить его к своей Пальмире, но правда ли это, наша разведка так и не доискалась, — ответил Павлидий, — Прошло ведь почти три столетия, а в те времена у наших предков и поважнее вопросов хватало, а тридцать лет назад как это можно было бы выяснить? Это её собственные слова, которым охотно поверила её арабская родня, поскольку это льстило их тщеславию, но почему-то Зенобия не вспоминала об этом раньше, хоть это и не грозило ей абсолютно ничем. В общем, эта легенда — из тех, которые нельзя ни убедительно доказать, ни убедительно опровергнуть, и верить ей или не верить — дело личного вкуса

— Но в принципе так могло быть?

— В принципе — могло. Дети от Антония были слишком малы и воспитывались уже Октавией в Риме, но Птолемею Цезариону на момент его убийства должно было быть около семнадцати лет, так что сделать ребёнка какой-нибудь из дворцовых служанок, а то и не одной, он мог вполне. И кого тогда интересовала дальнейшая судьба всех смазливых служанок из дворца Птолемеев?

— И всё-таки жаль, Павлидий Марций, что мы не знаем этого точно. Твой отец ведь был там в то время?

— Незадолго до захвата Египта пальмирцами, но когда уже было ясно, что этого не миновать. Но моему отцу было не до родословной Зенобии. Я сам двадцать четыре года назад был в Александрии как раз под её властью, но и мне там было вовсе не до проверки её официоза. А в прошлом году оттуда вернулся мой сын, и он тоже был занят там делами поважнее. Были опасения, что пострадает Библиотека, что и подтвердилось потом на деле, и мы были озабочены заказом в ней и вывозом копий ценнейших трудов из её хранилищ. Хвала богам, её хранители опасались того же, а переписчики нуждались в заработке.

— Да, я слыхал, что Мусейон погиб при Аврелиане полностью.

— Ну, не полностью, но осталось там едва ли больше, чем я вывез, если считать только уникальное, а не ту белиберду, которой полно и в других библиотеках. Греческие труды в основном есть, а вот переводы древних египетских и халдейских на греческий, те же Берос и Манефон хотя бы — многое было только там, и я рад, что добрался туда раньше солдатни Аврелиана.

— Но тогда что там делал твой сын, если после тебя и солдат Аврелиана там уже и нечего искать ценного?

— Осталось ещё довольно крупное хранилище книг в Серапеуме, которое теперь, после разорения Мусейона, стало основным. Мы опасаемся, что теперь может пострадать оно, и мой сын промышлял в нём.

— Ну, я не думаю, чтобы август Диоклетиан был настроен так уж беспощадно к Библиотеке. Конечно, он солдафон, но не настолько же. Да и что там осталось такого уж ценного по сравнению с Мусейоном?

— Мой сын отбирал старинные книги по алхимии. Вряд ли они представляют для нас практическую ценность по сравнению с познаниями атлантов, но нам не хочется, чтобы и они пропали безвозвратно. Всё-таки люди изучали, старались, записали всё для потомков. А Диоклетиан по нашим сведениям поверил в распущенный египтянами слух об их богатстве именно за счёт алхимии и может приказать уничтожить все книги по ней, чтобы раз и навсегда лишить Египет средств для мятежей.

— А ты считаешь, что алхимия — чушь?

— Не вся, кое-какой опыт может и пригодиться, но получение золота и серебра путём превращения в них каких-то других и дешёвых металлов — чушь.

— Но я слыхал, что вывариванием ртути и в самом деле можно получить золото.

— Это мошеннический приём, который я могу показать тебе и сам, и ты потом сможешь повторить его и без меня, если захочешь. Золото растворяется в ртути точно так же, как и соль в воде, и на этом основан способ золочения серебра, бронзы или меди. Если ты выпаришь ртуть, в сосуде останется растворённое в ней золото, которым мошенники и доказывают действенность якобы открытого ими способа получать золото из ртути. Но из чистой ртути ты, разумеется, никакого золота никогда не получишь, какие бы заклинания ты при этом ни читал, и будь доволен, если хотя бы не отравишься ядовитыми ртутными испарениями. А ты предложи такому алхимику получать своё золото из ртути по своему рецепту самому и продавать тебе готовое, он наверняка ведь найдёт причину, по которой ему самому этим заниматься недосуг. Представляешь? Награда за способ от тебя нужна, и обогащайся за неё, хоть весь золотом осыпься, а вот обогащаться таким манером самому — ему недосуг! — оба рассмеялись.

— Тогда зачем вам подобные бесполезные трактаты?

— Ну, не во всём они бесполезны. Во-первых, по ним наша молодёжь поймёт ход мыслей этих древних исследователей свойств окружающего нас мира, а если и посмеётся над их наивностью, то ведь и это тоже на пользу. А во-вторых, интересны могут оказаться те опыты, которым сами авторы этих трактатов не придали должного значения, посчитав пустяковыми и описав просто из добросовестности. То, что казалось ненужным пустяком им самим, нас может навести и на полезные для нас открытия.

— Вроде лёгкого серебра?

— Да, в одном из халдейских трактатов говорится о нём. И — да, он подтверждает легенду о том, что этот металл может быть получен из простой глины.

— Ты имеешь в виду легенду о ювелире, преподнёсшем цезарю Тиберию чашу из этого металла? А Тиберий казнил его, чтобы секрет не расползся и не обесценил всех драгоценных металлов в Ойкумене? Мне кажется, он правильно сделал.

— Тиберий погорячился, не подумав. В Месопотамии той глины едва ли меньше, чем в Египте песка, и если бы лёгкое серебро получалось из глины легко и дёшево, халдеи купались бы в нём сами и завалили бы им всю Ойкумену, оно ценилось бы дешевле меди и никак не повлияло бы на цену золота и нормального серебра. Но ведь этого же так и не случилось за долгие века? Значит, не так-то просто оно даётся, хоть и из простой глины.

— А может, халдеи просто не хотели раскрывать его секрет?

— Настолько не хотели, что не пользовались и сами? В Месопотамии вообще нет своей меди, и далёкие предки халдеев ввозили её всю извне. Дешёвое лёгкое серебро было бы не настолько хуже её, чтобы не пользоваться им вместо меди. Будь это легко и просто, его имела бы в изобилии вся Месопотамия задолго до овладения железом и даже бронзой. Но чего не случилось, того не случилось.

— Но если это так сложно и дорого, какой вам толк от халдейского секрета? Этот металл ведь поставляют атланты?

— Да, и всё наше лёгкое серебро получено от них. У них способ его добычи явно проще и дешевле халдейского, но они не делятся им с нами. А если мы будем иметь свой, пускай и худший — возможно, разгадаем и их способ. Наверняка ведь он похож в основе, просто в чём-то совершеннее.

— Нам тоже не помешал бы, да только боюсь, что и август Диоклетиан рассудит так же, как и Тиберий, — посетовал сенатор, — А ведь можно было бы множество людей на добыче и на обработке этого металла занять, дав и заработок им, и доходы казне. Город-то какой! Разве сравнишь с прежним пунийским? Да, морской порт прежний менять — только портить, но термы, цирк-ипподром, амфитеатр — это уже наше, римское!

— В пунийские времена район ипподрома и амфитеатра вообще не был застроен и находился вне городской черты. Там потому и удобно было строить, что не нужно было для этого ничего сносить. Заодно появилось куда переселять жителей из старых кварталов для их сноса и перестройки лучше прежних, и всё это в нормальном спокойном порядке.

— А ведь могли бы построить ещё лучше! Ведь стыд же и позор, кто понимает! В каком-то занюханном Тисдре амфитеатр больше нашего! Он, правда, так и не достроен до конца, но использовать его это не мешает, и мест хватает на всех жителей Тисдра, а мы в Карфагене довольствуемся намного меньшей ареной и теснимся на галёрке из-за нехватки мест на скамьях для простых горожан!

— Ну, Гордиан ведь строил амфитеатр в Тисдре с запасом, в расчёте на будущий рост города. Наверняка ведь были планы и на расширение карфагенского, а то и вовсе на новый амфитеатр, и тоже рассчитанный на будущий рост Карфагена.

— Планы — да, были. Да только ведь прошло уже больше полувека, а эти планы так и остались планами! Ещё в прошлом году я сам согласовывал с проконсулом Кассием Дионом новый проект, но что толку? На новый амфитеатр для Карфагена нет денег!

— Но ведь ведутся же работы по расширению старого.

— Да, расширяется арена, хотя бы немного большей её хотим сделать, чем в том Тисдре, чтобы не позориться на всю провинцию, но только на это и хватает денег местной казны. И что это за расширение? Мы же расширяем только арену за счёт сокращения мест для зрителей. Для расширения всего здания денег нет не только на строительство, но даже и на выкуп соседних зданий под их снос. Место под достройку до достойных размеров — и то выкупить не можем. Наш август Максимиан хоть и не отказывает нам в помощи, но и у него сейчас денег на неё нет, а когда будут — даже гаруспики гадать не берутся.

— У вас есть ипподром, вмещающий всех желающих. В самом Риме не с самого начала был амфитеатр Флавиев, и до его постройки граждане довольствовались Большим Цирком, в котором только и устраивались тогда и травли зверей, и гладиаторские бои. И сейчас ведь там устраиваются все зрелища, для которых мала арена амфитеатра Флавиев.

— Но разве от хорошей жизни, Павлидий Марций? Не удобно же! Происходящее на одном конце арены не видно с другого, а того, что происходит у подножия Спины, не видно зрителям с другой её стороны. Но ведь таков же и наш ипподром, и в нём будет то же самое. Половина цирка не будет видеть происходящего на арене!

— А что вам мешает разобрать верхнюю часть Спины? Для колесничных гонок и верховых скачек высоты до пояса вполне достаточно, и мы на наших ипподромах выше её и не строим, чтобы не мешала обзору всей арены. Зачем ваши предки нагромоздили её в Большом Цирке выше человеческого роста и повторяли эту же ошибку на всех остальных ваших ипподромах? Сами же себе неудобства создаёте, от которых потом и страдаете.

— Ну, у нас это теперь священная традиция предков, которую уже не отменишь. Хотя по делу — да, тут я согласен с тобой, наши предки, не подумав, сделали глупость. Но если я предложу даже в здешнем сенате сделать так, как ты советуешь, меня никто в нём не поймёт. Традиция! Если бы это было сделано в самом Риме, тогда — другое дело, а так, самим и по собственному почину — немыслимо.

— То-то и оно, почтеннейший. Отказаться от зрелищ для городской черни никак нельзя, но амфитеатр для них мал, а расширить его не на что. А ипподром не удобен, хоть его и нетрудно сделать удобным, но — тоже никак нельзя. В результате из-за этого вам без императорской помощи не обойтись. Но старший август Диоклетиан узурпатора Ахиллея давит в Египте, его цезарь Галерий держит лимес по Дунаю, а младший август Максимиан вынужден присматривать и за Галлией, покуда его цезарь Констанций наводит законный порядок в Британии. При этом там всё ещё продолжаю разбойничать фризские, франкские и саксонские пираты, против которых в Аквитанском море действует и наш тартессийский флот. И в любой момент могут снова поднять головы галльские багауды. И до Африки ли тут Максимиану? Пока не вернулся Констанций из Британии, нельзя оставить Галлию, но и когда вернётся, главной заботой Максимиана станут обе Мавритании, а не Карфаген.

— Проклятые мавры! — проворчал сенатор, — Не могли другое время выбрать для своих набегов, подлецы! У многих из нас есть виллы и там, так мне с обеих моих вилики пишут, что дикари разорили всю округу, рабы и колоны разбегаются почти все, и нечем восстановить порушенное хозяйство. Значит, доходы я на следующий год оттуда едва ли получу, а расходы наверняка потребуются немалые. Тот же подушный налог за беглых всё равно будут сдирать, пока очередная перепись не подтвердит их отсутствия. И нумидийцы ведь, глядя на безнаказанность мавров, тоже могут за разбои взяться, и гараманты с юга, и тогда мы и со здешних латифундий доходов лишимся, а с пригородных вилл — мне давно намекают на желательность новых пожертвований в городскую казну, и как член декурии города я отказать в них не могу. Как зерно для Рима от нас, так собери, отвези и отгрузи в портовый склад, как налоги туда же, так радуйся ещё, если и их примут тем же зерном, а не звонкой монетой, которую неоткуда взять, а как помощь от Рима нам нужна, так у Рима всякий раз проблемы поважнее!

— Так и понятно же! Если на обе Мавритании войск и денег не найти, что будет? Отпадут, и к гаруспикам не ходи. А если сюда их не дать, что будет? А ничего не будет.

— Верно, перебьёмся, как и в прежние разы. В пределах Пунического рва закон и порядок мы уж всяко удержим и никуда от этого не денемся. Но справедливо ли обойтись с нами таким образом, Павлидий Марций? Получается, что кто везёт безропотно, на том и ездят, не давая передышки, а кто упрямится, на того и не садятся?

— Да, поскольку на упрямого ишака где сядешь, там и слезешь. А государству в первую очередь доехать нужно, не свалившись, затем власть свою шаткую восстановить и наглядно всем продемонстрировать, чтобы боялись, а справедливость — дело уже десятое. Не дотянуться до самого виноватого — менее виноватого накажет, до которого дотянется.

— А как вы ухитряетесь обходиться без этого?

— Ну так у нас же маленькая страна. В небольшой стране и следить за порядком легче, и дотягиваться до настоящих виновников неурядиц, и обнаруживать уродов загодя, и выпалывать их превентивно по первому же поводу, очищая от них народ. И конечно, не пускать к себе таких же ущербных уродов извне. Да и просто проблемных. Зачем они нам такие? Чтобы всё общество было благополучным, в нём не должно быть неблагополучных людей. Конечно, такой идеал едва ли достижим, но мы к нему стремимся, и нам это легче, чем большой, многолюдной и оттого вынужденно деспотичной Империи.

— Надеетесь отсидеться на отшибе, а остальная Ойкумена, значит, пусть хоть вся пропадает? — съязвил отмалчивавшийся до этого момента Цецилиан, диакон христианской общины Карфагена и доверенное лицо её епископа Менсурия.

— Ну, далеко не вся, — ухмыльнулся Павлидий, — Стран и народов на свете много и помимо Внутреннего моря. У одних только атлантов не одна страна, а несколько, и все они по благополучию не уступают нам. И причина — та же самая. Они тоже невелики и не принимают к себе кого попало, а тщательно и строго отбирают подходящих, как и мы.

— Так тщательно и строго, что вместе с достойными людьми вы отбираете к себе и негодных блудниц, а множеству достойных отказываете?

— Вовсе не вместе, Цецилиан, а по отдельности. Мы же не смешиваем их в одну общую кучу. Достойные стать нашими согражданами — отдельно, блудницы — отдельно. И такие тоже нужны для неженатой молодёжи и находящихся вдали от своих семей солдат и моряков. А своих таких у нас рождается мало по причине нашего строгого отбора, так что добираем недостающих извне. И тоже не каких попало, а отборных.

— Это потворство блуду!

— Да, поскольку он неизбежен. И разве лучше бывает там, где блудниц нет или не хватает, и за этой надобностью пристают к добропорядочным женщинам или девицам, а то и вовсе занимаются противоестественными извращениями?

— Истинно верующий раб божий, страшась прогневить Господа, свои греховные вожделения сдерживает, а в грехах — кается!

— После чего, судя по вашим регулярным исповедям, покаяниям и эпитимьям с отпущением грехов, с очищенной совестью продолжает грешить дальше. Не согрешишь — не покаешься, не покаешься — не спасёшься. Да, я понимаю, что это шутка, Цецилиан, но это шутка твоих единоверцев, а не наша. И разве была бы она так популярна, если бы она не соответствовала тому, что происходит в жизни, а не в вашей красивой теории?

— Человек слаб и не может устоять перед искушением, и наш Господь милостив к искренне кающимся грешникам.

— После того, как вы обвиноватите их и заставите каяться в любом пустяке? Мы так не делаем. К тому, что не подрывает общественных устоев, нет претензий ни у наших богов, ни у нашего государства, а то, что подрывает, запрещено государственным законом и караются по нему. А покаяние преступника перед богами — его личное дело, от кары оно не избавит, и какое дело обществу и государству до дальнейшей судьбы души казнённого по приговору суда преступника? Это его душа и его проблемы. А нашему обществу такие люди не нужны, и оно от них избавляется. Нам нужно это, а не их стыд и покаяние, после которого они всё равно примутся за старое и наплодят такое же никчемное потомство.

— Но ведь не все же! А вы не даёте им шанса исправиться!

— Ну, отчего же? Шанс одуматься и взяться за ум есть у каждого при выборе его жизненного пути, но этот выбор надо сделать вовремя, а не тогда, когда уже последствия дурного выбора расхлёбываешь. Это или глупость, или неспособность регулировать свои вожделения. Раз уж речь зашла о блудницах — у нас их не стыдят публично и не требуют от них покаяния, но о них все знают, и замуж им выйти нелегко. Но если юная девчонка вовремя одумалась и сама, когда это особенно трудно, это же совсем другое дело. И так у нас из поколения в поколение — вот, даже хватать своих шалав для лупанариев перестало. Ну так и кто тогда ближе к искоренению непотребств?

— Это вы-то ближе?! Да у вас самые разнузданные оргии на каждом шагу!

— С чего ты взял такую чушь, Цецилиан? Как и везде, у нас есть лупанарии для небогатых и гетеры для состоятельных, и конечно, бывают и групповые гулянки с такими профессионалками, но не где попало, а только где это допускается принятыми в обществе приличиями. Где вы находите все эти массовые и публичные Вакханалии, с которыми так ревностно боретесь, если послушать ваших проповедников? Их уже четыреста лет, как ни у нас нет, ни в Италии, и пресечены они были тогда, когда не было ещё и в помине вашей секты. Но вы упрямо и навязчиво раздуваете слона из мухи, а потом визжите о погромах и гонениях, когда терпение у окружающих вас людей и у властей лопается.

— Прости их, Господи, ибо не ведают, что творят! Заблудшие души вы обрекаете на вечные муки, губя их без покаяния! А душам праведным препятствуете в их спасении в истинной вере! И не только к заблудшим душам вы черствы, но и к праведным, не желая руку помощи им протянуть в те дни, когда они подвергаются гонениям!

— Это когда, например? Полсотни лет назад, когда твоих единоверцев император Деций преследовал, и ваши пытались сбежать к нам? А зачем они нужны нам, Цецилиан? И что грозило тем из них, кто был действительно лоялен к светской власти Империи, как вы и декларируете сами? Всего-то и требовалось, что принести любую самую пустяковую и грошовую жертву гению Империи, олицетворяемому текущим императором. Тронул ли тогда хоть кто-то тех, кто это сделал?

— Они проявили малодушие и погубили свои бессмертные души тяжким грехом отступничества от истинной веры.

— Во-первых, кому угодно, но уж не вам попрекать других отступничеством от веры. Кто вы сами, если не отступники или потомки отступников от веры ваших предков? То прежнее отступничество ваша вера тяжким грехом не считает? А во-вторых, как может считаться отступничеством от вашей веры выполнение её же требования быть лояльным к светской власти? Почему ваш милостивый бог делает вас этим без вины виноватыми?

— Ибо сказано Господом, да не будет у тебя других богов перед лицом Моим. И не сотвори себе кумира.

— И даже у иудеев, от которых вы это переняли, это было уже лицемерием. Они же и архангелов почитают, и Сатаны боятся, что и вы вслед за ними повторяете. Чем они тогда от богов отличаются, пускай и низших по отношению к Создателю? А вы вдобавок к ним ещё и Распятого богом сделали. Так чем же вы сами тогда отличаетесь от тех, кого попрекаете их многобожием? Мы, по крайней мере, признаём наше многобожие открыто и называем вещи своими именами.

— Ваши боги — ложные. Вы поклоняетесь мёртвым камням.

— Не смеши меня, Цецилиан. Я мог бы с точно таким же успехом сказать, что вы поклоняетесь разрисованным камням. Но как вы не считаете вашу рисованную символику самим вашим богом, так и мы не считаем самим богом его статую в храме. Это только его изображение, созданное для удобства поклонения самому божеству. Посуди сам, одному и тому же богу в каждом городе, где его почитают, посвящён храм или хотя бы алтарь со статуей. Так что же это, по-твоему, разные боги? Юпитер в римском храме, пускай он по твоему мнению и ложный, и Юпитер, допустим, в таком же его карфагенском храме — это что, по-твоему, два разных Юпитера? Вы же в ваших храмах с разными изображениями не разным Создателям молитесь, а одному и тому же, да и ваш Распятый у вас один и тот же во всех ваших храмах. Ты же сам прекрасно понимаешь, что с каждым из наших богов то же самое и у нас, так что все ваши попрёки в поклонении камням — просто смешны.

— Ваши боги — демоны, слуги Сатаны, прельщающие грешные души!

— Ты уж определись в чём-то одном. Если наши боги — мёртвые камни, то это значит, что самих богов нет, и наши предки их для себя придумали. А если они демоны и слуги Сатаны, в существовании которого у тебя нет сомнений, то тогда они уж точно есть, и остаётся только разобраться, кто прав в их оценке — иудеи, мнение которых вы приняли без критики, или весь остальной мир. Если мы поклоняемся демонам вашего Сатаны, а он враг и вашего Создателя, и вашего Распятого, то разве не должны мы тогда по вашей же логике наотрез отказать им во всяком почитании?

— Ну так а вы их разве почитаете?

— А разве нет? Ты разве не знаешь, что иудейский Яхве — не кто иной, как Йам финикийцев, один из двух финикийских морских богов, и его храм, как и храм Решефа, в Карфагене есть? А в карфагенском храме Нептуна обоим посвящено по алтарю, и почтить Йама можно и в его храме, и в храме Нептуна. Вот только Йам не присваивает себе заслуг в создании мира и нормально уживается с прочими богами, явленными вместе с ним миру его настоящим создателем — Абсолютом. Его мы не чтим отдельно, поскольку почитание любых явленных им богов через них в конечном итоге адресовано ему. А в их числе мы и вашего Распятого чтим, которого знаем как Доброго Пастуха. И — да, у нас он тоже вовсе не сварлив и со всеми остальными богами уживается нормально. И никому не угрожает ни концом света, ни вечным горением в подземной топке, а только хлопочет за невезучих в жизни, дабы их следующее воплощение оказалось получше. Напрасно вы отвергли учение вашего же Оригена, отошедшего от наивных сказок иудеев.

— Ориген — еретик, а ваш Добрый Пастырь — ложный бог, посланный Сатаной для смущения истинно верующих!

— То-то ваши фанатики и рвутся осквернить его храмы и разбить его статуи. И после этого вы ещё удивляетесь периодическим гонениям на вас?

— Не может истинный христианин терпеть такого поругания своей веры!

— А греко-римский мир не может терпеть эту вашу сварливую и неуживчивую секту. Мы — тем более. И поэтому, Цецилиан, радуйся тому, что мы не принимаем к себе твоих единоверцев. Император Деций мягко обошёлся с ними, не уничтожив всех. Даже в Карфагене ваша община уцелела, хоть и сильно уменьшилась в численности, а у нас вам за ваши безобразия не было бы пощады. Молитесь за римских императоров, лишь иногда карающих вас, но позволяющих вам существовать вот уже третье столетие.

После ухода диакона, раздражённого и с трудом сдерживавшего истерику, Тит Петроний Руфин, римский сенатор, один из крупнейших землевладельцев в карфагенской округе, почётный член городской курии и патрон района новых инсул между ипподромом и амфитеатром, невесело задумался. Секта назареян, называемых ещё христианами, ведёт себя всё напористее. Близится очередное столетие от рождения их Распятого, и хотя в дате и даже годе путаются и сами сектанты, в любом случае это ближайшие годы, в которые по их вздорному учению должен наступить конец света. Много раз их верхушка переносила так и не наступивший в заявленный ими срок этот конец света, теперь вот раз в столетие им пугают, но пугают с приближением очередного срока оголтело, и суеверные ротозеи из малограмотной городской черни нервничают, а кто-то из особо напуганных и вступает в секту. Хвала богам, после репрессий Деция мало что от неё осталось, многие отреклись и вернулись к почитанию прежних богов, а упорствующие, кто попался, понесли наказание, и не сверни император этой политики из-за проблем на границах, то очистили бы от этой скверны и Карфаген. А Валериан, Аврелиан и Проб преследовали назарейскую секту вяло, не давая ей лишь вновь разрастись, прочие же менялись настолько быстро, что если что-то и хотели предпринять, то не успевали. Нынешние же тетрархи, два августа и два цезаря, в первую очередь поважнее вопросами заняты. Не до сектантов им пока, а когда дойдут до них руки, то в какую сторону? На Востоке влияние назареев намного сильнее, чем здесь.

Секта манихеев, молодая и внутри Империи пока ещё не оторвавшаяся от своих персидских корней, справедливо считается поопаснее не только давно эллинизированного культа Митры, но и назареев, которых полно и в персидской Месопотамии, но которых в державе Сасанидов жёстко притесняет ортодоксальный персидский зороастризм. Оттого и смягчилась политика Империи к сектантам, что очередная война с персами на носу за ту же Месопотамию, и тамошних назареев предпочтительнее иметь друзьями. Насколько же далеко зайдёт ради этого потворство тетрархов собственным назареям внутри Империи, можно только гадать. На местах, во всяком случае, власти осторожничают, и проконсул провинции уже не одну наглую выходку сектантов спустил им без последствий, а те всё наглее и наглее себя ведут и явно рассчитывают на безнаказанность. Так это даже здесь, в Африке, а что же тогда творится на Востоке? Хорошо тартессийцам! У них и государство своё, и политика внутренняя своя, от имперской не зависящая. Третье столетие назареев к себе не пускают и никаких проблем с ними не знают. Нет у них в стране назареев — нет и назарейской проблемы. Неужто он бы их в Карфаген впустил, будь его воля? Но как ты их не впустишь в римский город, когда они — тоже римские граждане?

Это тартессийцы сами решают, кто им подходит, а кто нет, и не указ им в этом Империя, а ты тут завидуй им и терпи. Вон как запросто Павлидий диакона назарейского отбрил, ткнув его носом в борьбу с Вакханалиями, которых давно уже нет в Тартессе и без этих душеспасительных назарейских проповедей! И так хорошо ткнул, что Цецилиан и в ответ на пренебрежение к наивным иудейским мифам, как бы ни был этим уязвлён, сопеть только раздражённо мог, поскольку сходу понял и сам, что лучше и не заикаться о столь же наивных мифах Гомера и Гесиода, если диакон не хочет быть снова ткнутым носом в глупую борьбу с давно не существующим прошлым. Смешно же в самом деле с детскими сказками, поэзией и театральными пьесами бороться, основу мировоззрения для взрослых людей греко-римского мира давно уже не составляющими.

Что он, сам не отбрил бы назарея с удовольствием, если бы мог? Но в том-то и дело, что ему, римскому сенатору, это намного труднее. Человеческих жертвоприношений давно уже нет у тартессийцев и нет в Италии и Греции, но Империя велика, и за всю её не поручишься. В Галлии не везде ещё друидизм искоренён, и невозможно поэтому доказать убедительно отсутствия тайных человеческих жертвоприношений в ней. В Британии — тем более, а ведь и она тоже — имперская провинция. О германцах-федератах вдоль Рейна уже и говорить нечего — какие были у них обычаи за Рейном, такие и остались. Да и что дикий Север вспоминать, когда и в Африке за полное искоренение детских жертвоприношений Баалу уверенно поручиться нельзя! Не в Карфагене, конечно, не в Утике, не в Тисдре и не в других давно романизированных городах, но в захолустных финикийских святилищах в сельской глубинке случается ещё и такое. Что тут тогда о Нумидии говорить или об обеих Мавританиях? Да, настоящих Вакханалий с человеческими жертвоприношениями, хвала богам, в Африке не было и в старину, но сами-то жертвоприношения — были и есть, и тут попрёки назареев крыть нечем. Без них искоренить не успели, а теперь они борьбу с ними себе в заслугу ставят, как будто бы не боролись с этим римские власти и без них.

Оргии — тем более. С ними, что ли, и без назареев борьбы не велось? Но как их искоренишь, когда сами же высшие сословия, а иногда и сами императоры дурной пример в этом подают? Если сам император таков, ему подражают, если ханжа — развратничают в знак протеста, а если тиран, и нет уверенности в том, что уже завтра не будешь обвинён в чём-то и казнён, а то и вовсе убит без суда и следствия, то уж сегодня — хоть день, да мой, и прожить его хочется так, чтобы не было потом обидно за упущенные возможности. Вот и пускаются сенат и всадничество Империи во все тяжкие. А от отцов и мужей не отстают их дочери и жёны. И с вояками развратничают, и с гладиаторами популярными, и в термы заглядывают, дабы посмазливее любовника себе присмотреть. Не просто же так время от времени запрещают совместную помывку мужчин с женщинами, но то помывку, а какие основания запретить одетой римлянке не в женский день термы посещать без раздевания?

И без назареев понятно, что это безобразие. Разве подобает порядочной девице или матроне вести себя таким образом? Но это тартессийцам хорошо, для которых земли, деньги, влияние и почести — не главное в жизни, а брак — не приданое и не политический союз, а хорошая благополучная семья и хорошие благополучные дети. Дурная репутация у невесты — не возьмёт её приличный человек замуж, жена вразнос пошла — развод сразу и с таким позором, что опять же, кто её такую потом возьмёт? И об этом — знают, и нет ни у кого сомнений, что именно так всё и будет. А римлянки из влиятельных семейств уверены в своей безнаказанности. И такую возьмут, если приданое и связи с её семейством нужны. И берут, поскольку — нужны. А раз взяли и такую, то с какой стати ей и замужем браться за ум? Связи-то ведь с приданым нужны, а вышвырнув из дома шалаву за неподобающее поведение, вместе с ней лишаешься и их. И многие вынуждены терпеть.

И ведь самое поразительное, что у тартессийцев и после их школы гетер себе невесту выбрать зазорным не считается. Не такую, конечно, которая её окончила и стала элитной потаскухой, а такую, которая вовремя одумалась и в нормальную школу из неё перевелась. Если разницу в учебной программе наверстала, а потом ещё и не испугалась трудностей дальнейшей учёбы, отбор на неё прошла и саму учёбу выдержала — элитной невестой станет с безупречной репутацией, и никто такую школой гетер не попрекнёт.

А тут, вроде бы, и добропорядочную возьмёшь, а уверенности в том, что и она примеру развращённых подруг не последует, нет ни малейшей. Дурной пример и сам-то по себе заразителен, а уж безнаказанный — тем более. Заведомую шалаву и римлянин не всякий возьмёт, если есть выбор между такой и нормальной, да только и выбор такой не у всех есть, и нормальная загулять с подругами-шалавами может запросто, если уверена в безнаказанности, и что ты с этим поделаешь, если без её приданого и связей не обойтись? Приноси жертву Юноне и молись ей, чтобы уберегла. А нет, так сам в загулы подавайся с чужими жёнами, да почаще, чтобы не так обидно было. Собственно, так и живут сенаторы и всадники в своём большинстве. А элите и простонародье подражает, кто как в состоянии себе позволить, и в результате непотребство становится массовым и повседневным Хоть и нет настоящих Вакханалий, которыми назареи попрекают, но оргии-то есть, а иногда и подражающие тем Вакханалиям, и этого не скроешь, и на попрёки ими назареям возразить нечего. А они ведь что скажут? Женись на назарейке и забудь о подобных безобразиях.

В теории-то — да, их послушай, так они самые правильные. И пожалуй, в самом деле назарейка в оргиях напоказ участвовать не станет и публично тебя этим не опозорит. А вот не гульнёт ли тайком — это и гаруспик не всякий гадать возьмётся. Человек слаб, но бог-то ихний милостив к кающимся. Гульнёт, потом исповедуется в общине, покается, да и получит от епископа отпущение грехов. Епископы у них таким правом наделены, и даже исповедь могут сами принять, хоть ей и полагается быть публичной перед всей общиной. Сами же назареи и шутят, что легче всего блуднице отпущение грехов получить в постели с епископом. Понятно, что не везде и не с любым, но всякие ведь есть. А в том, что и тебя в свою веру обращать с удвоенной настырностью примутся, можешь не сомневаться. Это у них священный долг всякого истинно верующего — души заблудшие спасать. И тогда ни днём покоя не будет от назарейских проповедников, ни ночью от жены-назарейки. Детей же в свою веру обратят наверняка. Ну и зачем это надо, спрашивается?

Впрочем, они и так не унимаются. Очередным скорым концом света пугают, да увещевают покаяться и принять истинную веру, пока не поздно. Павлидий говорит, что в ближайшие тысячу семьсот лет никакого конца света точно не будет, атланты вычислили, мудрецы которых уж всяко не иудеям с назареями чета, да и после не наверняка, а только опасность такая будет в течение пары столетий, но причины её таковы, что не зависят от единичных богов, тем более — от неверно понятого и ошибочно истолкованного иудеями и назареями финикийского Йама. Да, основные беды, если случатся, от морских волн будут, да от землетрясений с огнедышащими горами, но причиной станет или не станет падение большого камня с неба. Так уже было одиннадцать тысяч лет назад, и бояться следует вот этого, а не судилища от иудейского и назарейского бога. Но если миру повезёт, и в те два опасных столетия катастрофы не случится, то ещё тринадцать тысяч лет мир сможет жить спокойно. Будут, конечно, небольшие вроде Везувия или большой волны почти вековой давности, ещё чаще будут эпидемии, но разве это конец света?

Но не только на конец света намекал раздражённый Цецилиан, когда сказал на прощание, что очень скоро упорствующие в язычестве могут и горько пожалеть о своём упорстве. Тут и в политике имперской не всё ладно, и назареи уверены, что скоро придёт торжество их веры. Сам старший август Диоклетиан женат на назарейке Приске, а их дочь Валерия, тоже назарейка, замужем за его цезарем Галерием. И получается, что весь восток Империи управляется мужьями назареек, благоволящими назарейской секте не только по соображениям скорой войны с персами, но и под влиянием жён-назареек. Не только сами назареи, любящие выдавать желаемое за действительное, но и многие при обоих дворах на востоке почти уверены в скором обращении и августа, и цезаря. Даже армянский царевич Тиридат, ожидающий римской поддержки для возврата на отцовский престол, взял в свою свиту назарея Григория, хоть тот и сын убийцы его отца. Это ли не свидетельство высокой вероятности торжества назареев на Востоке? А тогда не избежать этого и на Западе. Хоть в семье августа Максимиана назареев и нет, он предан Диоклетиану и без спора последует его примеру, а цезарь Констанций на падчерице его женат, и его бывшая Елена назарейка.

— Ещё нет, Тит Петроний, — поправил Павлидий тревожные выкладки сенатора, — Живёт она в Никомедии при дворе Диоклетиана, где и воспитывался Константин, её сын от Констанция, дружит с Приской и тоже благоволит назареям, но сама в их веру ещё не обратилась. Кроме того, она не законной женой Констанция была, а конкубиной. На сына могла бы повлиять, но Константин сейчас сопровождает августа в его египетском походе, а Констанций всё равно останется в Галлии.

— Да какая разница! Если обратится Максимиан, то обратится и Констанций. Да и наследником он считает Константина, а не малолетнего сына от Феодоры Максимианы, а это тоже не очень хороший признак. Я бы сказал даже, очень нехороший.

— Да ладно тебе, почтеннейший. Где Констанций, а где Елена? Сколько лет она уже не спит с ним, чтобы оказать на него какое-то серьёзное влияние?

— Именно поэтому, Павлидий Марций. Тут не Елена, тут сам Диоклетиан его в следующие цезари наверняка наметил, и это тревожный признак. У самого августа в его окружении назареев хватает. Кто, по-твоему, мог надоумить его на столь непродуманную денежную реформу, когда его новые солиды и аргентусы по весу драгоценного металла в них стоят дороже своего номинала в давно обесцененных денариях? Оба наших августа — солдафоны, и не удивительно, что они и экономикой пытаются командовать так же, как привыкли командовать и войсками. Но кто эти финансисты, которые всерьёз полагают, будто бы их недооценённая твёрдая монета повысит ценность бронзового денария, а не вымоется из оборота и не осядет в накоплениях? Кто кроме назареев способен поверить в настолько чудодейственную силу угодных им императорских эдиктов? Так ты думаешь, это всё? Друзья с Востока пишут мне под строжайшим секретом, что при дворе августа вынашиваются замыслы на ограничение цен для всех основных товаров! Тебе, надеюсь, не нужно объяснять, что на самом деле произойдёт в этом случае?

— Да, я знаю об этих планах. Патологическая глупость, конечно, которая ни к чему больше не приведёт кроме дефицита всего и спекуляций на всём.

— То-то и оно. Но главная суть — не в этом. Пока не подавлен мятеж в Египте, августу Диоклетиану не до реформы цен. Не станет он откладывать ради неё и войну с персами. Это пара-тройка лет, не меньше, и до тех пор замысел известен только узкому кругу посвящённых в него. Так вот, назарейский епископ Менсурий как раз в этом году начал втайне перевод всех накоплений карфагенской общины из старых обесцененных антонинианов в такие же обесцененные новые фоллисы. Он явно знает о готовящейся реформе, о которой официально ничего не известно никому.

— Он тоже верит в чудодейственную силу эдикта? Хотя — да, назареи склонны верить в чудеса, если они согласуются с их вероучением, — Павлидий сфокусировал свой взгляд на крупном плоде цитрона, и тот, качнувшись пару раз, медленно встал на острый кончик, постоял на нём, а затем снова плавно опустился набок.

— Совершенствуешься! — присвистнул сенатор, — В прошлую нашу встречу ты их только катал по столу! А совсем в воздух его поднять можешь?

— Нет, цитрон тяжеловат для меня. Даже орех получается не всегда, — Павлидий перевёл взгляд на грецкий орех, и тот после нескольких покачиваний медленно поднялся над столешницей примерно на полтора римских фута, повисел и вновь спустился на своё место, — Бывает и лучше, когда я в ударе, но бывает, что и этого не могу.

— А говорят, ваши жрецы даже арбузы в воздух поднимают, а некоторые и сами могут взлететь?

— Ну, не все и не совсем сами. Природных уникумов, которым достаточно для этого собственной силы, единицы из миллионов, а просто способному человеку его сил на это не хватает, и нужна помощь силы, наработанной и накопленной храмом. И назареи не так уж и неправы, когда говорят, что чудеса возможны только силой веры и божественной волей. Только вера нужна не в их смысле, а как отсутствие сомнений, да и мало поможет божественная воля тому, кто не наделён собственными способностями. Способности есть и у них, но у них нет правильной науки атлантов об их развитии и тренировке. Поэтому у них и так мало святых чудотворцев, которыми становятся только редкие уникумы.

— Зря ты Цецилиану этого не показал. Представь себе только, как бы ты его этим уел! — сенатор усмехнулся.

— А какой смысл, Тит Петроний? Если он именно такой фанатик, которым хочет казаться, то в чём бы я его убедил? Будь я его веры, он бы решил, что эта сила от их бога, а раз я закосневшая в язычестве заблудшая душа, то от кого же ещё быть моей силе, если не от ихнего Сатаны, в услужение которому они отдали наших богов? — оба рассмеялись, — А если он даже и разумен, то само положение в иерархии секты обязывает его корчить из себя самого упёртого фанатика их вздорного учения.

— И управы ведь на них никакой, а они с каждым годом всё наглее и наглее.

— Так было и при благоволившем им Филиппе Арабе, но Деций быстро поставил их на место. Жаль, что ситуация на лимесе не позволила ему довести это дело до конца. А Диоклетиан строит божественность своей власти на традиционном культе Юпитера, и ему проще будет подавить назареев, когда надобность в их поддержке отпадёт, чем поставить на уши всю Империю навязыванием большинству её граждан веры меньшинства.

— Ты считаешь, значит, что после войны с персами милость Диоклетиана к секте назареев иссякнет? А что, если ты недооцениваешь влияние на него жены?

— Диоклетиан не из тех, кто позволит женщине вертеть собой. Тем более — в его управление Империей вмешиваться. Если её вера станет проблемой — я не удивлюсь, если он прикажет ей отречься от Распятого, и она отречётся. Жена солдафона и к дисциплине привычна, и к повиновению главе семьи, и к долгу перед государством. Так что в панику перед назареями впадать рано, а вот подготовиться за эти ближайшие годы к постановке их на место, как и во времена Деция, я бы на твоём месте не поленился. Например, войска от них почистить, чиновничество, городскую верхушку.

— Тебе легко рассуждать, Павлидий Марций, когда у вас отдельное государство с другими законами, а что мы можем сделать, когда они — такие же римские граждане?

— Ну, если начнётся, то всех не отрёкшихся могут и лишить гражданских прав, как это было и при Деции. Но — да, ты прав, дожидаться этого в бездействии не следует. К маврам ведь назареи тоже своих проповедников посылали? И к нумидийцам же наверняка, и к гарамантам? И не всех же их там поубивали или принесли в жертву богам?

— Но и успехов особых они там не стяжали. К чему ты клонишь?

— Плевать, какие там у них были успехи. Единичные-то назареи среди них там оказаться могут? И так ли уж трудно раздуть из жирной мухи чахленького слоника?

— И что нам это даст?

— Да элементарно же, почтеннейший! Ведь был же случай при Деции и у вас в Карфагене, когда солдаты-назареи отказались применить оружие против единоверцев? Я не помню подробностей, но что-то такое было точно.

— Да, такой случай был, но их было немного, и они были арестованы и казнены за неисполнение приказа. Теперь их община чтит их память как мучеников веры.

— Вот именно, Тит Петроний! Назареи декларируют свою лояльность к светской власти, а как ведут себя на деле? Лояльны лишь до тех пор, пока это не во вред их секте и просто единоверцам? А если во вред, то плевать на солдатский долг и военную присягу? И преступники не только не отлучены за это их епископом и общиной от ихней назарейской церкви, но и прославлены как герои? Это как понимать? Какова тогда цена их лояльности и им самим как солдатам? Зачем нужны такие солдаты, на которых нельзя положиться?

— Ты предлагаешь зацепиться за тот случай как за прецедент?

— Абсолютно верно. У вас же сохранились документы в архивах курии? Ну так и поднимите их, уточните все подробности, да и поставьте вопрос, можно ли положиться на такого солдата и такого чиновника, для которых их солидарность с единоверцами выше и важнее их служебного долга? Не в этом году, так в следующем август Максимиан сможет заняться восстановлением порядка в Мавритании, и для вас это будет прекрасный случай проявить бдительность и инициативу. Судя по его пристрастию к оргиям, он-то уж точно тайным назареем не является и причин потворствовать им не имеет. А вот лояльность к своей божественной персоне наверняка оценит. И если среди дикарей могут быть назареи, то разве не логично перед выступлением августа против варваров привести всех к особой присяге у алтарей и Геркулеса, и самого Максимиана с жертвоприношением и возданием божественных почестей обоим?

— А отказавшихся — уволить со службы как не надёжных? — сообразил сенатор.

— Именно. Солдат — как способных изменить воинскому долгу, если противник окажется их единоверцем, а чиновников — как способных потворствовать единоверцам даже в ущерб своему служебному долгу.

— То есть, этим отсекаем фанатиков, а давшие такую присягу становятся таким образом для секты отступниками, и обратной дороги им уже нет. Да, помню, после Деция отрёкшихся во время его репрессий обратно в общину не принимали. А тут ещё и угрозы смерти никакой ни себе, ни родным, даже имущества не теряют, а только увольнение со службы, так что отступничество будет ещё менее простительно, чем тогдашнее. Правда, назареи как римские граждане могут и оспорить своё увольнение в суде.

— Поэтому и не прямо сейчас, а во время кампании Максимиана против мавров, по законам военного времени. А кто не одобряет проявленной бдительности, тот вольный или невольный пособник варваров. Заодно и суды от назареев тоже подчистите. Что это за судья, который способен подсуживать своим единоверцам в ущерб законности? И заметь, всё это, если с умом, можно сделать и не дожидаясь немилости Диоклетиана к назареям.

— И если ты прав в ожидании этой немилости к ним, то многие из них опять вас будут безжалостностью попрекать за то, что их не принимаете и спасти этим от репрессий не хотите даже лучших из них, но тем временем принимаете даже негодных блудниц?

— Ну, отчего же негодных? Негодных мы не берём, мы берём только годных по нашим меркам — на подбор, лучших из лучших. Наш народ достоин даже развратничать с красавицами, а не с уродливыми страхолюдинами, — развил шутку Павлидий.

— Да это-то и по статуэткам вашим понятно. Особенно в сравнении с копиями греческой классики работы ваших же мастеров, когда стиль отделки один и тот же, и вся разница — в красоте моделей-натурщиц. Умеете же вы отбирать! Мне тут на днях одна из забракованных вашими жаловалась на вашу придирчивость, так такую истерику закатила, что я сразу понял причину вашего отказа ей. Да, правильно вы говорите, в такие моменты эти стервы поразительно похожи на обезьян. Так же сварливы и так же вульгарны и лишь омерзение к себе вызывают. Правильно делаете, что не берёте таких. Если для лупанариев берёте лучших, то представляю, каковы ваши гетеры! Есть с кого такие статуэтки ваять!

— Стараемся, Тит Петроний.

— А ещё лучше стараетесь при отборе добропорядочных. А ведь люди похожего на отбираемых вами типа есть и среди назареев. Почему вы даже таких из них не берёте?

— Хороший вопрос! — одобрил тартессиец, — Да, ты прав, есть и среди них такие, и даже больший процент, чем в остальном вашем обществе, и если бы не эта их вздорная вера, то брали бы их с большим удовольствием. Я вот тут советовал тебе очистить от них войска и чиновничество, а ведь сам же при этом прекрасно знаю, что во всём, что их веры не затрагивает, назареи нередко бывают дисциплинированнее и добросовестнее коллег по службе, придерживающихся традиционной веры.

— Точно! Я как раз именно это и хотел сказать, да только ты сам меня опередил.

— Поэтому и бракуем с большим сожалением. Во-первых, чудес не бывает, и не может быть в обычном обществе много людей с хорошими и нужными нам качествами. В вашем традиционном обществе, в душу особо не лезущем, так оно и есть, и по человеку видно почти сразу, каков он. А учение назареев выдаёт желаемое за действительное и от своих адептов требует подражать этому желаемому, кто как сумеет, а кто сумеет плохо, того заставят покаяться и простят. Но разве можно так искоренить пороки, не искореняя порочной человеческой породы? Назареи борются с симптомами болезни общества, а не с её причиной. А во-вторых, даже те настоящие, которые среди них есть, очень похожи, но не совсем таковы, как нужно нам.

— А что с ними не так?

— Порядочны, этого у них не отнять, но глуповаты. Повелись на эти устаревшие иудейские мифы и назарейскую выдачу желаемого за действительное. Не умеют отличить настоящего от подделки. Помнят от отцов и дедов, что яблоко от яблони далеко не падает, но грезят по божьему царству всеобщего братства и верят в то, во что поверить приятнее, не заботясь о логике и здравом смысле. Зачем нам такие люди? Мы не ждём от богов ни рая для порядочных, ни ада для сволочи. Для нас они — вот на этой земле. Не идеальные, очень далёкие от идеала, но для чего-то ведь боги дали нам самим разум и руки? Вот мы и применяем их для того, чтобы сделать свою часть этого земного мира такой, в которой и потомков после себя хочется оставить, и самому в следующую жизнь возродиться. У нас тоже много проблем, но мы их решаем, как знаем и умеем, а не маскируем подражанием показушному, но не существующему в реальной жизни идеалу.

326 год нашей эры, провинция Финикия, Гелиополь.

— Млять, далековато! — процедил сквозь зубы Арунтий, — Ближе бы подобраться, да только ведь спалимся тогда на хрен! Что скажешь, Нирул?

— Ну, может и не спалимся, если повезёт, но — да, рискованно, — отозвался боец, — А отсюда работать — метров сто семьдесят примерно?

— Нет, ближе к ста восьмидесяти.

— Значит, прицел на сто семьдесят пять пойдёт. Для нормального винтаря говно был бы вопрос но для этого — далековато. А обязательно ли именно в башку?

— Хорошо бы, но если ты не уверен — в грудную клетку ему отсюда влепишь?

— Это — гарантирую.

— Значит — работаем, под мою ответственность.

— Как скажешь, почтенный, — раздались тихие щелчки регулировки оптического прицела и немного громче — взводимого курка, — Проклятие! Куда он делся?

— Ориентир — мраморный бюст какого-то главнюка на колонке. От него правее занавешенный дверной проём в комнату.

— Ага, вижу плечо и спину, но стоит неудобно, а за занавеской не поймёшь, где там дверной косяк.

— Ничего, подождём. Раз в проёме стоит, значит, входить туда не собирается. А как выйдет поудобнее для тебя — самостоятельный огонь по готовности.

— Понял, почтенный.

Ждать пришлось дольше, чем они рассчитывали. Цель-то вышла из комнаты на веранду атриума, но её сразу же заслонили две бабы из числа домочадцев. Бормоча сквозь зубы ругательства, командир и его снайпер были вынуждены повременить, а бабы ещё и заговорили о чём-то с хозяином. Арунтий уже начал было регулировать прицел и своего револьвер-карабина, такого же, как и у Нирула, дабы с двух стволов уложить всех троих, но тут, хвала богам, бабы унялись и отошли в сторону. Близился решающий момент.

— Шухер! — предупредил страховавший их сзади Эзул, второй боец Арунтия.

Пришлось прятать оружие под плащами и изображать праздношатающихся по парку бездельников, пока настоящие местные бездельники не прошли себе своей дорогой, а тем временем намеченный на отстрел хозяин особняка снова с кем-то заговорил, весьма удачно при этом встав для себя и крайне неудачно для снайпера. Каменную колонну и из нормальной-то винтовки бронебойной пулей не прострелишь, а у них — маломощные, зато бесшумные и не разбрасывающие гильз револьверы-карабины. Но в конце концов судьба вознаградила их за долготерпение, подставив цель под уверенный выстрел.

Хороший глушитель — полезнейшая в их деле вещь. Даже с этой дистанции оба отчётливо расслышали взрыв заряда фугасной пули, и звук по громкости был сопоставим с растянутым и шипящим звуком самого выстрела. Щелчок взводимого курка, ещё тихий хлопок, и снова взрыв там, впереди — Нирул всадил таки вторую такую же пулю и в башку хозяина особняка. И только после этого пронзительно завизжали бабы в доме, поднимая в нём панику и окончательно сбивая всех с толку.

В доме переполох, все зеваки с улицы сбегаются к нему, туда же все смотрят и из окон инсул, а маломощный револьвер-карабин хорош ведь ещё и своей конструкцией. Долго ли снять глушитель, оптику, цевьё и приклад, без которых сам револьвер почти не отличается от обычного армейского? А шифроваться не от кого, все ведь на дом пялятся и к шуму оттуда прислушиваются, силясь понять, что же там такого происходит в особняке городского префекта Гая Ларония Поллиона. Правильно, не каждый день и не в каждом городе Юпитер среди бела дня поражает молнией самого городского главу! Ну, дело-то к вечеру близится, но дождём с грозой даже не пахнет, и в небе — ни единой тучи. Будет о чём поразмыслить гражданам Гелиополя Финикийского на досуге.

Упаковали разобранное оружие в чехлы, спрятали их под плащами, оглянулись по сторонам и двинулись к выходу из парка. Немного не доходя до жилой застройки, все трое свернули к заросшей виноградными лозами беседке, оказавшейся пустой, Арунтий вошёл в неё, а бойцы встали у входа, прикрывая его от глаз случайных зевак.

— Валодов слушает! — донёсся из радиотелефона голос начальства.

— Это Максимов, почтенный. По первой части работы — порядок.

— Без палева?

— Там всё внимание к особняку покойничка приковано.

— Хорошо. По второй части — смотри по обстановке, и если усмотришь большой риск палева, то ну её на хрен, первой достаточно, занимайся тогда третьей.

— Понял, почтенный. Конец связи! — Арунтий сложил телескопическую антенну аппарата и спрятал его, — Слыхали? Вторую часть смотрим по обстановке и почём зря не рискуем, а переходим к третьей. Пошли!

Судя по гвалту у входа в особняк префекта, там уже собралась немалая толпа, и туда же спешили всё новые и новые зеваки. Хоть и слышно уже на всех близких улицах и во всех ближайших домах о трагической гибели главы города, всем ведь интересны ещё и подробности, а их никто внятно растолковать не в состоянии. Какой гром? Какая молния среди ясного неба? Горожанам не нужно объяснять, как перевираются любые слухи при их передаче, и все стремятся выяснить всё у непосредственных свидетелей, а те и сами в ступоре, непонятках и истериках. Ну и прекрасно, именно это и требуется сей секунд. Чем дольше будет неразбериха, тем лучше. Спокойно дойдя городской улицей до постоялого двора, поднялись к себе.

— У нас — порядок, почтенный, — доложил старший из двух дежуривших в снятой ими комнате бойцов.

— У нас — тоже, — ответил Арунтий.

— Слыхали, — оба дежурных ухмыльнулись.

Сняв чехлы с разобранными револьверами-карабинами, разведчики заменили их подмышечными кобурами с короткоствольными револьверами. К ним и глушитель не такой длинный, из-за чего и бесшумным оружие уже не назовёшь. Малошумное, скажем так. Зато — компактное, и если плечевые лямки кобуры плащом скрыты, то его не видно вообще. Сзади к поясам прицепили подсумки с гранатами. Опять же, под плащом их не видно, а кинжалы, которые носить можно, открыто спереди. Они — финикийские, в Тире куплены, такие здесь носят все гражданские, кто носит.

— Ты, Нирул, остаёшься и чистишь свою ружбайку, — распорядился Арунтий, — Затем прибираешься за собой, выпиваешь вина для запаха и изображаешь заспанного как минимум с обеда. А ты, Рам, идёшь с нами вместо него, — это адресовалось младшему из дежуривших в комнате бойцов, парню индийской внешности, — А ты, Бойориг, как Нирул закончит, прогуляешься к нашему торгашу и поинтересуешься, что за хрень происходит в городе. Естественно, изображаешь живейший интерес, переспрашиваешь о подробностях и не ржёшь с той ахинеи, которую от него услышишь. Потом расскажешь нам в точности, и мы поржём все вместе, — вся команда понимающе ухмыльнулась.

Бойцам не нужно объяснять, что отсутствие интереса к необычному переполоху в городе выглядело бы подозрительно. А зачем нужно наводить следствие на совершенно лишние подозрения? И так версию теракта рассматривать будут, но одно дело, когда это в числе прочих для порядка, и совсем другое, когда есть основания зациклиться на ней. Они не местные, прибыли под видом наёмной охраны персидского купца неделю назад, а когда он расторгуется, то и отбудут с ним обратно, и вести себя надо естественно для приезжих.

К заднему двору злополучного особняка вышли в обход по другим улицам. Всё оживление — на той стороне, гвалт ещё сильнее, и туда же идут зеваки с обоих боков, что и требуется. Наконец, боковые улицы опустели.

— Работаем!

Три фугасно-зажигательных гранаты перелетают через забор в дворовый сад и сразу же ещё три — подальше, в атриум. Попадают, правда, две, третья шарахает на крыше, но тем лучше — все глаза зевак в сторону грохота и вспышек направлены, а не сюда, и это хорошо. Новый поток зевак устремляется отовсюду, а навстречу — перепуганные взрывом беглецы, и у них на то веская причина — там явно разгорается пожар.

Граната — не пуля, пускай даже и разрывная. И грохнет, и вспышку даст такую, что ассоциация с громом и молнией напрашиивается сама собой. Кто по пулям фугасным, чинушу того поразившим, намёка недопонял, тот поймёт его по поразившим его особняк грому и молнии посерьёзнее. А кто у нас молниями швыряется, когда не в духе? У греков — Зевс, у римлян — Юпитер. На сей раз так осерчал, что даже туч с дождём не дождался, и наверняка ведь не без веской причины. Вот и пусть подумают горожане на досуге, чем их покойный градоначальник самого Юпитера мог прогневить. В этом и заключалась вторая часть их работы, и хвала богам, её не пришлось откладывать назавтра. А чтобы горожанам думалось на эту тему лучше и правильнее — есть ещё и третья часть, к которой они теперь и приступят. Как раз нагляднее выйдет, когда всё происходит в один и тот же день.

Пришлось, конечно, сделать крюк через пару кварталов, дабы выйти к бывшему святилищу Аполлона со стороны кварталов бедноты. Захваченное христианами недавно и обращённое ими после погрома и осквернения в свою церковь, оно стало не только новым рассадником их агрессивных проповедей, но и сборищем бездельных попрошаек, которых поощряет культ Распятого. Вот и сейчас внутри кто-то что-то монотонно бубнит, а перед входом сидят бездельники и тянут руки за подаянием, хоть на половине вполне и пахать можно. То-то шантрапа в назарейскую веру обращаться повадилась, когда всей Империей овладел благоволящий ей император Константин! Теперь христиан не только не тронь, но и не ссорься с ними, если неприятностей нажить не хочешь. Вот не подашь такому якобы немощному попрошайке, которому просто лень работать, и ты — враг его святой истинной веры, которая требует поощрять истинно верующих бездельников.

Они бы ещё на подступах прохода не дали, поскольку давно уже новую церковь десятой дорогой обходят все, кому в ней делать нечего, дабы не раскошеливаться в пользу таких, так они и на окрестных улицах прохожих отлавливают и вымогают у них подаяние. Но сейчас уже вечер, и кто набрал достаточно, те и влили в себя достаточно, судя по тому, как расселись оставшиеся, а основная масса, кто в состоянии, убежала туда, на тот грохот и пожар. Эти тоже в ту сторону глядят и туда пальцами тычут, но — не в состоянии. Ну так и тем лучше!

— Вы — осколочные, я — зажигательную, — скомандовал Арунтий, — Работаем!

Осоловевшие попрошайки, двое из которых вообще спали, опёршись спинами и затылками друг на друга, обратили на них внимание только тогда, когда они уже у входа в здание выдёргивали кольца гранат и бросали их внутрь, но пока пьянчуги возвращали на место свои отвисшие от изумления челюсти, внутри здания грохнуло и полыхнуло, и они оторопело уставились на вход, из которого повалил дым.

— Эээ... Вы это чего? — растерянно спросил их по-гречески один, когда в стоящий между ними кувшин с недопитым вином сперва булькнулась серебряная монета, а за ней в горлышко сосуда последовал какой-то ребристый металлический кругляш, застрявший в нём, — Подайте убогому Христа ради! — загнусавил заученное.

— Там вам на всех хватит, — заверил его Арунтий на том же языке, выдёргивая из гранаты кольцо, — Это ценная вещь, — два его спутника прыснули в кулаки.

— Точно ценная? — жадно заинтересовался другой попрошайка.

— Два милиарисия стоит, а под ней — третий. Ходу, ребята! — это было сказано уже по-турдетански для своих бойцов, едва сдерживавшихся от смеха.

Свернули, естественно, за угол здания, и не только потому, что жадная пьянь полезла проверять оставленный им кругляш и монету под ним. На грохот спешила часть зевак от особняка, с которыми тоже встречаться не хотелось. Рвануло за углом хорошо, и осколки хлестнули вдоль улицы, а судя по отсутствию воплей, забулдыг уложило всех. И это правильно, работать надо честно и свои церкви строить, а не чужие храмы захватывать и у приличных людей их честно заработанное вымогать. Ну, если стать мучеником своей назарейской веры не сильно торопишься. А то ведь осерчал Юпитер, здорово осерчал на христиан и их пособников. Нагляднее — уже просто некуда, если тяжёлого вооружения не применять, а такого приказа они не получали, и его им никто не выделил. Просто, дёшево и достаточно сердито, кто понимает. А на востоке Империи народ — понятливый.

Доложиться начальству по радиотелефону не представлялось возможным — и из окон инсул зеваки выглядывать начали, и до самой разгромленной церквушки галдит уже целая толпа, туда же и патруль вигилов пробежал. Но начальство, надо полагать, слыхало взрывы и само. Для вида поинтересовались у выглянувшего в окно ротозея, что ему видно сверху, получили честный ответ, что ничего толком не разобрать, но что-то горит, и толпа собралась — у них спрашивайте, если настолько интересно. Нет, благодарим, нам уж точно не настолько. А вдруг Юпитер ещё сердится и ещё одной молнией шарахнет? Нет, мы его чтим, мы его не гневили, нас-то за что? А где тут у вас поразвлечься можно?

Уличные шалавы и вид имели соответствующий. Одна, с крашеными в рыжий цвет ещё по моде времён Северов волосами, издали смотрелась неплохо, но вблизи — нет, мы ещё столько не выпили. Сколько, сколько? Да тебе, лахудра потасканная, красная цена пара фоллисов со всех троих, а не милиарисий с хрена! Размечталась тут! Ладно, если не врёшь, и лучших мы здесь не найдём, то вернёмся и поторгуемся ещё. А пока — где тут у вас забегаловка такая, чтобы и не разбавили, и налили сполна? А то иначе нам ведь точно столько не выпить! Рекомендованная им забегаловка тоже оказалась так себе, и шлюхи в ней не намного лучшими, да ещё и занятыми уже, но требовалось-то что? Просто выпить для вида и запаха, дабы шататься и двигаться по синусоиде убедительно и не вызывать у встречных прохожих, не говоря уже о вигилах, ненужных подозрений. Какие молнии? Да в таком состоянии, как мы, сам Юпитер промазал бы, хреном его клянёмся!

Это вигилы и сами поняли прекрасно, так что вопросов у встреченного патруля к ним не возникло. Даже поделились собственной официозной информацией. Молнии? Ну да, были несколько штук. Странно, конечно, грозы-то нет. Тут служивые уже между собой заспорили, То ли Юпитер это на кого-то рассердился, то ли Сатана коварные козни строит истинно верующим. В общем, кто надо, тот и метнул молнии, и что надо, то и поджёг ими — на этом блюстители порядка пришли к единому мнению. А кого там другой патруль взял за жабры, да дубинками отметелил? Раз отметелил, значит — есть за что. Пусть благодарит богов за то, что только дубинками вразумили, а не проткнули гладиусом. Дальше старший патруля выдал целую лекцию о том, что короткий гладиус, конечно, устарел, и не зля его в армии длинной кавалерийской спатой заменили, но это в полевых войсках, а в городской службе старый добрый гдадиус удобнее громоздкой спаты. А кого коллеги там повязали? Да кого надо, того и повязали! Нашлось, значит, за что.

— Эээ, уважаемый, балшой дом кого молния убил? — поинтересовался на ломаной латыни заплетающимся языком Рам, по которому и так видно было, что иностранец.

— Да чего вы ко мне прицепились! Кого надо, того и убило! — потерял терпение старший патруля, — Тьфу ты, прости меня, Господи, брякнул сгоряча! — вигил осенил себя крестным знамением, — А вы чего скалитесь? Выпили лишнего, так и проваливайте на свой постоялый двор! Понаехали тут, чурки неримские! — в его собственной латыни слышался то ли фракийский, то ли иллирийский акцент, но спорить с вигилом при исполнении кому охота, когда только что на глазах другой патруль уже кого-то замёл?

Не к воронам же послали, и даже не в термы, а туда, куда им, собственно, надо и самим. До перекрёстка шли, старательно выписывая синусоиду, поддерживая друг друга и спотыкаясь, а нечленораздельное подобие песни мычали настолько убедительно, что за ними увязалась местная гопота. И жестоко обломалась сразу же за поворотом, когда уже намеченные ими к грабежу жертвы вдруг резко протрезвели и обернулись к шантрапе с нехорошим прищуром, положив руки на рукояти кинжалов. Гопники сообразили сходу, что не всякий замысел хорош, и вообще, у них тут в другом месте есть дела поважнее и понеотложнее. Ну, оно и к лучшему. Шум драки мог бы привлечь тот же самый патруль, которому вовсе не обязательно видеть трезвыми и дееспособными тех, кого видели три минуты назад пьяными без малого мертвецки. Когда нужно было начать квасить, чтобы вот так наклюкаться? Правильно, не позднее, чем с обеда. Пусть и не натуральное, зато техническое, а значит, тоже вполне себе убедительное алиби, кто понимает.

Об этом Арунтий и сообщил начальству, добравшись до оказавшегося пустым общественного туалета и доложив по радиотелефону о честно выполненной работе. Судя по смеху, префект Валодов по достоинству оценил находчивость центуриона. Вернувшись окольным путём на постоялый двор, выслушали опциона Бойорига, который сообщил со слов купца о небесной каре, поразившей дом городского префекта Поллиона и сжёгшей его дотла. Это — абсолютно точно, и если из окон верхнего этажа кажется, что его особняк сгорел только наполовину, то не верь глазам своим. А если кто-то соврёт, будто бы не все домочадцы Поллиона вместе с ним в том пожаре погибли, то чьё слово весомее, какого-то городского зеваки или честного и уважаемого купца, которого знают все здешние купцы? В общем, посмеялись, заперлись понадёжнее, да и завалились наконец-то спать с полным сознанием честно выполненного долга.

Утром за завтраком молва сообщила о молниях, поразивших не только церковь святого Маврикия со всеми молящимися в ней и божьими попрошайками на паперти, но и выжегших все соседние с ней кварталы города. Если из окна они кажутся целыми — опять же, не верь глазам своим. А назавтра сам епископ Гелиополя, преподобный Евстафий, из церкви Сатану изгонять будет, да заново её освящать. Сегодня не получается, поскольку будет отпевать свежих мучеников веры, да выяснять, не случилось ли при их гибели и не было ли при жизни чудес, доказывающих святость. Это говорилось за одними столами, где большинство составляли назареи. А за другими сообщали, что весь город рад гневу Юпитера на эту зловредную секту и на потворствовавшего её преступлениям Поллиона, не назарея, но угодничавшего перед благоволящим назареям императором Константином.

— Были тут у нас вопросы к тебе, почтенный, но кажется, отпадают сами собой, — ухмыльнулся Бойориг, а бойцы кивнули, поддерживая опциона.

— Молодцы, соображаете, — одобрил Арунтий, — Справедливость восстановлена.

— А правда ли, почтенный, что этот город — место очень древнее и создано чуть ли не самими богами?

— Ну, не сам город, он — греческий, но платформа Акрополя стоит с древнейших времён, и её создание сами финикийцы приписывают богам. Их предки только храмы на ней возвели, до наших времён не сохранившиеся — Баала, Мелькарта и Астарты. А сейчас вместо них там стоят римские храмы Юпитера, Бахуса и Венеры. Храм Юпитера — как раз на месте прежнего храма Баала, тоже очень большого, в честь которого финикийцы и сам город называют Баальбеком. Плиты ведь эти гигантские в цоколе платформы видели? А в каменоломне, не высеченные до конца, но ещё большего размера? Так всё это уже было с самых незапамятных времён, отчего финикийцы и считают платформу постройкой богов.

— А что наши учёные головы об этом думают?

— У нас до сих пор нет такой техники, которая могла бы ворочать такие блоки, и едва ли она у нас появится в ближайшие несколько столетий, поскольку для каких наших реальных надобностей она могла бы нам пригодиться? Но судя по недорубленным блокам в каменоломне, это были всё-таки люди. Вырубить и поставить в кладку платформы те из них, которые установлены в неё, им сил хватило, но затем, видимо, их силы иссякли, и те самые здоровенные они даже дорубать не стали, плюнув на уже затраченный на них труд, а вместо них достроили платформу из многократно меньших блоков. Тоже не маленьких, но уже подъёмных. Зачем они корячились с гигантскими, и почему всю свою платформу не выстроили из вот таких — никто из наших внятно объяснить не в состоянии. Гипотезы на грани бреда есть, а нормальной наукообразной теории нет.

— А что гласят бредовые гипотезы?

— Учитывая незапамятную давность, это наверняка допотопная працивилизация. Если она владела биоэнергетикой, то могла задействовать телекинез, — Арунтий оглянулся вокруг, убедился в отсутствии внимания посторонних и слегка сдвинул взглядом блюдце с изюмом, — Только скорее всего, эгрегорная магия — несколько спецов хорошего уровня за счёт совокупной энергии большой толпы. Наши предки этого направления развивать не стали, поскольку у нас ценится своя индивидуальная сила по этой части, но эксперименты показали, что в принципе можно и так. Если их цивилизация пошла этим путём, то почему бы и нет? Но этого, сами понимаете, нельзя ни доказать, ни опровергнуть.

— А разве не проще было бы облегчать таким образом намного меньшие плиты?

— Естественно, это было бы многократно проще. Плиты, из которых платформа достроена, не крупнее тех, из которых сложены египетские Великие пирамиды. А вот эти гигантские — ну, здесь и землетрясения бывают посильнее, чем в Египте. Возможно, из-за этого. Хотя и не понятно, почему они тогда не применили полигональную кладку. Знали ведь, судя по некоторым реликтовым элементам и в Египте, и здесь. Может, успели уже и забыть её? Очень мало достоверных сведений, и из-за этого приходится гадать.

— То есть, боги по мнению наших мудрецов тут ни при чём на основании явных признаков недостроя? — уточнил Нирул.

— Да, очевидный признак. Возможно, и боги устают, если перетрудятся, но у них силы безвозвратно иссякнуть не могут. Отдохнули бы, восстановились бы, да и закончили бы начатое дело так, как замышляли исходно. А кто бы им смог в этом помешать? А когда имеется вот такой недострой, значит — не хватило у строителей силёнок, и восстановить их не надеялись, и оказалось это неприятным сюрпризом, которого не смогли предусмотреть заранее. Мыслимо ли такое для настоящих богов? А вот для эгрегорной магии у простых смертных — ну, не самых простых, конечно, но всё-таки людей, а не богов — такой расклад вполне возможен. Начали хорошо, успешно, головы от успехов вскружились, силы свои переоценили, ну и надорвались сдуру. А работу-то ведь заканчивать надо. Вот, как могли оставшимися силёнками, так и закончили.

После завтрака, выслушав по радиотелефону уже подробный доклад, префект Валодов приказал распрощаться с купцом, которому для обратного пути придётся другую охрану нанять, и всей разведгруппой переместиться к нему. А к нему — это во двор храма Венеры на том самом Акрополе, о котором бойцы и расспрашивали Арунтия.

По дороге как раз и убедились наглядно, заценив размеры гигантской плиты у лестницы на платформу. Высота — почти три человеческих роста. Это кому же под силу ворочать такую громадину? Ничего удивительного в том, что строительство приписывают богам. Но некогда было останавливаться и обсуждать достопримечательность — префект ведь не просто так к себе вызвал, верно? Не иначе, как все имеющиеся силы стягивает к храму, и наверное, имеет на это вескую причину.

Впрочем, возражений у бойцов особых не было. Даже на постоялом дворе, где и купцы при деньгах, и их работники часть своей платы от них получают, и охрана, и всё нацелено на то, чтобы помочь приезжим спустить как можно больше звонкой монеты, в том числе и шлюхи, не настолько они лучше обычных лупанарных, насколько дороже за свои ночные услуги запрашивают. Понятно, что народ расслабляется и пьёт как не в себя, а в хорошем подпитии и такие за красавиц сойдут, но если вином не злоупотребляешь, то со жрицами храма Венеры не сравнить. Жаль только, что не все они там служащие своей богине передком иеродулы, да и храм невелик, и в целом жриц в нём не так уж много. И красавицы, конечно, тоже не все, поскольку родственного блата и здесь никто не отменял, и если какой уважаемый в городе человек захочет Венере родственницу посвятить, то ей для этого красавицей быть не обязательно, а достаточно просто не быть уродиной. Храм в немалой степени на пожертвования уважаемых людей живёт и хорошими отношениями с ними дорожит. Тем не менее, смазливые среди жриц Венеры преобладают, не табуретки, поскольку образованы неплохо, две трети из них — иеродулы, служба которых как раз в том и заключается, чтобы недотрог из себя не строить, а те, которые по части обрядовых богослужений — ну, не обязаны давать, но не обязаны, строго говоря, и отказывать. Какой богине служат, к такому поведению, надо полагать, и сами склонны.

Тут смотря на какую глаз положишь, в каком она настроении и состоянии, да и на ком ейный собственный глаз лежит, если лежит. Так или иначе, вероятность согласия жрицы на перепихон есть, и если не столь важно, какой именно, то далеко не нулевая. А лучших из таких, с которыми не нулевая, один хрен вне этого храма в городе не найти, и бойцы пятёрки Арунтия имели все основания завидовать двум другим пятёркам, которые на нелегальном положении, зато размещены во дворе храма в одном из подсобных зданий при нём. И наверняка ведь кому-то уже успела перепасть благосклонность той или иной шикарной жрицы легкомысленной и шаловливой греко-римской богини. Если отобрали тебя служить в такое подразделение, которому самые ответственные задачи ставятся, то тебе есть чем гордиться, а если не отобрали — есть чему радоваться. Но примерно так же, хоть и с меньшей разницей, и внутри такого подразделения. Кому-то больше оснований для гордости, кому-то — для радости. Ага, каждому — своё, кто понимает.

— Почтенный, а почему наше командование считает, будто бы храм Венеры в наибольшей опасности? — поинтересовался опцион.

— Не только этот, а многие вроде него и в других городах, — ответил Арунтий, — Во-первых, сама богиня в римском пантеоне не главная. На храм Юпитера замахиваться небезопасно и любимчикам императора. Императоры сыновьями Юпитера то и дело сами же себя и объявляют, и этим обосновывают богоугодность своей власти, и хотя нынешний Константин пока ещё Юпитером не усыновился, традиция имеется, и любой выпад против Юпитера будет расцениваться как выпад и против императора как его наместника.

— А тут ещё и сам Юпитер нашими громами и молниями и назареев наказал, и их тутошнего пособника, — хмыкнул Нирул, и остальные бойцы рассмеялись.

— И это тоже, конечно, но прежде всего — главенство Юпитера в пантеоне и его связь с императорской властью. Как бы ни благоволил Константин назареям, осквернения храма Юпитера он им не простит. Это понимают и сами назарейские епископы, и местные власти. А Венера не так важна для имперской внутренней политики, и за погром её храма назареи серьёзных репрессий не опасаются. Во-вторых, Венера как богиня распутная сама по себе раздражает назареев посильнее прочих богов. Это своих кающихся распутниц они прощают, как им и повелел их милостивый Распятый, а чужих и ни в чём не кающихся, да ещё и явных демониц и прислужниц ихнего Сатаны — сами понимаете, — бойцы прыснули в кулаки, — А в-третьих, в Элии Капитолине, которая бывший иудейский Иерусалим, храм Венеры на очень неудачном месте поставлен. На том самом холме, на котором был казнён Распятый, а это для его фанатиков одно из самых священных мест. Мало того, что на нём храм иноверцев стоит, так ещё и самой блудливой богини, по их понятиям — возведённый в культ лупанарий для сатанистских оргий, и это для них оскорбительно вдвойне. А из-за этого они окрысились и на остальные храмы Венеры.

— А храм Бахуса?

— А что Бахус? После искоренения настоящих Вакханалий он у римлян по части самых обычных пьянок. Да и те, не говоря уже об оргиях — уж всяко не в храме, поэтому и не раздражает Бахус назареев так, как Венера.

— Так а на что тогда рассчитывает наше командование? — поинтересовался Эзул, — Что раз их шуганул Юпитер, так они теперь вообще на платформу не сунутся? Бахус — тот ладно, рядом расположился, а Венера поодаль от них. Так это тогда надо было все их сборища молниями поражать, чтобы в самом деле обо всех храмах на платформе и думать забыли, а так — слабовато как-то. Вот если бы Венера сама и наглядно их предупредила о своём неудовольствии — тогда другое было бы дело.

— А каким образом? — хмыкнул Арунтий, — В виде десанта свежих сифилитичек с Анд, срочно переброшенных по воздуху? — бойцы сложились пополам от хохота, — Так в Андах эти аймарские шалавы по большей части такие, что я, например, столько не выпью. А кто посмазливее, этим не промышляют, их солидные женихи замуж расхватывают. Ещё засада в том, что самые фанатичные назареи — вообще монахи, живущие в воздержании, и их сифилисом заразить, сами понимаете, несколько затруднительно.

— Тогда — не сифилитичек, а сифилитиков, — развил шутку Рам, — Гомосеков же у местных греков наверняка полно, а значит, найдутся и насильники. Сперва сифилитиков им подсунуть, потом — на монахов этих натравить.

Отсмеялись уже на платформе. Храм Юпитера, конечно, самый внушительный, и даже не столько сам храм, сколько его двор, образованный вместо забора подсобными зданиями, а парадный вход между двумя башнями-пропилеями идёт через шестиугольный дворик. Почти крепость, которую поди ещё возьми, если хотя бы центурию солдат дать ей в качестве гарнизона. А слева от него для входящего — храм Бахуса, тоже большой, только на террасе пониже, и его двор и огорожен простым забором. Взять намного легче, если его кто-то штурмовать вздумает, но храм Юпитера — рядом, самый ближайший сосед, и едва ли его защитники остались бы безучастными. А из его подсобок и подход ко двору храма Бахуса прекрасно просматривается и простреливается, и сам двор. Даже если и осмелятся назареи на эти храмы напасть, при наличии защитников это большими потерями для них чревато. А кем в основном секта назареев пополнилась после окончания начатых ещё при Диоклетиане гонений? Городской чернью, почуявшей, на кого теперь обращены милости Константина. Черни-то в римских городах полно, но сколько из них героев-смертников?

А к храму Венеры — не доходя до них, сразу налево. Само здание храма не столь велико, но пожалуй, самое красивое из всех — звёздчатая колоннада вокруг всего круглого святилища, к которому пристроен классический фасад с портиком. Не удивительно, что на него назареи зарятся. И богиню блудливую сокрушить, и под церковь свою здание отжать.

Но пока — не рекомендуется. Это сам храм Венеры невелик, но его двор весьма обширен, и подсобные здания в нём имеются, и кто знает, одни ли там только жрицы и их прислуга? Вот как сейчас, например. Две пятёрки цейлонского спецназа не отсвечивают без веских причин, но они там, а сейчас к ним и третья прибавится, уж всяко не худшая, а скорее — лучшая, раз уж ей больше выпадает гордиться, чем радоваться. И прибыли они не с пустыми руками — у всех трёх пятёрок найдётся чем встретить незваных гостей. Хоть и не совсем то, чего хотелось бы, да и не столько, но уж какая задача им поставлена, на ту и оснащены, и на то они и спецназ, чтобы суметь обойтись имеющимся.

— До бесконечности мы здесь находиться, естественно, не можем, и не за тем мы здесь, чтобы храму Венеры навечно безопасность гарантировать, — объяснил подчинённым префект Валодов, — Мы припугнули христиан, а чтобы им было понятнее, ликвидировали и потакающего их выходкам карьериста. И тот, кто сменит его во главе города, задумается над своим отношением к служебным обязанностям по обеспечению порядка, и христиане будут теперь понимать, что благоволение Константина ещё не гарантирует секте полной вседозволенности и безнаказанности. А главное — мы выиграли время, и если жрицы ещё не совсем выжили из ума, им хватит его для спасения от фанатиков всех сокровищ храма и своего собственного. Местные христиане и их пособники напуганы и обескуражены, так что в ближайшую неделю уж точно хулиганить не настроены.

— Но раз мы понадобились тебе здесь, есть проблема? — предположил Арунтий.

— К сожалению — да, есть, — подтвердил префект, — Агентура сообщила, что как раз сегодня ожидается прибытие в Гелиополь группы монахов, и это, сами понимаете, не те, которые молятся в своих кельях о спасении своей души, а те самые фанатики, которые организовывают и возглавляют все хулиганские выходки христиан. Есть попустительство властей или нет, им без разницы, мученическая смерть за веру их вполне устраивает, лишь бы хоть что-то для торжества своей веры сделать успеть. Эти и без местных христиан на храм напасть могут, но вполне возможно, что их появление подбодрит и здешнюю чернь, которая с удовольствием поучаствует в погроме, если преодолеет страх. Так что в самые ближайшие дни, а возможно, что уже и сегодня ближе к вечеру, нам с вами может найтись работа по нашей с вами прямой специальности.

Медиоланский эдикт, изданный тринадцать лет назад августами Константином и Лицинианом, гарантировал назареям свободу и полную безопасность исповедания своей веры, возвращал их общинам многое из конфискованного при последних гонениях, но не давал их вере никаких преимуществ перед прочими. Они получили равноправие с культом Олимпийцев и прочих признанных Империей религий, только и всего. На тот момент они после диоклетиановских репрессий были и этому рады без памяти и едва ли собирались наглеть, добиваясь большего. Но аппетит приходит во время еды. За десятилетие свобода и безопасность стали привычными, и захотелось большего, а два года назад окончательная победа Константина над Лицинианом, прочность его власти над всей Империей и его всё возрастающее благоволение к христианам позволяли их верхушке не только надеяться, но и рассчитывать на коренные перемены. Эдикт эдиктом, но воля императора выше любого закона, и кто из местных властей рискнёт огорчить самовластного августа, не угождая его любимчикам? Таких дураков в Империи давно уже не осталось. А значит, теперь истинно верующим можно если и не всё, то уже очень многое из того, на что нет законных прав.

— Назареи и до Медиоланского эдикта вели себя возмутительно! — настропаляла их Мелисса Лаодикейская, старшая жрица храма, — Один только поджог храма Фортуны в Риме ещё за четыре года до эдикта чего стоит!

— Назареям много чего можно поставить в вину, но напрасно ты валишь на них ещё и храм Фортуны, несравненная... тьфу, благочестивейшая, — возразил ей центурион Меритов, командир третьей пятёрки, а жрицы захихикали от напоминания не столь уж и давнего прошлого вышедшей в тираж и подавшейся в более пристойное служение Венере бывшей известной антиохийской гетеры, — Храм сгорел от удара молнии в сильную грозу с таким ливнем, что поджечь что-то под ним было вряд ли возможно.

— Но ведь они сами хвалились тем, что это их бог поразил молнией священный для Рима храм! А то мы не знаем, чьими руками действует их бог! Это ли не признание?

— За такую похвальбу их следовало примерно наказать, и напрасно Максенций спустил им эту подрывную пропаганду в угрожаемый предвоенный период. Но сам пожар храма Фортуны — не их рук дело, а вполне природный несчастный случай.

— Хорошо, пусть так. Но уже на следующий год после эдикта сборище назареев в Анкире осудило культ Артемиды, приравняв её почитание к служению их Сатане.

— Но храм-то ведь не тронули?

— Не посмели, хвала богам, но высказывались о нём кощунственно! Ещё и браки запретили с иноверцами! А четыре года назад некий египтянин Пахомий, бывший солдат Константина, организовал из фанатиков назарейской веры погромщиков, которые теперь и занимаются осквернением и разрушением храмов!

— Пахомий объединил прежних отшельников в общее монашеское поселение, и не его вина в том, что часть его учеников занялась хулиганскими выходками.

— Но он объединил их и организовал! А теперь с попустительства Константина и при поддержке угодничающих перед ним местных властей они что хотят, то и творят! Два года назад осквернён оракул Аполлона в Дидиме и разрушены эллинские храмы на Афоне в Халкидике! А недавно разрушен храм Асклепия в киликийской Эгине! Все эти погромы проходят беспрепятственно, а то и вовсе при поддержке местных властей, и ни один ещё не понёс за это заслуженной кары!

— Ну, кое-кто вчера уже понёс, — ухмыльнулся префект, и бойцы рассмеялись, — А что до храма Асклепия в Эгине, так там был прямой приказ Константина. Не знаю, чем не угодил ему Асклепий, но правом творить беззаконие по своему произволу императоров наделили не христиане. Диоклетиановский произвол, что ли, был лучше? Тоже ведь чуть было не вознёс христиан над всеми до того, как рассердился на них. Так, Меритов, ты у нас потомственный историк или где? — он обернулся к центуриону, — Напомни-ка нам, за что Диоклетиан на них окрысился?

— Из-за провала экономических реформ, которые проводил по их советам. Они ему сначала монетную реформу предложили для оживления денежного оборота, так по их совету золотая и серебряная монеты были сделаны ценнее номинала в бронзовой. Это для того, чтобы ценность бронзовой повысилась. Естественно, ценная монета быстро ушла из оборота в накопления и ювелирку, и в экономике ничего не улучшилось. Тогда остолопы предложили ограничить цены на основные товары в приказном порядке. Естественно, все товары пропали из открытой торговли, и расцвела спекуляция. Вот за это и окрысился.

— Понял, благодарю. В общем, подставили его и дискредитировали дурацкими реформами перед подданными. И вот это, благочестивейшая, тоже вовсе не намеренные козни христиан. Дураки они, что ли, благоволящего к ним императора подставлять и этим подвергать риску собственное благополучие, как оно и вышло на деле? Это была просто элементарнейшая глупость в наивной надежде на эдакую чудодейственную силу эдиктов правителя, наделённого ничем не ограниченной властью. И не христиане такую власть ему дали, а вполне добропорядочные сенат и народ Рима. А раз император выше любого закона, и вас это устраивает, то и чем вам теперь не нравится его произвол? Вы сами до этого дело довели, создав такую возможность. Не сочти за подрывную пропаганду, но это узаконенная тирания, если называть вещи своими именами. А где тирания, там неизбежен и фаворитизм с его вседозволенностью и безнаказанностью для фаворитов тирана. Вот от этого вы, собственно, теперь и страдаете.

— Ты хочешь сказать, что у прежних тиранов были другие фавориты, от которых мы не страдали, а у нынешнего — вот эти?

— Именно. А главное — то, что у всех тиранов на местах расставлены карьеристы и подхалимы, цель которых — не охрана закона и порядка, а угождение текущему тирану, а значит, и его текущим фаворитам. Безобразничают — христианские фанатики, но условия для этого создаются преступным попустительством местных властей, обязанных по букве и духу закона пресекать подобные безобразия. Они при Диоклетиане тоже были ничем не лучше, чем сейчас, просто фавориты у Диоклетиана были другие, безвредные для вас.

— И что же нам теперь делать?

— Прежде всего — не терять зря время. Городские власти Гелиополя христианам в ближайший месяц активной поддержки не окажут, да и сами христиане выбиты из колеи недели на две, не меньше. Фанатичные монахи могут попытаться устроить погром и сами, но их ожидает неприятный сюрприз, который снова выбьет их единоверцев из колеи ещё на пару недель. А новые, если и направятся сюда, то тоже не раньше, чем через месяц. Вот на этот месяц и рассчитывай, благочестивейшая. На твоём месте я бы переправил из храма всё ценное в Антиохию, да и вам самим не мешало бы перебраться туда, а то мало ли, что может случиться при погроме?

— А разве нельзя предотвратить погром вообще?

— Как ты это себе представляешь, благочестивейшая? Мы не можем сидеть здесь у вас до бесконечности. Отразим ближайшее нападение, и наше начальство отзовёт нас на другое задание в другом месте. Мы не знаем точно, отдал ли Константин прямой приказ о погроме храмов Венеры в Финикии, но по Палестине такой приказ есть. Ты ведь не ждёшь от нас, надеюсь, что мы будем воевать с представителями официальной имперской власти, выполняющими приказ самого императора?

— Но как же нам тогда быть дальше?

— Здесь — никак. Это же семитский Восток. Эллинистическая религия прижилась только в больших городах у моря, ну так там христиане пока и не решаются буянить, а на удалении от них, особенно в сельской глуши, многие обращаются в их веру, для семитов близкую и понятную, и с этим ничего не поделать. Здесь, на семитском Востоке, рано или поздно победа их веры неизбежна. Спасайте то, что ещё можно спасти, и пока ещё можно.

— И ты советуешь сразу в Антиохию? А почему нельзя укрыться в Афаке?

— Тамошний храм Венеры под такой же угрозой, как и ваш, и ему тоже придётся эвакуироваться. И тоже чем скорее, тем лучше. В Сидоне, как и в Тире, эллинистическое население не составляет подавляющего большинства и надёжно вас не защитит. Поэтому лучше — через Афаку в Сидон, а оттуда — сразу в Антиохию. Там у вас будет время на то, чтобы осмотреться и решить, куда податься дальше.

— Ты считаешь, что и в Антиохии не будет безопасно?

— Рано или поздно очередь дойдёт и до больших эллинистических городов на всём семитском Востоке. Поэтому — да, я бы не советовал вам оседать и в Антиохии. Нам есть чем урезонить погромщиков и их пособников, но не до бесконечности же.

— Вся Сирия, значит, тоже в опасности, — констатировала жрица, — А Египет?

— Если только Александрия, но внутри страны ситуация ещё хуже, чем здесь. Не просто же так христианские монастыри Пахомия появились именно в Египте. Коптос уже в их руках полностью и стал рассадником фанатиков. Александрия, конечно, продержится ещё долго, но остальную страну уже не спасти, а значит, обречена в конце концов и она. В Малой Азии, ты сама знаешь, положение тоже далеко не блестящее, хоть и получше, чем в Египте и здесь. Если вы не хотите перебираться на Запад, то я бы посоветовал Элладу. За неё тамошний народ будет бороться упорно, да и мы тоже в стороне не останемся. Запад — тем более, а ему помогут и наши западные собратья.

— Ты говоришь о тартессийцах? А вы сами не из них ли часом?

— Это близкий и родственный нам народ, но сюда и даже в Элладу ему тянуться слишком далеко. Нам с нашими возможностями — проще и ближе.

— Так вы что, те самые атланты, которых боятся все варвары на востоке и юге? — это жрица спросила уже шёпотом и вытаращив глаза.

— Ты догадлива, благочестивейшая. Те самые, тапробанские. Кому же ещё гром и молнии за вашего обленившегося Юпитера метать, как не нам? Но надеюсь, ты хорошо понимаешь, что гелиопольцам и всем прочим лучше знать о гневе вступившегося за вашу богиню Юпитера? А мы вам — просто померещились. Может, от жары, может, от духоты, а может, и от утомления богослужебными обрядами. Ещё некоторое время померещимся, пока опасность не минует, а потом исчезнем, как и все миражи.

— Давненько уже я не наблюдала настолько добротных миражей! — улыбнулась жрица, скосив взгляд на активно кокетничающих с бойцами храмовых иеродул, — А нельзя ли так же померещиться и в Афаке?

— Там мерещится другая наша группа. Но всё это временно, благочестивейшая, а насовсем эллинистические культы на семитском Востоке не спасти. Поэтому не надейтесь на защиту Юпитера и впредь, а воспользуйтесь вот этой отсрочкой для спасения всего, что должно быть спасено, из того, что можно спасти. Или в Элладу, или на Запад, за которые и будет вестись основная борьба. Там — другой народ и другие перспективы.

— Понятно, — она наморщила лоб в раздумьях, — Казна храма не так велика, если на константиновские солиды мелочь разменять. Хотя бы за это Константин благодарности достоин — ошибки Диоклетиана учёл. Цены бы ему не было как императору, если бы он и свой же собственный эдикт о религиях так же выполнял, как и эту монетную реформу. Ну, имею же я право хотя бы помечтать и о несбыточном? Главная статуя Венеры в храмовом святилище велика, и её не очень-то увезёшь, но это копия Афродиты Книдской, которых в мире не так уж и мало. Бесценна старинная статуя Астарты у её алтаря, хоть и неказиста в сравнении с новыми. Это — священный подлинник ещё того финикийского храма, который стоял на этом месте прежде. Хвала богам, она не настолько тяжела и громоздка, чтобы её не вывезти без особых трудностей. Тяжела бронзовая Афродита в тартессийском стиле, но это работа жившего полтора столетия назад Леонида Самосского, который не зря прозван вторым Праксителем. Даже не знаю, как с ней быть, но спасти её необходимо.

— Это вот эта, стоящая на выкрашенной в настоящий перламутр раковине? Так что, и копий её нигде больше нет? Меритов, что скажешь?

— Известны уменьшенные, почтенный, но в этом типоразмере не знаю ни одной.

— Две копии настоящего размера изготавливались позднее для храмов Дамаска и Анкиры, — припомнила жрица, — Но это — копии, а у нас — подлинник самого Леонида.

— Хороша, но уж очень тяжела, — проворчал префект, — Да ещё и возни сколько с ней, чтобы ещё и не повредить ненароком. Зачем её вообще такую здоровенную заказали? Подлинник, говоришь, этого вашего второго Праксителя? Ладно, доложу начальству, оно подумает. Не от меня решение зависит, так что ничего не обещаю, но в принципе помочь вам с этим можно. Слыхал, Меритов? Если поступит команда, тебе поручу эту голую бабу на раковине эвакуировать. И смотри мне, если сломаете, поколотите или покорябаете, вас самих заставят сделать такую же новую! — не только все три центуриона, но и половина их бойцов сложилась пополам от хохота, а жрицы впали в ступор.

— Может, упаковать как-нибудь получше? — проблеяла перепуганная главная.

— Да шучу я, благочестивейшая, — успокоил он её, — Ты же должна была слыхать про Луция Муммия Ахаика, который брал, грабил и разрушал старый греческий Коринф? Мы тоже знаем. Вот его и передразниваю, раз уж к слову пришлось. Не пугайся за статую, если команда поступит — в лучшем виде эвакуируем, куда скажешь. Но с одним условием — раз уж она у вас такая уникальная, то на новом месте ты позволишь нашим людям снять с неё точную копию. Или похлопочешь о позволении, если оно будет зависеть не от тебя. Наши могут уж всяко не хуже, но мы ценим и ваши лучшие образцы.

— Ну у вас и шутки! — Мелисса истерически рассмеялась, — А нельзя ли спасти и статую Афродиты из храма в Афаке? Тартессийская, и настолько хороша, что наши копии от лучших скульпторов — только жалкое подобие.

— Так если она тартессийской работы, то в Тартессе наверняка есть её ничуть не худшая копия, а скорее всего, и не одна. Что скажешь, Меритов?

— Раздевающаася купальщица Минура из Конисторгиса. Хорошая копия есть и в Онобе Капской, а заказана и для Нетониса Тапробанского. А в Америке — само собой, два или три экземпляра есть точно. Это не считая малоразмерных, которых полно.

— Тогда, если слишком тяжела, то нет смысла возиться, — рассудил Валодов.

— А если это подлинник? Работе ведь тоже более полувека!

— Подлинник тартессийцы не продали бы. Да и бессмысленно говорить о копиях и подлинниках у тартессийцев и у нас. Мастер, если уверен в успехе работы, делает сразу несколько экземпляров, и какой из них тогда считать единственным в мире подлинником?

Вскоре после обеда из города прибежал местный агент, сообщивший префекту о прибытии в город монахов из Лаодикеи. Их не более полутора десятков, но для захвата и погрома храма Венеры, о котором говорилось открыто, они рассчитывают на помощь со стороны местных единоверцев. Прямо сейчас, конечно, не пойдут — и самим надо с дороги отдохнуть, и подкрепиться, и массовку местную собрать, и пламенными речами её зажечь.

— Да побольше собрать и распропагандировать посильнее, — прокомментировал Валодов от себя, — Они же и на негласную поддержку светской власти надеялись, а с ней — облом. Сами местные христиане тоже от испуга ещё не отошли, а уж в мученики веры эта городская шелупонь не торопится. Разве для этого они веру императорских любимчиков принимали? Принимали, чтобы пограбить, да покуражиться над теми, кому завидуют. К вечеру нужных им нескольких десятков точно не соберут, а с утра эта шантрапа тоже не сразу глаза с похмелюги продерёт. Так что и завтрашний сбор погромщиков — не сразу.

— Знаю я эту бестолочь! — подтвердила главная жрица, — Пока их разбудят, пока они опохмелятся, пока на площадь их соберут, пока вновь накрутят на готовность идти и крушить всё, что им организаторы пришлые укажут — раньше полудня никак у них это не выйдет. Но когда припрутся, ничего хорошего от них ждать не приходится.

— Ничего, нам есть чем их встретить, — ухмыльнулся префект, — Сегодня, значит, отдыхаем, а завтра с утра — за работу. Васькин! Ты со своей пятёркой сразу за ближайшим поворотом ставишь мины и организовываешь дежурство в ожидании сигнала. По сигналу о подходе — готовность взрывать, по второму — взрываете. И готовитесь принять участие в обороне, если это понадобится. Меритов! Ты со своей пятёркой при мне в резерве и самый главный оборонительный рубеж. А ты, Максимов, со своими выдвинешься ещё дальше и разместишься выше дороги на склоне холма. На тебе наблюдение за дорогой, сигналы для минёров, отстрел убегающих, если будут, ну и на шухере, если что. С утра готовите себе место засады, а сейчас ты со своими свободен от всех нарядов, дежурств и охранений.

— Везёт некоторым! — завистливо заметил один из бойцов Меритова, которому как раз предстояло сменить товарища в охранении.

— А ты вместо них полезешь на склон, держась за ежевику и папоротник и моля богов, чтобы не рассыпался растресканный камень под подошвой, когда ты обопрёшься на него? — урезонил его центурион, — Ты видел, какой там склон? Они — не свалятся с него, и худшему из них держаться на нём будет впятеро легче, чем тебе, и вдвое, чем даже мне. И стрелять ещё будут спокойно и прицельно там, где ты будешь обеими руками держаться за хлипкие опоры и молиться. Завтра — твоя очередь радоваться, а сегодня — гордись.

363 год нашей эры, Месопотамия, берег Тигра перед Ктесифоном.

— Тёзка, ну спустись же ты наконец с небес на землю, — Спурий Максим пытался вразумить Максима Эфесского, философа, жреца Митры и настолько влиятельного друга императора Юлиана, что его мнение могло оказаться решающим, — А точнее — не путай их между собой. Путём какого Гелиоса ты призываешь следовать императора, истинного или земного? Если истинного, который пребывает в тонком мире, то с чего ты взял, что путь к нему пролегает по земле? Разве путь к нему — не личное самосовершенствование? И тогда зачем смешивать его с земной политикой и земными войнами?

— К чему ты клонишь, тартессиец? Разве не угодно истинному Гелиосу возврат Востоку его былой истинной мудрости через его объединение с Западом? И кому же ещё исполнить волю божества, как не новому Александру Великому, императору Юлиану?

— С чего ты взял, что именно Юлиану и именно сейчас? Гелиос — вечен, как и все боги. Почти семьсот лет после того прежнего Александра терпеливо ждал и нового на землю не посылал, а теперь он вдруг настолько потерял терпение, что не хочет подождать ещё двадцать лет? Разве не это получается, если следовать твоей логике?

— Но зачем же ждать двадцать лет, когда можно уже сейчас? И разве Александр ждал двадцать лет? Разве не начал он свой поход на Восток при первой же возможности?

— Да, когда надёжно восстановил у себя в Македонии и в Элладе порядок и мог доверить его поддержание надёжному наместнику. И он его именно восстанавливал, а не создавал заново, как его отец, отчего и смог восстановить его быстро. А что унаследовал от предшественника Юлиан? Даже в самой Империи установленный им порядок ещё не окреп и держится только на нём. Подумай сам, Максим, удержится ли порядок в Империи в случае его гибели или потери авторитета от неудачного восточного похода? Не было бы никакого Александра без Филиппа, и не в том задача Юлиана, чтобы повторить деяния Александра самому, а в том, чтобы подобно Филиппу сделать их возможными в будущем.

— Но ведь поход же уже начат и идёт успешно. Мы — у стен Ктесифона. Почему ты решил, что продолжение похода может не удаться?

— Ты судишь по первым успехам. Да, начало прекрасное. Гениальность и личная отвага Юлиана привели к победе, но Ктесифон — это ещё далеко не всё царство Шапура.

— И что может помешать такому же успешному продолжению?

— Два маленьких пустячка, Максим — армия Шапура и местный климат. Разбито городское ополчение Ктесифона и лишь малая часть полевых войск Шапура, а лучшие его войска почти не участвовали в боевых действиях. И это — в основном конница, которой её подвижность позволяет избегать невыгодного для неё боя и навязывать выгодный. И на её стороне здешний климат, привычный для персов и парфян. А в римской армии лучшие и самые надёжные солдаты Юлиана — галлы и германцы, непривычные ни к здешней жаре, ни к нехватке воды, ни к самой воде в здешних колодцах. Это не сказывалось, пока была весна с её прохладой, а поход проходил вдоль Евфрата, по которому спускалась и речная флотилия с припасами. Но теперь заканчивается май, и на носу жаркое и засушливое лето, а поход вглубь персидских земель потребует удаления от реки. Представь себе безводную пустыню и многодневный марш по ней под палящим солнцем. Надолго ли хватит воды в бурдюках сухопутного обоза? А без неё — надолго ли войско сохранит боеспособность?

— Но с чего ты взял, что марш будет долгим?

— С того, что персы — тоже не дураки. Зачем им, имея преимущество в коннице, вступать в бой с сильным, бодрым и храбрым противником, когда его можно измотать до полной потери боеспособности? И тогда — делай с ним, что хошь. Собственно, исходный план кампании уже пошёл насмарку. Он ведь на что был рассчитан? На одновременный подход вдоль Тигра северной группировки комитов Прокопия и Себастиана, а с ними и армии Аршака Армянского. Без них император слабее на добрую треть, чем рассчитывал, и его первоначальный план зажать в клещи и уничтожить лучшее конное войско Сурена так и не осуществился. Оно так и осталось в распоряжении Шапура целым и невредимым, а где римская северная группировка и армяне?

— Император выехал им навстречу и наверняка скоро приведёт.

— Да, если встретит их. Или не встретит и тогда, сам понимаешь, не приведёт.

— Неужели ты подозреваешь их в измене?

— Ну, я не хочу разбрасываться голословными обвинениями, которых не могу доказать, но — допускаю такую возможность, скажем так. Посуди сам. В Армении сразу же после Медиоланского эдикта Тиридат принудительно насадил галилейскую веру, и с тех пор прошло почти полвека. Каких бы богов ни чтил тамошний народ, сам Аршак и всё его окружение — галилеяне. И это, сам понимаешь, не улучшает их отношение к Юлиану. О том, сколько галилеян в самой римской армии, ты тоже знаешь и без меня, как и об их отношении к Юлиану, и сам он об этом тоже прекрасно знает, но где было набрать для Персидской войны солдат, чтущих традиционных богов? Вряд ли галилеяне пойдут на прямое предательство, поскольку победа Шапура им не нужна, но не нужен им и успех Юлиана, после которого его авторитет в Империи только возрос бы. А Прокопий — сам Юлиан вручил ему пурпурный плащ и велел объявить себя августом и захватить власть в случае его смерти. То есть, считай, назначил его наследником. Теперь падение Юлиана открывает путь к императорской диадеме ему самому. Ещё раз повторюсь, Максим, я не хочу никого ни в чём обвинять, и дайте боги, чтобы я ошибался, но ситуация выглядит крайне подозрительной.

— Гелиос не должен допустить такого несчастья!

— Оставь свой пафос для других, Максим. Меня ты им не проймёшь.

— Ну, хорошо, допустим, ты окажешься прав, и Юлиан вернётся сюда без войск с севера. И что тогда? Отказываться от продолжения похода и принимать предложенные Шапуром условия мира? Но Ормизд говорит, что Шапур никогда не предложил бы таких условий, если бы не был напуган. Разве это не означает, что он слаб и даже не надеется на успех в случае продолжения войны? Но тогда зачем же нам довольствоваться малым, а не взять сразу всё, как это сделал в своё время и Александр?

— Шапур напуган угрозой потери авторитета в случае потери столицы. Свои его страшат, а не римляне. Но если продолжить войну с персами, для них это будет война уже не за Шапура, а за само существование их государства. Защищая страну, они отложат все свои дрязги и сплотятся вокруг Шапура. Потом — да, вспомнят о них, но это будет потом, а Юлиану нужно не проиграть войну сейчас. Авторитет и прочность власти Юлиана тоже зависят от результатов этой войны, а Шапур, страшась потерять столицу, предлагает ему очень хорошие условия. Не всё царство, конечно, даже не всю Месопотамию, но и долина Хабура по линии Нисибис — Киркесий — это же почти треть её, которую он готов уступить без боя. Пусть и не такая, как вам с ним хотелось, но всё равно бесспорная победа. А что до Ормизда — опять же, не хочу обвинять ни в чём и его, но чем он рискует, толкая вас на авантюру? В случае победы все потери — ваши, а он пускай и зависимый от Империи, но — шах-ин-шах. Вопрос ещё, надолго ли зависимый, если сумеет закрепиться во власти. А в случае поражения он же всё равно вам нужен в качестве пугала для Шапура, и значит, он сохраняет убежище в Империи и ничего не теряет. Все потери — опять же, не его, а ваши. А для вас риск поражения — неприемлем. Юлиан только начал свои реформы, их ещё надо и до ума довести, и завершить, и упрочить их результаты, и на это нужны многие годы. И сейчас ваша победа в том, чтобы выиграть для него эти годы непререкаемого авторитета и твёрдой власти. В Империи сперва надо порядок навести, а потом уж мечтать о Востоке.

— Без ножа ты меня режешь, тёзка! Как мне поверить в такой крах всех надежд?

— И особенно — тартессийцу, которому тоже по большому счёту наплевать и на твои надежды, и на интересы Империи? — хмыкнул Спурий, — Не нужно верить мне. Мало ли, в чём интересы нашего правительства и рэкса? А что, если нам Шапур золота отсыпал за содействие в окончании войны? Шучу, Максим, не напрягайся. Ты поговорил со мной, а теперь поговори с вашими вояками, римлянами и блюстителями интересов Империи, и сравни их мнения с моим.

— Говорил уже! Знаю!

— Надеюсь, ты не думаешь, что я поделился с ними золотом Шапура?

— Шутки у тебя! — советник императора раздосадованно поморщился, — Но если ты окажешься прав в отношении наших северных войск и армян — проклятие!

— Это скоро выяснится, и если я окажусь не прав — это будет уже совсем другой расклад, о котором и разговор будет другой. Хотя, откровенно говоря, я считаю, что даже со всеми северными войсками и армянами этот ваш замысел повторить поход Александра всё равно авантюрен. Ну, станете вы сильнее на треть, отразите попытки Шапура спасти Ктесифон, возьмёте его — впервой это, что ли, для персов?

— Но ведь ты же сам говоришь, что Шапур боится потери столицы.

— Да, поскольку это роняет его личный авторитет в государстве. Могут скинуть.

— И если скинут, разве это не повергнет государство Сасанидов в хаос?

— Во-первых — если сумеют скинуть. Во-вторых — на какое время установится тот хаос? В-третьих — как я уже сказал, угроза государству объединит персов, и не столь важно, вокруг кого. Шапур свою власть восстановит или какой другой Сасанид усядется шах-ин-шахом вместо него — какая разница? Ваша попытка создать персидскую смуту и воспользоваться ей для завоевания Персии — это как раз та самая угроза, против которой персы объединятся крепче, чем они объединены сейчас. Государство Ахеменидов было лоскутным, отчего Александру и удалась его авантюра. У парфянских Аршакидов тоже не было настоящего унитарного государства, а Империя при Траяне была в намного лучшем положении, чем сейчас. Я бы сказал, на вершине могущества. Захваченная Траяном вся Месопотамия целиком говорит сама за себя. Оставление её Адрианом можно объяснить иудейскими восстаниями. Но как быть с тем, что после их подавления и восстановления порядка он так и не попытался захватить её вновь? И даже Армению отпустил, сделав из провинции царством-клиентом.

— Кстати, в самом деле странно, — призадумался философ, — Всё время из-за них только с тех пор на востоке и воюем. Траян же взял, почему тогда Адриан не мог?

— Мог и Адриан, да только не захотел. Ну, взял бы, а как её удержишь при таких коммуникациях? Потому и оставил, что удержать не надеялся. А зачем тогда брать снова, если её всё равно не удержать? Так это было, заметь, на вершине могущества Империи и при рыхлом Парфянском царстве. Юлиан как правитель, я считаю, ничем не хуже Траяна, но Империя ему досталась давно уже не траяновская, да и Сасаниды — тоже не Аршакиды. Но у них изменения в лучшую сторону, а в Империи — в худшую. Повторить достижения Траяна, заняв на какое-то время всю Месопотамию — и то немалое везение понадобилось бы, но какой смысл? А уж переплюнуть его, повторив завоевания Александра? Красиво, заманчиво, я понимаю, но абсолютно нереально. Такая война будет Империей проиграна, а разве это нужно сейчас Юлиану?

— Конечно, нужна победа. Но чем грандиознее она будет, тем лучше.

— Из реально возможных, тёзка. Попытка повторить Александра чревата верной катастрофой, попытка повторить Траяна бессмысленна и чревата тяжелейшими потерями даже в случае успеха, который тоже проблематичен, и тогда это тоже почти катастрофа, а из возможного предложение Шапура — наилучшее. Получить без продолжения войны и её тяжёлых потерь намного больше, чем получали все предшественники после Траяна ценой труднейших войн — это и будет тот самый триумф, который так нужен сейчас императору. Особенно, если поторговаться с Шапуром на переговорах и выторговать у него максимум возможного. Кроме возмещения разрушенного и военных расходов — ещё и контрибуцию сверху, да срок мирного договора подольше — не на двадцать лет и не на тридцать, а на все шестьдесят, чтобы сойтись хотя бы на сорока, а лучше — на пятидесяти. Ну и заодно чтобы смягчил свою политику в отношении всех своих иноверцев, особенно греков и галилеян.

— Это ещё зачем? По мне, так лучше бы он там всех своих галилеян повырезал!

— Лет хотя бы через двадцать — пускай хоть всех, а сейчас Юлиану не помешало бы подсластить пилюлю своим имперским галилеянам. Сейчас ведь как его религиозная политика по отношению к ним в их глазах выглядит? Храмы захваченные отбирает у них и возвращает прежним культам, в их понимании — сатанистским, всех привилегий лишил, налогами обложил, погромщиков карает, возвращает осуждённых и сосланных еретиков — хоть и далеко до прежних гонений с репрессиями, но обвиняют его — в них. Чернь вообще в лучших чувствах оскорблена. Как же так? Истинную веру в угоду прежним императорам приняла, многие даже уверовать успели, а этот новый император — и сам отступник, и от них отступничества добивается, а главное — погромы во славу истинной веры запретил. А среди солдат сколько галилеян? И лабарум ихний на знамёнах и щитах теперь упразднён, и молиться Непобедимому Солнцу теперь заставляют. Это, кстати, в самом деле лишнее. Пусть себе Распятому своему молятся, лишь бы на официальных церемониях не буянили. И вот для них будет особенно важно, если в числе плодов победы над персами окажется и забота об их единоверцах. Добейтесь этого, и им нечем будет крыть — слава императору.

— То есть, смысл в том, чтобы дополнительно расколоть галилеян?

— Именно. И не просто расколоть их, а ещё и перетянуть на свою сторону солдат галилейской веры, раз уж без них не получается обойтись. А этим добиться их лояльности и поддержки можно. Епископы и попы так и будут настропалять фанатиков, фанатики так и будут нагнетать страсти, бездельная городская чернь так и будет вестись на демагогию и бузить, но при этом все они будут знать, что поддержка со стороны армии им не светит в принципе. По крайней мере — массовая. Наоборот, солдаты-галилеяне будут оскорблены тем, что их вклад в поддержку персидских единоверцев не замечен и не оценён местными имперскими. Зато оценён — императором-отступником и их сослуживцами официального вероисповедания. Теми самыми, с которыми они и одерживали победы, пока эти крикуны отсиживались в тылу. Ну так и кого они тогда поддержат охотнее в случае бузы?

— Да собственно, галилеяне ведь и так расколоты. Ещё при Константине раскол был никейцев и ариан, сперва никейцы ариан изгоняли, потом перед смертью Константин от арианского епископа крещение принял, а Констанций и вовсе арианское учение принял как единственно правильное, и теперь еретиками считаются никейцы. Симпатий им это к оппонентам, сам понимаешь, не прибавило. А перед тем расколом они ещё донатистов в Африке осудили и тоже крепко обидели, не считая ещё доброго десятка сект помельче, и теперь, когда Юлиан объявил веротерпимость и реставрацию всех ранее несправедливо обиженных вероучений, галилеяне разных толков друг другу в глотки вцепятся.

— И тогда тем более армия должна быть вне религиозных дрязг. Вера верой, но служба — службой. Присягали же Юлиану? Значит, любого, кто беспорядки устроит не по делу, должны давить, не спрашивая вероисповедания. Меж собой пусть грызутся, сколько влезет, но не смея нарушать установленный императором порядок. Они, конечно, будут всё равно хулиганить, ну так будет за что и давить бузотёров. Заодно и сами же все свои вероучения дискредитируют своими хулиганскими выходками.

— Да, но ведь они же не прекращают своих нападок и на традиционных богов и их храмы, и в этом все их секты едины.

— Естественно, пресекать и карать беспощадно. Но не за то, что галилеяне, а за нарушение императорского эдикта о веротерпимости. Конкретных нарушителей и прямо в процессе пресечения беспорядков. А кто сказал, что их надо обязательно брать живыми и судить? Это тех, кто подчиняется аресту, а кто не подчиняется — просто убивать на месте. Опять же, не за то, что галилеянин, а за участие в беспорядках и сопротивление законной светской власти. Как самых обычных уголовных преступников, короче.

— Тебе легко рассуждать, тартессиец! У вас ведь в стране галилеян нет вообще?

— Ни иудеев, ни галилеян. А зачем они нам нужны, когда от них одни проблемы на ровном месте? Есть культ Доброго Пастуха, он специально для тех, кому нравится быть эдакой пасомой овцой, ну так и достаточно его для таких. Такой же эллинистический бог, как и все остальные, и зачем нам его сварливая и неуживчивая иудейская разновидность?

— Счастливый вы народ! Мы бы с удовольствием заменили и здесь галилейский культ Распятого эллинистическим культом Доброго Пастыря, но получается это только на Западе, где галилеяне никогда и не были сильны. А здесь, на Востоке, его храмы громятся и захватываются галилейскими фанатиками самым первым делом. Понимают же, что это их главный соперник в борьбе за влияние на эллинизированные народы!

— Поэтому наши предки и не пускали эту заразу к себе, как бы она ни рвалась во времена гонений на неё в Империи. Своё ленивое и завистливое дурачьё не всё вымерло, и куда нам ещё чужое?

— Разве у вас ещё такие есть? Мне говорили побывавшие у вас, что нигде таких у вас не видели, и сами этим поражены.

— Уже мало, хвала богам, поэтому они и не бросаются в глаза. Но к сожалению, и у нормальных людей рождаются иной раз и такие детишки. Ничего хорошего таким не светит, и редко кто из них оставит после себя потомство, поэтому с каждым поколением у нас их всё меньше и меньше. Раньше, говорят, и у нас много было. Меньше, чем у вас, но по нашим меркам — очень много. Из-за таких нашим и пришлось внедрять культ Доброго Пастуха, без которого нормальные по нашим меркам люди прекрасно обходятся.

— Значит, есть и у вас, но мало? Наверное, и к порядку приучены, и завистливы не настолько, как наши?

— Завистливы они не меньше ваших, просто безобразничать у нас побаиваются, поскольку и силы за собой не ощущают, и знают хорошо, что тогда и пощады им не будет. А у вас ваши предки слишком распустили эту шантрапу и дали ей размножиться. Небось, то и дело оглядываетесь, как бы чем-то их ненароком не задеть и не вызвать бунт?

— Не то слово! А тут ещё антиохийцы эти! Ты же проезжал через город? Видел эту роскошь напоказ и бесстыдство антиохийских гетер? Город и раньше своим разгулом славился. Кто мог себе позволить — роскошествовали и развратничали напоказ, соревнуясь друг с другом, кто кого переплюнет, а чернь завидовала и негодовала, а галилеяне тыкали пальцами и обличали перед негодующими ротозеями, завлекая их в свою веру. Потом при господстве галилеян вся эта роскошь и разврат попрятались, чтобы не раздражать зависть черни и не навлекать на себя погромы. Но теперь, когда Юлиан снова приструнил все эти беспорядки, богатые антиохийцы и вылезшие из своих укрытий гетеры снова принялись за старое, да ещё пуще прежнего, ещё больше напоказ! Одна только Лаодика Дафнийская чего стоит! Мало того, что среди бела дня симпосионы свои публично устраивает, так ещё и ванны молочные принимает подобно Клеопатре Египетской и хвастается этим!

— Вознаграждают себя за всё то время, когда им приходилось скрываться от всех завидючих глаз?

— И себя вознаграждают, и над чернью глумятся, а особенно над галилеянами. В общем, ничего не поняли и ничему не научились, а галилеяне опять получили прекрасный повод для своих проповедей, на которые нечего возразить. Юлиан традиционную религию и весь образ жизни в Империи в благопристойные рамки ввести стремится, чтобы и крыть галилеянам было нечем, а эти распущенные антиохийцы — саму идею дискредитируют! И что с ними делать? Коллегию гинекономов для Антиохии учредить, как было и в Афинах при Деметрии Фалерском?

— Ставленник македонского узурпатора Кассандра во время тех войн диадохов после смерти Александра? А его гинекономы имели право входить в дома и вмешиваться в частную жизнь их владельцев?

— Да, прежде всего для надзора за благонравным поведением женщин и вообще соблюдением нравственности, а заодно и за соблюдением законов против роскоши. Этого как раз и не хватает Антиохии, и пожалуй, я посоветую это императору.

— Не самая лучшая идея, Максим. Вспомни и сам, разве не свергли афиняне его власть сразу же, как только получили гарантии защиты от его патрона Кассандра? И ведь не в последнюю же очередь именно за этот его мелочный надзор за частной жизнью. И я бы тоже возмутился на их месте. Мой дом — моя крепость, в нём я, патерфамилиа — царь, бог и законодатель, и внутри его правильно то, что угодно мне. И какое дело государству и обществу до того, как обставлен мой дом внутри, чем я в нём занят, и чем в нём заняты мои домочадцы, включая и женщин? И если мой достаток мне это позволяет, кому какое дело до моих пирушек с друзьями и до приглашённых мной для них гетер? Государство должно следить за исполнением законов, сформулированных чётко, однозначно и по делу, а нравственность — слишком расплывчатое понятие, которое каждый трактует по-своему, и если государство вздумает контролировать ещё и её, то представь себе только, какой это простор для самодурства и злоупотреблений надзирающих? Это же дискредитация власти. Зачем это нужно тебе и Юлиану?

— Так что же ты предлагаешь, оставить всё как есть?

— Вовсе нет. Но с ума при этом сходить не надо. Людей ведь не любая роскошь раздражает и не любой разгул, а те, которые напоказ и мозолят им глаза. То, что на улице, в общественных присутственных местах или видно с них. Вот это — да, можно и нужно в благопристойные рамки ввести, но для этого не нужны никакие лезущие в частную жизнь гинекономы, а достаточно нормальных законов об общественном порядке и следящей за их соблюдением городской стражи. Если частный дом гражданина роскошен внутри, но достаточно скромен снаружи, его роскошь не видна с улицы и никого не раздражает. Если гетера одета и ведёт себя вполне благопристойно на улице, то кого тогда будет раздражать её "танец осы" на закрытом для посторонних частном симпосионе внутри частного дома? Не выскакивает ведь на улицу нагишом? Не высовывается в открытое настежь окно и не дразнит своими роскошными выпуклостями тех, кому не по кошельку снять её на ночь? И не настолько громкая музыка после заката, чтобы мешать сну добропорядочных граждан? И на ложе не голосит так, что её слышно во всех соседних домах, а по её охам с ахами все легко угадывают каждое её движение с партнёром? — они оба рассмеялись, — Вот подобное — да, ограничить законодательно можно и нужно. Но не как какую-то безнравственность в частной жизни, определяемую кем-то посторонним произвольно, а как нарушение вполне конкретных законов об общественном порядке. Чего вам с Юлианом для этого не хватает?

— Да собственно, для такого подхода у нас и так есть всё, что нужно. Вдобавок, я и сам не любитель аскетизма, и над твоим предложением, конечно, есть смысл подумать на досуге. Вот только что с этой Лаодикой Дафнийской делать? Разнузданное поведение в общественных местах — это понятно, пресечём, как ты и советуешь, а вот что с её ваннами молочными делать? Ведь в своём доме она, получается, в своём праве, если по-твоему, как ей их тогда запретишь? И она же не одна такая, именно её я тебе просто привёл в пример как самую известную, а так — хватает и подражающих ей, и чудящих на свой манер, но в том же духе, и всё это становится предметом для справедливых обличений галилеянами.

— Это я понял. Но твой пример хорош и вполне пригоден для разбора. Молоко она честно купила на свои честно заработанные в постели с поклонниками деньги, и это её законная собственность, которой она вправе распоряжаться по собственному усмотрению. Тем более — не в общественном месте, а внутри собственного дома. А на каком основании ей это запрещать? Но вдумайся вот во что. Разве сами эти её молочные ванны раздражают бедных и малоимущих горожан, которых собственными глазами никто из них и не видел? Хвастовство её этими ваннами раздражает бедноту, которой для своих детей молока не на что купить вдоволь. А вот хвастается она этим — в общественных местах, и вот тут уже ей вполне можно и объяснить всю глубину её неправоты. Со всех точек зрения.

— Ну, в принципе — да. Я знаю её. Не такая она дура, чтобы совсем уж не понять, если объяснить нормально и аргументированно. Просто любит быть в центре внимания. А вот что с этими латифундистами антиохийскими делать, которые устраивают симпосионы с оргиями в духе Вакханалий на своих загородных виллах? Тоже ведь имеют право?

— Если это не возрождение настоящих Вакханалий, а только подражание оргиям тех давних безобразников, то — да, у себя и на свои деньги имеют полное право. Особенно, если латифундия достаточно велика, чтобы за её пределами посторонние ничего не видели и не слыхали. Если не нарушается общественный порядок — наказывать устроителей оргии и её участников не за что. А вот насчёт хвастовства всеми этими мероприятиями — можно и нужно объяснить им, что это может быть расценено как гражданская безответственность или даже как провокация общественных беспорядков. Со всеми вытекающими. В законы об общественном порядке введите такую статью, чтобы можно было наказывать по ней за раздражающий общество показушный выпендрёж, и этого хватит за глаза.

— В вашем тартессийском обществе сделано именно так?

— Ну, у нас ещё и считается дурным вкусом показушная демонстрация достатка. Если ты не очень богат, но пускаешь пыль в глаза, то это глупое расточительство, а если достаточно богат, то в чём тут тогда удаль? Но конечно, к этому пришли не сразу, и пока общество было сырым, нужны были хорошо продуманные законы. В том числе и законы об общественном порядке. Общество не должно вмешиваться в частную жизнь граждан, как и в их права распоряжаться своей законной собственностью. А иначе какая же тогда это свобода, и зачем оно нужно гражданам, такое неволящее их общество? Но порядок в обществе должен быть, и стоять на его страже оно может и должно.

— Разумный баланс между общественным порядком и частной свободой?

— Да, можно и так это назвать. Собственно, оно так везде, и у вас, и у персов, но в разных обществах разные и представления об этом разумном балансе.

— Тут мне крыть нечем, — признал философ, когда отсмеялся, — Очень неплохо было бы сделать так же и у нас. Но у вас другой народ с другими традициями, да и то, ты сам сказал, что вы пришли к вашему разумному порядку не сразу. Нам ведь, скорее всего, будет ещё труднее?

— И намного труднее, Максим. У нас ведь нет галилеян и проблем с ними, а у вас их множество. Прежде всего из-за этого и не должен Юлиан надолго отрываться от управления Империей. Восточный поход Александра длился десять лет, а вашу Империю и на три года оставить без присмотра нельзя. Какое уж тут завоевание Востока? Юлиан нужен в Империи, и именно сейчас напуганный Шапур даёт ему возможность закончить эту войну быстро и с убедительной победой. Маленькая победоносная война, дающая и авторитет, и свободу рук во внутренней политике. Это наилучший результат, какой вы реально можете получить на Востоке, и вы его уже получили. Чего вам ещё не хватает?

— Без ножа ты меня режешь, тартессиец! Но я понял тебя. Пытаясь завоевать Восток сейчас, мы рискуем потерять Империю. Этого, конечно, допустить нельзя.

Империя, строго говоря, была уже почти потеряна. Изданный Константином и Лицинианом без малого полвека назад Медиоланский эдикт о веротерпимости по букве и духу не давал христианам никаких преимуществ перед прочими религиями, а всего лишь позволял им открыто исповедовать свою веру, не боясь новых гонений. Но закон законом, а жизнь жизнью. Если император стоит над законом, то фактически закон не писан и для его фаворитов, а у Константина таковыми стали христиане, ранее называемые назареями, а теперь по новой моде галилеянами. Сразу после захвата Константином власти над всей Империей христиане начали притеснять старую веру, не считаясь ни с каким законом.

Теоретически-то им можно было сопротивляться, но на практике, дабы угодить императору, местные власти попустительствовали христианским погромщикам, вставая на их сторону во всех религиозных конфликтах. Впрочем, потворство христианам имперских чиновников резко пошло на убыль, когда сами боги начали жестоко карать организаторов погромов, их активных участников и пособников во власти. Сперва в Финикии, а за ней и в Малой Азии, особенно же в Греции, где ни один погром даже самого захудалого храма не оставался безнаказанным, а население, видя поддержку со стороны самих богов, шло и на открытые восстания против христианского произвола. Христиане визжали о колдовстве языческих жрецов и философов, обвинив в нём и в подстрекательстве к восстаниям греков главу бывшей школы Ямвлиха, философа-неоплатоника Сопатра Апамейского, уж точно к этому отношения не имевшего. Спурию ли, сыну Арунтия, об этом не знать, собственный отец которого то "божественное вмешательство" в Гелиополе Финикийском организовал, будучи ещё центурионом цейлонского спецназа? Но христианам требовалась жертва, и на Сопатра, опротестовывавшего перед Константином все их беззакония, посыпались доносы и о стремлении извести императора колдовством, дабы усесться на трон самому. Здоровье Константина уже пошаливало, и этой клевете он поверил, казнив философа.

А при Констанции стало ещё хуже. Ариане, ставшие его фаворитами, оказались ещё фанатичнее никейцев, да и сам новый император был уже крещён открыто и насаждал христианство уже вполне официально. Не только колдуны и предсказатели, но и обычные эллинисты, как христиане стали называть всех греко-римских язычников, рисковали либо на плаху угодить, либо на каторгу. Семнадцать лет назад по обвинению в магии сослан из Нового Рима философ Либаний — спасибо хоть, не казнён! Запрещено поклонение идолам, а за жертвоприношения им установлена смертная казнь. Закрывались храмы всех прежних богов, сжигались языческие библиотеки, а христианское духовенство стало неподсудным.

Устранив все эти безобразия, восстановив букву и дух Медиоланского эдикта и начав расследования христианских злоупотреблений с суровыми наказаниями виновных в них, Юлиан не мог не настроить этим против себя множество христиан. Веротерпимость к ним — это хорошо и правильно, но проклятый богопротивный отступник посмел требовать теперь соблюдения законов и веротерпимости к язычникам от самих истинно верующих!

И вожаков ведь для христианской оппозиции — сколько угодно. Родня и друзья казнённых беспредельщиков, отправленные на каторгу, высланные из столицы и просто отстранённые от власти, но жаждущие дорваться до неё снова. Констанций репрессировал при укреплении своей власти многократно больше, но те были разрознены, а эти-то теперь объединены христианским вероисповеданием, праведным гневом от утраты им господства и яростным стремлением восстановить его. В основном, конечно, ариане, при Констанции господствовавшие и потерявшие больше всех, но намного ли лучше их никейцы, которых приходится поддерживать в противовес арианам? А тем более — африканские донатисты с их ещё большим фанатизмом, не говоря уже об отколовшихся от них циркумцеллионах — вообще радикалах, с которыми будет ещё немало проблем. Но в противовес ортодоксам, хоть арианским, хоть никейским, Юлиану приходится покровительствовать даже таким, пока не восстановилось, не реформировалось должным образом и не набрало достаточной силы традиционное общество традиционной римской веры. Никак нельзя сейчас Юлиану ни гибнуть, ни войну проигрывать, ни оставлять Империю без присмотра надолго.

Не то, чтобы события в Империи так уж сильно затрагивали Тартесс, а уж тем более — Нетонис Атлантический и прочие турдетанские государства, для греко-римской Лужи и прочих посторонних именуемых атлантами. Предки, особенно отцы-основатели, вообще считали, что чем естественнее ход событий в Империи, тем он предсказуемее и ближе к известному по ТОЙ истории их прежнего мира. И с этой точки зрения лучше бы поменьше в него вмешиваться без крайней необходимости. Из-за этого и в Тартессии не внедряются достижения заморского прогресса, дабы Империя не переняла и кризисов за счёт этого не преодолела, а то ведь сколько тогда ждать её краха? И время его близится, и раздел Империи на Восток и Запад давно уже наметился, как бы ни противились ему все охранители имперского единства, и крах Запада в этом случае неизбежен в силу так и не преодолённого кризиса экономики, который на Западе сказался сильнее, чем на Востоке.

А значит, близится наконец время аннексии Тартессом испанских провинций и внедрение всех придерживавшихся до поры заморских новшеств, и чем легче это будет происходить, тем лучше. Чем лояльнее будет само население испанских провинций, чем дружелюбнее весь остальной Запад, как римский, так и варвары-федераты, тем меньше будет врагов, с которыми придётся воевать, а больше — естественных союзников против византийского Востока, на котором Империя уцелеет. А для этого желательно, чтобы как можно слабее были позиции христианства на Западе. Религиозная рознь раскалывает не хуже национальной, и римлянину-язычнику будут ближе тартессийские единоверцы, чем римляне-христиане. Главное — не варвары, жующие кислый ржаной хлеб, от которого у жителей Внутреннего моря изжога, пьющие своё кисло-горькое пиво и ломающие всё, к чему только ни притронутся, даже не умышленно, а просто от неумения обращаться. Кто надёжнее защитит от них остатки былой цивилизации, тот и станет для местных римлян более своим. Особенно с учётом религиозного фактора.

И сделано ведь в этом направлении немало. Синкретизм местных верований с греко-римскими намечался и сам, но его требовалось ускорить, и это было сделано сразу, ещё самими отцами-основателями. Они же позаботились и о развитии с популяризацией в Луже пантеистической идеи Карнеада Киренского, позволяющей реформировать прежний культ олимпийских богов путём пересадки с наивных гомеровско-гесиодовских мифов на серьёзную философскую базу. Сказки остались для малых детей, а для взрослых людей с критическим мышлением — философия передового уровня, с которой не тягаться столь же наивной мифологии иудеев. Главное — это было сделано загодя и вдумчиво, а не вдогонку и впопыхах. Затем, уже при менее отдалённых предках, были приняты меры, нацеленные на закукливание новой иудейской секты Распятого в иудейской же среде, а нормальному эллинистическому миру был предложен Добрый Пастух — эллинизированный Распятый, от иудейского Яхве оторванный и с другими богами вполне уживчивый. Христианство лишь зарождалось, а на его пути уже были заботливо расставлены препятствия.

К сожалению, и ортодоксальный греческий неоплатонизм больше путался под ногами, чем помогал, и семитским народам Востока с их мистическим мировоззрением не столько эллинистические учения импонировали, сколько иудейского толка, и греки явно не все тянули на понимание сложных учений, и принудительный культ императора, иной раз тирана и сумасброда, популярности традиционной религии не способствовал. Труднее, чем в ТОЙ истории, медленнее и с намного меньшим размахом, христианство всё равно пробивало себе дорогу. Обезьянам свойственно верить не тому, что логичнее, а тому, что приятнее, а христианские проповедники обещали счастливую загробную жизнь любому преступнику и любой сволочи, только их истинную веру прими и не забудь покаяться во всех своих грехах своевременно. И греши себе дальше, главное — каяться не забывай. Как тут остановишь распространение такой веры среди ущербных обезьян? Это у турдетан в их странах подобного отребья мало, поскольку гнобили его веками, но здесь — Империя, здесь его холили и лелеяли, и оно с удовольствием размножалось. За что боролись, на то и напоролись. Хвала богам, параноик Констанций сам забросил защиту Галлии от дикарей в надежде на то, что Юлиан облажается, но тот оказался на должной высоте и справился.

От Констанция устали все, даже христиане, а язычники и вовсе поддержали бы любого вменяемого мятежника, кто выступил бы против этого тирана. Самое же смешное, что к власти Юлиан вовсе не стремился и ни о каком мятеже не помышлял, но солдатский мятеж вызвал сам Констанций, затребовав лучшие галльские легионы Юлиана на Восток, куда им вовсе не хотелось, да и не были обязаны по законным условиям службы, но указ императора не обсуждается, он над законом, и тут только смена императора помочь могла. Это солдаты и сделали, подняв на щите Юлиана и объявив его августом. Но объявить-то мало, надо реально на трон его в Новом Риме сажать, и вот за этим — пошли на Восток и сами, по собственной воле. И силы-то были смехотворные в масштабах Империи, Юлиан сам был в ужасе от перспектив, но города сдавались ему без боя, гарнизоны переходили на его сторону, а смерть Констанция обезглавила его сторонников. Сына христианский бог ему не дал, а всю прочую родню кроме Юлиана этот параноик истребил сам. Юлиан — мятежник, но он же — и единственный законный наследник.

А беда в том, что именно этот триумфальный путь к власти и убедил Юлиана в его богоизбранности. Как может потерпеть неудачу тот, кого ведёт сам истинный Гелиос через своего посредника Митру? А всё Максим Эфесский! С одной стороны — молодец, и симпатии к традиционной вере в Юлиане поддержал, когда того насильственно крестили и воспитывали в христианском духе, и поддерживал его в переломные моменты, когда по логике вещей дело было — дрянь, и именно это привело Юлиана к власти, дав шанс теперь возродить нормальное эллинистическое общество, в чём он, опять же, первый помощник и наилучший советчик. Но к сожалению, тоже уверовавший и сам в свою непогрешимость и убедивший в ней Юлиана. И вот теперь это чревато катастрофой. Он же в ТОЙ истории и настропалил Юлиана наплевать на предостережения вояк, отклонить выгодные мирные предложения Шапура и продолжить Персидскую войну до победного конца, мнившегося в духе Александра Великого. Александра вёл истинный Гелиос и привёл его к победе, так чего же тогда опасаться ведомому им же Юлиану? Оттого и доверился Юлиан персидским мнимым перебежчикам, которые и завели его в безводную пустыню. И кому тогда, как не Максиму Эфесскому, теперь и выправлять это положение, предотвращая катастрофу?

Ещё не сделаны непоправимые ошибки, ещё не поздно принять послов Шапура, выслушать предложения шах-ин-шаха и поторговаться с ним об уступках пощедрее. Он же человек восточный, а на восточных базарах торгуются до хрипоты, и нередко продавец в ходе торга снижает запрошенную первоначально цену вдвое, но уж точно не оставшись в накладе. Тут ситуация обратная, но схожая по сути, и наверняка Шапур, рассчитывая на торг, предложил далеко не всё, что согласен уступить, а тот минимум, с которого уместно начинать торг. Может, и не вдвое, но раза в полтора больше наверняка выторговать можно и вернуться в Империю пусть и не с ошеломляющей, но вполне убедительной победой. И это — главное сейчас. Повторить успех Александра всё равно не удалось бы, и армии не те, и логистика не та, ведь как не было у римлян конского хомута, так и нет, волы же сильны, но так же медлительны, как и во времена Траяна, и чего не смог тот, не сможет и Юлиан. И никакой истинный Гелиос тут не поможет. Персию не завоюешь, а Империю просрёшь с такой массовой оппозицией запросто, так что торговаться надо с Шапуром и брать, что даст, а слава Александра пускай вся ему и остаётся. Своих предшественников он уж точно переплюнет, а этого для авторитета и укрепления своей власти более, чем достаточно.

Констанций все свои эдикты о закрытии языческих храмов повторял дважды, а о запрете под страхом смерти магии, гаданий и предсказаний и трижды, не из-за провалов в памяти, а оттого, что их исполнение саботировалось на местах. И не только потому, что под гнев Юпитера руками турдетанского спецназа попадать не хотелось. Массам никто не объявлял, но кому полагалось, те знали или догадывались, с кем поговорить и к какому-то взаимоприемлемому компромиссу прийти. Но не хотелось ведь и беспорядков, за которые император тоже не с духовенства христианского спросит, а со светского наместника. Как допустил, почему не предотвратил? И разве скажешь ему в ответ, что его дурацкий эдикт ни к какому другому результату привести и не мог? Поэтому и саботировали исполнение, не возражая, но находя причины, по которым не надо быстрее, а надо аккуратнее. Но ведь то же самое и с эдиктами Юлиана теперь происходит, только саботируют христиане и их друзья во властных структурах. Правит-то Юлиан сколько? Год только с небольшим. Да разве разгребёшь тут за один год весь тот гадюшник, который накапливался полвека? Ни столица вся от саботажников ещё не вычищена, ни провинциальная администрация, все они и должности сохраняют, и полномочия, и пока император на войне, и ему не до них, все его нововведения заглохли или тщательно тормозятся. А уж что заговоры против него плетутся, это и к гаруспикам не ходи, это и без них любому дураку понятно.

Тут многие годы нужны, чтобы весь этот гадюшник вычистить. Но где их взять, эти годы, когда сам же Максим Эфесский и толкает надёжу-императора к катастрофе? Его гибель в сражении — победном, кстати — не была предопределена и в ТОЙ истории. Если бы он не поленился облачиться в доспех, не была бы смертельной и та его рана копьём — кстати, римским, а не персидским. Подготовленный это был заговор христиан или просто спонтанный порыв бойца, имевшего личный счёт к императору, вопрос уже второй. Ведь не было же таких покушений до того? А не оплошай его телохранители, не состоялось бы и это покушение. Оплошность это, кстати, или намеренное пособничество убийце? Так и не найденному ведь потом, что тоже подозрительно. Того, не того, но кого-нибудь точно нашли бы, если бы следствие хотя бы имитировалось, а тут и этим не заморочились.

С римской имперской госбезопасностью вообще полный кавардак творится. И в лучшие-то времена она профессионализмом не блистала, если хотя бы с тартессийской её сравнить, а Диоклетиан всю службу преторианских фрументариев упразднил, заменив её аналогичной по функциям службой агентов по вещам. Разгонять-то прежних было за что, в злоупотреблениях погрязли, но при полной смене кадрового состава был утрачен и тот профессионализм, который имелся. А Константин и всю преторианскую гвардию разогнал как ненадёжную, заменив её палатинами, но при этом снова заменив вместе с гвардией и весь кадровый состав агентов по вещам. Не всех, но многих поменял и Констанций в ходе своих репрессий и кадровых перестановок, а на кадры Констанция не следовало всецело полагаться Юлиану. Но где взять достойные доверия, но знающие своё дело кадры за год? Даже сам начальник палатинских схол Иовиан унаследован от Констанция, что уж тут о служаках помельче его говорить? Но замешан ли он в изменнических приготовлениях, это коллега выясняет, центурион Тордул Васькин, а сейчас важнее этой военной катастрофы не допустить. Ведь даже если покушения и не состоится, и Юлиан уцелеет, проигранная война всё равно останется проигранной, авторитет его будет утерян, особенно в армии, а заговоры христиан — только участятся.

По большому-то счёту для турдетан не столь важно, погибнет ли Юлиан уже в этой военной кампании или несколько позже, съев не тех грибов или выпив не того вина. Ну, вернутся к власти христиане, хоть тот же Иовиан, хоть сразу Валентиниан, господство своё восстановят, как и в ТОЙ истории — что изменится? На Западе — едва ли. Что успели в лучшую сторону изменить, то — уже успели. В ТОЙ истории только испанские епископы на своём Поместном Соборе постановили, что христианин, убитый язычниками во время участия в нападении на их храм или религиозную процессию, мучеником веры считаться не будет, а в этой и галльские епископы такое же решение приняли, а склоняются к нему и африканские, и италийские, и греческие епископы никейской церкви. А нет мученичества — нет и святости. Заодно косвенным образом признано и право язычников защищаться от христианских погромщиков. А значит, не будет и давления на светские суды со стороны никейской церкви. По крайней мере, на Западе. На Востоке, конечно, сложнее, особенно при этом засилье фанатичных ариан, но Восток далёк от Испании.

Тем не менее, если Юлиан не только уцелеет, но и у власти продержится долго, что вполне возможно, если он не проиграет войну и перетряхнёт гвардию, у него хорошие шансы восстановить позиции эллинистического социума, а никейскую церковь привести к веротерпимой практике и на Востоке, добившись аналогичных решений и на её очередном Вселенском Соборе. Если захотят своей победы над арианами и донатистами, то проявят и здравый смысл, и добрую волю, и понятливость. А победа над арианами нужна. Лучше бы языческая, но сгодится и совместная с никейской церковью, что на Востоке реалистичнее. В ТОЙ истории именно господство на Востоке ариан предопределило принятие арианства готами, а вслед за ними и многими другими германцами. Надавят гунны, которые уже на Волге, побегут готы в имперские пределы, ну и примут арианство, чтобы единоверцы их самих приняли охотнее. Но если позиции ариан в Империи будут слабее, чем у язычников и никейцев, не будет у готов и такого стимула арианское христианство принимать, да ещё и соперничать в фанатизме с самими римскими христианами. А чем сильнее язычество в Империи, тем меньше причин и у готов от своего отказываться. Почему бы и не почтить святоотеческого громовержца Донара в римском храме Юпитера, если это один и тот же бог? И тогда вовсе не христиан усилят в Империи германские федераты, а греко-римских язычников. Бережнее будут и ко всей культуре античной относиться, если не усмотрят в ней ничего богопротивного. Дикари, конечно, всё равно останутся дикарями, и ущерба от них будет немало в любом случае, но втянутся в цивилизацию быстрее и легче. А значит, меньше и навредят ей в конечном итоге.

Вот ради этого, собственно, и было принято решение вмешаться в религиозную грызню на востоке Империи. Чем слабее будут христиане на Востоке, тем меньше они и на Запад будут давить, и германцев в свою веру обращать, которых гунны потом всё равно выдавят и на Запад. На самом-то Востоке христианство загнать в собачью конуру, дабы и не тявкало оттуда без хозяйского позволения, надежды мало. Слишком уж силён на нём семитский элемент. Не только иудеи с арабами, но и сирийцы с финикийцами в сельской глубинке мало затронуты эллинизацией, а Египет вне греческих городов — и подавно. Там победа христианства неизбежна, и с этим Юлиану ничего не поделать, проправь он хоть двадцать лет, хоть даже все тридцать. Что вряд ли, конечно, учитывая вредность работы языческим императором при такой христианской оппозиции. А наследника у него нет.

Восемь лет назад, при назначении Юлиана цезарем, Констанций женил его на своей сестре Елене. Во-первых, жена была старше мужа, во-вторых, христианка с детства, в-третьих, приходилась мужу двоюродной сестрой, а в-четвёртых, брак был принудителен и для него, и для неё. Но как бы там ни было, в Галлии у них и стерпелось, и слюбилось. Но смерть их сына вскоре после рождения, а затем военный мятеж мужа против брата и открытые симпатии мужа к язычникам здоровья ей не прибавили, и Юлиан овдовел ещё до смерти Констанция и своего вступления в столицу уже законным императором. И не в трауре по Елене даже проблема, а в том, что не было у него времени на новый брак. Надо будет ещё и женить его, а для начала интерес к бабам пробудить через гетеру поумнее.

Проблема ли найти смазливую элитную шлюху для римского императора? Для такого, как Юлиан — проблема весьма нешуточная. И не в том даже дело, что обиделся он на антиохийцев за их насмешки и больше посещать Антиохию не собирается. Тут только клич кликни, и вся антиохийская школа гетер мигом в полном составе соберётся и выедет сама на императорские смотрины, куда тот укажет. И выбирай любую хоть на месяц, хоть на неделю, хоть на ночь, все на всё согласны заранее. Да только ведь это же Юлиан! Его от жеманных, капризных и знающих только банальности обезьян вроде той же Лаодики Дафнийской — просто тошнит! Ему же реально умную подавай, а не нахватавшуюся цитат из общеизвестной беллетристики, дабы сойти за умную перед далеко от неё не ушедшими среднестатистическими дураками. И где такую найти во всей антиохийской школе гетер, в которой такие, как эта Лаодика Дафнийская, эталоном считаются?

Но с гетерой-любовницей для Юлиана вопрос решаемый. На ней не жениться, да и сам он не пацан уже, которому непременно свеженькую подавай даже для перепиха и общения, а среди баб его возраста, для гетер уже близкого к критическоиу, у некоторых кроме ветра в башке уже и мысли какие-никакие появляются. На самый крайняк можно и из тартессийских гетер подходящую завербовать, на фоне которой любая антиохийская макакой будет выглядеть, из клетки зверинца сбежавшей. Но это уже на самый крайняк, потому как и у любовницы императорской работа рискованная, а своими рисковать очень не хочется. А так — пусть Максим Эфесский поищет, он сам философ и приятель Юлиана, его вкусы знающий неплохо.

Труднее порядочную девку подыскать, в законные императрицы подходящую. На ней — уже жениться и детей с ней заводить, к такой и требования все выше и жёстче, чем к любовнице. А свои тут отпадают однозначно, поскольку работа императрицей при Юлиане ещё рискованнее, чем его любовницей, да и вообще, свои для своих нужны, а к услугам римского императора — вся его Империя. И один же хрен подбирать придётся из тех очень некоторых, кого к себе бы с удовольствием сманили. Ипатия Та Самая, если в ТОЙ истории сведения о ней верны, скорее всего, подошла бы ему практически идеально, если бы возрастом с ним не разминулась. Шмакодявка ещё двухлетняя, во весь рост под столом разгуливающая, не боясь шишку набить. А где найдёшь такую же, но постарше? Ну, оно и к лучшему, поскольку шмакодявка исходно на учёт взята, и какие в отношении её дальнейшей судьбы соображения наверху, догадаться нетрудно, кто в курсе...

391 год нашей эры, Канары, Каура Тенерифская.

— Ух ты! Эта титькастая, с крашенными в красный цвет волосами! — Ликаон так приник глазами к окулярам бинокля, что казалось, приклеился к ним, — Нет, ну что творит, стерва! Типа, волосы обеими руками поправить, а титьки-то и приподнимаются! Забыл я, как её звать, но эффектная!

— Эллия Илипская, что ли? — безразлично припомнил Виктор.

— Ты уверен?

— Ну так а кто ещё у нас способен в неестественно красный цвет выкрасить себе волосы? Внизу, кстати, тоже?

— Да нет, там она выбрита, — оба рассмеялись, — Но какова, сучка!

— Выходит уже в тираж, вот и лезет из кожи вон, чтобы больше внимания к себе привлечь. А кроме выдающихся титек — особо и нечем. Ну, волосы ещё покрасить может в какой-нибудь немыслимый цвет, чтобы и этим ещё из всех выделиться. Как за волосы глаз зацепится, так и титьки заодно, считай, в поле зрения попали.

— Млять, но титьки — реально выдающиеся! Из воды выходит, жопой виляет, так и они колышатся. Ух ты, волной окатило, теперь снова, типа, волосы поправить! Жопа для её роста и телосложения могла бы и чуток пошире быть, но титьки — всем титькам титьки! В какую сторону ещё, интересно, загорать разляжется? Эх, млять, твоя очередь! — Ликаон с большим сожалением оторвал окуляры от глаз и протянул бинокль приятелю.

— Да пялься ты, пялься, — хмыкнул Виктор, — Не в моём она вкусе. Потом, когда в поле зрения что-то получше попадёт, я дольше пялиться буду.

— Благодарю! — Ликаон снова жадно прилип глазами к окулярам, — Хрен там, она вдоль берега решила пройтись! А хрен ли мне ейная жопа? Хотя — да, вилять ей она умеет. Млять, ну куда тебя несёт! Взад иди, да титьки покажи! Вот, можешь же, когда захочешь? Да, титьки — шикарные! Ну, иди же к своей подстилке, да ложись титьками ко мне! Млять, ну чего встала? Так, на животик улеглась прямо на песке. Обсохнуть-то за это время хрен успела бы, так что наверняка ещё купаться пойдёт, песок смывать. А лежит-то как! Волны прямо в звиздень, небось, хлещут! Кайфует она от этого, что ли?

— Или дразнит всех, кто на неё пялится. Думаешь, ты один только такой?

— Да это-то понятно. Млять, перевернулась, уселась, а ноги так раздвинула, что все волны точно в звиздень! Так, на одну руку опёрлась, а другой титьку себе теребит — ведь точно дразнит! Помнишь, как в том фильме с той мулаткой, тогда ещё молодой? Вот, и эта точно так же! Жаль, боком к нам сидит, в сторону воды. Если ещё и звиздень точно так же себе теребить будет, то отсюда хрен увидишь.

— Ну, это — едва ли. Место-то общественное. И титьками явно напоказ дразнить — уже на грани допустимого, но это сильным скандалом ей не грозит, а небольшой для неё только реклама. А звиздой — это уже хрен отмажется. За это — и арестуют её, и штрафанут нехило, а ей разве это нужно?

— Млять, ты прав! Встала и пошла опять купаться — не на что больше глядеть! — Ликаон раздосадованно протянул бинокль Виктору, — Счастливый ты человек! Глядишь же в него, и кажется, что прямо рядом, руку протяни и пощупай. А у моего отца только старая труба, в которую и глазом только одним пялишься, и вид мутноватый.

Виктор только хмыкнул на жалобу приятеля. Центурионская труба была лучше префектской прежних столетий и уж всяко лучше тогдашней центурионской. Да, линзы не из новейшего оптического стекла, а всё ещё из свинцового хрусталя, но и качество его уже далеко не прежнее, и точность геометрии, и полировка. Дать ему попялиться как-нибудь в старинную трубу, что ли, дабы сам разницу оценил? В современную вид ему мутноватый! Предки, млять, теми старинными довольствовались, у кого они были, а у большинства не было и их. Линза мутноватого и нередко пузырчатого, но хотя бы уж условно прозрачного стекла — вот и всё, чем можно было в прежние века обеспечить весь свой народ поголовно. Лупа для разглядывания совсем мелких предметов на ладони, да зажигательное стекло для солнечной погоды, дабы с кремнём и огнивом не возиться. Голых баб на их пляже издали разглядеть — это счастливчика в компанию ищи, у которого хоть какая-то труба есть.

Центуриону ведь армейскому для чего труба нужна? Чтобы издали определить, свои подходят или противник, да тип войск по их вооружению. Морщины, бородавки, да прыщи отдельных бойцов и даже их командиров — не интересны. А как его сын-подросток будет в эту отцовскую трубу голых баб на пляже разглядывать, это его личные трудности. Радуйся и цени то, что имеешь, да маскироваться учись, дабы подобраться поближе. Ну и учись сам получше, чем учился твой отец, дабы дослужиться и до префекта, и тогда твои сыновья-подростки будут тебе за это весьма благодарны, разглядывая голых баб на пляже уже в твою префектскую трубу. А какой ещё стимул нагляднее и доходчивее для пацанвы старших школьных классов? Как отец Виктору объяснял, это из поколения в поколение от предков ещё заведено. Все прекрасно обо всём знают, и даже места, удобные для обзора, все вокруг закрытых бабьих пляжей известны наперечёт, и солнечный блик от линз трубы засекается элементарно, если знаешь, где его искать, но палят только тех, кто наглеет, или совсем уж вплотную подобравшись и громко обсуждая меж собой увиденное, или не таясь с совсем уж открытого места пялится. Это ведь уже не прилично, а приличия в приличном обществе соблюдаться какие-то должны. Втихаря же из укромного места, пусть даже всем давно известного — пялься, сколько влезет, если есть во что.

Бабы и сами не против, кому есть что показать. Гетерам и просто шлюхам надо себя рекламировать, а это — как раз дополнительная реклама. И бабы судачить будут об их статях, и пацанва, так что знать будет весь город, по улицам которого в таком виде гулять арестом и штрафом чревато. А для порядочных баб это реклама их младших родственниц, дочурок, да племянниц. По нескладной ещё шмакодявке всегда ли определишь, какая она будет, когда вырастет? Да и не будет пацанва именно её разглядывать, поскольку нечего ещё, им постарше интересны, уже сформировавшиеся. Но если известно, что и мать вот у этой нескладной шмакодявки красотка, и тётка со стороны отца тоже из таких, на которых пацанва пялится в первую очередь, то возьмут на заметку и саму шмакодявку. Яблоко-то ведь от яблони далеко не падает. Для девчонки — реклама её будущей внешности, которой она сама похвастаться пока ещё не может, а для пацанвы — наглядный и животрепещущий пример закономерностей человеческой породы. Учат-то оценивать далеко не одну только внешность, и это скажется в свой черёд, когда будет утолено наглядное и первоочередное любопытство школоты. Вред в этом для себя усматривают только такие, на которых никто пялиться и не станет, ну так такие и не ходят на такие пляжи или занимают на них места вне секторов обзора. А что шипят и ворчат, а некоторые и скандалят, так кого интересует заведомо пристрастное мнение заведомо ущербной самки? А ты не рождайся ущербной.

— Хорошо видно, ребята? — раздался внезапно сзади женский голос, от которого Ликаон аж вздрогнул, а Виктор обернулся неохотно, поскольку как раз в этот момент на пляже мелькнуло нечто, куда более достойное внимательного обзора, чем та грудастая и красноволосая Эллия.

— Да, отсюда — неплохо, если оптика хорошая, — досада улетучилась, поскольку брюнеточка лет девятнадцати выглядела шикарно, а её одёжка облегала её фигуру плотно, больше подчёркивая достоинства, чем скрывая — вон как Ликаон глазами её пожирает.

— Ууу, всё ещё слишком высоко! — заценила она высоту над пляжем, подойдя к ним и взглянув с обрыва вниз, — А где здесь к берегу спуститься можно?

— Так ведь вы же мимо спуска прошли.

— Говорила же я тебе, Астурда, что нет здесь рядом хорошего спуска, — заметила её подруга, шатенка немного постарше на вид, но тоже эффектная, — Если бы он здесь был, школота разместилась бы подглядывать в другом месте, где народу ходит поменьше, и их за этим делом никто не спалит. Не обижайтесь, ребята, к вам у нас претензий никаких, но уж очень досадно. Тот спуск — высокий и крутой, мы хотели пониже найти и поположе, а нигде больше не попался. На тропинку свернули, думали, к спуску ведёт, а тут — по вам сразу видно, что опять жестокий облом, — шатенка улыбнулась, — Мы вообще надеялись к берегу поближе жильё снять, чтобы пляж был в двух шагах, но куда там! Весь ваш город на возвышенности, и к пляжу поди ещё спустись!

— Ну, спусков-то на самом деле не так уж и мало, но в основном узкие и крутые. Здесь в принципе тоже можно и спуститься, и подняться, но только не в вашей обуви и не с вашими ногтями, — обе красотки были наманикюренные и обутые в сандалии на высоких и узких котурнах, — Ещё дальше есть нормальная лестница, но похуже той, которая вам не понравилась. Та — самая основная из всех и самая удобная.

— Говорила я тебе, Даная, что обуться нужно было попроще, а не в эти ходули! — заметила Астурда, — Здесь такие никто и не носит! Ты видела, как на нас в городе глядели?

— Да какая разница, как на нас глядели? Главное — что на нас. Это тебе с твоим золотым пояском хорошо, а каково мне с моим серебряным?

— Ну, добилась ты всеобщего внимания, а как теперь на пляж спускаться? И ещё же по песку потом идти, в котором на этих ходулях точно увязнем! А разуться — так он же раскалённый! Ноги обожжём! Это тебе что, Нетонис? И как ты после этого на симпосионе танцевать собираешься? Чтобы я ещё хоть раз тебя послушала и на поводу у тебя пошла!

— Может, мы вас туда на руках снесём, несравненные? — Ликаон от перспективы полапать хотя бы одну из двух смазливых гетер явно забыл, чем чревата его идея.

— И нас ещё на лестнице повяжут, — напомнил ему Виктор, — Так тебя-то — и хрен с тобой, раз ты сам напрашиваешься, а меня за что? Будь это общий пляж, несравненные, с удовольствием бы вам помогли, но на закрытый женский, поймите правильно, нам ходу нет, — все четверо рассмеялись, — Но в принципе, если вы пробежитесь по песку быстро, то обжечься особо не успеете.

— На наших котурнах?! — не поняла Даная.

— Нет, он имеет в виду, разувшись босиком, — сообразила Астурда, — И лестница, конечно, тоже раскалена, но по ней мы обутыми кое-как спустимся, а разуемся уже внизу, на последней ступеньке. А что ты предлагаешь, вернуться восвояси, так и не позагорав, не искупавшись и не продефилировав по берегу? Мы зачем вообще сюда пошли?

— Всё равно обожжёмся! Ну почему здесь никто не построил съёмного жилья у самого берега, из которого было бы прилично ходить на пляж в обычных шлёпанцах, как в Нетонисе? Там же есть, и во многих городах есть, а почему здесь нет?

— Здесь ещё не построены надёжные волноломы, — пояснил Виктор, — Если вдруг случится цунами, то обычные портовые волноломы такую волну не удержат, и она смоет тогда всё, до чего дохлестнёт. В планах гостиница у самого берега есть, но безопасность от сильных штормов и цунами — прежде всего.

— Это всё после той волны девятилетней давности никак не успокоятся! Ни себе покоя не дают, ни людям! — фыркнула Даная — В позапрошлом году нас всех этой учебной эвакуацией в Нетонисе замучили! Можно подумать, каждый год такие волны! До нас ведь тогда почти ничего и не докатилось!

— В тот раз Тартессия пострадала, особенно Лакобрига и Четобрига, не говоря уж о рыбацких посёлках, а возле мыса между ними раньше было два намывных островка, так после той волны их там больше нет. А докатилось и до Абула, и до Сетубала, даже до Олисипо и Оссонобы.

— Да, помню, шмакодявкой ещё была сопливой, а тут эта волна захлестнула всю сетубальскую гавань и прошла вверх по реке, — кивнула Астурда, — И всё так быстро, что я тогда даже испугаться толком не успела. Были и погибшие, и большие убытки.

— А у римлян пострадало всё побережье Бетики и Мавритании Тингитанской. И докатилось-то до них всего ничего, но у них же и подготовки к таким переделкам вообще никакой. Так это только вот это последнее и океанское, а в Луже у них и вовсе бедлам. То Сицилию у них тряханёт и волной побережье зальёт, то Константинополь.

— Это то, про что твоя мать рассказывала? — спросил Ликаон.

— Нет, это ещё за два года до её рождения, при Констанции. Тряхануло где-то в Скифском море, и от цунами пострадали его берега и Пропонтида. А моя мать говорила о критском, которое застала. Через два года после возвращения Юлиана из его персидского похода, мать ещё пятилетней шмакодявкой была, и на западе Крита тогда тряхануло так, что он весь поднялся, и все тамошние гавани обмелели, а города разрушило. Ну и бардак, конечно, такой начался, что много кто рад был оттуда слинять, и не так уж и мало тогда и наши к себе отобрали.

— Так это что, четверть века назад? — переспросила Астурда, — Я слыхала что-то такое, там вообще ужас, что творилось. Так погоди, запад Крита — это же этеокритяне там живут? Чернявые такие и кучерявые? По тебе не скажешь, что твоя мать оттуда.

— Нет, моя мать — александрийская гречанка. Это тряхануло на западе Крита, но от цунами и Киренаика пострадала, и Александрия.

— В Кирене, говорят, волна даже маяк захлестнула?

— Ну, если не преувеличивают. Но он же там и маяк-то — одно название, если его с Александрийским сравнивать. Но досталось и Александрии, а в низменной части города волна и через весь город по некоторым улицам прокатилась до озера Мареотис. Моя мать повыше жила, и там испугом только отделались, у кого имущества ценного в затопленной части города не было, а вот кто под волну попал — повезло ещё тем, кто в живых остался.

— Да ты нас прямо напугал! Нам теперь и спускаться-то к берегу страшно! — обе гетеры рассмеялись, — Теперь вот надо решимости для этого набираться. А пока мы будем её набираться, можно в твою двойную трубу пляж осмотреть? Где ты её такую взял?

— Отцовская, конечно. Своя мне долго ещё не будет положена.

— Скромность оценила! — улыбнулась Астурда, — В Нетонисе ещё и не у каждого большого начальника такая есть.

— Так он же — Виктор Максимов, — сдал приятеля Ликаон.

— Из ТЕХ Максимовых? Тогда — понятно. Даная, ты слыхала? Запомни сама, да мне потом напомнить не забудь, что в кости на раздевание с ним садиться играть нельзя! — обе захихикали, — Они же все телекинезом владеют и уложат костяшки так, как им надо. И на раздевание обыграют, и на обжиманцы с поцелуями, и на ночь любви.

— Ну вот, такой план мне обломал! — поддержал шутку Виктор, дурашливо грозя Ликаону кулаком, — Ни себе, ни людям!

— А я — Ликаон Эзулов, учился с ним в одном классе.

— В каком, кстати?

— Да как раз из седьмого выпустились, готовимся теперь в Корпус поступать.

— Это они вот так готовятся! — прокомментировала Даная, и обе захихикали.

— А я вас обеих тоже вспомнил! — заявил Ликаон, — Ты — Астурда Сетубальская, та самая, которая, в том фильме с этими вашими лесбийскими штучками, ну а ты — Даная Олисипская, её напарница в том самом фильме, забыл только, как он называется.

— "Шалости на острове Лесбос", — припомнил Виктор, — Да, похожи.

— Спалили нас со всеми потрохами! — шутливо всплеснула руками Астурда, — Но это кино, мальчики, специально для озабоченных, а в жизни мы девки нормальные, хоть и не с самой респектабельной профессией и не с самым тяжёлым поведением. Ну, кто-то же должен заниматься и этим? Порядочных разве заставишь? Вот, приходится отдуваться за них таким, как мы с Данаей, — обе рассмеялись, — Чтобы тебе, Виктор, не влетело от отца, мы сделаем вот так, — она аккуратно, чтобы не повредить свою причёску, надела ремешок бинокля на шею, — Теперь не уроню и не раскокаю. А чтобы я сама с ним не навернулась, вы оба меня подержите. Стоп, не здесь! Нет, держать-то меня и здесь можно, и не только здесь, я не против, но лучше — давайте-ка вон за тем кустиком, чтобы нас с вами не было видно с тропы. Даная, ты — на стрёме!

— Ну ты даёшь! — поразилась та.

— Не ври! Несовершеннолетним — не даю! До шестнадцати лет — только глаза и шаловливые ручонки! Нам не нужно неприятностей за совращение несовершеннолетних, а вам вряд ли нужны стервозные интриги страхолюдных мегер, которые наметили вас, не спросив вашего мнения, в женихи своим страхолюдным дочуркам. Вот здесь, мальчики — предоставляю вам полную свободу рук. Как хотите, так меня и держите, только синяков мне не наделайте. Можете и под одёжку мне залезть, где сумеете, но не вздумайте меня раздевать! Голой вы меня и в фильме том видели, и на пляже ещё увидите. Уж в такой-то прибор наверняка разглядите и то, чего не увидели в фильме. Ух ты! Вот это местечко вы выбрали! Половина пляжа — как на ладони! Так, вон тот заливчик за тем камнем, где волна далеко захлёстывает, прямо напротив спуска?

— Немного наискось, шагов на десять левее, — ответил Ликаон.

— От лестницы до мокрого песка — шагов двадцать или двадцать пять, — добавил Виктор, въехавший в соображения гетеры, — Если пробежите быстро, обжечь подошвы не успеете. А по мокрому песку спокойно дойдёте в любую часть пляжа.

— Отлично! А кого ты там, кстати, разглядывал, когда я вас окликнула?

— Вон, правее, чёрненькая и с классной фигурой.

— Вьющиеся густые волосы в греческий узел с жёлтой лентой и узкий браслетик на левой руке? Не старовата для твоего интереса? А, поняла! Девчонка рядом, похожая на неё! По матери судишь о дочери?

— Это её тётка, сестра отца, а мать — вон из воды выходит, волной её окатило.

— Ну, во вкусе тебе точно не откажешь. Обе для своих лет сложены шикарно — эх, мне бы в их годы так сохраниться! А как хорошо встали! Нет, это ты должен увидеть сам! Держи-ка! — она передала ему бинокль, — А другой рукой — меня. Мои формы не так роскошны, зато — у тебя в руках. Они женщины порядочные, пощупать себя не дадут, но ты представь себе их на моём месте, и — как Даная меня в том фильме. Ууу, класс! Ооооо! Ааааах! Ааааах! Я достаточно натурально? Теперь ты, Ликаон! Кого ты там высматривал? А, эту Эллию Илипскую? Ну, до её форм мне, конечно, ещё дальше, но ты же напряжёшь воображение? Ооооо! Ааааах! Ааааах! Теперь, когда будете хвастаться друзьям, можете не говорить им, что я притворялась, а приврать им, что ещё немного, и я бы отдалась вам обоим прямо в этих кустиках. Даная! Ты там не заснула? Твоя очередь!

— Сдурела ты, что ли? Это ещё зачем?

— А кто ныл всю дорогу, что я тебя всё время затмеваю? Вот и затми теперь ты меня, да так, чтобы ребята только тобой и хвастались, а мной — так, заодно, просто вместе с тобой за компанию здесь оказалась.

— Да ты что, вообще в краску меня вогнать решила?

— Тебя? Ты гетера или где? Ты на гастролях или кто? Краснеть она тут удумала! А ну-ка, мальчики, помогите Данае, раз уж она тут с вами в стесняшку захотела поиграть! Потом и друзьям похвастаетесь, что заставили покраснеть саму Данаю Олисипскую! Ага, красная, а глазки-то закатила! — Астурда рассмеялась, — Ну, всё, хорошего — понемножку! Выйдем на пляж — не пропустите момента нашего раздевания! Всё, мальчики, пока!

— Если это был сон, то нахрена я проснулся? — посетовал Ликаон, когда смешки гетер затихли за поворотом тропинки, — Млять, вот это оторва! Нет, ну по фильму-то было понятно, но то — фильм, а тут — вживую и руками щупал!

— Ага, приколистка ещё та! — хохотнул Виктор.

— Млять, мне же хрен кто из наших пацанов поверит, что я её тискал за титьки и за жопу и не получил от неё за это в морду! Хвала богам, ты — свидетель! Млять, нахрена ты её целоваться тебя научить не попросил? Тебе — хрен отказала бы!

— Ну, настолько-то преувеличивать не надо.

— Да я тебе серьёзно говорю! Когда ты её тискал, она реально глазки закатила и вот только, что не текла! Говорю тебе, хрен отказала бы!

— Ну, возможно, с неё и сталось бы. Артистизм у обезьян на высоте, а прикол с тренировкой совместить — это она нам и так продемонстрировала.

— Так какого же ты тогда хрена такой шанс упустил?

— Да ну её на хрен. Размалёвана же, как кукла, и отмывайся потом вслепую.

— Так доказательство же! Хотя — да, тебе же оно на хрен не нужно. Ты никогда не звиздишь даже по мелочи, и тебе — поверили бы на слово. Ну так и хрен с ней, с этой ейной мазнёй. Что я потом, не подсказал бы тебе, где и чего смывать? Млять, упустить такой шанс! Тебе — хрен отказала бы, а потом для маскировки могла бы чмокнуть и меня.

— А, вон ты из-за чего? Ну, хорошо, подумаю. Может, как-нибудь в другой раз.

— Млять, да когда он теперь предоставится-то, этот другой раз! Сейчас не надо было возможность упускать! — Ликаон от досады хлопнул себя ладонью по бедру.

— Куда он на хрен денется? Не здесь, так в Нетонисе, не с этими, так с другими, не один ли хрен? Только вот что, Ликаон. Если в другой раз бабы незнакомые окажутся, больше меня сходу не пали. Мне не интересно, когда такие на одну только правильную фамилию ведутся, в которой моей заслуги ни хрена нет.

— Млять, ну опять ты верные варианты отсекаешь! Тебе не один ли хрен, на что шикарная шалава поведётся? В твоей породе тоже заслуга не твоя, а предков, да и в твоих способностях больше их заслуги, чем твоей. Ну так и хрен ли с того? Один ведь хрен, ты ими пользуешься? Чем правильная фамилия хуже? Тем более, что один хрен узнают.

— Узнают — потом. А мне интереснее те, которые клюют на реальные породу и способности, а не просто на происхождение от кого-нибудь из отцов-основателей. Да, я понимаю, что с шалавами это без разницы, а обезьянистые, говорят, хороши в постели, но это нам ещё пару с половиной лет не актуально, а вкус-то на нормальных баб заточен. И мне брезгливо, когда баба не воспринимается как самка своего биологического вида.

— Млять, сытый голодного — не разумеет! — простонал Ликаон, — Хорошо, даю слово, что от меня твоей фамилии никто больше не услышит раньше, чем ты соизволишь представиться сам. Но я хренею с твоей логики! Брезгливо ему! Тебе самому-то разве не Астурда больше понравилась, чем Даная, хоть она и тоже высший сорт?

— Внешность ближе к моему вкусу. Шалавы и обезьянисты обе, как ты и сам в том фильме видел. Астурда — развязная оторва, но для их профессии это естественнее и честнее, да и умнее, чем строить из себя перед нами "не такую", как пыталась эта Даная.

— Что честнее — согласен. Держался я и за ейные выпуклости с удовольствием, они у неё не хуже, но — да, от наигранной стеснительности коробит. А почему умнее?

— Так ведь это же просчитывается, как два плюс два. Она же слыхала, что фильм мы с тобой видели, и их профессию знаем. Могла бы сходу сообразить, что перед нами-то невинную стесняшку из себя строить бесполезно. Астурда — сообразила, а эта дурында по шаблону на тупо зазубренном рефлексе выехать попыталась, сходу его бесполезность для этого случая не просчитав. Если мозги куриные, то и соображалка — такая же. Так, стоп! — Виктор прильнул глазами к окулярам бинокля, — Шалавы на пляж выбегают! Ох, класс! Ну и дурында! На, гляди! — он протянул бинокль Ликаону.

— Даная на песке нагребнулась? — разглядел тот, — Как она исхитрилась?

— Да не разулась же ни хрена! — выдавил из себя Виктор сквозь смех.

— Точно, млять! — Ликаон тоже расхохотался, — Ногу на этой котурне подвернула или песок носком черпанула?

— Я не разглядел, больше на Астурду пялился, но что-то вроде этого. Астурда-то первой выбежала разутая, тоже слегка обожглась, ну и завизжала, ну а эта, видимо, глядя на неё, разуваться перебздела и обутой ломанулась, ну и приземлилась с размаху на песок.

— Ага, встала уже и ковыляет. Млять, в натуре дурында! Всё, дошла до мокрого песка, разулась наконец и лается с Астурдой — типа, она ей виновата в ейной собственной дури. Так, утихли и пошли по мокрому песку вдоль берега. Ух ты! Волна здоровенная! Их окатила, а Даная — опять нагребнулась! Астурда к ней наклонилась так, что титьки чуть не вываливаются! Млять, и в такой момент я — твой должник! Ну что за невезуха! На, гляди, — Ликаон с сожалением протянул бинокль.

— Так Даная встаёт, весь подол мокрый, и вся жопа в чёрном песке, и весь левый бок тоже, — Виктор сходу оценил самое интересное, — Астурда выпрямляться не спешит, да ещё и в нашу сторону повернулась. И тоже подол мокрый, хоть и не весь. И наши девки из класса тоже прикалываются. Стоят в воде, ржут. Млять, спалила нас, зараза! Тоже в нашу сторону обернулись и дразнят! Подставила меня грёбаная сучка!

— Кто спалил? Кто дразнит? В чём подстава? — не понял Ликаон.

— Да девки наши в воде над Данаей ржут, Астурда тоже, да ещё и руками, сучка, бинокль изобразила, а наши девки и въехали сходу, что в бинокль кто-то пялится, а долго ли вычислить, что кроме меня больше некому? Ладно, семь бед — один ответ. Жаль, что я начала этого представления не видел. Рассказывай, что за хрень у них там вышла!

— Да идут эти две по мокрому песку вдоль берега, Даная ближе к воде, а тут эта волна здоровенная, так Астурда подпрыгнула повыше и подол поддёрнула так, что ляжки целиком заголила, и этим отделалась, а Данаю и до самых титек промочило, и снесло на хрен с ног как раз на этот мокрый песок. Умора, млять!

— Ясно, — Виктор тоже посмеялся, — А у наших девок, кстати, уже и что-то вроде нормальных титек намечаться начинает. Есть уже чем подразнить. На вот, глянь.

— Млять, точно! И в натуре в нашу сторону. Ты прав, уже вычислили — Гелика Бенатова руками бинокль изобразила. Мозгов, млять, не больше, чем у той Астурды. Ага, до Турии Гамилькаровой дошло, выговаривает ей и пальцем у виска крутит. Наши девки вряд ли настучат, а вот взрослое бабьё, особенно из тех, чьи девки в нашу школу отбора не прошли — эти могут. Млять, так и есть! Помнишь, срезалась на отборе одна, у которой мамаша — вон та коротконогая толстуха? Стерва, между прочим, ещё та. У соседки просит радиотелефон, та не даёт, так она дальше идёт искать. Тебе сильно влетит от отца?

— Сильно может влететь, если кто-то видел и стуканёт, как мы с тобой тискали этих шалав. Сами-то они едва ли проболтаются, им это тоже мозгоклюйством чревато. И похлеще, чем нам. А за эти наши гляделки — кого за них хоть раз наказали серьёзно? Так, пополощут немного мозги для порядка, чтобы впредь был осторожнее и не палился. Мне отец больше за то мозги проконопатит, что эффектом малозаметности не воспользовался, и это мне придётся вытерпеть. Не признаваться же в том, что мы тут с гетерами глядели в его бинокль и лапали их заодно? — они оба рассмеялись.

— Млять, один хрен несправедливо получается, — рассудил Ликаон, — Так погоди, на тебя же только бинокль указывает? А если ты, допустим, мне его дал, и спалился с ним я, а вернул его тебе потом, и здесь тебя вообще не было? Мне-то тоже сильно не влетит.

— Нет, тогда мне влетит уже серьёзнее — именно за то, что дал бинокль кому-то, а не использовал сам. За предложение благодарю, но пусть уж лучше будет, как есть.

Выбрав наконец место, весьма удобное для обзора из их укрытия, расстелив на песке покрывала и раздеваясь, гетеры хоть и не устроили классический "танец осы", но на самой грани общественных приличий пробалансировали, а уж фигуры свои в лучшем виде показали. Потом они пошли купаться, а искупавшись — улеглись загорать под правильным ракурсом — Астурда Сетубальская своё обещание выполнила честно. И в бинокль их было видно намного лучше, чем в том фильме, а главное — в цвете. Над многослойной цветной фото— и киноплёнкой работали уже давно, но получалось плохо, и до годной к серийному производству было ещё далеко. А покадровая ручная раскраска чёрно-белой киноплёнки — дело настолько трудоёмкое и дорогое, что уж на пустяки типа обычного художественного кино или порнушки никто и не подумал бы ей заморачиваться. Когда получится наконец нормальная цветная плёнка, тогда и будет массовое цветное кино, а пока все чёрно-белым довольствуются. А тут было на что посмотреть, и знай пацанва заранее, что две кинодивы порнушные на пляже появятся, все сбежались бы с трубами, у кого есть, и на удобных для обзора местах было бы не протолкнуться. Но всё хорошее рано или поздно заканчивается, день-то конечен, а опоздания к ужину родоки уж точно не поняли бы.

— Велия, оставь кота в покое! — одёрнула мать мелкую сестрёнку, таскавшую по всей комнате за хвост крупного тартесского кошака, который недовольно мявкал, но пока ещё сдерживался от более активного протеста.

— Ну мама, ну интересно же!

— Что тебе интересно? Чтобы он рассвирепел и поцарапал тебя, а я его в машине за это постирала? Так ты за дело будешь поцарапана, а он за что будет постиран? — сестра рассмеялась и отпустила наконец многострадального кошака.

— Идём-ка лучше со мной, Шустряк, а то тут тебя точно в машине постирают, — Виктор аккуратно подхватил кошака под мышки, и тот не возражал, поскольку стиральная машина была явно страшнее, а Виктору было проще замаскировать под его брюхом чехол с биноклем, который хотелось вернуть на место незаметно.

— А по дороге не забудь отцовский бинокль на место положить! — ага, вот гадай теперь, углядела мать чехол сама, или ей уже настучали, — И недолго там, скоро ужин.

Спасибо хоть, перед едой или за ней мать никогда нотаций не читает, еда — это святое, а вот после — долго мозги выносить не будет, но отчехвостит, если есть за что. По этой части с матерью ему крупно повезло. Спокойная и рассудительная, математическая логика — в деда Теона мать пошла и характером, и кругом интересов, даже в комнате у неё арифмометр и телескоп на треноге, а разговоры — больше о математике с астрономией и даже механикой, чем о тряпках и побрякушках, хоть и в них имеет прекрасный вкус. Но за это знакомые иногда Ипатией Той Самой её называют или за что-то другое, ни у кого так и не удалось выяснить. Не прояснил этого ни вопрос отца, не жалеет ли она о том, что так и не стала Той Самой, ни её ответ, что об этом — уж точно не жалеет, которые почему-то изрядно их развеселили. А когда Виктор спросил об этом родоков прямо, те рассмеялись, переглянулись, снова рассмеялись и сказали, что в Корпусе узнает, а пока незачем ему и заморачиваться этим. Видимо, в тех кругах мать всё-таки чем-то знаменита.

Мать вывезли из Александрии ещё мелкой дошкольной шмакодявкой. Не сразу после того грандиозного критского землетрясения четвертьвековой давности, когда саму Александрию цунами захлестнули, но в тот же год. И погибших ведь было множество, и из уцелевших мало тогда не показалось никому. А что такое природная катастрофа? А это смотря для кого. Для религиозно озабоченных — однозначно божий гнев. Варианты только от конкретной религии зависят. Для традиционных греко-римских язычников это их боги осерчали на саботирующих реформы Юлиана христиан, а для христиан — гнев их бога на богопротивную политику императора-отступника. Почему не на Константинополь, откуда он и рассылает свои кощунственные эдикты и проверяющих их исполнение чиновников, а на Крит, юг Пелопоннеса, Киренаику и Александрию — ну, пути Господни неисповедимы. Язычников и отступников — понятно, за что, а праведных истинно верующих — может, они были недостаточно праведны, а может, и наоборот, уже достойными рая оказались. Богу — виднее. Александрия и в лучшие-то времена межконфессиональным миром не отличалась, а теперь и вовсе пошла вразнос.

Дело доходило до настоящих уличных боёв, на пресечение которых не хватало правительственных войск. Пока а одном месте погромщиков давят, в двух других бардак начинается, и силы на эти новые очаги распыляются, а в результате их не хватает нигде. С христианской стороны больше всех свирепствовали ариане, с языческой — школа Ямвлиха и сторонники её учения. Школа Теона Александрийского придерживалась традиционного неоплатонизма Плотина и в межрелигиозных дрязгах старалась не участвовать, но всегда ли в них участвуешь по своей воле? Когда страсти накалены до предела, то и нейтралитет может быть только вооружённым до зубов, а с этим у школы Теона была напряжёнка. Ни условно своих радикалов некому и нечем оказалось заставить свой нейтралитет уважать, ни чужих в сортах оппонентов разбираться. Теону тогда вместе со всей его семьёй выезд на Запад предлагали, но философ, будучи александрийским патриотом, отказался наотрез. И только после погрома в кварталах неподалёку от его собственного, от которого и семьи нескольких его близких друзей пострадали, удалось наконец убедить его отпустить хотя бы уж малолетнюю Ипатию в эмиграцию на безопасный Запад. А поскольку в Карфагене обстановка тоже грозила накалиться, перебраться из него в безопасный и благополучный Тартесс представлялось заманчивым. Это и раньше было пределом мечтаний для многих, да только ведь поди ещё получи тот зелёный жетон. Из сотен — единицы получают. Но для одной вполне конкретной шмакодявки из Александрии жетон нашёлся без проблем.

Предполагалось-то, что на время, бардак только этот затянувшийся переждать и вернуться домой. Но сперва беспорядки на Востоке подавлялись с большим трудом, затем неожиданно умер император Юлиан, а новым стал Валентиниан, христианин никейского толка. Фанатиком он не был и политику веротерпимости в принципе продолжал, но сам он правил на Западе, а на Востоке сделал соправителем своего младшего брата Валента, фанатичного арианина. Тот сразу же свернул там все реформы Юлиана и восстановил в полной мере религиозную политику Констанция, отчего бардак полыхнул с новой силой. Возвращаться в Александрию явно не стоило, и учиться Ипатия пошла в тартессийскую народную школу, а после третьего класса, когда стало ясно, что лучше на Востоке уже не станет, Теон дал согласие на её полную тартессийскую натурализацию, и её перевели уже в другую школу, элитную семилетнюю, после которой — куда же ещё, если не в Корпус?

А это — уже даже и не Тартесс, это — уже Атлантида. О том, что Платон утопил её не всю, а уцелевшая часть вернула себе былой уровень развития и могущества, только Внутреннее море её теперь мало интересует, в греко-римском мире знали давно, но одно дело просто слыхать через несколько пересказов и гадать, что в них осталось от правды, а что переврано пересказчиками, и совсем другое увидеть собственными глазами и жить в ней. Да тут уже один только перелёт из Олисипо в Нетонис был крушением всех прежних основ мировоззрения! Летишь иной раз выше облаков, уже и от этого выпадая в осадок, а рядом ещё и ворчат, проклиная Империю, из-за которой множество времени теряется на переезд из Тартесса в Олисипо вместо вылета прямо из Тартесса! И учиться было намного интереснее, хоть и далеко не одним только математике и астрономии, и было трудно, но появился и азарт — а кто сказал, что юнкер Ипатия Теонова чем-то хуже других? Среди оссонобских, тарквинейских, нетонисских местных и нетонисских тапробанских были и вообще шлюхи элитные не состоявшиеся, перешедшие из школы гетер в семилетку — и ничего, ценились не ниже остальных. Впрочем, они вполне этому соответствовали, и это стало вторым крушением всех прежних взглядов на жизнь. Кто из хвалёных антиохиек выдержал бы учёбу в Корпусе?

А в той уже параллельной реальности за океаном творилось вообще не пойми чего. Нет, умом-то понять можно, но как в голове такое непотребство уложить? Смерть Валентиниана на Западе, а затем гибель Валента на Востоке вынудила Грациана взять в соправители на Востоке женившегося позднее на его сестре военачальника Феодосия, а тот, решив проблему с вестготами через их расселение к югу от Дуная на правах римских федератов и наведя в Империи твёрдый порядок, занялся насаждением в ней теперь уже никейского христианства. И уже никейцы, забыв о принятом их церковью при Юлиане принципе веротерпимости, и ариан преследуют, и язычников. Снова закрываются храмы, особенно на Востоке, а местами громятся и захватываются христианами, и погромщиков опять поддерживает светская власть.

А недавно, уже в этом году, александрийские христиане захватили и погромили все ещё остававшиеся в городе языческие храмы, включая Серапеум. Умелая провокация архиепископа Феофила с захватом закрытого ранее храма Диониса привела к беспорядкам в городе, формально начатым ямвлиховской неоплатонической школой Олимпа, и власти подавили их выступление, а Феофил воспользовался этим и добился полного торжества в Александрии никейского христианства. И ладно бы сам Серапеум, ладно бы школа этого Олимпа, в которой никому не хватило ума разгадать провокацию и не повестись на неё, но вместе с храмом пострадал и восстановленный с таким трудом филиал Библиотеки. И не в том дело, что шедевры там какие-то уникальные, всё достойное давно уже скопировано, но теперь ведь христиане натравили императора и на математиков с астрономами. Хвала богам, школа Теона в Мусейоне по последним данным не пострадала, и претензий к ней нет ни у Феофила, ни у светской власти, но признак — тревожный.

Малограмотные, но фанатичные христиане не понимают разницы между этими науками и запрещёнными нумерологией и астрологией, приравниваемым к запрещённым ещё ранее гаданиям и предсказаниям, грамотных же среди них меньшинство, к которому едва ли прислушаются, если появятся претензии уже к неоплатоникам Теона. Повод для фанатичной массовки уже давно есть, просто не раздувают его до поры, до времени.

За ужином Велия морщилась от перловой каши, а мать объясняла ей, что и в летнем лагере, и в Корпусе будет кормёжка по солдатской норме, и там к ней привыкать всё равно придётся, и легче к ней привыкают те, кто и дома деликатесами не избалован. Потом со смехом рассказывала, как сама в первый раз ещё в интернате народной школы в осадок от неё выпала, поскольку дома ведь у дедушки Теона ячменной кашей не кормили даже рабов. Но всем ведь её дали, не ей одной, и все ели, не капризничая, и куда ей было деться? Попробовала — ну, не деликатес, конечно, но вполне съедобно. Потом уже и сама привыкла. На физре так вымотаешься и проголодаешься, что смолотишь всё, что дадут, и ещё добавки попросишь. Первые дни лишь на упрямстве и держалась, точнее — на гоноре греческом, дабы перед варварами не осрамиться, а потом — втянулась, как и все. Виктор почему не только не морщится, но и доедает уже? По летнему лагерю привычен есть, что дают, да побыстрее. Там же день почти весь занятиями заполнен, свободного досуга мало, и чем быстрее сопалаточники поедят, тем больше времени на свободный досуг выкроят. Вот, даже Шустряк её ест. Немного, всё-таки хищник, но ведь ест же? Велия посмеялась и тоже приналегла на кашу, а глядя на старших брата с сестрой, ускорился и дошколёнок Тордул — пришлось даже притормаживать его, чтобы не подавился.

Отец рассказал о том, что в Александрии обстановка снова накаляется и может привести к новым беспорядкам, а наверху принято решение не вмешиваться. Нет смысла. Во-первых, Египет всё равно потерян, а значит, и Александрия обречена, и это было ясно с самого начала. А во-вторых, важнее события в Греции и Италии, где есть чего спасать, и группы спецназа будут направлены туда. А в Александрии деду Теону и дяде Эпифанию снова предложено подумать на предмет эмиграции с семьями на Запад. Спокойнее всего в испанских провинциях, где политика Феодосия наиболее мягкая. Сам из Бетики и щадит земляков. Правда, тартессийскому рэксу направил послание, рекомендующее принять из Константинополя проповедников и помочь им обратить народ в истинную веру. Теперь у правительства головная боль, как бы сформулировать отказ решительно, но не дав повода для обид. Империя смертельно больна, развал неизбежен, и жить ей на Западе осталось не более пары-тройки поколений, но от отношений с Феодосием и его наследниками зависит очень многое. Например, взятие Бетики, а возможно, и не только её, на правах федератов, но предусмотрев в договоре лазейку для будущей аннексии.

— То есть, как германцы расселяются в имперских провинциях вдоль лимеса, и их конунги с титулом рэкса считаются в своих королевствах соправителями императора в проконсульском ранге? — сообразил Виктор.

— Да, на таких же основаниях, — подтвердил отец, — У себя в Тартессии рэкс так и остаётся конституционным монархом, а в римской провинции как федерат Империи будет наместником и соправителем текущего западного императора, как и германские короли.

— Раньше тартессийские монархи назывались царями, а теперь их, получается, к королям дикарским приравняют?

— А какая разница? В древности римский рэкс ничем не отличался от греческого полисного базилевса, — пояснила мать, — Но теперь, когда их давно уже нет, христиане всё чаще называют базилевсом, то есть царём, императора. А рэкс — это современный король.

— Ты ему лучше про обсерваторию Корпуса расскажи, — ухмыльнулся отец.

— Как астрономичка? — хохотнула мать, — Мне кажется, в интересном для него контексте ты её знаешь намного лучше меня! — родоки рассмеялись, — Так, Велия, Тордул, идёмте-ка а детскую, папа тут Виктору о взрослых вещах рассказывать будет. А Шустряк может остаться, он для кота уже вполне взрослый, — мелюзга рассмеялась и вышла.

— Знаешь, почему юнкера-парни в Корпусе с удовольствием заступают в наряд по обсерватории и не считают эту службу в тягость? Оттого, что она размещена в очень удачном месте. Там три телескопа, один большой и два малых. Тоже стационарные, но их легко развернуть с небес на землю. Так один из них разворачивается в сторону закрытого женского пляжа, а второй — в сторону спорткомплекса школы гетер. У них физподготовка тоже очень неплохая, так что их занятия — увлекательнейшее для пацанвы зрелище.

— Я представляю! — хмыкнул Виктор, — Но только ты ведь, папа, не просто так на тему гетер разговор направил?

— Естественно, мне уже настучали, — ухмыльнулся отец, — Ну, как настучали — не мне, безопаснику. Звонит бывший однокурсник Велтур Васькин, префект госбезопасности — зайди ко мне, говорит, серьёзного ничего, но обхохочешься. Мы с ним долго смеялись, когда читали протоколы и слушали звукозаписи доноса на тебя и опроса этих Астурды с Данаей. Кстати, ваших имён ни одна из них не назвала — обе сказали, что не спрашивали, а вы не представились. Вас с ними мельком увидела близкая подруга доносчицы, но тоже вас не разглядела, а заметила только ваши обжиманцы с одной из них. Поэтому, кто там с тобой из твоих приятелей был, госбезопасность не знает и знать не хочет, а на тебя кроме бинокля ничто больше не указывает. Да и то, только косвенно — эта Астурда на пляже его руками изобразила сдуру. Так-то по протоколу и звукозаписи она намного умнее Данаи, но как видишь, не во всём. Учитывай на будущее, что даже очень неглупая баба где-то в чём-то вполне способна оказаться и патологической дурой. Даже и не со зла, а просто не подумает своей бестолковкой вовремя.

— Да мы это уж поняли, папа.

— Ну и хорошо. Тоже какой-никакой, а жизненный опыт. В наших кругах таких почти нет, но это — только в наших, в которые среднестатистические девки не попадают, а вообще-то подобных дурынд полно. Есть смазливые и благожелательные, есть обидчивые и завистливые лахудры из тех, которым с их дочками и племянницами заведомая просьба не беспокоиться. Догадываешься, к какой категории относятся стукачка и свидетельница? Протоколы и звукозаписи их опроса — это что-то с чем-то! Жаль, что материал секретный, ты бы тоже обхохотался. Из того, что они там тебе приписывают и "видели собственными глазами", три четверти проделать невозможно физически. Собственно, Васькина там что заинтересовало? Можно ли хоть что-то эдакое с нашими родовыми способностями? Так я добрую половину даже после специальных тренировок не осилил бы. Когда получишь сам форму допуска — запросишь, ознакомишься и посмеёшься.

— Астурда ничего интересного не рассказала? Ну, что не секрет, конечно.

— На жизнь жаловалась. Ещё в школе гетер хотела в нормальную перевестись, как и многие, но конечно, срезалась на примативности и на зрении. Жаловалась и на то, что тёмные солнечные очки только самые простые в продаже имеются, а с линзами для близоруких или дальнозорких — торговцы даже и не слыхали про такие.

— Технические трудности с производством? А в чём они заключаются?

— Да ни в чём. Официоз это для дилетантов, чтобы не нудили. А на самом деле просто негласно запрещено, чтобы слепым было труднее маскироваться. Пусть палятся с обычными очками и лорнетами, а то много таких, желающих скрыть свои дефекты.

— Понял. А с новыми линзами для труб и биноклей в чём трудности?

— Не с наружными, а с внутренними, которые маленькие. Сам сообразишь?

— Так, маленькие и тонкие. Зажим для шлифовки и полировки? Так же, как и с токарными деталями?

— Молодец, въехал сходу. Да, технически — то же самое, только ещё ведь и не металл зажимаем, а хрупкое стекло. Поэтому все старые линзы и делались с ободом для их зажима за него, а на новые без него приходится навороченную оснастку городить.

— То есть, переоснащение всего линзового производства? Накладно, конечно.

— То-то и оно. Поэтому пока мелкосерийное производство, как и всегда, когда мы осваиваем выпуск новой продукции, доводим её до ума и отрабатываем технологию, а потом уже только расширение выпуска. Но ты не переживай, комплект новых линз для твоей трубы я тебе зарезервировал. Естественно, с переходными кольцами, так что вместо старых встанут, как там и были. Внешне труба старая, и ты ничем не выделяешься среди других, но стёкла в ней — новейшего качества. Сам трубу с ними пересоберёшь?

— Благодарю, папа! И пересоберу, и отрегулирую, конечно! А когда?

— На днях должны передать с оказией. Если не сорвётся, на следующей неделе уже в неё будешь голых баб на пляже разглядывать, — оба рассмеялись, — Только смотри, не в ущерб подготовке к экзаменам в Корпус. Чем больше баллов ещё при поступлении в него наберёшь, тем лучше для твоих дальнейших перспектив. Нет, учиться тебе легче не станет, об этом забудь сразу — от тебя и требовать будут большего, чем от других, и ты не раз пожалеешь о том, что носишь нашу фамилию. Но в дальнейшем — зачтётся всё. А уж голых баб, и не абы каких, насмотришься там более, чем достаточно. Ты ведь понял уже и здесь, что многие демонстрируют себя целенаправленно, да ещё и готовым родственным комплектом? Там этого будет ещё больше. В Нетонисе, кстати говоря, участились заказы выписки из твоей генетической книжки, так что готовься и там лицезреть стати мамаш и тёток тех девок, которых они размечтались выдать замуж непременно за тебя

— Шушера какая-нибудь или кто-то, заслуживающий внимания? — включилась в обсуждение мать, успевшая уже и мелких в детской чем-то достаточно увлекательным для них занять, и с кем-то из подруг по телефону поговорить, — А то и здесь тоже уважаемые и солидные для Кауры Тенерифской люди интересуются его генетической книжкой. Такие, женщины которых на закрытом пляже кому попало с подзорной трубой демонстрировать себя не будут, но не кому попало — высококачественные фотографии предоставить готовы. Не такие, как в приложениях к генетическим книжкам их дочерей и племянниц, а намного лучшие. Хотя, многих их них Виктор не раз видел и вживую — только одетыми, конечно.

— Ну, в Нетонисе-то — в основном, конечно, шушера из таких, для кого надежда умирает последней, — хмыкнул отец, — Ну так а где бывает иначе? Так, Виктор, заткни ухи, ты сейчас ничего не слышишь. А ты сама, Ипатия, где и в каком виде норовила оказаться, когда я бывал в наряде по обсерватории? По чьей милости я тогда пропускал, говорят, не менее увлекательные зрелища с другого малого телескопа? — и родоки рассмеялись, — Всё, Виктор, можешь открыть и снова развесить ухи. Бывают и среди шушеры очень неплохие невесты. А уж для тренировки глазомера попялиться и на смазливых бабёнок из шушеры тем более полезно. Но там не только шушера. Ремда и Гелиодору Ларсовых я бы уж точно к шушере не отнёс, а их Елена как раз закончила пятый класс, в Корпус — через два года.

— Так, это которые Ларсовы? — насторожилась мать, — Не ваша дальняя родня?

— Нет, младшая боковая ветвь Фабрициевых. Ты что, Ремда Ларсова со своего же курса не помнишь? Вторая учебная центурия, связисты. А его сестру Тану?

— Тьфу ты, точно! А Гелиодора — их же две или три на младших курсах было, и я никак не могу вспомнить, которая из них теперь Ларсова.

— Та, которая была Юлиановой. И ни её, ни Тану, которая теперь Сапрониева, на закрытом женском пляже не увидишь, но фотки Виктору, думаю, охотно предоставят обе.

— Виктор, ты понял, что за бывшая Юлианова? — спросила его мать, когла сама осмыслила и восстановилась из осадка.

— Ну, моё почтение, конечно, но надеюсь, мне будет оставлена свобода выбора?

Конечно, он знал. Ещё бы не знать! Не кто иной, как его дед Спурий руководил экстренной операцией по вывозу из Константинополя императрицы Ирины с плаксивой грудной шмакодявкой на руках, выросшей потом вот в эту Гелиодору Юлианову. После смерти отравленного христианскими заговорщиками императора Юлиана обеим ничего хорошего в Империи не светило, так что похищение было уж всяко не насильственным, но легче от этого не становилось. Дед потом со смехом вспоминал, с какими сложностями и ухищрениями их вывозили кружными путями для запутывания следов, и всё равно на каком-то этапе спалились, после чего правительству и рэксу Тартессии пришлось давать на запрос Валентиниана официальный ответ, что — да, была проездом женщина с грудным ребёнком, подходящая под описание римского посольства, но больше её на территории тартессийского государства нет и, скорее всего, никогда не будет. Атланты её куда-то к себе увезли. А что к атлантам попало — правильно, не вырубишь топором.

Поздняя осень 409 года нашей эры, Испания, где-то на границе между Картахенской и Тарраконской провинциями.

— Вы ненасытны, тартессийцы! Стоило Гонорию пожаловать вам Бетику, как вы тянете теперь свои загребущие руки и к Картахенике!

— Ты не рад нашим войскам, Астерий? Ты можешь избавиться от них. Отпиши императору в Равенну, что ты в состоянии защитить свою провинцию сам и берёшь всю ответственность на себя. Тогда божественный август, скорее всего, прикажет нам вывести тартессийские войска из провинции Картахеника. Ты отразишь вторжение варваров сам, и тебе не придётся делить с нами ни славу, ни императорскую милость.

— Ты издеваешься надо мной, Виктор Максим!

— Абсолютно нет, Астерий. Я всего лишь объясняю тебе "от противного" всю незавидность твоего положения. Без нашей помощи тебе не защитить Картахенику, и ты сам прекрасно об этом знаешь...

— Да знаю я, всё знаю! Проклятие! Но вы обязаны помочь! Как федераты Рима!

— В Бетике, Астерий, только в Бетике. Тартессия — независимое королевство, и её легионы не обязаны служить Риму, а могут лишь помочь ему, если получат приказ на это от наших правительства и короля. За Бетику же мы обязаны предоставить Риму только вспомогательные войска — местных легковооружённых ауксилариев. Как только получим на это приказ от божественного августа...

— И пришлёте мне толпу кое-как вооружённых и наспех обученных вилланов, которых у меня и своих хватает? Толку от них!

— Верно, Астерий, толку практически никакого. И ты не находишь, что даже и совестно как-то гнать под варварские мечи и копья — это же, считай, на верный убой — не умеющую воевать деревенщину? Но что тут поделаешь, если Бетику мы получили совсем недавно, и её турдетанское ополчение только начинает создаваться? Мы, конечно, будем стараться всемерно ускорить его формирование и обучение, и уже примерно через год оно будет вполне боеспособно. Ты-то как, сумеешь продержаться против аланских, свевских и вандальских головорезов весь этот год? Тогда — бери всю ответственность на себя и пиши Гонорию, что не нуждаешься в помощи тартессийских легионов.

— И что тогда?

— Я же давно знаю тебя, Астерий. Ты — человек слова, и как ты скажешь, так всё и будет. Скажи слово — и ты сам будешь вести переговоры с королями варваров, без меня. А я — завтра же сверну лагерь и уведу Пятый Турдетанский обратно в Бетику, и не позднее трёх дней вслед за ним твою провинцию покинут и прочие — Третий Турдетанский, Второй Кельтиберский, Первый Лузитанский и Первый Галисийский. Думай скорее и решай!

— Думай и решай, говоришь? Да ты режешь меня без ножа, Виктор Максим! Вы, тартессийцы, жадны и корыстолюбивы! Не ты лично, Виктор, я ведь тоже знаю тебя и как человека глубоко уважаю, и не принимай сказанного мной на свой счёт. Но твой король и твои соплеменники-турдетаны! Вы нагло пользуетесь нашим бедственным положением и отгрызаете от Империи кусок за куском! Чем вы лучше варваров, которые, дай им палец, норовят отхватить и всю руку?

— В этом смысле — ничем, Астерий. Но подумай и о других смыслах. Разве твои шпионы не доносят тебе, что сейчас происходит в Тарраконике? Разве твоя Картахеника не наводнена беженцами оттуда? А сколько у тебя беженцев из Бетики? Тысяча? Сотня? Десяток? Покажи мне хотя бы одного!

— Теперь ты уже и Тарраконикой меня попрекаешь?

— Не тебя, Астерий — при чём тут ты? Но будет жаль, если судьба Тарраконики постигнет и Картахенику. Тебе, конечно, вовсе не обязательно отправляься в этом случае в Равенну и принимать кару от разгневанного потерей провинции Гонория. И нам нужны такие люди, как ты, и никто у нас не поставит тебе в вину того, что было свыше твоих сил. Тебя будет ждать у нас хороший приём и достойная служба, но провинция — всё-таки жаль отдавать Картахенику диким варварам...

— А Тарраконики вам не было жаль? Если бы вы прибыли летом или хотя бы в начале осени — чёрт с вами, я наплевал бы на то, что вас не приглашали, и сам выдвинулся бы вместе с вами к горным перевалам Пиренеев! И вместе с вами мы вышвырнули бы из страны проклятого Геронтия, и что бы нам тогда было даже хоть всё войско Константина? Посмотрел бы я на него, штурмующего в лоб укреплённые перевалы, которых не обойти! И что нам были бы тогда эти варвары? Разбили бы себе лбы, как и Константин! Ну почему вы не прибыли тогда, Виктор?

— Ты думаешь, наш посланник в Равенне не предлагал этого Гонорию? Но увы, божественный август рассудил, что хватит с нас и одной Бетики. Я же слишком ничтожен, чтобы понять замыслы великих, и мне невдомёк, что Гонорий от этого выиграл. От нас он получал бы налоги и за Тарраконику точно так же, как получает их от нас за Бетику, а что он получает от Константина и что надеется получить от варваров?

— Гонорий — глупец. Ты это хотел от меня услыхать? Великий и божественный глупец. Сместить и казнить Стилихона, чтобы оказаться во власти Алариха, а теперь ещё и пожалеть небольшой части земель и доходов в Испании, чтобы потерять её всю — это же уму непостижимо! Вы ведь просили у него земли в Картахенике и Тарраконике на таких же правах обычных федератов?

— Разумеется! Как и Бетику, которую мы очистили от разбойников-багаудов.

— Чтобы заселить её вашими турдетанами? Я слыхал, что всех сдавшихся вам по объявленной вашим королём амнистии багаудов вы переселяете из Бетики в Галисию.

— Да, такие поселенцы нужны нам разве только там, вдоль границы с дикими кантабрами. Привыкнув разбойничать, они всё равно уже не смогут дисциплинированно работать и платить налоги. Пусть тогда уж лучше защищают цивилизацию снаружи, чем разрушают её изнутри. Будем надеяться, что возьмутся за ум и научат своих детей быть более лояльными и законопослушными подданными, чем были они сами. Мы решили дать им на это шанс вместо того, чтобы сразу поразвешивать их на дубах высоко и коротко.

— А их земли, значит, займут турдетаны?

— Не их — свои. Земли своих предков...

— Разве? Я всегда считал, что это римские земли!

— Да, последние шестьсот лет. Шестьсот лет назад Рим наложил свою руку на Бетику, и турдетанам грозили рабство и смерть на своей собственной земле. А чьими же руками, по-твоему, добывался металл из испанских рудников — тот, из которого ковались оружие и доспехи римских легионеров и много чего ещё? Рабы не оставляют после себя потомков, и их бывшие земли начали занимать колонисты из Италии — предки нынешних испанских римлян. И тогда те турдетаны, которые не хотели для себя такой участи, пошли за предком нашего короля. А он повёл их завоёвывать для себя новые земли, свободные от Рима. И первой наши предки завоевали сопредельную с Бетикой южную часть Лузитании, которая и стала основой нашего тартессийского королевства. Потом все эти шестьсот лет Тартессия прикрывала римские владения от набегов дикарей и расширялась сама на север и северо-восток за счёт не подвластных Риму земель. Мы перенимали и вашу культуру, и ваши достижения, и ваш военный и организационный опыт, но строили мы у себя в стране свою собственную цивилизацию — похожую на вашу, во многом даже и близкую к вашей, но свою, тартессийскую. И все эти шестьсот лет мы помнили о том, что наша прародина — Бетика. Все эти шестьсот лет мы мечтали вернуть её себе. И теперь вот — возвращаем...

— А заодно прибираете к рукам и остальную Испанию?

— Разве это не лучше, чем подарить её германцам и сарматам?

— Но ведь это же разрушение Империи!

— Астерий, ты ведь умный и образованный человек. Разве ты не видишь сам, что Империя одряхлела и не способна больше поддерживать и защищать цивилизацию? Я не удивлюсь, если она рухнет окончательно уже и при нашей жизни Тебе хочется погибнуть под её обломками? Ты хочешь, чтобы твои потомки жили среди дикарей и дичали среди них сами, если им вообще суждено уцелеть? Спасти всю Империю уже нельзя, но спасти цивилизацию — хотя бы уж здесь, в Испании — можно и нужно. Не только вы создавали и распространяли цивилизацию на варварские земли — мы тоже. На добрую треть Испании её распространили мы, и мы делали это не для того, чтобы её разрушили варвары. И если римской Испании больше не бывать, то чьей она тогда будет в дальнейшем — варварской или нашей — решается сейчас. Ну так ты как, принял решение, презид Астерий Орестиан? — называя должность и имя собеседника полностью, тартессийский военный магистр тем самым подчеркнул, что разговор с этого момента становится официальным.

— Будь ты проклят, Виктор! — простонал римлянин, — Я ведь давал присягу и не изменю Империи, но ты прав — без вашей помощи мне не сохранить провинцию. Я дам вам земли для размещения и прокорма ваших войск, но ваш король должен поклясться в том, что принимает их на правах римского федерата! Тьфу ты! Вы же язычники, и клятва на кресте для твоего короля ничего не значит! А клятва перед вашими богами — откуда я знаю, как ваши ложные боги относятся к обману иноверцев?

— Создателя, который для вас бог-отец, мы считаем не богом, а силой, высшей и над богами. Правда, он настолько велик, что едва ли ему есть дело до нашей муравьиной возни. А ваш Распятый — для нас Добрый Пастух, которого мы почитаем наравне со всеми прочими богами. Но — да, для тебя ведь наши боги — создания и слуги вашего Сатаны. Но когда наш король принимал Бетику, твоего императора устроила его клятва на мече.

— Ну, если на мече — да, я знаю, что для язычников такая клятва священна.

— Он поклянётся, — заверил его тартессиец, — На тех же условиях, на которых он принимал и Бетику. До тех пор, пока Рим владеет другими землями за пределами Италии, а им самим владеет император из числа прямых потомков великого Феодосия.

— Ты уверен в этом?

— Проект договора был подготовлен до нашего выступления, и я участвовал в проработке его текста с этой формулировкой. Ты давно знаешь меня — было ли хоть раз, чтобы я обманывал тебя хоть в чём-то?

— Твоему слову можно верить. Но можно ли верить твоему королю?

— Астерий, мы ждали шестьсот лет, и нас не нужно учить долготерпению. Ещё полстолетия, если понадобится — как-нибудь уж потерпим...

— Ну, тогда — решено, — обречённо кивнул римский наместник Картахеники, — Гонорий снимет с меня за это голову, но мы спасём провинцию от варваров!

— Да не спеши ты себя хоронить, поживёшь ещё! После прошлогоднего позора — должен же наконец ваш божественный август Гонорий хоть немного поумнеть!

— Да, уж всяко лучше федераты из Тартессии, чем германцы! А кстати, почему Тартессия, а не Турдетания?

— Очень давно, ещё до римлян, Бетикой и вообще всем югом Испании владели пуны. Слыхал ли ты о них? Их городом был Карфаген — ещё не тот римский, который ты знаешь, а прежний, пунический. И последние триста лет до прихода сюда римлян Бетика принадлежала им, но до этого у предков турдетан было и своё собственное государство. Его столица называлась Тартесс, а сам наш народ называл себя тогда тартессиями. Вот, в память о том былом величии...

— Если так — вам действительно не занимать терпения! Надеюсь, ты поможешь мне вытерпеть наглость варваров на предстоящих переговорах?

— Даже с дикарями лучше договариваться, чем воевать...

При других обстоятельствах у римского наместника было бы несколько иное мнение на сей счёт, но варвары были слишком сильны, а Империя — давно уже не та, что во времена зенита своей мощи и славы. Да собственно, уже и не вся, а только половина былой единой Империи. Полтора столетия назад она уже распадалась, теряя и Британию, и Галлию и Испанию на Западе, а Египет, Палестину, Сирию и не столь уж и малую часть Малой Азии на Востоке. Галльская империя и Пальмирское царство успешно решали свои проблемы и выглядели какое-то время настолько устойчивыми, что казалось уже и тогда, будто единой Империи пришёл конец.

Тогда её ещё удалось восстановить и даже, казалось бы, усилить. По крайней мере, такое впечатление осталось в памяти потомков от правления Диоклетиана. Но уже при нём Империи не хватало сил для отражения всех варваров, и часть их начали селить на приграничных имперских землях в качестве федератов. Империя, особенно в западных провинциях, сильно обезлюдела по сравнению с временами своего расцвета — перестало хватать как солдат для легионов, так и крестьян и мастеровых для уплаты налогов в казну. Диоклетиан начал закрепощать податное сословие, объединив его в общины, из которых запрещался выход, но всё больше и больше семей, потерявших из-за налогового пресса и нестерпимой регламентации всей жизни уверенность в счастливом будущем, не хотело и отказывалось заводить детей, а периодические восстания багаудов получали всё больший размах, охватывая порой целые провинции. Не спроста Константин Великий сделал свою ставку на гонимых прежде христиан, от которых уже сама их вера требовала плодиться и размножаться, невзирая ни на что, и при этом безропотно терпеть любой произвол своих властителей. Удобные подданные! Случилось это уже почти столетие назад и на какое-то время, казалось бы, решило проблемы Империи. Если бы только не проклятые варвары! С каждым десятилетием их натиск всё усиливался, для его отражения требовались всё новые и новые войска, а их содержание требовало всё новых и новых налогов. Этого возросшего бремени не выдерживали уже и христиане, а солдат для легионов — даже за всё большее и большее жалованье — по-прежнему не хватало, и от этой вечной нехватки войск не спасал даже всё более широкий допуск к службе в легионах наёмников-варваров. Сокращалась численность легионов, и фронт приходилось держать разреженным строем, что меняло и тактику, и вооружение — ушли в прошлое и знаменитый щит скутум легионера, и его ещё более знаменитый короткий меч гладиус, сменившиеся сперва овальным, а затем круглым щитом ауксилией и длинной кавалерийской спатой. И всё больший и больший вес в новой римской армии приобретали ауксиларии — вспомогательные войска варваров-федератов...

Вдобавок, империю то и дело сотрясали и смуты, вызванные выступлениями честолюбивых узурпаторов. Уже и Константину пришлось сражаться с претендентами, оспаривающими его права на престол, а затем и переносить столицу из вечно плетущего заговоры Рима в намного более лояльный Константинополь. Отделения же провинций во главе с местными узурпаторами стали и вовсе обычным делом, и практически каждому императору приходилось подавлять их, восстанавливая целостность империи. А потом случилась и общая смута, которая привела на престол Юлиана Отступника, чуть было не восстановившего в империи язычество, и к политической смуте прибавилась религиозная.

С ней-то ещё кое-как справились вскоре после смерти царственного язычника, и христианство победило окончательно, но и варварский натиск на границы усиливался, и налоги росли, и провинции нищали и приходили в запустение, а население бунтовало. Всё труднее становилось управлять трещащей по швам пока ещё единой империей, и всё чаще очередной император выбирал себе напарника-соправителя из числа родственников, дабы один правил на Востоке, а другой на Западе. А где-то примерно полвека назад из глубины холодных варварских степей нахлынули гунны, потеснив в направлении границ Империи уже хорошо знакомых сарматов и пришедших позднее из северных лесов готов. Готы как раз и стали главной проблемой Империи. Уходя от преследующих их гуннов, они начали проситься федератами на имперские земли и сбежались к Дунаю в таком количестве, что принять их всех было нереально. Тут и без злоупотреблений римских чиновников вряд ли удалось бы избежать конфликта, а те его усугубили, вызвав уже полномасштабную войну. Поражение и гибель императора Валента, брата и соправителя Валентиниана Первого на Востоке, поставили Империю на грань катастрофы. Лишь великий Феодосий, выбранный в соправители сыном и преемником Валентиниана Грацианом, смог наконец разгромить готов и поселить уцелевших и приведённых к повиновению федератами южнее Дуная. Но продолжались и внутренние смуты, и козни язычников, которым последний общеримский император полностью запретил отправления их культов, продолжались мятежи всё новых узурпаторов, и перед смертью сам Феодосий разделил империю между своими сыновьями окончательно, Аркадию отдав Восток, а Гонорию — Запад. Случилось это лет пятнадцать назад, и мальчишке Гонорию было тогда одиннадцать лет. Вряд ли он удержал бы власть, если бы не правивший за него в действительности полководец-вандал Стилихон.

Одиннадцать лет назад вандал-регент вернул под власть Рима отложившуюся Африку, шесть лет назад отразил вторжение в Италию вестготов Алариха, а четыре года назад — свевов, алеманов и бургундов Радагайса. Но для защиты самлй Италии пришлось отозвать лучшие легионы из Британии и Рейнскую армию. И недовольная этим Британия восстала, провозгласив императором простого легионера Константина, а на союзных Риму франков три года назад навалились из-за Рейна вандалы Годагисла. Их-то франки побили, убив и самого короля, но когда следом на них налетели союзные вандалам аланы Аддака и свевы Гермериха, франкам пришлось туго, а Рейнская армия давно ведь ушла в Италию, и тогда беззащитная Галлия признала императором британского узурпатора Константина, тем самым отложившись от Гонория. На какое-то время это помогло — лишившиеся своего короля вандалы-асдинги выбрали новым королём мальчишку Гундериха, который не мог удержать главенства над союзниками. И покуда за это главенство боролись Фридубальд, король вандалов-силингов, Аддак, король аланов и Гермерих, король свевов, Константин пополнил своё войско дружинами галльских латифундистов и напал на делящих власть варваров, изрядно их потрепав. Удосужься он тогда преследованием бегущих — мог бы, наверное, и вовсе покончить с аланско-вандальско-свевской проблемой, да только разве до таких 'пустяков' было свежеиспечённому "солдатскому" императору? У него были дела поважнее. Во-первых, было понятно, что Гонорий и Стилихон не смирятся с потерей Галлии и угрозой потери Испании, и войны с ними следовало ожидать в самое ближайшее время. И для этой войны узурпатору требовалось стягивать свои силы в ударный кулак, а не распылять их по всей обширной Галлии. А во-вторых — что это за император, который не чеканит собственной монеты? Это упущение тоже следовало немедленно устранить, а недобитые варвары могли и подождать...

Посланный против Константина из Италии готский военачальник Сар разбил его легатов Юстиниана и Небиогаста, но затем его новое войско во главе с Геронтием и Эдобихом потрепало и заставило отступить Сара. Прикрыв наконец рейнскую границу, заперев с помощью принявших его сторону галльских багаудов альпийские перевалы и помирившись с уже проникшими в Галлию варварами, Константин занялся устройством государственного аппарата и чеканкой монеты. Но уже к лету прошлого года Стилихон, помирившись ради этого с Аларихом, призвал и его на помощь и пополнил италийскую армию его вестготами, а в Испании четыре родственника Гонория собирали свои силы для согласованного со Стилихоном совместного похода против узурпатора. Чтобы сорвать их планы, Константин послал против них сделанного соправителем-цезарем сына Константа с произведённым в военные магистры Геронтием, и этот поход был успешен — Дидим и Верениан угодили в плен, а Лагодий с Феодосилом бежали в Италию. И это племянники великого Феодосия! Сам Астерий, назначенный незадолго до того президом Картахеники, в тот момент заколебался, не принять ли и ему сторону куда более везучего и куда более толкового в качестве правителя Константина. Наверное, он и принял бы, если бы не два обстоятельства. Сперва нависшее над его тылом союзное королевство Тартессия, веками подчёркнуто не вмешивавшееся во все внутриимперские дрязги, теперь вдруг заявило о поддержке Гонория, за которую как раз и получило когда-то богатейшую в Испании, но теперь изрядно разорённую Бетику. Воевать с тартессийскими легионами, закалёнными в своих постоянных столкновениях с галисийскими мятежниками и с дикими отчаянными кантабрами — он ещё с ума не сошёл! А затем и Констант, забросив вдруг военные дела, увлёкся организацией двора и чеканкой собственной монеты, а потом, умаявшись и этим, поручил всё это Геронтию и отбыл обратно к отцу. Ну и наследничек у Константина! Чем он, спрашивается, лучше Гонория?

Так оно и оказалось — оба друг друга стоили. Аларих уже готовился выступить к альпийским перевалам, когда придворные божественного августа, напуганные дружбой Стилихона с вестготами и наёмными готскими гарнизонами в городах Северной Италии, обвинили регента в измене и подготовке военного переворота в пользу собственного сына. А двадцатипятилетний Гонорий, уже и сам давно тяготившийся необходимостью делить власть со всемогущим полководцем-вандалом, охотно поверил навету. Смещение, арест и казнь Стилихона были как гром среди ясного неба. Так ведь мало того — "патриотическая" придворная клика ещё и готские погромы в городах устроила! Ни в чём не повинных и ни о каком мятеже не помышлявших солдат толпы римских "патриотов" убивали прямо в их домах, вместе с семьями. Больше всех досталось, конечно, беззащитным готским семьям, которые городская чернь истребляла с особенной отвагой. Сами забаррикадировавшиеся в казармах солдаты быстро организовались и пробились на простор, после чего и вопроса "куда податься" перед ними не стояло. Только к Алариху! Если те слухи верны, то король вестготов разом получил более десяти тысяч дисциплинированных солдат, вооружённых и обученных по римскому образцу и люто ненавидящих всех римлян. Стоило ли удивляться дальнейшему? Естественно, Аларих повернул на Италию. А сопротивляться его войску у римских "патриотов" духу, само собой, не хватило — это ведь не с женщинами и детьми расправляться! Императорский двор укрылся в хорошо укреплённой Равенне, и Гонорий замирился с галльским узурпатором Константином, признавая того своим соправителем, а вестготы, захватывая по пути мелкие италийские города и вырезая в них отметившуюся в готских погромах чернь, двинулись на Вечный Город. Слыханное ли дело! Уже к концу октября готское войско осадило Рим. Не имея мощных осадных машин, Аларих вряд ли сумел бы овладеть городскими укреплениями, но этого и не требовалось. Слишком уж стремительно вспыхнула эта война, и город не успел подготовиться к длительной осаде. Припасов хватило не надолго, а на переговорах о снятии своей осады король потребовал чудовищного откупа — пять тысяч фунтов золота, тридцать тысяч фунтов серебра, четыре тысячи шёлковых одежд, три тысячи пурпурных покрывал и три тысячи фунтов перца. И ещё — освободить и передать ему всех имеющихся в городе рабов. О том, сумел ли Рим собрать всё требуемое, слухи ходят разные и противоречивые, но факт остаётся фактом — Вечный Город, не знавший осад с седых легендарных времён самого Ганнибала, в декабре прошлого года ОТКУПИЛСЯ от какого-то варварского царька! Что может быть позорнее?

Получивший громадный выкуп с пополнением и отошедший в Этрурию Аларих был согласен на переговоры о мире и уже весной этого года снизил все свои требования о землях для расселения своего войска до вполне приемлемых, но теперь вновь осмелевшие 'патриоты' при дворе Гонория опять закусили удила и потребовали священной войны до победного конца. Какими силами, спрашивается? Отозванные из Иллирии подкрепления вестготы уничтожили на марше, а нанятые дополнительно в Паннонии гунны ещё должны были преодолеть занятые сильными готскими отрядами альпийские перевалы. А готский король, по последним слухам, решил короновать в Риме нового императора, от которого собирался получить то, в чём отказывал Гонорий, и для этого Аларих снова выдвигался с войском к Вечному Городу...

Но то дела далёкие, италийские, и о них голова у божественного августа болит. Даст бог — поумнеет наконец. А здесь, в Испании — ничуть не меньшие проблемы, и о них некому думать кроме него, презида Астерия. Аланы, вандалы и свевы! Получив для себя двухлетнюю передышку и разобравшись меж собой, что главный среди них теперь алан Аддак, варвары к концу лета вышли к Пиренеям, разгромили гарнизоны Константина, а в начале октября изменивший узурпатору Геронтий договорился с ними о союзе и открыл им пиренейские перевалы. Вот уже почти месяц, как варвары разоряют Тарраконику, и не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться об их дальнейших планах. Ясно, что не к диким кантабрам они сунутся, с которых и взять-то толком нечего, а пойдут на вверенную ему Картахенику. И как бы ни раздражал его этот жадно отстаивающий интересы своего королевства тартессиец Виктор Максим этим своим снисходительным превосходством и вечной правотой — он ведь действительно прав! Без этих приведённых им тартессийских легионеров, катафрактариев и аркобаллистариев — не выстоять!

Невесело оглядывая спешно возведённый лимес — жалкое подобие знаменитого Адрианова вала — Астерий обратил внимание на сооружавшиеся в трёх местах довольно высокие решётчатые башни...

— Кто приказал?!

— Я приказал, успокойся, — ухмыльнулся тартессиец, — А ты, чем возмущаться моим самоуправством, приказал бы лучше помочь моим людям. Хорошо ли будет, если варвары увидят наши приготовления не законченными?

— Ты с самого начала знал, что мне придётся согласиться!

— При выборе между нами и варварами твоё решение очевидно. А выжидать для приличия — не обессудь, но времени мало. Пойми правильно и не обижайся.

— Ладно, наплевали и замяли — мне провинция важнее. Эй, Деций! Распорядись, чтобы тартессийцам помогли! Да поскорее — варвары на подходе! Ты доволен, Виктор? А теперь — рассказывай, в чём смысл этих башен?

— На них мы поставим наши крепостные полиболы — ты ведь видел их и знаешь, что им нужна высота.

— А громовые трубы атлантов?

— Ты же знаешь, что мы не применяем их без крайней необходимости. Но если понадобится — не беспокойся, у нас ещё много чего есть, и эти трубы в том числе.

— Как тогда, одиннадцать лет назад, в Африке?

Там-то и познакомились впервые два молодых, но перспективных центенария — римлянин Астерий Орестиан и тартессиец Виктор Максим. Астерий командовал пехотной центурией Шестого Испанского легиона, Виктор — артиллерийской Пятого Турдетанского, от которого две сводных когорты король Тартессии направил в помощь римскому войску, посланному Стилихоном в провинцию Африка для подавления мятежа комита Гильдона, прекратившего поставки зерна и поставившего италийские города на грань голода. В боях нумидийская конница мятежного комита отступила, не ввязываясь в большое сражение, но еретические христианские фанатики-донатисты, искавшие мученической смерти ради скорейшего попадания в рай, яростно атаковали высадившееся с кораблей войско и в трёх местах даже проломили строй легионеров. Тут-то и грянул гром из двух странного вида труб на колёсах, привезённых тартессийцами, а потом ещё и ещё. Разорванные в клочья выброшенными неведомой силой снарядами тела фанатиков не очень-то подходили для христианского погребения, без которого донатисты не представляли себе вознесения их душ в райские кущи, а пока они колебались, римский пехотный строй вновь сомкнулся, а артиллеристы Виктора Максима принялись споро и слаженно собирать из выгруженных с корабля деталей решётчатую вышку. С других кораблей высаживались всё новые и новые отряды правительственных войск Гибнуть под мечами и копьями имперских легионеров фанатичным еретикам было привычно, но хорошо обученным солдатам убивать их — ещё привычнее. А потом турдетаны собрали свою вышку, затем подняли на неё лебедкой и водрузили на верхней площадке аркобаллисту с воротом и каким-то ящиком над ложей, набрали в большую корзину камней и тоже подняли её на лебёдке, навели орудие на толпу фанатиков и по команде центуриона резко столкнули тяжёлую корзину с площадки. Под её тяжестью ворот орудия завертелся, взводя и спуская механизм раз за разом, а само оно принялось выбрасывать одно за другим небольшие — крупнее пращных, но меньше кулака — металлические ядра. Потом уже Виктор показал одно из них заинтересовавшемуся ими Астерию — оно оказалось из "свиного" железа, совершенно непригодного для обработки ковкой и лишь изредка получающегося случайно у неопытных металлургов, допустивших чрезмерный перегрев рудно-угольной смеси в печи.

Как кто-то ухитряется ОТЛИТЬ из тугоплавкого железа круглые ядра для этих тартессийских аркобаллист, его новый знакомый объяснить то ли не смог, то ли не хотел, сославшись на тайную науку каких-то мудрецов у заокеанских атлантов, у которых даже и язык какой-то свой, ни на чей из известных не похожий. Но об этом они говорили потом, после того боя, а тогда, во время жаркой схватки, Астерий был неподдельно рад частым снарядам, прошибающим бреши в наступающей толпе не боящихся смерти фанатиков и прореживающим её до безопасной для пехотного строя густоты. Как грамотный в военном деле человек, Астерий не мог не понимать, сколько жизней римских солдат сберегли эти снаряды турдетанской аркобаллисты-полибола. После этого его уже куда меньше удивили мечи выстроившихся и вступивших в бой турдетанских легионеров, которые не гнулись, а пружинили, да ещё и почти не тупились — только один раз сменились их первые шеренги за то время, когда римских сменилось пять и готовилась к смене шестая. Тартессия богата металлом, а её кузнецы искусны, кто ж этого не знает? Его собственный меч — элитный и страшно дорогой, выкованный из трёх полос лучшим оружейником Кордубы — был едва ли хуже, но тут-то ведь были простые солдаты с простыми солдатскими мечами! И меч центенария Виктора, явно тоже далеко не из простой семьи, ничем от них не отличался — такой же солдатский, как и у рядовых турдетанских легионеров. Вроде бы, и похожи на римлян эти тартессийцы, во многом похожи, но в чём-то мелком и почти неуловимом на глаз, но смутно ощущаемом нутром — совершенно другие. Причём, от хорошо известных Астерию романизированных испанских иберов эти тартессийские турдетаны отличались едва ли меньше, чем от самих римлян. Ну, не все одинаково, конечно, кто-то в большей степени, кто-то в меньшей, но этот Виктор Максим — из тех, кто в большей...

Солдаты закончили сборку вышек и уже подкатывали к ним полиболы — один даже начали подцеплять к лебёдке. А к другим местам парапета вала турдетаны подкатили два десятка маленьких онагров. Точнее — аркоонагров, судя по их пружинному механизму, напоминавшему лук. Более громоздкий механизм по сравнению со старым торсионным, но зато гораздо более простой и надёжный.

— Тоже под маленькие ядра из "свиного" железа? — сообразил Астерий.

— Да, под них. Варвары захлебнутся в крови при штурме твоего вала.

— Ты так уверен, что эти машины помогут?

— Ещё во времена Грациана у вандальских королей уже были дружинники из числа бывших легионеров. Три года назад, когда вандалы переходили Рейн, их было уже довольно много. Нынешние вандалы умеют воевать римским строем...

— Откуда ты знаешь?

— Ну, как тебе сказать? Сделай-ка вот так! — откинув вверх нащёчники шлема, Виктор картинно заткнул уши кончиками пальцем, — Официально ты ничего не слышишь, ну а если тебе сейчас что-то послышится, то я этого не говорил, а тебе просто показалось. Договорились?

— Хорошо, я ничего не слышу, а всё, что мне сейчас послышится — так во мне и останется. Я не занимаюсь распространением пустых слухов. Доволен? Рассказывай!

— В общем, я там был. Надеюсь, ты понимаешь, что не один? И этих машинок с нами там было шесть штук.

— Вы помогали узурпатору Константину?

— Прежде всего — защищающим имперскую границу союзным франкам. Но — да, получается, что и Константину тоже. Поэтому ты и ничего не слышишь.

— Ну, по крайней мере, вы защищали вместе с ним границу империи, и в этом я могу не усматривать измены. Так что там было?

— Под стрелами франкских лучников и пулями хиробаллистариев Константина — ну, ещё и наши аркобаллистарии, конечно, немножко постреляли — вандалы построились в три "черепахи". Вот по ним мы и ударили из наших машинок. Результат представляешь?

— Вы расстреляли лучших королевских дружинников...

— Не всех. Немного только проредили и расстроили их "черепахи". Дальше уже работали стрелки...

— Половина хотя бы дошла до вала?

— Побольше. Где-то между половиной и двумя третями. Естественно, я считаю дружинников, а не толпу ополченцев. Потом они там завязали рукопашную, а их король Годагисл построил свой отборный отряд "свиным рылом". Это-то его и сгубило...

— Вы дали залп из всех шести машин?

— И из всей полусотни ручных аркобаллист. Уж очень велик был соблазн.

— Понятно. А как вы спаслись потом от аланских катафрактариев Аддака?

— Мы же знали, что они на подходе, и не стали их дожидаться. Зачем? Хорошего понемножку. Ну зачем мне потери? Там ведь была имперская граница, а не наша, верно?

— Тогда зачем вы вообще там были?

— Ну, армия-то ведь должна уметь воевать, а для этого она должна воевать. Хотя бы изредка и хотя бы понемногу. И разве не лучше делать это ещё на дальних подступах к своим границам, а не на ближних?

— И поэтому сейчас ты здесь?

— И поэтому тоже...

— Значит, там у вас было шесть малых машин? А здесь я вижу два десятка и три ваших скорострельных аркобаллисты. И ручных аркобаллистариев тоже вижу пару сотен. Да, ты прав — эти варвары захлебнутся собственной кровью, если решатся на штурм. Вот только... Если нас ещё раньше не доконает проклятый холод!

— Это разве холод? Вот там, на замёрзшем Рейне — там был холод...

— Ну, тебе виднее. Мне же хватает и этого.

— На вот, глотни, — тартессиец достал из седельной сумки и протянул Астерию серебряную флягу, в которой что-то соблазнительно булькнуло, — Только смотри, немного — ты непривычен...

— Это медовуха варваров? — выдохнул римлянин после того, как перевёл дух от обжигающего глотка, — Да нет, я пробовал её — она послабее, а у тебя — прямо как жидкий огонь... И виноградный привкус, какой у хорошего вина — вы подслащаете его мёдом? А такой крепости как добиваетесь? Наше вино — слабенькая кислятина, и я удивляюсь, когда читаю у древних писателей о сладком и крепком вине. Мы что, утратили какой-то очень древний секрет виноделия?

— Нет, всему виной климат — он стал холоднее по сравнению с теми древними временами. Тогда винограду ещё хватало тепла и солнца, и он вызревал сладким, а вино из него получалось слаще и крепче нынешнего. Вспомни древние статуи и барельефы — Октавиана Августа, колонну Траяна — римляне там в туниках с коротким рукавом, да и испанцы носили такие же. А мы сейчас носим плотные шерстяные туники с длинными рукавами, да и их хватает не всегда. Ты не задумывался, отчего варвары с такой яростью рвутся на имперские земли? У них в их странах ещё холоднее, чем у нас — пшеница у них вообще не вызревает. Весь их выбор — или голодная смерть на своей земле, или славная и героическая — в бою на нашей. А какую предпочёл бы ты сам на их месте?

— Ну, если так рассуждать...

— Они рассуждают именно так.

— Так как вы всё-таки делаете такое крепкое вино?

— А откуда берутся капли воды на потолке терм? Из водяного пара. А в вине при нагреве винный дух испаряется первым. Мы выпариваем его из плохого вина и добавляем потом в хорошее.

— Ты думаешь, я что-то понял?

— Не забивай себе голову пустяками — я пришлю тебе ещё...

— Идут! — доложил наместнику подъехавший к ним римский центенарий.

Из-за зарослей кустарника по ту сторону речушки показался небольшой отряд конных варваров. Передний выехал к берегу, размахивая зелёной веткой над головой в знак мирных намерений.

— Есть ли какой-то смысл говорить с ними? — хмыкнул Астерий, — Ясно ведь и так, чего они хотят! Как и то, что для нас это неприемлемо, и боя не избежать...

— Скорее всего, так оно и будет, — согласился его союзник, — Но я бы поговорил. Даже безнадёжный шанс избежать кровопролития должен быть использован, дабы не нас потом упрекали в нём...

— Ну, раз уж ты считаешь это важным — будь по-твоему, — по знаку наместника его личный горнист протрубил сигнал, по которому ворота свежевозведённых укреплений открылись, приглашая варварских главарей к переговорам.

Пятеро всадников пересекли речку вброд, затем поднялись гуськом по крутому склону римского берега, въехали в ворота и приблизились к ним.

— Вандалы-асдинги, — определил римлянин, — И главный у них вон тот молодой. Но это ведь не король Гундерих, верно? Тот, я слыхал — совсем ещё мальчишка...

— Ты прав. Это его сводный брат Гензерих, дукс асдингов. Но он на самом деле, считай, соправитель Гундериха, и с ним можно вести переговоры, как и с самим королём.

— Твои шпионы не зря едят свой хлеб, тартессиец! — заметил названный варвар на неплохой латыни, показывая тем самым и владение языком, и наличие собственной не самой плохой разведки, — Что делаешь ты со своими людьми на римской земле?

— А как ты сам думаешь, светлейший дукс? — усмехнулся Виктор, — Разве наша страна не ближе к этим местам, чем ваша? А вот что делает твоё племя в таком удалении от восточного берега Рейна?

— Будто бы ты сам не догадываешься! — насмешливо отплатил молодой вандал той же монетой, — Мы ищем новые земли для нашего народа, и эта Картахенская Испания пожалована нам императором Константином как его союзникам и федератам...

— А точно ли Константином, дукс Гензерих? У меня другие сведения об этом.

— Ну, его военным магистром Геронтием — а какая тебе разница? Важно то, что мы приглашены сюда римлянами и идём вступить во владение СВОЕЙ землёй. А для тебя — то, что мы не претендуем ни на ваши тартессийские земли, ни на занятую вами недавно Бетику. Ты ведь — Виктор Максим, военный магистр Тартессии и дукс Бетики? Вашим же землям ничего не угрожает, а какое дело твоему королю до земель Рима?

— До отдалённых — никакого, но вот эта — соседствует с нашими, а мы не любим менять соседей. И — да, ты прав, нам нет особой разницы, мятежник Константин направил вас сюда или дважды мятежник Геронтий. Картахеника ведь не принадлежит ни тому, ни другому, и у них нет прав жаловать её твоим соплеменникам.

— Значит, миром мы не договоримся?

— Отчего же? У нас с вами есть аж целых две возможности договориться мирно. Первая — если ваше войско немедленно повернёт назад и покинет территорию провинции. Вторая — если ты предъявишь нам указ законного императора Гонория на владение этой землёй. В этом случае презид Астерий Орестиан подчинится указу божественного августа, а я — смирюсь с его неприятной для нас, но законной волей. У тебя есть указ Гонория?

— Ты всё верно рассчитал, тартессиец — такого указа у меня нет. Но мы пришли взять эту землю себе и не повернём назад. Если вы не отдадите нам её добром — мы всё равно возьмём её силой!

— Да, если сумеете. Если вам хватит сил...

— Мы не одни. За нами уже на подходе аланы Аддака. А тебе, Виктор Максим, должно быть известно, какова его панцирная конница в бою.

— Мне это известно. Но наша — не хуже.

Гензерих окинул взглядом крупных сарматского типа жеребцов Виктора и его свиты, той же породы, что и у его союзников аланов, доспехи самих всадников, а затем вздрогнул, когда его острые глаза заметили и гуннские сёдла с характерными высокими луками, в которых посадка всадника жёстче и надёжнее, чем в традиционном для римлян 'рогатом' седле сарматского типа.

— Гуннские сёдла... Это намёк на то, что у вас есть и гуннские луки?

— Гуннских луков у нас нет. Зачем они нам, когда наши не хуже? А кроме луков у нас есть ещё и многое другое...

— Вижу. Но это нас не остановит. Воля бога и наши мечи решат наш спор...

— И всё-же подумайте хорошенько, прежде чем броситесь ломать себе шеи. На вот, лови — чтобы лучше думалось, — убедившись, что вандал готов, тартессиец достал из седельной сумки и аккуратно бросил ему маленькое круглое ядро из "свиного" железа, которое тот ловко поймал, — В Галлии вам такие не попадались, но на Рейне...

— Да, я хорошо знаю, что это такое, — медленно и серьёзно проговорил Гензерих, внимательно разглядывая и римские укрепления с метательными машинами.

— Здесь их будет больше, гораздо больше, — заметил тартессийский магистр, — Я предупредил тебя, и теперь моя совесть чиста. Покажи этот снаряд своим соплеменникам и своему брату королю, покажи союзникам, расскажи всем тем, кто не знает. И подумайте хорошенько, на что вы идёте.

— Я понял тебя, тартессиец, — кивнул вандал, — Я покажу это нашим и поговорю с ними. Но я сделаю это лишь из уважения к твоему желанию избежать кровопролития — не думай, что наше решение изменится! Над нами есть бог, и всё в его воле!

— Хорошо, пусть будет так. Удачи тебе, дукс Гензерих!

— Ты желаешь удачи МНЕ, своему врагу? Ты разве не понял, для ЧЕГО она мне понадобится?

— Всё я понял. Но ты ведь сам только что сказал, что над нами есть бог, и всё в его воле. Я не стану спорить с тобой о Создателе и богах. Так что — удачи!

Гензерих вскинул глаза, но затем задумчиво кивнул, подал знак своим, и вся пятёрка вандальских парламентёров развернулась и поехала к своим — сначала шагом, а потом перешла на рысь...

— Шестой Испанский — к бою! — скомандовал Астерий, и его адъютант понёсся вскачь передавать приказ.

— Пятый Турдетанский — к бою! Кавалерия — выдвинуться в резерв! Артиллерия и аркобаллистарии — к валу! — приказал Виктор, и от его свиты тоже отделился гонец.

— Нелегко нам придётся! Ты взгляни только, сколько их там! — римлянин указал на противоположный берег, уже заполнившийся конными и пешими отрядами вандалов, к которым прибавлялись из леса всё новые.

— А когда нам бывало легко? — хмыкнул его тартессийский союзник, — Не бери в голову, мы сделали всё, что могли.

— А всё остальное — в руках бога?

— В наших руках, Астерий. Я и с тобой здесь религиозных диспутов устраивать не хочу. Раз для тебя Создатель всего лишь бог, пусть будет бог.Тем более, что война не его уровень, а как раз божественный. Воля военного божества — нашими руками...

— Тебе легко говорить — здесь за всё отвечаю я...

— Погоди-ка! — Виктор вдруг сделал резкий останавливающий жест ладонью и сосредоточился, уходя глубоко в себя. Несколько раз он делал так тогда, в Африке, но не до такой степени. Проследив за его тяжёлым взглядом, римлянин увидел Гензериха и его спутников, уже миновавших ворота их вала и пустивших коней галопом. А когда они все перебрались на свой берег и приблизились к своим войскам, заведомо вне досягаемости даже тяжёлых метательных орудий, не говоря уже о лёгких ручных, то тартессиец вдруг погрузился в транс ещё глубже — ТАКИМ Астерий не видел его ещё ни разу.

Вандальские парламентёры уже и поравнялись с передовыми отрядами своих соплеменников, когда конь под Гензерихом внезапно заржал и резко вскинулся на дыбы. Не ожидавший этого всадник вылетел из седла и тяжело рухнул наземь. Вандалы вокруг засуетились, подняли своего дукса, попытались поставить на ноги, но затем передумали и понесли на руках в тыл...

А к Виктору подъехал его легат и, дав начальнику выйти из транса, спросил его на каком-то странном незнакомом римлянину языке, но явно не турдетанском:

— Nahrena ti eto sdelal?

— On ne poydyot v etu ataku i ostanetsya zhiv. Ego zhdyot Africa, i on nuzhen nam tam. On sam i ego korolevstvo, — ответил ему магистр на том же языке.

— Это что, тот самый язык тех заокеанских атлантов, которого ты якобы не знал? — подколол его Астерий.

— Разве я говорил тебе тогда, будто ЛИЧНО Я его не знаю?

— Этого ты не говорил, — признал римлянин, — Ты никогда не обманываешь явно, ты просто не говоришь ВСЕГО, что знаешь. Вы там все таковы?

— Да, мы — такие...

Но продолжить этот интересный разговор им обоим довелось лишь значительно позже. А пока события развивались стремительно, и всем стало сразу не до того. Живого, но заведомо выбывшего из строя — видимо, сломавшего ногу при падении — Гензериха тем временем уже сменил какой-то другой авторитетный вождь, по приказу которого пешие отряды вандалов сгрудились в плотную прикрытую щитами массу и двинулись к берегу шагом, а относительно легковооружённая, но лихая и отважная вандальская конница, на рысях обогнав их, с рёвом понеслась галопом в атаку — навстречу славной и героической, но бесполезной для своего народа гибели...

428 год, Нарбонская Галлия, окрестности Арелата.

— Проклятие! Не союзники, а просто срань Господня! — бушевал Аэций, комит и военный магистр Галлии, — Пока я торчу здесь, франки Хлодиона разоряют Белгику, а я не могу отвлечься на них от Арелата, который эти бургунды, стоит мне только уйти, сразу же просрут Теодориху! И не удивлюсь, если потом они просрут ещё и Массилию! В прошлом году я сам спасал их от Теодориха, так они и в этом сами удержаться не способны! Ну вот чёрт бы побрал таких горе-федератов!

— А почему ты не хочешь затребовать помощь у вандалов?

— Я обычно ценю твой вечно невозмутимый юмор, Ларс Максим, но сейчас он у тебя — дурацкий! Если облажаются ещё и они, Майориан застрянет здесь надолго, спасая от вестготов ещё и их Нарбон, а мне нужно как можно скорее высвободить для похода на франков и себя, и его. Пусть уж лучше держат с вестготами нейтралитет и не заставляют меня распылять и без того недостающие силы. Вандалы! Скажешь тоже!

— Ну, зря ты о них так, Аэций. Бойцы они с аланами очень неплохие.

— Хочешь сказать, умеют отважно расшибать себе лбы? Как об ваших в Испании расшибли при твоём отце? Так ладно бы ещё только об ваших тартессийцев! Вестготы-то эти сколько раз их били? Ещё же Атаульф разделался со свевами Хермериха, потом Валия с нашей уже поддержкой с аланами Аддака и вандалами-силингами Фридубальда. И если бы не наше заступничество, то вырезал бы их вообще всех. Слава богу, Гонорию хватило ума сохранить их и подчинить вандалам-асдингам Гундериха в качестве противовеса этим вестготам! Да, шесть лет назад они неплохо отбились — не без вашей помощи, кажется? Да знаю я, что васконы, но кто их вооружил и настропалил? И кто помог им раньше отбиться от тех же вандалов с аланами, а затем и от вестготов при Атаульфе? А то мы не знаем, что где васконы, там и ваши уши за ними маячат! Да, эти вандалы — неплохие бойцы, но после недавней смерти Гундериха они никак не выберут нового короля. Кто за Гензериха, кто за мальчишку Гелимера — того и гляди, как бы не передрались! Ждёте небось, не дождётесь, чтобы воспользоваться их дрязгами и Тарраконику под шумок к рукам прибрать?

— Отдать Тарраконику вандалам было решением императора Гонория, который имел на это полное право. Нам, конечно, досадно, что не нам, но — божественному виднее.

— Ещё не хватало! Вы и так хапнули слишком много! По мне, так и Картахенику не следовало вам отдавать, хватило бы вам за глаза и одной Бетики, но там — согласен, что лучшего выхода всё равно не было. По крайней мере, провинция не разорена, и налоги за неё казна Империи получает исправно. А Тарраконика была уже опустошена варварами, и какой смысл был отдавать её вам? Даже не мечтайте — Валентиниан не отдаст её вам.

— Мы знаем. Если ты решишь поддержать Гензериха, то ему мы даже поможем. Дукс Тарраконики — наш добрый сосед, так что поддержим его по-добрососедски.

— Срань Господня! Чувствую, что ваш король и ваше правительство опять ловят рыбу в мутной воде! Чёрта с два бы я пошёл у вас на поводу, если бы не Белгика на севере и не проклятые франки! А потом ещё и проклятые багауды Арморики! Будь по-вашему на сей раз, я поддержу Гензериха. С вашей помощью — глядишь, и уравновесит вестготов, а я тем временем смогу заняться франками и багаудами.

Официальное признание Гензериха в качестве короля-федерата Империей не от Аэция зависело. Это для варваров их конунг — либо наследственный, либо выборный, как у какого племени в обычае, а для Империи рэкс-федерат — местный соправитель августа в проконсульском ранге, в котором и должен быть утверждён им для своего официального признания. Формально утвердить или не утвердить Гензериха мог только Валентиниан, а фактически — императрица-регентша Галла Плацидия, мать этого девятилетнего августа, и Флавий Констанций Феликс, военный магистр Империи, назначенный в Константинополе на Запад в помощь ей, а заодно и для присмотра, императором Феодосием Младшим. Его же мнение как военного магистра Галлии должны были, конечно, учесть при принятии за Валентиниана решения, но как учесть, сам Аэций мог только теряться в догадках. Да, при Констанции он неплохо зарекомендовал себя, очень неплохо проявляет себя и теперь, но перевесит ли это скомпрометировавшую его поддержку узурпатора Иоанна? Впрочем, об этом тартессийцы прекрасно знают и сами, и если им предпочтителен в качестве короля вандалов Гензерих, то надо полагать, что есть у них подходы и к Феликсу, и к Плацидии.

Какие общие интересы связывают тартессийцев именно с Гензерихом, Аэций тоже мог только гадать. Ясно, что в конечном итоге не на пользу Империи они нацелены, а наверняка как-то связаны с их желанием заполучить и Тарраконику, которого они и не скрывают, но как именно? Неужто они на полном серьёзе полагают, что утвердившийся с их помощью на вандальском троне Гензерих вот так вот запросто возьмёт, да и отдаст им не менее половины занятых его подданными земель? Во-первых, как дукс Тарраконики, он и сам наверняка видит её частью своего королевства, во-вторых, подданные такой его щедрости к чужакам уж точно не поймут, что его авторитету и власти уж всяко полезным не будет, а в-третьих, передачу Тарраконики тартессийцам не утвердят в Равенне. Не для того им отказал в ней покойный Гонорий, предпочтя лучше оставить её вандалам, аланам и свевам, чтобы теперь её передал им его преемник. Императоры в Равенне меняются, но интересы Империи остаются неизменными. Впрочем, и этого тартессийцы не понимать не могут и наверняка в их замыслах это учтено. Но на что же они тогда рассчитывают? Надо отдать им должное, они дальновидны и умеют строить планы на века. Чего-то явно такого ожидают, что должно повлиять на ситуацию в нужном им направлении, но чего именно? Да и до того ли сейчас ему, Аэцию?

Чтобы загладить жирное чёрное пятно на послужном списке, нужно быстро и убедительно навести порядок в Галлии. Но вестготы Теодориха — сильный противник, с которым прямо сейчас запросто не справиться, но если высвободиться от противостояния с ним хотя бы на время, связав противостоянием с другим сильным противником, то за это время можно разбить франков и спасти от них Белгику, а уже оттуда зажать короля вестготов в клещи, вынудив к приемлемому для Империи миру. Нужен такой противник для вестготов, который скуёт их, продержится до его подхода и обеспечит перевес сил. И в его интересах сейчас, выходит, сильный и авторитетный Гензерих во главе вандалов.

А что потом — это будет или не будет уже потом. Это — уже дело того будущего, которое сейчас он должен выиграть и для себя, и для Галлии, и для Империи. Выиграет он его — там виднее будет, как решать будущие проблемы, а если нет, то ему-то точно конец, а будущие проблемы Империи решит или не решит уже кто-то другой. Если будет у него будущее, в нём рано или поздно прояснится, на что рассчитывают тартессийцы, а тогда и виднее уже будет, в чём и насколько это не совпадает с интересами Империи, и что нужно для выправления ситуации. Пока же этих дальних перспектив не понять, а сиюминутные интересы — совпадают. Уж всяко не этому мальчишке Гелимеру тягаться с Теодорихом, а без этого ему не высвободиться на франков в Белгике. Утвердят ли потом Галла Плацидия и Феликс рэксом-федератом Гензериха или предпочтут ему Гелимера — это всё будет уже потом, когда он уже разделается с франками и уже принудит вестготов к миру. Но лучше бы утвердили, поскольку крепкий противовес вестготам — всё равно нужен. Багаудов ведь ещё в Арморике усмирить надо. Были ведь уже они там подавлены и примерно наказаны с помощью вестготов Атаульфа пятнадцать лет назад, но видно, очень коротка у смутьянов память! Сейчас размах не тот, как тогда, но тем труднее будет вылавливать укрывшиеся а лесах разбойничьи шайки. А это — опять время, в течение которого и Теодорих не должен буянить, а должен и у себя спокойствие поддерживать, и ему в Арморике помощь оказать. А для этого нужен сильный вандальский противовес ему хотя бы на ближайшие годы.

Над испанскими провинциями никакой реальной власти не осталось, и спасибо хоть, тартессийцы соблюдают договор, и налоги оттуда поступают. Британия потеряна и вовсе, и пока не наведён порядок в Галлии, нечего и мечтать об её возврате. Африка то и дело отлагается, шантажируя прекращением поставок, а ведь без её зерна Италии грозит голод! Нужно восстановить былое благополучие Галлии, а для этого — опять же, навести в ней порядок. Но как его наведёшь, пока она — проходной двор? Гуннский король Ругила в Паннонии — друг и союзник, военная помощь которого бесценна, но с тех пор, как Восток платит ему ежегодную дань за мир, он занялся покорением окрестных германцев, а те из них, кому не по вкусу его власть, бегут от него на Запад. А на Запад — это в Галлию.

Но хуже всего недоверие к нему Плацидии и Феликса за его поддержку Иоанна. Изменника нашли, называется! А какой у него тогда был выбор, если разобраться по делу и без предвзятости? Обезглавлена ведь была Империя после внезапной смерти Гонория, с наследником так окончательно и не определившегося. Своих-то детей нет, а племянники — и сопливый мальчишка Валентиниан, и Феодосий Младший — оба в Константинополе. И кто знает, что решит не торопящийся с выбором Феодосий? Хорошо, если Валентиниана западным императором объявит, а если себя любимого? А этого никому не хотелось ни в Равенне, ни в Риме. Нет, номинально-то все за единство былой Империи, но в теории, а по факту на Западе свои сенат и императорский двор, на Востоке — свои, для Феодосия ближе и роднее западных, и кому на Западе нужно было их засилье? Своим тёплых местечек не хватает! Вот и выбрали тогда Иоанна как своего, западного. А когда Феодосий не признал его и начал готовиться к войне, то опять же, не было чётко сказано, в чью пользу. Даже на тот момент, когда Иоанн отослал немалую часть своих сил в Африку подавлять там мятеж отложившегося Бонифация, а его самого посылал за военной помощью к Ругиле, сведения дошли только о провозглашении Валентиниана цезарем, не августом! А что такое цезарь? Младший соправитель, наследник. А что это доказывало, когда без сыновей и Феодосий?

Вот это-то и обиднее всего! Покуда Феодосий медлил, от назначения послом к гуннам разве откажешься? Кому ещё и ехать к Ругиле, как не Аэцию, прожившему у того не один год в качестве римского заложника? Он прекрасно справился со своей миссией и привёл в Италию войско гуннов, даже сражение с армией Аспара возле Равенны провёл удачно, когда вдруг выяснилось, что и помощь его Иоанну опоздала на три дня, и цезарь Валентиниан августом Запада официально объявлен. И выходит, что сражался Аэций со сторонниками законного западного императора, против которого он и не имел бы ничего, будь тот объявлен таковым вовремя! Формально — да, изменник. К счастью, удачливый, с войском гуннов за спиной и сражение уж всяко не проигравший, с которым договориться и сам Аспар советовал Плацидии и Феликсу. Договориться-то договорились, но осадочек и у Плацидии остался, и у Феликса. Оттого-то и назначили военным магистром в Галлию, что не доверяют. Формально — повышение, а реально — ссылка. Бонифаций тем временем, отложившись от Иоанна и блокировав поставки в Италию зерна, но императором себя не объявив, а заверив в своей преданности Плацидию, замешанным в измене не считается, хоть и подверг Италию угрозе голода, а ведёт себя в Африке, как независимый правитель. Фактически — мятежник, формально — чист. Ну, был чист до прошлого года. Обидно!

А всё отчего? Оттого, что вся порода Феодосия Великого — гнилая, испорченная родственными браками. Сплошь и рядом латифундисты Бетики женились на двоюродных сёстрах, в лучшем случае на троюродных, дабы приданое за дочерьми уходило не в чужие семьи, а в родню, от которой затем и возвращалось обратно с очередной невестой. Так это дело и называли — приращением земель. Таков же точно был и тот первый испанский брак Феодосия, от которого у него Гонорий с Аркадием. Так и Гонорий, мало того, что и сам-то плод инцеста, на ком женат был? На дочерях отцовской племянницы, сперва на одной из сестёр, затем на второй. Понятно, что этими браками их отец Стилихон к поддержке зятя привязывался, но при исходном родстве — это разве нормально? Правду ли шепчутся, что и сам Гонорий был импотентом, отчего и остался бездетным, Аэций точно не знал, но когда сам служил в дворцовой страже — вроде бы, не водили к Гонорию и любовниц. Впрочем, и мальчиков тоже, как бы ни намекали на это злые языки. Но так или иначе, успевший уже давно овдоветь вторично Гонорий после вызволения сестры Галлы Плацидии от вестготов замуж за Констанция выдал её, говорят, крайне неохотно, о чём те же злые языки болтали нехорошо, а когда она овдовела, то злые языки и вовсе распустились, а придворные меж собой до столкновений доходили. Скандальным вышел и отъезд самой Галлы Плацидии с детьми в Константинополь. Было там что-то между августейшими братцем и сестрой или не было, но пострадал в результате — он, никаким боком в тех скандалах не замешанный. Вот и отмывайся тут теперь от того, в чём абсолютно не виноват! Где справедливость?

А отмыться — нужны не просто военные успехи. Нужен твёрдый и устойчивый порядок, при котором процветает и богатеет хозяйство, а казна наполняется налогами. Вот это в Равенне оценят по достоинству! Но для порядка нужна армия, а на неё нужны деньги уже теперь, а не в далёком светлом будущем. А где взять деньги в разорённой варварами Галлии, когда не только крестьяне, но и богатейшие латифундисты норовят платить свои налоги не деньгами, а натурой? Чем им самим их колоны с арендаторами повинности свои платят, тем только они и богаты. И говорят, с Диоклетиана ещё это началось, а усилилось при Константине Великом, который боролся с этим, как только мог, но побороть так и не смог. Штрафы судебные — и те натурой платят, поскольку нет ни у кого звонкой монеты, а у кого заводится, те прячут её поглубже, да понезаметнее. Пайковым довольствием полны армейские склады, но вооружать войска ему всё чаще приходится варварскими трофеями, кое-как починенными в армейских мастерских, поскольку от казны не дождёшься вовремя ни оружия с амуницией, ни денег на их покупку. Римского же образца трофеи, чаще всего римского же и производства, но добывать их приходится у побеждённых варваров! От них же в основном и та звонкая монета, которую удаётся захватить или взять у побеждённых варварских в виде контрибуции. Римские серебряные силиквы и золотые солиды, которых редко когда дождёшься от казны на армию, тоже добываются у варваров!

Вот обидно иной раз шутит, а иногда и не шутит этот тартессиец Ларс Максим, да только всё ведь в точку, и возразить — нечем. Посетуешь на очередную задержку денег, а он скажет — а чего же ты ждал, Аэций? Сам подумай, если для варваров у римской казны денег не найдётся, то что будет? Правильно, замучаешься ты тогда скакать через всю эту Галлию из конца в конец, подавляя и усмиряя варварские бунты и бесчинства, и вовсе не факт ещё, что с этим справишься даже ты. А если для тебя в ней денег не окажется, то что будет? Правильно, ничего не будет. Сцепишь только зубы и будешь обходиться без денег, как сумеешь. Что-то из захваченной добычи солдатам заплатишь, что-то уговоришь взять натурой вместо денег, которых всё равно нет, что-то останешься им должен под честное и авторитетное слово Аэция. И будешь крутиться, изыскивая способы сдержать его. Сил на подавление отдельных выступлений и набегов тебе хватит, поскольку федераты-то своё от казны получают сполна и вовремя, и кто из них сам в это время не буянит, тот и в помощи тебе по условиям договора не откажет. Вот как замиришь ты Теодориха, так в Арморике и багаудов с его же помощью потом давить будешь. Но императором себя не объявишь и на Равенну армию не поведёшь. Позже, когда больше славы заслужишь и больше авторитета наработаешь у солдат и варваров — тогда может быть, а пока — рылом ещё не вышел. Да и потом, для Равенны ты, возможно, и выйдешь рылом, но для Константинополя — уж точно нет. Как тот же Бонифаций, который тоже это понимает и даже не пытается.

И что тут возразишь, когда всё именно так и есть? Крутишься, надрываешься, а Равенне плевать, что на тонкой нити всё висит! Ты назначен на высокую должность? Ну так и потрудись ей соответствовать. Справляешься — молодец, соответствуешь. Но зачем тебе деньги и подкрепления, когда ты и так побеждаешь? Это тоже Ларс Максим сказал, когда рассказывал ему о Ганнибале. И для Аэция было чуть ли не крушением жизненных устоев узнать, что и Карфаген не всегда был римским, и Ганнибал Тот Самый — вовсе и не римским был военачальником, а воевал как раз против римлян. И не поверил бы он такой вздорной чуши, если бы начитанный о древней истории Меробауд не подтвердил ему, что именно так на самом деле всё и было. Меробауд сам испанец и нередко гостит у родни в Картахенике и даже Бетике, отданных Гонорием тартессийцам. Его если послушать, у них там, хоть и полуварвары и то ли этим, то ли чем-то ещё Меробауду не нравится, но по его же неохотному признанию, чуть ли не идеальный порядок. В их закрытых анклавах, куда далеко не всякого желающего из римлян примут, служат все. Не всё время, конечно, а по очереди, но оружие и опыт военной службы — у всех. Случись в этом крайняя нужда — все их поселения хоть поголовно мобилизовать и поставить в строй можно, как и у варваров.

Для Аэция, опять же, оказалось открытием, что когда-то в совсем незапамятные времена так же было заведено и у римлян. И вроде бы, хотя в этом уже и Меробауд не был уверен, Рим в те легендарные времена процветал и был на подъёме своего могущества. Но по части могущества Аэцию поверить в это было нетрудно. Проклятие! Да живи римляне в Галлии таким же укладом и служи все поголовно, как описывает Меробауд, кому были бы нужны в Галлии эти германцы, и кто пустил бы их в неё? Это ведь что значит? Что всё население каждой провинции — готовая армия. Конечно, и такая требует денег, если уж ты её отмобилизовал, но насколько же меньших, чем служащие постоянно профессионалы! А по сравнению с варварским ополчением федератов — и дисциплинированнее, и надёжнее, и тоже намного дешевле, если учесть, сколько варварские короли тратят на свою роскошь.

Разве отказался бы от таких военных поселенцев-римлян сам Аэций? Да он бы на них молился, если бы они у него были! Если его здешние труды угодны Богу, если Он не оставит его без своей поддержки и даст ему успех, если он сумеет навести наконец тот порядок в Галлии, при котором появится смысл думать о налаживании в ней ещё лучшего порядка на светлое будущее — надо будет обязательно расспросить Меробауда подробнее, как всё это устроено и работает у тартессийцев. Ведь работает же? По его же словам, так у них и в их собственной стране уже не одно столетие, и вроде бы, так у них было всегда. А чем римская Галлия хуже этой полуварварсуой и языческой Тартессии? Почему нельзя и в ней сделать так же, как сумели сделать эти язычники и полудикари? Но всё это — пока ещё лишь мечты о том светлом будущем. А сейчас нет ещё у него в Галлии ни таких римских поселенцев, ни даже таких варваров, из которых их можно было бы воспитать. Делать то, что нужно, ему предстоит в будущем только из того, что здесь есть. А есть — лишь вот это. Вот эти солдаты, варвары в основном, среди которых римлян настолько мало, что каждый заметен сразу и вызывает изумление. Вот эти варвары-федераты, так и не ушедшие далеко от тех дикарей, которыми были их недавние предки за Рейном и Дунаем. И вот эти самые галльские римляне, сами давно уже защитить даже самих себя не способные. Без местных варваров — хоть его солдат, хоть федератов — лёгкая добыча для любых пришлых дикарей или разбойников. Да даже и не пришлых, а тех же багаудов!

Но федераты — буйны и не надёжны. Тот же самый Теодорих — он же не просто федерат, а сильнейший из галльских федератов. А много ли на него надежды, когда сейчас именно с ним и война идёт? Ну так и остальные намного ли в этом смысле лучше его? Да такие же абсолютно, одного поля ягоды! А его собственное формально римское войско — сколько его, того войска? Правильно делают латифундисты, что виллы свои укрепляют и собственными военными дружинами обзаводятся. Меробауд говорит, что и тартессийские настоящими крепостями свои виллы обстраивают — маленькими, но качеством укреплений городским не уступающими. Не любит он их самих, но от их вилл-крепостей — в восторге.

Но у них это, Меробауд говорит, и в своей стране было традицией, а в Бетике и Картахенике, пока с багаудами тамошними не покончили, было и необходимостью. Так-то там уже порядок наведён, но у них система такая — крепость латифундиста служит местом сбора и опорным пунктом сельского ополчения. В Галлии же необходимость укреплённых вилл — жизненная. Где ещё отсидишься и отобьёшься от разбойников до подхода его вояк, иногда перебрасываемых и через полстраны? Сильных гарнизонов нигде не оставишь, не из кого, а чтобы по всей стране всюду поспевать, формально пешие легионеры давно уже все посажены на трофейных и реквизированных у населения лошадей. Опытные солдаты уже отвыкли строем воевать, а недавно набранные — и не умеют. И некогда их ему учить, и незачем. Прямо с марша чаще всего в бой вступать приходится, и нет времени у солдат ни спешиться, ни построиться. Так и атакуют врага конными теоретические пехотинцы. А иначе — нигде не поспеть. В Галлии с варварами приходится воевать по-варварски.

На будущее же — да, хорошо бы эту тартессийскую систему изучить и перенять. Ну подумаешь, язычники? Да здесь две трети даже римского населения — если не явные, то тайные язычники! Среди его собственных военачальников тот же Майориан язычеству симпатизирует, и вполне возможно, что и сам тайный язычник. Ну так Литорий — вообще открытый и бравирует этим. Ну и что? Разве это делает их плохими военачальниками?

Все римляне были в своё время язычниками, но разве помешало им это создать ту самую Империю, которая теперь трещит по швам? Литорий, конечно, зря ворчит, будто бы это как раз из-за принятия Империей христианства и происходит. Ну так пусть ворчит, лишь бы дело делал! У Литория его дело — получается. У тартессийцев, как сам Меробауд признаёт, тоже их дела вполне получаются. Так может, не настолько оно и важно Богу на самом деле, Его ли чтут люди или ложных богов? Ведь помогает же и таким, выходит? А тогда — тем более, при чём тут вера? Если политика язычников умна, перенимать её надо у них и применять самим. Если даже язычники такой политикой Богу угождают, так неужто истинно верующие тем же самым Ему не угодят? Нравятся же Меробауду эти, с его слов, укреплённые не хуже городов виллы тартессийцев? Надо будет как-нибудь расспросить и о них подробно и его, и этого тартессийца Ларса Максима, пока не уехал. Для себя такую же в будущем выстроить, что ли? Меробауд и сам облизывается, но говорит, что уж очень дорого. Внутри ведь — шикарная римская вилла со всеми мыслимыми удобствами, и стоит это удовольствие соответственно, но встроено ещё и в мощную крепость, которая тоже уж всяко не в гроши обходится. Не владея и четвертью тех земельных площадей, которые для римского латифундиста сами собой разумеются, тартессийские из поколения в поколение свои родовые твердыни достраивают и не считают эти расходы излишними. Не потому ли на них никто и не нападает? Даже если Меробауд и втрое преувеличивает — смысл есть.

Как-то раз они крепко выпили всей компанией, празднуя очередную победу над варварами, так Меробауд — поэт же — целое стихотворение сложил, в котором сравнил его с самим Александром Великим. Нет, оно приятно, конечно, несмотря даже на упомянутых им зачем-то ложных языческих богов. Но это за поэтами водится, и обычно такие шалости им прощают даже строгие церковники. Но взять, да и ляпнуть после этого спьяну, будто и Александр римлянином не был! Ну вот кто его такой чуши научил? Ладно Ганнибал, имя в самом деле какое-то не римское, но уж Александр-то! Мало ли, что Македония? Что она, не римская провинция? Сразу видно, что поэт, и кто его географии учил, Бог его знает. Но так ведь, чего доброго, он когда-нибудь доболтается спьяну и до того, что сам Спаситель у него не римлянином окажется! Спасибо хоть, кроме своей поэзии ещё и службу знает! Но если от нападок церковников придётся защищать ещё и его, будто мало ему одних только Литория с Майорианом, то когда ему останется военные кампании с варварами готовить? Так когда Аэций высказался об этом Меробауду, тот хохотал аж до икоты. А что он сказал смешного? Тут не смеяться, тут плакать впору! Беда с этими поэтами!

И надо бы этот тартессийский опыт получше разобрать, и лучше всего с самими тартессийцами, но проклятие, некогда! Бургундов пинками надо расшевелить, чтобы сами хоть что-то полезное делали, латифундистов местных убедить хотя бы половину дружин в помощь ему выделить. Понятно, что страшно им защиту своих вилл оголить, но если они не хотят жить в страхе перед варварами всю оставшуюся жизнь — придётся рискнуть. Всё военное искусство — это искусство риска, поскольку нельзя быть сильным везде. Система тартессийцев — она там, в Испании, а здесь — Галлия. Здесь — пока нельзя. Нет ещё нужных для этого сил, для которых нужна эта тартессийская система. И из вандалов с аланами всё возможное выжать надо, а для этого — да, поддержать опытного и авторитетного для них Гензериха. И боязно, как бы потом этот Гензерих сам вторым Теодорихом не обернулся, вандальским, но сейчас без сильных вандалов против Теодориха не устоять и его армию на франков не высвободить. Проклятие! Пока он здесь вестготской опасностью по рукам и ногам связан, франки Белгику безнаказанно и беспрепятственно разоряют, а ему остаётся лишь зубами скрипеть, читая или слушая очередное донесение оттуда! И багауды эти всё туда же, с превеликим удовольствием пользуются на своём севере временным бессилием законной власти. Где тонко, там и рвётся, а тонко в Галлии — везде, где нет в этот момент его армии. Вестготы, франки, багауды, вандалы — кто там следующий в очереди?

А впрочем, вандалов с аланами покойный Гонорий поселил в этой Нарбонской Галлии не зря. Теодорих — всё равно сильнее, и его притязания на берег Внутреннего моря очевидны, так что и Гензерих десять раз подумает, стоит ли ему ссориться с Империей.

И ведь правильно же просчитали ситуацию тартессийцы! Скорее всего, Феликс в Равенне подумает над всем этим, да и порекомендует Плацидии утвердить Гензериха по тем же самым соображениям. А сама она, ничего не смыслящая в военных делах, хорошо понимает по аналогии с придворными интригами политику сдержек и противовесов, и тут ей возразить будет нечего. При других обстоятельствах, будь Теодорих не столь опасен, и Феликс, и она, да и сам Аэций, откровенно говоря, дружно отдали бы своё предпочтение слабому и малоавторитетному мальчишке Гелимеру, власть которого над вандалами лишь с римской помощью и держалась бы. Самый удобный для Империи тип короля-федерата, всецело зависящего от неё. Но увы, Теодорих — слишком силён, и противовес ему на юге Галлии тоже нужен сильный. Слабоваты будут против вестготов вандалы с аланами даже под властью Гензериха, но лучших-то всё равно взять негде. Бургунды вон не первый уже раз просятся к вандалам на благодатном побережье с востока присоседиться, но какой от них толк? Дал он им шанс показать, чего они стоят в деле, так показали — едва спасти их успел от полного разгрома, и теперь пинать их всё время приходится, чтобы шевелились. Кому здесь нужны такие федераты? Обузой только будут и ему, и Гензериху, отвлекая на своё очередное спасение от дел поважнее. Аэций не знал, кто такой Сизиф, а Меробауда не стал о нём расспрашивать. Опять ведь скажет, что тоже не римлянин. Но каков труд у этого Сизифа был, догадался по аналогии. Наверное, тоже метался по стране, как и он, с горсткой солдат, латая дыры, и конца-края этой мороке не было. Чем у того Сизифа дело кончилось, он тоже спрашивать не стал. И без того тошно, аж руки опускаются!

Майориану по казначейской линии из Равенны передали, чтобы денег на войско не ждал, а выкручивался сам. А как он сам выкрутится? Опять, значит, ему с Майорианом вместе придётся и солдат упрашивать, чтобы натурой положенное им вместо денег взяли, и латифундистов убеждать, чтобы из захоронок своих закопанных хотя бы часть военного налога звонкой монетой внесли, и на добычу надеяться, которая то ли будет, то ли нет. У Феликса все деньги на формирование новых легионов в самой Италии пошли. Кого он там в них вербует, когда римских добровольцев днём с огнём не сыскать, и куда их собирается двинуть, когда сформирует, вооружит, да обучит, не знают и в казначействе. Говорят, Бог его знает. Бог-то знает, Он вообще всё знает, да только и Аэцию ведь тоже далеко не всё докладывает. Хорошо бы сюда подкрепления послал, да только надежды на это мало. Или на Востоке срочно помощь нужна, или опять хочет в Африке сковырнуть Бонифация, как в прошлом году безуспешно пытался. Всё равно ведь он уже на открытый мятеж его этой попыткой спровоцировал и обвинение в этом может схлопотать запросто, если не доведёт это дело до победного конца. Тогда — другое будет дело, победителей — не судят. Только чем бы там ни кончилось, а радоваться будет нечему. Чего сами в Африке в боях между собой не разорят, то мавры с гарамантами под шумок разграбят, и кто бы ни победил, ему опять африканские провинции от обнаглевших дикарей очищать придётся, опять порядок в них наводить и опять разорённое хозяйство восстанавливать. А обескровленные в этой братоубийственной резне войска будут требовать и пополнения, и дооснащения, и Галлия опять ничего не получит. Крутись, Аэций, как хочешь, на то ты и поставлен комитом.

И Бонифация ведь тоже понять можно. Назначенный комитом Африки ещё при Гонории и сумевший навести в ней порядок с войском из готских наёмников и дружинами местных латифундистов, он и не помышлял ни о каком мятеже. За год до смерти Гонория ему пришлось участвовать в военной операции Флавия Кастина против вандалов, которая окончилась неудачей. Свою вину в провале Кастин свалил на Бонифация, который якобы промедлил и не пришёл на помощь вовремя. Дело дошло даже до обвинений Бонифация в сговоре с Гундерихом, и как тут оправдаешься, когда следствие и военный суд подчинены его обвинителю? Бонифацию пришлось бежать обратно в Африку, из которой императору апеллировать, но тут вдруг умирает Гонорий, и Кастин возводит на престол Иоанна. Если бы не вражда с Кастином, не известно ещё, чью бы сторону принял Бонифаций. Ему тоже не по вкусу были колебания Феодосия, то ли Валентиниана сажать императором на Западе собравшегося, то ли под себя и Запад брать. Но выбора у комита Африки не было, Кастин ему враг, а значит, враг и его ставленник Иоанн, и Бонифаций объявил о своей поддержке Галлы Плацидии и Валентиниана. На тот момент это означало открытый военный мятеж против Равенны и двусмысленное положение в случае, если Феодосий возьмёт Запад под себя, оставив Валентиниана лишь цезарем, но в этом случае и Бонифаций вполне сменить свою позицию мог, сославшись на недоразумение. И ставя себя мысленно на место комита Африки, Аэций не находил в его действиях изъяна. Сам он на месте Бонифация поступил бы так же. Другое дело, что в дальнейшем не вёл бы себя формально лояльно к Равенне, а фактически как дружественный, но независимый правитель. Какая власть такое потерпит?

Но был ли и в этом у Бонифация свободный выбор, сказать трудно. Имперские наместники Африки ведь восставали и отлагались не всегда по собственной инициативе. Иной и рад бы не поднимать мятежа, но восстают провинция и войско и ставят тебя перед выбором — беги в столицу или возглавляй мятеж. А чего в столице ждать, если ты мятеж в провинции проворонил и уже в этом перед центральной властью виновен? Восстань вдруг вся Галлия и потребуй от него возглавить мятеж, Аэций не знал, как бы он поступил сам. А в Африке дело именно так и могло обстоять. Отчаявшись в помощи центральной власти и изнемогая от набегов местных африканских варваров, города и латифундисты защищали себя сами, как могли. Им было не выстоять без войска наместника, но и тому было без них не выстоять, а любой военный конфликт между ними неизбежно приводил всю страну и к военному разорению, и к новым набегам дикарей, которые некому и некогда отражать.

И если элита страны не требует от имперского комита его самопровозглашения императором и похода на Италию, не настаивает на полном отложении от Равенны и даже в продолжении поставок зерна и оливкового масла ей не отказывает, но хочет надавить на столицу, дабы и оттуда не забывали помогать и заботиться о своей житнице, что остаётся делать комиту, не желающему выгодной только варварам гражданской войны? Похоже на то, что именно в такое положение африканские города и магнаты Бонифация и поставили. Всерьёз не восставай, но способность и готовность изобрази, да на причины намекнуть не забудь, а если тебя в столице не так поймут, то не боись, если ты за нас, то и мы за тебя. С варварами ведь сражались бок о бок? Подвели тебя при этом хоть раз? Ну так и не дрейфь, в этом деле тоже не подведём. Галла Плацидия, возможно, и поняла бы всё правильно, но Феликс усмотрел в намёке бунт, который надо подавить, а бунтующего комита заменить знающим своё место. Армия во главе с Маворцием, Сенекой и Галлионом в прошлом году высадилась в Африке, начав ту самую гражданскую войну, которой и Африка, и её комит хотели избежать. И что им оставалось делать? Только защищаться с оружием в руках, что они и сделали вполне успешно. И теперь Африка в состоянии открытого военного мятежа.

А Феликс теперь — в двусмысленном положении. Был-то только намёк на мятеж в Африке, а в результате его вмешательства — настоящий полыхнул. И ладно бы подавлен был сходу, так нет же, провалено и подавление. Армия разгромлена, Маворций и Галлион убиты, а Сенека вообще восстал и перешёл на сторону Бонифация. И спровоцировал его, выходит, сам же, и проиграл в результате, и сама Африка снова и от войны пострадала, и от дикарских набегов, которых не было до его военной операции. В принципе Феликс мог и не для Африки новое войско готовить, но ему теперь грозит обвинение и в провокации мятежа, и в провале его подавления, а за это и его покровитель Феодосий не похвалит, да и само назначение новым комитом Африки гота Сигизвульта намекает, кто и куда поведёт эту вновь формирующуюся армию. Похоже, что Феликс закусил удила и решил пойти до конца, и не понятно пока ещё, до чьего именно. Но Аэция ли это проблемы? Его проблема — полыхающая Галлия, которую ему снова усмирять без денег и подкреплений.

А за морем вообще непонятное творится. За Британией есть ещё одна островная страна — Эрин. Оттуда, говорят, скотты переправились, которые теперь вместе с пиктами римскую Британию разоряют. А на сам тот Эрин кто-то напал и успешно его завоёвывает. Из той же Британии через Белгику донесение пришло вместе с донесениями о бесчинствах франков, и это же подтверждают донесения шпионов из вестготской Аквитании. Оттуда и подробности сообщают о замеченных на Эрине флоте и десантах тартессийцев и об якобы применяемом ими грозном громовом оружии. Недавно уничтожили им флотилию скоттов из Британии, на которой те хотели десантироваться обратно, чтобы отразить вторжение. А этот Ларс Максим, не оспаривая фактов и в целом их подтверждая, уточняет только, что у тартессийцев своего громового оружия нет, а есть только получаемое в малом количестве от атлантов. Десанты — да, высажены на Эрине вспомогательные по просьбе атлантов, но вообще-то остров завоёвывают для себя они, они же и своё громовое оружие массово на нём применяют. Дружеская взаимопомощь. Тогда, девятнадцать лет назад, кисло было бы без громового оружия атлантов при отражении вандалов и аланов в Картахенике, а теперь атланты помощи попросили, и как тут откажешь друзьям? Но римской Британии бояться нечего, атланты уважают права тартессийского союзника и не посягают на его владения.

И как же он тогда многозначительно ухмылялся! Знает же прекрасно и сам, что Британия потеряна, и без восстановления порядка в Галлии смешно и мечтать вернуть её. Нет, сейчас атлантам не до того, им сперва в Эрине порядок навести надо, но вот потом, в будущем — другое будет дело. И тогда, если Империи будет угодно предоставить атлантам Британию на тех же правах и условиях, на которых Тартессу даны испанские провинции, атланты и от скоттов с пиктами всю страну очистят, и от саксонских пиратов защитят всё её побережье. А пока — было бы неплохо, если бы в Равенне обдумали британский вопрос заранее. Разве не жаль Империи своих британских подданных, оставшихся там без защиты от варварского произвола? И если Империи это нелегко или недосуг самой, то почему бы ей не поручить эту задачу вменяемым и договороспособным федератам?

Среди прочих донесений Аэций, конечно, отправил в Равенну и это. Пусть там разбираются и голову ломают, пока ему хватает и галльских проблем. Отправит он и свои соображения по Гензериху. Но интересно, конечно, зачем он нужен тартессийцам. Или не им самим, а их друзьям атлантам? Но вряд ли в прямой связи с Британией. Где Британия, а где Нарбонская Галлия? Но во Внутреннем море атланты сами не появляются, а все свои дела через тартессийское посредничество ведут. Не интересно им в Империи самим, как о них говорят. Значит, всё-таки самим тартессийцам Гензерих интересен? Ну да, сосед он им в Тарраконике, хорошо им знакомый и изученный. Сплошные загадки!

На днях Меробауд про какого-то древнего испанца Колумеллу вспоминал, так они всей компанией смеялись, когда тот уточнил, что это не тартессиец был, а испанский римлянин. В кои-то веки у Меробауда хоть кто-то из достойных — римлянин! Но смех-то — сквозь слёзы. Тартессийцы своё сложное хозяйство у римлян переняли и сохраняют, а в Империи даже здесь, на юге Галлии, латифундисты к простейшему двуполью переходят. И не умеют колоны сложное хозяйство вести, и учить их ему никто смысла не видит.

Латифундистам и раньше для обработки всей их земли рабочих рук не хватало, а теперь, когда западные провинции обезлюдели, арендаторов на пустующие земли днём с огнём не найти. Земли — полно, и зачем заморачиваться сложным севооборотом, когда это истощённое поле можно под пар оставить хоть на год, хоть на два, хоть на все пять? А чем проще хозяйство, чем оно дешевле, тем и вести его легче с теми людьми, которые есть, и убытков меньше от варварского набега или разбоя багаудов. Ну, или солдатского грабежа, чего уж тут греха таить? А как без него обойтись, когда столица вместо денег инструкции только невыполнимые щедро и без устали присылает? Когда разбирались с Майорианом, самым грамотным из всех их в экономике, то вышло у них, что обезлюдение провинций и есть корень всех бед. Ни рекрутов для армии в них не набрать, ни работников для полей. Ни работать некому для содержания полноценной армии, ни защищать этих работников некому без неё. Замкнутый круг получается! И какой из него выход? Если только причину обезлюдения устранить? А в чём причина?

В первую очередь, конечно, на варваров все жалуются. Но куда их всех денешь, и как без них обойдёшься, когда из них и почти всё войско? Унять их бесчинства — другое дело, которым он здесь, собственно, и занят. Багаудов послушай, когда те своё последнее слово перед приговором к виселице на суде говорят, так латифундисты во всём виноваты, всю землю хорошую под себя сгребли, три шкуры на них с арендаторов дерут, и кто к ним на такие условия в колоны пойдёт? Вот и получается ни себе, ни людям. А скромнее надо быть, не в три горла жрать и роскошествовать, а хотя бы уж в два. А латифундисты хором уверяют, что за любую разумную плату с удовольствием примут к себе в колоны любого, пусть только честно хозяйствует и платит по договору, а то иначе ведь вообще никакого дохода с той пустующей земли. Ну и кому из них верить? И все дружно, мигом забывая о спорах, жалуются на непосильные налоги. А потом снова с удвоенным пылом облаивают друг друга. Майориан сходу понял, в чём суть. Налоги-то ведь за своих рабов и колонов платит латифундист, и естественно, оставаться в накладе ему не с руки. Пусть уж лучше никакого колона не будет, чем убыточный. Хотя бы уж на налогах тогда сэкономишь.

Повелось это ещё с тех далёких времён, когда имперская казна только деньгами налоги принимала. А откуда деньги у колона? Вот и стали их брать с латифундиста, а как и чем он с колона своё возьмёт, это уже его проблемы. С тех пор и у латифундистов в их сундуках звонкой монеты сильно поубавилось, и казне пришлось принимать и натурой, но система оказалась удобной и для фискалов. А зачем самим налоги с колонов выколачивать и их в корне ошибочное мнение о себе выслушивать, когда давно уже на латифундистов этот неблагодарный труд взвален, и к этому все привыкли? Вот и дерёт латифундист и для себя, и для казны, а колону какая разница, сколько и кому? Для него важно то, что с него всё это берётся, да ещё и намного больше, чем бралось с отца, не говоря уже о деде. А кто берёт? Да вот же он, проклятый латифундист! И куда в него столько влазит! И бегут люди от таких поборов, а по закону податная голова к месту своему прикреплена, и кто сбежал, тот уже преступник. Украл у землевладельца, а главное — у казны самого себя. А налоги в казну кто платить будет? Одни ещё терпят из последних сил, но не уверены, что поборы не вырастут ещё, и тогда они сами побегут, а другие уже сбежали и бродяжничают, и ни у кого нет уверенности в завтрашнем дне. А без такой уверенности и дети ведь — не столько помощники, сколько обуза. Самому-то сбежать нетрудно, а с многочисленной семьёй?

Вывод у Майориана однозначный — без значительного снижения налогов этого порочного круга не разорвать. Убедительно обосновал, возразить нечего, но как налоги с населения снизишь, когда их не снижает казна? Это не во власти комита Аэция, это лишь Равенна может решить, но что она решит, понятно и так. Ты на то и поставлен в Галлии комитом, Аэций, чтобы и порядок в ней был, и налоги с неё собирались вовремя и сполна. И главное, чтобы одно не в ущерб другому! Потому и поставлен комитом именно ты, что только ты и способен выкрутиться в такой ситуации. Справляешься ведь? Вот и молодец, должности — соответствуешь. Выкручивайся и справляйся дальше как хочешь. Слова "на, возьми" казна давно уже выговорить не в состоянии, зато "дай" — отскакивает от зубов. У Равенны ни на что денег не хватает. А нужны — на всё. Феликсу вон новая армия нужна взамен той, которую он потерял в Африке, федератам попробуй только не дай, восстанут все, и никаких сил не хватит на их подавление, а роскошь двора разве ограничишь? Это же наглядное государственное величие, а какой же римлянин — не великодержавник?

И ладно бы только на это! А бесплатный хлеб для городской черни? В армию их давно уже не загонишь, в промышленные эргастулы или сельские колоны — тем более, но бесплатный хлеб — вынь им и положь, если массовых беспорядков в городах не хочешь. Будь воля Аэция, он бы потопил пару-тройку таких выступлений в крови и закрыл бы эту проблему раз и навсегда, но — нельзя. Эти бездельники — тоже римский народ, в счастье и процветании которого — смысл самого существования Империи. И развлечения им тоже вынь и положь. Не один только хлеб с оливковым маслом, но и множество диких зверей для цирковой травли поставляет в имперские города Африка, и это тоже удовольствие не из дешёвых, но тоже традиция. Гладиаторские бои запретил ещё Гонорий после случая с Телемахом, сорвавшим представление и убитым за это прямо на арене возмущёнными им зрителями, казни зверями преступников прекратились под давлением церкви, для которой это глумление над памятью затравленных львами святых мучеников, но венацию, то есть бои со зверями вооружённых и обученных бестиариев, запрещать причин не было, а при отсутствии других гладиаторских боёв травля зверей устраивается чаще, и зверей для неё нужно больше, и все они так или иначе требуют немалых ежегодных расходов.

Литорий как-то раз ворчал, что при казнях преступников зверями хотя бы сами дорогостоящие звери многоразовыми получались и обходились многократно дешевле, так заезжий поп целую лекцию выдал о растерзанных львами святых мучениках. А Литорий, вот ведь стервец, с самым невинным видом интересуется, всех ли мучеников львы рвали, а после утвердительного ответа насчёт леопардов такой же вопрос, а после согласия попа с леопардами — о прочих казнях, менее экзотических. Святоша аж слюнлй изошёл, описывая самые разнообразные казни мучеников истинной веры, и тут Литорий ехидно спрашивает, сколько раз их после львов оживлять пришлось, чтобы и леопардами затравить, а потом и прочим казням подвергнуть. Вот смеху-то было, когда уняли наконец разъярённого попа! Аэцию даже и не в тягость было выслушивать потом нападки епископа, защищая от него своего вояку-язычника. Зато как развеселил! Но смех-то — опять же, сквозь слёзы. В самом же деле, на что деньги тратятся! Мало вам петушиных боёв, так поразнообразьте их боями быков или собачьими — уж всяко дешевле обойдутся. А то и вовсе кота уличного на арену швырните, да свору собак на него спустите — собаки многоразовыми получатся, а кошки и размножаются, как кошки. Но нет, нельзя — римский народ достоин экзотических зверей.

Какая там Галлия, какая там армия Аэция, какое там снижение налогов! В казне на важное и нужное денег не хватает катастрофически! На самое главное, на процветание, счастье и величие римского народа! На сам смысл существования Империи! До пустяков ли тут столице, когда денег не хватает даже на это основное? А ты выкручивайся, Аэций, в этой оскудевшей римлянами и переполненной варварами Галлии. В этом твоё призвание и твой долг перед Империей. Ведь ты же можешь? Вот и моги дальше...

— ПДС-42 "Баклан", центурион Сергов, — ответили по радиотелефону.

— Лагерь Аэция у Арелата, префект Максимов! — представился Ларс, — Я убедил Аэция поддержать кандидатуру Гензериха при условии его вступления в войну. Доложи наверх и передай в Нарбон и Равенну, там знают, что от них требуется.

— Понял, почтенный! От тебя лично в Нарбон привет передать?

— И привет, и сообщение, что скоро буду там. Ты сам-то как, Тиресий?

— Да со мной-то хрен ли сделается, Ларс? Вишу я тут над всеми вами в небесах, гляжу на вашу мышиную возню свысока и героически погибаю от скуки! Прикинь, уже до того тут докатились, что с экипажем "Олуша" анекдоты травим!

— Не ты первый, не ты последний — все через это проходим. Терпи, центурион, префектом будешь! — и оба рассмеялись.

Здесь в самом деле было сделано всё, что требовалось. Псевдодирижабль связи "Баклан" мог и прямую трансляцию с миссией в Нарбоне организовать, а через "Олуша" и с Тартессом, но в этом не было необходимости. Перевирать при передаче там нечего. А значит, можно собираться, а завтра с утра прощаться с Аэцием и его командой, да выехать в Нарбон — сперва к супружнице, а затем с одним её дальним родственником пообщаться. Ну, не с одним только им, у неё их там хватает, но этот, со стороны её матери, особенно важен. Не просто же так столько хлопот вокруг него. А ведь он и не подозревает, что всё это началось ещё тогда, девятнадцать лет назад, когда его отец преградил вандалам и их союзникам путь в Картахенику.

В ТОЙ истории, где не было и не могло вырасти ни королевства Тартессии, ни вообще Турдетанского Содружества, они беспрепятственно заняли Испанию, и мятежный Бонифаций приглашал Гензериха в Африку из Бетики. Морем — только через пролив, зато сушей потом вандалам с аланами пришлось топать через всю Мавританию. Но в этой всё пришлось перекраивать, поскольку в Испании эти дикари никому не были нужны, но для Африки их нужно было сохранить живыми и трезвыми. Поэтому и щадили их, насколько могли, на рубежах Картахеники, поэтому и не уничтожили их в Тарраконике, поэтому и вестготам уничтожить их не дали. А скольких закулисных хлопот стоило склонить самого Гонория сделать их федератами в примыкающей к Испании западной части Нарбонской Галлии! Хотелось тогда, конечно, всех их туда и спровадить, но Гонорий в пику Тартессу оставил за ними и Тарраконику. Пришлось даже в напряжённость пограничную поиграть, дабы в Равенне не сомневались, что поссорили их добротно, чуть было до войны даже не довели. Ну, чем бы дитя ни тешилось, как говорится. Да и позднее не раз приходилось им помогать тайком, перелаиваясь официально, дабы вот сейчас они оказались не слабее, чем в ТОЙ истории, и с правильным королём во главе. И пожалуй, даже лучше вышло. Нарбон на пути вестготов к Луже, и вандалы в нём у Теодориха как бельмо на глазу, и тем больше у Гензериха будет резонов принять приглашение Бонифация и убраться из-под удара.

Но тем не менее, нагляднейший пример, почему предки не любили без веских причин вмешиваться в естественный ход истории Лужи. Всего одно второстепенное для этого хода изменение, а сколько всего пришлось сделать для компенсации последствий! Особенно забавно было в Корпусе юнкерам лекцию на эту тему читать и тут же отвечать на их ехидные вопросы о девичьих фамилиях обеих своих бабушек! Ну да, одна Теонова, другая Юлианова, а внук обеих объясняет тут с умным видом молодёжи, которая в курсе, почему так делать не надо! А тут ещё и супружница Силча — бывшая Аддакова, аланка по отцу и вандалка по матери, которая в родстве с матерью Гензериха! Умора, кто понимает! Конечно, тут и помощь воздушной разведкой, и хиробаллисты ручные, но и родство тоже.

Теперь же события близятся к финалу всей этой непростой возни с вандалами. Как и в ТОЙ истории, Галле Плацидии хватило выдержки и здравого смысла не спешить с обвинениями Флавия Констанция Феликса в позорном провале. Как бы ни тяготилась она его опекой, а фактически надзором, она понимает, что одним только этим ставленника и представителя Феодрсия не свалишь. Формально она доброжелательно даёт ему шанс на реабилитацию, но тут-то и кроется её подстава! В ТОЙ истории Бонифация предупредили тайным письмом от Аэция об обмане с вызовом его в Равенну для улаживания конфликта, а на самом деле его ожидают смещение, суд и казнь за измену. Как и чем августа подбила комита Галлии так подставиться вместо неё самой, ТА история умалчивает, но это вопрос второстепенный. Так же будет в этой, или она другого кого-то подставит, и ей без особой разницы, и Тартессу. Главное тут — результат. Бонифаций откажется явиться в Равенну и продолжит мятеж, армии Сигизвульта придётся воевать с ним, и когда станет ясно, что на сей раз Африке самой не выстоять, Бонифаций обратится за помощью к единственному, у кого будут и возможность, и веская причина принять его предложение — к Гензериху.

Сейчас этого не предугадывает ещё никто. Галле Плацидии нужно подставить Феликса повторным провалом, чтобы повесить на него всех собак за всё сразу и свалить наконец. Балансировать она намерена между Аэцием и тем, кто победит в Африке. Если Сигизвульт, то с Сигизвультом, если Бонифаций, то с Бонифацием. Но Гензерих внесёт в хитрые планы этой интриганки свои коррективы, поскольку в Африку заявится не дрязги римские улаживать, а своё вандальско-аланское королевство в ней создавать, отделённое морем от вестготов и избавленное от угрозы голода собственным хлебом.

Не он перавый из германских королей, кому эта идея в голову придёт. Аларих на юг Италии после взятия Рима двинулся, как раз надеясь переправиться в Африку, дабы в ней раз и навсегда обеспечить свой народ продовольствием. И даже попытку переправы предпринял, окончившуюся неудачей. С той же самой идеей носился и Атаульф после его смерти, отчего не спешил покидать юг Италии, а потом хотел попасть в Испанию, откуда переправа в Африку наиболее проста. И конечно, об этих попытках и замыслах не может не знать и Гензерих. Без флота и мореходных навыков это пустые мечты, но если флот со сведущими в мореходстве экипажами предоставит Бонифаций — это совсем другое дело. Особенно, если Гензерих соврёт, будто бы идёт на помощь Сигизвульту, Тартесс развесит уши и поверит, и тартессийский флот на балеарской базе не получит приказа перехватить его. Обманул ведь, проклятый варвар! Всех обманул! А уж картинно хвататься руками за голову дипломатов учить не нужно...

16 марта 455 года, Остия.

— Побереги своих почтовых голубей, тартессиец, — предупредил Палладий, сын важного сенатора Петрония Максима и текущий префект претория Италии, — Породистые ведь птицы? Наверняка ведь очень ценные, и разве не жаль будет потерять их безо всякой пользы? Я понимаю, что у вас они лучшие из лучших, и быстрее их едва ли где найдёшь, но ведь не быстрее же они наших соколов?

— Не быстрее, — признал Ретоген, оценив стати охотничьего сокола на наручной краге сокольничего-перса, — Да, ты прав, и благодарю тебя за предупреждение.

— Гонцов ты, конечно, всё равно пошлёшь, и их всё равно всех не перехватить, — посетовал римлянин, — А значит, и смысла нет перехватывать. Посылай, чёрт с тобой.

— Тогда какой смысл перехватывать голубиную почту?

— Время, тартессиец! Сегодняшний голубь, если его не перехватить, уже если не завтра, то послезавтра будет в вашей столице, а тихоходное купеческое судно — не меньше двух недель. Ну, пусть полторы, если до Балеар, а там у вас, конечно, тоже есть голубиная почта. Но неделю-то мы уж точно выигрываем, а это для нас — главное.

Соколиная охота, издавна распространённая на Востоке, в греко-римском мире признания не получила. Но использование охотничьих соколов для перехвата голубиной почты противника было известно ещё со времён династии Северов, хоть и применялось в основном только в тех же восточных провинциях для противодействия той же персидской разведке. А у кого ещё из возможных противников Империи есть голубиная почта? Не так это просто, как кажется на первый взгляд, чтобы быть посильным и варварам. А Тартесс — хоть и себе на уме, но давний друг и союзник, имеющий в Империи и торговые интересы. Тут интриги собственных сенаторских семейств, тоже имеющих свою голубиную почту, и побольше опасения внушают, так что на Западе соколов-голубятников внедрили на всякий случай в основном против них. Тартесс в имперской политике подчёркнуто не участвует и в неё не вмешивается, но иногда — бережёного и Бог бережёт. Кто знает, куда новости из Тартесса растекутся, если в нём появятся раньше времени? А голубиная почта быстрее и любого конного гонца, и любой самой скоростной морской либурны. Только охотничьим соколом почтового голубя и перехватишь, если не прозеваешь момент его выпуска. А это разве в интересах Палладия? Слишком многое на кону стоит, чтобы рисковать. Потом-то всё равно, конечно, все обо всём узнают, но главное тут, чтобы сейчас никто не опередил отцовских гонцов и не успел сорвать все их планы.

Теодорих Второй традиционно для вестготов мечтает о выходе ко Внутреннему морю, и если для этого нужно сковать Майориана с его галльской армией, он это сделает. А значит, Майориан не поведёт свою армию в Италию, и какой ему тогда смысл притязать на императорский престол? А вот командование гвардейскими схолариями — это хорошее повышение, которое отец предоставит ему охотно, став императором. Это — поважнее, чем благоволение Лицинии Евдоксии, свежеиспечённой вдовы Валентиниана. Ведь лучше же, чем объявить себя императором с малыми шансами на успех, но с высокими проиграть и лишиться головы? Майориан — не дурак и прекрасно всё это просчитает. Максимиан ещё на власть претендует, бывший начальник личной охраны Аэция, но за ним только часть придворных чинуш, которых нетрудно перекупить. Удачно, что переворот прошёл в Риме, а не в Равенне. Большинство сената поддержит его отца, а в Риме сенат — реальная сила.

Правда, здесь и фактория эта тартессийская под боком. Поговаривают ведь, что без малого столетие назад то ли сами тартессийцы, то ли стоящие за их спиной атланты выкрали из Константинополя вдову Юлиана Отступника с его грудной дочерью, и хотя ничего страшного от этого тогда не случилось, обе переслали свой официальный отказ от прав на престол, так что и их возможные потомки теперь не в счёт, но сам факт не может не настораживать. А ну, как возьмут, да и выкрадут вдову и дочерей Валентиниана? Это в их с отцом планы не входит. Вряд ли это и им нужно, но мало ли, а вдруг? А значит, чем позже в Тартессе обо всём узнают, тем меньше и риск подобных неприятностей.

На самой неутешной вдове сам отец жениться намерен, дабы власть свою этим укрепить, а в идеале и поддержкой Востока заручиться, Палладию предстоит женитьба на её старшей дочери Евдокии, ради чего отец велел ему прежнюю жену Приску в монастырь сдать. Ирония судьбы, кто понимает! Два года назад бабник Валентиниан домогался её, а получив отказ, обманом заманил во дворец и добился своего силой. Он — император, он в Империи — над законом, и что тут с этим поделаешь? Скрипи зубами и терпи! Но вышло в итоге удачно. Хоть и невольное для неё прегрешение, а всё равно прегрешение и повод к замаливанию грехов. Щедро подкупленный духовник не пожалел сил, раздувая слона из мухи, и убедить набожную дурочку в том, что нет больше для её души другого спасения, кроме монастыря, большого труда ему не составило. А муж и свёкр — запретить могли, но что им возразить против столь благочестивого желания жены и снохи? Раз уж это угодно Богу, то не простым же смертным оспаривать Его волю! И теперь Палладий свободен для брака с дочерью насильника своей жены и праправнучкой Феодосия Великого! Девчонке как раз шестнадцатый год, а то, что с Хунерихом Вандальским обручена — обойдётся без неё варвар, когда и подостойнее его женихи есть. Его с ней дети будут потомками самого Феодосия и продолжателями великой династии!

А это ведь даст им династические права и на трон Константинополя. Феодосий Младший сыновей после себя не оставил, а Лициния Евдоксия, вдова Валентиниана — его единственная дочь. Сёстры же его, набожные монашки, вообще потомства не оставили, и хотя Пульхерия вышла замуж за Маркиана, которого сама же и на престол возвела, так и не родила ни наследника, ни наследницу, как и следовало ожидать от её возраста. Скорее всего, их брак вообще фиктивный был, лишь бы в правящее семейство Маркиана принять. Но потомком Феодосия его это всё равно не делает, и настоящие потомки смогут оспорить его права, если для этого представится удобный случай. Сейчас, конечно, шансов на это реальных нет, но кто знает, как изменится ситуация в будущем? Может, и прав отец, что могут и тартессийцы на такую возможность позариться? Но теперь — не успеют! Как бы ни была могущественна их тайная служба, на всё нужно время. За неделю отец уж всяко принудит вдову Валентиниана к браку, и тогда, если даже и есть у неё замыслы сбежать с дочерьми, после венчания она их оставит. Слишком набожна и благочестива! Насильно же её похищать — не пойдут тартессийцы на такой скандал. Всё должно делаться вовремя, а время они с отцом — выиграли.

Валентиниан мог бы воспользоваться своими династическими правами, если бы не был таким дураком. Отец обставил его, как несмышлёного ребёнка! Флавий Аэций был иногда труднопереносим, не очень-то считаясь с императорским величием Валентиниана и управляя иной раз через его голову, а то и заставляя императора отменить уже принятое и объявленное им решение. Кому же такое понравится? Конечно, Валентиниан тяготился его фактической властью, которая его раздражала. А тут ещё и его слава военачальника и победителя варваров, спасителя Империи — Аэция, а не Валентиниана. А ему уже мало и этой славы, он ещё и породниться желает, женив своего сына Гауденция на какой-нибудь из императорских дочерей, а значит, и в наследники его выдвинуть. Сперва с Евдокией он хотел сына обручить, но потом на Плацидию Младшую переиграл, когда Евдокию решили предложить Хунериху, дабы рассорить вандалов с вестготами. Гензерих ради такого брака обвинил в покушении на себя невестку-вестготку, и её изуродованную отослали домой, а опасный для Империи политический союз двух сильнейших варварских королевств был разорван окончательно и бесповоротно.

Случилось это ещё до войны с Аттилой, гунны разоряли Восток грабительской ежегодной данью, но для Запада были друзьями и союзниками, а сам Аттила был дружен с Аэцием ещё со времён его жизни заложником у гуннов. И в войске у Аэция гуннов было полно, и в его личной охране, а противниками в Галлии были то бургунды, то франки, то свои багауды, то всё те же вестготы Теодориха Первого, отца нынешнего Второго. Ведь когда вандалы по приглашению Бонифация переселились в Африку, Нарбонская Галлия опустела, вестготы рвались занять её, и некому было сдержать их, кроме Аэция.

С тем переселением вандалов в Африку тогда, четверть века назад, тоже удачно вышло. Всесильный представитель восточного императора Феодосия Младшего, военный магистр Флавий Констанций Феликс, тяготил не только элиту Запада, но и номинальную регентшу Галлу Плацидию, мать тогда ещё несовершеннолетнего Валентиниана. Феликс тогда окрысился на слишком уж независимо себя ведущего Бонифация и послал в Африку нового комита с войском, спровоцировав тем самым Бонифация уже на открытый мятеж. Попытка подавления не удалась, а в разгар подготовки Феликсом новой Галла Плацидия официально вызвала Бонифация в Равенну для разбора дела и улаживания конфликта, но тут же тайно через Аэция предупредила о том, что это ловушка. Бонифаций от поездки в столицу отказался, но новая армия Феликса во главе с Сигизвультом действовала удачнее прежней, и тогда Бонифаций обратился за помощью к Гензериху, который как раз зыркал по сторонам, куда бы ему своё королевство из-под вестготского удара переместить. А тут сам наместник Африки и приглашает, и флот для этого даёт. Потом-то, когда понял и сам, что натворил, даже вместе с Сигизвультом поделать уже ничего не могли, и теперь новое королевство вандалов — в Африке. Этого не ожидал никто, но всех собак, естественно, на Феликса повесили, из-за которого всё это и вышло. Был непотопляемый Феликс, да весь вышел. Хотели просто сместить его, а получилось — даже в измене обвинить и казнить. И Аэция тогда Бонифаций хорошо на место поставил, у Аримина разгромив. Не получил бы там сам смертельной раны, так глядишь, и не допустили бы потом Аэция до фактической власти на Западе. Хватило бы с него и Галлии, где он был вполне на своём месте.

Вот там — это и отец признаёт — Аэцию не было равных. В Галлии сыпалось всё, особенно после ухода в Африку вандалов с аланами, пока одну дыру латаешь, две других образуются, и справляться с этим мог только Аэций. Были, конечно, и другие, не ленивее его и не глупее, но у них не было его знания варваров и личной дружбы с гуннами. Гунны тогда очень помогали, и если бы не смена императоров на Востоке пять лет назад — вполне возможно, что помогали бы и до сих пор. Феодосий Младший предпочитал откупаться от них, а Маркиан заявил послам Аттилы, что золото у него для друзей, а для врагов — только железо. Отец говорит, что просто деваться Маркиану было некуда, поскольку золото в его казне кончалось, и платить прежнюю дань он больше не мог. Война не дала решительной победы ни одной из сторон, и возможно, затянулась бы надолго, если бы не эта дурацкая фортель Юсты Гонории, непутёвой старшей сестры Валентиниана. Ведь такое отчебучила, что хоть стой, хоть падай!

Конечно, её давно уж следовало замуж выдать, но боялись, как бы муж с такой женой сам власть не захватил, всё искали такого, чтобы и сам императорских амбиций не имел, и бабьим амбициям не поддавался. А где такого найдёшь? Вот и дотянулись с этим делом до того, что избалованная стерва, пойдя вразнос, доигралась до беременности. Был ли действительно виновен обвинённый в её совращении и казнённый за это Евгений, отец и сам не уверен. Мало ли, с кем она баловалась в постели? Злые языки поговаривают, что и с братцем, и как знать, правда это или нет? Гнилая ведь семейка! Случилось это ещё при жизни Феодосия, к которому Гонорию и отослали, дабы скрыть позорные последствия её легкомыслия. Потом вернули в Равенну и нашли ей наконец-то жениха, старого сенатора Басса Геркулана. Вот тут-то амбициозная стерва и сбрендила окончательно, послав слугу к Аттиле с просьбой о заступничестве и личным перстнем.

Было ли в том письме предложение руки и сердца, теперь уже не выяснишь, но Аттила и перстень расценил как обручальное кольцо, после чего потребовал и Гонорию в жёны, и половину Империи в качестве её приданого. Она ведь ещё до брака Валентиниана августой была объявлена, и этого титула её никто не лишал. А значит, формально Гонория — соправительница брата, и если уж делить её между ними, то пополам. Валентиниана это так взбесило, что казнил бы эту стерву, если бы не заступничество матери, на тот момент ещё живой. Может, и удалось бы от Аттилы откупиться, но тут как раз умер Феодосий, а у Маркиана казна полупустая, и ему больше откупаться нечем, а гуннская верхушка к дани привыкла и затягивать пояса не собиралась, так что и Аттиле деваться было некуда. Если должности правителя не соответствуешь, у гуннов быстро лишишься её вместе с жизнью. И вот тут надо отдать должное Аэцию. Конечно, такой фортели от Гонории не ожидал и он, но разорение казны Востока просчитывал, как и то, что в военном отношении Запад слабее, а значит, и как добыча для гуннов соблазнительнее. Обещанная Хунериху в жёны Евдокия обезопасила тыл Империи, а вестготов Аэций задобрил, выдав Этию, свою дочь от первого брака, за Теодориха Младшего. Бургунды получили долгожданные земли на юге Галлии, франкам же была обещана часть сопредельных, а что бывает за нетерпение, Аэций их в своё время просветил весьма доходчиво. Флот британских атлантов, опять же, с моря нависает и тоже намекает, что не надо обижать Империю вблизи от этих вод.

Но главным союзником стали, конечно, вестготы Теодориха Старшего. Самый сильный федерат в Галлии. Правда, и самый беспокойный, но на тот момент и женитьбой сына задобрен, и за королевство своё встревожен, которое Аттила уж всяко в покое бы не оставил. Позже — да, обязательно вспомнил бы о своих притязаниях на юг Галлии, но не в тот момент, когда всё королевство под угрозой. Гуннов же в римском войске практически не оставалось — Аэций с благодарностями и щедрыми наградами из добычи успел уволить их со службы. Обвиняли его в своё время в опасном для Империи гуннском засилье, но и ликвидировал он его вовремя, и коалицию против гуннов сформировать успел.

Конечно, избытком скромности Аэций уж точно не страдал. И о заслугах своих он напомнить никогда не стеснялся, и за бестолковость Валентиниана нередко попрекал, и обручения своего Гауденция с Евдокией добивался настойчиво, даже не скрывая желания сделать его через этот брак наследником императорского трона, а когда пришлось в угоду вандалам и ради разрыва их союза с вестготами Евдокией поступиться, перенацелился на Плацидию Младшую, настаивая на обручении своего сына уже с ней. Да только ведь кто спас Империю, а значит, и Валентиниана на престоле, если не Аэций? Чьему авторитету подчинялось и римское войско, и федераты? Кто ещё мог бы возглавить как единое целое все эти армии варварских королей, подчинённых Равенне лишь номинально, императора ни в грош не ставящих, а признающих лишь полководца, не раз громившего каждого из них во время их мятежей? При всех неладах между Аэцием и отцом, при всём стремлении отца свалить всесильного магистра, отец всегда признавал победу на Каталаунских полях бесспорной заслугой Аэция.

Другое дело, что и не додавил он тогда Аттилу, и отец тогда не упустил случая для очередной интриги, возбудив в императоре подозрения, не сговорился ли имперский главнокомандующий со старым другом. Но и доводы Аэция были вескими. Во-первых, в сражении погиб Теодорих Старший, и это дезорганизовало вестготов. Во-вторых, в центре стояли аланы Сангибана, который подозревался в изменнических замыслах, и какая тогда могла быть надежда на его конницу? А без аланской конницы не с кем было преследовать отходящую конницу гуннов. И наконец, а в интересах ли Империи было добивать Аттилу, избавляя вестготов от страха перед ним? Ведь противовеса-то им в Галлии надёжного нет. Потом отец и сам радовался тому, что его интрига не удалась, и Аэций сумел оправдаться. Ведь на следующий год оправившийся от поражения Аттила вторгся уже в Италию! Пали Аквилея и Медиолан, Аэций и присланная Маркианом военная помощь с Востока заняли оборону вдоль реки По, подмога из Галлии то ли не успевала, то ли медлила, а эпидемию среди гуннов папа Лев приписывает отклику Господа на молитвы духовенства, не забывая заодно и о своей дипломатической миссии напоминать.

Впрочем, в позапрошлом году Аттила снова вторгся в Галлию, где и был снова потрёпан вестготами и аланами. И в этом расчёты Аэция оказались верными — вестготам было не до притязаний на выход к Внутреннему морю. Притязания самого Аттилы как-то тоже поуменьшились, поскольку Гонория, формально прощённая, но фактически сидящая на вилле мужа под домашним арестом, скоропостижно скончалась. Злые языки говорят, то ли съела что-то не то, то ли выпила. А ты не будь такой зловредной стервой, из-за которой у Империи столько проблем! А вскоре после этого второго похода в Галлию скончался и сам Аттила. То ли заболел, то ли тоже съел или выпил, чего не следовало, то ли заколола новая наложница прямо в постели. Сластолюбие — оно ведь до добра не доводит. А после его смерти, как это и бывает обычно у дикарей, перегрызлись его наследники, за каждым из которых стояла и часть гуннов, и часть подвластных им племён. Нет больше у варваров государства, опасного для обеих римских Империй.

А с исчезновением гуннской опасности решилась и судьба Аэция. Валентиниан и так давно уже тяготился магистром и отчаянно ревновал к его заслугам и военной славе, на фоне которых сам выглядел ничтожеством, а тут ещё и давно обещанное им обручение аэциева сына с Плацидией Младшей, которое уже просто неприлично было откладывать. Затем у вестготов случился переворот с убийством Торисмунда и коронацией Теодориха Младшего. Тут отец и не упустил наконец-то своего шанса, убедив Ираклия, доверенного императорского евнуха, в грозящей Валентиниану опасности. И сын Аэция теперь жених младшей императорской дочери, и у вестготов король его зять, и старшая императорская дочь вандалам обещана, и так ли уж нужен теперь Аэцию живой и правящий Империей Валентиниан? Устранив его, Аэций и сам отдаст Евдокию вандалам, станет за это лучшим другом Гензериха и заручится и его поддержкой тоже. И трудно сказать, поверил ли этому Валентиниан или просто использовал как повод для расправы, о которой он давно мечтал и сам, но примерно полгода назад он на пару с Ираклием собственноручно убил Аэция и остался без своей надёжнейшей опоры. Правильно кто-то из придворных сказал — своей левой рукой отрубил себе правую. Ведь сам-то Валентиниан на что был годен?

Нет, он и мечом владел неплохо, и из лука стрелял превосходно, чем не упускал случая блеснуть и во дворце, и на Марсовом поле. На это сам Аэций сказал ему как-то раз, что таких солдат у него достаточно, а от повелителя Империи требуются несколько иные качества. Ими же Валентиниан заведомо не блистал. По военному управлению и политике с варварскими королями Аэций все вопросы за него решал, по гражданской части многое в отцовских руках было, сам же Валентиниан государственными делами занимался лишь урывками, да и то, больше напоказ перед придворными, чем всерьёз. Надаёт, не вникнув в суть вопроса, скоропалительных указаний, а ты думай потом, как их выполнить так, чтобы и катастрофических последствий при этом избежать. Зато и на дворцовые развлечения, и на любовниц время у императора находилось всегда. Весь двор знал, как надёжнее всего милость Валентиниана заслужить, чтобы карьеру на дворцовой службе сделать, а если и не замужем очередная императорская любовница, так это не беда — найдётся жених и для неё, раз такой брак карьере способствует. А если какая-то красотка вдруг порядочную из себя строить вздумает, счастья своего не понимая, ей объяснят, а упрямую или обманом к императору заманят, как его Приску, или вообще силой приведут. И такое бывало.

Аэций был главным препятствием на отцовском пути к власти. Отец сожалел об этом не единожды и не дважды. Ведь какой прекрасный тандем вышел бы из них, если бы не это глупое стремление Аэция возвысить собственных потомков до трона и пурпура! Ну тебя-то куда несёт, деревенщина! Чем тебе во главе всех войск Запада плохо? Чем тебя не устраивает такое же положение и для своего сына? Ведь предел же мечтаний для многих и подостойнее тебя! А внуки или правнуки, породнившись с достойными, глядишь, и рылом бы наконец вышли для реализации твоей мечты. Ну почему некоторые не знают разумной меры и не хотят довольствоваться тем, чего бесспорно достойны? Знал бы своё место — не пришлось бы его и убирать, ведь ему-то он — вполне соответствовал. Ну да, манеры Аэция были солдафонские, нередко и раздражающие, в чём-то гений, но в чём-то невежественен, и склонен к самоуправству по своей части без оглядки на императора даже для приличия. Но будь это его единственными недостатками, отец легко простил бы их ему, как прощала при всём своём апломбе и Галла Плацидия. Тот же Рицимер, что ли, чем-то лучше? Разве только тем, что варвар, которому императорский трон не светит в принципе, так что знает службу, но знает и своё место. Но знай своё место Аэций — отец всегда предпочёл бы его.

Правда, оно и к лучшему в конечном итоге вышло. Кто пошёл бы на убийство Валентиниана ради мести за какого-то Рицимера? А вот за Аэция мстителей подыскать не составило труда. Два гунна из его бывшей личной охраны охотно на это согласились, а не согласись они, нашлись бы другие, поскольку в императорскую охрану перешло не так уж и мало бывших аэциевских солдат. О мнимом заговоре Аэция разговор у отца был только с Ираклием, убивали же Аэция они с Валентинианом, и отец тут как бы и ни при чём. Да, было соперничество за реальную власть, но мало ли, кто с Аэцием в этом соперничал? А теперь, будучи формально в стороне и одобрив мстителей, отец заручится поддержкой и всех этих гвардейцев, и королевы вестготов, дочери Аэция от первого брака. Теодориху главный соблазн — юг Галлии, на который посланный к нему Авит намекать будет днём, а ночью в постели и жена в том же духе влиять на него будет. Ираклий сегодня убит вместе с Валентинианом, и некому теперь сболтнуть лишнее ни гвардии, ни вестготам. А помощь от них нужна, поскольку обижены будут вандалы. Сестра Теодориха, изуродованная ими, тут тоже придётся весьма кстати.

Ещё лучше было бы, конечно, и вандалов не обижать, и отец над этим думал, но тут деваться некуда. Чтобы признал Восток, надо сразу с законной династией родниться, и одного только отцовского брака со вдовой Валентиниана тут будет мало. Тут и Палладию надо сразу же на одной из валентиниановских дочерей жениться, а младшая мелкая ещё, и обручение — ещё не брак. Мало ли, чего с ней приключиться может за ближайшие три или четыре года? Так что выхода нет, надо ему жениться на старшей, разрывая её помолвку с Хунерихом и неизбежно ссорясь из-за этого с вандалами, а младшая на запас пока побудет — на случай, если старшая вдруг бесплодной окажется. Тогда — в монастырь её, а младшую — вместо неё под венец. Порода-то ведь — гнилая, и кто их знает, чего от них ожидать? Не хотелось бы, конечно, с Востоком тогда точно отношения не улучшатся. Но куда деваться ему, Палладию, если Евдокия в самом деле окажется бесплодной или по примеру мамаши тоже повадится рожать одних девок? Цезарем-то и наследником власти отец его объявит, но прочным его положение станет только с сыном, бесспорным потомком Феодосия. Вот кому хорошо, так это язычникам. Развёлся и женился на лучшей. Церковь развода не даст.

Тартессийцы в старину, говорят, старались не брать невест из тех семей, где нет сыновей, а одни только дочери, поскольку слишком часто этот порок наследуется. Потом, вроде бы, жрецы их ложного бога-врачевателя как-то научились эту проблему решать, от которой не спасают молитвы церковников, и в принципе-то могли бы и помочь, да только как Церковь на это обращение за помощью к язычникам посмотрит? Хоть и терпим к ним папа Лев, за что и критикуют его на Востоке, но одно дело, если простолюдин согрешит и покается, это огласки широкой не получит, и совсем ведь другое, если сам император или его наследник на виду у всей Империи! Такое ведь разве скроешь? А даже если и скроешь от своих, так у тартессийцев тогда появится сильный рычаг для шантажа. Когда Гензерих захватил Карфаген и африканский флот, он ведь чем вынудил независимым его признать? Не только хлебным шантажом, но и безудержными пиратскими набегами. Балеары тогда тартессийцам уступили, чтобы не дать их вандалам захватить, так теперь они с удвоенным рвением вымогают и Тарраконику! А разве для того они с отцом к императорской власти рвались, чтобы имперские провинции разбазаривать? Доразбазаривались тут уже многие предшественники до того, что половина Империи потеряна, и как теперь прикажете вновь под имперскую власть её возвращать? А ведь придётся, рано или поздно — придётся!

Отец старые архивы поднимал, так в том числе нашёлся и договор ещё Гонория с тогдашним тартессийским королём. Интересно там на Бетику ещё было сформулировано — до тех пор, пока Рим владеет другими землями вне Италии, а им самим владеют прямые потомки Феодосия Великого. И эта же оговорка во всех договорах с ними на все отданные им на правах федератов провинции! Не удивительно, что Гонорий согласился. Обычно же у варваров как? С прежним императором заключён договор и даны клятвы, а новому они ни в чём не клялись и считают себя от условий договора свободными, пока не вынудишь их силой. А эти — сразу поклялись на верность всей династии. Но вот что будет, если она пресечётся? А ведь так и будет, если они с отцом не породнятся с потомством Феодосия и не продолжат его род! Многое предстоит сделать, чтобы вернуть Империи былую мощь, и Рицимер ещё заменит им в этом Аэция и будет со временем не худшим, даст Бог — вернут и Африку, но для начала надо не потерять то, что ещё не потеряно предшественниками.

Вандалов надо, конечно, в первую очередь на место ставить. Во-первых, войны с ними всё равно не избежать, из-за Евдокии. Во-вторых, опять ведь пиратством своим всё побережье разорят и всю морскую торговлю парализуют. В-третьих, невозможно терпеть этот их хлебный шантаж. А в-четвёртых, и это главное, неприемлема их независимость от Империи. Опасный прецедент ими создан, прочих федератов соблазняющий. Для начала хотя бы снова заставить их признать себя имперскими федератами, дабы другие о таком и не мечтали, в этом Восток поможет охотно, надо только с силами собраться, а в идеале и тартессийцев ещё на вандалов натравить. Проклятие, отговорятся ведь тем, что договор только сопредельных с ними провинций касается! Гензерих ведь разве дурак нападать на сопредельные с ними провинции? На Мавританию Тингитанскую он и не полезет, ему за глаза Цезарейской хватит. Выходит, эту Тингитанскую надо тартессийцам отдать, чтобы Цезарейская стала для них сопредельной? Жадные ненасытные сволочи! Нет, обойдутся! Надо мавров двух провинций перессорить, чтобы за Тингитанскую Империя вступилась, а за Цезарейскую вандалы, и тогда тартессийцев как сопредельных федератов сталкивать с вандалами лбами. Разделяй и властвуй, как завещали великие предки!

А в дальнейшем надо самим тартессийскую военно-административную систему перенимать и у себя заводить. Аэций ещё до войны с гуннами Валентиниану это сделать предлагал, но так и не убедил, потом не до того стало с этой гуннской войной, после снова предлагал, да денег на неё не было, а затем и отцовская интрига дала свои плоды. Отец на заметку эту идею взял, но сейчас не до того, а потом — надо думать. Палладий в её суть не вникал, но с отцовских слов там смысл в том, что служат все, кто в состоянии физически, вся страна покрыта военными поселениями, дающими солдат для армии, а виллы у всех латифундистов — настоящие крепости, способные выдержать осаду, и каждая — сборный и опорный пункт местного ополчения, а каждый латифундист — готовый хорошо обученный военному делу военачальник. Соблазнительно, конечно, вот только смущают эти виллы укреплённые и поголовная военная грамотность. Это что же получится, если они поднять мятеж вздумают? Может, как-нибудь без этого обойтись получится, всё нужное переняв, а остальное оставив неизменным? Думать тут над всем этим надо, очень хорошо думать, но покуда — некогда. Пока вот соколиную службу вовремя в Остию вывел, да тартессийцев предупредил, чтобы о голубиной почте даже и не помышляли. Время для отца выиграл, и этим уже большое и важное дело сделал. Здесь — пускай болтают, о чём хотят, слухи ведь всё равно не остановить, но за морями — никто ни о чём не узнает раньше времени. Может, и не сегодня ещё морем сообщение отправят, да и подробности-то все только завтра будут известны, когда сенат провозгласит отца императором официально, Авит же в Нарбон уже отплыл, а оттуда, меняя коней на каждой почтовой станции, до вестготской Толозы рукой подать. Пока все за голову будут хвататься, Теодорих уже будет полным ходом выполнять предложенный ему давно готовый и продуманный отцовский план.

— В городе арестован комит гвардии и три четверти центурионов, — докладывал спешно приплывший на гребной барке из Рима местный агент-осведомитель, — Половина солдат разоружена и заперта в казармах под усиленным караулом. Сменена вся дворцовая охрана на Палатине, арестована половина придворных, несколько человек убито. А покои императрицы и обеих её дочерей взяты под удвоенный караул. Говорят, что для надёжной защиты августы с дочерьми от возможных сообщников скрывшихся убийц императора, но больше это похоже на домашний арест. Солдаты ссылаются на приказ Флавия Петрония и хвастаются, что получили от его имени по пятнадцать солидов, а после наведения порядка им обещано ещё вдвое больше. Сам Петроний уже в сенате, который созван на экстренное заседание, и здание оцеплено гвардейцами, которые никого не подпускают даже к дверям. Тоже ссылаются на приказ Петрония, а судя по их довольным рожам, тоже не бесплатно.

— Молодец, быстро примчался, — одобрил тартессийский префект, — Получи и ты за расторопность, — поверх нескольких серебряных монет на ладонь агента лёг ещё и один золотой солид с чеканным профилем теперь уже покойного Валентиниана Третьего, — Ещё не наторговали новых, так что уж извини.

— Каких новых, почтенный? — не понял агент.

— С изображением нового императора. Из ювелиров никто не хвастался заказом на монетные штампы с профилем Петрония?

— Пока не слыхал, но когда услышу — сразу же сообщу, — ответил осведомитель сквозь смех, оценив шутку по достоинству, — Зато слыхал из разговоров охраны у здания сената, будто бы там что-то кричат насчёт Евдокии, вандалов и приданого, которое казне не под силу. Вот только подозрительно мне, что центурион не только рты этим болтунам не заткнул, но и сам в разговор с ними включился, да ещё и громко, хоть они и стояли в двух шагах друг от друга. А зачем тогда к дверям никого послушать не подпускают, если сами же всё и разбалтывают? На улице патруль вигилов недоумевал — как же так, убийство императора местью за Аэция объясняют, августу с дочерьми от сообщников этих убийц оберегают, но кто оберегает? Точно такие же бывшие солдаты Аэция! У городских ворот тоже стража сменилась, так по её болтовне тоже выходит, что ветераны войск Аэция.

— Молодец! Это тебе за хороший слух, а это — за сообразительность, — и ещё два таких же солида перекочевали из кошелька тартессийца на ладонь осведомителя.

— Насчёт Евдокии, вандалов и её приданого — деза, что ли? — спросил по-русски центурион из той же остийской фактории.

— Естественно! — хмыкнул Ретоген, — Ты сам, Максимов, на месте Петрония стал бы сейчас пугать паникёров в сенате, гвардии и городе известием о том, что твоя задница на императорском троне гарантирует им скорую войну с вандалами, которых ты намерен кинуть на обещанную им августейшую невесту? Нет, Петроний — не дурак. Сперва он всех успокоит, получит от сената и гвардии самодержавную власть, примет от всех их присягу себе, сделает их этим соучастниками своего переворота, и вот тогда только и поставит их всех перед фактом.

— Один хрен большой риск паники и беспорядков. Ты уверен, что он решится на это, а не предпочтёт выполнить обещание Валентиниана?

— Ему деваться некуда. Максимиан-то Петронию не опасен, его сторонников он перекупит, если уже не перекупил, а вот за Майорианом и полевая армия, и расположение императрицы. Петронию срочно узаконить свою династию надо, и самому женившись на законной императрице, и Палладия на одной из девок женив, а по годам подходит только старшая, Евдокия. У них нет этих трёх или четырёх лет, за которые подросла бы младшая, судьба их династии прямо сейчас решается. Это и армия Майориана, которая охотнее его императором провозгласит, если противник — такой же узурпатор, а вот против законного императора — будет колебаться, и мнения разделятся. И это же ещё Константинополь, для которого законность новой западной династии будет определяться её родством со старой. Вдобавок, Петроний знает о нашей оговорке во всех договорах по испанским провинциям.

— Про владеющих Римом прямых потомков Феодосия Великого?

— Именно. Дарить нашим испанские провинции его тоже жаба задавит, а значит, раз сами они уже не его потомки, то хотя бы жёны из числа его потомков нужны. Так что хочешь, не хочешь, а вандалов Петронию приходится кидать.

— В надежде на Теодориха, который никогда не простит вандалам увечий своей сестры, да на Восток?

— Я бы сказал, даже в твёрдом расчёте на них. А напрасно, очень напрасно.

— Думаешь, не помогут?

— Помнишь, почти четверть века назад, когда Гензерих взял Карфаген, попытка отвоевания велась силами обеих Империй? Чем она кончилась, тебе тоже напоминать не нужно. Но вот о том, что Маркиан был отпущен Гензерихом из плена в обмен на клятву не воевать против вандалов, мало кому известно. Наша разведка тоже выяснила это не так давно и с немалым трудом. А Петроний об этом не знает и рассчитывает на то, что первый натиск вандалов помогут отразить вестготы, а затем и помощь от Маркиана подоспеет. Ты представляешь, какие его ожидают сюрпризы?

— Понял, почтенный. А вестготов в ТОЙ истории не хватило или они вообще и не пошли на помощь Петронию? Что-то я не припоминаю таких подробностей.

— Ты знаешь по ней столько же, сколько и я. Что-то помешало, но что именно, мы не знаем. Сработает ли этот неизвестный нам фактор и в нашей реальности, тем более понятия не имеем. Но мы на него и не полагаемся. Сам понимаешь, не могу сказать тебе всего, но прошлогодние учения сразу трёх легионов проводились не просто так. Помнишь же их? Сам ведь тоже участвовал?

— Да уж, забудешь тут такое! Сначала рассылают нам во все лагеря опечатанные синие пакеты с секретными инструкциями и кодовый сигнал, при получении которого их полагается вскрыть, а до тех пор даже легаты не знают, что в них, и к чему им готовиться. Спасибо хоть, не среди ночи сигнал поступил! Но этот форсированный марш на Олисипо от Четобриги, у которой мы дислоцировались — это было что-то с чём-то! По результатам нашего префекта вздрючили так, что потом он всю когорту загонял учебными тревогами!

— Не одного только его, и не одних только вас. До хрена кому не поздоровилось по тем результатам.

— Знаю, почтенный. Двоюродный брат во Втором Лузитанском служил, который наш Третий Турдетанский возле Олисипо сменил, так у них приказ был форсировать Таг по понтонной переправе и сразу таким же маршем топать на плоскогорье и занимать там перевалы, а время ведь — тоже ранняя весна, а две трети солдат и половина центурионов местности не знают и ориентируются только по картам. Многих почему-то именно в тот год призвали туда из наших анклавов в Картахенике. Тьфу ты! Понял! Тарраконика?

— Млять! За догадливость — хвалю, но — помалкивай о своих догадках. Да, Ибер и Тарраконика с выходом на пиренейские перевалы. И вестготам, сам понимаешь, никто не доложит, нет ли у Первого Картахенского приказа вступить и в Нарбонскую Галлию.

— Понял. Теодорих в охренении, и пока дипломаты выясняют, что за хрень, он в Италию не выступит, как бы ему ни хотелось. А с римлянами тарраконскими проблем при этом не возникнет?

— А это ещё не аннексия. Это — дружественная оккупация сопредельной римской провинции для её защиты от возможного вторжения вестготов. Теодорих ведь тоже хрен кому доложит, против кого он собирает войска, так что имеем право и перебздеть. Потом, когда дипломаты разберутся, наши извинятся и выведут войска обратно. Но дело-то ведь уже будет сделано! — и оба рассмеялись.

В фактории прекрасно знали в лицо и префекта, и центуриона, но порядок есть порядок. Начальник ты, не начальник, а текущий суточный пароль обязателен для любого, кто желает пройти в ворота. Хоть и ухмылялись и сами, и часовые у ворот, но пароль был назван, как положено. Об убийстве-то Валентиниана уже известно, как и об отсутствии у него бесспорного законного наследника, так что в связи с возможной смутой фактория на военном положении. Да даже и будь законный наследник, император у римлян давно уже над законом, сродни восточному деспоту, а смена самовластного деспотичного правителя всегда чревата смутой. У элиты всегда есть какие-то традиционные права и вольности, не отменённые никем официально, но по факту самовластным правителем зажатые, и покуда он жив, этот беспредел терпят, но при смене, пока наследник реальной властью не вполне ещё овладел, элита стремится отыграть всё зажатое обратно.

А за сменой правителя идёт и смена тех фаворитов, которые по факту тоже над законом, и кто успел пофаворитствовать, врагов нажил более, чем достаточно, и тут вдруг приходит время расплаты. А помимо несправедливо обиженных сколько ещё желающих вступиться за них, дабы под шумок заодно и помародёрствовать? Да даже хотя бы просто поглумиться над вчерашними баловнями судьбы, а теперь — опальными преступниками. И хрен бы с ними, заслужили, но смутой наверняка воспользуется и та уголовная шантрапа, которой без разницы, кого ограбить под шумок, а в фактории — есть чего грабить.

— У нас же как? Наш король не самовластен, и сильно кого-то прижать без вины ему никто не позволит, — объяснял старослужащий солдат трём молодым, — Любимчики-то у кого угодно найдутся, да только знают ведь и сами, что если попутают берега, не защита им тогда от ответа за их шалости и король. Ну, помиловать-то он может, если до виселицы любимчик доигрался, но от несчастного случая не спасёт и королевское помилование, — и вся компания рассмеялась, — Поэтому и не обижают никого. Так что у нас короли меняться могут хоть каждый день, и ни к какой смуте это не приведёт. А у римлян ихний император может всё, что его левой пятке вздумается, и его любимчики кроме потери его милости не боятся больше ничего и тоже творят с остальными, что хотят. И сам такой порядок гнилой выходит, и держится только на императоре. А смени его, и сразу же куча обиженных им и его прежними любимчиками смуту устроит, и будет бардак, пока новый император новый порядок с новыми любимчиками не установит. Вот скажи, почтенный, из-за этого же у нас сейчас военное положение объявлено? — центурион Максимов как раз проходил мимо них.

— Всё правильно, ребята, — в обстановке "вне строя" субординация традиционно смягчалась, и если время есть, поговорить с рядовым солдатом не зазорно и легату, — Наш порядок только у нас и есть. У германцев и всех прочих дикарей — уже не так, хоть обычаи у них и ограничивают и власть короля, и произвол знати. А у римлян теперь даже при всех их законах, которыми они хвалятся веками, вообще беспредел императорской власти. Что сам император, что его фавориты — хвалёный римский закон писан для всех, кроме них, а у них же и свои любимчики, а у тех — свои, так что на всех уровнях перед законом равны все, но некоторые — намного равнее. Ну, по мелочи-то блат — у кого его нет? Но у нас он — по такой мелочи, из-за которой никто бузить не станет, и все знают предел, за которым не поздоровится, а у них — есть такие, кому можно всё, пока император на престоле свой. А как сменится император — другим с ними становится можно всё, поскольку всегда есть за что. Вот завалили сегодня на Марсовом поле Валентиниана, и теперь, хоть наша разведка очень уж серьёзных беспорядков и не ждёт, в принципе может случиться всё, что угодно. Поэтому и готовимся к любым неприятностям.

— А вот не объяснишь ли ты нам, почтенный, ещё одну вещь? — попросил один из молодых солдат, — Мне вот дядя рассказывал, что у нас на мануфактурах и мастеровые работы все механизированы, а у римлян — нет, как их мелкие мастеровые вручную делают всё, так и на мануфактурах ихних тоже всё вручную. Дядя их называл не мануфактурами, а как-то иначе, я только слово это забыл.

— Эргастул, — подсказал ему старослужащий, — Да, точно, в оружейном эргастуле ни молотов механических я ни одного на экскурсии не видел, ни даже механических пил. У нас деревенские кузнецы оснащены лучше, чем эти хвалёные имперские оружейники.

— Вот, вот, мне дядя так и говорил. И говорил ещё, что это тоже как-то связано с нашим и ихним порядками в государстве, но как именно, он как-то путано объяснял, я так и не понял связи. Может, ты, почтенный, как образованный человек, объяснишь получше?

— И как образованный человек, и как потомственный буржуин, — ухмыльнулся центурион, — На самом деле закономерность элементарная — какое уважение у государства к частной собственности, такое и развитие промышленности. Промышленные машины все дорогие, и целый цех ими оснастить — больших денег стоит. Люди с деньгами есть везде, и у римлян тоже, но производство механизировано там, где такие люди не боятся вложить в это свои деньги. Мы у нас — не боимся, поскольку у нас частная собственность священна и неприкосновенна, и мы уверены в том, что никто у нас нашу мануфактуру не отожмёт, и она будет исправно приносить ещё большие доходы и нам самим, и нашим наследникам.

— Так а у римлян частная собственность разве не охраняется законом?

— Законом-то она и у них охраняется, да только есть у них люди, которым закон не писан. Ни от императора, ни от его любимчиков римский закон не защитит. Владеешь ты, допустим, эргастулом, появились у тебя деньги на его механизацию, вложил ты их в неё, стал твой эргастул самым высокопроизводительным и высокодоходным, эти увидят и отожмут, и управы на них никакой. Нет дураков в механизацию эргастулов вкладываться.

— А государство? У него-то кто отожмёт?

— У государства на своё государственное величие денег в казне не хватает, и тут вдруг на какую-то механизацию каких-то эргастулов откуда-то возьмутся? Так оно мигом найдёт, на что повеличественнее их растранжирить. Справляются же эти с работой и так? Вот и пускай себе дальше справляются, — солдаты рассмеялись.

— А любимчики вот эти императорские?

— Так император же не вечен. Придёт новый, а у него и любимчики новые, и где гарантия, что у прежних не позарятся и не отожмут такое доходное предприятие? Дураки они, что ли, тратиться на будущих новых фаворитов нового императора? Лучше уж в своё удовольствие растранжирят, пока есть такая возможность. А обычный эргастул с ручными работами и такой же производительностью — кто на него позарится, когда у всех такие же? И доходность от него тоже, как у всех, ну так зато никто и не отнимет.

— Вон оно как, значит? — присвистнул солдат, — То есть, и они тоже могли бы так же всё у себя сделать, если бы не боялись за свои вложения?

— Самое смешное, что уже не одно столетие, как в принципе могли бы. Привод от водяного колеса и механическая пила, пускай и по дереву, им уже больше пятисот лет, как известны. А водяные мельницы видели, целый каскад здоровенных колёс на склоне?

— Видели, почтенный. Водили нас туда на экскурсию.

— А построены они ещё при Септимии Севере, почти три с половиной сотни лет назад. И что тогда получается? Водяной привод им известен, механические машины тоже известны, большие эргастулы с разделением труда — тем более. Что мешает всё это вместе соединить кроме боязни за вложенные в механизацию деньги? Но это-то у них устранить как раз и невозможно. Мы уже последние триста лет и тайны никакой из этих мануфактур с машинами не делаем — приходите и шпионьте, сколько влезет. Дед рассказывал, при нём последний раз римских шпионов привели, так он сам экскурсию им устраивал, показывал всё и объяснял, чего не поймут. Даже снимки всего им сделали, дабы они не мучились всё это вручную зарисовывать. Ничего не скрывали, но что толку, когда не в коня корм? Так и шкрябают до сих пор всё ручными пилами, да напильниками, — бойцы снова рассмеялись.

Их главное здешнее начальство тем временем проследовало в штаб фактории, разрулило наиболее срочную текучку, в основном по вопросам получения задолженностей с покупателей заокеанских товаров и запрета их дальнейшего отпуска в кредит. Понятно, что ни за неделю, ни за месяц Гензерих морского похода на Рим ещё не подготовит, но и получить все деньги с должников, пока они живы и на месте — тоже вопрос не одного дня и не одной недели. Поэтому и в дальнейшем отпуск — только за живые деньги сразу, а не за долговые расписки, которые месяца через три, возможно, и некому окажется к оплате предъявить. Потом префект прошёл на узел связи и набрал номер по радиотелефону.

— ПДС-48 "Крачка", центурион Гисконов, — донеслось из динамика.

— Остийская фактория, префект Васькин! Передавай наверх — свершилось.

— То, чего мы ждали?

— Оно самое. В первой половине дня на Марсовом поле убиты сам Валентиниан и его постельничий Ираклий. Арестован комит дворцовой гвардии, а сам дворец захвачен сторонниками сенатора Петрония Максима. Вся императорская семья взята под домашний арест. Петроний сорит деньгами и скорее всего, будет новым императором.

— Как и в ТОЙ истории, значит?

— Ну, всех мелочей ТОЙ истории мы ведь и не знаем, но по большому счёту — не вижу особых отличий. Передавай наверх и добавь, что я в штабе и жду указаний.

— Понял! Передаю! Конец связи!

Нет смысла передавать соображения по предстоящей принудительной женитьбе Петрония на вдове императора, а его сына Палладия — на Евдокии. Всё это и известно по ТОЙ истории, и вычислено дополнительно по разведданным. Давно вычислены, конечно, и неизбежные последствия в виде войны Империи с вандалами. А уж ждали этих событий ещё давнее. С самого начала ждали, ещё отцы-основатели, шесть с лишним столетий. Ну и вот, оно наконец свершилось. На фоне предшествующих и ожидающихся событий как-то буднично и рутинно пришёл этот результат многовековых ожиданий и нацеленной на него политики, но это ведь и есть признак хорошей работы его ведомства. Не нужно героизма со стрельбой и беготнёй, если не облажалась разведка. В этот раз — не облажалась.

— Реботон, это серьёзно? — перехватила центуриона Максимова супружница, — Я не понимаю логики, что за подготовка к сборам, и почему без спешки? Это не похоже на учебную тревогу, тогда всех поставили бы резко на уши, но это ведь связано с новостями?

— Погоди-ка, Митурда. Сборы — в эвакуацию?

— Ну да, сказали, что всем семьям через неделю быть готовыми к эвакуации.

— Следовало ожидать. Это же обычная практика. Всегда, когда назревает бардак, эвакуируются семьи и большая часть ценностей. А что назревает в свете этих новостей, ты как бывшая Меритова и потомственная историчка догадаться в состоянии. Кстати, всех об этом оповещать не надо, просто покажи пример спокойствия и дисциплинированности.

— Да я понимаю это, Реботон, — супружница перешла на полушёпот, — А ты?

— А я — как и все, кому выпало служить именно сейчас именно здесь. Служба у нас такая, и чем меньше я буду беспокоиться за тебя и детей, тем ловчее мне будет делать то, что положено, с теми, кто рискнёт сунуться. Хоть с римлянами, хоть... гм... с любыми другими, которых мы не называем вслух. А ваша помощь — развязать нам для этого руки.

— Отставить, Максимов! — сзади успел подойти префект, — Геройствовать он мне тут собрался! Во-первых, эвакуация на то и нацелена, чтобы геройствовать не пришлось. И грабить нечего, и у нас у всех, правильно говоришь, руки развязаны, и какой дурак нам под эти развязанные руки сунется? А во-вторых, ты тоже едешь в эвакуацию. Точнее — на новое место службы. Так что готовь в тот же срок дела к передаче сменщику, а к вечеру я жду от тебя заявку на замену всем дембелям, которым служить не более полугода. Их всех тоже переводят отсюда.

— Почтенный, но я-то почему? Стыдно же будет перед людьми.

— Ты — по приказу. Причём, этот приказ — даже не мой, а сверху. Если честно, я бы придержать тебя предпочёл, кого вместо тебя пришлют, хрен ведь знает, а с тобой мы тут уже хорошо сработались. Но приказ есть приказ, и начальство я тоже понимаю — здесь и другой вместо тебя справится, а ты — нужнее там.

— Там — это где?

— Не в Картахену, если ты размечтался о ней. Там тоже без тебя найдётся кому — не ты один в тех учениях участвовал. Да и не успеваешь ты туда к началу операции. Тебе — в Лакобригу, армейским представителем на вашу семейную мануфактуру. Въезжаешь?

— Приём оборудования и кадров с Атлантиды?

— Молодец, догадливый. Громкой славы тебя там не ждёт, но знаешь, я на твоём месте тоже гордился бы. Первый Картахенский и другие будут делать то, что наши предки ждали и подготавливали веками. Но то, для чего это делается, будешь делать ты. Пришло наконец-то время подтянуть и Тартессию к уровню остальных стран Содружества. Народ метрополии веками прозябал в чёрном теле по сравнению с ними, и теперь вознаградить его за это долготерпение — святейшая из наших обязанностей. И ты — у её истоков. А тут или в Тарраконике мясорубка всё равно маловероятна. Гензерих, я думаю, уже завтра от нашего представителя известие получит, и договорённость не трогать нашу факторию — сама собой разумеется. Тарраконика, полагаю, тоже против нашего марша к Пиренеям ничего иметь не будет. Больше показухи будет, чем реального дела, а вот ты-то там как раз нужным и важным реальным делом будешь занят.

— Что хоть принимать-то там предстоит и развёртывать?

— Официально — не могу знать, а не официально — самое важное и неотложное в текущей обстановке. Патронный завод. Стволы-то ведь, сам понимаешь, многоразовые и ресурс имеют немалый, а патроны — расходник, и их, если что, через океан не навозишься.

— Млять! Даже так?

— А ты думал, одни только тартессийские легаты по кодовому сигналу достанут из сейфов и вскроют красные пакеты? Бери шире! Не красные, конечно, а жёлтые вскроют и на Атлантиде, и на Канарах, и на Горгадах, и в Керне. А уж зелёные — и на Антилии, и в Аппалачии. Дайте боги, чтобы не понадобилось, но если что — не заржавеет и за ними...

481 год нашей эры, Карфаген.

— Стыд и позор! — бушевал Хунерих, — Мы брали Рим! Мы отразили нападение на нас обеих Империй и заставили признать нашу независимость даже надменный Восток! И теперь, после всего этого, мы не можем справиться с какими-то маврусиями, дикарями из пустыни! Что это? Лень, глупость, трусость или предательство?

— Лень и глупость — естественные качества большинства людей, — невозмутимо ответил ему Реботон, — Но трусостью твоих соплеменников никто ещё не попрекал, а уж в предательстве их обвинять я бы на твоём месте поостерёгся, великий. Ты и так уже создал в своём королевстве очень нездоровую обстановку. Римляне боятся проявить инициативу, чтобы не быть обвинёнными в пособничестве Константинополю, а твои вандалы и аланы — в очередном заговоре против твоей власти. Так ты скоро добьёшься того, что и пёрднуть никто не рискнёт без твоего приказа, и как ты тогда собираешься справиться с дикарями, против которых нужны находчивость и решительность в действиях по обстановке?

— Я карал предателей! Римляне с их еретической никейской верой спят и видят, как бы им оказаться под властью восточной Империи, раз уж нельзя возродить западную. А наши вандалы не хотели признать моим наследником моего сына Хильдериха. Я казнил немногих, самых наглых и непримиримых, и этим вразумил остальных. Тем, кто никакой измены не замышляет, бояться нечего. У вас преступников не казнят, что ли? Так у меня на этот счёт другие сведения! Вы в Тарраконике скольких недавно повесили? А скольких перед тем убили при подавлении бунта?

— И при этом ты не говоришь прямо о незаконности захвата нами Тарраконики, чтобы и я не попрекал тебя незаконностью отмены установленного твоим отцом порядка престолонаследия по старшинству в королевском роду? У всех у нас рыльце в пушку, но разве об этом сейчас речь, великий? Мы закрепились на пиренейских перевалах, армия и флот у нас посильнее вестготских, а чьё ещё вторжение может грозить нам? А у тебя, сам говоришь, с берберами справиться не выходит, а ты своих бьёшь вместо дикарей.

— И ты туда же, Реботон! Мало мне Гунтамунда и Тразамунда, которые мне все уши уже этим прожужжали? Маврусии города захватывают и безобразничают в них хуже циркумцеллионов, и как тут справиться с ними без твёрдого внутреннего порядка?

— Так нормальный же порядок для этого нужен, а не этот бардак бардаком. Тебе же опереться не на кого. Сперва ты с никейцами заигрывал, чтобы их поддержку получить для своих нововведений, потом разочаровался в них и начал давить ещё хлеще, чем давил твой отец. Может и за дело, но доверие никейцев ты потерял. Свою же вандальскую знать ты возмутил отменой отцовского порядка престолонаследия. Твой отец начал, выборность королей отменив, но ему это простили за его личный авторитет, а ты, не имея отцовского авторитета, ни старого обычая не вернул, ни отцовского не сохранил. А главное, забрал в казну имущество репрессированных, и теперь говорят, что ты ради этих конфискаций и в измене обвиняешь тех, кого ограбить хочешь, и тебе крыть нечем, поскольку конфисковал ведь их имущество и в самом деле.

— Это кто осмеливается такое говорить?!

— Да, какая разница, великий? Слишком многие, чтобы им можно было заткнуть всем рты. А кто не осмеливается сказать вслух, те шепчут или просто думают, и этого ты уже не пресечёшь никак. Ты рассчитываешь на мелкую служилую знать, на которую твой отец опирался, но он не пугал её репрессиями и конфискациями. А тебя — боятся. Хоть ты и не трогаешь их, а где гарантия? Кончится римские богатеи, которых немного, кончится ваша высшая знать, которой ещё меньше, и за кого ты тогда возьмёшься, чтобы очередной раз пополнить казну? Ты — самовластен, и для тебя законы не писаны, и если ты больших людей ни в грош не ставишь, то чего от тебя ожидать людям маленьким? Теперь и они ни в чём не уверены, а значит, и их доверие ты тоже потерял. Зря ты такой прецедент создал, очень зря. А главное — ради чего? Хильдерих — мал, а ты уже далеко не молод, и что, если с тобой вдруг что-то случится? Отношение к тебе — на него перенесут, и как бы ему потом не пришлось ответить за твой стиль правления. Особенно, если ты намерен и дальше в том же духе его продолжить.

— Проклятие! О неприятных вещах ты заставляешь меня задумываться, но хуже всего то, что ты прав. Как ты сам любишь выражаться? Что тебе правда в глаза не колет? Мне — в принципе тоже. Я не из-за того бушую, что неприятно, а ради порядка. Без страха как его ещё поддерживать? Ты, конечно, говоришь дело, но это надо думать, как поумнее всё это теперь выправить, а вот прямо сейчас мне что со всем этим делать?

— Для начала — тщательнее следи за тем, что ты ешь и пьёшь. Врагов ты нажил себе немало, недоброжелателей — побольше, а ещё больше — просто боящихся очередной вспышки твоей подозрительности. Даже не ради твоего трона могут ведь тебя травануть, а просто, чтобы обезопасить себя. В конце концов, сколько можно бояться? Представь себя на месте любого из них — твоего терпения на сколько ещё хватило бы?

— Ну без ножа ты меня режешь, Реботон! Но — да, ты прав, Хильдерих слишком мал, и в ближайшие десять лет мне уж точно нельзя умирать. И до бесконечности следить за едой и питьём тоже невозможно. Но что я с этим поделаю?

— Если ты восстановишь отцовский порядок наследования по старшинству, твой сын займёт трон, дождавшись своей очереди, которую ты сильно уменьшил, зато врагов у тебя и у него поубавится существенно. Ты сможешь тогда положиться и на многих из тех, кому не доверяешь сейчас. Те, кто был предан твоим младшим братьям и их наследникам, так и останутся вашими врагами, но ведь намного больше тех, кто не из-за них окрысился на тебя, а просто недоволен твоим самоуправством в принципе.

— Я понял тебя. Да, резон есть, и я подумаю над этим. Но сейчас собирать совет знати, епископов и военачальников — времени на это нет! Маврусии же вконец обнаглели, и надо немедленно на место их ставить, покуда прочих их пример не соблазнил! А когда с ними разделаюсь и остальных дикарей этим припугну, тогда — да, займусь и этим.

— Объяви хотя бы ближайшему окружению о таких намерениях, слух разнесётся быстро, и верноподданнического энтузиазма это твоим вандалам с аланами прибавит. Но потом уж, естественно, не вздумай обмануть их ожиданий. Этого тебе не простят и те, кто терпел твою политику до сих пор. И на блестящую победу в войне с маврусиями ты особо не рассчитывай. Кого ты против них выведешь кроме своей тяжёлой конницы? Не дураки они генеральное сражение тебе в чистом поле давать, а отойдут в свои нумидийские горы, в которых знают каждый камень и каждый куст, и не выковырнешь ты их оттуда ничем. И так каждый раз будешь их только отгонять на какое-то время, поскольку горных войск у тебя нет, и быстро они у тебя не появятся. И радуйся ещё, что пустынные гетулы пока не спешат присоединиться к ним. Но и это счастье не продлится вечно.

— Эти-то что сделают? На плоской равнине моя конница раскатает этих дикарей в такую же плоскую лепёшку! — хмыкнул король, — Скажешь тоже, гетулов опасаться!

— Это — пока. Да, они бедны, и доспехов у них мало, да и кони слабоваты, но ты не учитываешь появления у них верблюдов. Ты заметил, кто покупает тех, которых ведут в Карфаген ливийцы из Триполитании?

— Так ваши же и покупают. Я только так и не понял, зачем они вам нужны.

— Затем же, зачем не помешали бы и тебе. Лошади боятся верблюдов не так, как слонов, но достаточно, чтобы сорвать атаку тяжёлой конницы. Любой, лошади которой не обкатаны верблюдами, а значит, и твоей тоже. А что у тебя ещё есть кроме неё? Где твоя пехота, и где твои стрелки? Как и чем ты будешь воевать с ними, когда они решатся?

— Проклятие! Только этого мне ещё не хватало! Ну вот куда смотрят мои вояки, когда у них прямо перед носом такое происходит? Вообще ни на кого положиться нельзя! Благодарю тебя за предупреждение. Парочка и у меня в зверинце есть, но этого, конечно, мало. Обязательно закажу триполитанцам. Они как, годятся для верховой езды, как наши лошади, или только под вьюк?

— Арабы на Востоке ездят на них и верхом, но для этого нужны арабские сёдла и ездовые навыки. Зато под вьючную поклажу верблюд сильнее и выносливее ишака и даже мула, да и бегать способен не хуже лошади, если не слишком перегружен. Для конницы в сопровождающий её обоз лучших вьючных животных даже не придумать. Но это заодно, а главное для тебя — приучить лошадей своей конницы к их виду и запаху, чтобы они их не боялись. Ты-то намного богаче гетульских царьков и можешь обзавестись достаточным количеством вьючных обозных верблюдов намного раньше их.

— И пожалуй, раньше маврусиев! — сообразил Хунерих, — У них ещё не будет, а у меня уже будут! Арабские сёдла и навыки нужны, говоришь? И тоже могут бегать не хуже лошадей? Жаль, что на эту войну мне с этим уже не успеть, но на будущее найм арабских седельщиков и тренеров по верховой езде на верблюдах закажу завтра же! В этой войне — они ещё посмеются надо мной, но в следующей — смеяться буду уже я! Ещё раз благодарю тебя за ценную подсказку!

— Ну, мы же с тобой всё-таки дальняя родня. Надеюсь, достаточно дальняя?

— Достаточно дальняя для чего? А, понял! Чтобы я не подозревал в притязаниях на мой трон ещё и тебя? — и оба рассмеялись.

— Но это — не раньше следующего года, — напомнил Реботон, — И то, я не уверен, что ты успеешь уже к следующему году подготовить отряды верблюжьей конницы, а без них тебе не отрезать маврусиев от их гор. Так что эту кампанию против них, а возможно, и следующую, ты ещё проигрываешь, и авторитета они тебе не прибавят.

— Ну, почему же проигрываю? Они отступают, и поле боя остаётся за мной.

— Это ты скажешь своим воякам. Возможно, даже убедишь в этом большинство из них. Люди склонны верить в то, во что поверить приятнее. Но как ты собрался убедить в своей победе жителей тех городов и деревень, которые маврусии успеют разграбить ещё до подхода твоей конницы? Возможности отбиться самим твой отец их лишил, разоружив и заставив срыть укрепления, а твоё войско слишком малочисленно, чтобы распылять его на постоянные гарнизоны, и значит, города и деревни не имеют вообще никакой защиты от дикарей. Каким-то повезёт, если твоё войско поспеет к ним вовремя, но каким-то — нет. И зачем им нужна такая власть, которая только налоги собирать с них горазда, а защитить не в состоянии и даже самим защищаться не позволяет?

— В отцовские времена этой проблемы не было. Дикари с удовольствием давали ему добровольцев для участия в войнах против Империи и морских набегах на неё. И ради этого дорожили миром с нами. А оставить римлянам городские укрепления и оружие, так они же тогда и против нас бунт поднять могут, и как его тогда подавлять?

— А всё отчего? Оттого, что у вас одна только конница. А была бы ещё и пехота, линейная и стрелки, были бы осадные машины, вы умели бы брать крепости и не боялись бы крепостей и вооружённого ополчения в подвластных вам римских городах и виллах. В Галлии система Аэция с небольшим, но подвижным конным войском потому и работала, что опиралась на укрепления с хоть какими-то местными гарнизонами. Они и держаться до его подхода могли, и подмогу какую-то предоставить. А у вас здесь такой опоры нет, и без неё скопированная твоим отцом система Аэция не работает.

— Так это же, ты сам говоришь, осадные машины нужно иметь и пехоту, а где я людей для неё возьму, когда наших только на конницу и хватает?

— У тебя римлян в десятки раз больше. Ты их всех никейцами считаешь и ждёшь от них измены в пользу Константинополя, отчего и не доверяешь им.

— Ну так а разве они не никейцы?

— Официально — да. Попробовал бы кто-то из них не креститься в их никейскую веру! Но сколько среди них фанатичных никейцев, а сколько — продолжают тайно чтить и своих старых римских богов? Среди твоих вандалов и аланов все фанатичные ариане, и ни одного тайного почитателя ваших старых богов?

— Есть и у нас такие, конечно. Боюсь даже, что большинство.

— Ну так и у римлян то же самое, и у оседлых берберов. Официально никейцы, а на деле большинство вернулось бы к культам старых богов, если бы не боялось расправы со стороны фанатичных христиан, поддерживаемых светской властью. Ну и воспользуйся этим. Объяви в королевстве веротерпимость, лиши поддержки фанатиков, стань защитой для всех, кто хочет открыто чтить богов своих предков, и все они станут опорой для тебя и твоего государства. Ставь в строй всех годных, вооружай и обучай военному делу. Вот и будет тебе пехота, для которой твоя власть будет ближе и роднее константинопольской. А зачем им Константинополь, который опять заставит никейство принимать? Только ариан своих фанатичных тоже уйми, чтобы не смели и арианство им принудительно навязывать.

— Так ты что же, предлагаешь все веры в нашем королевстве разрешить и никого за неправильную веру не преследовать? Да в своём ли ты уме, Реботон? Циркумцеллионы и так-то погромы устраивают, грабят имущество и делят между бездельниками, а если их за это не карать, что они тогда учинят? А манихеи оргиями своими разнузданными всякую шантрапу завлекают, и им тоже в этом не препятствовать? А деревенщина в глухих углах вообще детские жертвоприношения производит, и это тоже разрешить?

— Вот зачем ты, великий, доводишь вопрос до абсурда? Подобная примитивная демагогия проповедникам церковным ещё простительна, поскольку не умеют они иначе, но ты-то ведь не проповедник, ты — король. Безобразия, конечно, нужно давить, как и мы их давим в занятой нами Мавритании Тингитанской. Но давим мы их не за саму веру, а за грубые нарушения общественного порядка, опасные для общества и государства. Все, кто подпадает под такое обвинение, караются как обыкновенные преступники, и их вера не может служить оправданием их преступлений. Не о таких преступных и разрушительных для общества верах я тебе говорю, а о нормальных традиционных. У вас это культ Донара, Водана и прочих богов-асов, у римлян — культ греко-римских Олимпийцев. Тем более, что и боги-то — одни и те же, просто представления о них и обрядность у каждого народа свои.

— Старое традиционное язычество, значит? Как и у вас? Но у вас нет христиан, которых вы к себе не пускали, а у меня их полно, и ты представь себе только, как на мой указ о веротерпимости к язычеству отреагируют церковники! Они и так с трудом терпят, когда боги предков почитаются тайком, — Хунерих достал из-под туники свой арианский нательный крест в круге и показал его тыльную сторону, на которой был вычеканен молот Донара, — Все всё понимают, но внешние приличия соблюдаются. А открыто старую веру допусти, святоши и сами истерику закатят, и фанатиков взбаламутят на защиту истинной веры и борьбу с Сатаной и его демонами. Ты же что предлагаешь, римским язычникам их храмы вернуть и позволить им действовать открыто на глазах у церковников? А к ним ещё и наши храмы вдобавок построить?

— Или поставить римлянам условие, что в храме Юпитера, допустим, возле его статуи и алтаря обязательно должны быть статуя и алтарь Донара, пускай даже меньшего размера, поскольку храм всё-таки римский. А позднее в новом храме Донара точно так же поставить небольшие статую и алтарь Юпитеру. Вандал, почитающий Донара, встанет на защиту от погромщиков и вашего храма, и римского, и аналогично поступит почитающий Юпитера римлянин. И так — с храмами всех богов. И надолго ли хватит рвения фанатиков, да и их самих, когда они в меньшинстве, а их хулиганские выходки сразу же пресекаются и светской властью за нарушение общественного порядка? У нас тоже хватало христиан в присоединённых римских провинциях, но мы законом о веротерпимости их сразу же всех раскололи на фанатичных никейцев и вынужденных, которых больше никто не вынуждал. И фанатичные сразу же оказались в меньшинстве, выходки которого нетрудно подавить, а в наказание за участие в них — ещё и поразить их в правах. Кому не нравится — могут хоть в Италию уплывать, хоть вообще на Восток. Силой мы никого не держим. Недвижимость у них выкупается честно, по справедливой цене, так что повода для претензий у них нет.

— Ну да, у вас же никейцы, которые все считаются римлянами, и для них любая римская страна — своя. Своих фанатичных никейцев я тоже могу сбагрить примерно таким же образом, но вот куда я сбагрю фанатичных ариан? К вестготам Эйриха в Галлию или к герулам и гепидам Одоакра в Италию? Это же другие народы, и кто-то согласится уехать, а кто-то останется и продолжит бузить.

— И этим даст тебе законный повод для репрессий. Не за веру, а за бузу. Пусть думают и выбирают, что для них предпочтительнее. У тебя на юге, того и гляди, берберы осмелеют, а Константинополь мечты о власти над Западом тоже не оставляет и в любой момент может новую войну начать. Внутренняя буза в королевстве тебе противопоказана.

— Так в том-то и дело. А тут римские язычники с никейцами схлестнутся, а мои вандалы с аланами между собой. Так мало этого, ты же ещё и объединение языческих вер предлагаешь, которое и религиозные различия между народами размоет, и культурные. В один народ нам с местными римлянами слиться предлагаешь? Так вандалы и аланы здесь настолько привыкли считать себя народом-господином, что идея слияния придётся не по душе многим. Мало мне религиозной смуты, так ещё и межплеменная может начаться.

— У вас выхода другого нет. Вас — мало, берберов — много, а восточных римлян — ещё больше. Одним вам против них не выстоять никак, а только вместе с африканскими римлянами. Разве не лучше слиться в один народ с ними, чем с дикими берберами? Я ведь не говорю, что прямо сейчас нужно, для начала тебе и эффекта от веротерпимости хватит, лет на десять точно, а за это время можно объяснить ситуацию всем вашим и убедить их, что в дальнейшем иначе нельзя.

— Тут, Реботон, не только в нашей племенной гордыне дело. Отец ведь почему на эти жёсткие дрязги с никейцами пошёл? Чтобы сильнее обособить наш народ от всех этих здешних римлян. Не ради племенной чистоты, а ради сохранения нашего сурового и неприхотливого образа жизни, который и делает нас народом воинов. Арианство у нас под стать нам самим — такое же суровое и презирающее изнеженность. Да и то, расселились по римским виллам, пьём вино, служанками смазливыми наслаждаемся и в ваннах нежимся. Человек слаб, а соблазны римского образа жизни сильны, и если даже при нашей суровой вере мы не в силах преодолеть их, то что будет, если нас перестанет сдерживать и она? Об этом же мне скажут и многие из наших, не одни только церковники, и что я им отвечу?

— И мы, великий, тоже не отказываем себе в радостях и удобствах цивилизации, но сильно ли это изнежило нас? Если служат все, и презирается всякий, кто ноет от тягот и лишений службы, а негодный к службе вовсе не считается полноценным человеком, то и отношение к жизненным удобствам у нас соответствующее. Мы радуемся им, когда они у нас есть, но обходимся без них и не считаем это большой бедой, когда их нет. Отдых — это отдых, для которого все жизненные удобства уместны, а служба — это служба, на которой что есть, тем мы и довольствуемся. Так нас воспитывают с раннего детства из поколения в поколение без малого семь столетий. А чем вы слабее или изнеженнее нас? Воспитывайте своих детей так же, презирайте болезненных, изнеженных и капризных, и тогда ваш народ сохранит те свои качества, которыми вы по праву гордитесь.

— Почти семь столетий, говоришь? Рим, говорят, просуществовал тысячу лет, но где он теперь, этот Рим? Я не про город, я про Империю.

— Это я понял, великий. Но половину своей истории Рим был не больше твоего королевства, и тогдашних римлян ты уж точно не попрекнул бы изнеженностью, хотя и в то время их сенаторы не отказывали себе в жизненных радостях. Это не мешало им быть суровыми и неприхотливыми, когда этого требовала служба. Вот с тогдашних римлян и брали пример наши предки. Но когда Риму исполнилось семьсот лет, в нём уже завелось немало гнили. Никчёмные бездельники получали бесплатный хлеб и деньги только за то, что они — римские граждане, а консулом — тогдашним, а не нынешним бутафорским — мог стать болезненный слюнтяй, не видевший армейской службы, если был образован и имел хорошо подвешенный язык. А вторую половину римской истории таких становилось всё больше, а суровых и неприхотливых солдат — всё меньше. Что удивительного в его крахе?

— Вторую половину? Выходит, даже гниющий Рим ещё очень долго держался на добротном заделе достойных предков?

— Да, задел был хороший, и прожирали его вырожденцы ещё пять столетий. Вот, только теперь и прожрали всё окончательно. Наши предки поняли и учли ошибки римлян, чтобы не повторить их самим и не привести потомков к такому же краху. А сейчас и твоё королевство примерно в таком же положении, как было наше при наших предках. Ну, есть отличия, времена уже не те, и многое изменилось, но и сходства с нашим прошлым очень много. Ты стоишь сейчас перед таким же выбором, как и наши тогдашние предки. Что ты выберешь, таким и будут твой народ и твоё государство при ваших потомках.

— Тебе легко советовать брать пример с вас. Ваш-то народ — большой, а римлян в испанских провинциях не так уж и много. Вы можете растворить их всех в себе и мало от этого изменитесь. А нас с аланами — мало, во много раз меньше, чем римлян, и если мы начнём сливаться с ними в один народ, как ты и советуешь, то не они растворятся в нас, а мы в них. А зачем нам растворяться в вырожденцах, которыми ты и сам их назвал?

— Так не со всеми же сразу, великий. Вырожденцы — очень многие из них, но не все. Что мешает вам отобрать тех немногих, которые не хуже ваших и достойны влиться в ваш народ? Столько, сколько вы не побоитесь их принять, чтобы они растворялись в вас, а не наоборот. Наш народ в самом начале тоже был невелик, но наши предки и принимали к себе чужаков очень понемногу и не каких попало, а только лучших, дети и внуки которых роднились с нашими и становились частью наших. И так — каждый раз, растворяя их всех в себе и усиливая ими свой народ. Мы и теперь, когда нас уже много, не принимаем всех римлян огульно, а отбираем достойных, которые не испортят нашей породы.

— А остальные?

— Остальные не попадают в наши анклавы, не призываются на военную службу и не получают полных гражданских прав. Кого это не устраивает, те либо уезжают, либо пытаются бунтовать, но тогда наши их либо убивают сразу при подавлении, либо вешают высоко и коротко по приговору суда. Кого устраивает, те живут, как и жили раньше. Даже немного лучше, поскольку налоги у нас ниже. Но их меньшинство, и в завтрашнем дне не настолько они уверены, чтобы размножаться так, как наши. Кому-то, очень немногим, и у них повезёт родиться подходящим для наших, и они давно знают, что такого никто из нас не попрекнёт его римским происхождением. Надежда на везение для кого-то из детей или внуков многих примиряет с незавидностью их положения.

— Понял, — кивнул король, — Я уже хотел перебить тебя и спросить, какое же это слияние тогда в один народ получится, но вот сейчас ты очень хорошо объяснил. Значит, принимаем к себе только немногих самых лучших, но надежды на приём хотя бы детей и внуков не лишаем никого? А как ваши предки определяли, кто достаточно хорош для вас, а кто уже нет? Я имею в виду не тех, по кому это видно сразу, а по которым колеблешься, то ли принять его, то ли отказать. Ведь были же такие?

— Ещё бы! Таких всегда намного больше, чем тех, с кем всё понятно сразу. Это у всех так, и у нас тоже, и у вас. На римские барельефы или мозаики взгляни, где их войска изображены, так молодец к молодцу, даже зависть берёт, когда со своими сравниваешь, а как увидишь их настоящих солдат — мелких, щуплых, сутулых и полубольных, сразу ясно, почему они германцев в армию набрать норовят.

— Я примерно это и имею в виду. Вырожденцы, ты правильно сказал. Двоих или троих из сотни можно очень неплохих отобрать, но нужно-то набрать намного больше, а остальные доброго слова не стоят. Так как ваши предки выкручивались?

— Сравнивали с нашими. По каждому признаку есть какой-то средний уровень, не хороший, но и не плохой, а просто нормальный. Если ни один из признаков у человека не хуже этой средней нормы, бери его с удовольствием. Обычно же как? Хорош в чём-то одном, но плох в чём-то другом. А тот, кто не плох ни в чём — уже этим лучше многих. И такого ты не принижай перед своими вандалами и аланами сам и не позволяй принижать никому другому. Пусть худшие видят, что им отказано не за то, что они римляне.

— И так по всем признакам, лишь бы не хуже среднего?

— Ну, в нашей системе отбора есть один признак, по которому мы и нормальных многих бракуем, но его и определить труднее, и слишком мало подходящих по нему, а для тебя сейчас важно и количество, и такой роскоши ты позволить себе не можешь. Когда-то в будущем смогут ваши потомки, будем надеяться, но для этого нужно, чтобы ты выиграл это будущее для них сейчас и с тем, что у тебя есть.

— Ты говоришь про отбраковку тех, кого вы называете обезьянами?

— Да, с обезьяньими замашками в поведении, преобладающими над разумом. Но проблема с ними намного сложнее, чем кажется на первый взгляд. Явных обезьян не так уж и много, но во-первых, у них у всех родственники и друзья, которых ты сделаешь себе врагами, если решишь казнить их всех, а разве нужна тебе внутренняя смута, когда у тебя война с маврусиями? А во-вторых, такие иногда рождаются и в нормальных семьях. У нас уже очень редко, ну так у нас и нормальными считаются давно уже не такие, как у вас. За все эти столетия мы успели почистить весь наш народ и от таких, нормальных с виду, но от которых могут рождаться и обезьяны. Без этого от них не избавиться окончательно.

— А как отличить настоящих нормальных от таких?

— Очень сложно, великий, без явных обезьян они все подражают нормальным, и отличать нелегко. А главное — их слишком много. Наши предки потому и потратили на это века, что постепенно уменьшали их долю в народе из поколения в поколение, и теперь мы уже в конце этого пути, а ты, если решишь пойти по нему, окажешься в самом его начале. У тебя важнее сейчас проблема, чисто национальная, но в её решении тебе твои обезьяны не сильно помешают, разве только глупостью, цели-то у вас с ними общие. Пока — общие. Так что и не заморачивайся пока ещё и обезьяньей проблемой, которую с налёту все равно не решить. Реши ближайшие, понятные и важнейшие, а тогда уже, если захочешь и перед трудностями не спасуешь, поможем тебе заняться и этой.

— При условии восстановления язычества, после которого мне и деваться будет уже некуда от дружбы и союза с вами?

— Ну, должны же мы иметь надёжную гарантию того, что ты не переметнёшься? Но тебе это и самому нужнее, чем нам. Без этого ты не получишь массовой поддержки от своих римлян и берберов, а без неё вы обречены из-за вашей малочисленности. Сейчас их ещё большинство, и ты ещё можешь опереться на него. А зная, что обратного пути у тебя больше нет, и сам ты колебаться уже не будешь, и мы поможем тебе охотнее.

— Но просить у вас громовое оружие всё равно ведь смысла нет?

— Естественно, этого преимущества мы из своих рук не выпустим. Ты сам разве сделал бы такую глупость на нашем месте? Но громовое оружие и в наших руках поможет тебе, если наш союз окажется прочным и плодотворным.

— За половину бывшей Мавритании Цезарейской?

— Которую вы всё равно не контролируете и ничего с неё не имеете. Да и какая тебе разница, если бывшая Мавритания Тингитанская и контроль над проливом всё равно у нас? Тебе от сопредельных с ней земель одно беспокойство, а будет твёрдый порядок. И тебе в твоей части навести его поможем, чтобы не иметь головной боли у границ с тобой от не замирённых тобой дикарей. Но это не к спеху, и у тебя будет время обдумать это как следует. Если ты считаешь, что обойдёшься и сам, мы не будем принуждать тебя.

— Обойдёшься тут! — хмыкнул Хунерих, — Сам же говоришь, что плохо дело без хорошего метательного оружия!

— Ну, для этого не обязательно непременно громовое. Наши предки в Тартессии сами обходились без него веками. Хорошие луки, ручные хиробаллисты, осадные машины — теперь с нашим громовым оружием они нам уже не так нужны, и мы можем поделиться нашими запасами с вами. А если мало будет запасов, то ведь и их производство у нас ещё не забыто, и восстановить его нам не трудно и не долго.

— И условие ваших поставок — только восстановление язычества? И уступки вам территории вы тогда не потребуете?

— Если и потребуем, то уж точно не половину бывшей провинции. Но я полагаю, что вопрос о территории, если она нам понадобится, будет решаться с тобой отдельно и на приемлемых для тебя условиях. Дружественный и союзный нам форпост на востоке будет для нас и нужнее, и полезнее, чем ограбленный и обиженный этим недоброжелатель. Если ты восстановишь веротерпимость и привлечёшь этим на свою сторону множество римлян и берберов, ты наберёшь из них ту самую пехоту, которой хватит и на стрелковые отряды, и на их тяжёлое прикрытие, и на обслугу осадных машин. Будет кого вооружить нашими поставками стрелкового оружия и артиллерии, с которой тебе не будет опасно укрепление городов для их защиты от набегов дикарей. И гарнизоны там будут стоять лояльные тебе, из числа твоих новых сторонников, и недовольства у остальных горожан поубавится, если увидят направленные на их защиту меры, и знать будут, что городские стены — защита от дикарей, а твоё войско в случае мятежа они не остановят. А в тебе увидят и защитника от разбойников, а не только одного из них, от которого приходится откупаться.

— Да это-то я понял, Реботон. Но оружие ведь, получается, всё равно ваше?

— Какая твоим подданным разница, чьим оружием их защищают твои солдаты?

— Ну, вы же не будете поставлять нам его до бесконечности. А мои оружейники — стыдно признаться, но ваш железный лук у них не получается. Несколько штук только и могут сделать не хуже ваших, а обходятся в такие деньги, что вчетверо дешевле купить у вас ваши. Если в этом старом для вас оружии вы не видите серьёзной угрозы, то нельзя ли развернуть его производство здесь же, у нас?

— Мне нравится ход твоих мыслей, великий. Но тогда уж заодно подумай ещё и вот о чём — хорошо ли будет для твоего народа, если вся лучшая промышленность в твоём королевстве будет нашей, а не вашей? Если на то пошло, то надо же и вашу развивать.

— Ты думаешь, я против этого? Да я устал уже призывать всех своих подданных брать пример с вас и развивать мастерские, как у вас! Без вашей помощи толку никакого!

— И с ней не будет, если ты так и собираешься только призывать. Это нас ты не рискнёшь обидеть, а твои подданные бесправны перед тобой и твоими фаворитами. И ты можешь позариться на их собственность, и любой из них, и управы ни на кого из вас они не найдут. Мы уже говорили с тобой о твоём самовластье применительно к вандальской и аланской военной знати, но и с хозяйственным предпринимательством дело обстоит таким же образом. Никто не вложит своих денег в дорогостоящее развитие хозяйства, если нет уверенности в том, что его никто не отберёт. А при ваших нынешних порядках в этом не уверен никто кроме тебя самого и твоих фаворитов. И без ограничения твоего произвола законами, которые будут выше тебя и твоей воли, ты этого положения не исправишь.

— Мне ограничить свою же собственную власть? — оторопел король.

— Да, великий, иначе ничего хорошего не выйдет. Мы у себя почему не боимся в развитие наших предприятий деньги вкладывать? А потому, что у нас никто их просто так конфисковать не может. Для этого суд и приговор Большого Совета нужен, над которым у нас не властны ни король, ни глава правительства. У нас армия присягу даёт не королю и не главе правительства, а правительству в целом, за которое ни тот, ни другой единолично ничего не решают. У нас и Хартия есть, наш основной закон, в котором права и вольности подданных прописаны, в том числе право, даже обязанность восстать против беззаконного произвола, и на ней каждый новый король при коронации даёт присягу своим подданным в соблюдении этих прав и вольностей. Без этой присяги — не может быть коронован. Это у нас для того и сделано, чтобы подданные были защищены от произвола властителей и не боялись его. Этим же гарантируется и неприкосновенность собственности, которая как раз и обеспечивает безбоязненность её приумножения и улучшения. А без таких гарантий где ты найдёшь такого дурака, который рискнёт оснастить своё предприятие лучше, а значит, и намного дороже, чем у всех остальных? Такие вещи на свои кровные деньги только для себя делаются, а не для чужого дяди, который в любой момент может отобрать.

— Но ведь я же не собираюсь отбирать!

— Может, и не собираешься сейчас, пока ты в настроении, но где гарантия, что и завтра ты встанешь с той же ноги? Рисковать большими деньгами, надеясь на одно только переменчивое настроение правителя — дураков нет. Ты не присягал подданным соблюдать их права и не признал за ними права отстаивать их с оружием в руках даже от тебя. У тебя нет ни правительства, ни совета знати, которые бы не зависели от тебя и ограничивали бы твой произвол. Ну так и какого доверия ты тогда хочешь от подданных?

— А без этого разве совсем нельзя? А как же тогда в Константинополе? Там ведь император самовластен, но промышленные эргастулы очень хорошие.

— По сравнению с чьими? С нашими они и рядом не стояли. С твоими? Ну да, у них они больше твоих, но по оснащению — ничем не лучше. И это — самые лучшие, самого императора и его фаворитов, у которых некому отобрать. А лучше, чем у них, в Империи ни у кого больше нет и не будет, поскольку нет таких дураков их зависть возбуждать. Ты у себя имеешь то же самое, только в меньших размерах. По государству и размеры, выше Империи королевству не прыгнуть. По качеству — могло бы прыгнуть, но не всякое на это способно, а только такое, как наше. Выбор — за тобой, великий.

— Сложно всё это! — тяжко вздохнул Хунерих, — Надо думать, обсуждать, а тут война эта с маврусиями! Почему у отца не было этих проблем?

— Твой отец на море пиратствовал, и берберам выгоднее было в его войске и на флоте служить, чем набеги на ваши города устраивать. Имперские-то города — богаче.

— Флот, значит? Но проклятие, его ведь грызут морские черви, и мои корабелы чинить его не успевают! А сколько денег на это уходит! Отец военной добычей затраты на флот покрывал, а мне откуда взять столько серебра в мирное время? И кого грабить? Суда ведь хорошие, одного свинца на обшивку днищ сотни талантов идут, а на некоторые даже и тысячи. Но черви прогрызают и его, и нет от них спасения даже в гавани. Раньше такого, говорят, не было, и свинца от червей хватало. Что с ними теперь не так?

— Другой вид, из Моря Мрака. Заокеанские атланты, ещё когда сами плавали на деревянных судах, случайно завезли к этому берегу, а в Лужу могли и финикийцы, и наши завезти. Без умысла, сами от них страдали. Представляешь, насколько латунь дороже того свинца? А она ведь ещё и расходуется!

— У вас ведь тоже до недавнего времени были только деревянные суда? Их вот эта дорогая обшивка от червя спасала?

— И она, и пресноводные гавани. Но где ты найдёшь такие гавани на побережье Африки? В вашем карфагенском Котоне обычная морская вода, и даже в нём деревянные суда продолжают обрастать и грызться червём. Обрастают и железные, но им не страшен хотя бы червь. Пятьсот лет назад судно восемьдесят лет могло прослужить, но не теперь.

— Да, наверное, ты прав. В последней войне отец только потому и пожертвовал многими судами на брандеры для поджога флота Востока, что полноценному ремонту они уже не подлежали. А в старину, говоришь, и по восемьдесят лет служили?

— Ну, не все, конечно, это рекордный срок, и тоже не без ремонтов, но — бывало. Но это — при том прежнем черве, от которого хватало и свинца. А при нынешнем — стало так, как сейчас. С этим ни прежняя Империя ничего поделать не могла, ни Восток сейчас не может. Тем более ничего не поделать и тебе.

— Значит, наше морское могущество было бы потеряно всё равно? И всё из-за этого проклятого червя?

— Не только из-за червя. Твой отец — грабил. Это вы умеете хорошо. Это может дать сразу много, но только один раз. Даже и повтори ты сейчас тот отцовский поход на Рим, тебе уже не взять в нём столько, сколько взял он. Твой отец снял те сливки, которые накапливалось веками, и на твою долю их там уже не осталось. Поэтому и продолжать ту же политику с тем же успехом ты уже не сможешь. Тебе уже нечем соблазнить берберов в совместных разбоях, и теперь ты столкнулся с ними лбами, а в Константинополе только и ждут момента, когда вы с ними ослабите друг друга во взаимных дрязгах.

— Точно! И договориться с дикарями не выйдет, а одолеть их быстро и с малыми потерями не выйдет без вашей и местных римлян помощи! Но для неё я должен язычество в стране восстановить и стать отступником в глазах христиан! Я слыхал, что был у римлян один такой император, но он плохо кончил.

— Да, Юлиан, прозванный Отступником. Но тебе-то не обязательно становиться таким же отступником самому. Это была его ошибка, которой он не смог избежать из-за своих личных убеждений, и которую тебе абсолютно незачем повторять. Оставайся сам христианином и просто установи в королевстве веротерпимость к почитателям религии предков, да уйми фанатиков, не желающих её соблюдать.

— Легко сказать! Фанатикам и этого хватит для возмущения и бунта, который мне придётся подавлять железом и кровью!

— А ты как думал, великий? Зажарить яичницу, не разбив яйца? Так в жизни не бывает. Фанатики в любом случае рано или поздно стали бы проблемой, и лучше решить её раньше, чем позже, когда накопятся новые. Действуй умнее и начни с римлян, которые тебе как раз и нужны. А своим арианам объясни эту меру стремлением ослабить никейцев и влияние Константинополя через них. Фанатики, конечно, всё равно возмутятся, но масса их не поддержит, их будет немного, и ты легко разделаешься с непримиримыми, обвинив их во вредительстве и саботаже. Если хорошо их при этом вычистишь, потом легче будет и среди твоих вандалов с аланами такую же веротерпимость устанавливать.

— Ну, допустим, начну я с римлян, как ты и советуешь. Так фанатиков немало и среди никейцев. А ещё фанатичнее их донатисты. Умеренные уже и грызться с ниекйцами перестали, против ариан объединяются, а циркумцеллионы и вовсе фанатики практически поголовно. И тоже ведь примкнут к никейцам и донатистам против реставрации римского язычества. Как и наши арианские фанатики, я почти уверен.

— Помолись и свечку поставь, чтобы именно так и случилось. Циркумцеллионы сами по себе преступники, которые и так вне закона. И любой, кто примкнёт к ним, станет их соучастником. Вместе с ними ты расправишься и со всеми остальными фанатиками.

— Всё равно беспорядки получатся немалые, и в ближайшую пару лет, пока идёт война с маврусиями, я на это решиться не могу.

— Пока не закончена текущая война — конечно нет. Закупай верблюдов, конницу ими обкатывай, готовь отряды на них, включая лучников — луки для них мы подбросим. А между делом на очередном совещании предложи идею такую обдумать о веротерпимости к римским староверам. Не важно, убедишь ли ты Совет, не говоря уже о духовенстве, тут главное, чтобы покричали, да ногами потопали, а в народные массы слух просочился, что король не против восстановления легальной старой религии для почитающих её римлян. И заодно блюстителей порядка своих наиболее ретивых угомони, которые даже охотничье оружие римлянам иметь не позволяют. А если лев из пустыни забредёт, чем от него тогда отбиваться? Боевое — да, согласен, пока ты римлянам всей полноты прав не дал, нет у них права на боевое оружие, но охотничье — деревянный лук, рогатину, маленький щит и даже короткий меч вроде старого гладиуса или скрамасакса — их-то в честь чего запрещать? Это уже произвол местного начальства. Твой же отец такого абсурда не приказывал? Ну так и восстанови нормальную законность. И тоже так, чтобы без особой шумихи, но все знали.

— Охотник с таким оружием, которое ты назвал, не так уж и сильно отличается от легковооружённого пехотинца, — заметил король, — Два слуха, значит, в народ пустить, никак между собой не связанных?

— Именно, великий. Кому надо, те и сами, кто не дурак, сложат два плюс два. А защищаться от преступников вы ведь с отцом никому в вашем королевстве не запрещали?

— Понял. Но ведь вооружатся же и христианские фанатики. На каком основании я разрешу одним и запрещу другим?

— Циркумцеллионы и так вооружены, наплевав на все запреты. Фанатиков к ним добавится немного, а тайных староверов — во много раз больше. И они знают, что первый удар фанатиков будет по ним, а твои войска могут и не успеть. Может, им и не надо будет особо спешить? — и оба рассмеялись.

— А резни вообще любых христиан язычниками не случится?

— Где случится, там ты её пресечёшь и накажешь фанатиков старой веры вместе с христианскими. Ты же веротерпимость к старым богам восстанавливаешь, а вовсе не их общеобязательность для всех. С теми, от кого успели натерпеться, конечно, расправятся с особой жестокостью и цинизмом, но стоит ли жалеть о фанатичных дураках и сволочных ханжах? А нормальных веротерпимых христиан, естественно, надо защитить от нападок возможных фанатичных погромщиков. Фанатики любой веры, нетерпимые к остальным, становятся проблемой, если их не держать в жёстких рамках общепринятого порядка.

— Вы у себя в занятых вами бывших имперских провинциях тоже пресекали все попытки погромов со стороны языческих фанатиков?

— Да, все стихийные пресекали. Кое-кто и повис высоко и коротко. Но по суду и храмы римским староверам возвращали, и преследовавших их христианских фанатиков с ханжами карали, если те не успевали удрать. И бунты христиан давили сразу же, если они не хотели понимать по-хорошему.

— В общем, опыт наработали. Ловко вы воспользовались отцовским походом на Рим! Почти все труды — наши, а почти все результаты — ваши!

— По букве договоров. Римом больше не правили прямые потомки Феодосия.

— А если вдруг вернутся?

— О возврате после перерыва в договорах не было сказано ни слова. Кончилась императорская династия, кончились с ней и наши обязательства федератов.

— А Константинополь?

— А с Константинополем мы никакого договора не заключали, он нам восточных провинций не предлагал, а сами мы их и не просили. Нам испанских вполне достаточно.

— Ловко! — оценил Хунерих, когда отсмеялся, — Оспорить-то законность захвата вами испанских провинций в Константинополе могут, но чтобы настоять на своём мнении силой — до вас ещё добраться надо через всё Внутреннее море, минуя Одоакра и меня. Мы с ним — ближе, и на нас Восток, если решится напасть, то уж всяко раньше, чем на вас. И римских язычников вы у себя, конечно, к себе расположили, да и христиане ещё не один раз подумают, нужен ли им возврат имперской власти. Ловко, ничего не скажешь!

— Тебе не кажется, великий, что я предлагаю тебе сейчас почти такой же ловкий ход? Восстановив легальность старой веры и у римлян, и у берберов, и у своих вандалов с аланами, ты не только укрепляешь своё королевство, но и становишься нашим союзником по самой логике противостояния с воинствующим христианством и нашим форпостом на востоке, который мы без боя не сдадим. Теперь уже не тайна то, что атланты — не просто наши друзья и союзники, их народы — родственные нашему, и наше королевство — одно из государств атлантов. Это приходилось маскировать, пока Империя была сильна, и война с ней ни по напряжению сил, ни по торговым потерям была не в наших интересах. Многое не внедрялось из того, что было у заокеанских собратьев, но последние четверть века они помогают Тартессии наверстать упущенное. Твой союз с Тартессией будет означать союз и с ними тоже — со всем нашим Атлантическим Содружеством.

— А ваша дружба с вестготами?

— Они — наш форпост и буфер в Галлии. Естественно, им предложено то же, что и тебе. Наше посредничество поможет вам с ними обойтись без войны, пока ещё слишком свежа причина вашей с ними вражды, а позднее, при ваших преемниках, мы постараемся и помирить ваши королевства. Жаль, что Одоакр признал себя федератом Востока — союз ещё и с Италией на таких же условиях вообще похоронил бы все мечты Константинополя о восстановлении прежней Империи, но жизнь есть жизнь — не всё в ней складывается так, как нам бы хотелось в идеале.

— Значит, восстанавливаем сперва веротерпимость, а затем и вовсе старую веру? А что будем делать с гаданиями, астрологией, нумерологией, магией и колдовством? Их что, тоже разрешить? Боюсь, меня не поймёт тогда не только христианское духовенство. У меня тут одна ведьма за решёткой сидит, суда за колдовство дожидается, так что мне с ней делать, простить её и отпустить?

— Девчонка, которую арестовали недавно и, говорят, еле успели её от бессудной расправы спасти? А в чём её обвиняют?

— Разве мало колдовства? Это, между прочим, служением Сатане считается!

— Ну, так уж прямо сразу и Сатане? — Реботон сосредоточил взгляд на чеканном бронзовом блюде с фруктами и передвинул его по столику телекинезом, — Меня ты тоже в колдуны и сатанисты зачислишь?

— Ну, ты не призывал сейчас ни Сатану, ни его демонов, не говорил заклинаний и не исполнял колдовских ритуалов, но результат — как от колдовства. Даже не знаю, чем это считать. У вас, язычников, всё не как у людей, — король ухмыльнулся.

— Так что девчонка натворила преступного?

— Говорят, колдовала ночью у костра в лесу, да ещё и в голом виде, потом ещё и на метле летала, тоже голая. Ладно бы просто бесстыдничала или даже развратничала, за это хватило бы с неё церковной эпитимьи, но колдовство запрещено под страхом смерти ещё эдиктами Констанция и Валента, и наше духовенство потребует их исполнения.

— Есть свидетели, которые видели её колдовской обряд? И что они сами, кстати, в лесу ночью делали, когда благочестивые люди спят по домам? А на метле её кто видел?

— Ты считаешь, что клевета?

— Ну, я не могу ручаться за это, не зная всех обстоятельств дела, но в полётах на метле сильно сомневаюсь. Мы летаем по воздуху, но для этого мы строим машины, очень сложные и большие, и под обыкновенную метлу такую уж точно не замаскируешь.

— Но ведь ты же говоришь о механических машинах, а не о колдовстве.

— Я не хочу, чтобы это выглядело похвальбой, великий, но я окончил у атлантов такое учебное заведение, с которым хвалёная афинская Академия и рядом не стояла. Там я много чему научился, в том числе, как ты мог уже видеть, и по этой части. Да и в роду у нас всегда этим занимались, и врождёнными задатками я уж всяко не обделён. И опять же, не сочти за похвальбу, но с моими способностями я был одним из лучших при обучении у атлантов по этой части. Но летать на метле никто не научил меня даже там. И я не знаю ни среди тех, с кем учился, ни среди тех, кто нас учил, ни единого человека, который умел бы летать на метле. А какое образование у этой простой деревенской девки? Кто и где научил бы её тому, чего не умеют даже атланты?

— Тоже логично, — Хунерих призадумался, — И показания обвинителей какие-то невнятные и противоречивые, но с ведьмами и колдунами почти всегда так.

— Ты позволишь мне посетить её и пообщаться, чтобы разобраться самому, что она умеет на самом деле?

— А если окажется, что умеет?

— И это настолько тяжкое преступление, чтобы за него казнить?

— Таков обычай. А всё то, что ты предложил мне, требует ведь и размышлений, и подготовки. И пока я не готов, мне очень не хотелось бы собачиться со всеми нашими святошами раньше времени из-за какой-то ведьмы.

— А к изгнанию из страны, допустим, вместо казни приговорить никак нельзя? Какая твоим святошам разница, каким образом избавиться от ведьмы раз и навсегда?

505 год нашей эры, Гаста Горгадская.

— Я и сам прекрасно понимаю, что золотое и серебряное обеспечение бумажного денария давно устарело, — признал Александр Фабрициев, главный банкир Содружества и троюродный брат Ларса Третьего, короля Атлантиды, — Все наши народы давно привыкли к бумажным деньгам и знают, что не только и не столько золотом и серебром обеспечена их стабильность, а главным образом промышленными товарами длительного пользования. Но господа, вам ли не знать, что уже добрая четверть всех наших бумажек в накоплениях у дикарей, и что будет, если они пожелают массово обменять их на драгметаллы? Предки не просто так установили правило печатать не более трёх бумажных денариев на один в виде звонкой монеты. Да, я знаю, что для оживления экономики уже маловато денежной массы, но установленная пропорция должна соблюдаться.

— Александр, не все наши королевства могут экстренно начеканить золотой или серебряной монеты, — напомнил Карутан Максимов, глава крупнейшего из промышленных кланов, — Капщина, Керна, Мексика, Андщина, Австралия, Испания, даже Антилия — этим хоть есть из чего, а из чего чеканить монету Тапробане, Гвинее, Бразилу или Гаваям? Да и Тайвань с Миньюэ и обеими нашими Япониями не слишком богаты драгметаллами.

— Атлантида тоже на золотых и серебряных рудниках не расселась, а почти всё прежнее римское золото и серебро давно уже перечеканено. Но ведь выкручиваемся же.

— С наукоёмким производством это проще. Что я, по нашим же предприятиям в Атлантиде этого не знаю? Их продукция нужна всем, и деньги за неё стекаются отовсюду.

— Но ведь и Атлантиде точно так же нужна продукция других стран, и деньги за неё текут обратно. А где-то в чём-то можно же бартер применить и взаимозачёты. У вас же эта проблема не первый раз возникает? Как-то же вы до сих пор выкручивались?

— На моей памяти трижды уже выкручивались, но с каждым следующим разом это становится всё труднее. И население растёт, и объёмы производства, а драгметаллов прибавляется намного меньше, и наличной денежной массы перестаёт хватать. А насчёт камешков и жемчуга — ты же сам нам первым по рукам и надаёшь, чтобы цены на них не обваливали. Поэтому — да, и бартером выкручиваемся с крупными партнёрами, которые согласны, и векселями. Но Александр, во-первых, это порочная практика. Чем векселя от бумажных денег по сути-то отличаются? Точно такие же бумажные деньги, только ещё и частные. Спасибо хоть, правительства всё понимают и терпят, но это безобразие, которое не должно продолжаться до бесконечности. А во-вторых, это же крупные суммы.Мы же не будем выписывать векселя ни на десять денариев, ни на сто. А значит, ни с рабочими мы векселями не расплатимся, ни с мелкими партнёрами, у которых тоже свои рабочие. Для того ведь и рассчитываемся бартером и векселями, с кем только можем, чтобы для выплат своим рабочим и мелким партнёрам недостающую наличность приберечь. И на этот раз ситуация хуже, чем в прежние разы.

— А ускорить оборачиваемость денег никак не выходит?

— Всё, что мы могли для этого сделать — сделано ещё в прежние разы. Да, оборот денег ускорится, если мы резко нарастим выпуск простого ширпотреба. И что тогда будет с хреновой тучей мелких производителей, которых мы тогда просто поразоряем на хрен?

— Млять! В самом деле! А если качество массового ширпотреба снизить, чтобы добротные вещи продолжали покупать у кустарей?

— Так один же хрен у них тогда сбыт резко упадёт. Не в первый год разорятся, а на второй — велика ли разница? И потом, до каких пор ты предлагаешь качество снижать?

— Млять! Тоже верно! Говённая экономика одноразовых вещей, от которой нас предостерегали ещё отцы-основатели. Перевод хороших и невозобновимых ресурсов на одноразовое говно, которое покупали бы только нищеброды, если бы был выбор.

— То-то и оно. А ведь к этому же и придём. Будут редкие и дорогие добротные вещи, которые мы-то с тобой купим, а все, кто не нашего круга, будут довольствоваться грошовым говном из-за отсутствия хороших товаров среднего ценового уровня? Знаешь, все мои предки гордились качеством нашей продукции, и я не хочу, чтобы мои дети или внуки начали стыдиться его.

— Так же, как и я не хочу, чтобы мои дети и внуки плевались от нашего денария? Хорошо, подумаем насчёт камешков для государственных сокровищниц. Тоже ценность в разы дороже золота, огранивать их дикари не умеют, и за хорошо ограненный бриллиант какой-нибудь дикарский главнюк родину продаст. Совсем ведь отказаться от обеспечения бумажного денария реальными традиционными ценностями — не только в моей голове не укладывается, но выходить из этого дурацкого положения тоже надо. Пока — хотя бы так.

— А как насчёт жемчуга?

— На него у нашего Содружества нет монополии, так что самый массовый — я бы поостерёгся. Но уникальные штучные жемчужины, которые и на фермах выращивают не сотнями и не десятками — подумаем, как и над камешками. Удвоить квоты эмиссии денег для всех наших королевств под такое обеспечение, пожалуй, можно. Удвоения хватит?

— Даже много — не освоим. Пускай лучше резерв останется, на всякий случай, а чтобы не допустить кризиса, по нашим прикидкам и полуторных квот достаточно. Никто же из нас не против разумного монетаризма и твёрдого денария, просто экономике тесен прежний золотой стандарт.

— Хвала богам, — Александр облегчённо вздохнул, — Все правительства жалуются на нехватку денег и не первый год уже просят допечатать им ещё, но всем подавай вдвое, если не втрое, и чем их тогда обеспечивать? В запас, значит? Только дай им его, сразу же найдут, на что потратить, а потом захотят ещё! На хрен, на хрен! Если в полтора раза под камешки и жемчуг достаточно — это другое дело. Хорошо, я понял тебя, Карутан. Надо эту проблему решать, а то ведь в самом деле до абсурда докатились. Денарии в Нетонисе для всех печатаем, чтобы ни одно правительство инфляцию разогнать физически не могло, а вы вместо них векселями расплачиваетесь, которые сами же и выписываете, того и гляди, свои корпоративные денарии печатать начнёте, обеспеченные вашей продукцией, которые и я бы принял вместо денег без возражений, учитывая вашу деловую репутацию.

— Ты думаешь, мне этого не советовали наши акционеры? Так это нам понятно, выпускникам Корпуса и послужившим в странах Содружества не один год центурионами и префектами, к чему такое безобразие приведёт, а другим уже и разжёвывать такие вещи приходится, хоть и тоже не совсем уж неучи, — оба рассмеялись, — На хрен, на хрен! Не для того предки эту деловую репутацию создавали, чтобы потомки её просрали.

— Хорошо, с этим понятно. А что там с Мавританией? Тартесс просит финансов на её расширение и освоение, а я посмотрел приложенную к запросу карту — это же почти четыре бывших Мавритании Тингитаны по площади! Жопа у Испании не слипнется? Я бы понял ещё, если бы речь шла о полосе побережья, но куда внутренние районы? Это же вся западная половина Атласа, где вдали от побережья — пустыня! Дырявая амфора, и сколько воды в неё ни лей, хрен когда наполнишь! Что это ещё за прожекты, Ремд?

— Речь и идёт как раз о затыкании в этой амфоре дыры, — ответил Ремд Валодов, главный эколог и мелиоратор Сахары, — Я тебе к запросу приложил ещё и реконструкцию рек и озёр Сахары во времена Большого оптимума по данным авиаразведки. Наложи на её карту запрошенные границы.

— Это уже сделано. Юго-западная часть — понятно, это давний уже протекторат, в котором восстановление лесов увеличит обводнение. Речушка эта переплюйка на юге — тоже понять могу, её обводнение отодвинет пустыню ниже по течению, но нахрена нужен восток, который опустынен, а его придётся выкупать у вандалов уж всяко не по дешёвке?

— Александр, там притоки этой реки. Они ещё не разведаны полностью, отчего и не нанесены ещё на карту, но их долины и истоки — именно там. Если мы восстановим их, реке хватит потока, чтобы пересечь пустыню и начать наполнять бывшее большое озеро. А это восстановит и другие мелкие речушки, которые тоже впадали в него, они тоже рост его ускорят, и тогда в конце концов восстановится и прежний Таманрассет.

— Что за Таманрассет? Где это вообще?

— Река, впадающая в океан южнее Керны, — пояснил Карутан, — Я как раз служил там центурионом, когда кернцы зачищали от черномазых зону её истоков и притоков. А в сухой сезон Таманрассет переплюйкой становится, поскольку большинство его притоков пересыхает на хрен, и пока Керна все их истоки с водосбором не восстановит, так и будет это безобразие продолжаться.

— А та река, которая вытекала из того озера — это как раз тот Таманрассет и есть?

— Он самый, — подтвердил Ремд, — Озеро было его средним истоком, а дальние в Мавритании. Восстановив Таманрассет, мы отрежем от Сахары всю её западную часть.

— А я-то думал, с чего это Керна так рьяно испанский запрос поддерживает, что готова вложиться в него и сама! — ухмыльнулся главный банкир, — Это же надолго? Потом — правильно, окончательный сток через её территорию пойдёт, но это же не один десяток лет ждать придётся? Или без этого просто смысла нет?

— Восстановление одного только ближнего водосбора — мизер. И сезонность же эта грёбаная сохраняется, когда летом густо, а зимой пусто. Увлажнение же на юге летнее, а севернее Сахары — как раз зимнее. Если добьют атласские истоки до озера и основного русла — как раз компенсируют зимнюю засуху в низовьях.

— Понял. Но млять, это же немереные деньжищи понадобятся! Даже сейчас у вандалов всю эту территорию выкупить — хрен ведь хватит на неё этих полуторных квот, которые мы обсуждали!

— Это если сразу всё брать. Но с вандалами можно договориться и о выкупе по частям. Сейчас, допустим, долину ближайшего притока с границей по водоразделу, и его восстанавливаем, потом следующий — затраты как раз на десятилетия и распределятся.

— А если вандалы просекут, что к чему, да сами остальные долины восстановить и освоить для себя захотят? Я понимаю, что Керна один хрен в выигрыше, сток-то к ней пойдёт, но жаба ведь давить начинает!

— Для вандалов — слишком далеко от Карфагена. У них ближе вкусный вариант есть — восстановить озеро на юге Нумидии. Маврусиев-то они уму-разуму научили, и над теми местами контроль у них полный. Ты же заметил, как у нас поставки селитры оттуда за последние двадцать лет выросли? А всего-то только порядок там навести понадобилось.

— Так погоди, озеро же затопит месторождения?

— У них на восстановление одних только атласских притоков лет двадцать уйдёт как минимум. А истоки южной реки — на Тассилийском нагорье. То, что в первую очередь затопится — там в первую очередь всю селитру и повыберем. Тразамунд не дурак и сам не станет топить то, что можно с выгодой продать нашим.

— Да, удачно мы вандалов в нашу сферу влияния втянули. За ум взялись, уняли фанатиков, культуру романизируют и страну развивают в нашем направлении. Ты не всё ещё старьё с испанских предприятий им сбагрил, Карутан?

— Античную архаику? Не беспокойся, для всех наших промышленных музеев и учебных центров оставляется достаточно, — вся компания рассмеялась, — И ещё два цеха на нашем станкостроительном продолжают это старьё для их мануфактур производить. Для нас седая древность, для них — вершина прогресса, которой и в Константинополе ещё нет. И надеюсь на расширение дозволенной квоты для вестготов.

— Млять, хреново в Европе! — проворчал Александр, — Вестготы-то ещё ничего, Аларих Второй старается, но хреново у него пока выходит. Что скажешь, Самбак?

— Там и не ускоришь особо, — ответил Самбак Васькин, глава общего комитета спецслужб Содружества, — Никейцы в Суассонской области Хлодвига обхаживают и даже Клотильду евонную обратить исхитрились, а к ним и от вестготов стекаются, так что их и прижимать особо Алариху боязно. Ариан своих унял, а никейцев больше увещевает, дабы те франков не поддержали. Не верит в реальную силу галло-римских тайных староверов.

— Значит, не пришло ещё время. Сожрать его мы франкам, конечно, не дадим, но раз хреново старается, пусть ещё посидит под санкциями, пока не поумнеет. А бургунды?

— А что бургунды? После того, как просрали вестготам и Одоакру свой выход к Луже, разленились вконец и держатся только на балансе интересов между соседями. Если Хлодвиг алеманов сожрёт, бургундам или ему сливаться, или Алариху, или они их между собой разделят. Так-то самые культурные из всех галльских германцев, но и самые из всех ленивые. Выпить только не дураки, да в камешки поиграть или в кости, да травлю зверей в амфитеатре поглазеть. Всё, что осталось от Империи, ветшает и рушится на хрен, никто подновить даже не пытается. И в принципе, у всех их примерно так. Жалко Галлию!

— То-то и оно. После падения Суассона вся Галлия между германцами поделена, если только крайней Арморики не считать, да и ту Хлодвиг хапнул бы, если бы британцы наши промедлили под протекторат их взять. Сперва к багаудам тамошним все эти бритты и романо-бритты слиняли от наших, кто в Суассон не хотел, потом сами же попросились под крыло, когда выбор оказался только между нашими и франками. Вот там только хоть что-то восстанавливается, да Аларих ещё что-то у себя пытается наладить, а вся остальная Галлия безнадёжно деградирует. Теодорих в Италии со своими остготами, конечно, тоже бедлам устроил ещё тот. А кто натравил? Тот самый Константинополь, который на словах за сбережение культуры и цивилизации. Только при Одоакре всё устаканиваться начало, и тут — ага, потренируйтесь-ка ещё разок с остготами! — компания снова рассмеялась.

— А всё отчего? Предлагали же Одоакру военный союз и помощь, если он у себя по образцу вандалов реформы проведёт, — заметил Самбак, — Но нет, ему хотелось в теории быть федератом Византии, а на практике рулить всем самому. Вот и дорулился! Спасибо хоть, Сицилию вандалы обратно с нашей помощью отжали, и наша база отбивает аппетит у Теодориха на Сицилию. Вся остальная Европа, которая не наша — звиздец ей настал.

— Зато экология теперь в Европе восстановится, — пошутил Ремд, и вся компания опять расхохоталась.

— Византия-то этим не воспользуется? — поинтересовался Александр.

— Не до того сейчас Анастасию, — напомнил безопасник, — И так нетвёрдо власть удерживает, а тут ещё и на востоке Кавад успешно войну с ним ведёт.

— Я знаю об этом, Самбак. Но дальше-то что? В самом Иране свирепствуют эти маздакиты, и уже не столько они зависят от шах-ин-шаха, сколько он от них. Это же, как я понимаю, уравнители вроде багаудов и циркумцеллионов? Они же отнимают у имущих — и зерно, и деньги, и вещи, и дома, и даже баб — и делят всё это между собой и голытьбой? Долго ли продержится государство под таким управлением? Ведь рухнет же, и тогда кто сдержит византийский реваншизм на Западе?

— Ну, не так скоро. Сейчас войну с Кавадом императору не выиграть, а значит, и уступки придётся ему сделать, и контрибуцию немалую выплатить. Не будет у Анастасия денег для большой войны на Западе, а что малой западная авантюра не обойдётся — и сам он понимает, не дурак, и советники отсоветуют.

— В ближайшие годы — согласен, но что будет дальше, если Иран развалится?

— Восток богаче Запада, а овладеть всей Месопотамией и удержать её — это ведь мечта всех римских императоров, начиная ещё с самого Траяна.

— Ты считаешь, что восточные римляне предпочтут воспользоваться персидским раздраем, да так в нём и увязнут? А если нет? Что, если они переймут у нас конский хомут и резко улучшат этим свою логистику?

— Опять же, не сразу. Это же сколько тягловых волов надо лошадьми заменить? Их для этого ещё развести в нужном количестве надо, да не любых, а крупных и сильных. А такие у них все в тяжёлой кавалерии задействованы. Да и разве сравнишь их с нашими тяжеловозами? Рано или поздно, конечно, сообразят и слямзят, но широкомасштабно их внедрить — это ещё очень не скоро. Персы раньше от своего раздрая оправятся.

— А откуда там вообще весь этот маздакизм пошёл?

— Давняя секта зардуштакан. Всегда проповедовали общность имущества, но и маргиналами были всегда. Так бы и остались маргиналами, скорее всего, хоть Маздак и харизматичнейшей личностью был, если бы не несколько засушливых лет подряд. Тут и неурожаи, и голод, и спекуляции хлебом, и голодные бунты, а тут ещё эта проповедь, да в тот самый момент, когда Кавад за башку хватался, что ему со всем этим делать.

— Какого хрена не грохнули демагога? Вас что, надо учить, как это делается?

— А нахрена, Александр? Проблема же объективная, и устранением Маздака её хрен решишь. Маздак, Хренак, Звиздак — какая на хрен разница? Его, если хочешь знать, и так свои же грохнули. Ну, примазавшаяся к этим придурковатым фанатикам сволочь, если точнее, которая теперь всем в секте и заправляет. Факт подмены скрывается, и полагается считать, что Маздак — всё тот же, но реально, когда Кавада скинули, и он возвращал себе трон с войском эфталитов, сектой в Арране руководил и её войсками ему помогал не тот уже Маздак, а новый, подменённый. Лжемаздак, короче. И скорее всего, как раз из этой примазавшейся сволочи. Прежних дураков-идеалистов постепенно скидывают, а чаще и в измене обвиняют с последующими репрессиями, а заменяет их сволочь. Мы не обо всех знаем, но есть среди них и бывшие разбойники, и ворьё с мошенниками, и каторжники, а самое-то интересное, что и часть той самой знати, которую настоящие маздакиты в самом начале раскуркуливали. Эти как раз и расправляются с прежними идеалистами активнее всего — и за старое мстят, и к власти дорогу себе расчищают.

— А этих какого хрена не перещёлкали?

— Так опять же, нахрена? Наоборот, наша агентура подзуживает маздакитов на всё больший и больший беспредел. По всем нашим расчётам выходит, что чем хуже, тем лучше. Ну, в смысле, чем больше маздакиты под руководством этой сволочи наворотят в стране непотребств, тем сильнее озлобят народ. И чем сильнее нормальные персы будут обозлены на эту сволочь и бездельную шелупонь, тем беспощаднее вырежут их всех, как только станет можно и нужно. В общем, чем острее персы переболеют маздакизмом, тем полнее его преодолеют и тем лучший иммунитет на будущее от него приобретут. Сам же помнишь по ТОЙ истории — не нынешний маздакизм страшен для сасанидского Ирана, а его последующие рецидивы, которые ослабили его в аккурат перед арабами. Вот их нам и желательно предотвратить.

— Ну, логично. А в чём там объективные причины популярности таких учений? Почему у нас этого нет, а у дикарей то и дело какой-нибудь демагог толпы возбуждает?

— У нас, во-первых, толп этих наивного дурачья нет, которое любому демагогу возбудить легко. Затруднить размножение бестолочи и просветить толковых, хвала богам, озаботились ещё отцы-основатели. А у них кто об этом думал и заботился? Во-вторых, у нас имущие воспитаны на том, что роскошь напоказ и чванство — это дурной тон и вкус, а у них цель и смысл жизни в том, чтобы возбуждать зависть у неудачников. У нас помногу конкубин никто не заводит, одна или две, три — уже дурной тон, а у них в гаремах десятки баб, кто может себе позволить, и их количеством хвастаются.

— И всем этим провоцируют обделённых, которых слишком много?

— Именно. Высокопоставленная обезьяна отгрохивает себе дворец-крепость, да набивает её закрома содранными с зависимых крестьян тремя шкурами, и они впроголодь живут, а он жрёт деликатесы в три горла и хвастается этим. Самых смазливых девок себе в гарем стаскивает отовсюду, а крестьянин и дурнушке рад, если своя, поскольку не хватает оставшихся баб, и одна жена на двух или трёх братьев — не такая уж и редкость. А кто-то и этого лишён, и на его долю только коза или овца вместо бабы, — компания рассмеялась.

— Тогда понятно, — кивнул финансист, — При таком безобразии странно было бы, если бы такие учения не находили себе толп последователей. А в неурожайные годы это ведь всё ещё и обостряется?

— Естественно. В голод и спекульнуть запасами можно втридорога, разбогатев в разы, и гарем пополнить теми красотками, которых не мог заполучить раньше. И какая же обезьяна устоит перед таким соблазном? Для них-то ведь это — в порядке вещей. И вполне бы прокатило, если бы засушливые годы не зачастили подряд. И без Маздака добром это один хрен не кончилось бы. Конечно, он не понимал разумной меры и перегнул палку, но в принципе его подход работал на предотвращение смуты. Поступиться пятой долей всех запасов жратвы и баб, чтобы не допустить социального взрыва, имущих ведь убедили без силового принуждения, а репрессировали и разграбили полностью хлебных спекулянтов, которые и вызывали наибольшее недовольство. Вот этим и надо было ограничиться, если по уму. Но тут как раз и сволочь примазываться начала, и идеалисты большего захотели, и сам Маздак на эти разговоры в пользу бедных повёлся, а Кавад сообразил, что этим можно ослабить аристократические Семь Домов и укрепить собственную власть.

— За что его тогда и скинули?

— Да, именно за это. А теперь, после своего возвращения к власти, он использует безудержный террор Лжемаздака для расправы со всеми противниками своего всевластия. Другое дело, что вместо них он от маздакитской верхушки теперь зависит, но чем больше она куролесит, тем больше врагов себе наживает, а значит, и будущей опоры против себя. Купцов разграбили, аристократов разграбили, а хочется же ещё. Сейчас пока перерыв на войну с Византией, но затем вернутся к грабежам и примутся уже за служилую знать, а уж она и сама имеет чем огрызнуться.

— А наш выигрыш, значит, в том, чтобы персы приобрели надёжный иммунитет от этой заразы и покончили с ней раз и навсегда?

— По большому счёту — в этом, и если бы маздакизм у персов не возник сам, его следовало бы придумать, создать и внедрить специально для этого, — все рассмеялись, — А по мелочи — есть множество людей, которые глядят по сторонам, куда бы им податься от этого маздакитского беспредела, и среди них есть подходящие для нас, которые нашему зелёному жетону будут рады без памяти.

— Ну, уж кто бы сомневался! — хмыкнул Александр, — Это, конечно, нам всегда полезно. Но вот что будем делать, если прививка маздакизмом окажется слишком сильна, и пациент от неё скопытится?

— В ТОЙ истории не скопытился, а ослаб от рецидивов из-за неполного лечения. Именно это мы и предотвращаем. Ну а если окажется дохляком, то и хрен с ним. Толку-то от дохляка? В этом случае у эфталитов дорога в Иран давно проторена, а все нормальные персы скорее уж предпочтут их этим маздакитским дурным мечтателям и сволочи. Зато и урок извлекут на будущее, что если нажил богатство и положение в социуме, то знай меру и не раздражай ими тех, кому повезло меньше тебя. Будь проще, и люди к тебе потянутся.

— Отец этого Кавада тоже ведь к эфталитам за помощью бегал, когда его самого скинули, Кавад у них заложником жил, а теперь и сам с их помощью власть себе вернул, и с Византией с их же помощью воюет. Да, дорога в Иран у них хорошо проторена. Но что, если им окажется не до того? Над ними ведь самими с северо-востока нависают жужани?

— Нависают, но не напрямую, а через лимитрофов. Там канглы, усуни и огузы то эфталитам подчиняются, то жужаням, но чисто номинально, а по факту сами по себе. Если жужани захотят подчинить эфталитов, то через них ведь пойдут и их первых же подчинят уже всерьёз, а оно им надо? Да и не так силён этот Жужаньский каганат, как оно по карте представляется. Так-то — да, вытянулся до самой Кореи, но он рыхлый, куча племён его то признаёт, то откладывается. Ни оружейного производства своего у них нет, ни даже своей металлургии. Что-то Тоба-Вэй северокитайская поставляет, когда войны между ними нет, что-то алтайские тюрки, которые тоже себе на уме.

— Стоп! Это не те тюрки, которые в ТОЙ истории через полвека свой каганат на месте этого Жужаньского образовали?

— Они самые, с родом Ашина во главе. Есть легенда, будто бы этот род основан кем-то из младших сыновей Аттилы, сбежавшим якобы на Алтай аж из Паннонии, но это, скорее всего, выдумка. Но нам-то не один ли хрен? Так или иначе, народ — потомки хунну, не смешанных ни с уграми, ни с туранцами.

— А жужани эти кто такие?

— Сяньби, узкоглазые, бывшие восточные соседи хунну. Сильны только своими длинными дальнобойными луками. Вытеснили хунну на запад, где те смешались с уграми и стали гуннами, а часть — с верхушкой туранцев. Эфталиты — это потомки прежних саков и массагетов, только с небольшой гуннской примесью, за которую их и называют белыми гуннами, и то же самое у всех прочих лимитрофов, только исходные туранские племена у них другие, только и всего. Языки у всех так похожи на персидский, что переводчики им на хрен не нужны. Все вместе отбросили потом этих узкоглазых сяньби обратно и зажили сами по себе. А сяньби тоже разделились. Всех, оставшихся кочевать в степи, объединили вот эти вот жужани. Табгачи или тоба завоевали северный Китай и образовали в нём свою империю Вэй. Основатель правящего рода по женской линии ведёт свой род от династии Хань, но южные китайские ваны этот обоснуй на имперство не признают, а наши не дают табгачам навязать его южному Китаю силой.

— Так в ТОЙ истории они ведь тоже не смогли?

— В ТОЙ истории юг Китая был объединён в империю Ци, а в нашей же мы там поддерживаем баланс между добрым десятком карликовых Китаев, и против Тоба-Вэй им самим было бы не устоять.

— Благодарю, Самбак, теперь понял, — кивнул Александр, — Остальное я помню и сам. Образованию этой Тоба-Вэй наши для того и не стали препятствовать, чтобы для тех мелких китайчат острастка с севера имелась. Она же прикрывает их от жужаней, и под её и нашей защитой они могут сохраняться, не давая друг другу себя сожрать, а главное, не имея династических прав на верховную власть и не претендуя даже номинально на наше Миньюэ, не говоря уже о Тайване.

— И не составляя нам почти никакой конкуренции ни в Индонезии, ни в Японии, — добавил безопасник, — Кроме того, Тоба-Вэй граничит с жужанями непосредственно, а не через лимитрофов, да и намного богаче и ближе того же Хорезма, так что и цель намного соблазнительнее, чем подвластный эфталитам Хорезм, не говоря уже об их кочевьях.

— То есть, угроза эфталитам со стороны жужаней маловероятна и малоопасна? А если из-за Шёлкового пути?

— Свою шёлковую монополию китайцы давно уже прогребали. Шелководство и в Хорезме давно уже своё, и в Хорасане у персов. Объёмы ещё не те, чтобы наплевать на импорт из Китая, но их наращивают. А фарфор так ничем и не улучшился по сравнению с ханьским, так что наш намного лучше, да и по стилю подходит больше.

— Знаю. Но шёлк — получается ведь, что и Византия теперь неизбежно заполучит свой. Если сами китайцы прогребали при всей их дисциплине, то уж эти среднеазиатские раззвиздяи тем более прогребут. Обидно, млять! Цены на наш снижать придётся.

— Да и хрен с ними! — хмыкнул Карутан, — Предки-то с самого начала знали, что так всё и выйдет, и монопольная лафа не вечна, ну так за счёт машинной выработки пряжи и тканей мы один хрен в большом выигрыше остаёмся. Да и на сколько там скидку давать придётся при этих-то ценах? И не так скоро свой шёлк у имперцев появится, и мало его у них будет, и в убыток себе демпинговать они позволить себе не смогут. Ты лучше вот над чем подумай, Александр. Раз своё шелководство у Византии один хрен появится, то какой смысл сохранять запрет на испанское шелководство? Тебе не кажется, что он устарел?

— Ну, ещё не совсем, но — да, дело идёт к тому. С червяком пока повременим, но на белую шелковицу для Керны, Испании и Мавритании Тингитаны запрет отменим. Для будущих шёлковых плантаций на вырост, а пока — на ягоды. Но млять, жаль монопольной лафы! Оттянуть утечку шелковицы и червяка в Византию никак не удастся?

— Да хрен оттянешь! — прикинул шансы Самбак, — Не персы из-за маздакитского раздрая прогребут, так эфталиты, у которых бардак по жизни. А вдобавок, и Жужаньский каганат надолго не жилец, а тюрки ведь посерьёзнее их будут и наверняка до Скифского моря дотянутся, как и в ТОЙ истории. Но бардак будет и у них, так что помимо торговли китайским шёлком наверняка прогребут и контрабанду шелковицы с червяком. Звиздец монополии так или иначе, и хрен тут чего поделаешь.

— А если поддержать жужаней, чтобы продержались подольше?

— Не в коня корм. И не в тюрках их главная проблема. Тюрки пока сидят себе на своём Алтае тихо и не рыпаются. Все проблемы у жужаней — внутренние. Каганский род у них размножился, как кролики. Теоретически все право на власть имеют, а практически мало у кого есть хотя бы надежда дожить до своей очереди даже не на трон, а на какое-то приличное положение в социуме. Перепроизводство элиты, короче, и смута у них будет один хрен, хоть с тюрками, хоть без них.

— Но ведь и в Северном Китае, если я тебя правильно понял, верхушка из такого же народа? Значит, и в этой империи Вэй должны быть такие же проблемы? Или у них их там как-то научились преодолевать?

— В меньшей степени за счёт китайского самовластья, но в целом то же самое и у табгачей. На совсем мелкие осколки вряд ли развалятся, но разделиться на две империи, западную и восточную, могут вполне.

— Млять, китайский порядок называется! Все у них варвары, кто не китаец, но у самих по всему их хвалёному Китаю бардак! Чему тут тогда удивляться? От этого и шёлк свой прогребали индусам, да среднеазиатам!

— Ну, индусам-то не без нашей помощи, — заметил безопасник, — Раздрай на юге мы у них поддерживаем, а когда ни один из южных ванов монополией на шёлк не владеет и завладеть даже не надеется, то и отношение к ней соответствующее. А эта Вэй на севере прогребала свой шёлк среднеазиатам уже давно, пока нынешнего раздрая в ней не было, а был по китайским понятиям твёрдый имперский порядок. Так что, будем уж справедливы, к потере Китаем его шёлковой монополии его нынешний бардак отношения не имеет. Мы сами, а точнее, наши предки, вообще у империи Хань ещё его сзвиздили. Да даже если бы и не прогребала его Вэй, так сейчас прогребали бы индусы. Там эфталиты империю Гупта потеснили, которая и так уже бузой раджпутов ослаблена, и бардак в долине Инда тоже не хуже китайского. Не было бы у эфталитов уже и так своего шёлка в Хорезме, так сейчас в Индии один бы хрен его заполучили. На всём Востоке сейчас кругом бардак.

— И эти же эфталиты сейчас, выходит, страхуют Иран от полного краха?

— Да, получается так.

— А в ТОЙ истории их тюрки на ноль помножили?

— Ну, не на ноль. Вытеснили их государство в Индию, а среднеазиатскую часть завоевали и подчинили себе. И до этого ещё больше полувека. С той прививкой, которую Иран сейчас получает, за полвека он уж всяко маздакизмом этим переболеть должен.

— Не позавидуешь персам, — заметил Карутан, — Своей шелупони полно, отчего и популярны маздакиты, так ещё и понабежавшие из Индии, говорят, добавились? Какие-то то ли домы, то ли лури, вообще бездельные бродяги. Что это вообще за хренотень такая?

— Есть такие, — кивнул Самбак, — Две бродячих касты. Домы — ремесленники и подёнщики, а лури, в Хорезме их люли называют — певцы, танцоры и фокусники. Но они же размножились так, что честной работы перестало хватать, ну и начали многие между делом попрошайничать, приворовывать, да мошенничать. А раджпуты в Индии порядок любят и такого юмора не понимают. Раз их к порядку призвали, во второй предупредили и попавшихся с поличным высекли, а на третий в неприкасаемые обе касты разжаловали, да такие, которые вообще изгнанию подлежали или истреблению, кто сам не уйдёт. В общем, вытурили на хрен из страны.

— Так погоди, это же предки цыган ТОЙ истории получаются?

— Похоже на то. В Иран их принесло при Перозе, отце нынешнего Кавада. Ему как раз крестьяне нужны были, чтобы пустующие земли заселить и обработать. То ли не знал, с кем связался, то ли перевоспитать понадеялся, хрен его знает. Нарезал им землю, дал им тягловый скот и зерно на прокорм и посев — стройтесь, пашите и сейте. Ага, свежо предание! Эти раззвиздяи принялись на радостях праздновать и хрен угомонились, пока не сожрали и весь скот, и всё зерно! И после этого хватило ведь ещё наглости попросить добавки! — вся компания рассмеялась, — Реакцию персов представляете? Ну, от расправы эта шелупонь разбежалась, кто успел, но опять же, а на что жить? Работают персы сами, плясать и петь тоже сами умеют, только после работы, а не вместо неё, а бездельники на хрен никому не нужны. В общем, и в Иране бродяги взялись за старое, а у персов тоже особо не забалуешь. Пойманному вору рубят руку, мошенника могут и на кол посадить. Ну, пока благополучно было с климатом, кое-как выживали случайными подработками, но тут засухи эти грёбаные зачастили, персам самим жрать нечего, и работы на всех нет, и кому эти понабежавшие нужны? А тут — маздакиты со своей проповедью, что всё на всех поделить надо. Естественно, эти были в полном восторге.

— Аукнется ведь им ещё этот восторг, когда придёт время расплаты.

— Это точно! Когда персы рассвирепеют окончательно — припомнят всё и всем.

— Да хрен с ней со всей, с шелупонью этой бездельной! — хмыкнул Александр, — Меня больше Иран волнует. Если персы не сумеют переболеть маздакизмом и покончить с ним сами, они ведь тогда, получается, только на эфталитах и будут держаться? А через полвека придут тюрки, и звиздец настанет самим эфталитам. И кто тогда спасёт Иран и уравновесит Византию? Арабов с их склонностью к авраамическим религиям как-то ну уж очень не хочется. Казалось бы, где Палестина и Египет, а где Химьяр? Так один ведь хрен, то христианство какой-нибудь очередной его царёк примет, то иудаизм. И аксумитов-то в своё время с большим трудом от христианизации наши удержали, не говоря уже о Нубии, а у арабов этот монотеизм головного мозга — вообще хроническая болезнь.

— Арабы, конечно, не вариант. Но в ТОЙ истории эфталиты удержались в Индии при враждебном к ним Иране, а если ещё и он станет эфталитским, то будут помогать друг другу. Ну и мы тогда, естественно, пассивными наблюдателями не останемся.

— Так не лучше ли тогда просто не допустить образования Тюркского каганата? Да, я помню про оружие, но разве нельзя поставить жужаням наше и подружить их с Вэй, чтобы помогала и она?

— Александр, ну их всех на хрен, и жужаней этих грёбаных, и эту грёбаную Вэй! И те — ущербные уроды, млять, и эти! — вмешался внезапно Ремд, — Нашёл, кого спасать!

— У тебя-то к ним какие претензии? — удивился банкир.

— Гобийского носорога китайцы у себя давно уже истребили. Втемяшили себе в свои бестолковки, будто бы носорожий рог имеет целебные свойства, и хрен ведь дураков переубедишь! Сперва своих всех перебраконьерили на хрен, потом жужаням стали ихних заказывать. А эти дебилы и рады стараться. Раз китайцы платят, не торгуясь, так дикари и всех своих тоже перебраконьерили. Хвала богам, наши предки предвидели это безобразие ещё во времена Хань и хунну, а иначе только и остались бы его южные подвиды, включая индонезийского островного карлика.

— Ну так в Америке же прижились и размножились. Что тебе с ними не так?

— Во-первых, заслуги китайцев и степных дикарей в этом нет. А во-вторых, это мы с вами ещё помним, что американский носорог — на самом деле гобийский, которого наши предки в Америку завезли, но наши потомки только как американского и будут его знать. И вот в этом — как раз заслуга этих ущербных уродов, китайских и степных. И уже понятно, что такая же судьба ожидает в скором времени и гобийского страуса. Он и там уже редкий, и жужани ради перьев и яиц добраконьеривают его по китайским заказам. И он тоже по их милости нашим потомкам будет известен только как североамериканский. Это как, нормально по-твоему?

— Конечно, это безобразие. Но только из-за этого — Ремд, это же не серьёзно.

— Ну не только же из-за этого, Александр, — вступился за эколога Карутан, — Это — просто наглядный пример по его части. Сам же знаешь, какой вопрос, такой и ответ. По делу Ремд привёл хороший пример их жизни сегодняшним днём и неспособности думать на дальнюю перспективу. И сам посуди, разве должны наши собственные дальние планы зависеть от сиюминутных хотелок этого ущербного дурачья? В этом конкретном примере я не поручусь, что хунну были бы лучше, сохранись их господство в тех степях, но в ТОЙ истории их тюркские потомки в общем и целом оказались намного вменяемее жужаней, а значит, и для нашего долгосрочного планирования они предпочтительнее.

— А если, допустим, помочь империи Вэй завоевать их? Ну, или даже наоборот, пусть жужани завоюют Вэй, если это организовать легче, но главное, чтобы в их империи государственный аппарат был китайского образца — трудолюбивый и образованный, а не ленивые и тупые сынки-зятьки-племяннички дикарских главнюков.

— Александр, ну не в этом же дело, — поморщился Самбак, — Ты думаешь, мы эти варианты не обмозговывали? Китайские чинуши, конечно, образованнее, но по жизни они ничуть не умнее. Взять хотя бы отношение к наркоте. Все эти образованные и сдавшие на свои должности экзамены дурни не придумали ничего умнее, чем тупо запретить гашиш с опиумом, и теперь там не только гоняют наркош, но и уничтожают везде мак и коноплю.

— Они что, с дуба рухнули? Млять, это же именно то, от чего нас предостерегали ещё отцы-основатели! И теперь там, конечно, и контрабанда наркоты, и заоблачные цены на неё, и коррупция, и массовое втягивание в наркоманию окрестного дурачья?

— Абсолютно верно. И самое ведь смешное, что при их рождаемости и вымерли бы на хрен все, кто не способен преодолеть соблазн, так и хрен бы с ними, социум этого и не заметил бы, зато размножились бы другие, устойчивые к подобным соблазнам, и на том проблема решилась бы сама собой, и сами они это тоже понимают. Но ведь среди тех, кто не в состоянии перебороть сиюминутную хотелку — избалованные детки элиты, которая и пытается спасти своих бестолковых чад, тупо запрещая всем. И этим, естественно, только усиливает соблазн. В общем, в чём-то они умные, но в таких вещах — дураки дураками.

— На таких дураков, конечно, полагаться нельзя. Но ведь южная-то мелюзга до такого маразма не докатилась?

— Сопредельные с Вэй тоже пробуют, но с ещё меньшим успехом. Южные ваны, возможно, и хотели бы, тупое администрирование они все любят, но понимают же и сами, что контрабанду им не остановить. Нет такой иллюзии всесилия государственной власти, которой страдают имперцы на севере. Поэтому мирятся как с неизбежным злом, но иногда не выдерживают и тоже пытаются запрещать, и из-за непоследовательных шатаний имеют те же проблемы, только в менее острой форме. Одно ведь дело не допустить появления у себя наркокриминала, как не допустили этого у нас, но совсем другое ликвидировать его, когда он уже возник и окреп. Это же решительная государственная поддержка нужна для легальной демпинговой конкуренции, но её ведь хрен поймут менее решительные соседи, к которым дешёвая наркота потечёт через дырявые границы.

— И на Миньюэ китайские соседи из-за этого так окрысились?

— Ну, не только, в основном-то от зависти, но и из-за этого тоже.

— Хорошо, с этим понятно. А что насчёт металлических стремян и сабель у всех тамошних степных дикарей?

— Ну, не у всех, а только у тех, кто может себе позволить. Но — да, внедряются. И у тюрок, и у жужаней, и эфталиты уже стремена перенимать начали.

— А сабли?

— Александр, они почти прямые, — вмешался Карутан, — Изгиб клинка настолько малозаметен, что режущему удару не помогает никак. Один хрен рукой надо оттягивать на себя при рубке, так что с прямым клинком в этом смысле разницы никакой. Эфталиты свой аналог имеют, эдакий упрощённый и облегчённый вариант прекрасно известного нам сарматского меча. Проще за счёт однолезвийности и легче за счёт узкого клинка, остриё асимметричное типа ножевого, но в целом клинок прямой. Уже не меч, но ещё не сабля, скажем так. Единственное преимущество перед нашей кавалерийской спатой — меньший вес. Мы испытывали образцы и его, и тюркской сабли, так при равном качестве стали они абсолютно равноценны. Для лёгкой конницы — можно подумать и над нашим аналогом.

— А увеличить изгиб клинка разве нельзя?

— Технически — элементарно. Один же хрен проковывать стальную полосу, и на этом этапе кривизну ей можно придать какую угодно. Но наши исследования показывают, что клинок начинает сам работать на режущий эффект только при большом изгибе. Но как им тогда колоть? То есть, мы теряем универсальность, и какой тогда в этом смысл, когда всех наших кавалеристов исходно учат рубить с оттяжкой и обычным прямым клинком? Вспомни, как сам учился этому в Корпусе.

— Ну да, при правильно поставленном ударе нормально режет и обычный меч. То есть, основное преимущество не от нынешней сабли, а от стремян?

— Естественно. Сам же помнишь наверняка, какой удар выходит, вскинув коня на дыбы и привстав в стременах. Вот это в сочетании с лёгким клинком и даёт суммарный эффект. И опять же, не тюрки это на запад принесут, так сами эфталиты, у которых соседи переймут, и какая разница, у кого именно? И спасибо дикарям за это огромное, наконец-то стремена и в Испании можно внедрять уже массово, не боясь палева.

— Ну да, и угры ведь переймут, и персы, а от них один хрен переймёт Византия. Нет смысла зажимать их для Испании. Вандалы с вестготами переймут — так и пускай, они союзники, мавры — так наши раньше переймут и освоят, чем не наши. Да, можно внедрять. А эти лёгкие однолезвийные мечи неплохо ведь подойдут и легковооружённой пехоте?

— Городской страже — вполне. Рукоять только в нашем стиле сделать, и выйдет даже дешевле городского меча с клинком типа китайского цзяня, который ещё мой прадед запустил в серийной производство.

— Ты их и ещё удешевить мог бы запросто. Что я, не видел твоё производство? Вот нахрена твои фрезеровщики радиусный переход к хвостовику выгрызают? Это же к столу станка через подкладки прихватами прижимать, а перед этим по разметке выверять каждую сторону, потом так же переустанавливать. А под прямым углом — тупо зажал эту полосу в тисках, фрезернул, перевернул, опять фрезернул — проще же и быстрее. Что я, на практике сам такие уступы не фрезеровал? И гарда же проще выйдет — не надо ответные радиуса на ней фрезеровать, да припиливать. Я понимаю, что не твой уровень, но мог бы и озадачить своих технологов, чтобы не спали в одном сапоге.

— Александр, ну её на хрен, такую мелочную экономию. Говорили ведь уже про говённую экономику? Ну так и нахрена до неё опускаться?

— А что в этом говённого?

— Острый угол — это концентратор напряжений. Ломаться будет на хрен клинок как раз в этом месте. Звезданут тебе охреначником у самой рукояти, кто это дело знает, и останется у тебя в руке одна только эта рукоять. Был меч, а стал в лучшем случае кастет против того же самого охреначника, — Ремд и Самбак рассмеялись, — Я понимаю, что после Корпуса много лет прошло, но станочную практику ты помнишь, а сопромат — подзабыл.

— Млять, точно! — банкир тоже ухмыльнулся, — У тебя, наверное, каждый второй из молодых рабочих такую горе-рационализацию предложить пытается?

— Ну, не каждый второй, большинство — потомственные и знают от отцов, но — да, года не проходит, чтобы кто-нибудь из новеньких не предложил. Всех старых работяг, мастеров и инженеров учим, чтобы не ругали таких за это и не высмеивали, а объясняли им нормально, почему так не делается. Пять раз глупость предложит, так зато на шестой и дельное что-нибудь придумает, если охоту к этому не отбивать.

— Разумно. Но в плане добротности холодного оружия — часто ли наши солдаты пользуются им в бою? Уже ведь и огнестрел-то нового поколения, автоматический и под бесфланцевый патрон, а ты всё о добротности мечей беспокоишься.

— Александр, ты же знаешь и сам принцип наших предков — прогресс двигай, но и архаику не забрасывай. Чем развитее цивилизация, тем она уязвимее перед катастрофой, к которой оказалась не готова. А всё разве предусмотришь?

— Фогу три года назад извергался, — напомнил Ремд, — Спасибо хоть, слабенько, и эвакуация людей была больше учебно-тренировочной, чем по реальной необходимости. Но когда-то в плейстоцене он рванул так, что следы суперцунами обнаружены и на обоих соседних островах, а менее чёткие — и на остальных, и на материке. А вулкан — активный и потряхивает регулярно, за всё время с момента заселения — шесть достаточно серьёзных извержений, так что и от катастрофического я бы не зарекался. А тогда всем Горгадам уж точно не поздоровится, а возможно, что и не одним только Горгадам.

— И звиздец всем многовековым трудам предков по их озеленению, — добавил Самбак, — Ты тут за обводнение и озеленение всего запада Сахары выступаешь, в которые тоже хрен знает сколько времени и ресурсов вбухать придётся, чтобы и здешний климат тоже повлажнее стал, а вулкан этот грёбаный набедокурит, и всё это козе под хвост.

— Ну, не всё, — возразил эколог, — Лава дальше своего острова не утечёт и за его пределами хрен чего сожжёт. Но вот пепел и возможные цунами набедокурить могут. И хвала богам, что Гаста собственными горами прикрыта и отделается полегче других, но многим городам и посёлкам придётся кисло. Если даже и не захлестнут цунами, пеплом припорошит обильно, а он ведь ядовитый, пока свежий. Да и здесь с нормальной водой хреново будет, и в термах тогда уже хрен побалдеешь так, как мы тут с вами сейчас, — он вылез из ванны-бассейна, завернулся в банную простыню и разлёгся на лежанке, — А уж вина с виноградников Фогу мы и теперь долго ещё не увидим. Они, кажется, все погибли при последнем извержении, как и многое другое. Кокосовые плантации, и те восстановить удастся ещё очень нескоро.

— Не здесь, так где-то в другом месте в следующий раз соберёмся, но традиции предварительного обсуждения спорных вопросов в термах уже многие века, и я отступать от неё не собираюсь — заявил Александр, — Мой давний предок времён отцов-основателей заседал в Совете Ста Четырёх ещё в том старом финикийском Карфагене, и уже тогда все вопросы, чреватые долгими спорами, согласовывались лидерами фракций в закрытых для посторонних термах. И как тогда эта система прекрасно работала, так и сейчас прекрасно работает. А что до вина с Фогу — это мы сейчас уточним. Ньора! Зайди к нам!

— Иду, господа! — зазвенев раздвигаемыми занавесками, в дверной проём вошла шикарная негритяночка, одетая только в украшения, — Вина желаете или девочек?

— Девочек, пожалуй, где-нибудь через полчаса, а пока — вина. Вот только какое есть? С Фогу совсем нет или что-то всё-таки есть?

— Недавнего с уцелевших остатков очень мало, и оно не лучшего качества, а от прежних урожаев — ну, официально тоже нет, досточтимый, но для вас мы очень хорошо поищем и наверняка хоть пару амфор, да найдём, — элитная прислужница закрытых терм хитро улыбнулась, — В холодильнике одну точно припоминаю. Сразу со льдом подать?

— Ну что, друзья, заманчивое предложение? — банкир обернулся к остальным, — Может себе позволить официально не существующая мировая закулиса официально не существующую выпивку? — вся компания рассмеялась.

— Официально не существующая, но прекрасно известная всему Содружеству? — хмыкнул Карутан, — Ньора, а что здешний народ пьёт за неимением вина с Фогу?

— Из бразильского винограда, досточтимый. С самого Бразила, правда, нет, но из хороших кроме здешнего есть ещё гвинейское и антильское.

— Слыхал, Александр? Мы хоть и мировая, но всё-же турдетанская закулиса, так отчего бы нам и не проявить солидарность с пострадавшим от стихии здешним народом? — и компания снова рассмеялась, поскольку и эти вина имелись в виду уж всяко не таких сортов, которые потреблялись широкими трудящимися массами.

— А заодно и вспомнить юнкерскую молодость, — поддержал Самбак, — На нашем потоке самым шиком хорошее антильское считалось.

— Не только на вашем, — поддержал Ремд, — Ты в меньшинстве, Александр.

— Типа, задавили большинством голосов, демократы? — оценил шутку банкир, — Хорошо, тряхнём юнкерской и центурионской стариной. Распорядись, Ньора, насчёт пары кувшинчиков антильского, но непременно из холодильника и непременно со льдом.

— И сигариллы "Юнкерские", — развил идею Карутан.

— Так они же, говорят, страшный горлодёр! — изумилась банщица.

— Правильно, они самые, — подтвердил Самбак, — И лучше — в картонной пачке.

— А такие разве бывают? У нас — только в жестяных.

— Ладно, не парься, неси в жестяной, — успокоил её Ремд, и при виде её ступора вся компания расхохоталась, держась за животы.

"Юнкерские" в картонных пачках были дешёвым куревом, доступным юнкеру из простой семьи, живущему на юнкерское жалованье, равное солдатскому, но в Корпусе из солидарности с однокурсниками их курили и те, кто не был стеснён в деньгах, потому как хвастовство достатком считалось дурным тоном. И за годы учёбы это входило в такую привычку, что и в дальнейшем курили их же, только в элитных жестяных пачках, ничем по содержимому от тех картонных не отличавшихся. Выпускались они, по элитной цене, соответствующей элитной упаковке, в основном для тех выскочек, своей породой отбора в Корпус не прошедших, которые старательно подражали истинной элите Содружества во всём, в чём только могли. В меру своего понимания, конечно...

532 год, лето, Константинополь, район Сики за Золотым Рогом.

— А почему вы довольствуетесь арендой фактории, а не покупаете постоянную вроде той, которая у вас в римской Остии? — поинтересовался Иоанн Каппадокиец.

— Я простой центурион, почтеннейший, центенарх по-вашему, а такие вопросы решает только руководство Компании, — ответил Айнат Максимов.

— Совсем простой? — хитро ухмыльнулся префект Востока и фактический глава правительства Империи, — Остийской факторией у вас руководит друнгарий, да и здесь ты не единственный центенарий, насколько мне известно. Раз ты назначен руководить целой факторией, то скоро наверняка будешь и друнгарием.

— У нас это называется префект когорты в пехоте или алы в кавалерии. Когорта, правда, раза в полтора больше вашего друнга — шесть центурий.

— Не сочти за обиду, центенарий. Полтора друнга, так полтора, я бы для тебя и двух не пожалел. Главное — далеко пойдёшь. Но как начальник фактории, ты должен бы и знать соображения вашего руководства о постоянной фактории. Это ведь и для тебя было бы намного престижнее, верно?

— Престижно будет, почтеннейший, когда я получу перевод и буду командовать когортой или алой, а иначе какой из меня префект? Так, одно название. Но — да, ты прав, вопрос о постоянной фактории у нас наверху обсуждается. Просто ещё не время. Может быть, после войны рассмотрят и решат его, если в этом ещё будет смысл.

— После какой войны? — насторожился царедворец.

— После той, к которой вы готовите армию и флот, — ухмыльнулся Айнат.

— Но ведь они же будут направлены в Эритрейское море, против Химьяра. Как это затрагивает ваши интересы?

— Этот флот не покинет Внутреннего моря, почтеннейший. Слишком велики его корабли для Нильского канала. Даже транспортные суда под войска и припасы слишком велики для него, а уж военные дромоны — тем более. Не рассчитан Нильский канал ни на размах вёсел дромона, ни на осадку большегрузной корбиты. В том прошлом походе туда ваш нынешний божественный, который тогда ещё не был божественным, как-то обошёлся маломерными судами, обычными корбитами, да хеландиями, и вовсе не их размеры стали причиной его неполного успеха. Там просто очень пустынно, воды на большое войско не напастись. А такой гигант, как вот эти грузовозы, первый же сядет в канале на мель, и его тогда даже буксиром не стащишь с неё без разгрузки.

— Ну, я полагаю, что божественный всё это продумал. Можно канал расширить и углубить, а можно и маломерными судами на той стороне перешейка запастись.

— И профинансировать такие приготовления втайне даже от тебя? — от усмешки Айнат удержаться не мог, да и не хотел, хоть и сдержал ради приличия явный смех.

— Значит, заказанный нами запас индийских и прочих заморских товаров ваша Компания поставить нам откажется? — поняв, что этот шитый белыми нитками официоз с атлантами не срабатывает, Каппадокиец точно так же не мог и не хотел скрыть досаду.

— Ты же и сам понимаешь, почтеннейший, что не мой это уровень. Но надежда в принципе есть, поскольку грузы это не военные, а купить индийские товары вы можете и у персов, хоть и дороже, чем у нас. Руководство нашей Компании вполне может решить и не блокировать этих поставок вам до начала войны, на время которой вы и хотите заранее запастись ими. Разве только пряности, нужные для высококачественной заготовки мяса и рыбы впрок, могут вызвать споры в правительствах, но и по ним есть неплохие шансы на благоприятное для вас решение. Вряд ли это сильно повлияет на исход войны.

Дипломатия есть дипломатия, и ни тот, ни другой не озвучили вслух того, что император Юстиниан готовит войну против королевства вандалов, за которое заступятся дружественные и союзные им атланты, но оба ведь прекрасно понимали и это, и то, что понимает это и собеседник. Я знаю, что ты знаешь, что я знаю. При других раскладах это могло бы и вовсе предотвратить войну, на лёгкость которой император рассчитывать не мог — и само вандальское королевство вовсе не трещит по швам, и атланты за его спиной радужных иллюзий не внушают. Но в том-то и дело, что отказаться от идеи реставрации былой единой Империи нынешний византийский император не мог, а в сложившихся на текущий момент обстоятельствах не мог и отложить её надолго. При короле Хильдерихе, лично симпатизировавшем ортодоксальному христианству, Византии и Юстиниану, была надежда на признание им себя федератом Империи, а учитывая его бездетность — и на его завещание вандальского престола тому же Юстиниану, смуту же при этом Хильдерих мог бы подавить с помощью Империи, не давая атлантам повода для вмешательства. Но смута у вандалов возникла как-то резко, оппозиция оказалась готовой противостоять реформам Хильдериха и сразу же низложила его за посягательство на текущее устройство общества и государства, избрав новым королём его племянника Гелимера, который и должен был наследовать вандальский престол по обычаю. А война Империи с персами ещё не была тогда закончена, и вмешаться в вандальские события военной силой Юстиниан не мог, а на бессильное дипломатическое давление Карфаген плевал и чихал.

И хотя не оправилась ещё Империя полностью после тяжёлой и разорительной Персидской войны, а её столица — после недавнего мятежа Ника, медлить с Вандальской войной Юстиниану тоже нельзя. За два поколения после реформ Хунериха африканские римляне в большинстве своём вернулись к прежней языческой вере предков, а вандалы и аланы — к своему язычеству, а берберы так всегда язычниками и оставались, но их разные исходно культы сближаются между собой, и чем дальше, тем сильнее население Африки сливается в один народ, и если этого не остановить и не обратить вспять сейчас, то потом уже будет слишком поздно. Как испанские римляне, кто не уехал оттуда после аннексии испанских провинций Тартессом, считают себя теперь испанцами, так и африканские, дай им только срок, будут считать себя африканцами, и что им тогда будет Византия?

В идеале — раньше нужно было Африку отвоёвывать, намного раньше, но после того, как провалились две попытки ещё при Гензерихе, императорам Востока стало не до Африки, и так продолжалось при всех предшественниках Юстиниана, да и у самого из-за Персидской войны и столичного мятежа только теперь руки и дошли. И упускать удобный случай Юстиниан не намерен. Пока живы и не совсем ещё одряхлели римские эмигранты из Африки, пока в ней самой ещё остались ортодоксальные христиане, пока остались хоть и арианские еретики, но тоже христиане среди вандалов и аланов, пока ещё свеж в памяти у всех переворот Гелимера, свергшего законного короля Хильдериха, всё это будет играть в пользу Империи, но всё это устареет и станет бесполезным, если не использовать сейчас. И поэтому выколачиваются из податного населения повышенные налоги, строится на эти деньги флот, набирается и обучается армия, а во всех церквях гремят пафосные проповеди о спасении заблудших душ язычников и отступников, да о возврате величия Империи как оплота истинной веры.

И в принципе-то с остготской Италии начинать было бы удобнее. Она и ближе, в ней и римское население меньше от христианства отступило, и королева Амаласунта не против сближения с Византией ради подавления с её помощью остготской оппозиции, и с двух сторон сразу наступать туда можно, и напрямую морем, и через Далмацию, да только все эти преимущества перечёркиваются одним единственным фактором — Сицилией и её хлебом. Вернувшись после гибели Одоакра с помощью атлантов под власть вандалов, этот остров обеспечивает теперь африканскому королевству рычаг давления на Италию, своим хлебом прокормить себя не способную и зависящую от африканских поставок. Сицилия помогла бы перебиться, достанься она остготам, но в руках вандалов она лишает Италию всякой возможности противостоять вандальскому хлебному шантажу. Ссора с вандалами — это голод в Риме и всей южной половине Италии, чреватый их бунтом и отложением от италийского королевства остготов. Не пойдёт на такой риск остготская знать.

Хочешь, не хочешь, а начинать Византии придётся с вандальской Африки, имея в противниках и атлантов, Италия же в лучшем случае только базами на юге полуострова поможет, да добровольцами, действующими как бы сами по себе против воли королевы и её правительства, а официально королевство в войну не вступит, дабы не подвергнуться за это хлебной блокаде. Вот если бы Империя хлебные поставки Италии гарантировала, это было бы другое дело, но где Византии взять на это лишний хлеб? Египетский и с берегов Скифского моря — нужен самой Империи. А если Вандальская война пройдёт удачно, если Африка и Сицилия вернутся под власть Империи, то никуда тогда уже не денется от неё и сама Италия, поскольку точно так же не сможет противостоять уже имперскому хлебному шантажу. Тяжела будет эта война, в которой византийский флот едва ли захватит морское господство, но пусть хотя бы снабжение сухопутной армии прикроет, которой придётся от Египта и через Киренаику сушей наступать, но зато и не помешают её походу по суше ни вандальский флот, ни флот атлантов.

Вандалы, конечно, и на суше сильны. Особенно теперь, когда их поддерживают и берберы, и местные римляне, но разве сравниться им с армией Империи? Атланты же — а кто их знает, насколько они сильны на суше? Да, посильнее мавров, но кто такие мавры? Дикари, победа над которыми — не показатель. Их и вандалы побили, когда порядок у себя навели — свой, варварский, которому уж всяко не тягаться с римским имперским.

Страшно, конечно, громовое оружие атлантов, но сколько его у них? Больших армий им не приписывают ни мавры, ни арабы, страшилки которых можно смело впятеро делить, и едва ли ошибёшься. Если так сильны, как их арабы эти расписывают, почему не всю Индия завоевали на востоке и половину стран Внутреннего моря на западе? Почему с германскими королевствами соседство терпят, если могли бы и их страны силой под себя взять? Значит, не так страшен атлант, как его перепуганные им дикари малюют. Видимо, хоть и вооружены они хорошо, но веками ищут и сманивают к себе всех подходящих им людей, самих их немного, и больших армий у них нет. А в большой войне победа всегда за большими армиями, а если на их стороне ещё и истинная вера, то и подавно. Страшно, но на то и дана истинным римлянам истинная вера, чтобы преодолеть страх и совершить угодное Господу, и свои грехи этим подвигом искупая, и спасая заблудшие души. Как не может Византия отказаться от идеи восстановления прежней Империи, так же не может и Юстиниан уклониться от своей божественной миссии. Глаза боятся, а руки — делают.

А Иоанн Каппадокиец по своей части минимизировать экономический ущерб от неизбежной войны пытается. И на пиры с заокеанскими деликатесами, и на пряности, и на шёлк с благовониями и прочей роскошью Константинополь подсел прочно, несмотря и на своё хвалёное христианство, даже сильфий весьма востребован, как бы ни порицала его применение церковь, и если шёлк с пряностями можно купить подороже у персов, то этот сильфий, как и заокеанские деликатесы — только у атлантов. И если война с ними на носу, то запастись их товарами надо заранее, дабы от прервавшихся поставок не зависеть. И как бы ни критиковали Иоанна его недоброжелатели, и во многом заслуженно, но в целом он вполне на своём месте. По данным разведки он был не только против этой Вандальской войны, но и смелее всех отстаивал свою точку зрения перед императором. Но, не убедив его, делает теперь всё возможное для лучшей подготовки Империи к ней. Не обрадовала воля императора и Велизария, которому ещё и возглавить армию предстоит. И сам вояка опытный, и сведения собирал старательно, и оценивать их умеет, отделяя правдоподобное от явного вздора. Но приказ есть приказ, а его дело — выполнять его в лучшем виде.

Тем более, что и ночная кукушка евонная в том же направлении кукует. Женат ведь прославленный на Персидской войне полководец не на ком-нибудь, а на Антонине, близкой подруге самой императрицы Феодоры. Шлюха ещё та, хоть и не профессионалка, а любительница. Как от первого покойного мужа гуляла, так и от Велизария гуляет, но во всём остальном интересы второго мужа блюдёт, и тому приходится терпеть её шашни. И не на таких ещё женятся византийские царедворцы ради карьеры. Ситтас, его сослуживец, вообще на Комито женат, старшей сестре Феодоры, которая и профессионально работала шлюхой, и была популярна, да так лишь этим и прославилась бы, если бы младшая сестра, начав с её помощницы и продолжив в том же духе, не одумалась потом и не женила вдруг каким-то чудом на себе Юстиниана, уже в то время наследника престола. После чего она и старшую сестру замуж удачно пристроила, и младшую Анастасию, и многих подруг своей бурной молодости, среди которых была и Антонина.

Теперь-то, конечно, о прошлом императрицы болтать в Константинополе никто с кем попало не рискнёт. Но по данным разведки и мамаша трёх сестёр актрисой Порная была, что уже предрасполагало к ещё менее респектабельным заработкам, так что когда их мамаша овдовела, а сами девки начали подрастать, профессия им напрашивалась сама собой. По традиции элитных шлюх ещё продолжали называть гетерами, хотя какая у них могла быть выучка спустя полтора столетия после окончательного закрытия антиохийской школы гетер? И она-то была вульгарщиной по сравнению с былой коринфской, а когда не стало и её, кончились и настоящие гетеры. Комито, говорят, природный талант к танцам и пению имела, так что и ценилась не за одну только внешность и податливость. А Феодора не блистала талантами сестры и начала обычной шлюхой, но внешностью, развязностью и остроумными шутками тоже добилась популярности и у золотой молодёжи столицы. Их теперь и не сыскать, кто убит, кто казнён, кто сослан за заговоры или участие в Нике, хотя добрая половина не участвовала, но знавала императрицу Феодору в её прежнем качестве.

Есть такие и среди горожан попроще, но и они стараются без нужды не болтать, а на Ипподроме как можно дальше от императорской ложи места занимают, дабы на глаза злопамятной и мстительной императрице не попасться. А то ведь случались и обвинения в том, чего не было, но с обвинительным смертным приговором, и несчастные случаи, а то и просто исчезал человек без следа, а кто судьбу его выяснить пытался, нередко уже себе неприятности наживал — не смертельные, но от поисков пропавшего отучающие. Нельзя в Константинополе оспаривать догматы истинной веры, осуждать политику императора или его фаворитов и судачить о жизни императрицы в годы её молодости. Ни сама Феодора не любит напоминаний о своём прошлом, ни Юстиниан, прекрасно о нём знающий. Ещё бы не знать! Именно по его настоянию его дядя, император Юстин, изменил старинный закон Константина, запрещавший сенаторам жениться на простолюдинках, а особенно актрисах. Теперь — можно, если актриса оставила своё ремесло. Не просто так Юстиниану тот закон менять понадобилось, и уж всяко не просто так императрица Евфимия противилась этому браку до самой своей смерти. В то время не было ещё так опасно хвастаться мимолетним, но весьма близким знакомством с нынешней любовницей, а затем и невестой племянника и наследника императора, и кого это интересовало, те обо всём этом знали. Это потом уже начали старательно забывать, когда пострадали наиболее болтливые.

С другой стороны, эта же Феодора оказалась на должной высоте полгода назад, в самый разгар Ники, когда перепуганный Юстиниан был уже готов бежать из столицы, и только она, психанув и заявив, что лучше смерть, чем потеря власти, убедила его бороться до конца. Правда, мало было бы от этого толку, окажись во главе мятежных толп реально толковые вожаки. Ведь весь город практически был уже в руках мятежников, и военные отряды городского ополчения у них были, и городская стража вместе с частью гарнизона фактически уклонилась от противодействия им, хоть и не поддержала открыто, и не факт ещё, как повели бы себя и они, и немалая часть бойцов Велизария и Мунда, пойди толпы мятежников на решительный штурм Большого Дворца. Но кого мятежники провозгласили новым императором? Ипатия, племянника Анастасия! Это же курам на смех, кто в курсе! Какое бы задание ни поручалось Ипатию хоть на военной, хоть на чиновничьей службе, он их все неизменно проваливал. Другого кого за такую службу давно бы выгнали взашей, но отпрыску прежнего императорского семейства дали в конце концов такую синекуру во дворце, на которой, ничего не делая, ничего и не напортачишь.

Зато шутили в Большом Дворце практически открыто, что если есть какое-то дело, которого совсем не делать нельзя, но лучше бы провалить, чем сделать — поручите его Ипатию и ни о чём не тревожьтесь. Естественно, ни о каком участии в мятеже Ипатий и не помышлял и с удовольствием отсиделся бы во дворце, если бы сам Юстиниан в город его не выгнал. А зачем ему во дворце в такой момент такая бестолочь, на которую нельзя положиться ни в чём важном и ответственном? А тот даже улизнуть из города толком не сумел, попавшись в лапы мятежникам, да ещё и в самый не подходящий момент. Мятеж, начавшийся стихийно, как раз решила поддержать и возглавить часть сенаторской знати, и будь у неё уже намечен, объявлен и принят толпой свой император, кому была бы нужна эта бестолочь? Но чего не успели, того не успели, и тут вдруг абсолютно некстати волокут этого племянника Анастасия, и толпа дурачья на Бычьем форуме сразу же провозглашает его новым императором как представителя прежней легитимной династии!

Формально — всё правильно. Чем легитимнее мятежный претендент на престол, тем законнее выглядит его избрание народом, и тем легче поддержать народную волю и сенату, и армии, и церкви. Но Ипатий? Всем, кто был в курсе, сразу же стало ясно, что с таким горе-императором только пропадёшь, почём зря. Даже если и победит он в столице сейчас, надолго всё равно не удержится, и кто бы ни сменил его потом, за его поддержку спросит строго. И сенаторы, кто не успел слишком уж среди мятежников примелькаться и в активном участии отметиться, начали вспоминать о важных и неотложных собственных делах один за другим. Не собирались губить себя поддержкой заведомого неудачника и вояки, и кто не поддержал мятеж сразу, не стал присоединяться к нему и теперь. Только те, кому не было уже пути назад, остались при нём, но разве могла эта ничтожная кучка совладать с толпой дурачья и хоть как-то урезонить её? Немедленный штурм Большого Дворца, пока противник не опомнился и колеблется сам, ещё мог бы спасти положение, но толпа пожелала сперва официально короновать вновь избранного императора, как велит традиция, на Ипподроме. И сам Ипатий, которого толпа ещё послушала бы — повёлся на это самоубийственное решение.

Ипподром или Большой Цирк был традиционным и важнейшим центром всей общественной жизни в Константинополе. Колесничные гонки были популярны и в старом языческом Риме, от которого унаследовались и основные партии болельщиков, давно уже ставших фанатами не столько конкретных возничих и их упряжек, сколько цвета партии, от которой те выступали. Разве только белые с красными утратили популярность, отойдя на задний план, а основными стали синие и зелёные. А с господством христианства были запрещены гладиаторские бои и заброшен предназначенный для них амфитеатр, которому церковь не могла простить прежних расправ на его арене с христианскими мучениками. И в результате значение Ипподрома, на который помимо колесничных гонок перенесли и не запрещённые звериные травли, а вместе с ним и его партий, только возросло. Есть гонки или травля в этот день или нет, но все массовые собрания константинопольцы привыкли проводить на Ипподроме. И мнение столичного народа власть заслушивала на нём, если оно её интересовало, и императоров на нём короновали, и бунты на нём начинались Не стал из этого правила исключением и бунт Ника.

И причин ведь было более, чем достаточно, так что к каким-то беспорядкам они бы привели в любом случае. Тут и преследование объявленных еретиками монофизитов к их бунтам не раз уже приводило, тут и постоянное повышение налогов, то на Персидскую войну, то на помпезное строительство, то на подготовку к новой войне, тут и монополия государства на всё новые и новые товары, приводящая к неизменному росту цен на них. И ладно бы только на предметы роскоши вроде шёлка, который простым горожанам был не по кошельку и раньше, но в конце концов государственной монополией стал и хлеб. Ради борьбы со спекуляцией, как гласил официоз, ведь положенного горожанам бесплатного, в сотню буханок весом в римский фунт, выпекаемых из традиционных пяти модиев зерна — это одному человеку на месяц более, чем достаточно, а на семью мало, и остальной хлеб изволь покупать на рынке. А цена выросла, как и на всё монопольное, качество же упало — и золу в хлебе начали обнаруживать, а иной раз и деревянные опилки. А заработать денег стало труднее из-за понабежавших в город отовсюду нищебродов, которые и расценки за работу сбили, и обстановку на улицах накалили, и преступность с ними изрядно выросла.

А хлеба им ещё больше нужно, поскольку бесплатный им не положен, но жетон на него и поддельный можно за гроши купить, и настоящий сделают, если щедрее за него заплатишь. И раньше-то за бесплатным хлебом в очередях давились, но теперь и очереди стали длиннее, и уверенности нет, что хватит, и движется очередь медленнее — то кто-то без очереди пролезть пытается, то с явно поддельным жетоном. И ни ребёнка, ни жену за хлебом теперь не пошлёшь — отберут пришлые нищеброды запросто, и даже самим уже не по одному ходить приходится, а по нескольку человек, да не с голыми руками, а с крепкой дубинкой на всякий случай. И когда хлеб получать, если ты работаешь в государственном эргастерии? Вечером его уже нет, а днём — кто тебя с работы отпустит? А если самовольно с неё отойдёшь, так и из заработка вычтут, и плетей ещё можешь схлопотать за очередной уход. И нормальной обстановке это, конечно, не способствовало. Драки между синими и зелёными и раньше бывали, но теперь и нервы у всех на пределе, и количество участников добавилось. Понабежавшие — они ведь тоже болельщики, а в фанатизме они коренным уж всяко не уступят, поскольку кроме партийного цвета чем им ещё гордиться?

И убийства в драках случались временами и раньше, и погромы бывали целых кварталов противной стороны, и несправедливости при выявлении, арестах и расправах властей с зачинщиками, и конечно, это приводило к бунтам, но небольшим. В этот раз не так уж и отличались поводы от прежних, но уж очень накалены были страсти, а тут ещё и обвинены в разжигании беспорядков оказались представители и зелёных, и синих, так что обе партии оказались обиженными властью и неожиданно выступили против неё вместе. А освобождая из кутузки своих арестантов, заодно выпустили и всю уголовную шпану, и та под шумок с удовольствием занялась своим любимым делом — грабежом зажиточных и благополучных кварталов. И на сей раз и городской страже было не до них, и помощники добровольные из понабежавших нашлись в достатке. А где грабежи имущества, там ведь и убийства его хозяев, и сведение под шумок старых счётов, а чтобы потом не вскрылось, почему бы и пожаром место преступления не замаскировать? Уличные беспорядки — они ведь всё спишут. Стоит ли удивляться тому, что в пожарах выгорело полгорода?

В числе прочего Софийский собор выгорел и обрушился, уже третий по счёту, постройки Феодосия Второго, и теперь у Юстиниана в планах ещё и строительство нового добавилось, уже четвёртого, да пограндиознее прежних — соседние земельные участки под него у владельцев выкуплены. Ну, как выкуплены? В основном — в долг, который вряд ли с императора стрясёшь, если тот отдать его забудет. Сей секунд и на строительство деньги нужны, и на подготовку к войне, которой тоже никто не отменял. И конечно, их не хватает ни на то, ни на другое, и снова изобретает способы пополнить казну Иоанн Каппадокиец, возвращённый на свою должность после подавления бунта. Тогда-то Юстиниан, пытаясь этот бунт предотвратить, поддался требованиям толпы и снял Каппадокийца, заменив его патрикием Фокой, сыном Кратера. Тоже ведь показатель, кто в курсе. Три года назад этот Фока в ходе кампанейщины против язычества был в числе обвинённых и осуждённых, но когда такой кадровый кризис настал, Юстиниан экстренно его амнистировал и заткнул им возникшую кадровую дыру.

Впрочем, то уже дела минувшие. Свою репутацию бестолочи Ипатий в те дни подтвердил полностью. Ведь именно на Ипподроме, куда он и увёл основную массу своих сторонников, дабы короноваться, их и заперли отряды Велизария и Мунда. Было ли их на нём те тридцать пять тысяч, за упокой которых молебны в церквях служат, точно никто не считал, но так или иначе, в разы больше, чем заперших их там вояк. На широкой площади или даже на городских улицах — нашли бы где проломиться толпой сквозь не столь уж и плотное оцепление, но Ипподром оказался для них ловушкой. Это мест зрительских там полно, а входы — узкие и наперечёт, и не так уж много вояк нужно на то, чтобы надёжно их все блокировать, никого не выпустив. И остальных — хватило на кровавую резню пусть и многочисленных, но плохо вооружённых, ещё хуже организованных и легко впавших в панику мятежников. Ещё разыскивают и ловят тех, кто не попался там, но был замешан в беспорядках, а сопротивление политике Юстиниана оказывать уже некому.

Тем более, что приняты, естественно, и профилактические меры. Всех пришлых или к работам припахивают, куда требуются в столице работники, или выпроваживают из столицы обратно, кто не годен для предлагаемых работ или не согласен на них. Городское ополчение всех партий Ипподрома, даже кто и не участвовал в мятеже, всё разоружено и распущено, а все оружейники теперь, включая и мелких индивидуалов, работают только на императорский Арсенал. Даже если нестандартное оружие на заказ сделал, которое не нужно воякам, продать его частному заказчику можно всё равно только через Арсенал. За ослушание — крупный штраф, а то и пожизненный запрет на профессию. Мотивируют, как и всегда в подобных случаях, предотвращением уличного кровопролития, как будто бы и кухонных ножей, плотницких топоров, да тех же дубинок с камнями для этого не хватит. Идиотизм! Законопослушных граждан разоружают перед плевавшей на законы гопотой, которую всю всё равно не переловишь. Большого кухонного ножа, не говоря о мясницком тесаке, уже в лавке не купишь, поскольку раскупают сразу же и не стоят за ценой, а на рынке у перекупщика — в лучшем случае за полуторную цену купишь, но бывает, что нет и за двойную. Ну так ежу же ясно, что и те же оружейники теперь остродефицитные ножи с тесаками оружейного качества делать повадятся. Это спату армейскую под мясницкий тесак не замаскируешь, а тот же германский лангсакс — запросто. Да и контрабандисты не упустят шанса заработать дополнительный барыш. Спрос — он ведь рождает предложение.

Сама же фактория Содружества — наглядный пример. Оружейные мануфактуры Карфагена у вандалов и Нарбона у вестготов наладили выпуск формально больших ножей для кухни и мясников, а фактически тех же лангсаксов, и первая партия в скобяной лавке фактории уже расхватана, разбирают вторую, да и третья едва ли залежится. Щит мяснику не нужен, но какие претензии могут быть у властей к крышке для котла? Мало ли, что его рукоятка удобна для кулачного хвата? А кто сказал, что она не удобна и для повара? Если же какой злоумышленник в качестве щита такой крышкой воспользуется, так при чём же тут фактория Содружества? Это всё они, злоумышленники. Кому нужен суррогат шлема, охотно берут малые котелки, как раз под размер стандартного подшлемника, который сам по себе не оружие и под запреты не подпадает. Ну вот случайно получился у поставщиков именно такой размер котелка, и пусть будет стыдно всякому, кто подумал иное. Следите лучше за порядком в собственной столице. А то так ведь вы скоро договоритесь и до того, что и полая бамбуковая трость якобы для метания чугунных рыболовных грузил подходит вовсе не случайно! Ну да, в принципе подходит, и злоумышленник какой-нибудь может и до такого додуматься, но фактория-то тут при чём? А настоящее боевое оружие развозят по малым греческим гаваням вездесущие контрабандисты, и не ищите его в фактории, в которой оно только табельное у её охраны, и на него получено официальное разрешение.

А ещё одним следствием массовых жертв подавленной Ники стал невиданный наплыв овдовевших мамаш, нередко из вполне добропорядочных ранее семей, внезапно пожелавших пристроить подрастающих дочурок в хорошие руки. Раньше оскорблением подобное предложение считали и скандал закатывали, а теперь сами приводят их и сами слёзно просят принять, закатывая истерики в случае отказа. А чего, спрашивается, могли ожидать такие, которым заведомо просьба не беспокоиться по внешности, характеру или здоровью? Это вам не в шлюхи бордельные девок своих продавать, в которые возьмут и болезненную, и истеричку, и дурнушку, здесь — планка высокая, и берут далеко не всех.

В семьях константинопольской черни и раньше-то не была редкостью продажа в бордели подрастающих девок, в зависимости от внешности от одного золотого солида или номисмы, как их теперь всё чаще называют, до пяти за самых смазливых. Замуж-то её кто из такой семейки возьмёт кроме таких же нищих и никому не нужных маргиналов? А так и деньги семья получит, и девчонка голодать уж всяко не будет, а если очень повезёт, и актёрские таланты в ней проявятся, то в Порнае и известность придёт, и популярность, а разве плохо живётся любовницам и содержанкам толстосумов? Об императрице Феодоре никто, конечно, вслух при этом не упомянет, такие дураки давно уже в Константинополе кончились, но тут и не надо вслух, это подразумевается и без слов. Это как раз тот самый случай, когда дурной пример — особенно заразителен. Нет, соврать о том, будто их в это постыдное ремесло втянули обманом, любая может запросто, тем более, что и такие есть, но в большинстве случаев семейка прекрасно знает, куда и зачем продаёт девчонку.

И естественно, нормальные благополучные семьи, имеющие респектабельный заработок, никогда на подобное не шли. Хоть и знали, конечно, что с таким отбором, как у атлантов — уж точно не в бордель, да и письма от отобранных и уехавших подтверждали их вполне благопристойное замужество и семейную жизнь, но ведь атланты — язычники! А вероотступничество — разве это не ещё худший грех, чем блуд? Это же каждый добрый христианин знает! Нет уж, к черни обездоленной с такими предложениями обращайтесь, которая ни чести не имеет, ни твёрдости в истинной вере, и для которой вся цена вопроса — от одной до пяти номисм! Так и бывало в основном за весьма редким исключением ещё полгода назад, но случилась Ника, в которой оказались замешанными и многие из вполне добропорядочных горожан, случилось её подавление и расправа, в которой пострадали и те, кто на самом деле не участвовал, но попал под горячую руку, и теперь многие из ранее благополучных и добропорядочных семей сами оказались в положении той черни, да ещё и осиротевшими, и не приспособленными к такой жизни, и даже прав на бесплатный хлеб лишившиеся как семьи бунтовщиков. И если девчонке с голоду всё равно рано или поздно чести лишаться и греховную жизнь вести, так может, и не так страшны язычники-атланты, как их попы со всех церковных амвонов описывают?

А попы ведь отчего так свирепеют? Оттого, что очереди в факторию язычников из таких мамаш с девками всё длиннее и длиннее, и многие из тех, кому отказывают, уже и не к самим атлантам согласны, а к вестготам, да вандалам, для которых отбор уже не так придирчив, а кто и его не проходит, некоторые и в шлюхи дочурку продать уже согласны, рассудив, что даже в борделе у атлантов или их союзников девке будет житься всё равно получше, чем в родном константинопольском. Это ли не подрыв всех жизненных устоев христианской Империи? Измена, кругом измена!

Зато потомственная чернь безработная, кто в мятеже не участвовал и не угодил под горячую руку, готова приплясывать от восторга. Ведь императрица Феодора — нет, мы об её прошлом даже не думали — заботится о падших женщинах, карая за вовлечение в это ремесло обманом, а проданных выкупая из борделей и возвращая в семью, да ещё и давая пару номисм на жизнь. Казна пуста, но на это императрица деньги находит. Их, конечно, надолго не хватит, замуж недавнюю шлюху взять тоже желающих мало, а рукоделием на жизнь заработать при такой конкуренции ещё проблематичнее, так что по новой в тот же бордель в надежде на новый выкуп императрицей. У некоторых, говорят, получается.

Но наибольшая надежда у бездельников на новые законы, которые приняты по настоянию Феодоры. Теперь обольщённые девицы вправе требовать законного брака от обольстителя или четверть его имущества, но если залетит и родит, ребёнка обольститель и в этом случае обязан усыновить и признать наследником. Так что, раздвинув ноги перед богатеньким сластолюбцем и запасшись свидетелями события, можно или удачно замуж выйти, или просто разбогатеть. А если ещё и залетела после этого и заявила, что именно от него, суд проверять не станет, были ли у неё ещё любовники в это же время, а вынесет решение в её пользу, дабы не расстраивать заботливую императрицу. Чревато это, навлечь на себя её неудовольствие, учитывая её злопамятность и мстительность. Вот только одно дурачьё в толк не возьмёт, у одной этот номер пройдёт, у двух, у десятка наконец, но где на всех таких богатеньких дурачков напастись? Дурачки редко богатство наживают, а кто додумался, как его нажить, додумается и как от аферисток подобных уберечься. Мало ли на улицах хулиганья, которое не только изнасилует всей компанией подгулявшую шалаву, но и прирежет, чтобы не нажаловалась? Особенно, если за это ещё и щедро заплачено. С одной такое случится, с другой, с третьей, так четвёртая уже и призадумается, не лучше ли на аборт денег стрясти и ими удовольствоваться, а впредь не залетать и проблемой для спонсора не становиться. Но пока не все ещё к этому пониманию пришли, многих радует забота императрицы. Ведь некоторых же она замуж выдала?

Феодора вообще любит браки устраивать. Не половину, как клевещут на неё её недруги, даже не треть, но где-то с четверть всего сената на бывших шлюхах переженила. Хочешь, не хочешь, но при её влиянии на Юстиниана или сделаешь так, как она захотела, или недолго тебе сенатором оставаться. И теперь в сенате шутят, когда рядом нет лишних ушей, что раньше сенатор не имел права жениться на шлюхе, а теперь не имеет права не жениться на ней. Если лишних ушей так и не появляется, то отдельные остряки развивают шутку и дальше — если хочешь жениться на шлюхе по своему выбору, то скорее именно её и совращай, чтобы августа именно на ней и заставила тебя жениться, а не подобрала тебе какую-то другую. А если сенаторы своих детей поженить хотят, то скорее пусть сводят их для греховной связи при свидетелях, да слух распускают об якобы происходивших ранее прежних оргиях с активным участием невесты, и чем похабнее будут подробности о них, тем скорее и охотнее августа потребует именно этого брака. Опасны такие шутки, но если годами живёшь в постоянном страхе, то в конце концов устаёшь бояться.

Толстосумам незнатного сословия проще. Их и самих-то во много раз больше, и внимания на них Феодора обращает меньше, и слышит о них намного реже, да и сами они ей малоинтересны. Если не вляпался ни в какой громкий скандал, то и знать она не будет о таком толстосуме, а не зная — и не напакостит. Осмотрительнее только любовниц выбирай, чтобы в такой скандал не втянули, который внимание императрицы привлечёт. Есть же и такие актриски в Порнае, которые не так амбициозны, чтобы всё или ничего, да и не так стервозны, как... всё, молчим, молчим, мы об августе и не думали. Стервы хоть и хороши в постели, но проблем от них слишком много. А выучка — у кого из них настоящая прежняя выучка? Только и название, что гетеры, но куда им до тех прежних! То, что после закрытия прежней Антиохийской школы гетер осталось, стало в конце концов ничем уже не лучше константинопольского Порная, амбиции же и самомнение и у тех беспредельны, и у этих. Правильно, лучших-то в Империи всё равно не найдёшь.

Можно, конечно, рабыню купить, хоть и это не панацея. У рабов давно уже есть права. И убить раба нельзя, это убийством считается, а можно только отдать за серьёзную провинность под государственный суд, который и вынесет приговор. И карманные деньги ему положены, и чем это отличается от жалованья наёмного слуги? И обеспечить его всем необходимым хозяин обязан, так что не настолько уж он и дёшев по сравнению с колоном или тем же наёмным слугой. Престижно владеть рабами по старинной традиции, только и всего. Наложница — другое дело. Конкубинат запрещён ещё со времён Константина, а эти новые законы нарушать запрет не рекомендуют. Сожительство с рабыней в принципе-то запрещено, но при выборе между работой и сожительством согласная найдётся всегда.

В северные города булгары-кутригуры, которых всё ещё продолжают называть гуннами, пригоняют множество рабов, что и позволяет держать на них не особо высокие цены. Ну что такое двадцать номисм? Двести сорок миллиарисиев, равноценных денариям атлантов. Раньше, говорят, рабы намного дороже стоили. Другое дело, что это цена раба без особых достоинств, а юная красотка, соблазнительная в качестве будущей наложницы, и вдвое дороже может оказаться, и втрое, да греческому языку её ещё учить, да гетеру из того же Порная нанимать придётся для её обучения ремеслу наложницы. Да сильфий ещё этот у атлантов только и можно купить, чтобы не залетала. Дорого обходятся внебрачные утехи! Но раньше, говорят, цены на наложниц вообще на тысячи миллиарисиев выходили, и находились же ещё на таких покупатели! Но видимо, по выучке и цена. Раньше-то таких рабынь настоящие гетеры обучали, антиохийские, не эти самозванки из Порная. Жаль, что атлантам в обучение не отдашь. У них-то настоящие гетеры есть, и говорят, получше даже тех прежних антиохийских. Но не берут атланты рабынь в обучение, сколько ни предложи им заплатить за него. Говорят, нет у них настоящих рабов, и само рабство — когда-то было, но давно уже во всех их королевствах запрещено. Вот ведь незадача-то какая!

Айнат с немалым трудом сдерживал смех, когда знакомые сенаторы и торговцы жаловались на подобные жизненные невзгоды, но потом-то уж, в кругу своих, хохотали с них вволю. Вас же устраивала эта ваша самодержавная деспотия при прежних вменяемых императорах и знающих своё место императрицах? Ну так чем же вам теперь не нравится произвол вздорной властолюбивой стервы при муже-подкаблучнике на троне? Вы за это и боролись, чтобы у ваших венценосцев были такие права и возможности! Ах, не ожидали прихода на трон озлобленной на вас и вам подобных злопамятной и мстительной стервы? А надо было предвидеть и такой вариант! Вы что, самого элементарного закона подлости не знаете? Если у неприятности, к которой вы не готовы, есть реальный шанс случиться, она случается. Понимали же, что и такое при вашем общественном устройстве возможно? Ну так и какого хрена не перекрыли лазейку? Думали, бог ваш от такого несчастья спасёт вас? Так для него оно не несчастье, вы для него как муравьи, и которые из вас пострадают от своих же муравьиных заморочек, велика ли ему разница? Раз сами о себе не заботились — кто о вас заботиться обязан? Самодержец ваш венценосный? Ну так и вот вам забота от самодержавного подкаблучника стервы, главное — расслабьтесь и постарайтесь получить удовольствие. Полгода назад у вас была возможность выбора, которую вы просрали, вот и наслаждайтесь теперь выбранной вами безысходной покорностью произволу.

Если вспомнить Клеопатру Ту Самую, то ведь стервой была едва ли меньшей, чем эта нынешняя Феодора. И точно так же Антония Того Самого под каблук загнала, но кем был тот Антоний для своего римского окружения? Уж точно не самодержцем. Если бы не безденежье, если бы не лютая нужда в египетском финансировании всех их войн и политики, долго бы они терпели над собой подкаблучника Клеопатры? Проблема была в том, что птолемеевский Египет был деспотией, а Клеопатра успела истребить всех, кем её можно было бы заменить. Не любая стерва страшна, а стерва, наделённая полной и ничем не ограниченной властью. Та, которую нельзя поставить на место окриком или хорошей затрещиной. Или стервец, поскольку не от пола деспота это зависит. Разве мало было в истории самодуров на троне? Более, чем достаточно. Но одно дело, когда такой самодур только царствует, другое, когда реально правит, и от его капризов зависит всё.

Хосров, сын и наследник Кавада, отчего так легко на мир с Византией пошёл? Оттого, что внутри Ирана проблем полно. И сам лишь недавно трон шах-ин-шахов занял, и с маздакитской заразой лишь немногим раньше разделались. Так это в столице и рядом с ней разделались, а сколько ещё её на местах по всему государству Сасанидов? Упустишь время, и снова скучкуются, снова фанатичными сторонниками обрастут, и получай тогда полномасштабную гражданскую войну. Поэтому додавить этих маздакитов для Хосрова важнее и насущнее, чем отжать спорные территории у Византии. Но в чём корень проблем Ирана? Разве в учении Маздака? Демагоги были, есть и будут, пока есть кому развесить уши и повестись на их демагогию. Эту проблему Хосров тоже пытается решить, заведя у себя в Гундешапуре неподалёку от Ктесифона свою персидскую Академию. Собственно, начал ещё в соправительстве с отцом, как и расправу с маздакитами. Три года назад начал, когда Юстиниан ради смягчения внутрицерковных дрязг на остатки язычества в Империи ополчился и афинскую Академию окончательно закрыл, Хосров пригласил изгнанных из Афин семерых наиболее авторитетных философов-неоплатоников, включая Дамаския и Симпликия. И не столь важно, повлияют ли они на ортодоксальный зороастризм персов, важнее — создание научной школы и популярности образования у персов. Чем больше у них будет образованных людей, тем меньше будет успеха у демагогов. Но и Хосров не решит главной проблемы — деспотичной власти шах-ин-шаха, которой наслаждается сам. А ведь разве имела бы такой успех проповедь Маздака, не увлекись его учением Кавад, отец Хосрова и тогдашний самовластный шах-ин-шах? Хосров сейчас за веротерпимость с просвещением и против радикализма, но что будет при последующих шах-ин-шахах?

Парадокс ведь сейчас, кто понимает! У персов их деспотия — уже тысячелетняя традиция, но религия не так неуживчива, как семитские авраамические. И сохраняется при ней культ Анахиты, объединённой с прежней месопотамской Иштар. И среди жриц при её храмах есть и работающие во славу богини с раздвинутыми ногами. Выучка ведь гетер, по которой нынешние византийские толстосумы ностальгируют — она ведь оттуда и пошла, от древней храмовой проституции. Не будь иеродул при храмах Афродиты, не появились бы и знаменитые греческие гетеры. Похерили языческие игрища прежнего греко-римского мира, наслаждайтесь теперь деградировавшей выучкой христианских шлюх. Нам-то что, у нас и гетеры сохраняются, и их изысканное профессиональное искусство.

Более того, у вандалов с вестготами появились уже и свои гетеры, окончившие школу в Оссонобе. К вандалам в Карфаген или к вестготам в Нарбон не хотите наложниц на обучение послать? Айнат тогда долго смеялся, глядя на выпученные глаза знакомого сенатора в ответ на эту идею. Как?! К варварам?! Римлянам, да ещё и истинно верующим, учиться чему-то у каких-то дикарей?! Ладно атланты, хоть заокеанские, хоть испанские, тоже язычники, но уж всяко цивилизованные, у которых и поучиться кое-чему не стыдно, но дикари-германцы?! Слыханное ли дело? Да если при дворе хотя бы слух пройдёт, это же позора не оберёшься! Не мыслимо такое для константинопольского сенатора! Ну, раз не мыслимо, тогда о чём говорить? Истинная вера и имперский гонор — они, конечно, уж всяко важнее выучки наложниц. Гордитесь ими и героически терпите неумелость ваших истинно верующих и не забывающих каяться в грехах воспитанниц Порная. Ваш бог — он ведь и сам терпел, и вам велел. Да, верно, это про крест ваши попы говорят, не про ложе, но общий принцип-то разве не тот же самый?

— К тебе тут ещё от Феодоры посредники не подкатывались? — поинтересовался после обеда вернувшийся со встречи с агентурой безопасник фактории центурион Нирул Васькин, — Не обязательно прямо от неё, она через велизариевскую Антонину щекотливые вопросы обычно решает.

— А что, должны с чем-то подкатиться?

— Ну, от агентуры информация поступила, что Феодора захотела породниться с кем-нибудь из наших королей. Девок ведь своих добрачных они втроём успели наплодить целый выводок, а теперь же они подрастают, и их пристраивать надо. У старшей Комито к выданью близится ейная Анна, а помолвленный с ней женишок спиться успел, так что эту помолвку хотят расторгнуть и другого для неё найти. А за ней следом младшая подрастает Симона, и её тоже надо куда-то. У самой Феодоры ейная Елена просватана, кто бы посмел пренебречь, но у младшей Анастасии только Элия София в браке рождена, а сперва ведь надо старшую замуж выдать, Евпраксию, которую Анастасия до брака нагуляла. В общем, три проблемных с позволения сказать невесты. Ещё не знаю, всех ли трёх будут пытаться к нашим пристроить или только какую-то одну, но что-то такое замышляется. Ну и хотят провентилировать этот вопрос не официально, а с этим кроме тебя к кому ещё подойти?

— Млять! Умеешь ты, Нирул, настроение испортить! — Айнат закурил сигариллу, — Шлюхи такие, что пробы негде ставить, избалованные, стервы и психопатки, с головой не дружат, даже о предохранении своевременно подумать не в состоянии, бесплодие две старших на абортах заработали, и даже их не все успешно сделать сумели, а всё туда же, с нашими королями родниться намылились! И ещё же, млять, на полном серьёзе полагают, что великую честь варварским рэксам оказывают?

— Ну так а ты хрен ли думал? Императорское семейство! — хмыкнул безопасник, — К этому добавь, что предрасположены рожать одних девок. У самой Феодоры есть и сын от какого-то араба, в Александрии родила, но его отец воспитывать забрал, а в остальном как их мамаша трёх девок одну за другой выдала, так и они повадились. А самое главное, что ещё ведь и ракообразные. Мамаша ихняя от рака окочурилась не так давно. Я ещё не выяснил точно, от чего ейная мамаша скопытилась, но по предварительным данным тоже есть подозрения на рак. В общем, семейка ещё та. Если бы не изучали примерно таких же среди наших самых последних забулдыг, которых ещё и найти для этого надо, я бы хрен поверил, что такое вообще возможно, млять. Но — императорское семейство, и прямо им то, что знаешь и думаешь о них, не скажешь.

— Да это-то не проблема. Невесты для всех королевских сыновей присмотрены, да и веру менять никто из них не собирается, а детей все в своей вере воспитывать будут, как и положено по нашим законам. На это и сама Феодора хрен согласится, да и кто бы ей позволил? Единственное, в чём эта венценосная стерва не всесильна. Послать племянницу на вероотступничество — этого церковь не поймёт. На это и будем напирать, чтобы породу ихнюю ущербную не обсуждать. Ты мне лучше вот что скажи. Может это быть попыткой вбить клин между нашими и вандалами в надежде оставить их этим без нашей поддержки в готовящейся войне?

— Скорее всего, так оно и есть. Типа, мы с вами договариваемся о почётном для вас браке, но если вы поддержите наших врагов, помолвка будет расторгнута. Наивно, но для их понимания ситуёвины вполне естественно и логично. Гензерих ведь в своё время союз с вестготами разорвал ради чести с западным императорским домом породниться. И с нашими наверняка хотят такой же фокус провернуть. Без нашего вмешательства сила на их стороне, и вандалам против них не выстоять. А не воевать они не могут. Пропаганда-то сколько уже трещит про освобождение собратьев и торжество истинной веры? Ресурсов сколько уже в подготовку войны вбухано? Налоги увеличенные чем обосновывают? Хрен теперь в прыжке переобуешься!

— Да уж, готовятся так, что даже жалко обламывать, — оба рассмеялись, — Заметь, в основном тяжёлая конница и тяжёлая линейная пехота. Эффективны только в плотном строю. Идеальные цели для наших пулемётов.

— И для пулемётов, и для шрапнели, и для миномётов, — мечтательно зажмурился Нирул, — Ты при смене по весне, конечно, в Африку попросишься?

— Ясный хрен! Хоть оно и не совсем спортивно при этой разнице в вооружении, но сколько поколений предков мечтало задницу римлянам надрать на поле боя? Они бы не поняли меня, упусти я такую возможность. Да ещё и прикинь, самому Велизарию! Пусть не легатом, пусть даже не префектом, пусть всё тем же центурионом, но — поучаствую, и даже блат употребить не постыжусь, если кто вздумает отказать!

— Млять, я бы тоже не постыдился, будь это по моей части! Да только ведь хрен поймут! Передам дела резиденту-нелегалу, сменюсь им, а ведь один хрен по нашей части припашут! Буду проситься к вам особистом, но если откажут и в этом, даже не знаю, как тогда быть. Взять, что ли, отпуск, да добровольцем к вам податься? В пулемётный расчёт возьмёшь? Только смотри, первым номером! Надеюсь, не так уж и сильно я устарел после Корпуса, чтобы не управиться с пулемётом!

— Ну, так уж прямо и в пулемётный расчёт? — ухмыльнулся Айнат, — Попробую посодействовать, чтобы и тебе поразмяться с нами дали. Разведка ведь в принципе тоже по твоему профилю?

— Армейская разведка — не совсем мой профиль, но тоже, надеюсь, не настолько ещё устарел после Корпуса, чтобы не справиться. А то не хотелось бы выслуживаться, как один из предшественников. Ремд Валодов ведь знаешь, за что префекта получил?

— За те порнофотки, что ли? Так ведь не только за них и не столько за них.

— Знаю. Но подкалывают-то его все именно ими! — оба снова рассмеялись.

Центурион безопасности Ремд Валодов отвечал за безопасность фактории как раз в годы бурной и распутной юности нынешней императрицы. Лично участвовал в тех оргиях золотой молодёжи, на которых блистала Феодора, сам не раз её там распробывал, но при этом не забывал и съёмки организовывать. Пожалуй, единственный, кто уцелел из того круга по причине недосягаемости для мстительной императрицы, а вот материалы тех съёмок уже не раз ей передавались, намекая на возможность завалить ими весь город.

562 год, север Пелопоннеса, город Кинефа.

— Тридцать лет назад наши отцы надеялись, что император оценит лояльность эллинов и перестанет преследовать их за приверженность вере предков, — пожаловался на жизнь Алексий, сенатор и архонт Кинефы, — Назначенный им вместо Носорога патрикий Фока, сын Кратера, был известным приверженцем наших эллинских богов, и назначение его префектом Востока наши отцы расценили как перемену в политике императора. Но не прошло и полугода после бунта столичных бездельников, как Юстиниан сместил Фоку и вновь вернул Носорога, налоги возросли, а после неудачи в Вандальской войне отношение властей к нам только ухудшилось. Якобы из-за нашего неверия христианский бог карает Империю военными поражениями, неурожаями, голодом, чумой и набегами варваров.

— Носорогом ваши отцы Иоанна Каппадокийца прозвали? — уточнил Ретоген, — За заносчивость и напористость?

— И за это, и за то, что жирный и с большой бородавкой на носу. Но ладно бы только это! Он же и монету испортил, а потом ещё и эти пергаментные деньги ввели!

— Ну уж кожаные-то деньги ты напрасно на него валишь, почтеннейший. Ещё до чумы Феодора его подсидела, и его уже двадцать лет, как нет в правительстве, а десять лет и в живых. А кожаным деньгам даже меньше, лет восемь.

— Так ведь идея-то была ещё его! Он, правда, папирусные предлагал, но тогда на это не пошли, а теперь его ученики вспомнили, такие же проходимцы, как и он! Казна их печатает безудержно, но по доброй воле их даже на новые испорченные монеты никто не меняет, а старых в обороте и вовсе не встретишь, все в накоплениях припрятаны. Столица на фальшивомонетчиков всё валит, будто бы это они всю Империю завалили подделками, но знакомые оттуда говорят, что казённый монетный эргастерий не перестаёт шлёпать эти пергаментные деньги. Есть, конечно, и фальшивые, но отчего их так много? Оттого, что и настоящие печатаются крайне небрежно!

— Да, слишком легко подделывать. У нас-то с самого начала и бумагу для денег на шёлковой основе ввели, и печать тщательную, и номер для каждой купюры свой. Были бы ваши такие, их было бы подделывать труднее. Хотя — да, если казна и сама печатает их безо всякой меры, то для их обесценивания не нужно и никаких фальшивомонетчиков. Но на вас ведь христиане этого не валят, надеюсь?

— Им этого и не нужно. Эллинизм сам по себе считается тяжким преступлением вот уже полтора столетия. Мало им было лишить нас храмов и библиотек, даже домашнее почитание наших богов запрещено и карается смертью или каторгой, и только трудности с проверкой всех домов и укромных мест спасали наших предков, если они были не на виду и не имели слишком много врагов среди христиан. Но когда Юстиниан снова взялся за нас всерьёз, пострадали многие, а после этих поражений в войнах против вандалов и остготов нас то и дело обвиняют в предательстве и пособничестве язычникам-варварам. По доносу, если найдут в твоём доме домашний алтарь или запрещённую церковью книгу, ты пропал, а если попались компанией возле заброшенного храма, то всей компанией и пропали.

— А в чём претензии к вам по поводу неудачных войн? Вы ведь не восставали в это время против имперских властей?

— Были выступления наших против христианских фанатиков, которые пытались самовольно устроить погромы иноверцев. До вандальских-то и ваших этим борцам за веру было не добраться, да и опасно, а в погромах здешних эллинистов они рассчитывали и на безнаказанность, и на одобрение властей. Обвинения — самые дурацкие. Например, в том, что никого из наших не было в армии Велизария. А как бы мы в неё попали, если власти не доверяют нам из-за нашей веры и не берут наших людей на военную службу? Сами же прекрасно об этом знают, но попрекать нас тем, что мы живы, когда множество христиан погибло в Африке, им это не мешает. Власти таким абсурдом, конечно, не позорились, но те погромщики, кого наши не убили при самообороне, так никакого наказания потом и не понесли. Зато у наших оружие начали изымать, мотивируя нуждами армии, и если бы не охотничье, да не контрабандное, перед следующими попытками погромов мы бы остались вообще с голыми руками.

— Это уже в Остготскую войну?

— Нет, после разгрома армии Мунда в Далмации была уже третья, а вторая ещё в конце Вандальской, когда ваши небесные корабли сбросили на Константинополь снаряды с огнём. И опять у этих фанатиков в гибели христиан виноватыми оказались эллинисты.

— Но ведь власти же поняли намёк после нашего второго воздушного налёта?

— Власти-то поняли, но начали вооружать и обучать фанатиков. Официально — в помощь армии Мунда, да только ведь ни в какую Далмацию их отряды с ним не пошли, а третью волну погромов у нас устроить пытались. Мы отбились, так говорят, что Феодора потом Велизария обвиняла в том, что положил лучшие войска в атаках на ваши громовые машины, которые мечут молнии быстро одну за другой. И фанатики тут же поддержали её в этих нападках на Велизария, хотя не забывали заодно клевать и нас.

— Да, мы наслышаны. Вздор, конечно, абсолютный. При разнице в вооружении наших войск и его, у него не было шансов, и как ещё он мог использовать тяжёлую пехоту и катафрактов кроме атаки плотным строем? Что ему дали, тем он и воевал. Как стратегу и тактику наши вояки отдают ему должное и очень его уважают. Выводы из поражения он сделал сразу же и уже во втором столкновении атаковал легковооружёнными рассеянным строем, и не его вина в том, что их у него было мало. Потом, когда отступил в Киренаику — очень грамотно, кстати, спас все остатки своей разбитой армии, и у нас его отступление в учебники тактики включено, как образцовое — для новой кампании легковооружённых в основном в Египте и набирал. Опять же, разве его вина в том, что наши это предвидели и приготовили для его встречи новое и более подходящее оружие? И то, и другое впервые применялось против войск Империи. Мунд же позднее в Далмации три раза подряд гнал фалангу и катафрактов в лоб на наши скорострельные машины, пока сам в третьей атаке не погиб. Нарзес потом учёл опыт Велизария, и когда он лангобардов задействовал, с ним пришлось повозиться, и наши тогда радовались этому обвинению Велизария, от которого он тогда ещё не успел оправдаться.

— А разве ваши не справились бы и с ним, как перед этим в Африке?

— Справились бы, но остготы не были ещё так хорошо обучены взаимодействию с нашими, как вандалы, и чтобы спасти их от больших потерь, пришлось бы задействовать и воздушный флот. А нашим нужно было наглядно продемонстрировать, что мы сделаем любую имперскую армию и без него. Налёты на Константинополь — это уже наказание не для вояк, которые честно выполняли приказы, а для той сволочи, которая посылала их на смерть, а сама надеялась отсидеться в безопасности за их спинами.

— Теперь нас не забывают попрекнуть и тем, что мы не пострадали не только от ваших громовых машин, но и от ваших огненных снарядов с неба. А в Константинополе колдунов и ведьм, которые якобы навлекли на Империю тьму, холода, голод и чуму, ищут и находят до сих пор. Эти бедствия не могут быть и в самом деле карой от наших богов?

— Да нет, конечно. Это природное явление со вполне естественными причинами. В Италии есть огнедышащая гора возле Неаполя, и такая же есть на Сицилии. Таких гор в мире ещё много. На севере Моря Мрака есть большой остров, где таких огнедышащих гор несколько. Вот они тогда начали извергаться и выбрасывать тучи пепла, который и закрыл солнце. От этого, собственно, и похолодало. Часть солнечного тепла перестала доходить до земли, и на ней стало холоднее. На год, в тяжёлых случаях бывает на два, а потом ещё дважды такие извержения повторялись, и как раз в эти годы бывало затемнение и холод.

— Но ведь тьма прошла, а прежнее тепло так и не вернулось.

— А это уже другое явление. И само солнце ослабевает и даёт меньше тепла при определённом расположении планет. В этом тоже нет никакой мистики или воли богов, а просто небесная механика, над которой не властны и боги. Есть периоды сильного солнца, и есть периоды слабого, как и сейчас, и тогда климат холодает.

— И из-за этого голод?

— Да, из-за неурожаев. На вас не так сильно сказывается, Пелопоннес-то всегда сам себя кормил, а Константинополь, как и Афины, от привозного хлеба зависит. Теперь климат похолодал, и на севере Скифского моря урожаи упали из-за холодов, а в Египте — из-за низких разливов Нила. Когда климат холодает, там разливы Нила снижаются, воды для орошения полей не хватает, и часть земель выпадает из обработки. А от голода и чума случается. Зараза бывает всегда, но когда люди ослаблены голодом, болезнь поражает их.

— А разве чума не приносится с востока?

— Сама чумная зараза — да, когда там очередная эпидемия. Ну так сама эпидемия у них случается в голодный год. От холодов и неурожаев пострадал и север Китая, а там и так народ никогда не жировал, власти там драли с него всегда три шкуры, и без разницы, каков выдался урожай, так что голод там такой, какой вам и не снился, а тут ещё и зараза эта, которая там есть всегда. А оттуда — да, разносят. Но кто разносит? Такие же голодные и ослабленные караванщики. К сытому и полному сил эта зараза не пристанет, и далеко он её не разнесёт. А вот где голодают из-за холодов или засухи, там и распространяется эта дрянь. Заметь, почтеннейший, у вас здесь с едой получше, ну так вас эта чума сильно и не затронула, а в Константинополе бездельные крикуны дохли, как мухи.

— Отчего и валят её на нас, эллинистов. Вас ведь тоже почти не затронула, как и вообще весь ваш вернувшийся к старой вере Запад?

— У нас кордоны стояли во всех портах и на всех дорогах и тропах, и всех, кто из стран с чумой, либо не пропускали, либо гнали в карантинные лагеря. Некоторые, кстати, и вымерли тогда наполовину. Думаешь, нашим не приписывали тогда имперские крикуны намеренное вымаривание несчастных беженцев?

— Да, мы наслышаны об этом. Окрысились-то наши попы, правда, не столько на вас, сколько на еретиков и отступников Африки и Италии, но доставалось заодно и вашим как подстрекателям и организаторам этих злодеяний.

— Нельзя было иначе. Вандалам и остготам и самим хватало проблем, да и у нас тоже не всё было хорошо, и только эпидемий нам ещё с ними не хватало. Тут уж выбирать приходится между своими и чужими, а свои — уж всяко ближе и роднее. Многие решения были жестоки, но только ими наш Запад и уберёгся от этой массовой эпидемии чумы. Мы подсказывали и советовали такие же меры и властям Империи, но попы только истерики закатывали о злобных происках язычников для погубления христиан.

— Слыхали мы и об этом. Глупцы, конечно. Но говорили, что беженцев в этих ваших лагерях травили какими-то ядовитыми испарениями, и вроде бы, были свидетели.

— В специальных палатках? Было дело. Травили вшей, которые тоже переносят заразу. А как это сделаешь, когда надо быстро обработать много обовшивевшего народу при нехватке воды? Только газом. Кто выполнял всё, что им было сказано и показано, те все остались живы и здоровы, но каждого дурака разве проверишь, когда на это времени нет? Кто не выполнял мер защиты или выполнял их небрежно, те многие потравились.

— То есть, специально людей не травили?

— Кто заслуживал — вешали или пристреливали на месте. А собирать их всех в кучу для загона в газовую палатку — кому и зачем была бы нужна эта лишняя возня?

— Выходит, сами боги хранят и вас, и ваших друзей? И чуму вы у себя и у них не допустили, и холода по вам с ними сильно не ударили, и голода у вас нет?

— Ну, не скажи, почтеннейший. Ударило и по нашим странам. У нас есть такие механизмы, которые показывают взаимное расположение планет и позволяют предвидеть периоды сильного и слабого солнца. Поэтому о предстоящем похолодании у нас знали и готовились к нему заранее. Но эти извержения огнедышащих гор наши мудрецы не умеют предсказывать задолго. И мы готовились к постепенному похолоданию, а оно наступило резко, да ещё и с большой волной в Море Мрака, и с небывалыми снегопадами на севере.

— У нас тоже зимой стало выпадать столько снега, сколько не упомнит никто из наших стариков. В горах местами так и лежит всю зиму — не успеет стаять этот, как новый выпадет, и так всю зиму продолжается.

— Как и у нас в южной части Испании. Радуйтесь, что не на севере живёте и не видите настоящих снегопадов. В первый раз, после Африканской войны, когда пепел от извержения закрыл солнце, в Британии и Эрине лета вообще не было. Ну, как у нас с вами в самую холодную зиму, так это там в тот год было вместо лета. Снега за зиму насыпало столько, что улицы в городах и селениях расчищать приходилось, а пока не расчистишь — представь себе протоптанную узенькую тропинку, где двум встречным не разойтись, да и если всем в одну сторону, то не дайте боги, чтобы впереди оказался еле-еле плетущийся тихоход. Его же не обогнать! Чуть шаг в сторону с тропинки, и снега в лучшем случае до середины голени, а бывало, что и голенищем сапога зачерпнёшь. И за океаном точно так же было в Аппалачи, и никто не был готов к этому заранее. И темно, как у негра в жопе, и холодно, и в снегу вязнешь, и не знаешь, что жрать будешь через год, поскольку какая тут пахота, какой сев и какой урожай, когда земля по весне всё ещё под снегом, да и за лето так толком и не оттаяла? Да и на севере Испании не сильно лучше было, и у вестготов. А тут ещё франки на них попёрли, а на Британию — саксы с англами и ютами. У них же там ещё хуже было, и жрать стало вообще нечего, и их всех потянуло на героические подвиги. И у нас даже на юге головы ломали, что туда в первую очередь грузить, жратву для своих или боеприпасы для отражения дикарей.

— У нас тоже тогда с севера через Истр гунны и скифы вторгались. До нас, хвала богам, не дошли, но Фракию опустошили, а зверства творили такие, каких не водилось и за германцами. Даже если натрое слухи поделить, всё равно ужасы какие-то.

— Булгары-кутригуры и склавины?

— Да, их и так ещё называли. И ещё, говорили, какие-то анты.

— У них там ещё хуже, чем у франков и саксов с англами и ютами. Зверствуют, чтобы запугать население и освободить его тёплые и плодородные земли для себя. Иначе — сами с голоду передохнут. Те холода и тот снег, которые у вас сейчас — у них и в лучшие зимы до похолодания всё бывало намного хуже. Есть ради чего рваться на тёплый юг.

— Но если у них там так голодно, то откуда же их столько взялось?

— Так ведь размножились же у себя, пока климат был теплее и урожаи получше. Теперь, когда жрать стало нечего, попёрли туда, где есть у кого отобрать жратву, а потом и самим поселиться на богатых и плодородных землях. Вот и у нас примерно так же было — знай только, успевай отстреливать дикарей. И так все три раза — после той Африканской войны, после Далматинской и до чумы, ну и после той чумы. Жаль, что по дикарям она не прошлась. Проредила бы их — легче было бы отражать оставшихся. Но ничего, справились и так. Плохо в такие годы, когда огнедышащие горы извергаются, а между ними и не так холодно, и не так много снега, и дикари не такие с цепи сорванные.

— А как вы к похолоданию приспособились?

— Не в первый же раз. Меньше хлеба едим, больше каши. Ячмень-то терпеливее к холодам, чем пшеница. Грибов едим больше, даже выращиваем их. Их только нужно не так есть, как вы, а сушить и в порошок размалывать, тогда они питательнее. Ну и жёлуди тоже теперь не один раз в году едим, а постоянно, чередуя с другими блюдами.

— Да, мы наслышаны про этот ваш обычай. Но как можно есть эту пищу свиней?

— Ну, мы же едим их все, от крестьянина до короля, и никто ещё у нас от них не захрюкал. Жёлуди каменного дуба даже вкусны. Жаль, что он растёт не по всей Испании и совсем не растёт в Британии. У вас ведь теперь тоже не везде? А жёлуди северных дубов более хлопотны в готовке, да и уметь надо готовить их правильно. Но у вас ведь есть рабы из северных стран? Опросите их, кто-то наверняка знает и умеет, у них и научитесь.

— Эллинам учиться у каких-то варваров? — грек вытаращил глаза.

— А что вам остаётся, почтеннейший, если ваши цивилизованные предки забыли эти знания и навыки и не сохранили их для вас? У вас климат сейчас такой, как был у них, и если какие-то их навыки теперь полезны для вас, что стыдного в том, чтобы поучиться у владеющих ими людей? И это не только готовка желудей. Это ещё вольный выпас прямо в лесу тех же свиней, для которых эти жёлуди даже готовить не нужно, и выращивание того же ячменя прямо между деревьями, не сводя леса под поля. То есть, сможете выращивать еду в любых неудобьях по сути дела, которые не додумается проверить ни один сборщик налогов. Часть — специально для него — открыто на старых местах старыми способами, и с неё без утайки отдадите властям положенное. Что-то ведь они вам на жизнь оставят? Если на один только хлеб, то оставленной вам пшеницы вам хватит, а от пшеничной каши — да, придётся отвыкать. На неё — ячмень, бобы и жёлуди. Всё, что вырастет в укромных местах вдали от лишних глаз и ушей — ваше. Ведь чтите же вы богов в укромных местах? Заодно и хозяйство неучтённое в таких же укромных местах напрашивается.

— Но зачем нам уподобляться варварам, когда жизнь налаживается и так?

— Это — временно, почтеннейший. Часть константинопольской черни вымерла в чуму, но она размножится снова или пополнится беженцами из северных провинций. И ей снова понадобится много хлеба, а похолодание — это очень надолго. По нашим расчётам — ещё на пару-тройку поколений. А значит, продолжатся и эти холода за Скифским морем, и эти засухи в Египте. Весь нужный столице хлеб она будет выжимать из вас, и как плевать ей на голод в Египте, так наплюёт она и на голод у вас. Ещё и радоваться будут фанатики торжеству своей истинной веры через вымирание упорствующих в своих богопротивных заблуждениях язычников. Ваше спасение от голода — только в ваших собственных руках.

— Но ведь и набеги гуннов и скифов тоже прекратились.

— И тоже — только временно. В Паннонии сейчас авары, новые степные дикари с востока свою власть устанавливают, подчиняя себе и булгар-кутригуров, и склавинов, так что северным дикарям пока не до Империи. Но как только эти авары додавят их и наведут там свой дикарский порядок, набеги с севера возобновятся с новой силой. Склавины ещё и от них начнут разбегаться, куда глаза глядят, и глядеть они у них будут далеко. До Аттики и берегов Коринфского залива ещё не доходили? Погоди, дойдут и до них, а залив — узкий, и переплыть его даже на мелких рыбацких лодках нетрудно. И вы им не нужны, а нужна только ваша земля, плодородная и укрытая от аварской конницы морским заливом и столь же узким перешейком, который заперт Коринфом. Лакомый кусочек для дикарей!

— Я понял тебя, испанец. Но надеюсь, это ещё не в ближайшие годы?

— Не в ближайшие, но вам ведь готовиться к ним придётся тайком от властей, а не открыто, и это намного труднее. А у нас с Империей мир, и мы тоже сможем помогать вам только тайком. Можем обучить у себя тех добровольцев, которых вы к нам направите, можем помочь оружием, но массовое ополчение вам придётся формировать самим. А ещё же и хозяйство тайное нужно, чтобы кормить и народ, и это ополчение, да фортификация, замаскированная под хозяйственные постройки, так что мало у вас времени на всё это, и я бы на вашем месте не терял его понапрасну.

— Громовое оружие у вас просить смысла нет?

— Никакого, конечно. И не только потому, что это большое преимущество перед остальным миром, которое мы из своих рук не выпускаем. К нему же боеприпасы нужны, которых вам самим не сделать. Стрелы для луков вы сделать сумеете и без нас, болты для арбалетов тоже сделаете, да и плюмбаты для ближнего боя. На них и рассчитывайте.

— А как насчёт грузил из свиного железа, которые так хорошо метать трубчатой тростью? Вы же привозите их и в Константинополь, и рыбакам.

— Ну, после недавних беспорядков в Константинополе мешками и ящиками уже этими грузилами там не поторгуешь, — грек рассмеялся, — Привозим рыбацкие сети с ними, на которые их нашито раза в три больше, чем нужно по делу. Если кто-то срежет лишние и использует для какой-то другой надобности, то при чём тут честные и законопослушные испанские торговцы? Это всё они, местные злоумышленники, — оба рассмеялись.

— В гавани Патр не такой строгий контроль, да и другие гавани есть, а могут и прямо в заливе наши рыбаки встретить. Хотелось бы побольше этих грузил.

— Их мы можем привезти вам, сколько захотите. Но они хороши только в городе на узких улицах, а в чистом поле или даже в лесу таких метателей грузил тростью, как и пращников, в два счёта выбьют лучники.

— Это понятно. Но и в городах давление со стороны христиан уже невыносимо, и боюсь, что выступить нашим людям придётся, не дожидаясь большого набега варваров с севера. Так что нужно нам и городское оружие, а потом сразу же понадобится и полевое для полноценной армии, а не для одних только стрелков. Особенно, если вы обучите часть нашей молодёжи военному делу, и она успеет вернуться.

— Ты говоришь о линейной пехоте и тяжёлой кавалерии? Во-первых, это очень дорого, во-вторых, намного труднее скрыть их обучение, а в-третьих, вашему ополчению всё равно не выстоять против регулярной армии профессионалов в чистом поле. Только зря потеряете лучших бойцов и подарите их оружие и доспехи противнику. Убивайте тех фанатиков, которые не понимают слов, да тех чиновников и стражу, которые им потакают в их противозаконном беспределе, да не явно, а несчастные случаи им организовывая, это урезонит тех, кто поумнее, а свои боевые отряды готовьте, не торопясь и не заморачиваясь линейными видами войск. Всему своё время, почтеннейший.

— И чего нам тогда дожидаться? Новых набегов варваров?

— Не просто новых, а успешных и проникающих далеко вглубь Империи. Когда паника охватит, допустим, Навпакт на той стороне залива, и беженцы из него появятся в Патрах, ваше открытое формирование ополчения будет выглядеть вполне естественным и не вызовет обвинений в подготовке мятежа. А такие набеги дикарей с севера, хоть и не так скоро, но будут наверняка. Юстиниан в своих попытках вернуть Запад и этого не добился, и Империю надорвал. Лучшие войска нужны на востоке, и если снять их оттуда, Сирия и Египет могут отложиться, в которых монофизитов больше, чем халкидонян. На севере, где пока затишье, войска сокращают, чтобы меньше тратиться на их содержание, и если денег на дополнительные войска у казны нет и сейчас, откуда они возьмутся на них потом? Как только возобновятся набеги из-за Дуная, власть зашатается, и тогда под шумок вы легко и быстро сделаете многое из того, о чём давно мечтаете, если не спалитесь раньше времени.

— Звучит заманчиво, испанец, но не случится ли тогда так, как и полторы сотни лет назад, когда Аркадий натравил Алариха и его готов на города Эллады? Если один раз христиане подавили сопротивление наших предков руками варваров, что помешает им и в этот раз поступить так же?

— Молите богов, чтобы именно так и случилось. В страхе перед склавинами все города Пелопоннеса сами сдадутся вашим ополчениям, включая Коринф.

— Но дальше-то что? Допустим, мы удержим Истм и отразим их десанты через залив, но ты же сам сказал, что против имперских войск нам не выстоять.

— Вы, главное, первый натиск дикарей отразите, а ввиду неспособности властей Империи защитить Пелопоннес от них учредите в Коринфе своё Эллинское государство и от его имени обратитесь за военной помощью к Западу. К остготам, к вандалам, к нашим — без разницы, к кому первому успеете. Если вы защищаете греко-римскую цивилизацию от дикарей, то как тут не помочь вам? А если дикари ещё и нагло врут, будто бы полуостров отдан им самим императором, разве обязаны вы или мы верить подобной клевете? А если такая невероятная измена цивилизации вдруг окажется правдой, то ваше восстание против подобного произвола Запад тем более поймёт правильно и в поддержке вам не откажет. И вот тогда — появятся на вашей стороне и линейная пехота, и катафракты, и наше громовое оружие, и морской флот, и воздушный. Как тут не встать на защиту цивилизации Эллады?

— И что нашу Элладу будет ожидать после этого? — насторожился грек.

— Естественно, мы будем преследовать свои цели и отстаивать свои интересы. А как же иначе? Такова реальная жизнь. Но вот много ли ты видел беженцев старой римской веры из Африки, Нарбонской Галлии или Италии? Даже к нам оттуда теперь рвётся не так много людей, как раньше. Успокойся, и у вас тоже будет едва ли хуже, чем сейчас у них. И уж всяко получше, чем сейчас у вас. Тебя сильно напрягут алтари германского Донара и нашего Кандама по бокам от главного алтаря в храме вашего Зевса? Африканских римлян, как и италийских, не напрягают в храмах Юпитера ни тот, ни другой. Главное для них, что у Юпитера снова есть нормальные городские храмы, в которых они могут открыто чтить его, ни от кого не таясь и не опасаясь ничьих преследований. Не в пещерном тайнике, не в палатке и не на лесной поляне перед маленькой переносной статуэткой, а в нормальном каменном храме перед статуей нормального размера. Вы разве не об этом мечтаете?

На тайные культы греко-римских язычников Ретоген насмотрелся достаточно и в городах, и в сельской местности. В городе могли существовать только тайные домашние алтари в виде совсем маленькой модели храмового фасада с миниатюрными статуэтками богов, которым могло помолиться хозяйское семейство с гостями. Вне городов бывали и настоящие тайные святилища, если имелось такое место, где его можно было разместить безопасно, но чаще ставился палаточный храм или устанавливался открытый разборный алтарь на лесной поляне, который собирался для проведения обрядов, а после разбирался и прятался в тайник, подальше от христиан. Официально-то крещены были если и не все, то подавляющее большинство как в городах, так и в деревнях, попробовал бы кто открыто отказаться, но на деле прежних богов продолжали чтить тайно, в сельской местности даже свободнее, чем в городах, отчего христиане и начали называть язычников паганусами, то бишь деревенщиной. Типичная демагогия с попыткой уязвить своих оппонентов их якобы сельскими суевериями и неотёсанностью.

На деле же передёргивать и притягивать события за уши к своей точке зрения склонны обе стороны. Да, патрикий Фока, сын Кратера, после двух военных конфузов на Западе был вторично осуждён и на этот раз принуждён к самоубийству по обвинению в язычестве, но вместе с ним репрессировано и несколько сенаторов-христиан, у которых общее с язычником Фокой было только одно — их богатство. Менее богатые язычники, зависти Юстиниана не возбудившие, репрессиям в тот раз не подверглись.

Притянута за уши и версия об использовании вестготов Алариха для погрома язычников Греции. Не был Аларих на момент вторжения на имперской службе, так что не мог его натравить на греческих язычников император Аркадий даже при всём желании, а завербован был король вестготов на имперскую службу уже в Пелопоннесе. Тоже мотив не религиозный, а чисто грабительский, и пострадало при этом больше язычников, чем христиан, просто потому, что их и было намного больше. Конечно, готские христианские фанатики свирепо расправлялись с ними и за веру, но ведь и ариане вообще фанатичнее никейцев, и повышенное рвение неофитов свою роль сыграло, да и дикари же дикарями. Но и никейские христиане страдали тогда от них не меньше, чего Аркадий уж точно не стал бы заказывать Алариху, даже и будь тот уже тогда у него на службе. В то время все эти тонкости знали и понимали, и никто никакой религиозной мотивации бесчинствам готов Алариха в Греции не приписывал, но теперь, спустя полтора столетия, когда нет в живых ни самих свидетелей, ни их детей и внуков, можно и крестовый поход по заказу императора Алариху приписать. А уж количество жертв христианских репрессий втрое как минимум преувеличить — это же классика пропаганды.

Впрочем, уж всяко не христианам попрекать язычников их преувеличениями и подтасовками. В этом они сами вне конкуренции. Одни только сорок тысяч фиваидских мучеников чего стоят! Как и сам этот Десятый Фиваидский, якобы сорокатысячный. Там реально когорта была, посланная Диоклетианом в помощь его соправителю Максимиану в Галлию, и в ней было около полусотни египетских легионеров-христиан, в том числе пять или шесть уроженцев египетской Фиваиды. Эта полусотня была казнена Максимианом за отказ участвовать в общепринятом и общеобязательном для армии религиозном обряде, а вовсе не за отказ подавлять нисколько не религиозный мятеж якобы христиан багаудов. И в принципе-то, случай вполне на христианскую пропаганду работал — на самом ведь деле мученики веры, ни в чём ином больше не повинные. Обличай языческих фанатиков за это и только за это, и крыть им абсолютно нечем. Так и делалось по горячим следам, когда множество живых и трезвых свидетелей не дало бы соврать. А вот позже, когда некому уже было опровергнуть — ну что такое полсотни? Мало, слишком мало!

Через полвека христианские проповедники уже всю когорту, шесть центурий в мученики-христиане произвели и руками Максимиана на ноль помножили. Максимиана давно нет в живых, и ему без разницы, а для пропаганды истинной веры — полезно. Шесть сотен, на порядок число мучеников веры раздули, заодно и единство в ней всей когорте приписав. А ещё через полвека, то бишь спустя сотню лет после события, епископу Лиона святому Евхерию и когорты уже показалось мало. А почему бы и не весь легион в полном штатном составе? О реальной численности полевого легиона после реформ Диоклетиана, не превышающей двух тысяч, святой отец не знал, да ещё и забыл, а поинтересоваться у вояк не удосужился. Была в памяти старая дореформенная цифирь в шесть тысяч, что-то насчёт придаваемых легиону подразделений, ну так и пусть будет шесть тысяч шестьсот. Хорошая ведь цифра к вящей славе Господней? Но теперь, спустя три столетия, не хороша уже и она. Даёшь сорок тысяч и ни человеком меньше! А заодно и отказ сражаться против единоверцев, в которые записали тех багаудов. Покойникам без разницы, а так можно и мучеников веры побольше на безбожных язычников свалить, и драматизма добавить. Кто оспорит и опровергнет? Правильно, таких дураков в христианской Империи давно нет! И как тут не восторжествовать истинной вере при такой её поддержке и убедительности?

Примерно так и продолжается её торжество. Конечно, и язычники гонения со стороны христиан преувеличить любят, но размах не тот. Активно спорить со святыми отцами чревато. Тут и одних только обвинений в язычестве достаточно, чтобы в кутузку загреметь, а после чумы Юстиниан ещё и травлю львами на Ипподроме восстановил. Это язычникам христиан львами травить нельзя, а христианам язычников — можно. Не только язычников и не только за веру, но и их немалая доля среди разорванных львами. Так это по суду в столице и больших городах, а на местах бессудные расправы преобладают. В колдовстве ещё обвинить, бедствие приписав, и кто разбираться будет задним числом?

Слово святого отца или ревностного в истинной вере гражданина против слова какого-то пагануса, который даже Господа в свидетели привести не может — понятно же, чьё слово весомее в христианском государстве. Даже и захоти судья объективного разбора дела, так его самого мигом в язычестве обвинят и в потворстве преступным единоверцам, если божба добропорядочного христианина для него — не доказательство правдивости. А разве может разбирать дело о преступлении против истинной веры тот, кто и сам такой же преступник против неё? Отвод ему в лучшем случае, и пусть радуется, если сам на той же скамье подсудимых не оказался! А дело продолжит другой судья, правильный, верующий истинно и прекрасно знающий, каких свидетелей надо слушать для установления истины. И понятно же, в чью пользу будет его приговор? Так что законной управы в христианской Империи на произвол христианских фанатиков у иноверцев нет никакой, а незаконная тем более чревата, если на ней спалишься. Если у одной стороны конфликта руки развязаны, а у другой связаны, то понятно же, за кем будет окончательная победа в формально честном противоборстве? До неё ещё далеко, но дело движется к ней медленно, но верно.

Терпение греков-эллинистов, конечно, на исходе, но не подготовленные бунты подавляются Империей легко, а подготовка всеобщего восстания затруднена — и лишних глаз с ушами кругом полно, и к оружию в руках подданных неправильной веры у властей отношение нервное. Если бы не волки в горных лесах, да не разоряющие поля крестьян и их сады с огородами зайцы, кабаны и косули, запретили бы и охотничье оружие. И так-то вопросы задают, куда тебе ещё сотня стрел к охотничьему луку, когда у тебя три десятка в колчане имеется, и как тебе помогут защититься от волков навыки фехтования на тесаках с соседом. Так это в сельской местности, где необходимости в охотничьем оружии никто не оспаривает, а в городе и такой лазейки нет. А на кого ты в городе охотиться собрался? Ах, на загородной вилле? Ну так там тогда своё охотничье оружие и держи, а не в городе. В городе оно тебе не нужно, если ты добропорядочный гражданин и не злоумышляешь ни против власти, ни против других добропорядочных граждан. От дворняг ты отобьёшься и тростью, а от злоумышленников тебя защитит городская стража. Тем христианам, которые сомнений в своей искренней вере не вызывают, такие вопросы и в городе не задаются. Раз вооружается, значит, нужно ему. Для него ведь любой тайный язычник — злоумышленник, и таких — двое из каждых трёх. В кого ни ткни пальцем — с высокой вероятностью тайный язычник, лишь маскирующийся под добропорядочного христианина.

Поэтому в городах христиане громят уличённых в язычестве беспрепятственно, и не так-то легко наказать наиболее рьяных. Разве только руками других христиан, но это же ещё найти таких нужно, и не на всякого таких найдёшь. А в сельскую местность они и не суются без сильной нужды и военного сопровождения. Там ведь все тайные язычники и хоть как-то, но вооружены, и терять им при погроме нечего. Хоть и омерзительны они как самому Господу, так и истинно верующим, но раз Господь попускает, пусть пока поживут. Никуда они не денутся, и рано или поздно дойдут у христианских властей руки и до них. Понимают это и сами эллинисты, но что они могут противопоставить стоящему за спиной христианских погромщиков государству? Ну почему атланты не вторглись на Пелопоннес ещё в Вандальскую войну или хотя бы уж в Остготскую? Ведь могли бы вполне, если бы захотели? Ведь бросали же их воздушные корабли громовые и огненные снаряды даже на Большой дворец в Константинополе?

Прямо таких вопросов здешние греки Ретогену не задавали, но по множеству их как бы случайных оговорок они угадывались легко. Понимают ведь и сами, что не сдюжат они против Империи без внешней помощи со стороны сравнимой с Империей силы. А где такую взять, если не у атлантов? Если имперский официоз и преувеличивает, что атланты только и помешали справиться легко и быстро и с вандалами, и с остготами, то есть в нём и немалая доля правды. Не послал бы тогда Юстиниан армию и флот в Африку, если бы в победе над вандалами не был уверен. Пусть не так легко и не так быстро, как его официоз теперь расписывает, пусть провалился и не оттянул на себя большую часть вандальских войск и флота мятеж на Сардинии, пусть слабее и жиже оказался мятеж в Триполитании, пусть не оправдала надежд основная масса африканских римлян и берберов, надежда на них была вспомогательной, а основной расчёт строился на силе и боеспособности армии Велизария. И по численности, и по выучке это были лучшие имперские войска, да и сам Велизарий не только ведь и не столько подавлением бунта Ника был прославлен, сколько победами на Персидской войне. Что ему были бы какие-то варвары и предатели из числа вероотступников-римлян? Так, на один хороший удар! Нет, участие атлантов, конечно, не было сюрпризом, но сколько их там было в той Африке? Даже одного полного легиона не набиралось! Кто же мог знать, что панические рассказы арабов об их мощи преувеличены не впятеро и не втрое, а раза в полтора от силы?

Красиво тогда под Триполи надвигалось имперское войско! Острыми клиньями рысили катафракты, набирая разгон для таранного удара копьями, ещё плотнее сгрудилась фаланга тяжёлой пехоты — настоящие профессионалы, не чета этому ополчению местных римских предателей, мало того, что трусов по определению, так ещё и обученных наспех, и уж точно не вдохновлённых на подвиги истинной верой. Не казался таким уж грозным и внешний вид расставленных между ними небольших отрядов атлантов. Да, непривычный вид имели их механизмы на колёсах, но разве сравнишь их с мощными и внушительными баллистами в имперском обозе? Мало ли, каких там сказок арабы с перепугу насочиняли?

О дальнейшем греки и сами были наслышаны. Как ни замалчивал официоз суть событий, треща с трибун о массовом героизме не щадивших жизни имперских бойцов за истинную веру, вернувшиеся потом кто с остатками войска, а кто и из вандальского плена, развязав языки вином, рассказывали совсем другое. Пращника представляете, мечущего в вас свинцовые пули? А сотню таких пращников? А тысячу, бьющих все по вам? Так вот, у атлантов то же самое одна их военная машина делает! Ну, может и не одна, но две — точно за целую тысячу таких пращников работают, только бьют намного дальше и точнее. Как набрали разгон катафракты, да перешли на галоп, так и легли почти все, и на сотню шагов до тех машин не дойдя, и мало кто обратно ускакал. А фаланга и на двести шагов подойти не смогла. Вот как трава под косой валится, так и тяжёлая имперская пехота валилась ряд за рядом. Задние ещё не поняли, что за чертовщина происходит, а передние уже лежат, и средние ряды спотыкаются об их трупы. Тоже мало кто тогда из той фаланги убежал. Ну, бросишь ты эти щит с копьём, так далеко ли убежишь в тяжёлой чешуйчатой сквамате? А защиты от неё — всё равно никакой. Пуля пращника вмятину в шлеме или в умбоне щита делает, а пули этих машин атлантов такую же аккуратную дырку в них прошивают, как в деревянной доске щита. Есть на тебе тяжёлый имперский доспех или нет, пулям атлантов это абсолютно без разницы. Черепаха вон лучников прикрыть пыталась, так там и легла.

Велизарий-то, конечно, сходу сообразил конных и пеших лучников врассыпную послать, дабы атлантам не так легко косить их было, только этим и спас остатки тяжёлой конницы и пехоты от полного истребления, да только досталось и легковооружённым по первое число. Вандальская конница навстречу выдвинулась, а между её отрядами — слоны атлантов. Только сгрудятся лучники для плотного обстрела, как с башенок на спинах тех слонов такие же машины по ним бьют, грома с молниями не жалея, а как рассеют плотные скопления, тут-то и тяжёлая вандальская конница ударит. Растопыренной пятернёй разве устоишь против сжатого кулака? А свой не сожмёшь, машины атлантов ведь только того и ждут. Ага, ищите дураков, а мы — уже учёные! Катафракты, может, и выручили бы, если по касательной пуля, то доспех спасает, но где они, те катафракты? Вон, валяется на поле их основная масса, а ускакавших поди теперь собери! Есть ещё у Велизария в резерве его личная дружина, букеларии, но дурак он, что ли, жертвовать ими безо всякой пользы? Нет уж, кого мог, тех спас, и спасибо ему за это от всех, уцелевших в этой бойне!

А Ретоген знал о той войне не только из официоза Содружества, кинохроники и учебных материалов Корпуса, но и по рассказам участников событий, в том числе и деда, в то время ещё центуриона. Сражение под Триполи было, пожалуй, первым и последним против имперцев, в котором решающую роль сыграли станковые пулемёты старого типа — на колёсных лафетах-тележках и с радиаторами водяного охлаждения. Тип известен ещё со времён отцов-основателей, хотя система, конечно, давно уже другая. Прежний патрон с цилиндрической фланцевой гильзой, длинный револьверный по сути дела, терпел старое клиновое запирание полусвободного затвора, а для тех редких в ту старину случаев, когда его огневой мощи не хватало, применялась его увеличенная крупнокалиберная версия. Но спустя полтысячелетия, когда такие случаи участились, перешли на новый винтовочный патрон, бесфланцевый и с бутылочной гильзой. Собственно, и он был разработан не один век назад, просто не было в нём тогда особой нужды, и разрабатывали его на вырост. А к нему уже и запирание затвора требовалось понадёжнее — роликовое, которое и составило основу новой оружейной системы из автоматической винтовки, ручного пулемёта как её модификации и станкового пулемёта, внешне напоминающего старый. Уж очень удобен для перекатывания был его лафет и крепление на нём, позволяющее поливать очередями скопления противника, а водяной радиатор позволял поливать их огнём обильнее.

Но конечно, разрабатывалось оружие и поновее. Есть, конечно, и такие дураки, которые раз за разом гонят густые толпы своих бойцов на шрапнель и пулемёты. Но такие обычно долго армиями не командуют, заменяясь людьми поумнее. Тем более, никто и не думал считать подобным дураком Велизария, одного из лучших военачальников Империи. Да, один раз он наступил на эти грабли, но во-первых, он же и не знал точно, с чем имеет дело, а во-вторых, вопрос ещё, он на них наступил или его на них наступили. Войска-то ему какие дали? Тяжёлые линейные, только под плотный строй и заточенные. И то ведь, он уже тогда попытался применить атаку легковооружёнными врассыпную, и против них пулемёты старого типа показали себя намного хуже. Нет, с задачей-то они справились, но ценой непомерно большого расхода боеприпасов. И уже было ясно, что примерно так он и будет вести следующую кампанию, поскольку учиться на своих ошибках умеет быстро.

Так оно, естественно, и оказалось на следующий год. Пополнив войско в Египте легковооружёнными, пешими и конными, Велизарий повёл малую набеговую войну, то в одном месте небольшой отряд налетит, то в другом. Авиаразведка обычно обнаруживала их вовремя, но те быстро научились рассеиваться так, что бомбить не было смысла, жалко на одиночную цель тратить бомбу, точно так же жалко и орудийного снаряда, и длинной пулемётной очереди, и тогда основная работа легла на снайперов, да на новые пулемёты, уже малопригодные для полива огнём больших скоплений и неспособные стрелять долго, зато снабжённые оптикой, позволяющей поразить одиночную цель на почти предельной для ствола и патрона дистанции экономной короткой очередью. А когда оптику получили и обычные стрелки, против них оказалась бессильной и новая тактика Велизария. На этом, собственно, и закончилась Африканская война. Велизарий усвоил и этот урок.

Пусть и не обеспечивает новый единый пулемёт такой плотности огня, которую давал станкач старого типа, их и самих больше, и все автоматические винтовки обычных стрелков им в помощь. Тоже сошками и оптикой все укомплектованы и вполне способны лёгкими ручными пулемётами поработать в пределах ёмкости магазина. Если противник вздумает старую тактику попробовать с массированными атаками, это как раз тот случай и будет, а если новой тактикой Велизария будет действовать, то и не нужно стрелкам за пулемётчиков работать, а нужно за снайперов, выбивая прицельным одиночным огнём отдельных супостатов. Как раз за отработку новой стрелковой тактики на Африканской войне дед и получил префекта, которым и участвовал уже в Италийской против Нарзеса. Тоже, конечно, свои трудности были. Это с вандалами взаимодействие было отработано хорошо, а с остготами его приходилось налаживать с нуля, и не сразу с ними сработались. Да и римляне италийские, не получив от остготов веротерпимости заблаговременно, не так были надёжны, как африканские, но в конце концов справились с проблемой и там.

Наслышаны, конечно, о тех событиях и здешние греки, и ничего удивительного в том, что и они здесь мечтают и фанатиков христианских из пулемётов покосить, и вояк имперских, тех фанатиков поддерживающих. Они бы с удовольствием, да только кто же даст им пулемёты? Такие вещи дикарям — не игрушка. У этих эллинистов ведь сейчас нет даже единого устраивающего всех лидера, которого они могли бы дружно провозгласить рэксом Эллады в границах, допустим, того же Пелопоннеса. Кому тут ту помощь военную оказывать и с какой стати? У вандалов — королевство, у остготов — тоже, оба официально к Содружеству за помощью обратились, а у греков кто за ней к Содружеству обратится? Какой-нибудь Андрокл, сын Клеомена из Аргоса? А кто ты такой, Андрокл, и для кого ты помощи у нас просишь? И кто тебя послал и уполномочил на эту миссию? До этой фазы здешние эллинисты ещё не дозрели. И традиция собственной государственности давно утрачена, и подготовительные мероприятия поди ещё проведи, когда имперские власти бздят и бдят. Тоже ведь прекрасно понимают, что если уж христиане временами бунтуют, то язычникам сами их ложные боги велели.

Но мечтать эллинистам их неготовность к мятежу и отложению от Империи не мешает. Какие-то остатки полисного самоуправления в городах сохраняются, есть ещё и память о временах, когда оно было полнее, и главная проблема — в принципах, на которых возрождённые полисы объединятся в общее государство. Империю с её неограниченной властью императора или пускай даже короля-самодержца копировать боязно, сыты ведь деспотией по горло, и вообще столицы не хочется с подчинением всех остальных городов, а бесстоличные союзы типа доримских Этолийского и Ахейского порядком забыты. Нет, методички-то как по обоим древним республиканским союзам, так и по конституционным монархиям атлантов и их союзников — давно и составлены, и переведены на греческий, и изданы достаточным тиражом, и доставлены эллинистам для изучения, но теория — одно, а конкретное практическое применение — совсем другое. Много чего тут грекам и обдумать надо, и обсудить, и по спорным вопросам договориться, и планы наметить, и подготовку к их исполнению начать, да всё это ещё и тайком от властей, не спалившись ни на одном из этапов. Случай-то удобный представится рано или поздно. Юстиниан стар, и наследник не бесспорен, и смута при смене самодержавного императора вполне вероятна, не этого, так следующего, а не следующего, так очередного. Была бы только собственная готовность.

Впрочем, судя по ТОЙ истории и по сведениям от разведки, время на раскачку у греков есть. Юстиниану племянник наследовать будет, и серьёзной смуты при этом не ожидается, но вот ему будет уже не до бдительной слежки за Пелопоннесом. Авары как раз в Паннонии свою власть укрепят, и натиск дикарей с севера резко усилится. Лучшие войска на Дунае понадобятся, да поближе к столице, и если греки за это время со своим будущим государственным устройством определятся, готовиться им станет полегче, а там и новая смена императора, уже с серьёзной смутой, и вторжения склавинов уже далеко на юг, так что укрепление греками городов и формирование местных сил самообороны будет выглядеть вполне естественно. А в смуту и гражданское самоуправление с координацией между городами вполне объяснимо. Что ещё прикажете делать, когда центральную власть лихорадит? Кто там вообще в Константинополе законная власть? Если уж обвиняете нас в подготовке мятежа, так потрудитесь для начала объяснить, против кого он, собственно.

Самый же юмор ситуации для тех, кто в курсе, в том, что со смутой в Империи в ТОЙ истории покончил Ираклий, выходец из отвоёванной у вандалов Африки. А теперь ему откуда взяться, да ещё и с теми же возможностями, когда Африка осталась прочно в руках вандалов? В Киренаике возможности не те, Азия отражением персов будет занята, а Египет с Сирией — монофизитские в основном и сами мечтающие отложиться. Интересно обстоятельства складываются, и хоть Ираклий, хоть Хренаклий, хоть Звиздаклий, все они будут такими же узурпаторами, как и тот, против которого они выступят, а кто законная власть, сами имперцы едва ли объяснят внятно. Какие тогда претензии у местных властей к эллинистам, решившим восстановить элементарный порядок хотя бы у себя? Христиане, конечно, визг поднимут и бузу учинят, ну так и кто тогда будет выглядеть нарушителем порядка, нужного и официальным властям Пелопоннеса? Кто будет оборонять Перешеек и сам Коринф от готовых вторгнуться на полуостров склавинов? Уж не эти ли святоши с крестами, давно привыкшие к силовому административному ресурсу? Какая из них опора тому ресурсу, когда он шатается сам? А если на стороне организовавшихся и учредивших свою Элладу эллинистов ещё и атланты с их громовым оружием отметятся? А ну-ка, кто тут бардак разводит и нормальный цивилизованный порядок восстановить мешает?

Власть-то законная в Константинополе, конечно, восстановится так или иначе. У ромеев с этим просто. Кто сумел захватить престол и удержать его, тот и есть законный император. Просто по факту доказанной делом неправоты всех его оппонентов. С божьей помощью всех одолел, а значит, угоднее всех для Господа оказался. Чем именно — церковь обоснует, ей — не впервой. Да только ведь пока новый законный император объявится, да пока законность свою и богоугодность докажет, и Эллада вполне может успеть и заявить о себе, и легитимность свою доказать тем же примерно способом. Особенно, если найдётся кому признать её и поддержать, пока Константинополь с собственной законной властью не определился. Церковь, конечно, едва ли это одобрит, но эллинисты и без её одобрения как-нибудь уж обойдутся, а императору придётся решать, велики ли его шансы выиграть Эллинскую войну с учётом опыта проигранных Вандальской и Остготской. Опять же, тут Сирия и Египет, того и гляди, отложатся, а они для Империи важнее Пелопоннеса. Сирия львиную долю таможенных сборов даёт, а без египетского зерна Константинополь и зубы на полку положит. Пока ещё есть надежда, что в этот раз отложиться не рискнут, но если Эллинская война конфузом окончится, забудут о своих страхах и Сирия с Египтом.

Кинефа, конечно, далеко не самый главный город византийского Пелопоннеса. По сравнению с Коринфом, Патрами или Аргосом — занюханная дыра. Но именно в таких занюханных дырах у эллинистов намного больше возможностей и хозяйство адаптировать к похолодавшему климату, и от грабительских налогов основную часть его спрятать, и на доходы от него ополчение подготовить, став и в экономическом, и в военном отношении помогущественнее признанных центров полуострова. А значит, и авторитетнее будут их представители в том общем собрании эллинистов Пелопоннеса, которое и возьмёт власть в будущем эллинском государстве, республике или королевстве — это уж как договорятся и решат, так у них и будет. Лишь бы сами провозгласили и были готовы отстаивать своё государство с оружием в руках. Конечно, Пелопоннес было бы легче и быстрее отгрызть от Империи прямой военной интервенцией Содружества и его германских союзников, но это же тогда полномасштабная оккупация потребуется для сохранения контроля, а греки местные как к ней отнесутся, и кому нужна их партизанщина в горных лесах? Помощь же провозглашённой ими Элладе — совсем другое дело. И встретят как освободителей, и все дороги с обходными тропами покажут, и базы обустроить помогут с удовольствием, а то, что в сражениях с имперцами будут под ногами путаться — ну, придётся для приличия и такие неудобства потерпеть. Терпел же дед в Африке и Италии. Одну военную кампанию или две можно и потерпеть, зато потом партизанщины терпеть не придётся.

590 год, окрестности Нарбона на юге Галлии.

— Испанской инквизиции на вас нет! — пошутила Убальда Толозская, шикарная вестготская гетера, — Если узнают, что здесь христиане творят, а ты на всё это закрываешь глаза, так они до короля и его совета быстрее дойдут, чем ты, и не поздоровится тогда ни тебе, ни им. Вот обустраиваешь ты свою виллу, а ведь за такое потворство христианам и должности можешь лишиться, и поместья.

— Тебе легко рассуждать, несравненная, — возразил Марцеллин, — Если я допущу беспорядки в Нарбоне, я рискую вылететь из графов ещё скорее. Нас, галло-римлян, и так среди них только трое, а вестготские дуксы и графы спят и видят, как бы им нас спихнуть и своих младших сыновей на наши места пристроить. Тут после подавления мятежа ариан и изгнания их епископа Аталока не всё ещё успокоилось, никейский епископ Мигетий со своими крикунами тоже недоволен тем, что я вернул храм Юпитера фламинам, а не отдал никейцам под их собор. А в колдовство верят и многие вестготы, и наши староверы, и ты представь себе только, что может начаться, если я пресеку их выпады против колдунов и ведьм. Ведь не громят же и не убивают, а только проклинают и шествия устраивают.

— Но ведь вздор же полный, клянусь ожерельем Фрейи! Дикие суеверия! Старую веру христиане не забывают ими попрекнуть, но сами-то далеко ли от них ушли? Тогда уж и меня в ведьмы зачисляй! — гетера сфокусировала свой взгляд на яблоке и покатила его с блюдца по скатерти, — Дождевые тучи сгущать или разгонять не возьмусь, это и испанские метеорологи умеют только командой делать, но вот это — чем тебе не колдовство?

— Да я-то что? Что я, не понимаю? Но как вразумишь суеверных мракобесов? А им хоть кол на башке теши, для них всё, чего они не понимают, это либо чудеса святых, и тогда они от ихнего бога, либо колдовство от ихнего же демона, к поклонению которому у них и старая вера причисляется. И будь дело в одних только христианах, то их бузу можно было бы списать на их нетерпимый к иноверию религиозный фанатизм, и это я объяснил бы королю без особого труда. Но что делать с нашим суеверным дурачьём, которое точно так же боится колдовства и в этом выступает заодно с христианами? А среди него немало и римлян, и вестготов, а убедить их по-хорошему нельзя ни в чём, и если я пресеку ихние безобразные выходки военной силой, не избежать массовых беспорядков. Ты думаешь, я просто так затеял обнести виллу новым частоколом?

— Не очень-то он поможет тебе, если фанатики обнаглеют от безнаказанности.

— Сдержит на какое-то время, а нападение даст законный повод для расправы.

— Ты лучше не доводи до этого, сиятельный, — предостерёг графа Бенат Васькин, испанский центурион безопасности, — Никейский епископ тоже не дурак и под обвинение в организации беспорядков не подставится. У тебя найдётся место, где можно разместить арестантов в нормальных условиях, не таких, как в кутузке для обычных преступников?

— Придумаем что-нибудь, если нужно, — ответил Марцеллин, — А кого арестовать нужно и за какой проступок?

— Да ни за какой, если по делу, просто для успокоения этих крикунов. Вызови к себе самых неугомонных, выслушай их, кого они в колдовстве обвиняют и чем обвинение обосновывают, и если формально есть повод для следствия, арестуй этих обвиняемых как бы по их доносу для расследования, но сажай не в кутузку, а в нормальные условия. Вина же их ещё не доказана? Значит, не преступники, а только подозреваемые. А этим борцам с колдовством объяви, что для разбора дела вызвал испанского инквизитора, который знает толк в колдовских вопросах лучше их и лучше тебя, и он разберётся, справедливы ли их обвинения. Если ты сделаешь так, крыть мракобесам будет нечем. Ты же отреагировал на их суеверную озабоченность?

— Но тогда ведь на самом деле придётся вашего испанского инквизитора искать, а где я найду его в Нарбоне?

— Да это не твоя забота, сиятельный. Я свяжусь с нашей базой, а там найдут, как этот вопрос решить. И кому поручат, тот и займётся. Если мне поручат, значит, я займусь, хоть я и не лучший по этой части специалист.

— Но уж всяко получше меня, — заметила Убальда, — Бенат прав, Марцеллин, их центурионы все изучают паранормальщину и основы инквизиции, так что простой случай разберёт любой из них, а в сложном — найдёт, к кому обратиться за помощью. Сама хотела в Оссонобе из школы гетер в их обычную школу перевестись, чтобы после неё поступить в Корпус атлантов, но завалила проверку на обезьянистость поведения. Так если меня и в школе гетер кое-чему по этой части научили, то представь себе, чему их учат в Корпусе!

— Ну, общим основам нас, конечно, учат полнее и глубже, чем в школе, — кивнул испанец, перекатив то же самое яблоко по всему периметру скатерти, — В простых случаях — ты права, несравненнвя, смогу помочь и сам. В сложном — знаю, к кому обратиться.

— Расследование, — задумчиво проговорил римлянин, — Я вот чего не пойму. Если у атлантов отношение к безвредным для общества паранормалам благожелательное, тогда почему их работа с ними называется расследованием, как будто бы они и у них считаются преступниками? Начинали, что ли, со зловредных?

— Нет, распутывание любой явно преступной деятельности у атлантов называют kerketa — тоже расследование, только по-турдетански. А вот это латинское название у них традиционно применяется только к паранормалам, и так, вроде бы, ещё с седой старины, а почему именно расследование, я и сама не знаю. Там это настолько привычно, что никто и вопросом таким не задаётся. Может, ты нам объяснишь, Бенат, в чём тут дело?

— Да собственно, ещё в глубокой древности, когда служба только создавалась, её так назвали, кажется, вообще в шутку. В чём тут у наших предков заключался юмор, мы и сами уже не знаем точно, а историки предполагают, что это был такой шутливый намёк на суеверие римлян, которые и в старину относились к любым колдунам очень настороженно и подозревали их во всяческом злодействе.

— Шутливый намёк? — переспросил граф, — Ваши предки, значит, делали вид, что старательно перенимают передовую римскую цивилизацию, а сами тем временем над ней насмехались, считая римлян суеверными дикарями?

— Ну, не все, сиятельный, а только сведущие по этой части. Основная-то масса в суеверии уж всяко не уступала тогдашним римлянам, и многое ведь из римской культуры перенималось нашими всерьёз и с благодарностью. И очень досадно было ощущать себя отсталыми варварами. А по части паранормальщины, как и интереса к механике и прочей физике — нам просто повезло, что люди, понимающие в этом толк, оказались влиятельнее, чем у других народов. Поэтому — да, наши предки быстрее преодолели суеверия и в этом превзошли Рим. И естественно, не упустили случая хоть в чём-то обоснованно посмеяться над передовым во всём остальном цивилизатором.

— Германцы точно так же высмеивают римлян за их слабость и изнеженность, и пускай таковы не все римляне, но в целом-то по всему народу это справедливо, — добавила гетера, — Ну так и римляне ведь не упускают случая попрекнуть германцев их дикостью и неотёсанностью. Никто не идеален, и каждый выпячивает то, в чем превосходит других, а над ними насмехается за их ущербность хотя бы в этом.

— Пойми правильно, сиятельный, и не усматривай в этом обиды, — резюмировал Бенат, — Вы тоже можете найти в нас что-то несуразное на ваш взгляд и высмеять это. Что мы, не поймём, когда сами через это прошли?

— Да понял я, понял, — поморщился Марцеллин, — Сутяжничество наше римское наверняка ведь тоже высмеиваете? Думаешь, меня самого оно не раздражает? Вот даже и с этими колдунами что получается? По уму — ты прав, надо найти людей, сведущих в этом вопросе, да разобраться с их помощью в существе дела. А у нас вместо этого собирается говорильня, на которой ораторы толкают длинные речи, состязаясь в риторике и цитатах из древних законов, по которым давно уже никто не живёт. И хорошо ещё, если относятся к разбираемому делу, а не выдраны из совершенно постороннего контекста.

— Вестготская правда намного проще римских кодексов с комментариями к ним, а судопроизводство по ней не топится в риторической болтовне, но в Нарбоне применить её нельзя, поскольку сам город римский и живёт по римским законам, — пояснила Убальда испанцу, — Даже приглашение вашего инквизитора римские законы не предусматривают, и его фанатики наверняка попытаются обжаловать перед королём как несоблюдение графом прав и вольностей Нарбона, гарантированных прежними королями.

— Ну, тут-то я знаю, как извернуться, — хмыкнул римлянин, — Своих-то экспертов по колдовским вопросам в городе нет, и если город отказывает в приёме испанскому, то я не настаиваю, но подозреваемых из города забираю туда, где могу задействовать в разборе их дела компетентных в нём людей. Права и вольности Нарбона при этом не пострадают. И пусть тогда жалуются на меня королю, сколько хотят. За это он мне и слова не скажет. Что он, против компетентного и справедливого следствия и суда?

— За городской чертой действует уже Вестготская правда? — сообразил Бенат.

— Да, уже и на этой вилле я могу вести следствие и суд по ней. А она ничего не имеет против приглашения экспертов со стороны. Да и адвокаты обвиняемых возражать против испанского, как вы называете, инквизитора едва ли вздумают. Кстати, а почему у вас принято чуть ли не пугать именно испанскими инквизиторами? Они что, особенные?

— Это тоже у них какая-то старинная шутка, — блеснула познаниями вестготка, — Только я и её юмора не понимаю. Вроде бы, испанская инквизиция более жестокая, чем у других королевств атлантов. Может, так и было когда-то в совсем глубокую старину?

— Как и общая служба иммиграции, — объяснил Бенат, — В другие королевства не напрямую выезжали, а через наше испанское, и всем непригодным отказывала в зелёном жетоне наша испанская служба. А из Испании в другие королевства выезжали прошедшие строгий испанский отбор, и из них уже мало кто получал отказ. Вот и получается, что их службы как бы мягкие, а наша — как бы самая жестокая. И с инквизицией примерно то же самое. Среди паранормалов нашему Содружеству нужны не любые, а вменяемые, хорошо уравновешенные и здоровые. А большинство из них истеричные психопаты или больные. Очень много предрасположенных к опухолевым болезням. А зачем нам такие? Поэтому и по паранормалам у нас очень жёсткий отбор. И тоже получается так, что из Испании уже без особых придирок принимают, так что инквизиции других наших королевств — добрые, а испанская — самая злая и жестокая. Колдуны с ведьмами рвутся в королевства атлантов, ожидая там доброжелательного к себе отношения, а многие — и спасаясь от преследования со стороны ваших мракобесов. А эти безжалостные испанские инквизиторы отказывают в приёме и спасении большинству из них, обрекая некоторых из них на несправедливый суд и смерть. Заметьте, сиятельный и несравненная, не ваши мракобесы обрекают на это по их логике, а наши испанские инквизиторы, — все трое рассмеялись, и Бенат мысленно перевёл дух, поскольку шутки шутками, но знать об испанской инквизиции ТОЙ истории, как и её остальную часть, полагалось только окончившим Корпус.

Пусть и мало уже толку от послезнания отцов-основателей, поскольку история давно уже изменилась, и само существование Содружества в немалой степени влияет на её ход, но откуда взялись сами отцы-основатели и их особые знания, дикарям знать ни к чему. Для них — по-прежнему от заокеанских атлантов, якобы сохранивших свои знания от допотопной цивилизации, с которыми встретились и породнились турдетанские моряки и колонисты-переселенцы. Без уточнения, где именно. Где-то в океане и для европейцев, и для американцев, кому положено знать только официоз. Та же Убальда, если бы сумела из школы гетер в их элитную школу перевестись, да в Корпус поступить и окончить его, так знала бы всё это и сама, вот только не было бы тогда у вестготов такой шикарной гетеры, а была бы жена вестготского происхождения у кого-то из центурионов Содружества. Но раз не судьба ей оказалась, то и знает она только то, что знала и вся остальная Оссоноба. Вот и приходится объяснять ей мелкие тонкости в положенной ей официозной версии, как и римскому графу, человеку неплохому, но не посвящённому. Каждому — своё.

Выслушав римлянина, Бенат призадумался. Пара случаев настораживала даже в сжатом предварительном изложении, а ответы на его уточняющие вопросы тем более ему энтузиазма не прибавили. Нет, с остальными-то он и сам разрулил бы, но вот эти двое — не его уровень однозначно. В комиссии-то он с удовольствием поучаствует, интересно же, но вести эти дела — тут настоящий инквизитор нужен. На базе-то хотя бы есть такой? Вчера был, а сегодня — уже нет, срочно вызвали в Равенну, и похоже, что надолго. Выкручивайся сам, центурион Васькин, полномочия инквизиторские мы тебе оформим. Говоришь, тебе не хватает квалификации? А кому её хватает? Можем только подсказать, кого припахать в помощь, пусть тоже не инквизитора, но с опытом, да поддержать административно, если будет отбрыкиваться. Ага, а то он сам не знает, можно подумать!

— Центурион Максимов слушает! — донеслось из динамика радиотелефона.

— Тиресий, это Бенат Васькин, Нарбон. Я понимаю, что у тебя своих дел полно, но база перевела все стрелки на тебя. Ты мне позарез нужен в качестве инквизитора.

— Млять, ещё один! Съездил, называется, в Толозу разрулить пару вопросов на мануфактуре арбалетов! Сначала метеорологи в бочину вцепились — типа, ну ты же был в Сахаре метеорологом, так выручай, а тут, не успел с ними разгрестись, ведьм арестовали в Толозе, а инквизитора на прошлой неделе в Арморику вызвали, и я сейчас за него. Девки, кажется, стоящие, но млять, не ко времени! И тут, млять, ещё и ты с такой же хренью!

— И что у тебя там, серьёзные случаи?

— Две уже под арестом, так одну из них я, считай, чуть ли не с эшафота снял, но это пока только на дорасследование, ещё не отмазал. Второй только начал заниматься, и с ней тоже предвидится возня, обвинение-то серьёзное, в порче урожая. Третья на свободе, но это явно не надолго — обвинители ещё не сговорились, что именно ей шить, но бздят от её способностей так, что наверняка скоро сговорятся. Вчера как раз ей занимался — млять, надо срочно в какой-нибудь вздорной хрени обвинять, да арестовывать, пока это дурачьё самосуд не устроило. Она шарики эфирные такие делает, что их невооружённым глазом среди бела дня видно, и дебилы реально перешуганы. Так это я тебе назвал только таких, которых надо забирать к нам без вариантов, а есть ещё штук пять для нас не подходящих, но с хорошими шансами родить подходящих, так что и их тоже надо отмазывать, да так, чтобы от них вообще отгреблись. Штук семь безнадёжно больных и психопаток я уже не считаю, хрен с ними, даже время тратить не буду. С этими, млять, возни выше крыши. В общем, не вовремя ты с этим, Бенат, катастрофически не вовремя.

— Понял. Млять, хреново. Давай тогда так — что смогу сам, тем и буду первым делом заниматься, чтобы тебя зря не дёргать, а ты за это время своё постарайся разгрести. То, с чем не справлюсь — оставлю напоследок, и вот тут уж придётся тебя напрячь. Один же хрен, кроме нас с тобой — некому, а из меня инквизитор — ещё худший, чем из тебя.

— Да понятно это всё! Млять, устроили придурки очередную кампанейщину по охоте на ведьм, все наши инквизиторы нарасхват, и их ни хрена не хватает, и мы теперь тут — разгрёбывайся за них! Реально зашиваюсь! Короче, разруливай, что сообразишь, в чём вопросы будут — звони, может и по телефону что-то сможем разобрать, а что и так не решим — тяни время, пока не высвобожусь.

— Понял. Но главное — надежда хотя бы есть.

— Ага, надежда издыхает последней, — оба невесело рассмеялись, — Да, ещё чуть не забыл, млять, самое главное — вместе с инквизиторской ксивой запроси с базы списки предшественника, кому он отказал. Надо, чтобы были у тебя под рукой. Иначе — просто звиздец какой-то! Как только в Толозе узнали, что за инквизитора теперь — я, очередь ко мне выстроилась из мамаш, убеждённых в уникальных способностях ихних шмакодявок. Так три четверти — те, которые уже у предшественника побывали и огребли от него отказ. Типа, тот злыдень отказал, так этот, глядишь, и добрее окажется. Этих я, естественно, на хрен посылаю сразу, а в большинстве ихних случаев сразу же и заметно, за что они свой отлуп получили. Все эти слёзы и сопли ихние представляешь? Кого нет в тех списках и не отбраковываю сразу сам — этих записываю, но разбираться с ними некогда, не вопрос же жизни и смерти, так что потом, всё потом. Когда потом — хрен их знает. Когда-нибудь. К тебе — даже не сомневайся, ломанутся такие точно так же. Кто там у вас в Нарбоне граф, Марцеллин? Вроде бы, нормальный вменяемый мужик. Лучше бы всего, чтобы он тебя вообще оградил от таких просительниц, тебе и без них хлопот хватит, но если не выйдет, тогда делай, как я, иначе прежде всего именно с ними и зашьёшься на хрен.

— Понял, благодарю. Так и буду стараться.

— Ладно, держись там тогда. Извини, Бенат, рад был тебя слыхать, но времени у меня тут со всей этой хренью, млять, реально ни хрена нет.

— Понял. Взаимно, и держись там тоже. Отбой связи.

Отключив радиотелефон и проанализировав всё, услышанное от коллеги, Бенат длинно и многоэтажно выругался по-русски, отчего галло-римский граф, знавший кое-что из этих слов и выражений, завис подобно новейшему электронному вычислителю, силясь уловить непостижимый общий смысл, а гетера, ещё по Оссонобе знакомая с этим языком элиты атлантов получше и понявшая несколько больше, даже вздрогнула и вжала голову в плечи. Не забыв, впрочем, сделать римлянину предостерегающий знак, дабы не беспокоил сейчас раздражённого испанца, у которого явно есть на то веская причина. Уравновешен, как атлант — это давно уже стало расхожим сравнением во всей западной половине Лужи, и если уж атлант взвинчен — это уж точно не просто так.

А Бенат, выдав ещё пару матерных загибов покороче и попроще, разложил всё в голове наконец по полочкам. Хоть и не было времени выяснять у Тиресия мелкие детали, это же Тиресий Максимов, и тут достаточно просто знать его, а Бенат знал однокашника по Корпусу достаточно хорошо. Млять, если и ему тоже кажется, что у дикарей очередная повальная эпидемия страха перед ведьмами и колдунами, отчего и не хватает теперь нигде инквизиторов-профессионалов, то скорее всего, так оно и есть. Млять, вот это вляпались!

— Прошу прощения, сиятельный и несравненная, не сдержался.

— Какие-то неприятности? — поинтересовалась Убальда по-турдетански.

— Да не то, чтобы неприятности, но и помощи особой ждать неоткуда, а она мне сейчас очень пригодилась бы. А, да что теперь сожалеть! Сиятельный, дела наши не очень хороши, и обрадовать мне тебя нечем, — испанец перешёл на латынь, — В ближайшее время все наши инквизиторы заняты, и у них завал, так что кроме меня другого инквизитора для тебя у нас нет. Полномочия-то инквизитора я на днях получу, и тогда ты сможешь по этим вопросам обратиться ко мне официально, но знаний и опыта мне эти красивые бумажки не прибавят. Вот эти два случая, которые мы с тобой обсуждали подробнее — изыщи какие-то бюрократические препоны, чтобы притормозить работу по ним, но главное — огради меня от толпы просительниц, считающих своих мелких дочурок не оценёнными по достоинству юными дарованиями по паранормальной части. Коллега предупредил меня, что от них не будет отбоя, и работать из-за них станет просто невозможно.

— Да я уже и сам насчёт этого подумал, — отозвался граф, — Их будут принимать в моей канцелярии и заносить в списки, и пусть ждут, пока у ваших дойдут до них руки, а к тебе я официально обращусь только по делам обвиняемых, и никаких посторонних к тебе никто не допустит. Не сейчас, по крайней мере, когда эти мракобесы как с цепи сорвались.

— А я знаю, как ещё облегчить тебе инквизиторскую жизнь! — с торжествующим видом заявила гетера, — Этот ваш Максимов, с которым вы учились, кажется, в Толозе. На совместных занятиях, помню, как чего с погодой не так, обязательно кто-то его спросит в шутку — Максимов, ты зачем опять погоду испортил? А после второго курса в Корпусе на симпосионе в честь их совершеннолетия, я как раз танец осы исполнила, сажусь поближе к нему, глазки ему строю, и тут на другом конце комнаты кто-то что-то сказал про шторм где-то вообще в другом океане, а он оборачивается туда и спрашивает — а я при чём? И все ваши ржут, как жеребцы, а до меня только потом доходит, что тоже шутка. Но в Сахаре-то метеорологом он ведь служил перед Толозой? Тиресий Максимов — вот кто тебе нужен!

— И что бы я делал без твоих подсказок, несравненная? — с сарказмом хмыкнул Бенат, — А кого я, по-твоему, пытался припахать себе в помощь?

— Метеорология как-то с этим связана? — не понял Марцеллин.

— Тиресий вот это самое яблоко вообще поднимет в воздух и будет гонять над всей скатертью на той же высоте, пока ему самому не надоест, — пояснила ему Убальда на доступном его пониманию уровне, — На том симпосионе даже два яблока одновременно по комнате гонял, и не знаю даже, сколько бы ещё гонял, если бы я не заняла его тогда делом поувлекательнее! — гетера намекающе захихикала.

— Всё равно не понимаю связи.

— Эта сила и виртуозное владение ей нужны для успешного воздействия в том числе и на погоду, — разжевал ему Бенат, — Для этого нужны очень хорошие врождённые задатки. Из меня, например, сильного метеоролога не получится — слабоват я для такой работы. Но для развития этой силы и её искусного применения мало одних только этих врождённых задатков, а нужно ещё и очень старательно учиться, а учатся у нас всем её применениям и диагностике её у других людей. И чем сильнее обученный человек, тем искуснее он и в выявлении настоящих природных паранормалов, и в оценке уровня их способностей. Поэтому из сильного метеоролога и инквизитор выходит искусный. Мы все изучаем это в теории, но ему легче и естественнее применять эти знания на практике. А Тиресий после общевойсковой обкатки служил метеорологом в Сахаре. Там — особенно трудно, поскольку климат очень сухой, и сгустить дождевые облака многократно труднее, чем здесь. А у них это родовое. И отец его в своё время там служил, и дед, и дядья, а его самого там сменил троюродный брат. Если есть возможность послать туда кого-нибудь из Максимовых или родственных им семейств, то именно из них и назначают метеорологов для Сахары. Из других семейств хорошую замену им найти бывает немалой проблемой.

— И что, ему прямо удавалось дождь в пустыне вызвать?

— Ну, там уже не пустыня, а сухая саванна, да и не в одиночку, конечно. Нужна хорошая сработанная команда паранормалов. Всех такого уровня взять негде, но хотя бы кто-то один должен быть таким, чтобы организовать, натаскать и сработать остальных. И они тоже должны быть получше меня, иначе десятка человек в команде не хватит, а надо будет десятка полтора, если не все два. А где их взять, когда такие же нужны и во многих других местах? Поэтому в Сахару направляют сильнейших.

— А таких, как я, наверное, вообще полсотни понадобится? — спросила Убальда.

— В теории — наверное, но реально полсотни слишком трудно сработать между собой. Это же не физические действия вроде шагания в ногу и равнения в рядах, как в той же фаланге. Энергетическая подстройка на совместные действия труднее, и самая лучшая команда — в пределах десятка человек. Ещё лучше было бы в пределах пяти, но где взять столько Максимовых разом именно на таком этапе службы? — граф и гетера рассмеялись.

— Если люди из этого семейства сильны хотя бы вполовину от того, что ты мне о них говоришь, то моё почтение, конечно, — римлянин развёл руками, — Но ведь пустыня! А ты говоришь, что таких, как они там может хватить и пяти?

— Я же сказал тебе, сиятельный, что там уже не пустыня.

— Это я понял. Но ведь была же пустыня? Я имею в виду — в самом начале.

— В самом начале — да, была. Но только с того начала прошло уже полвека. И не сразу с неё начинали, а из Мавритании с севера и от Керны с юго-запада, где пустыни не было и тогда. Восстанавливали истоки и притоки нижнего течения пересохшей реки, и не только метеорологи над этим работали, даже не столько, а изгонялись пастухи дикарей с их прожорливыми козами, восстанавливались леса в местах источников воды, охранялась прорастающая трава и кустарник — в общем, проводилась полноценная мелиорация вниз по течению от истоков и вверх по течению от устья. Но участвовали и метеорологи, и без их помощи во многих случаях было бы намного труднее.

— Так вы для этого, что ли, собираете паранормалов отовсюду?

— Ну, оно во многих применениях полезно, но — да, в том числе и для этого. Там очень трудно было, пока не восстановили озеро, и только после этого восстановилась вся река, и зазеленела вся бывшая пустыня к западу от неё. Так разве оно того не стоило?

— Но если за полвека там уже восстановлена нормальная природная среда и реки с озёрами, что там продолжают делать ваши метеорологи?

— А они уже не там, они уже восточнее. Как сказали бы соплеменники Убальды, дранх нах остен, — гетера рассмеялась, — Там ветры дуют в основном с востока на запад, из пустыни на восстановленные земли. И чтобы они поменьше иссушали воздух на западе и не сушили с таким трудом восстановленную речную систему Таманрассета, пустыню надо оттеснить дальше на восток.

— Не слишком ли похоже на сизифов труд? — заметил граф, — Если там ветры, как ты говоришь, дуют с востока на запад, то разве не разумнее было бы и начинать с востока, чтобы влажные ветры дули в пустыню и облегчали её мелиорацию?

— Ты прав, сиятельный, так было бы намного легче. Но откуда с востока? Прямо от Нила? Так там Нубия и Египет. Зачем нам утруждать себя, чтобы результаты подарить чёрномазым дикарям или Византии? Обойдутся! Или пускай тогда сами свою пустыню у себя озеленяют, если хотят. По крайней мере, так будет справедливее. Поэтому — да, нам приходится действовать не самым рациональным образом, наступая на пустыню с запада на восток. Далеко на юг от королевства вандалов есть горы Ахаггар и Тассилия, где ещё не пересохли местные реки, и есть откуда начинать мелиорацию на новом рубеже. Там и работают сейчас наши метеорологи.

— В самой середине пустыни, получается?

— Не в самой пустыне, а на её южном краю. На юг оттуда берут начало вполне нормальные реки. Но раньше была и река на север, в которую сливалось несколько речек с этих гор. Сами они сохранились и сейчас, но теряются в пустыне, даже не успев слиться в единое русло. А раньше эта река пересекала всю пустыню с юга на север и впадала в озеро у южной границы королевства вандалов. Ну, в смысле, нынешнего, тогда-то не было ещё ни его, ни римской Африки, ни даже финикийской. Если восстановить — считай, отсечём от пустыни всю её западную половину, а не узкую полосу, как сейчас.

— Но получается ведь, что всякий раз вдали от цивилизации. Только привели в порядок западное побережье, наладили там всё, обжили — и оттуда на восток, снова в эту глухую пустынную дыру. И это ведь ваши лучшие паранормалы, тщательно отобранные из многих тысяч ваших людей?

— Ты не понимаешь, Марцеллин! — возразила гетера, — У них люди — другие. Ты думаешь, я просто так хотела в их элитную школу из школы гетер перевестись? Если бы меня туда взяли, да окончила бы их Корпус — тоже уехала бы с мужем-центурионом, куда его служить пошлют. И скорее всего, тоже в какую-нибудь захолустную дыру, да ещё и не на один год. Но у них люди такие, что с ними и в глухой дыре намного интереснее, чем в этих здешних хвалёных центрах цивилизации. Ты Нарбоном своим гордишься, но и в нём по сравнению с ними — дикари дикарями.

— Ну, не преувеличивай! — хмыкнул римлянин, — Ведь одно дело их центурионы вроде Бената и ещё нескольких, которых я тоже знаю, но совсем другое — остальной народ в любом из их королевств. По центурионам — мне крыть нечем, и приходится принять твоё сравнение, не слишком лестное для нас. Но сколько их таких оказалось бы в такой глухой дыре? Твой муж и ещё пара-тройка? А остальные — обыкновенная солдатня, деревенщина, мастеровые, да какие-нибудь местные дикари, раз уж мы говорим о Сахаре.

— У атлантов и солдатня с деревенщиной — не такие, как ты себе представляешь. Вот помню, как-то раз на рынке в Оссонобе, деревенщина окрестная приехала излишки урожая своего продать, так один пожилой — явно крестьянин, а с ним помоложе какой-то его родственник — простой солдат, так они события в Персии между собой обсуждали и какую-то заваруху в Музирисе.

— А это ещё где? — граф наморщил лоб.

— Вот, ты — цивилизованный и неплохо образованный человек, а не знаешь! Я, конечно, тоже не знала, а они, крестьянин и простой солдат — знали оба. Ещё и мне всё хорошо и понятно объяснили, когда я заинтересовалась. На Малабарском берегу в Индии порт такой и город, откуда перец индийский по всему Востоку распродаётся. Тот солдат на Тапробане служил и в наведении порядка там участвовал. А крестьянин тоже солдатом в своё время был и тоже где-то служил — да, простая деревенщина, но повидавшая мир и понимающая смысл многих событий в нём. С такими поговорить — тоже интересно.

— Есть среди наших солдат такие, с которыми нам и самим поговорить вне строя интересно, — добавил центурион, — Образования им, конечно, не хватает, но соображалка у них так работает, что ещё и не на всякий их вопрос ответишь сходу. Иной раз и обсудить с коллегами приходится, а то и в библиотеку части зарыться не на один вечер. Так что у нас и наши военные гарнизоны — не то место, где грозит смерть от скуки.

— Но ведь и неспокойно же там, наверное, раз нужны военные гарнизоны?

— Это — да, сиятельный. Там, например, нилотам из Нубии на юг путь перекрыт, так они теснят с востока банту, а тем на свой юг в леса тоже пути нет, и они отступают по саванне на запад как раз к тем нагорьям, где у гарамантов работают наши метеорологи. И как там без военного гарнизона обойдёшься? И гарамантам надо помочь тех дикарей назад отбросить, дабы не лезли, куда их не приглашали, но это к югу от этих гор, а к северу их собственная чернь, эти полукровки с черномазыми, так и лезет занять восстановленные в северных предгорьях земли, и без войск их не остановишь и назад не завернёшь.

— А почему именно там?

— Так ведь размножаются же почти как те банту, и хорошей земли им не хватает. А новая где появляется? Только на севере по мере мелиорации бывшей речной долины. А для того ли её от пастухов с их прожорливыми козами очищали, чтобы этих земледельцев в неё пустить? И почва ещё не восстановилась толком, и только мотыг ихних не хватало, и воды ещё слишком мало, чтобы позволить на орошение их полей её разбирать. Она нужна ещё дальше на север, чтобы и туда мелиорацию продолжить. Смысл ведь в чём? Чтобы от пустыни отрезать всё, что западнее этой восстанавливаемой реки находится, и облегчить этим восстановление всей её западной половины, а вовсе не в том, чтобы либо эти уроды, либо понабежавшие, все результаты наших многолетних трудов за пару лет испохабили. Дохнут с голоду или от стрел нилотов — это их проблемы, а не наши. Судьба у них такая. Можем только пулю предложить в качестве третьего варианта, — все трое рассмеялись.

— И часто приходится? — поинтересовался римлянин.

— Ну, не всё время, но — приходится. С гарамантской чернью наибольшая вышла заваруха как раз во время службы там Тиресия, так что и ему тогда с его метеорологами за оружие браться пришлось, но потом гараманты и сами у себя порядок навели, и теперь все проблемы — только с черномазыми банту, у которых выбор только между стрелой и пулей.

— А вам выгоднее, чтобы нилоты перебили всех банту и заняли их место?

— Да нам, собственно, без разницы. Стрелы нилотов летят дальше, чем дротики банту, но наши пули — всё равно во много раз дальше и точнее.

— Я, вроде бы, слыхала, что нилоты вменяемее банту, — припомнила Убальда.

— Нубийские — да. Хоть и самые чёрные из всех африканских черномазых, но не так обезьянисты. В смысле, и у них, конечно, всякие попадаются, но в среднем — намного порядочнее и честнее, и в Эфиопии нашим легче всего договариваться именно с ними. Не обманывай их, и они не обманут тебя. Но это — нубийские, чистопородные нилоты, а вот те, которые на запад банту теснят — они же и баб ихних себе берут, и подчинившихся им в услужение принимают, так что у их передовых племён, которые банту теснят, названия и язык только нилотские, да оружие с военной тактикой, а сами давно уже с банту смешаны и во всём остальном мало чем от них отличаются. Поэтому в Сахаре для нас без разницы.

— Такие же банту, только лучники, а не метатели дротиков?

— Вроде того, сиятельный. Для гарамантов только опаснее прежних банту, но на то там и наш гарнизон, чтобы не возникло особых проблем и с их приходом.

— Ты думаешь, они тоже полезут?

— Ну, не сразу, но когда-нибудь полезут наверняка. Нилоты тоже размножаются, как грызуны, и на их первую волну будет давить следующая волна нилотских племён. Они окажутся в том же положении, в котором сейчас банту, и тогда им уже самим точно так же придётся выбирать между стрелами и пулями.

— Везде одно и то же, — констатировал Марцеллин, — И на севере, и на юге жрать размножившимся дикарям нечего, и они отчаянно лезут туда, куда их никто не звал. Я вот только не пойму, почему у черномазых засуха, когда у вандалов — наоборот, влажнее.

— Так устроен мировой климат. Когда он холодает, становится влажнее Восток и северный край Африки, а в Эфиопии и Сахаре становится суше. А из-за засухи в Эфиопии меньше воды несёт Нил, и от этого засуха в Нубии и Египте. Но из Египта бежать некуда, пустыни путь преграждают, а из Нубии можно выбраться вдоль их южного края, если сил хватит преодолеть сопротивление тех, кто понабежавшим не рад.

— Ваши поэтому и старались не допустить обращения Нубии в христианство?

— Не только и не столько. Прежде всего нам не нужно было усиления влияния в Нубии и Эфиопии имперцев. Но в меньшей степени — да, и поэтому тоже. Христианской экспансии нам только ещё к югу от Сахары не хватало! Фанатичная религия объединила бы разрозненные племена черномазых, и тогда противостоять их натиску нашим было бы намного труднее. А зачем нам лишние трудности в такой дали от наших баз снабжения?

— Да, растянутые коммуникации — большая проблема, — согласился граф, — Ваши предки из-за этого шесть столетий избегали ссориться с Империей?

— Ну, тогда-то, в самом начале, она была ещё Республикой. У нас тогда и сил на это не было. Часть заокеанских королевств нашего Содружества была ещё только в стадии становления, а другой части не было ещё даже в планах. Громовое оружие в принципе-то и тогда уже было, но его было очень мало, а проблемы на случай войны ожидались такие же, как и в Вандальскую против армии Велизария. Только эта Вандальская была недавно и особо нас не напрягла, а тогда — ну, отбились бы и тогда, но ценой тяжелейших потерь в людях, перенапряжения и надрыва всех сил и разорения экономики.

— Из-за неподъёмных военных расходов?

— Не только. Ещё и основной источник доходов был бы перекрыт. Это сейчас у стран нашего Содружества основная торговля идёт между собой, а тогда все развивались за счёт доходов от торговли в Луже, а в ней кто был гегемоном? Рим! Сам-то он тогда не сильно ещё подсел на роскошные пиры, но начни войну с ним, и он перекрыл бы предкам торговлю с Грецией и Востоком, а главное — с Египтом. В то время у предков не тот ещё размах был в торговле заокеанскими лакомствами, а вот за снадобья для своей медицины, обрядов и бальзамирования покойников египетские жрецы исправно платили золотом, и это золото составляло львиную долю в наших тогдашних доходах.

— А теперь уже не боитесь потерять эти египетские доходы?

— Так ведь давно уже потеряли и без войны. Уже в имперские времена влияние египетских храмов снизилось, а с ним и их доходы, а вместе с ними и наши от нужных им снадобий. В дальнейшем их храмы продолжали беднеть, а затем и вовсе захирели, когда египтяне начали массово обращаться в христианство. Хвала богам, предки догадывались, что такая лафа не может длиться вечно, так что и не рассчитывали на её продолжение, а развивали поставку деликатесов греко-римскому миру и искали путь в Индию, чтобы на восточных товарах компенсировать себе возможные потери. Заодно через Аксум доступ к нубийскому Кушу получили, а там и государственность, и религия египетскими были по происхождению, и это смягчило для наших предков урон в египетской торговле. Как раз на то время, пока без этих доходов от внешней торговли пришлось бы тяжело.

— А возродить старую египетскую религию, раз уж она была настолько выгодна, ваши предки не пробовали? Ведь получилось же старую римскую, да и старую греческую, как я наслышан, тоже возрождаете успешно.

— Это не мы возрождаем, это она сама возрождается, а мы только помогаем ей устоять под оголтелым натиском христианства. Есть чему возрождаться, поскольку было чему сохраниться. А в Египте возрождать нечего, если не считать эллинизма в греческих городах и их хоре, но это — греки, а не египтяне. Старая религия коренных египтян была настолько обременительной для основной их массы, что в христианство они обращались добровольно и с удовольствием. А не будь христианства — обратились бы в иудаизм, хоть и медленнее, поскольку евреи не занимались массовой проповедью. Египтян устроила бы любая новая религия, лишь бы только она непримиримо отрицала давно надоевшую им старую. И с этим даже тогда ничего уже нельзя было поделать.

— А в Нубии? Она же там тоже была египетской?

— Официальная у происходящей от египтян верхушки кушитов, но для их народа так и не ставшая своей. Стоило ослабнуть египетскому влиянию, как её начали размывать народные верования. Этого тоже нельзя было остановить. Не было смысла тратить на это силы и ресурсы. Не обратились в христианство и не стали марионеткой Византии — уже и это хорошо, а то, что не покупают прежних снадобий, так покупают другие наши товары, так что нубийское золото всё равно продолжает пополнять наши закрома.

— А самые лучшие паранормалы отовсюду — ваши народы, — добавила Убальда, — Пока мы, Марцеллин, занимаемся здесь какой-то мышиной вознёй, атланты заняты делом, которое только увеличивает их превосходство. Обидно! Могла бы сама быть одной из них и тоже заниматься чем-то серьёзным, если бы не их жёсткие требования отбора!

— Тебе же предлагали перевод в народную школу, — напомнил ей Бенат.

— И кем я стала бы после неё? — фыркнула гетера, — Женой простого крестьянина или городского работяги, в лучшем случае — какого-нибудь лавочника, мелкого заводчика или купчины? Уж точно ведь не вашего круга, которому завидуют все!

— Вот в этом всё и дело, несравненная. Тебе обязательно нужно быть если и не в самом центре внимания, то в числе тех, кто в его центре. Сама же говоришь, что с нашими даже с простыми людьми общаться интересно, но важнее для тебя — элитный круг, пускай даже и занятый тем, что ты сама назвала мышиной вознёй. Это и есть та самая обезьянья натура, за которую тебя хоть и с большим сожалением, но забраковали.

— Да понимаю я всё это, Бенат! Но знаешь, что обиднее всего? Наставницы мне потом сказали, что я просто опоздала родиться. Когда-то в старину, как они говорили, не такой лютый был ваш отбор, и таких, как я, брали с удовольствием. Ведь было же такое?

— В самом начале — да, было. Никто же и не говорил тебе, что ты так уж прямо и эталонная обезьяна. В старину, когда низкоприматов не хватало, особенно девчонок, и не таких ещё брали, да радовались, что хотя бы таких набрать удалось. Но теперь, когда уже не такой дефицит и лучшие, планка отбора не могла не подняться. И я тебе даже больше скажу — сами наши отцы-основатели не были такими, каковы мы сейчас, и нашего отбора могли бы и не пройти. Но именно они и задали тот вектор развития, результаты которого ты наблюдаешь и завидуешь им.

— И если мы хотим такого же благополучия, как у вас, для этого мы сами сперва должны стать такими, как вы? — пригорюнился римлянин.

— Абсолютно верно, сиятельный, — подтвердил испанец, — А иначе, что ни строй, всё равно получится обезьянник. У вас есть такие люди, которые пригодны, как и в любом народе, но у вас их очень мало. Если сделаете так, чтобы в каждом новом поколении их у вас становилось больше, а обезьян — меньше, как это делалось и у нас, когда-нибудь ваши потомки заживут так, как живём мы, и уже им будут завидовать многие другие. Но трудно это, сиятельный, очень трудно.

— Это я уже понял. И с паранормалами точно так же?

— Да, абсолютно тот же способ и такие же трудности. Мало просто иметь такую религию, которая будет благожелательной к ним, нужен ещё и отбор наиболее способных, да ещё и не в ущерб прочим важным качествам.

— Далеко нам до этого, — горестно посетовал граф, — Вроде бы, и возродили веру предков, но и суеверий дурацких ещё полно, и примитивная архаика возрождается. Ладно бы только у наших галло-римлян, к порядку привычных, но особенно ведь у вестготов с их культами германских богов. Спасибо хоть, человеческие жертвоприношения удаётся предотвращать, но есть ведь сторонники возрождения древней веры во всей её полноте!

— Есть такие, — подтвердила вестготка, — Напьются до полной невменяемости, в этом состоянии наслушаются одурманенных мухоморами прорицательниц, которые что с детства зазубрили из старинных преданий, то и выкрикивают, и такого наворотить могут, что поневоле в кои-то веки согласишься даже с христианами! — все трое рассмеялись.

— У греков, что ли, было лучше с этим их священным Дельфийским оракулом? — заметил Бенат, — Ведь как вспомнишь этих пифий, одурманенных конопляным дымом, а то и опиумным, да ту околёсицу, которую они несли, а ты ищи потом хоть какой-то смысл в этой изречённой ими воле богов! За многое христианам можно претензии предъявить, но за тот оракул — мы-то уж точно не станем.

— Вы из-за этого не спешите на Пелопоннесе греков на восстание подстрекать?

— Да нет, нынешние эллинисты вполне вменяемы и по архаике не тоскуют, так что с этим проблем не ожидается. Просто время ещё не подошло. Во-первых, надо, чтобы это было именно их выступление, а не просто поддержка нашей интервенции. Но сами-то они к полноценному восстанию ещё не готовы. А во-вторых, бить императору Маврикию в спину в тот самый момент, когда он отражает натиск северных дикарей и вроде бы, даже успешно — не самое мудрое решение. Зачем эллинистам репутация предателей?

— Но ведь если Маврикий победит, эллинистам будет труднее совладать с ним?

— Наши аналитики ожидают смуту в Империи. Маврикий обидел армию ещё в Персидскую войну сокращением на четверть жалованья, но казна всё равно пуста, войска не получают положенного им даже по новым урезанным нормам довольствия, и этому не предвидится конца. А война с аварами тяжёлая, и терпение армии не беспредельно. Рано или поздно армия восстанет, твёрдый имперский порядок рухнет, и вот тогда греки будут выглядеть восстановителями порядка, а не его разрушителями, да и противник окажется дезорганизованным из-за бардака.

— А вы воспользуетесь этим для того, чтобы выявить и сманить подходящих для вас людей и у эллинистов, и у ромеев? — усмехнулась Убальда.

— Ну, прежде всего нам нужен естественный союзник в Греции. Но заодно мы и случая пополниться хорошим генофондом, естественно, не упустим. По прогнозам в ответ на эллинистическую реакцию в Византии окончательно сорвутся с цепи все христианские фанатики разом. А их дуболомство создаст труднопереносимую обстановку для не таких фанатичных, как они, сбежать от них захотят многие, в том числе и подходящие для нас.

— Но ведь вам же только они нужны, а не все подряд, — напомнил Марцеллин, — Значит, вам придётся их тщательно отбирать. По тем же паранормалам, которых вы тоже не всяких берёте, тоже ведь грамотные специалисты нужны. Где вы столько инквизиторов этих ваших возьмёте, если вам их и сейчас-то не хватает?

— А мы на что? — хмыкнул центурион, — Вот сейчас как раз и попрактикуемся, и опыт нужный наработаем, подменяя недостающих специалистов. Теорию мы все изучали, а кто подзабыл, нетрудно и освежить в памяти, практики только большинству из нас пока не хватает. Ну так она-то как раз — дело наживное.

— А этот ваш Тиресий, который метеоролог — имеет нужный опыт?

— У гарамантов его команда между своей основной работой выявила и отобрала несколько представляющих для нас интерес девчат, и ни одна из них не была забракована направленным к ним в командировку для их проверки инквизитором-профессионалом. И для участия в комиссии он же потом пару раз персонально Тиресия выдёргивал, так что у него из всех нас, кто не в инквизиции служит, инквизиторский опыт наибольший. И если его следующее назначение будет в эту службу, я этому абсолютно не удивлюсь.

— Самых лучших у всех окрестных народов забирают, — проворчала гетера, — Вот увидишь, Марцеллин, заберут самых лучших и у тебя.

— А что делать, если сами мы защитить их от суеверного дурачья и использовать с наибольшим толком не в состоянии? — возразил граф, — Пусть уж лучше атланты заберут их к себе. В конце концов, их метеорологические станции в Бурдигале и Толозе помогают и нам меньше страдать от штормов в Васконском море.

— Ты забыл, сиятельный о таких же станциях в Кантабрии и Васконии, — добавил Бенат, — Кстати, на одной из них работает в команде с мужем из наших одна гарамантка из отобранных Тиресием. После обучения в Керне их пару перевели на усиление Васконской группы станций. Ещё две оставлены в команде гарамантской станции, где кроме притяжки дождей с юга надо ещё и ослаблять пыльные и песчаные бури с востока. И ещё три на юге с тропическими штормами работают. А что их ждало бы у гарамантов? Их боялись дураки и строили им козни, они в долгу не оставались, и добром такие дрязги, сам понимаешь, не кончаются. А у наших и их никто не гнобит, и они никого не гнобят, а заняты полезным и нужным всем делом.

— И детей таких же рожают для ваших народов, а не для своего, — не удержалась от шпильки вестготка.

— А что их ждало бы в том своём народе, если бы вообще родились? — возразил испанец, — Сама же прекрасно знаешь, что не в коня корм. Тебе твои способности по этой части ваш социум прощает как знаменитой гетере из своих, которой гордятся, а не будь ты так популярна и знаменита, поздоровилось бы тебе среди вашего дурачья? Тиресий сейчас в Толозе зашился, спасая тамошних, и ты, не стань гетерой, могла бы оказаться в их числе.

— В смысле, если бы я не поступила в школу гетер и вернулась в Толозу? Тогда — да, приятного было бы мало, — вынужденно и крайне неохотно признала Убальда, — Знаю пару девчонок, которым их способности вышли боком. И эти ваши хвалёные инквизиторы могли бы спасти и их, между прочим, но не захотели!

— То есть, они брали их на заметку и проверяли? Тогда, значит, обнаружили у них какие-то недостатки, которые у нас считаются неприемлемыми. Заметь, наши и тех, кого к себе не берут, всё равно делами многих из них занимаются и помогают оправдать, но если вступаться не стали, то наверняка была веская причина. Может, они неизлечимо больные какие-нибудь были или психопатки?

— А вы решаете, кому жить, а кому умирать!

— Напрасно ты передёргиваешь, несравненная. Не мы затравливаем ваших ведьм и уж всяко не мы устраиваем расправы с ними. Всё это делает ваш собственный косный и суеверный социум. С некоторыми — справедливо или, по крайней мере, рационально. Есть же такие, которым лучше было бы не родиться вообще, и от таких социум избавляется так или иначе. А мы здесь иностранцы, права вмешиваться в ваши внутриобщественные дела, строго говоря, не имеющие. И если мы плюём на это и нагло вмешиваемся, то уж всяко не ради кого попало, а только ради тех, кого считаем достойными нашего вмешательства.

— И часть их, кстати, кого они не заберут, остаётся у нас, — напомнил Марцеллин, — Ты, Убальда, вспомнила свои собственные обиды и кипятишься на самом деле из-за них, а цепляешься — к этим делам. Но вести суд и выносить приговоры будет не Бенат, а я. Я и решать буду, кому жить, а кому умереть, если я вынесу обвинительный приговор. Кстати, Бенат, какой из наших случаев ты считаешь самым трудным?

— Вот та девка, забыл имя, которую обвиняют в наслании порчи на чьего-то там очень непростого сынка, из-за которого вмешался и епископ.

— Ирина, дочь Виктора? Да, этот случай с ней нашумевший, и дела не замнёшь. Так-то от домогательств этого ущербного уродца она защищалась, и я бы её оправдал, но эта высокопоставленная семейка пострадавшего дойдёт тогда и до короля.

— Вот в этом-то и сложность, что оправдать не удастся. Способности-то её я и сам могу проверить, и скорее всего, подтвержу их. И что тогда? Оборона от домогательств — смягчающее обстоятельство, и если оно подтвердится, её можно приговорить не к казни, а к изгнанию. И куда она пойдёт, да и далеко ли уйдёт живой и невредимой? И если подойдёт нам, мы заберём, а если нет? Мне квалификации на такое решение не хватит, тут нужен Тиресий. У него, кстати, с гарамантами похожий случай был — как раз та, которая в Кантабрии сейчас работает. Арестуй девку, чтобы с ней без суда не расправились, но дело, насколько можно, затяни — будем надеяться, Тиресий к тому времени высвободится. А тем крикунам скажешь, что передал дело испанской инквизиции.

618 год, храм Анахиты в предместье Ктесифона.

— Я хотел поговорить с тобой о разделе всей румийской Империи, а ты о пустяке говоришь! — раздражённо буркнул Хосров Второй Парвиз, шах-ин-шах Ирана и не Ирана, — Кем тебе приходится этот несчастный гонец? Родственник или друг? Друг родственника или родственник друга? Зачем ты хлопочешь о пустяковой судьбе пустякового человека?

— Да разве в самом этом гонце Рустеме дело, величайший? Проблема — именно в том, что для тебя это пустяк, который ты и решаешь, не задумываясь, — пояснил ему Ремд Икеров, префект и посланник Мадагаскара и Тапробаны в Иране, — У тебя их таких много, и не он первый, не он последний.

— А разве нет? — вмешалась Ширин, вторая и любимая жена шах-ин-шаха, — Это же старинный обычай. Если гонец радует повелителя хорошей новостью, его награждают, если огорчает плохой новостью, то наказывают.

— Так кто радует или огорчает, великая, сама новость или принёсший её человек, который выполняет приказ пославшего его начальника и может даже и не знать, что это за новость? Если она хороша, в этом нет его заслуги, если плоха, в этом нет его вины.

— Ну, с этим ведь никто и не спорит, отважный. Но саму новость невозможно ни наградить, ни наказать, а можно только принёсшего её человека. Таков обычай.

— То есть, ты исполняй свой воинский долг, преданный, храбрый и доверенный воин Рустем, а мы посмотрим не по твоим заслугам, а по нашему настроению, наградить ли нам тебя за верную службу или сурово наказать, чтобы другим не повадно было вести нам срочные вовремя доставлять? — шахская чета озадаченно переглянулась, — А то мало ли, какой эта весть окажется? Вдруг разгневает повелителя так, что он вообще казнить за неё гонца прикажет? Ты несёшь службу, тяготы и опасности преодолеваешь, доставляешь послание поскорее, как тебе и приказано, а тебя за эту службу вместо награды — на плаху или вообще на кол? Так может, лучше обождать с этой срочной новостью, да дождаться, когда повелитель будет в хорошем настроении? День, два, неделю? Ну подумаешь, за эти дни новость устарела? Зато — или обрадовал повелителя ещё сильнее, или прогневил его хотя бы не настолько, чтобы жизни за свою верную службу лишиться.

— И что с того?! — вскипела шахиня, — Не ромеи стоят у стен Ктесифона, а персы уже дважды рассматривали Константинополь через пролив! Не ромеи отняли у нас нашу Месопотамию, а мы у них Сирию и даже Египет!

— Помолчи, женщина, — одёрнул её Хосров, — Помолчи и успокойся. А ты хочешь сказать, атлант, что наши успехи — не благодаря, а вопреки нашим старинным обычаям?

— Именно, величайший. Не все так бесстрашны, чтобы жертвовать собой, если доставленная ими весть не угодит повелителю. Кто знает, сколько известий о бедах было задержано из страха перед гневом шах-ин-шаха, кто бы им ни был, и нужное решение не было им принято из-за этого вовремя? Ведь вдумайся, величайший, если тебе не доложат о беде своевременно или преуменьшат её масштабы, чтобы уменьшить твой гнев, будет ли твоё решение верным и устранит ли оно последствия беды? И каким будет твоё правление государством, если так будет происходить всегда? Если ты хочешь править эффективно, ты должен вовремя узнавать истинное положение дел, а для этого твои люди не должны бояться прогневить тебя, докладывая о неприятных для тебя событиях.

— Ну, я же и не приказал немедленно казнить этого гонца, хоть и очень хотелось. Пусть посидит в башне, пока я не решу, что с ним делать. Оползень в верховьях Тигра! Ты представляешь, что это такое? Ниже его река обмелела, и полям грозит засуха, а выше его — наводнение и потоп, а когда река размоет эту запруду, представь себе этот водяной вал, который смоет всё на своём пути! Да, я понимаю, что гонец не виноват в этой беде, и я бы простил его, конечно, будь он сдержаннее на язык! Не знаю, что с ним делать!

— А что он сказал-то такого?

— Негодяй оскорбил повелителя! — снова завелась Ширин, — Нам даже передать в точности его слова никто не осмелился!

— То есть, доложили об услышанном случайно и сказанном наверняка не громко для всех? Да мало ли, чего человек в раздражении брякнуть может?

— Но не о божественном же повелителе! Как можно оставить такое святотатство безнаказанным? Если он такое вслух сказать посмел, то что же он тогда подумал?

— Помолчи, женщина, — снова остановил её шах-ин-шах, — Даже боги не властны над мыслями наших подданных. Но вслух им следует быть посдержаннее.

— А кто донёс-то, величайший? — поинтересовался Ремд, — Не может ли это быть его личный недруг, сводящий с ним твоими руками свои старые счёты?

— Оговор? Не думаю. Донесли с почтовой станции, где он менял коня. Следом за ним специально своего уже гонца послали, чтобы донести о его неподобающих словах.

— Ну, это разве серьёзно, величайший? Человек устал от долгой скачки, не один же день наверняка, и ни поесть спокойно, ни выспаться вволю, и в каком настроении был бы ты на его месте? И для него — по твоей милости, поскольку твою службу исполнял. Да тут любой пустяк так рассердить может, что не только начальство обругаешь, включая и тебя как самого главного, но и самих богов. У наших солдат — запросто, и ни одного ещё боги за это не покарали. Не караем и мы за ругань в наш адрес, если полученный приказ при этом выполняется на совесть и без промедления. И сам я, что ли, не поругивал своё начальство, выполняя очередной обременительный для меня приказ? Да сколько угодно! С языка в раздражении срывается одно, но руки-то делают — другое, и если бы мы наших людей ценили по словам, а не по делам, я сам не дослужился бы до префекта и не сидел бы сейчас перед тобой. Если солдат хорошо исполняет службу, какие к нему претензии?

— Так что же ты, после всего этого наградить мне его предлагаешь?

— Если служба исполнена, и донесение доставлено вовремя, то награда вполне им заслужена. А слова, буркнутые себе под нос в раздражении — если они не помешали исполнению службы, то стоит ли вообще обращать на них внимание?

— Обычай, конечно, дурацкий, если вдуматься, — признал Хосров, — Но это у нас давняя традиция, и меня не поймут, если я резко отступлю от неё.

— Для соблюдения традиции, величайший, будет достаточно, если ты несколько несильных ударов плетью, а лучше — розгой ему присудишь за несдержанный язык. И тут же награда за верную и бесстрашную службу напрашивается, щедрость которой должна намного превзойти строгость наказания. Горожане увидят, что ты не раб, а хозяин своему настроению, и оно не мешает тебе по достоинству ценить верных и добросовестных.

— Румийские императоры тоже бывают рабами своего настроения.

— Ну так и на пользу ли им это? Твой тесть Маврикий не мог избежать военного мятежа Фоки, но не обидь он главнокомандующего Приска в сиюминутном раздражении, не всё ещё было бы потеряно. И сам узурпатор Фока мог бы править до сих пор, если бы не настроил против себя всех своим террором, и тоже часто под влиянием сиюминутного настроения между попойками и развратом.

— Ещё христианин называется! — не утерпела Ширин, фанатичная монофизитка, носившая здоровенный золочёный крест во всю грудь.

— Императору у ромеев можно всё, великая, — хмыкнул Ремд, — Для ортодоксов халкидонской церкви важнее предписанное им принудительное крещение всех иудеев.

— Которое и привело потом к резне иудеями христиан в Иерусалиме.

— А в этом для церкви уже иудеи виноваты, а не Фока. Да и Никита далеко ли от него ушёл? Меньше казней по настроению и наветам, но ссылки неугодных — обычное для него дело, и так же нетерпим и к твоей вере, и к иудеям, да и в тяге к вину и женщинам он был столь же несдержан. А отравивший его Феофан? Не понятно пока, как покажет себя Ираклий, но весь двор в Константинополе пустился во все тяжкие — хоть день, да мой. А в завтрашнем — никто давно уже не уверен.

— Ты критикуешь сейчас румийских императоров, но намекаешь — всё равно на меня, — усмехнулся шах-ин-шах.

— Ваши люди более привычны и терпеливы к произволу властителя, но предел и у их терпения тоже есть. А ты, величайший, вот уже второй десяток лет ведёшь нелёгкую войну с империей ромеев. И войска воюют бессменно, и тебе некем заменить их, и народ устаёт от постоянно растущих налогов, и стихийные бедствия не облегчают положения. В твоём государстве обильные дожди — это благо, но сейчас они слишком обильны, отчего и происходят все эти оползни и наводнения. Слишком хорошо — тоже плохо. Если случится особо сильное бедствие, народ будет взвинчен, и что, если в такой момент ты дашь волю своему плохому настроению и незаслуженно обидишь кого-то из знатных и влиятельных? Или поверишь наговору недоброжелателей и подвергнешь опале военачальника во главе сильного войска. А при ваших порядках — откуда ему знать, не грозит ли ему твоя опала смертью? Что, если такой человек, до того и не помышлявший ни о каком мятеже, вдруг решит, что мятеж — единственный способ для него спасти свою голову от несправедливой и ничем им не заслуженной кары? Разве не случалось уже такого в Иране?

— Ты намекаешь на мятеж Бахрама Чубина, — Хосров поморщился, — Верно, мой отец был несправедлив к нему. Он спас наше государство от тюркских дикарей, а то, что против румийцев он не особо удачлив, было известно и по предыдущей войне. И отцу не следовало, конечно, поручать ему новую войну с румийцами, а поручив — так оскорблять его за новую неудачу. Женская одежда и прялка! Если честно — я бы тоже на его месте не простил. А потом ещё и поверить этому злому наговору про утаенную и присвоенную им якобы богатую тюркскую добычу и вызвать его в Ктесифон для объяснений? Да, ты прав, я тоже на его месте решил бы, что это вызов на судилище и расправу. И тогда — а что ещё ему оставалось делать, кроме мятежа? Это я могу понять. Но так подставить перед отцом меня этой чеканкой дирхемов с моим изображением и именем? За что? Я-то в чём перед ним тогда провинился? Отец ведь мог запросто казнить меня, не сбеги я тогда в Арран!

— Вот об этом я тебе и толкую, величайший. Подставил тебя Бахрам Чубин для своих надобностей, но повёлся на эту подставу — твой отец, поддавшись настроению и не потрудившись разобраться. Слишком уж в ваших традициях эта падкость правителей на интриги царедворцев, и это не на пользу вашему государству.

— За такую подлость на кол сажать надо! — опять взвилась Ширин.

— Помолчи, женщина. Да, атлант, и тут ты тоже прав. Мятежник потому на это и пошёл, что рассчитывал именно на такую реакцию моего отца. А в результате — я жив, но в опале, при дворе интриги, грызня, переворот моих дядей по линии матери в мою пользу и убийство свергнутого отца, а на мне — подозрение в причастности к этому, хоть меня и не было тогда в Ктесифоне. А Бахрам Чубин — чистенький! Не он свергал и убивал своего шах-ин-шаха, и не в его пользу был переворот! Но даже это я был готов простить ему, не желая смуты в и без того взбаламученной стране! Я же предлагал ему примирение!

— Но мог ли он полагаться на искренность твоих намерений и их постоянство? Зная ваши традиции и многочисленные случаи коварства твоих предшественников, разве не имел он всех оснований опасаться обмана или последующей мести? У твоего отца было меньше причин карать Бахрама Чубина, но ты сам признал их достаточно вескими для его опасений за свою судьбу.

— Проклятие! Наверное, ты прав и в этом. Я потом казнил клеветника, который оговорил его перед отцом, но это было уже потом, после подавления мятежа и упрочения моей власти. Наверное, надо было сделать это сразу?

— И отослать ему голову с объяснением в письме. И в нём же попросить отдать тебе штампы, которыми чеканились те дирхемы. Для чеканки новой большой партии. Ты показал бы ему этим, что всё понимаешь правильно и не держишь на него зла. Не уверен, хватило бы этого, чтобы убедить его, или нет, но шансов на примирение было бы намного больше. А в обиде были бы только наши коллекционеры редких монет, у которых очень ценятся именно те дирхемы. Мы-то, конечно, скопировали и их, но ведь есть же разница между настоящими и новоделом?

— Могли бы и со мной своими новоделами поделиться, — хмыкнул Хосров, когда отсмеялся, — Даже завидно, как вы из всего пользу извлечь ухитряетесь! Монеты — мелкий пустяк, конечно, но страну яванов ваши западные друзья хапнули ловко!

— Элладу? Ну, во-первых, не всю, а только южную часть, где была сильна старая эллинская вера. А во-вторых, это разве наши? Это — сами греки. Наша военная помощь им позже понадобилась, когда ромеи спохватились и попытались вернуть их под свою власть.

— Так потому и осмелились отложиться, что рассчитывали на вашу помощь.

— Им всё равно деваться было некуда. Воюя с тобой, Фока все свои силы двинул против тебя в Азию, от аваров откупился, но со склавинами ничего уже поделать не мог. К заливу уже выходили, через который легко переправились бы, если бы греки не отразили их сами, вооружившись и организовавшись самовольно. Это уже само по себе выглядело как бунт. Империя наверняка разоружила бы их, а сама защитить их от новых набегов не могла. Все провинции к югу от Дуная, считай, склавинами заняты, и то же самое грозило бы Пелопоннесу, если бы эллины не восстали.

— А острова и Киренаика?

— Острова попросились к эллинам сами, когда склавины применили свои лодки для нападения на Фессалоники с моря. А Киренаика — это недавние события, которые ты и сам прекрасно помнишь. Твой Шахрвараз так лихо занял Египет, что испугались и греки в Киренаике. И что им оставалось делать?

— А ваши и тут ни при чём? — съязвил шах-ин-шах, когда снова отсмеялся, — Я не в обиде, Ахемениды не владели Киренаикой, и вы молодцы, вовремя подсуетились, своих прикрыли. Так и надо делать, и тут я ваших только в пример своим могу поставить. Но раз уж дела обстоят так, то что теперь остаётся от империи румийцев? Зачем она теперь такая вообще нужна? Давайте тогда и поделим её окончательно. Я не претендую на территории за морем. Были и там владения Ахеменидов, но я не стану мелочиться. Азиатской частью я не всей могу овладеть твёрдо из-за румийского флота, который может высаживать свои десанты в тылу у моих войск. Пусть ваши возьмут себе всю европейскую часть, мне её не жаль, но избавят меня от этой головной боли на море. Вашим — Европа, мне — Азия.

— Не я принимаю такие решения, величайший, но думаю, что наши не пойдут на это. Во-первых, слишком длинная граница, а Дунай зимой часто замерзает, и тогда его не блокируешь флотом, а дикари могут переходить его по льду во многих местах. Во-вторых, множество склавинов уже поселилось к югу от него, и что делать с ними? А в-третьих, не нужны нашим и ромеи-христиане. Держат границу по Дунаю, ну и пусть держат дальше.

— Но из-за их флота я не могу прочно овладеть Азией!

— Зачем она тебе прямо сейчас, величайший? Дайте боги, чтобы ты переварил и то, что успел уже проглотить. У тебя твой собственный народ стонет под бременем новых военных налогов, вряд ли им рады и народы Сирии и Египта, а значит, и их тоже удержать будет не так-то легко. Оставь Малую Азию для своих потомков, дабы и им тоже было чем прославить себя. Или ты опасаешься, что тогда наши и в ней установят дружественное им государство, которое будут защищать от всех?

— Ну, если вашим не нужен север страны яванов, то наверное, не нужна и Азия?

— Я уже сказал тебе, величайший, что решать это не мне, но предполагаю, зная решающих, что — да, не нужен ни север Греции, ни Малая Азия. Может быть, Средняя с Аттикой и знаменитыми в прошлом Афинами, но пока никто не рассматривает вопроса и о ней. Возможно, заинтересует военно-морская база в Константинополе для контроля над проливами и Пропонтидой, но и об этом разговоров пока не ведётся.

— А ваши не боятся, что Ираклий, сохранив достаточные силы и флот, нападёт на эту вашу яванскую Элладу?

— Это уже пробовал Фока, пробовал Никита. Если их тройной христианский бог так любит троицу, пусть попытается и Ираклий, — Ширин фыркнула, а Хосров рассмеялся.

— Мы, сирийцы, армяне и египтяне — еретики для ромеев, — и шахиня коснулась креста на своей груди, показывая, что имеет в виду христиан-монофизитов, — Персы для них язычники, то есть ещё худший враг, чем христиане-еретики. Но греки вашей Эллады — мало того, что язычники, так ещё и отступники от христианства. Это самое худшее для ромеев, а Ираклий даже войну с персами представляет перед своими халкидонянами как священную войну за истинную веру. Так как же он тогда примирится с отступниками в Элладе? Разве не решит он, что его священный долг — восстановить в ней христианство?

— Скорее всего, великая, именно так и случится, — ответил Ремд, — Но Юстиниан был посильнее Ираклия, а чем кончились его войны, Африканская и Италийская? Только зря надорвал силы Империи, и последствия этого надрыва его преемники расхлёбывают до сих пор. Но допустим, он даже и победил бы в этих войнах — так могло бы случиться, не приди тогда наши на помощь вандалам и остготам. Но силы-то всё равно были бы в этих войнах надорваны, оставшиеся — разбросаны и по этим странам тоже, а народ всё так же изнурен непомерными военными налогами. И те же дикари с севера, и те же войны с вами на востоке. Сомневаюсь, чтобы его преемники смогли удержать все его завоевания, даже и удайся они ему. Ну так и ради чего тогда он надрывал Империю?

— И опять ты намекаешь на меня? — ухмыльнулся шах-ин-шах.

— Водится за мной такое. Ты, величайший, в схожем положении с Юстинианом, победившим в своих войнах на западе. Ты точно так же напрягаешь в войне с ромеями все силы Ирана, но и со всех остальных сторон ты окружён уж всяко не друзьями. На востоке от тебя тюрки и индийские эфталиты, и тюрки дружат с ромеями, а на севере кавказские аланы и хазары, тоже союзники ромеев, и только на юго-западе арабы — просто любители пограбить, где что плохо лежит. Но даже они стали для тебя проблемой после того, как ты уничтожил и присоединил к себе их царство Лахмидов. А ведь оно надёжнее прикрывало тебя от набегов дикарей из пустыни, чем это сейчас делают там твои войска.

— Да какие у меня там войска! Доброго слова не стоят!

— В том-то и дело, величайший. Но лучших тебе взять для Аравии негде, пока они заняты войной с ромеями. Но что будет, если ты надорвёшь лучшие силы в войне с ними? Разве не обидно будет, если после таких успехов твоё государство разорят дотла какие-то дикари из аравийских пустынь?

— Арабские бедуины? — Хосров расхохотался, — Ну, ты уж скажешь тоже! Набег через границу для разбойничьего грабежа — вот и всё, на что способны эти дикари!

— Да, пока лучшие войска у тебя ещё есть, хоть и заняты в другом месте. А что, если часть их будет разгромлена, а другая поднимет мятеж? Что, если государство охватит смута? Как бы ни были смехотворны арабы, может случиться и так, что хватит даже их.

— Ну, в принципе, смута у нас, считай, при каждой смене шах-ин-шаха бывает, и какая-то очередная, допустим, оказалась и такой, что зашаталось и всё наше государство. Но арабы? Это если только вся Аравия объединится против нас, но как она объединится вся? Это же арабы! У них каждое племя и каждый клан только себя считают достойными верховодить над другими, а каждая вера только себя признаёт единственно правильной. У них одних только христианских вер штук пять или шесть, не знаю точно, иудейских ещё больше, и даже старая традиционная вера не у всех одинаковая, хоть и одни и те же боги. А есть и наши зороастрийцы, есть индийской веры, а в их священной Мекке ещё какие-то Покорные появились, новая секта, тоже строгие единобожники, как иудеи, но почему-то считают свою веру особой и, конечно же, тоже единственно верной. А традиционалистам так уже своими проповедями надоели, что те их, того и гляди, изгонят или вырежут.

— Ты забыл, величайший, упомянуть ещё и маздакитов, одна из общин которых тоже осела в Мекке. Там они, конечно, почитают и местных богов, но сохранили отличия своего учения от официального зороастризма, и его проповедь имеет успех среди арабов. Сами они, естественно, Аравию не объединят, но что, если какая-то из многочисленных местных сект переймёт их призывы к богатым делиться с бедными? Её вера тогда сразу же станет популярнее других, а сама секта — сильнее. И тогда — как знать?

— Маздакиты? Их много и у нас. Жаль, дед не додавил их до конца!

— Я на это и намекаю, величайший. Напрасно твой дед отверг предложенную ему нашими помощь в расследовании и розыске всех ещё скрывающихся маздакитов. А теперь, когда они оправились от разгрома, они могут снова стать большой проблемой.

— Дед считал, что и сам прижал их достаточно, а ваших впусти только в страну, так всё в ней своими деньгами и оборотистостью к рукам приберут.

— Ну, напрасно он так. Мы уже сколько поколений земляное масло возле Казмы добываем, а разве всё прибрали к рукам в бывшем царстве Лахмидов? Только промыслы и фактория, которая как платила раньше налоги Лахмидам, так платит их теперь и тебе. Ни в лов жемчуга не лезем, ни в караванную торговлю. Зачем, когда наша морская выгоднее, а жемчуг Тапробаны и Сокотры лучше вашего? Вот их — да, наши предки давно прибрали к рукам, но много ли ты видел беглецов оттуда?

— В основном все тянутся туда, да только не всех там принимают.

— Далеко не всех, величайший, как и у нас. Но сейчас-то у нас с тобой речь не об этом. Твои войска устали от долгой войны, народ — от растущих военных налогов, дамбы и каналы запущены от небрежения из-за нехватки рабочих рук, забранных в войско, а от обильных дождей реки выходят из берегов и заливают поля. Случись обострение бедствий — как тут легковерным не прислушаться к проповеди маздакитов? Стремление твоего отца быть добрым правителем для своего народа достойно всяческой похвалы, но при этом он перестал преследовать эту вредоносную секту, понадеявшись на её показную покорность.

— Да, отец был падок на показуху и сам любил её. Помню, в военном походе, я был ещё юн, не уследил за конём, и он забрёл пастись на поле какого-то дехканина. Отцу донесли об этом, и он велел взыскать с меня сумму ущерба, а коню отрубить уши и хвост. Штраф был справедлив, и мне не было жаль этих денег, пустяковых для меня, но важных для того простолюдина. Но зачем было уродовать превосходного коня? Только для того, чтобы об отцовской справедливости говорили на всех базарах?

— Скорее всего, величайший. Без этого могли и забыть быстро, а такой случай не могли не запомнить, а вместе с ним и все его обстоятельства. Но хотя коня и жаль, лучше бы твой отец хоть десяток таких коней изуродовал, чем маздакитам снова поднять голову позволил. От них вашей стране вреда будет многократно больше.

— Знаю, атлант. И на меня, когда я в Арране в изгнании сидел, вышли посланцы от тамошней секты хуррамитов. О прадеде мне напоминали и предлагали поддержку всех маздакитов Ирана, дабы я уже на троне те времена прадеда вернул. Да только я с ума ещё не сошёл, чтобы с маздакитами связываться и на них опираться! Что я, сам эту историю правления прадеда не знаю? Поэтому и готов был простить все обиды Бахраму Чубину и замириться с ним — лучше уж с ним, чем с этими. А когда не вышло, предпочёл сбежать к румийцам и с их помощью власть себе вернуть. Хотел, как укреплюсь на престоле, снова эту секту прижать, как дед прижал, но тут сперва эти мятежи, потом Лахмиды, после них эти набеги пустынных дикарей, потом эта Армения, потом этот мятеж у румийцев и этот беглец оттуда, назвавшийся Феодосием. Как тут было упустить такой случай? Казалось, усажу этого самозванца императором румийцев, да верну то, что Маврикию уступил за его помощь, а возможно, и больше. Но и Фока этот, хоть и простой сотник, а восемь лет продержался, и армян этих двух, Никиту с Ираклием, я прозевал. Взял-то столько, сколько даже и не мечтал, но — да, ты прав, погряз я в этой войне, а до маздакитов, которыми хотел заняться с самого начала, так руки и не дошли.

— И не дойдут, пока этой войне с ромеями не видно конца. А тем временем в той священной для всех арабов Мекке тамошние маздакиты под своими красными знамёнами проповедуют паломникам своё учение, которое нравится нищебродам.

— И ты думаешь, арабы пойдут за ними?

— За ними самими — нет. Но их учение повторяют сами арабы в своих племенах и кланах. С ним приходится считаться их собственным шейхам. Рано или поздно, кто-то из них догадается включить суть учения маздакитов в собственные проповеди, и вот тогда — не за самими маздакитами, а за ним, своим и авторитетным для арабов — они пойдут. А маздакитам не составит большого труда убедить их шейхов и богатую верхушку повести свою голытьбу на соседние страны. Зачем им делиться с ней собственными сокровищами, гаремами и запасами, когда можно отнять всё это у соседей? А кто тут у них ближайший богатый сосед? Да, пока он им не по зубам, но что, если его поразит смута? А маздакиты с удовольствием придут вместе с ними, и их поддержат местные, взбаламутив бедноту.

— Проклятие! Не дай Ахурамазда случиться подобному, но — да, может выйти и так. Я опасался тюрок, но их Каганат развалился, опасался румийцев, но война с ними для меня удачна, а вот арабские дикари — даже в голову не пришло связать их с проклятыми маздакитами, которые в самом деле могут помочь их объединению. А кем, кстати? Кого ты подозреваешь больше? Христиан? Иудеев? Традиционных староверов?

— Абсолютно без разницы, величайший. Кто угодно может додуматься перенять у маздакитов их призывы к делёжке с беднотой, и тогда за ним пойдёт вся их голытьба. Я даже не удивлюсь, если это окажется вообще какая-то мелкая и маловлиятельная секта, о которой сейчас даже и не подумаешь всерьёз.

— Вроде этих Покорных безумного пророка Мухаммада? — хмыкнул шах-ин-шах, — Он болен, и ему бывает плохо от вина, так он всей своей секте пить его запретил!

— Собственно, этим он и обозлил всех в Мекке. Но вина не пьёт и большинство бедуинов, которым просто не на что его купить, и если Мухаммад уцелеет, да ещё первым переймёт призывы маздакитов — я бы не зарекался даже от него.

— А наш народ — верно, устал от войны и тяжёлых налогов. Ты предлагаешь мне, значит, замириться с Ираклием?

— Именно сейчас, величайший, это и возможно на выгодных для тебя условиях. Он в ещё худшем положении, чем ты. Испортил монету, снизив её золотое содержание в два раза, но денег всё равно не хватает, и он возобновил выпуск пергаментных, которые не довели до добра и Юстиниана. Он набирает новую армию, призывая в неё и склавинов, но и они ещё толком не обучены, и он не уверен ещё в их надёжности. А что тебе Малая Азия, которой ты всё равно не можешь овладеть прочно без флота? Потребуй от него всей северной Месопотамии и Армении с выходом к Скифскому морю, Киликию и Кипр, но и ему оставь остальную часть страны. Если ты ещё и позволишь ему закупать в Египте хлеб для голодающего Константинополя, в обмен на уступку тебе половины всего его военного флота, вся столичная чернь потребует от него поскорее соглашаться на твои условия.

— И ты думаешь, он смирится с ними в будущем?

— Конечно нет. Но в ближайшие годы он не будет готов возобновить войну, и ты получишь передышку от неё. Ты дашь отдых войскам, вернёшь рабочие руки в хозяйство, а твой народ будет рад снижению налогов. И у тебя наконец-то дойдут руки додавить раз и навсегда эту зловредную и опасную для государства секту маздакитов. Тебе не избежать новой войны, но лет через пять ты уже наведёшь порядок внутри Ирана, армия и народ от напряжения отдохнут, в Сирии и Египте тоже будут рады сниженным налогам, а на море у тебя уже будет и свой флот. Ираклий, конечно, отдаст тебе самые ветхие корабли, но ты за эти пять лет и обновишь их, и моряков наберёшь в Александрии, Финикии, Киликии и на Кипре. А если мир продлится дольше — тебе от этого только лучше. Чем дольше этот мир с ромеями продлится, тем лучшей будет твоя готовность к новой войне с ними. У Ираклия положение хуже, а исправить его труднее, так что время будет работать на тебя.

— Если я решусь пригласить ваших, они помогут мне покончить с маздакитами?

— Помогали же ещё твоему деду и покончили бы ещё при нём, если бы он сам не воспрепятствовал деятельности наших, опасаясь их влияния. Если тебя это не испугает, то и наша помощь будет намного эффективнее. Особенно, если ты и сам проведёшь реформы в интересах народа и этим выбьешь почву из-под ног у маздакитов.

— Дать народу то, что обещают маздакиты, но самому и без их участия?

— Именно, величайший. И тогда выкорчевать эту заразу с корнем будет легче.

— Ты предлагаешь мне небывалое, — задумчиво проговорил Хосров, — Сходу я на всё это пойти не могу. Всё это надо ещё хорошо обдумать, да обсудить с нашими умными головами, убедить знатных и военачальников, да и с тобой, думаю, мы поговорим об этом ещё не раз. А пока — отвлечёмся на более приятное. Тебе, Ширин, наверное, интереснее с верховной жрицей будет побеседовать о древней мудрости?

— Ну, не ваш же языческий разврат мне смотреть! — фыркнула та, удаляясь.

— Мы — язычники, нам — можно, — и оба рассмеялись.

На помост, едва дождавшись для приличия ухода строгой христианки-шахини, взбежала фигуристая танцовщица из числа храмовых жриц. Задудели флейты, зазвенели бубны, а затем и мониста на самой танцовщице, когда она закружилась и заизгибалась в древнем, ещё халдейском, если не вообще шумерском, танце живота. И жрица эффектная, и танец зажигательный, а традиция — ещё с тех древнемесопотамских времён достоверно, а если самим жрицам верить, так и вовсе с седой допотопной старины. Ведь кто такая эта персидско-армянская Анахита, если не ассиро-вавилонская Иштар и Астарта финикийцев? Богиня плодородия и любви, в храмах которой всегда существовала и священная храмовая проституция. Давно уже нет древней обязанности для всех невест пройти через служение богине, но по-прежнему нет любовниц искуснее, чем храмовые жрицы, у которых учатся их искусству и наложницы из гаремов знати и самого шах-ин-шаха.

Тайны из этого никто в Иране не делает. Но способ заработка жриц для храма — это одно, а их искусство, хоть и выработано оно именно ради этого — уже другое. Этому и порядочной женщине поучиться у храмовых шлюх не зазорно, дабы тем лучше ублажить на ложе законного мужа. Кто может себе позволить — не пренебрегают. Наверняка знают об этом и атланты. Уж те-то, которые с Ираном дело имеют — просто обязаны знать. Пусть знают и завидуют! Уж на что Ширин христианка и фыркает от этих зрелищ, но тоже ведь училась этому здесь, попав в шахский гарем. Да что Ширин! Даже Мария, дочь Маврикия, которую Хосров взял в жёны в Константинополе, будучи в изгнании и решая с румийским императором цену его военной помощи в возврате престола — и она, именитая румийка и христианка, по прибытии в Ктесифон тоже прошла обучение в храме Анахиты искусству её жриц. Христианство христианством, на это шах-ин-шах не покушается, но женщины в его гареме обязаны соответствовать занимаемому ими положению. И хотя вовсе не ради этого он встретился с этим атлантом в этом храме, где не нужно соблюдать официальный церемониал дворцового приёма, а можно пообщаться с собеседником накоротке, говоря с ним откровенно и без этикетных недомолвок, заодно — пусть видит, понимает и завидует.

А Ремд старательно изображал увлечённость зрелищем, дабы не обидеть своим небрежением к нему ни самих жриц, ни тем более повелителя Ирана. Нет, и танцовщица хороша, и танец превосходен, если сравнивать их со схожими в таких же храмах той же культуры. Лучшие — именно здесь. Справедливо ли сравнивать их с гетерами атлантов или с ганиками Тапробаны? А если, допустим, с обычными индийскими храмовыми девадаси, так и эти персидские жрицы Анахиты тоже вполне на уровне. Здесь, в Ктесифоне, заметна в искусстве жриц и древняя традиция месопотамских семитов, и эллинистическое влияние сирийской Антиохии с храмом Афродиты и школой гетер при нём. Жалкое и вульгарное подобие старой школы доримского ещё Коринфа, но и оно было прикончено христианами, а константинопольский Порнай, который был жалким и вульгарным подобием Антиохии, закрыла из него же и вышедшая юстиниановская Феодора. Проституцию в христианской столице она этим, конечно, не уничтожила, да и не могла уничтожить, поскольку покуда есть спрос на такие услуги, всегда будет и их предложение, но цены на услуги выросли, а качество упало. Уровень античных гетер греко-римским миром утерян. То, что осталось, доброго слова не стоит даже по сравнению вот с этими персидскими жрицами Анахиты, которым далеко до гетер атлантов.

Персидский уровень — столичный, по крайней мере — не так уж и сильно просел по сравнению со старым антиохийским. Сразу видна храмовая традиция! Под звон бубнов и монист жрица не вульгарно, а весьма изящно освободилась сперва от нагрудника, хоть и не забыла перед этим подразнить, а потом и от набедренной повязки. Ну так и фигура же у неё того стоила, и пластика танца! Блата, конечно, никто не отменял, особенно при этой восточной традиции бакшиша, но в такие жрицы бездарные дурнушки не попадали. Не в Ктесифоне, по крайней мере. По торжествующему взгляду шах-ин-шаха нетрудно понять его мысли. Смотри, атлант, и завидуй! Если будете хорошо себя вести, так и быть, пошлю к вам пару-тройку жриц Анахиты обучить ваших грубых солдафонок женскому искусству. Наверняка ведь наслышан о Корпусе и его военизированном обучении! Наслышан, скорее всего, и о школах гетер, а вот о преподавании ими соответствующих предметов юнкершам — едва ли. Это дело и военное у персов настолько разделены, что и мысли не возникнет!

Раздевшись полностью, персидская жрица завлекала слишком уж откровенно, если на тонкий вкус оценивать, но и это понять можно — весь танец ведь с раздеванием на завлечение и заточен. Специфика храма такова, что нет в нём художественного стиля для тонких ценителей, а есть только вот этот, функциональный. Что умеют, в чём искусны, то и показали шах-ин-шаху с его иноземным гостем. Для их уровня — выше всяких похвал. А раз так, то не будем и обижать ни хозяина, ни исполнительницу, которая очень старалась. Изобразив неподдельный восторг, поаплодировав и не пожалев кинуть танцовщице целый аурей, который та ловко поймала и рассыпалась в благодарственных поклонах, Ремд явно угодил этим и повелителю Ирана, который тоже не пожалел для неё золотого. Хоть и не ей они достанутся, конечно, а храмовой казне, но и уважили — её, и заслуга перед храмом — тоже её, и как-то, надо полагать, и верховная её за это поощрит, и самой приятно, как её искусство оценено. А то, что слабовато это и вульгарновато на фоне гетер атлантов, так и нет же здесь ни этого фона, ни возможности поучиться у них. Не ездят сюда гетеры.

Вернулась шахиня в сопровождении верховной жрицы, а две младших жрицы принесли вино и засахаренные фрукты. За их дегустацией поболтали о пустяках. Ширин снова фыркнула, когда Хосров таки высказал, что женщина в приличном доме достойного человека должна быть женщиной, а не солдафонкой, и в этом они могут помочь атлантам. И заметно скис, когда верховная жрица, оказавшаяся в этом вопросе осведомлённее его, рассказала повелителю Ирана и о гетерах атлантов, и о совместных занятиях их учениц в их элитных школах, и о преподавании гетерами некоторых предметов их юнкерам. Потом указала шах-ин-шаху на каноническую статую Анахиты, на своих жриц и на бронзовую статуэтку богини-коллеги работы атлантов. Нет, как верная подданная повелителя, она готова, конечно, оказать любое содействие в его политике дружбы с атлантами, но много ли будет толку именно от её помощи?

И тогда Ремд, уже не опасаясь огорчить этим Хосрова, поведал и о занятиях для восстановления хороших манер у их солдафонок-юнкерш, пока их окончившие обучение женихи проходят армейскую стажировку, и о чисто женских курсах для жён центурионов, которые ведут известные и популярные в их странах гетеры. Так что — да, при всей выучке и древнем искусстве жриц Анахиты, достойном всяческих похвал, решение этих вопросов у атлантов налажено издавна. Теперь вот и в Элладе возродить школу гетер помогают — в том самом Коринфе, от которого и пошло это начинание в эллинистической цивилизации, утраченное ей с приходом христианства. Могут и Ирану в этом помочь, если будет на это высочайшее соизволение его повелителя. Да, верно, ранние Сасаниды боролись со всяким влиянием греческой культуры, возрождая и утверждая исконно персидскую. В их времена это было абсолютно правильно и необходимо, поскольку греко-римский мир был сильным и опасным врагом их государства.

Но теперь враждебность к Ирану унаследовала христианская империя ромеев, у которой совсем другая культура, а прежняя эллинистическая возрождается в новой Элладе и никак не способствует влиянию культуры ромеев. Какие теперь у Ирана веские причины препятствовать сближению его возрождённой культуры с эллинистической? Эллада мала и не имеет никаких территориальных претензий к Ирану, западные друзья атлантов, как и их собственные страны, ещё дальше, а южные атланты разве дали за века повод опасаться их агрессии? Зато взаимовыгодно посотрудничать найдётся в чём и помимо жриц любви.

У повелителя Ирана, например, есть очень неплохой по местным меркам флот на Эритрейском море. Теперь, с получением выхода к Римскому морю, часть его едва ли помешала бы Ирану и на нём. Разве нет? Да, против ромейских дромонов он слабоват, но как транспорты персидские дао едва ли хуже ромейских корбит. Военный флот не может обходиться без транспортного, а он у Ирана уже есть. А с захватом Египта шах-ин-шах и возможность его переброски в Римское море теперь имеет. Да, тот самый канал времён ещё древних египетских фараонов, в последний раз приводившийся в порядок ромеями при Юстиниане. Опять занесло песком из пустыни? Досадно, но — поправимо. Нет, прямо сейчас людей на его расчистку гнать не надо. Во-первых, народ не только в Иране устал от долгой войны и тяжёлых налогов, и вот теперь только тяжёлой трудовой повинности сирийцам с египтянами ещё не хватало! Эйфория от освобождения из-под власти ромеев в Сирии уже прошла, да и в Египте она тоже долго не продлится. Стоит ли разочарование в новой персидской власти приближать и усугублять? А во-вторых, война-то не окончена, и кто знает, удастся ли удержать Египет? А без уверенности в его удержании надрываться, роя канал, рискуя вскоре подарить его Ираклию — пусть поищет ещё таких дураков! Нет, пока хватит и волока для маломерных судов, а вот потом, после заключения мира, когда Египет останется за Ираном по условиям договора, а Иран переведёт дух и восстановит силы после военного напряжения, как раз и придёт время заняться каналом.

Но и тогда вовсе не обязательно будет гнать туда многотысячные толпы людей с лопатами. Если величайший соблаговолит согласиться на совместное его использование с атлантами и предоставит им базу в его зоне, то они и прорыть его помогут и быстрее, и лучше, и намного легче прежнего, поскольку и способы рытья применят не архаичные, а намного современнее. Машины и гром с молниями — они ведь не только военные бывают. А судоходный канал схожих масштабов давно уже прорыт и с выгодой используется на перешейке между двумя большими материками по ту сторону Западного океана. Только он технически сложнее, там много шлюзов устраивать пришлось, а этот египетский их не требует и выйдет многократно проще. Окончится война с ромеями удачно для Ирана, и всё будет в воле величайшего, но пока она продолжается, и её результат ещё не известен, рано обсуждать подобные масштабные затеи всерьёз. Пока всё это — так, поразмыслить на досуге о дальнейших жизненных планах. Иран — великая страна, персы — великий народ, и обеспечить ему достойное будущее — вполне во власти Сасанидов, если сумеют избежать военного краха и губительной для страны смуты.

Ведь при всей восточной архаике и деспотичном управлении, культура-то для античного мира — вполне на уровне. Не такая, как греко-римская, конечно, но если её не с атлантами сравнивать, а с теми же индусами, не говоря уже об арабах, то на их фоне тоже вполне нормальная цивилизация. По местным меркам — даже сверхдержава, сравнимая с империей ромеев на юстиниановском пике её могущества. Главное — не надорваться при его достижении, дабы и не просесть после него слишком глубоко. А то нынешние ромеи как-то в этом плане не вдохновляют. Стоит ли брать пример с них? Вечно на том пике не усидишь, и за любым подъёмом всегда следует спад, и чем меньше силы надорваны при подъёме, тем больше их остаётся для преодоления спада. Тише едешь — дальше будешь. А сасанидскому Ирану, в отличие от голозадых дикарей — есть чего терять.

Один только Ктесифон чего стоит! По величине вместе с Константинополем и китайским Чанъанем составляет тройку крупнейших городов мира. По благоустроенности — естественно, с городами атлантов ему не тягаться, но для остального мира — опять же, в числе лучших. И по великолепию своей центральной части — ну, с восточной спецификой, конечно, но для неё-то — уж всяко не подкачал. Своим притязаниям на роль центра всей месопотамско-аравийско-персидско-туранской цивилизации — вполне соответствует. По меркам атлантов — даже чересчур. Слишком резкий контраст между помпезным центром и кварталами бедноты, не говоря уже о пригородных трущобах. Да и с другими городами не следует настолько резкий контраст столицы создавать с неизбежными при этом обидами и завистью. Но таковы уж все восточные столицы, и с этим ничего не поделать.

И в любом случае будет жаль, если эта восточная, деспотичная, но и по-своему великолепная культура падёт жертвой каких-то дикарей из аравийских пустынь. Пускай и не вся, пускай ляжет в основу уже арабской культуры, как и вышло в ТОЙ истории, но во многом и уйдёт безвозвратно, не сумев совместиться с фанатичной религией дикарей. Это не предопределено, но вероятность — всё ещё высока. Дело ведь не обязательно в пророке Мухаммаде и его секте Покорных. Христиане с иудеями, что ли, лучше? В дикой пустыне все они друг друга стоят и мало чем друг от друга отличаются. Такие же фанатики и точно так же непримиримы ко всему, что не стыкуется с их простой и примитивной религией. И не оттого ведь в ТОЙ истории победили, что были так уж сильны, а лишь оттого, что оба главных противника, Иран и Византия, взаимно надорвали силы в противоборстве друг с другом и оказались ещё слабее. Пусть и не надолго, но этого — хватило.

А здесь всё теперь зависит от того, к какому решению склонится Хосров. Сходу он ничего, конечно, не решит, и говорить с ним на все эти темы придётся ещё не раз. Если удастся убедить его закончить войну, дать стране отдых, навести в ней порядок, а заодно и оздоровить обстановку в верхних эшелонах власти, дабы не толкала к смутам, что тогда будут Ирану эти полуголые арабские бедуины? Так, на один зуб. Ну, пусть на два или на три, лишь бы только они были наготове. Не просто же так само упоминание об опасности со стороны арабов повергло шах-ин-шаха в хохот? Не тот арабы противник, чтобы быть опасными сасанидскому Ирану, если он в добром здравии и полон сил. Но и ТА история тоже бывает порой упряма, и прогнуть её — иной раз надо очень постараться.

Иногда — даже в мелочах. Ну казалось бы, какие шансы были и в этой истории у Ираклия, в ТОЙ — сына экзарха Африки? В этой реальности нет такого экзархата у ромеев, а так и остаётся королевство вандалов, дружественное и союзное атлантам. Вычеркнуть и забыть! Однако же — хрен там! Не из Африки, а из византийской части Армении, откуда и были родом, взялись и Ираклий Старший с Георгием, и Ираклий Младший с Никитой. Те самые, судя по всему, сделавшие карьеру ближе к родине, в Малой Азии. Им оттуда даже ближе и проще оказалось выступить на свержение узурпатора Фоки. Правда, рискованнее — увели войска прямо с войны, облегчив этим наступление персов, и не захвати они власть в столице, поплатились бы головами за предательство. Разница же с ТОЙ историей в том оказалась, что Никита первым в Константинополь ворвался и с узурпатором расправился. Его и короновали тогда сходу на Ипподроме, а Ираклий главным военачальником стал у нового императора. Так и служил бы военачальником при Никите и его наследниках, если бы не новый заговор и узурпация Феофана, как раз недавняя, пресечение которой и дало императорский трон Ираклию. На семь лет позже, чем в ТОЙ истории, но результат-то — практически тот же самый!

То-то смеху было наверху, когда всё это проанализировали, да с ТОЙ историей сравнили! Ага, вычеркнули и забыли Ираклия с его династией, называется! А посему рано вычёркивать и смуту в Иране в конце правления Хосрова. Юга Греции в этой реальности у Ираклия нет, так что труднее ему будет с набором и сухопутной армии, и моряков для флота. Но если Хосров не заключит с ним мир и не отберёт часть флота, подровняв этим силы и на море, может повториться и концовка ТОЙ войны. Особенно, если шах-ин-шах, как и в ТОЙ истории, окрысится на своего лучшего военачальника Шахрвараза, вынудив того к мятежу. Тогда уж губительной смуты Ирану точно не избежать!

А в ней — обязательно активизируются и маздакиты, как в самом Иране, если не будут в нём превентивно додавлены, так и вне его, в том числе и в Аравии. И не столь уж тогда и важно, возьмут ли Мекку эти Покорные, которых как раз в эти ближайшие годы в шею должны из неё погнать. Не они, так другие, какая разница? Кто окажется сильнее из близких маздакитам по духу, того они и поддержат, сделав объединителем Аравии. Им же не буква учения Маздака важна, а суть. Суть же — не в том, чтобы у имущих всё отнять, а в том, чтобы у неимущих всё появилось, и не столь важно, откуда. Своих имущих грабить бедуина далеко не каждого сподвигнешь, а вот персидских, и не своих, и намного более богатых — это они все с удовольствием. Особенно, если им там ещё и поддержку местных маздакитов пообещать. И христианство в арабском исполнении тут, пожалуй, пострашнее секты Покорных может оказаться, поскольку полно ведь христиан и в Месопотамии, и в Сирии, и в Египте, а фанатичным и нетерпимым арабы любое единобожие сделают.

И можно в принципе вмешаться и самим, разбомбив с воздуха и расстреляв из пулемётов пустынных разбойников. Можно таким же манером проредить смутьянов и в самом Иране. Не любит высшее руководство подобных решений, но если лучшего выхода не останется, примет и такое. А будет приказ — не заржавеет и за исполнением. Но кого в восстановленном Иране шах-ин-шахом сажать, если все бесспорно легитимные кончатся в смуту? Много ли толку будет от такого шах-ин-шаха, который и месяца-то не усидит на троне без военной поддержки, а значит, и прямой оккупации Ирана войсками атлантов? А кому и нахрена он нужен такой ценой?

А посему, лучше всего суметь предостеречь вот этого нынешнего шах-ин-шаха от губительных ошибок, дабы предотвратить смуту и сохранить сильный Иран. И тогда не понадобится прямого военного вмешательства. Что персы, сами не справятся? Да они и не с такими ещё справлялись! Катафракты с конными лучниками — образцовые, боевые слоны — уж всяко не хуже, чем у индийских раджей, пехота — может, и не так хорошо обучена и оснащена, как византийская, но многочисленна, храбра и предана шах-ин-шаху, а выучки её на дикарей-бедуинов хватит. Если отдохнёт от этой войны и боевой дух восстановит.

Византия же — а что Византия? Придав войне с персами религиозный характер, Ираклий сам загнал себя в ловушку. Если с традиционными всегдашними язычниками она религиозная, то как она может быть не религиозной с отступниками? И сам он наверняка прекрасно понимает, что как дважды уже атланты за Элладу вступались, так вступятся и в третий раз, но отказаться от этой заведомо проигрышной войны — не сможет. Не поймёт его в этом свой же ортодоксально христианский социум. Даст им ихний Бог победу над вероотступниками, не даст, то в Его воле, пути Господни неисповедимы, но попытаться истинно верующие — обязаны. Многогрешный узурпатор и тиран Фока — и тот пытался, а праведный император от этого священного долга уклонится? Не поймут. Тем более, что и сам не столь уж праведен. Вторым браком на собственной племяннице женат, и лишь за счёт дружбы с патриархом Сергием не осуждён за инцест. Но грех остаётся грехом, и не перед официальной церковью, так перед социумом его искупать надо. Как тут уклонишься от священной войны за спасение заблудших душ отступников? Может, потому и не даёт Господь победы в большой, но менее священной войне с персами, что не выиграна малая, но более священная с отступниками-эллинистами? И не отмахнёшься ведь от фанатиков, демагогия которых на исповедуемой всем социумом религии основана.

Можно в принципе и менее проигрышную священную войну затеять — против занявших имперские земли склавинов. Тоже язычники, тоже христианские земли заняли, христианское население с них изгнав — чем не священная война? Да только во-первых, в войске уже полно склавинов служит, и как они к войне с соплеменниками отнесутся? А во-вторых, другие склавины тоже наверняка вмешаются, аварские, да ещё и самих аваров на помощь призовут, так что не обещает быть лёгкой и такая война. И не освобождает от обязанности восстановить истинную веру в Элладе. В лучшем случае — отсрочка только от нежеланной, но неизбежной войны на юге. А главное, какую бы из этих двух малых войн ни выбрал император, он продолжит напрягать свою армию и налогоплательщиков, Иран же получит столь нужную ему передышку.

Прежде всего, чтобы не надорваться и уцелеть. А если ещё и Сирию с Египтом удержит — вообще прекрасно. Персидский зороастризм терпим к чужим богам, если и они в свою очередь терпимы к нему, с ним больше возможностей религиозного синкретизма, направленного на сближение культур, а Византия никогда не простит атлантам языческой реакции на Западе, не говоря уже об Элладе, и даже собственной прямой выгодой охотно пожертвует, если сможет напакостить этим и атлантам. С персами такой непримиримой вражды нет, и договориться можно о многом. О том же Суэцком канале, например...

645 год, север Великой Булгарии в верховьях Северского Донца.

— Места здесь считаются нехорошими, а некоторые даже гиблыми, — просветил префект Валодов вновь прибывших, — Ни финно-угры с севера сюда без веской причины не суются, ни славяне с северо-запада.

— Ну, эти-то — понятно! — хмыкнул центурион Сергов, — И на Западе рабов давно уже привыкли славянами называть, и на Востоке они дразнятся сакалиба. А кто основной поставщик? В Европу так и продолжают поставлять авары, а на Кавказ и в Хорезм — вот эти самые булгары. Ну и какой дурак под их аркан нос из леса высунет?

— В целом — да, но период хаоса с межвластием после освобождения булгар от Аварского каганата уже закончился, — уточнил префект, — Те общины, которые признали власть Кубрат-хана и платят ему дань, уже не боятся набегов его булгар, и последние пять лет их торговцы безбоязненно выходят в степь и посещают булгарские кочевья. Но сюда не суются и они, да и сами булгары предпочитают пасти свой скот в других местах. Очень дурная слава у этих мест среди всех окрестных племён.

— Ну так это же наверняка идеальное убежище для разбойников? — предположил юнкер Максимов, — Здесь из-за этого такие меры предосторожности?

— Не только и не столько. Версия разбойников тоже учитывается как первое, что приходит на ум, но всего она не объясняет. Да и каких разбойников потерпели бы здесь на таких хороших угодьях хоть прежние авары, хоть нынешние булгары? Нет, если здесь кто и пошаливает, то не в этом главная проблема этих мест, а в природных аномалиях. Здесь и люди, кто надолго задерживается, многие болеют, и нам здесь две трети наших пришлось другими заменить, и со всеми ежедневно проводится биоэнергетическая прокачка, хоть и не кем попало пополнялись. И ты, Максимов, не просто так сюда выдернут с юнкерских каникул. Да, я понимаю, что обидно, но тебе же объяснили, что и в послужном списке это зачтётся, и отпуск компенсируют? Здесь, считай, все такие в той или иной степени, а ваше семейство — сам понимаешь, так что и без тебя никак. И прочей паранормальщины тоже хватает, типа дымок всяческих, свечений ночью и глюков. Магнитный компас врёт, а при полётах экипажи ПД отмечают гравитационные ямы, из-за которых им приходится часть ходовых панелей переводить в несущее положение и терять скорость хода. Но главное — необъяснимая гибель и пропажи без вести людей и животных. Не часто, но статистика у местных накопилась очень подозрительная.

— По карте отцов-основателей — Курская магнитная аномалия, — заметил Сергов, — Большие запасы железных руд, в том числе и с выходом рудных пластов на поверхность.

— Так точно, она самая, — подтвердило начальство, — Железо объясняет аномалии с магнетизмом и гравитацией, зрительные эффекты и недомогания хорошо совпадают по дням с солнечными бурями, но пропажи без вести и случаи гибели, причём, нехорошей — этого на магнитные и солнечные возмущения уже не спишешь. В общем, есть основания подозревать наличие не только магнито-гравитационных аномалий, но и периодически открывающихся дыр — ну, куда-то, скажем так.

— Вроде кубинской Совиной или австралийской Вараньей?

— Полной уверенности ещё нет, но — да, очень похоже на их аналог. Обустроить здесь нормальную исследовательскую базу, сами понимаете, затруднительно по причинам политического характера, — присутствующие рассмеялись, сходу представив себе все эти дрязги между степными племенами и родами за угодья и главенство, — Поэтому никакого громоздкого оборудования мы сюда завезти не можем и вынуждены обходиться немногим компактным и под такую работу не заточенным.

— Ну, с пропажами-то без вести — это понятно, что ничего не понятно, — схохмил Сергов, — А что такого нехорошего с погибшими?

— Порваны так, что не спишешь ни на какого ушибленного на голову маньяка. И даже технически человеку так не сделать. Это явно животное-хищник, но ни волк, ни рысь тут и рядом не пробегали. Львов здесь последнее тысячелетие уж точно не водится, тигров и не водилось, скорее всего, никогда. По размерам следов от клыков и когтей можно было бы заподозрить медведя, но какой медведь выберется из леса в степь? Да, я знаю, что есть в Северной Америке и степной гризли, но где та Северная Америка, а где мы с вами? А за здешним сугубо лесным бурым медведем таких загулов не водится. Да и следы от лап уж точно не медвежьи, — Валодов открыл картонную папку и извлёк из неё фотоснимки, — Вот зацени сам — тут и человек задранный вместе с лошадью, и овцы, и собака.

— Ну, собаку и рысь, если матёрая, задрать может покрупнее, чем сама, — заметил Максимов, — С волками обычно справляются, если один на один.

— Не тот случай, — возразил Сергов, пододвигая ему снимок с задранной собакой, — Тут тебе не какая-нибудь ищейка, а натуральный чабанский алабай!

— Млять, в натуре! Такая собачка и рысь на дерево загонит, как простого серого помойного кошака! — собравшиеся рассмеялись.

— То-то и оно, — подтвердил Сергов, — Я бы в самом деле на медведя подумал, но следы — точно не медвежьи. Больше на волчьи похожи, но волков таких размеров точно не бывает, — он пододвинул снимок со следом крупным планом и другой, где следы показаны рядом с трупом для оценки размеров, — Явно зверь, но какой именно — хрен его знает. Если только из вымерших какой-нибудь, что ли?

— Вот поэтому я и вытребовал сюда именно тебя, центурион Сергов, — хмыкнул префект, — О здешних железных рудах и их влиянии на магнетизм я и без тебя знаю, а ты мне здесь нужен не как геолог, а как палеонтолог. Что это мог бы быть за зверь, а главное — из какой эпохи?

— По следу это определить затруднительно, почтенный — палеонтология больше имеет дела с костными окаменелостями, чем с отпечатками лап. А то, что это не динозавр, ты прекрасно видишь и без меня.

— Да, представь себе! — начальство рассмеялось, — Но какой период кайнозоя?

— Да хрен его знает, почтенный. Примитивные креодонты были стопоходящими, как и медведи, так что это не наш случай. Но у более продвинутых гиенодонов уже пошёл переход к пальцехождению, а они известны с позднего эоцена, так что я бы не зарекался и от палеогена. А дожили где-то до середины миоцена. А в позднем миоцене появились уже и гигантские гиены со льва примерно величиной. По размеру следа они тоже подходят. А дожили до среднего плейстоцена. Наш вид и его ближайшая родня их не застали, а застал поздний хомо эректус.

— А пещерная?

— Ну, не настолько же она была велика, чтобы оставить такой след. Пятнистая в Африке и сейчас водится, а пещерная — её подвид немного покрупнее.

— Ужастик тоже мелковат? — спросил Максимов.

— В смысле, ужасный волк? Естественно, тоже и рядом не стоял. Я сам копал их в Америке. По размерам — ну да, крупнее обычного серого, но не настолько. С хорошего крупного алабая матёрые, но алабай разве оставит такой след? Да и американский же вид.

— А сюда из Америки не могли забрести или свои местные такие же вывестись?

— Ну, в азиатских степях мы по понятным причинам не копаем, но если бы там были, то оттуда забрели бы и в Европу, а в ней они нам не известны. А уж такого размера, чтобы вот такие следы оставить — тем более. Были медведи, были львы, но следы — сам же видишь, что и не медвежьи, и не кошачьи.

— То есть, поздний плейстоцен ты исключаешь? — резюмировал Валодов.

— Да, получается так. Наш период — с позднего эоцена и по средний плейстоцен. Точнее я по этим следам без костей не определюсь. А поздний плейстоцен — это такие же волки, как и нынешние, а если и крупнее, то один хрен в пределах матёрого алабая. Хотя — согласен, овцам булгар от этого, естественно, не легче. Но это явно не наш зверь.

— Ну, я-то, собственно, и не ждал, что ты мне тут гарантированно зверя и эпоху по следу определишь, но — жаль, что не удалось. Туша, значит, нужна? Хрен знает, когда мы её добудем. На приманку-то купленных у булгар баранов не жаль, но когда ещё дыра эта грёбаная снова откроется? Млять, ну почему самые потенциально многообещающие дыры не у нас, а у дикарей открываются?

Сергов и Максимов переглянулись и обменялись понимающими кивками — не сказано вслух, но намёк явно на аномальную зону в Армении, где время от времени видят диких волосатых людей. Ну, точнее, каких-то неизвестного их науке вида прямоходящих гоминоидов. А недавно, говорят, подстрелили там местные одного, и группа выехала туда, как только дипломаты получили согласие от шах-ин-шаха Шахрияра. Рабочая гипотеза — какой-то местный подвид рамапитека, предположительного предка гоминид, и если так и окажется, там явно имеется своя периодически открывающаяся дыра в миоцен, поздний или средний. И хотя сасанидский Иран после оказанной ему помощи против маздакитов — друг и союзник Содружества, а языческое армянское население благодарно атлантам за продавленную ими политику веротерпимости, дыра на своей территории была бы лучше.

И самое-то ведь обидное, что наверняка же есть и свои, но поди их ещё найди, а эти уже нарисовались, но — у дикарей. У себя и технику специальную подогнать можно, и команду сильных паранормалов разместить, чтобы способствовать открытию дыры, как это делалось уже с Совиной и Вараньей, когда надо, а не когда она сама соизволит.

Так персидская империя, включая и Армению, достаточно культурна. Пусть и не греко-римского типа, но вполне себе античного уровня цивилизация. А тут — степная орда, в чём-то упорядоченная, но в чём-то и дикарская вольница, на которую полагаться в серьёзном деле рискованно. Мало иметь хорошие отношения с самим Кубрат-ханом, мало иметь их и со здешним Ильбас-эльтибером, ему ведь тоже местные кочевые роды не во всём подчиняются, а как-то больше себе на уме, и сегодня ты, казалось бы, все вопросы с местным родовым вождём порешал, а назавтра, того и гляди, новые возникнут на ровном месте. Ему ведь тоже его аул подчиняется не во всём, и то и дело выясняется, что вон тот вопрос он правомерно решил, а вот этот не имел права решать без совета аксакалов. И так во многом, и кто-то обязательно останется недоволен, и как тут нормальную работу вести с аномальными зонами и вероятными дырами в параллельные иновременные реальности? Особенно с учётом суеверия дикарей, для которых всё, что им не понятно — происки или злых духов, или злых колдунов. А если в таких местах и неприятности происходят, то и кто тогда тот, кто околачивается возле них, если не их пособник?

А по пьяному делу долго ли завестись с полоборота? Это верхушка у народа тюркская со времён Каганата, и язык тюркского начальства вошёл в обиход, как и культ тюркских богов-тенгри, но сам народ по происхождению — угорский, одна из ветвей тех гуннов, которые были титульным народом в степной империи Аттилы. Кумыс-то пьют без особого вреда, как и лёгкое вино, но креплёные греческие вина, как и перегонку кумыса в напиток покрепче, Кубрат-хан запретил строго. Нельзя булгарам крепкие напитки давать, поскольку напиваются до одурения, а многие и остановиться не могут. Запойная пьянь. И с пьяных глаз на какой угодно пустяк тяжко изобидеться могут. Как тут с такими что-то важное и долгосрочное планировать?

Хвала богам, не все они таковы, и вменяемые среди них находятся. Или умеют в узде себя держать и лишнего не пить, или устойчивее других к выпитому. И такие есть, и такие, но в меньшинстве, к сожалению. И вот надо же было, чтобы столь перспективное скопление природных аномалий, не говоря уже о самих богатых металлом рудах, вдруг оказалось не только в холодной климатической зоне, но и у настолько непредсказуемого народа! И хрен бы с ним, с климатом, пока лето на дворе, но народ — это что-то с чем-то! На ханский запрет они, конечно, плевали и чихали, кумыс один хрен перегоняют на араку, да ещё и на дурмане настаивают для забористости, если хватило терпения не выпить сразу же. Баб посылают травы этой в запас на зиму набрать, дабы и зимой было с чего балдеть. Любят и коноплю, и хвала богам, что здесь она не так забориста, как на юге. Но уж кому надо, всегда найдут, чем мозги одурманить, а надо — слишком многим. Сломать шею или спину при падении пьяным с коня — третья по распространённости причина смерти. Так это ещё со скифских времён, говорят, адаптировались хотя бы к кумысу, а каковы были их лесные предки до их переселения в степь?

— Эээ, волк — что волк? Алабай хорошо корми, баран не пожалей, он адын волк порвёт! — говорил за обеденным шашлыком на ломаном греческом Забер, их проводник из местных булгар, — Два алабай стая волк разгонит и любой волк порвёт, какой догонит. Три алабай — волк сам от твой баран убежит! — степняк ухмыльнулся, давая понять, что шутит, — Три алабай охота не возьми — шкура волк на зимний шапка где возьмёшь? После алабай — какой шкура? — он показал рукой размер клочьев, — Лук стреляй, дырка маленький будет, тогда шкура хороший. Простой лук — слабый, близко надо. Далеко — уйдёт волк и унесёт твой стрела. Камышина — тьфу, перо — тьфу, железный остриё хороший — жалко. На волк надо хороший лук! — булгарин явно пользовался случаем напомнить об обещанном ему за службу стальном луке атлантов, — Из хороший лук хороший стрела можно далеко стрелять — волк сафсэм мёртвый будет. Можно даже орёл стрелять. Орёл сильный, он баран схватит и вверх унесёт, для простой лук далеко, а баран жалко. Из хороший лук достанешь и орёл. Перья дёргаешь — хороший перья, красивый, на шапка цепляешь — весь аул тебя уважает. Туша орёл ощипаешь, на загон повесишь — другой орёл твой загон с твой баран далёкий сторона облетит. Нэт хороший лук — ни волк не убьёшь, ни орёл, и тогда ты какой воин?

Понять Забера можно. Парень из простой чабанской семьи, откуда у него будет хороший лук? Да, не просто палка согнутая, такие только у мелкой пацанвы самодельные, а у взрослых — клееные составные, но и составной лук не всякий хорош. Если с роговыми пластинами — это да, это всем лукам лук. Хороший оружейник может и из конских копыт пластинки вырезать и в ряд на деревянную основу наклеить, но это ведь такая работа, что разве расплатиться за неё простому чабану? А уж длинная роговая пластина достаточной толщины — это или из рога горного козла вырезается, или из буйволиного рога, который купцы с далёкого юга привозят. Такой лук дешевле у оружейника выйдет, но тоже в долги за него влезешь, да и дефицитно привозное роговое сырьё. Ну какие горные козлы водятся в равнинной степи? Ближайшие — на Кавказе, и за их рогами — тоже к купцам. А буйволы — и вовсе за Кавказом. Поэтому чабанский составной лук клеится из березы с ясенем, если совсем простой, такой человек с выросшими из правильного места руками сделает себе и сам. Но лучше — ещё и с можжевельником. Это уже к оружейнику, но цена — приемлемая. У Забера — как раз такой, считается у чабанов неплохим, семья не из совсем уж бедных, но далеко и ему до полноценного с роговыми пластинами.

Формой он, конечно, подражает тем элитным, которые чабану не по средствам, ведь булгарин без понтов — не булгарин. Не своим в ауле, кто знает его как облупленного, пыль в глаза пустить, так хотя бы уж чужим. Понятно, что и их этим не обманешь, у них и своих таких полно, но так делают все, а он чем хуже других? Но мечтается, естественно, о лучшем, и если элитный деревянно-роговой раздобыть надежды мало, так и стальной лук атлантов достаточно престижен. Не такой он понтовый с виду, но по боевым качествам не хуже, а к повреждениям и к непогоде устойчивее — следи только, чтобы не заржавел, как и за любой железякой, а больше ничего с ним не бойся. Практичная вещь и такая же редкая, как и традиционный элитный лук. Из простого кричного железа такой разве выкуешь? Тут пулад нужен, тигельная сталь — хорезмийская, персидская, а ещё лучше — индийский вутц, который ценится вообще на вес серебра. А ещё — холодная ковка нужна уже закалённого, и не всякий кузнец-оружейник на такую работу способен, а способный и возьмёт же за неё уж всяко недёшево. Поэтому индийские и изукрашенными делаются, чтобы на свою цену как раз и выглядеть, а не худший по качеству, но простой на вид лук атлантов — это просто цинизм какой-то! Или тоже своего рода понты? Булгары именно так это и воспринимают.

В качестве аванса Заберу набор простых кухонных ножей дали, так хрен какой из них бабам его семейства достался, самый большой его отец в специально сшитом для него чехле носит на поясе, второй по величине — сам Забер, третий — его младший брат, а пару маленьких — пацанва. И хрен докажешь кому из булгар, что на самом деле кухонные они, для бабьей стряпни. Кивают только и понимающе ухмыляются — молодцы, хорошие понты устроили, мы бы тоже с удовольствием, будь у нас самих столько хорошего железа и такой искусный кузнец в ауле. Нож-то у каждого, конечно, есть, но какой нож? Местной ковки, внушительный на вид, но из кричного железа. Бабы их когда стряпают, так у них и привычка выработана после нескольких резов ножом править его притупившееся лезвие на краешке старой керамической посудины. Сидят они по кругу, каждая шинкует что-то своё, а посудина — в центре, чтобы каждой удобно было дотянуться лезвие затупленного ножа поправить. Старая посудина, щербатая, на достархан такую стыдно ставить, но для правки тупых ножей из мягкого железа — удобна.

Булгары и швейные иглы работы атлантов пустили бы на наконечники стрел, не будь они для этой цели слишком уж малы. Самые крупные, пригодные только для шитья самой грубой ткани или кожи с толстым войлоком, говорят, даже пробовали. Думали, что шутка, но спрашивают ведь, нет ли ещё крупнее, чтобы на стрелу была не слишком мала. И очень сокрушаются, услыхав в ответ, что крупнее этих — не делается. Сами-то стрелы — не проблема. Камышовые стебли на древки летом нарезал, насушил, костяные накладки с пазом под тетиву тоже дело нехитрое, но костяной наконечник только на мелкую дичь и годится. Даже если и отравлен он ядом гюрзы или эфы, сколько того яда попадёт в кровь из поверхностной царапины? На крупную дичь подействует далеко не сразу, и подранок уйдёт, и преследуй его потом, лишь гадая, когда же он ослабеет. На серьёзную охоту, как и на войну, железный наконечник нужен. Не то, чтобы их не было, кузнецы работают, но мало их, и дорогое это удовольствие. За три наконечника заплатишь кузнецу, как за нож. Есть они и у Забера, но всего десяток.

Топоровидные секущие, как и гранёные бронебойные, известны ещё с гуннских времён, а с аварских и тюркских считаются в степи общепринятыми. Секущий хорош для длинных резаных ран на не одоспешенного противника, бронебойный на одоспешенного хорош. С близкого расстояния и чешуйчатый панцирь катафракта возьмёт, и кольчугу, со среднего возьмёт роговую чешую, издали — простой кожаный доспех. Но это, конечно, не любой наконечник такого типа, а тяжёлый, и пускать стрелу для этого надо не из простого деревянного лука. Можно постепенно и тяжёлыми секущими наконечниками обзавестись, и бронебойными, но какой в них смысл, пока ты не разжился достатком на хороший лук? Такие — только у знати и их дружинников, и если возьмёт знатный человек в дружину, то даст и хороший лук, но кто возьмёт в дружину не прославленного батыра, а ничем ещё не проявившего себя простого чабана? В сказках так бывает, в жизни — настолько редко, что о каждом таком случае сказки потом рассказывают, бессовестно их приукрашивая.

— Нэт, мнэ больше нэ надо, — Забер с большим сожалением перевернул и накрыл ладонью свою деревянную пиалу, — Хороший вино, вкусный, но мнэ много нельзя. Много випью — сафсэм дурной буду. Как ишак. Ишак знаете? Лошад такой мелький-мелький, но уши — вот такой! — он показал руками, — Как это по-гречески? А, вот — озёль! Нормальный лошад — умный, а ишак — дурной и упрямый. Дурной буду — хороший лук как заслужу? А без хороший лук в дружина кто возьмёт? К Ильбас-эльтибер в дружина хочу. Он богатый, ему хорошо служи — даже сабля даёт! — все рассмеялись.

— Хорошо, Забер, молодец, знаешь свою меру, — одобрил центурион Сергов, — А мы тогда выпьем за успех нашего дела, за тот хороший лук, который ты тогда заслужишь, и за ту саблю, которую ты надеешься заслужить в дружине Ильбас-эльтибера, — компания дружно подняла свои пиалы и выпила, — Ты только, главное, не горячись и не геройствуй без нужды, а просто делай свою работу. Ты у нас — проводник и следопыт, а зверем наши люди займутся. Они и вооружены получше, и защищены от его зубов и когтей.

— Эээ, почтенный, ваш оружие — громкий. Зверь боится, убегает. Ваш лук очень хороший, сильный, а громкий оружие зачем брали?

— Ну, не всё оно у нас громкое, — возразил один из солдат-разведчиков, хлопнув ладонью по глушителю на своей укороченной автоматической винтовке, — Не бесшумное, ну так и у тебя же тетива тоже щёлкает при выстреле.

— Твой — не громкий, — признал булгарин, — Охрана загон с баран — весь громкий. Зверь слышит, боится и убегает.

— Забер, нам именно так и нужно, — пояснил центурион, — Там наши выстрелят, а мы и здесь услышим и поспешим на помощь. Нам-то, конечно, хорошо бы и самого зверя добыть, но не это главное. Главное — найти, откуда он появляется. Даже если мы упустим самого зверя, но найдём точное место — считай, что ты свой лук заслужил.

— Кольчуга — тяжёлый. Лошад устаёт, скачет медленно. Вовремя как успеешь?

— Под нами сильно не устанут, — хмыкнул Максимов, снаряжение которого было самым тяжёлым, — Если и отстанем от тебя, то не оттого, что мы тяжелее, а оттого, что ты лучший наездник, чем мы. Но мы постараемся далеко от тебя не отстать, а если отстанем, то ты далеко от нас не отрывайся. Если зверю судьба кого-то покусать, пусть лучше наши кольчуги на зуб попробует, — солдаты рассмеялись, — Правда, тогда нам придётся убить его на месте, а вот возьмёт ли потом собака его обратный след?

— Надо, чтобы собак зверь искал? — понял проводник.

— Да, по прямому следу ищейка пойдёт охотнее и сразу поймёт, что от неё надо. Особенно по чёткому кровавому следу, если мы раним зверя, но дадим ему уйти. Уйдёт он — к себе, в своё логово, раны зализывать, а мы — как раз по его следу двинемся, да найдём то место, откуда он приходит.

— Зачем тогда ранить? Пусть адын баран унесёт. Кровь баран — хороший след. И зачем сразу? Другой день можно.

— Нет, Забер, тут ещё и другие трудности есть, — снова вмешался центурион, — У ваших некоторые люди пропадают вообще без следа. Вы их искали, но лучшие охотники и следопыты с собаками так ничего и не нашли. Ни трупов же, ни костей, ни других следов. Как такое может быть?

— Я откуда знаю, почтенный? Шаман сказал — злой дух след запутал.

— Может, злой дух, а может, и какое-то редкое явление природы. Бывает так, что в каком-то месте в одних случаях пройти можно, а в других — нельзя. Посуди сам, зверь на ваших баранов охотиться приходит, но здесь — не водится. Если бы водился, вы бы и сами хорошо его знали, а мы узнали бы о нём от вас. Значит, он водится в таком месте, куда не всегда попадёшь, а только когда открыт проход. Оттуда сюда или отсюда туда, одинаково. Оттуда зверь приходит сюда и возвращается обратно, а отсюда люди попадают туда, но не возвращаются, а найти их нельзя, когда проход закрыт. Мы думаем, что по свежему следу можно найти открытый проход, а по старому — уже нельзя.

— Надо попасть в такой место?

— Да, когда туда открыт проход. Пройти, убедиться в необычности места, а там наверняка много необычного, раз водятся такие необычные звери, и вернуться назад, пока проход ещё открыт. Добудем зверя, не добудем, это уж как повезёт, но пропасть без вести, как некоторые из ваших, в наши планы не входит. Мы тоже любопытны, но не настолько, — все рассмеялись.

— Атэц мнэ так и сказал — за лёгкий и не опасный служба хороший лук кто даст? Но вы идёте и не боитесь — я тоже иду и не боюсь. Какой кысмет — так пусть и будет. Зато после такой служба весь аул уважать будет, а храбрый джигит с хороший лук и в дружина Ильбас-эльтибер может взять. А там, если отличусь — может, даже и сабля даст.

О сабле мечтает любой степняк. Пацанва ихняя деревянными машется, набивая ими шишки и учась и колоть ими, и рубить с оттяжкой на себя. Мало кому стальная сабля светит, с которой пригодятся эти навыки, но мечтают и надеются — все. Местные кузнецы их не куют — и мастерство не то, и тигельную сталь варить не умеют. Есть тюркские, если у кого сохранилась, есть аварские, у кого трофейная, теперь вот и у хазар их оружейники ковать их из привозной стали наловчились, а самые лучшие — индийские, хорезмийские и хорасанские. Но разве по средствам такое оружие простому булгарскому чабану? Сабли и у дружинников знати не у всех, многие топориком-клевцом или булавой довольствуются, а для чабана и они — роскошь, и большинство пользуется простой берёзовой дубиной.

Среди старых сабель преобладают совсем прямые, новые уже небольшой изгиб клинка имеют, облегчающий оттяжку при рубке, которая и обеспечивает режущий удар. У батыров давно уже приём отработан — вскинул коня на дыбы, привстал в стременах и руби с оттяжкой в момент опускания коня. И лёгким клинком, от которого рука устаёт меньше, по сути дела длинным ножом — ну, не до седла, конечно, это преувеличивают, но башку с плечом и рукой не одоспешенному противнику некоторые и в самом деле отмахивают, и кто сумел, тот — прославленный батыр, с которым и богатому баю породниться не просто не стыдно, а даже и почётно. Стань таким батыром, и тогда выйдешь в уважаемые люди.

Но не всем же везёт, как Заберу, нанимателей богатых найти. Где ещё найдёшь таких чудаков, как эти атланты, изучающие места активности злых духов? Большинству не перепадает таких нанимателей, а у своего бая много ли заработаешь? На хороший лук — уж точно нет. Поэтому и ходят степняки в набеги за пленниками, которых можно продать работорговцам. И византийские греки рабов покупают, и армяне, и персы, и хазары — эти и для себя, и для перепродажи хорезмийцам, которым тоже рабы нужны. И ценятся у всех не столько лесовики угро-финны, сколько земледельцы славяне. Раньше промысел рабов весь авары держали, но теперь они на запад оттеснены и восточные рынки потеряли, как и часть южных, а в булгарских кочевьях поговаривают, что пора бы и самим этот двуногий товар начать добывать, пока не состарились ещё участники прежних аварских ещё набегов за рабами. С аварами же хорошо получалось? А чем сами булгары хуже? Пока аварскую власть сбрасывали, да своё ханство организовывали, Кубрат-хану не до того было, и это все понимали, но теперь — пора бы хану и о народном благосостоянии позаботиться.

А пока у Кубрат-хана не дошли ещё руки до этих булгарских народных чаяний, и булгары не подсели ещё на высокоприбыльную работорговлю, самое время атлантам эти местные аномалии поизучать. Раньше понятно было, что авары здесь власти не удержат, и бардак уже начинался, потом настоящая булгаро-аварская война пошла, тут соваться под горячую руку ни тем, ни другим не следовало, если самим большой войны устраивать не хочется, а атлантам не хотелось, потом сами булгарские роды владения делили, и бардак тоже был ещё тот. Только теперь и установился наконец-то в степи приемлемый порядок, при котором уже можно работать и ещё есть кого на вспомогательную службу нанять. И вроде бы, не на один десяток лет. Кубрат-хан ещё далеко не стар и должен прожить ещё немало, а за это время, если будет решение наверху постоянную базу здесь завести, она уже достаточно укрепится, чтобы выдержать потом любой последующий бардак при его наследниках. Родовой строй — он такой. Не может хан не выделить улусов для всех своих сыновей, а насколько дружны они будут после его смерти, только время покажет.

— Всем облачиться в снаряжение и быть наготове! — скомандовал Сергов после переговоров по радиотелефону, — Летуны засекли электромагнитную свистопляску возле загона с приманкой и, вроде бы, какую-то дымку — очень похоже на открытие дыры. Эх, услал я опциона Спурия к булгарам! Млять, ну дочего же не вовремя! — издали донеслась трескотня одиночных выстрелов, — Сам поведу! Коня мне! Все в сёдла!

— Аттставить, Сергов! — одёрнул его префект Валодов, — Ты мне нужен здесь! А старшим тревожной группы временно назначаю юнкера Максимова! Слыхал, Айнат?

— Так точно, почтенный! Млять, вот это вляпался! — добавил он вполголоса, — В сёдла, ребята! Забер, в седло! Работаем! — для булгарина он дал команду по-гречески.

— Да нормально всё будет, юнкер! — подбодрил Айната солдат постарше уже на рысях, — Твоё дело — командовать, и этому тебя учили, а всему остальному мы обучены и бывали не в таких ещё переделках. Мекку не твой отец от Покорных оборонял?

— Было дело.

— Мой старший брат там служил. Твой отец справился, и ты справишься. А уж после таких сорвиголов, как мы, легионеры тебе будут вообще на один зуб, — разведчики рассмеялись, — Всё сделаем в лучшем виде.

— Невесомость! — скомандовал Айнат, сам концентрируя эфирку на уменьшение веса тушки и всего её снаряжения.

У бойцов это выходило хуже, но и их коням заметно полегчало, хоть и перешли уже на галоп. А булгарин с изумлением заметил, что тяжеловооруженные атланты от него не отстают, и ему не нужно сдерживать бег своего скакуна. Его глаза вообще полезли на лоб, когда он заметил, что своего коня слегка придерживает назначенный главным атлант, снаряжение которого тяжелее всех. При других обстоятельствах Айнат вырвался бы и сам вперёд, как положено командиру, но будучи здесь недавно, он банально не знал дороги. А спереди уже намного громче трещали выстрелы и уже доносился истошный собачий лай. Млять, удружил префект назначением! Правильно, рассчитывали ведь на что? На ночную активность хищника, как и положено млекопитающему с чёрно-белым ночным зрением, а к вечеру опцион давно бы уже вернулся. Но с другой стороны, оно и к лучшему, что днём работать приходится, а не на ночь глядя.

— Пост у загона слушает! — донеслось из радиотелефона сквозь треск помех.

— Юнкер Максимов, тревожная группа! Мы на подходе, не подстрелите нас?

— Ну, постараемся, — донёсся смех и тут же грохот выстрела, — Вот урод! Если бы не приказ, мы бы этого зверька очередью сейчас срезали! Как раз в центральном секторе!

— Представляю! — в том, что у стрелка на вышке двойной улиточный магазин на сотню патронов, сомневаться не приходилось.

Забор у загона грамотный, добротный, сразу видно, что кормить хищника никто не собирался, а вот раздразнить — это запросто. И постреливают заведомо в сторону, дабы зверь не наглел, но и не пугался раньше времени. Ясно, что добрый десяток раз завалили бы уже его на хрен, если бы не строжайший запрет. Шутка ли — автоматическая винтовка под мощный патрон с тяжёлой девятимиллиметровой пулей, да магазин, превращающий её в лёгкий ручной пулемёт! Конечно, ребятам досадно — дождались наконец-то момента, ради которого все здесь и торчат, и не их ход решающий! Впрочем, наградой-то, конечно, никто обойдён не будет, а уж сфоткать зверя они наверняка успели не один раз. Будет чем хвастаться потом в отпусках. Млять, да где же этот грёбаный виновник торжества?

— Пост! Где этот ваш зверёк? — поинтересовался юнкер по радиотелефону.

— Сами то и дело теряем из вида. Он же, сволочь, то за кустом заныкается, то за какой-нибудь кочкой. Только что мелькал в дальнем от вас секторе, но упрямый, говнюк, кружит вокруг загона, так что будьте начеку.

— А на кого хоть похож?

— Издали — на псину или волчару здоровенного, лапы только короткие, но сам с хорошего телёнка, а башка с пастью — и медведю подошла бы. Укусит — так укусит! Цвет серый такой с рыжинкой, почти однотонный, так что глядите в оба, не провороньте.

— Понял, Постараемся. Слыхали, ребята? Зверёк похож на коротколапого волка со здоровенной пастью и сам почти медвежьих размеров. Ныкается, но не удаляется особо от загона. Держимся кучно. Забер, ты в середине, да пса своего придержи, кого-то из вас нам только потерять ещё не хватало!

— Есть держаться кучно, — ответил разведчик постарше, одобрительно кивая.

Если зверь тот же самый, который уже задрал местного, то всадник на лошади для него уже привычная добыча, и на одиночного он может напасть запросто, а на группу, держащуюся плотно, вряд ли рискнёт. По крайней мере, сразу. А им главное — внезапной атаки избежать, на дистанции-то все преимущества у них. Девять миллиметров остаются девятью миллиметрами даже при дозвуковой скорости пули, как у оружия с глушаками, а оно не у всей группы, у кого-то и полноценное с полноценной огневой мощью, в данном случае избыточной, поскольку не со слоном и не с носорогом дело иметь предстоит. Нет в кайнозое таких хищников, если морских не считать, а считать только сухопутных. Тем не менее, осторожность не помешает. Самые обидные потери — это потери сдуру, при твоём полном и неоспоримом превосходстве.

Если постовые говорят, что пасть у этой псины медвежьей не уступает, то вряд ли сильно преувеличивают, не тот контингент, а значит, к медвежьей её и приравниваем, а по пасти наверняка и зубы в ней, и сила укуса. Кольчуги-то у них не туземные, Айнату ли не знать продукции заводов семейства? И сталь не кричная, а плавленая и легированная не скупо, и проволока катанная, и электросваркой стыки колец прихвачены — говна атланты не производят. Прокусить такую кольчугу нельзя, но можно и сдавить так, что мало один хрен не покажется, так что проверять прочность кольчуги на зубах неизвестного зверя не хочется без крайней нужды. Переломы, как и лишние ушибы, тоже никому не нужны. Тем более не хочется терять и лошадей, никаким доспехом не защищённых. Хоть их потеря и приемлема по характеру и важности выполняемой задачи, но один хрен не хочется, если в этом нет крайней необходимости. Овец, которые заведомый расходник — и тех поместили в такой загон, чтобы не добрался до них хищник почём зря, а тут — верховые лошади, и не абы какие, а отборные и тщательно выдрессированные.

— Вижу! Правее тропы! — доложил один из разведчиков, указывая направление рукой, — Метров семьдесят, размер — ну да, ближе к медвежьему.

— Вес! — скомандовал Айнат, отключая и сам эффект частичной невесомости.

Сейчас им стрелять предстоит, и вес важнее сил коней. Оружие-то мощное, а в их планы не входит промазать, а тем более — вылететь из сёдел по ракетному принципу от отдачи. И попасть надо точно. Убить-то зверя — постовые и сами давно бы его уложили, а нужно совсем не это, нужно подранить достаточно, чтобы зверь предпочёл ретироваться, но так, чтобы он ещё и мог это сделать, дабы привести преследователей к той дыре, через которую и пробрался в их мир сам. Лапы у него в самом деле коротковаты, а туловище и башка с шеей массивные, особенно передняя часть, и на передние лапы нагрузка больше, чем на задние. Вот как раз одну из передних и напрашивается ему продырявить.

— Одиночный огонь! — и сам щёлкнул переводчиком огня, — Бесшумные стволы! Остальные — страхуют! Левая передняя лапа! Нистрак, ты дублируешь, если я промажу! — это адресовалось бойцу с таким же укороченным малошумным стволом.

Далековато, ближе бы подобраться, но нельзя ближе, лошади занервничают, и какая тогда на хрен прицельная стрельба? И так-то по своему скакуну чувствуется, каково ему стоять замершим на месте, когда такая зверюга не просто унюхивается, а ещё и в поле зрения! На этой дистанции дрессировки коней ещё хватает, вот с неё и надо бить. Хрен ли это за дистанция для пускай и укороченной, но автоматической винтовки? На стрельбище и втрое дальше всаживал пулю, куда хотел, и страхуют его сейчас не раззявы-ополченцы, а элитный спецназ, так что и нехрен тут мандражить! Всё лишнее — за скобки. Нет зверя с его пастью и зубами, а есть только его левая передняя лапа, да и та не вся, а вон та точка в прицеле, а теперь исчезает и она, а есть только прицельная линия, да спуск под пальцем, и уже выбран его свободный ход, и надо только не дёрнуть, а мягенько дожать его.

Навык не подвёл. Раненый зверь взвизгнул, подпрыгнул вверх и сразу же снова завизжал, приземлившись на раненую лапу. Ага, поджал, больно на неё ступать! А теперь рычит и клыки демонстрирует, шерсть вздыбил, даже вперёд пару шагов проковылял — на трёх лапах. Не труслив, надо отдать должное, но это и по его черепной коробке понятно, в которой полно места под зубы, но маловато под мозги. Быстрой-то атаки у него теперь не выйдет, но надо, чтобы ни на какую не решился, иначе ведь валить его на хрен придётся, и кто тогда к дыре и через неё их проведёт?

— Под ноги! Все залпом! Огонь!

Был некоторый риск, что какая-то из пуль от камня какого-то отрикошетирует, куда не надо бы, но тут уж — как повезёт. Какой-то небольшой риск от какой-то уж очень маловероятной случайности присутствует всегда, и с этим риском приходится мириться как с неизбежным злом. В этот раз, как и надеялись, вероятность сработала в их пользу — пули ударили перед хищником, заставив его замереть и даже изобразить вжатие башки в плечи, насколько позволяла длинная шея. Правильно, постовые намеренно мазали, пугая грохотом выстрелов, но не самими пулями, а тут и грохот присутствует, и удары в землю перед носом, да и боль в лапе тоже намекает на связь с этими непривычными явлениями.

— Ещё раз! Огонь!

Повезло и в этот раз, хотя одна из пуль и отрикошетировала куда-то в сторону и вверх с характерным неприятным визгом. Зверь пригнулся к земле, неосторожно опёрся и на раненую лапу, взвыл от боли, развернулся и заковылял восвояси рысцой на трёх лапах.

— Невесомость! Рысью — за мной! Забер, собаку с поводка не спускать!

Примятая трава и следы крови при дневном свете заметны хорошо — нет смысла рисковать собакой, выпуская её вперёд. Всадников — таких, как они, поблёскивающих под солнечными лучами своими стальными шлемами и кольчугами — зверь теперь боится и не рискнёт атаковать без крайней нужды, а вот собаку, такого же алабая, он одну уже порвал, если тот самый, и один на один — может сподвигнуться и на повтор. А какой там переход через ту дыру, хрен его знает, а из неё ведь ещё и обратно выбираться, и собака для этого живая и трезвая желательна.

— Юнкер Максимов! Это ПД — 65 "Канюк", центурион Ликаонов, — донеслось из радиотелефона, — Мы над вами. Впереди дымка, и зверь ведёт вас к ней. По краям-то через неё ещё что-то видно, и если он заляжет в засаду, я предупрежу, но в глубине она густеет, и ни хрена уже не видать. Связь, кстати, тоже будет хреновая, так что в дымке не зевайте и будьте наготове.

— Понял, почтенный!

Показалась впереди и дымка, к которой уверенно вёл кровавый след раненого зверя. Приблизились, вошли — как туман, только сухой. А вот электромагнитный фон явно повышенный — и по самочувствию заметно, и этот характерный металлический привкус во рту, пока ещё слабенький, и эта тяжесть, уже заметная — ага, гравитационная аномалия.

— Усилить невесомость! Прокачать эфирку! Смотреть в оба!

Лошадей этим от электромагнитных полей не защитишь, но хотя бы физическая нагрузка на них уменьшится, а люди — тренированные и по биоэнергетике, прокачиваться умеют. Кроме булгарина, конечно, которому придётся потерпеть, как и его алабаю. Хуже всего то, что дымка густеет, и в паре десятков шагов уже не видно ни хрена.

— Я слежу за вами и зверем в ноктовизор! — голос Ликаонова ощутимо искажён помехами, но ещё разборчив, — Изображения хреновые — не спускайте собаку с поводка, а то могу со зверем её спутать. Пока продолжает уходить от вас вглубь облака, метров сто пятьдесят от вас, вы нагоняете. Стоп! Остановитесь! Зверь пропал с ноктовизора! Будьте на связи, я вам сейчас песенку включу. Олимпию Тарентскую знаете, которая "Раздвину ноги для любого из вас!"? Сейчас уже старовата, конечно, но тогдашней ей многие бы с удовольствием впендюрили! — разведчики рассмеялись, — Всё, двигайтесь дальше, но без спешки, а когда несравненная заглохнет — я вам уже ничем не помогу. Удачи, ребята!

— Шагом — вперёд! Забер, ко мне и держись слева! Собаку с поводка не спускай. Турмс, ты на камере! — это адресовалось второму юнкеру с кинокамерой, — Остальные — страхуют нас и держатся кучно!

На протяжении примерно сотни метров сквозь треск помех старая вышедшая в тираж "несравненная" ещё молодым и весьма соблазнительным голосом обещала всем и каждому любые мыслимые наслаждения, но затем фон помех стал таким, что разобрать её слова стало уже невозможно. А ещё метров через тридцать её голос пропал окончательно, и это значило, что они уже в дыре, а возможно, и миновали её — дымка впереди всё такая же, но собака продолжает натягивать поводок, увлекая за собой их проводника, и значит, след раненого зверя не прервался, а судя по её спокойствию, он засаду им не готовит. Это сейчас — главное, остальное — не столь важно. А дымка, вроде бы, постепенно редеет, уже и виднеется за ней что-то, хоть и не разберёшь пока, что именно.

— Что за хрень? — вырвалось у бойцов, когда группа выбралась из дымки.

— Не расслабляться! — распорядился Айнат, — Турмс, ты снимай всё, что видишь, а остальные глядят в оба и страхуют!

Юнкер и сам прихренел не меньше остальных, но подивиться неведомому миру можно будет и позже, при просмотре фильма в безопасности, а пока хрен с ними, с этими странными носорогами и оленями-переростками вдали, но вот эти два свинтуса, которые тоже почти с быка, намного ближе, да и преследуемый ими хищник далеко уйти не мог.

— Вон он! — засёк и указал старший из разведчиков.

Вблизи зверь впечатлял. Он явно ослабел и не мог идти, но поднялся навстречу преследователям с явным намерением продать жизнь подороже. А размеры-то у него — да, почти медвежьи, а уж пасть — американский гризли точно не постыдился бы. Допусти его к ближнему бою — мало будет приятного и в кольчуге, да только кто же его к ближнему-то бою допустит? Уж точно не они!

— Только бесшумные стволы! — скомандовал Айнат, не желая привлекать к себе и спутникам внимания здоровенных свинобразов, едва ли менее опасных, — Валим его! По команде — залпом одиночными. Вес! Готов, Нистрак? Огонь!

Три залпа понадобились, чтобы прикончить живучего доисторического зверя, видовую принадлежность которого Айнат затруднился бы определить. Сергов на что? Он палеонтолог или нахрена? Их дело — образец ему теперь для этого доставить. А он и весит почти как тот медведь! Вот, не было печали! Спешившись, юнкер и двое бойцов увязали тушу петлями арканов, концы которых привязали к задним лукам сёдел. Вот так, волоком, а если туша окажется ободранной и центуриону Сергову не понравится, пусть сам тогда и идёт добывать новую и тащить обратно на горбу. Их задача выполнена, и пора сваливать.

— Потом, ребята, всё потом! — одёрнул он желающих запечатлеться на плёнке с поставленной на тушу хищника ногой, — Выберемся обратно — задержимся у поста, и все с ним засниметесь, а сейчас — сваливаем. Турмс, ты всю панораму снял?

Айнат сам не без труда заставил себя разжать пальцы, ухватившиеся за бинокль и не желавшие выпускать его. Конечно, интересно было хорошенько осмотреться в этом новом для них мире, и бойцов понять нетрудно, вон как все на его бинокль уставились, и хрен удержишь их, если не удержишься сам. Нет уж, если они будут разглядывать только снятый его однокурсником фильм, то удовольствуется им и он. Никто не может знать, до каких пор ещё будет открыта дыра, а застрять в этом мире им никак нельзя, и нет у него права идти на такой риск. Выполнили задачу? Всё, пора и честь знать.

Снова прокачали эфирки, снова включили невесомость, облегчая нагрузку для коней, снова углубились в дымку, возвращаясь обратно. И только когда сквозь помехи из радиотелефона вновь начал пробиваться голос когда-то весьма популярной тарентийки, юнкер наконец-то расслабился — всё, уже дома. В смысле — в своём мире. Ещё аномалия, ещё не выбрались из тумана, ещё этот омерзительный металлический привкус, ещё не раз нужно будет прокачать эфирку, дабы привести свой собственный электромагнитный фон в норму, а бойцам, владеющим биоэнергетикой хуже его — тем более, но всё это — мелочи. Главное — выполнили задачу и вернулись без потерь.

— Вижу и поздравляю! — донёсся голос Ликаонова, — Передяю Валодову о вашем успешном возвращении?

— Погоди, почтенный! — попросил его Айнат, — Скажи, что выбрались без потерь и с добычей, но ухайдакались так, что без привала у поста нам не обойтись.

— Сильно вымотались?

— Если честно, то не настолько, но я на той стороне кое-что пообещал людям, и привал у поста нам для этого необходим. Сделаем, что обещал, и продолжим путь. А вот что нам не помешало бы, так это арба под эту тушку.

— Волоком тащили?

— Так точно, почтенный. Если не нам, то лошадям привал уж всяко нужен.

Естественно, сняться на фоне туши доисторического чудища и с поставленной на неё ногой пожелали все, в том числе и постовые. Даже часовых на вышке сменили для того, чтобы и они могли себя увековечить. В камере у Турмса даже оставшейся плёнки не хватило, но выручил фотограф постовых, дощёлкав остатки своей. Понятно, что снятое и проявлять ещё, и с начальством нешуточная баталия ожидалась по вопросу, что настолько секретно, а что и не настолько, чтобы все участники получить свои кадры не могли. Если разобраться по уму, то можно ведь найти какой-то разумный компромисс?

— Айнат, а чего ты так спешил-то обратно? — поинтересовался один из бойцов, — Вон туман этот, как был, так и не думает рассеиваться. Иногда, говорят, он и по нескольку дней держится, да и повторяется не так уж и редко. Ну, застряли бы мы там, так вышли бы в другой раз, какие проблемы? — судя по взглядам остальных, этот вопрос был у многих.

— А где гарантия, ребята? Случай со зверем, который задрал местного, давний, в прошлом году был, а второй — только вот этот наш с вами. И то, нет полной уверенности, что зверь — тот же самый. Но допустим, тот самый. Тогда получается, что дыра именно в тот мир открывается раз в год, а куда открываются остальные, хрен их знает.

— Ну так даже если и на год, так и что мы, не выжили бы там? Мы и обучены, и оснащены, говорят, намного лучше, чем даже сами отцы-основатели.

— Всё верно, ребята. Такие оснащение и выучка, как у нас, отцам-основателям и не снились. Но они попали к нормальным людям. Ну, античным, конечно, но нормальным. А к кому попали бы мы с вами? Что это за звери, точно только центурион Сергов сказать сможет, но по моему впечатлению — миоцен. Антарктида уже обледенела, но Гренландия ещё нет. Пальмы же видели? Но людей в миоцене ещё нет, есть только человекообразные обезьяны типа шимпанзе или горилл с орангутанами. Так дома к моим услугам гетеры, на пару курсов младше невеста учится, и на обезьяну позариться — я же столько не выпью!

— Ну, если с шикарными гетерами или с вашими элитными девками сравнивать, то тогда конечно, — согласился разведчик, когда все отсмеялись, — А вот среди маргиналов есть и такие, которые и от тех обезьян далеко не ушли, — солдаты снова загоготали.

Обещанная летуном арба прибыла как раз к тому моменту, как служивые свою дискуссию завершили, придя к выводу, что и на человеческую-то маргиналку позариться — никому из них столько не выпить. Нахрена, когда шлюхи доступного по их жалованью среднего ценового диапазона есть? А для серьёзных намерений есть порядочные девки не худшей внешности. Когда грузили на арбу увесистую тушу зверя по наклонной плоскости из досок, дискуссия свернула в сторону обстоятельств, при которых можно позариться и на маргиналку. Погрузив, пришли к выводу, что если нет приличного борделя или такого же качества индивидуалок вблизи от места службы, то можно и маргиналку помоложе, да посмазливее — ага, в разовом порядке и хорошо выпив для снижения брезгливости. А уж обычных среднестатистических маргиналок пускай маргиналы и употребляют по пьяни, потому как каждому — своё. Отсмеявшись, один из постовых пошутил, что у маргиналов наверняка найдутся и до такого состояния допившиеся, что и натуральной шимпанзихой не побрезгуют. После чего, нахохотавшись до икоты, пришли к выводу, что если дыра в миоцен нестабильна, и высок риск её схлопывания в любой момент, то исследовательскую команду надо как раз из таких маргиналов и набирать. Пропадут там, так и хрен с ними, невелика потеря, а если выживут там каким-то чудом, то для них там вместо баб сгодятся и обезьяньи самки. Фруктов в миоцене уже полно, и уж выпивку-то в нужном количестве эта запойная пьянь всегда найдёт, из чего сделать. В общем, весело на привале отдохнули.

— Мы все — свидетели того, что там негде было поблизости вырубить жерди на волокуши под тушу зверя, — подбодрил Айната старший из разведчиков на обратном пути к базовому лагерю, — А дальше — эти два свинобраза, к которым приближаться не стоило.

— Отчехвостят за то, что здесь вырубить их не сообразил, — хмыкнул юнкер.

— Точно! — подтвердил Турмс, — Мне на его месте — как повезёт, могут к мелочи и не прицепиться, а ему за его фамилию и в Корпусе за любой пустяк влетает. Правильная фамилия для наследства и карьеры, но очень вредная для учёбы и службы.

— Ага, со счёта давно сбился, сколько раз успел уже о своей фамилии пожалеть, — согласился Айнат, — Да ещё и в основной старшей ветви семейства!

— Судьба у вас такая, — кивнул разведчик, — Брат рассказывал, как твоего отца за Мекку чехвостили. Ни одного убитого, ни одного тяжёлого, лёгких двое — у одного ожог от гильзы из пулемёта, подставился под неё сдуру, другой споткнулся и нос расквасил, и в этом твоего отца как префекта обвиноватили — не предусмотрел и не проинструктировал людей. И ещё за какие-то ошибки такого же типа. В общем, выйдешь в центурионы, так если в разведку попадёшь, мы тут прикинули — к тебе перевода просить будем...

680 год, Греция, Афины, возрождённая Академия.

— Это неслыханное святотатство! — бушевал Иоанн Второй, новый христианский епископ Афин, — Мало того, что вы отобрали у святой церкви храмы Акрополя и привели в прежний богомерзкий вид, так вы в них теперь и бесовские игрища возродили! Это ли не глумление над вмурованными в их фундаменты мощами святых мучеников?!

— Вам же предлагали, благочестивейший, забрать их оттуда, пока храмы только реставрируются и ещё не переданы жреческим коллегиям, — заметил Филипп Коринфский, сколарх возрождённой Академии и помощник архонта Афин, — Вы же целый Поместный собор по этому вопросу созывали, и не ты ли, Иоанн, был в числе яростных противников извлечения столь священных для вас останков?

— Да, был и остаюсь, ибо верую в торжество христианства и возврат этих храмов святой церкви! И не миновать вам, нечестивцам и богоотступникам, кары божественной и людской за все ваши кощунственные прегрешения! Искоренится бесовство эллинское, ибо придут истинно верующие, и имя им будет легион!

— Приходили уже, — хмыкнул Филипп, — Кто остался в живых, умаялись потом и трупы убитых убирать, да хоронить, и площадь засранную от срача вашего убирать, да от Распятого вашего отрекаться, когда суд решал, кого из них выслать со всей семьёй в вашу истинно верующую Империю, и их бабы захлёбывались из-за этого в слезах и соплях.

— Не минует и их кара за отступничество! — вскипел епископ, — Истинно говорю вам, не потерпит Господь ваших гнусностей, и вернётся власть христианского базилевса!

— Пробовали уже, Иоанн. И чем кончилась третья попытка, ты знаешь. Империя теперь слабее, чем была при Ираклии, мы — сильнее вдвое, чем были тогда, да и атланты с их громовым оружием и железными кораблями тоже никуда не исчезли.

— Богомерзкие исчадия Сатаны соблазнили вас и погубили ваши души!

— Да полно тебе демагогию-то разводить. Такие же люди, как и мы сами, только знают и умеют намного больше, а вреда от них намного меньше, чем от ваших фанатиков. У Эрехтейона его портик кариатид кто испохабил, атланты или ваши истинно верующие погромщики? Ладно бы кариатиды обнажённые были, ваших можно было бы хоть как-то ещё понять, но одетые-то чем не угодили вашим, что они им все руки поотбивали?

— Ибо идолища поганые эллинские!

— Ну меня-то не смеши, Иоанн. Где ты видел перед этими кариатидами алтари и молящихся именно им? И в любой эллинской статуе вашему дурачью идолы мерещатся. И восстанавливай тут теперь всё после четырёх столетий господства вашей истинной веры! Самих бы ваших заставить восстановить испохабленное, но вы же только ломать горазды!

— Ибо соблазн прельстительный сатанинский! Души свои бессмертные губите и иных, нетвёрдых в истинной вере, смущаете! Но грядёт торжество христианства, и никто из отступников кары своей не избегнет! Неисчислимо будет воинство истинно верующих, и не помогут вам громы и молнии сатанинские, и если вы не веруете в истинного Бога и не боитесь геенны огненной для своих бессмертных душ, то страшитесь огня земного для вашей бренной плоти! И как горели в нём безбожные персы, так сгорят в нём же дотла и безбожные эллины!

— Зажигательная смесь и пневматические сифоны Каллиника Гелиопольского, — прокомментировал присутствовавший при их разговоре центурион атлантов, — Земляное масло, египетская соль, ещё сера или канифоль, но можно и без них, если земляное масло будет достаточно густым. Главное — оно и египетская соль, а загуститель для этой смеси может быть любым, лишь бы тоже хорошо горел.

— А правда ли, что этот огонь не гасится водой? — поинтересовался Филипп.

— Да, за счёт египетской соли, мудрейший, — подтвердил атлант.

— И никаких божественных чудес?

— Такие зажигательные смеси в Александрии испытывали ещё при Птолемеях. И огнемёты для неё, хоть и не такие совершенные, как сифон Каллиника. Он ничего нового не придумал, а просто довёл до ума эти старинные наработки. Египетская соль из Нитрии при её нагреве выделяет тот же самый газ, который поддерживает горение и в воздухе. Да, при внезапном массовом применении, как это и сделали ромеи семь лет назад, даже такой примитив может оказаться достаточно эффективным. Персы не ожидали этой выходки от ромеев, за что и поплатились. Но теперь они знают об этих огнемётах и вряд ли настолько оплошают вторично. Знаете о них теперь и вы, знаем и мы.

— И вы тоже можете сделать такие же?

— Можем, но зачем, когда наша зажигательная смесь получше этой ромейской, а огнемёты — и дальнобойнее, и безопаснее в обращении? Ромейский официоз это скрывает, но в том морском сражении у Кизика один дромон и три хеландии ромеев сгорели сами от своей же зажигательной смеси, когда их сифоны были случайно повреждены персидскими бронебойными стрелами с горящей паклей. А если бы не случайно, а целенаправленно все их так обстреляли? Наши огнемёты прочнее и надёжнее этих жестянок Каллиника, а свой огненный сгусток плюют и втрое дальше. Можно жечь ромейский флот, не приближаясь к нему на уверенный плевок огнём с его кораблей.

— Исчадия ада! — взревел епископ, — Чудовища, готовые на любое изуверство для погубления христиан в угоду врагу рода человеческого!

— Ты не объективен, благочестивейший, — невозмутимо ответил центурион, — Эти огнемёты были у наших предков уже два столетия назад, но разве применили они их хоть раз в Африке и Италии во времена Юстиниана? И разве применялись они потом в Элладе хоть в одной из четырёх уже прошедших войн? Не применялись они и тогда, когда наши канонерки пробивали путь через Пропонтиду в Скифское море. Зачем, когда достаточно и наших громовых орудий, способных разобрать на доски любой ромейский дромон, а ядра из его баллист, если и долетят, то всего лишь оцарапают краску на наших бортах? А огонь на борту у ваших кораблей теперь и свой есть. Если уж персидские стрелы пробивали эти ваши жестянки и поджигали огненную смесь в них, и ты знаешь, к чему это приводило, то что тогда с ними будет после наших зажигательных пуль? Будем надеяться, что уладим с Империей все разногласия и без огнемётов, если ваши императоры будут благоразумны.

Византийские огнемёты, конечно, создавали проблемы для деревянного флота Эллады, на их применение не рассчитанного, и теперь при постройке новых кораблей всю предназначенную для них древесину придётся пропитывать противопожарным составом. Тем более, что аналогичное оружие напрашивается теперь и на них, дабы ромеи забыли и мечтать о безнаказанности морского хулиганства. Хоть есть в Эгейском море канонерки атлантов, хоть нет, хватит для поддержания порядка и элладских хеландий, не боящихся ромейского огня и способных огрызнуться не худшим. А на очереди и вандалы, и остготы, и персы. Шапур Пятый, сын Пероза Третьего, продолжает отцовскую политику реформ по западному образцу, и доходит уже до смешного — в сасанидском Иране, полвека назад ещё эталоне восточной деспотии, режим теперь либеральнее, чем в империи ромеев. И раз уж Иран взялся за ум, то почему бы не помочь и ему установить военно-технический паритет с мечтающей о реванше Византией?

Стальным же канонеркам атлантов византийские огнемёты и не были страшны исходно. Нет там нигде открыто расположенных деревянных частей, даже вооружение всё во вращающихся стальных башнях, и в бою людям нечего делать на их открытых верхних палубах. Да и какой же раззява подпустит к себе в бою огненосный корабль ромеев на его уверенный плевок огнём? На максимальную дальность выстрела из тяжёлой баллисты не подпустит к себе канонерка атлантов византийский дромон, поскольку сама расстреляет его со вдвое большей дистанции — прицельно расстреляет прямой наводкой, а не просто добьёт до него на дальность. Утончённым издевательством был подаренный императору Константину Четвёртому фильм о производстве бронеплит и постройке самой канонерки.

И плавка стали там была показана, и литьё, и прокат бронеплит, и выкройка из них, и установка детали бронекорпуса по месту, и электросварка — ага, с пояснениями на принятом в Империи ещё со времён Ираклия греческом языке. Подражайте, если сумеете! А на что способна готовая и оснащённая всем необходимым канонерка, ромеи уже не раз опробовали на собственной шкуре, и освежить впечатления их мореманы желанием вовсе не горят. Им — достаточно. Имперской казне — тоже. Дорогое это удовольствие — военный флот, особенно если он ещё и одноразовым оказывается. А намёк на этот вариант был дан прозрачный при прорыве канонерок через Пропонтиду. Теперь сопровождаемые ими суда проходят в Скифское море и обратно беспрепятственно. Трогать как самих атлантов, так и их союзников — себе дороже, и хотя потеря Южной, а затем при Ираклии в ходе Четвёртой Эллинской войны и Средней Греции, весьма обидна для Византии, её нынешний базилевс Константин Чётвёртый достаточно благоразумен. Лучше поступиться и так потерянным, чем рисковать потерять вообще всё.

Тем более, что у него хватает проблем и поважнее. Пятнадцать лет назад, после смерти Кубрат-хана, его Великая Булгария разделилась на улусы пяти его сыновей, чем и воспользовался Хазарский каганат, тоже претендовавший на главенство в степях. Осколок бывшего Тюркского каганата, верхушка которого сохранила ханскую династию Ашина и на этом основании претендует на роль новых объединителей Великой Степи. И не в том беда для Византии, что булгар к северу от Скифского моря сменили хазары, тоже давние союзники Империи, а в том, что булгары-оногондуры во главе с ханом Аспарухом отошли от хазар на запад и вторглись в прошлом году через Дунай в имперскую Фракию. Но хуже всего то, что власть булгарской орды Аспаруха над славянами помягче не только прежней аварской, но и византийской. Раньше славяне от авар в Империю бежали и соглашались на имперскую власть, при Ираклии больше номинальную, чем реальную, но согласились бы и на реальную, будь Империя в силах настоять на ней. Сила-то восстановилась, и против поселившихся на имперских землях славян её хватило бы, и самое бы время привести этих дикарей к повиновению законной имперской власти и к истинной вере, если бы только не эти булгары. Славяне охотно принимают их власть и защиту, и их пример заразителен для сородичей, живущих южнее. Малая Азия — под постоянной угрозой со стороны персов, а север Греции и остальные балканские провинции, наводнённые славянами, того и гляди, к булгарам Аспаруха переметнутся. И что тогда останется от Империи?

Так что главное сейчас для Константина — удачная война с булгаро-славянским ханством Аспаруха. И не только оттого, что нет сил воевать на нескольких направлениях. Армию кормить надо? Константинопольскую чернь кормить надо? Хоть климат со времён Ираклия и потеплел, и урожайность полей выросла, где эти поля с наибольшей зерновой урожайностью? Самые хлеборобные земли к северу от Скифского моря — у того Аспаруха, с которым война, а Египет — мало того, что у персов, так ещё и везти его зерно приходится мимо Эллады. И выходит, что и с этими мятежниками и богомерзкими вероотступниками Империи тоже ссориться пока нельзя. С персами поссоришься — и в азиатские провинции вторгнутся, и египетского хлеба не продадут. А с эллинами этими поссорься, так они путь морского подвоза того египетского хлеба блокируют. И как бы ни проповедовала церковь армии и народу стойкость к лишениям во имя истинной веры, мало толку от проповедей, если солдатам и горожанам будет нечего жрать.

Бунт в отдалённой провинции тоже неприятен, но это — бунт в провинции. Если не удалось подавить его сразу, удастся позже. Многократно страшнее бунт в армии или в столице, грозящий самому существованию центральной государственной власти. Допусти его, особенно сейчас, и судьба всей Империи повиснет на волоске. Ведь Ираклию так и не удалось ни Сирию с Египтом вернуть, ни Пелопоннес. С одной стороны, потеря Египта и зерновых налогов с него послужила хорошим оправданием для отмены обременительных для имперской казны бесплатных хлебных раздач жителям столицы. Но с другой — важнее стало удержание доступных для столичной черни рыночных цен на хлеб. Да и для армии этот хлеб бери, где хочешь, но чтобы был, если не хочешь армейского голодного бунта. А рынок — он императорским эдиктам не очень-то подчиняется. Если хлеба мало, то цены на него растут, а запрети их повышение, хлеб тогда вообще исчезнет из свободной продажи, и всеобщий голодный бунт в столице схлопочешь сразу же. Аспарух — точно будет рад.

И как бы ни была обидна потеря Средней Греции при попытке Ираклия вернуть Пелопоннес, как бы ни была унизительна неудача Константа вернуть уже хотя бы её, как бы ни оскорбляло чувств истинно верующих ромеев массовое отступничество недавних христиан в Элладе, это достаточно далеко от Константинополя и не так опасно для него. Хотя — да, весьма обидно. Ведь как раз при Ираклии государственным языком Империи был уже и официально признан греческий. Империя — по-прежнему Римская, подданные её — по-прежнему ромеи, но по факту-то и империя греческая, и титульный народ — греки. И вот тут именно этот титульный народ вдруг отделяется от Империи и отрекается от её истинной веры! Как тут теперь варварам в глаза смотреть, когда к признанию верховной власти базилевса и к принятию христианства их призываешь? Уже теперь сказывается на внешней политике, а в будущем скажется ещё сильнее, но сейчас — важнее и страшнее для Византии булгары и славяне на Дунае.

Грекам-отступникам в Элладе — проще, чем византийским. Да, с одной стороны — зависимость от союзников-атлантов, без защиты которых Империя давно бы уже власть над страной и христианство в ней восстановила. Но с другой — сильно ли тяготит такая же зависимость от них тех же вестготов, вандалов, остготов и лангобардов? Не претендуя на имперство и не надрываясь на великодержавных потугах, живут лучше и вольнее ромеев. Культура развивается, уровень жизни растёт, и не в чем уже завидовать Империи. Уже и сами греки заметили, насколько лучше быть эллином, чем ромеем. Ни тебе этих военных налогов чрезвычайных, которые потом и постоянными станут, ни тебе этих наборов в те имперские армию и флот, которые либо на север погонят, либо на восток, не греческие, а имперские, да церковные интересы отстаивать, и сгинешь там запросто именно за них, а вовсе не за интересы собственных родных и близких. И разве не лучше защищать горные перевалы и Фермопильский проход от славянских дикарей при поддержке атлантов и их громового оружия, чем воевать где-то в Армении или на Дунае, покуда славяне разоряют оставшуюся без защиты саму Грецию?

Имперские хлебные раздачи? Но имели ли их греки? В теории — да, полагались пять модиев пшеничного зерна, а потом и выпекаемый из них хлеб каждый месяц любому римскому гражданину. Но кто получал их на практике кроме жителей столиц? В прочих городах обязанность кормить своих сограждан бесплатным хлебом возлагалась на самих местных куриалов, отчего кто мог, те всеми правдами и неправдами из курии выходили.

А оставшиеся, естественно, обеспечить всех этих регулярных хлебных раздач и не могли. Так что и не видели провинциалы этого бесплатного хлебного пайка. Кто не мог без него обойтись, тот в столицу всеми правдами и неправдами перебирался, а остальные — научились обходиться. И если Константинополь лишился дармового египетского зерна, то что с того бедноте Коринфа или Афин, которая не имела его и раньше? Столица жить без египетского хлеба не может? Ну так пускай она сама тогда за него и воюет! И расходы военные пусть сама за него несёт, и жизнями своими за него расплачивается, а не ихними. Ведь справедливо же, если разобраться без предвзятости? Сама-то ведь Эллада себя хоть и с трудом, но кормит. Теперь, с потеплением климата, это даже легче стало, чем во времена отложения от Империи. А за имперское величие — тем более пусть сами имперцы гибнут и надрываются, если оно для них настолько важно. А Эллада не была империей и в древние доримские времена, и как-то не мешало ей это быть даже центром античной цивилизации. Теперь же, когда и это невозможно — тем более зачем эллинам эта имперскость? Без неё и проще живётся, и вольготнее.

Церковники разве только про торжество истинной веры нудят, для которого им и нужна великая Империя. Правильно, без солдат-то и в греческую сельскую глубинку это своё слово божие нести как-то не очень получалось и при господстве их веры в городах. А теперь, когда нет и его, какому греку нужна вера, мало того, что не от предков, так ещё и возврата к прежней худшей жизни требующая? Кому надо — имперская граница не так уж и далеко, и выезд — свободный. Те, кому больше всех надо было — убиты при подавлении затеянных ими уличных беспорядков. Те, кому не до такой степени, но тоже нестерпима была реставрация старых богов — выехали в единоверную Империю. А для оставшихся в Элладе самое страшное уголовное наказание — ну, за вычетом смертной казни, конечно — это высылка всей семьёй в Империю. Кто получает такой приговор — мало кто не просит любой каторгой на любой срок его заменить, а кто-то и на казнь согласен, лишь бы семья в Элладе осталась. Потому-то и уповает епископ Иоанн на имперскую армию, которая и должна каким-то божественным чудом одержать победу над атлантами и вернуть Элладу под власть базилевса и церкви, что внутри Эллады ему уповать в этом не на кого. Нет, ну искренние-то христиане ещё остались, но не такое у них рвение в истинной вере, чтобы за неё на смерть пойти или в единоверную Империю депортацию схлопотать.

Случая понудить по поводу общественных нравов епископ, конечно, ни одного не упускает. И где только находит столько шлюх, что они у него на каждой улице рядами выстроились? Ладно бы в стандартные три раза он ещё преувеличивал, но на порядки-то зачем? Сам, что ли, не понимает, что только дискредитирует этим и свою точку зрения, и самого себя? Да, есть и бордели, и уличные шлюхи, ну так а что их, можно подумать, в те христианско-имперские времена не было? Да любого из старожилов спроси, все покажут, где располагались тайные притоны, а где расхаживали сводницы и сводники. Всё было и тогда, только пряталось и стоило намного дороже при худшем качестве. Теперь — открыто, поскольку не запрещено, так зато оно и качественнее, поскольку легче выбрать лучшее, и дешевле, поскольку нет наценки за риск. Налетай, подешевело.

Он, конечно, на внешний вид намекает, а не на реальный род занятий. Раньше ведь как было? Жарко, не жарко, хоть семью потами под одёжкой изойди, а не гребёт это никого, изволь одеваться по-христиански прилично. И пусть шлюха самая прожжённая в такой одёжке благопристойной разгуливает, главное — по ейной одёжке этого не видно. А теперь и климат потеплел, и на христианские представления о благопристойности плевать всем стало и чихать. И снова шлюху от порядочной бабы издали по одёжке не отличишь, потому как все теперь одеваются по христианским меркам так, как прежде не всякая ещё шлюха осмелилась бы. А пристыдить их попробуешь, так мало того, что пошлют далеко и надолго, и не на твоей уже стороне окажется административный ресурс, так ещё ведь даже и не поймут, что тебе не так. Снова вернулись на улицы гетеры, только не эти самозванки, которые только и оставались в Византии, а настоящие, из Коринфа, где преподают им это ремесло гетеры атлантов. И снова гетеры становятся законодательницами женской моды.

Правда, нельзя сказать, что почти четыре столетия господства христианства так и пропали без следа. Тот гомосексуализм, за который ещё римляне-язычники презирали греков, уже не возродился. Не то, чтобы исчез, но как был презираемым у христиан, так и остался у отступников. Не карают за него, но и за людей полноценных не считают. Но вот церкви ли христианской это заслуга или романизации этих греков — вопрос так и остаётся спорным. И гетеры не начали разгуливать в общественных местах ни нагишом, ни в такой настолько прозрачной одёжке, что сквозь неё видно всё. Но опять же, так они и у атлантов с их союзниками на западе не разгуливают, да и в дохристианские времена далеко не все подобное себе позволяли. И у язычников это неприличным считалось и считается. Можно, но либо в специально отведённых местах, либо на закрытом частном симпосионе. Или на не закрытом, но и не массовом и уж точно не на улице на глазах у всех. Только много ли от этого радости церкви? Прежнюю блудницу и пристыдишь на исповеди, и епитимью на неё наложишь, и женихом раскаявшуюся обеспечишь, пристыдив не желающего взять её в законные жёны за её постыдное прошлое. А теперь нет больше у церкви ни той власти, ни того авторитета. Порядочной каяться не в чём и не перед кем, а блудница на покаяние и не рассчитывает, поскольку знает, что не светит ей нормальный законный брак, и церковь ей в этом ничем не поможет. Одно расстройство с этими отступниками!

— Блудницы у осквернённых бесовством храмов Акрополя тело своё греховное бесстыдно на торг выставляют! — обличал епископ.

— Во-первых, не самого Акрополя, а святилища Афродиты у его подножия. Ни у Парфенона, ни у Эрехтейона гетеры нанимателей не завлекают. Где отведено им место по законам города для их ремесла, там они им и занимаются. А во-вторых, разве ухоженная и следящая за собой гетера или пускай даже дорогая свободная порна — не лучшее зрелище, чем эти ваши вонючие, грязные, вшивые и настырные попрошайки, на половине которых пахать можно? Вот ни от кого ещё из афинян я не слыхала, чтобы хоть кто-то пожалел об их изгнании! — поправила увлёкшегося демагогией святошу вошедшая незаметно Светана Торновская, популярная гетера и текущая любовница Филиппа, — Вам ещё не надоело всю эту чушь обсуждать? Если ромеям вернуться к нормальной цивилизации не позволяет их тройной Распятый, то при чём тут Эллада? Добрый Пастух ничего против Афродиты и её служительниц не имеет, а кому не нравится эллинская цивилизация — хоть в Пирее стража выпустит свободно, хоть в Фермопилах.

— Что ты понимаешь в истинной цивилизации, блудница и варварка-склавинка! — возмутился Иоанн, — Понаехали тут в Афины всякие дикари и берутся ещё теперь учить цивилизации коренных афинян!

— Ну, в Афины-то я понаехала из Коринфа, — заметила гетера на старом койне с безукоризненным старокоринфским выговором, — А там меня было кому научить каким-то основам эллинской цивилизации и даже каким-то зачаткам хороших эллинских манер.

— Бесовству языческому и бесстыдному блуду!

— Абсолютно точно, благочестивейший. А ещё — и многому из того, без чего не было бы и вашей ромейской цивилизации. Хотя кое-чего я и в самом деле в цивилизации не понимаю. Например, даже здесь, в самих Афинах, мне попадались восьминогие пауки, но так и не попалась ни разу эта восьминогая аристотелева муха. У всех почему-то шесть ног, как и у обычных мух из варварских стран, — Филипп и атлант рассмеялись.

— Начитанностью эллинской бахвалишься, не ведая истинной веры?

— Почему бы и нет? Интересно же, как у настоящих цивилизованных людей мир устроен. Аристарх Самосский вон даже землю вокруг солнца вертит, Карнеад Киренский безличностность Создателя доказывает, а о перевоплощении человеческих душ из одной жизни в другую учил и ваш мудрец Ориген.

— Еретик, осуждённый святыми Соборами и горящий в геенне огненной!

— И уж всяко логичнее и правдоподобнее этих ваших детских иудейских сказок, которые ваши отцы церкви зачем-то включили в ваше якобы новое вероучение.

— Прости ей, Господи, ибо не ведает, что творит! — епископ простёр руки ввысь.

— А твой бог обитает на потолке дома Филиппа или на его крыше? — пошутила гетера, — Что-то жарковато тут у вас! Хоть и люблю тепло, но для меня — как-то слишком! — Светана непринуждённо сбросила накидку из плотной ткани, оставшись в теоретически тёмном, но практически прозрачном одеянии, абсолютно ничего не скрывавшем.

— Побойся Бога, бесстыжая! Сгинь, Сатана! — Иоанн осенил себя крестом.

— Чтобы это работало, нужна настоящая вера, — славянка пожала плечами, отчего её верхние выпуклости колыхнулись под прозрачной тканью, — И похоже, что маловато в тебе истинной веры, благочестивейший. Намного меньше даже этого горчичного зерна, о котором говорил ваш Распятый, — и она разлеглась на мраморной скамье в такой позе, что святоша разразился проклятиями и угрозами кары за столь возмутительное бесстыдство в общественном месте.

— В каком это — общественном? — поинтересовался Филипп, — Это вообще-то мой частный дом, в котором я сам решаю, что в нём бесстыдно, а что нет.

— Геенна огненная по всем вам плачет! — и возмущённый епископ Афин вскочил и побежал из дома под дружный хохот всей троицы. .

— Как я его! — усмехнулась гетера.

— Гинекономов этого древнего афинского тирана Деметрия Фалерского на тебя нет! — пошутил атлант. — Которые и в частных домах проверяли, благопристойно ли в них поведение женщин. История, правда, умалчивает, касалось ли это гетер и порн, но ты же сама понимаешь, что строго по букве закона могли придраться к любой женщине.

— А разве только при нём? Службу гинекономов ещё сам Солон вводил, просто потом её отменили, а Деметрий вспомнил и возродил, — припомнил Филипп.

— Вот и слушай после этого Платона и следуй ему, приводя к власти философов! — пошутила Светана, и все трое рассмеялись, — Особенно меня забавляют их рассуждения о свободе! Ладно в присутственных местах, но ведь получается-то что? Что даже в своём собственном доме свободный гражданин свободного полиса не волен устанавливать свои правила поведения для своих же домочадцев? И чем это тогда лучше ханжей-христиан? Я надеюсь, Филипп, вы не такую свободу хотите восстановить?

— Ну, никто же и не говорит, будто бы у наших далёких предков абсолютно всё было хорошо. Дельфийский оракул с его пифиями мы не восстанавливаем, как и прочие глупые суеверия. Не собираемся мы, конечно, возрождать и старинную демагогию наших предков о свободе полиса, ради которой он вправе ущемлять свободу своих граждан. Да и как её возродишь, когда безвозвратно ушли в прошлое и сами полисы? Тем более никто не ностальгирует по сующим нос в частную жизнь граждан чиновникам вроде гинекономов.

— Могли бы заодно уж и рабство отменить, — заметила гетера, — А то атлантам вы завидуете и пытаетесь подражать, а у них сколько столетий уже рабства не существует?

— Остготы, вандалы и вестготы уже два столетия подражают атлантам, но так и не дозрели ещё до полной отмены рабства, — возразил Филипп, — Тем более не готова ещё к этому и Эллада. У атлантов другая экономика, другая техника, и вообще вся жизнь у них совсем другая. А у нас, считай, только религия официальная изменилась, ну и политика, а вся остальная жизнь какой была при ромеях, так почти такой же пока и остаётся. И как тут от дармовой рабочей силы сразу откажешься?

— Наши предки тоже отказались от рабства не сразу, — добавил атлант, — И наши первые города были построены руками рабов, и металл добывали они, и на латифундиях трудились, как и у римлян, и на мануфактурах. Да и среди вольнонаёмных рабочих долго преобладали вольноотпущенники, продолжавшие выполнять свою прежнюю работу уже на свободе. Очень неспешно и у нас рабский труд заменялся трудом свободных, а полная отмена рабства произошла только тогда, когда рабов уже практически и не осталось.

— И сколько же ещё моим соплеменникам страдать от рабской участи?

— С этого бы сразу и начинала! — хмыкнул грек, — Ты сама-то как в школу гетер попала? Ты сильно жалеешь о том, что авары продали тебя именно нашим работорговцам, а не ромеям, не франкам или иллирийским сербам? Не будь в Элладе рабства, которым ты сейчас так недовольна, каковы были бы твои шансы оказаться в Коринфе?

— Я понимаю это, Филипп, но не всем же везёт так, как мне. Многие попадают на тяжёлые работы или к жестоким хозяевам безо всякой надежды на освобождение.

— Ну, не преувеличивай. Мы, конечно, не можем пока позволить себе следовать всем советам атлантов, но достойные рабы освобождаются и получают наше гражданство, произвол хозяев ограничен законами и надзором за их исполнением, а труд тех, у кого он тяжёл, облегчается механизмами. И уж во всяком случае, мы не нуждаемся в евнухах, и у нас молодым рабам не грозит кастрация, как у ромеев или на Востоке. Где ещё обращение с рабами лучше, чем в Элладе? А теперь представь себе, что вот мы извернулись каким-то чудом, научились обходиться совсем без рабов, освободили всех имеющихся и перестали покупать новых. И значит, к нам они тогда уже не попадут, а попадут туда, где их жизнь окажется худшей, чем была бы у нас, да и надежды на освобождение намного меньше. И что тогда от этого выиграют те твои соплеменники, судьба которых так заботит тебя?

Светана Торновская была лужичанкой и угодила в рабство мелкой пигалицей, когда её родной Торнов был взят штурмом моравами, которые продали всех пленников работорговцам — кого своим, кого франкам, кого аварам, а кого и ромеям. И хуже всего у лужичан считалось попасть к аварам, но тут шмакодявке повезло — авары не оставили её у себя, где она точно пропала бы, а отвели к лангобардам в Далмацию, где перепродали не самим лангобардам, а греческому перекупщику, бравшему далеко не всех, но в нагрузку выбравшему и её. Среди остальных — радовались те, которых купили италийские остготы, а печалились купленные лангобардами или южными сербами. Но и они радовались тому, что не остались в Паннонии у авар. Оказавшись смышлёной и хорошей породы, Светана была куплена коринфским храмом Афродиты, при котором и находилась школа гетер. Но довелось ей понаблюдать и за участью многих других рабов-славян, которым пришлось намного тяжелее, чем ей. Да и отношение греков к славянам было не самым любезным после того, что их южные сородичи успели натворить в Средней Греции до её захвата у ромеев Элладой. И не так-то легко бывало заслужить у них перемену в отношении к себе.

А для Филиппа важнее была обстановка в Фермопилах и в фортах, запирающих тропы на горных перевалах. После изгнания из Средней Греции трёх славянских племён — езеритов, милингов и велегизитов, они присоединились к сопредельным с ними ваюнитам и сарудатам и едва ли оставили мысли о реванше. А восточнее их Империя вербует таких же славян в собственную армию, и если тяжеловооружённые направляются против булгар на север, то легковооружённые накапливаются у северных границ Эллады. И конница не так тяжела, как катафракты, и лучники, и лёгкая пехота, умеющая воевать без строя.

В чистом поле, да против булгарской степной конницы такое войско только зря на убой вышло бы, но на горных тропах и перевалах, да малыми отрядами, именно у таких наибольшие шансы успеть преодолеть простреливаемую арбалетами и громовым оружием атлантов полосу и навязать противнику ближний бой. Вояки ромеев хорошо усвоили опыт полуторавековой давности и там, где ожидают нарваться на атлантов, легковооружённые войска использовать предпочитают. Но особенно подозрительно появление в оставшейся за ромеями Северной Греции таких же легковооружённых отрядов, но укомплектованных переброшенными из Малой Азии армянами. Там они, выходит, не так нужны Империи?

У персов ведь реформируется их зороастризм в сторону большей терпимости к тем прежним богам, которые ранее были объявлены злыми дэвами. Теперь таковым один только Ариман и остаётся, поскольку должен ведь кто-то противостоять Ормузду и за все жизненные неурядицы отвечать персонально. Прочие же боги реабилитируются, и культы их теперь официальному зороастризму не противоречат. А ведь этих же богов почитали и армяне. Официально-то они все, конечно, давно уже христианами считаются, и церковь у них не упускает случая прихвастнуть христианизацией их страны ещё раньше Империи, но реально какие христиане греки — ага, Эллада наглядно это демонстрирует — такие же и армяне. Просто пока персы их старую веру преследовали, двоеверам деваться было некуда и приходилось вместе с фанатичными христианами бороться против персидской власти и зороастризма. Но теперь эта причина единения отпала. А христиане и сами расколоты.

Веротерпимость-то ведь нынешняя персидская — она же не только к христианам Армении, но и к язычникам, которым не нужно больше маскироваться под христиан. И те епископы, которых такое теперь уже не исключительное положение их веры устраивает, в свою отдельную церковь выделились, а фанатикам только и остаётся теперь, что к ромеям в Империю эмигрировать в надежде на то, что когда-нибудь вместе с ромеями и вернутся в Армению истинную веру в ней восстанавливать и отступников карать. Кто-то остаётся при этом монофизитом, но многие ради торжества христианства уже и этим поступиться готовы, принимая ромейскую халкидонскую веру по примеру соплеменников в Империи. И таких — всё больше в Северной Греции, а по слухам ожидаются и новые, да и готовятся для них и военные лагеря, и посёлки для их семей. В своё время ещё Маврикий собирался заселить обезлюдевшие балканские провинции малоазийскими армянами, и теперь очень похоже на то, что Константин решил осуществить замыслы далёкого предшественника.

Понятно, что сейчас для Константина важнее северное направление. И пока не решена судьба дунайских провинций, Пятую Элладскую он не начнёт. Против булгарской степной конницы нужны катафракты, против славянской пехоты — тяжёлая линейная, да и стрелки нужны одоспешенные, не боящиеся ответного обстрела из таких же луков такими же стрелами. Именно такие войска Империя туда и стягивает. Если эта Булгарская война окажется для Византии удачной, и Аспарух признает границу с ней по Дунаю, положение имперской власти в этих провинциях укрепится, славяне тамошние с ней смирятся, и даже с булгарами после заключения мира вполне возможен и военный союз. Если в этой войне победят булгары, разница — только в том, где будет проведена северная граница Империи, а всё остальное — примерно так же. И чем бы ни кончилась Булгарская война, Константин независимо от её результатов уже заранее готовится и к Пятой Элладской, что понятно и естественно, ведь языческая Эллада для христианской Византии — как заноза в заднице.

А поскольку без какого-то количества легковооружённых войск Константину и на севере не обойтись, здешние южные войска получат после этой Булгарской войны и её ветеранов с их недавним боевым опытом. И булгарские войска тоже не исключены, пусть и непривычные к горам, но совместно с ромеями будут брать пример с них и наловчатся сами. Им ведь главное, ближний бой эллинам и атлантам навязать, дабы следом за ними и тяжеловооружённые войска уже без помех могли подойти, тоже на той Булгарской войне к тому времени обкатанные и обстрелянные. Если сумеют вступить в сражение, сохранив свой плотный строй, под который они и заточены, то могут ведь и решить его исход. Это издали под обстрелом арбалетов и громового оружия у них шансов практически никаких, а рукопашный бой, если до него дело дойдёт, будет идти уже на равных, и византийская армия привычна к большим потерям. Церковь же, поскольку война — против язычников и за истинную веру, отпущение всех их грехов и рай на небесах мученикам веры пообещает охотно. Жертвенность всем земным ради небесного в христианстве культивируется давно, а тяжёлая земная жизнь подавляющего большинства успеху этой пропаганды очень даже способствует. Чего ей дорожить-то, такой жизнью?

Тем более, что нынешний базилевс очень рассчитывает на зажигательную смесь и огнемётные сифоны Каллиника. И своя разведка доносит, и атланты подтверждают, что уже успешно испытан и переносный ручной сифон, и теперь арсенал в Константинополе спешно клепает их десятками и сотнями для сухопутной армии. Константин явно намерен насытить первые ряды тяжёлой линейной пехоты огнемётчиками. Хорошо бронированные отборные силачи, которым не в тягость и сплошной чешуйчатый доспех, двигаясь впереди пехотной фаланги, не подпустят к ней булгарских конных лучников на самый прицельный выстрел сблизи, да ещё и дымовую завесу создадут, в которой легче сблизиться и навязать противнику выгодный ромеям рукопашный бой.

Насколько обоснованы расчёты ромейского базилевса — это только по реальным боям станет видно, ну так и опыт ведь применения огнемётов ромеи на Булгарской войне наработают уже реальный, и это не могло не тревожить. Хорошо атлантам с их громовым оружием, пробивающим любые щиты и любые доспехи на таком расстоянии, на котором ни лук не добьёт, ни арбалет, ни даже баллиста. Тем более, не доплюнет и ручной сифон. И самого огнемётчика издали ещё уложат, и сифон его с огнесмесью трассирующей пулей подожгут, и выгорит эта жестянка так, что никакому ремонту уже подлежать не будет. Но где взять атлантов в каждый форт на каждом горном перевале? Они сами предупреждали, что всем дыркам затычкой работать не будут. Совсем пропасть, конечно, не дадут, не для того от Империи освободиться помогали, но извольте, эллины, отстаивать свою свободу и сами — это для вас ведь вопрос жизни и смерти, а не для нас.

И этот центурион ихний не просто ведь так про горящие бронебойные стрелы ему сказал, а с намёком — вполне под силу вашим оружейникам и арбалетные болты того же типа. И дальше, чем из лука, и прицельнее, и бронебойнее. А если не огнемётчика при этом первого поразите, а сразу подожжёте его сифон у него же в руках, так это даже ещё лучше — то-то он визжать будет, катаясь по земле и пытаясь загасить огненные брызги на своих доспехах! И у ваших на глазах, и у своих, снижая этим их героический порыв. Если у грешника в христианском аду только душа горит после смерти, то тут она прямо сейчас вместе с телом поджаривается, а разве такая смерть пристойна для доброго христианина?

— Нам бы ещё и ваши дальнобойные и неуязвимые огнемёты, — закинул удочку Филипп, — Раз громового оружия не даёте, так хотя бы их.

— Вы же получаете их уже для вашего флота, мудрейший, — напомнил атлант.

— Так это же для флота, а нам бы ещё сухопутные для наших фортов.

— Они включены в очередь, но сейчас мы оснащаем италийский флот остготов, которому они нужнее. На вас Константин не высвободится раньше, чем через пару лет, а Италии грозят морские набеги сербов, берзитов и ваюнитов через Адриатику уже сейчас.

— Вы даёте остготам страшное оружие, которым они будут сжигать заживо моих соплеменников! — возмутилась Светана.

— Да, разбойников, не понимающих по-хорошему. А что ты предложишь вместо этого? Впустить их в Италию, чтобы они натворили в ней то же, что и в Эпире? Не нужны они такие в Италии. Из тех, кто просится нормально и согласен на расселение по местным общинам и ассимиляцию в них, подходящих отбирают и принимают, а кому нужно целое племя дикарей, которое думает и на новом месте жить своим дикарским обычаем? Такие не нужны ни здесь, ни в Италии, и чем скорее дикари это поймут и запомнят назубок, тем целее будут. Слов не понимают — поймут удары. Вплоть до поджаривания живьём особо непонятливых, если без этого не доходит до остальных.

— У нас, между прочим, тоже было своё государство!

— Во-первых, не у вас было, а у моравов, если ты говоришь о королевстве Само. Во-вторых, ваши же лужичане и показали наглядно, какое оно для них своё, когда после его смерти отделились от него одними из первых. А в-третьих, будь оно нормальным, так сохранилось бы тогда хотя бы у самих моравов. Но оно и им самим, как оказалось, было не слишком по вкусу.

— Но он хотя бы защищал наши племена от аварских и франкских людоловов!

— Да, чтобы подмять всю торговлю славянскими рабами под себя. У него были и металлы, и леса, а он, вместо того, чтобы ремёсла развивать и их продукцией богатеть, как был работорговцем, так и остался. Штрафы только непосильные за каждый неправильный чих ввёл, чтобы за их неуплату в рабов людей обращать, да продавать их тем же франкам и аварам. И на эти деньги от работорговли и сам роскошествовал, и дружину франкскими мечами вооружал, обогащая этим франкских оружейников вместо своих моравских. Уж не сочти за обиду, несравненная, но у франков даже при всём их бардаке больше оснований своим королевством гордиться, чем у вас — этим королевством Само. Да что франки? Уже и юты с данами, уж на что дикари, но и эти франкские мечи копировать пытаются, и свои лангсаксы подобными им делают. Пусть и не так хорошо, как сами франки, и у их вождей франкские, конечно, престижнее, но дружинников свои местные оружейники вооружают. Вот это — пусть и на дикарском уровне, но уже забота о своих странах и народах. Был бы и этот Само хотя бы таким же, как эти их конунги, разве развалилось бы его королевство?

— Ваши мечи намного лучше франкских, — заметил Филипп.

— Ну так у нас и металлургия другая, и металлообработка. Собственно, полосы из нашей тигельной стали франкские оружейники и наковывают для лезвий на железную основу своего клинка, как и ваши, поскольку наша сталь не хуже, но дешевле индийского вутца. Ромеи — умеют, вы — умеете, франки — умеют, юты и даны — старательно учатся, и уже неплохо получается. Наверняка смогли бы и моравы, если бы их князья позаботились о развитии собственного оружейного ремесла. Руки ведь и у них из того же места растут, что и у всех остальных. На тех славянских рабов, которые у вас к оружейникам попадают, кто-нибудь жалуется?

— Не больше, чем на других. Многих — наоборот, хвалят. Смекалисты, понимают задачу легко, учатся охотно и с интересом, работают на совесть. А освободившись, и сами не хуже наших мастерами становятся. Не знаю, как у других, а у нас ни в Коринфе на них не жалуются, ни в Афинах.

— Не жалуются и у франков. И подмастерьями, и мастерами работают не хуже их самих, и клеймо гильдии на клинки их работы ставится без возражений.

— А у вас они как?

— Ну, к нам-то оказаться отобранным ещё труднее, так что и попадёт-то к нам не всякий. Но кто попадает — поначалу трудно им, конечно, но втягиваются быстро и ничем не хуже наших работяг становятся.

— То есть, хоть и варвары, но способный и талантливый народ? Но тогда почему они у себя нормальную жизнь наладить не могут?

— Да общество у них там такое — родовой строй. Будь как все и не высовывайся, особенно перед старшими и уважаемыми, а то, если хоть в чём-то лучше хоть кого-то из них окажешься, они сильно обидятся, да по шапке тебе настучат. Вот и приучены они там с детства — не высовываться. Имеешь какую-то выдающуюся способность — так скрывай её, не демонстрируй, дабы никого не обидеть и неприятностей себе не нажить.

— Есть у нас такое, — неохотно признала Светана, — У нас в Торнове среди моих сверстниц внучка старейшины первой во всём числилась. Честно посостязаться в чём-то между собой мы могли только тайком и без неё, а открыто и с ней — боялись превзойти её хоть в каком-нибудь пустяке. Обидится и долго потом мстить будет, а поверят при любой ссоре — ей. Кому же с её дедом отношения испортить захочется? И так со всеми, кто у нас из уважаемой семьи. Девки постарше одеться старались попроще, да понеряшливее, а то, не дайте боги, окажешься красивее какой-нибудь сверстницы из более уважаемых и себе же неприятностей из-за её обидчивости наживёшь. Так это и на свободе, а каково рабыне хозяйку хоть в чём-то превзойти? Я и в Коринфе потом долго боялась свои способности показать, чтобы хуже от этого не вышло. Даже в храме Афродиты, хоть и объясняли мне, и сама видела, что в Элладе это нормально, но поверить долго не могла — не бывает так! Всё думала и гадала, в чём же тут подвох.

— Да что же у вас там за общество-то такое! — изумился грек.

— Традиционная родовая община, — хмыкнул атлант, — Из-за этого и так сложно отбирать среди славян подходящих — скрывают способности. А если ты наметил кого-то в их общей куче, то надо или сразу забирать, или интереса к нему не показывать, если сразу забрать не готов. А то, если он не из самых уважаемых, то к следующему утру может ведь и сильно покалеченным оказаться, если вообще до него доживёт. И не в том тут дело, что славяне, а в том, что — общинники. Наши предки во времена ещё единой Империи так же и о германцах говорили — сложно было отбирать подходящих и по тем же причинам. Они тогда такими же общинниками были, как сейчас славяне, и проблемы были те же самые.

— Ваши поэтому и настаивали на том, чтобы отобранных славян расселять у нас только по одной семье в наших общинах, а всех, кто откажется — беспощадно выгонять из страны за северные перевалы?

— Именно поэтому, мудрейший. Пока они живут своей традиционной общиной, она так и будет воспроизводить их дикарские обычаи из поколения в поколение, и тогда их подтягивание до нормального цивилизованного уровня растянется на века. Вы готовы столько терпеть? У вас других проблем нет? И поэтому — только вот так, через разрыв их общин, расселение и ассимиляцию среди эллинов. Кто признан подходящим и согласен, тот остаётся в стране и селится там, где ему укажут, а кто нет — вот дорога, по ней — вон туда, на сборы — три дня, и плевать на слёзы и сопли ихнего бабья, вообразившего, будто их традиционный уклад здесь хоть кому-то ценен и интересен.

— А они теперь обозлены депортацией и мечтают не только вернуться вместе со своими соплеменниками, но и отомстить нам за их высылку. И конечно, не упустят случая выступить одновременно с ромеями, а то и вместе с ними.

— Естественно. Ну так и вам здесь есть, что защищать, и тем славянам, которые остались у вас и успели сравнить тогдашнюю жизнь с нынешней. Которую им, кстати, их бывшие соплеменнички, тоже вряд ли простят. Так что нет и у них другого выхода, кроме как вместе с вами вашу цивилизацию от ромеев, да бывших соплеменничков защищать.

— Так ведь мало же их таких у нас. И вооружены мы не так, как ваши. Без вашей помощи, если ромеи и дикари вместе на нас навалятся, можем и не выстоять.

— Стоп! Извини, мудрейший, — у атланта зазвонил радиотелефон, — Да, слушаю — Афины, центурион Спурий Максимов! Привет, Самбак! Что там у вас в Калидоне? Следы, говоришь? И это точно этот свинобраз? Понял! Ну, вы через Коринф, главное, этот вопрос продавите, а уж в Афинах я его согласую! Сам-то ты как? Ну и прекрасно! Так со мной-то что сделается? Ну, созвонимся ещё — давай, удачи!

— Что-то серьёзное? — Филипп не владел русским и тревожно хлопал глазами.

— Да ничего страшного, мудрейший. Для тебя — наоборот, хорошая новость. Нам в Калидоне база нужна, и не просто форт, а серьёзная. Ну, не в самом городе, конечно, а в его окрестностях. Позже, когда конкретное место буду знать, обсудим подробнее. Средняя Греция в вашей афинской юрисдикции, так что Коринф при решении вопроса запросит и ваше мнение. Если вопрос решится, то на том направлении дикарей уж точно не бойтесь. Не пройдут они там и учить ваших своим общинным порядкам не будут. Нам этого возле Калидона не нужно, так что будут в тех фортах и наши солдаты, и даже артиллерия.

— А что там такого, интересного для вас? — поинтересовался грек.

— Помнишь ваш старинный миф о Калидонской охоте? Ну, где этот ваш Тезей и его царственная компания здоровенного кабанчика вместе завалили.

— Калидонский вепрь?

— Да, он самый. Вот, очень похоже на то, что там снова такой же появляется, так что нашим людям там теперь есть чем заняться. Заодно и вашим безопасность обеспечим.

— Я поговорю с архонтом, и конечно, Афины не будут против. Только вот ещё у меня вопрос напрашивается — когда ваши добудут вепря, можно ли хотя бы один его клык заполучить для нас? Мы хотим открыть в нашем музее и Древнейший зал, где будут вещи догомеровских времён, и хотя бы один клык, пусть и не подлинный, но хотя бы такого же зверя, было бы очень неплохо выставить в нём. Ходят ещё слухи про Кроммион, где Тезей и сам убил свинью Файю, но пока там так ничего и не добыто.

— Нам просто базу там ваше правительство не даёт, и мы не можем заняться той Кроммионской аномалией вплотную. Но я передам твоё пожелание командованию, а оно — нашей службе аномалий, и думаю, что пусть и не сразу, но ваш музей, как и Коринф, тоже получит не один клык. Вы сумеете приготовить зал для хорошей сохранности чучела?

— Чучела? Ты хочешь сказать, что в Калидоне не один такой вепрь?

— Такая живность не может существовать поодиночке. Где есть один, найдутся и другие. Первого из добытых наши специалисты, конечно, заберут к себе для изучения, но последующими трофеями у наших нет причин не поделиться и с вами.

— А Калидон ведь и для вас намного ближе и удобнее, чем те скифские степи?

— Ну, база на притоке Танаиса для нас тоже важна. Собственно, для её надёжной поддержки наши канонерки и пробивали путь в Скифское море. Хорошо, что ромеи никак не смирятся с потерей Эллады. Будет война — будет повод очередной урок хороших манер им преподать. Военно-морская база на одном из островов Пропонтиды нам не помешает.

— Опасность со стороны хазар?

— Хазарские каганы подтверждают автономию булгар-кутригуров Котраг-хана и признают все наши договоры с ними, но ты же сам понимаешь, что любая смена хоть хана у кутригуров, хоть кагана у самих хазар, чревата и переменами в их политике. Нам ведь не надо, чтобы наша тамошняя база показалась дикарям лёгкой добычей? Не заморачивайся этим, мудрейший. У вас ещё в восточной части вашей северной границы не все проблемы решены. Какие у вашего архонта мысли о севере Эвбеи, например?

712 год, Хорезм.

— Я ещё вернусь! — рычал сквозь зубы Булан-вузург, ещё вчера третий по своим важности и влиянию после самого Хурзада и Хуфар-вузурга, правителя Кердера у самого моря на севере, а теперь, пожалуй, что и первый.

  Но среди кого он теперь первый? Среди уцелевших в проигранной ими битве у Хазараспа и сумевших оторваться от преследования беглецов, теперь — изгнанников. Здесь ведь, возле озера Хиз-Тангизи, тоже оставаться нельзя. Придут персы и сюда, обязательно придут, дабы показательно расправиться со всеми, кто посмел принять сторону мятежной против законного хорезм-шаха и ненавистной для них самих секты хуррамитов. А что он, Булан-вузург? Хуррамита нашли, называется! Кто они ему, друзья или родня? Так, просто временные попутчики для достижения собственных целей. И надо же было ему оказаться в числе проигравших именно в это самое время! А ведь как хорошо всё начиналось!

  Хурзад был багпуром Хорезма, главным беком или хан-беком, если назвать его должность по-тюркски. Если шаха считать равным хану, то и багпур равен хан-беку. Брат законного хорезм-шаха Аскаджавара Чагана Афригида, тоже Афригид, но неправильный, второсортный, поскольку не от законной отцовской жены, а от наложницы. Сам законным хорезм-шахом, священным наместником самого Ахурамазды на земле, усесться не может, может лишь замещать хорезм-шаха в его отсутствие или по каким-то порученным именно ему вопросам. Второе лицо в государстве, соправитель, где-то в чём-то даже влиятельнее первого лица, но занять его место не может, чем и удобен.

  Положение второго лица Хурзада вполне устраивало, а не устраивала слабая по его мнению фактическая власть. Ведь какая власть у самого хорезм-шаха, такая же она и у его багпура. А она между вузургами раздёрнута, владельцами обширных родовых дехов с сильными дружинами, среди которых и сам хорезм-шах, формально повелитель над всеми ими, реально — первый среди равных. Аскаджавар ленив, и его устраивает их формальное почтение, а Хурзаду хотелось реальной власти. И тут — хуррамиты с их призывами отнять всё у имущих и поделить между неимущими. Маздакитский бред, но пришёлся он весьма кстати. Ведь если разорить богатых и могущественных вузургов, кто наибольшей силой в стране окажется? Азаты, тоже землевладельцы-дехкане, но что у них за дехи в сравнении с дехами вузургов? Так, мелочь пузатая, ни твердынь неприступных, ни сильных дружин. Отчего и зависимее они от центральной власти, и послушнее ей.

  И его, Булан-вузурга, такая политика до поры, до времени, вполне устроила бы. Да, тоже пришлось бы поделиться с чернью землёй, запасами и не припрятанной частью сокровищницы, как и остальным вузургам, но если для них это означало их окончательное разорение, то для него — временное. Были бы деньги, восстановится и могущество. А ему есть откуда их взять. Шутка ли, пусть и не самая большая дружина в Хорезме, зато самая лучшая. Лучшие кони, лучшее оружие и доспехи, лучшие составные луки. Ведь как себя показали его панцирные конные лучники под Хазараспом? В лучшем виде! Лучше, чем у дурака Хуфара, не говоря уже о полунищих азатах. Если бы только не эти слоны персов!

 

  С каким удовольствием он бы попрекнул сейчас этого кангарского Коркут-хана трусостью его хвалёного племени бечене, славные батыры которого первыми брызнули во все стороны, как тараканы! Но не попрекнёшь, нельзя сейчас с ним ссориться. Все прочие степные союзники подвели Хурзада — то ли не успели вовремя прибыть к нему на помощь, то ли вообще помогать не собирались, и только вот эти бечене и успели, и честно приняли участие в этом неудачном сражении. Плохо, конечно, что нет в Хорезме своих слонов. Как тут против персидских устоишь, когда лошади к их виду и запаху не приучены? Будь хоть трижды храбрецом сам, но что ты сможешь сделать, когда тебя отказывается нести вперёд твой перепуганный слонами скакун? Дрогнула бы и его дружина, подойди слоны ближе, и хвала богам, ему хватило ума не искушать судьбу и обратиться в такое же бегство вслед за кангарами. Да, обидно, но зато дружину сохранил, а дурак Хуфар промедлил, заарканили его, и где он теперь? Если и жив ещё, то это не надолго. Мало было дураку своего Кердера и положения самого богатого и могущественного из хорезмийских вузургов, захотел сам в Кяте новым хорезм-шахом усесться, а разве простит такое Аскаджавар? Тем лучше — и его дружинники, кто уцелел и успел спастись, тоже к Булан-вузургу на службу попросятся. А куда им ещё теперь податься?

  Сам же Булан ни в хорезм-шахи не метил, ни в шахские багпуры. Не сейчас, во всяком случае. Тише едешь — дальше будешь. Куклой на троне ему — что Аскаджавар, что Хуфар, без разницы. Аскаджаваром вузурги вертят, а Хуфаром точно так же вертели бы Хурзад со своими азатами, да хуррамиты. Сперва разорили бы всех враждебных вузургов, затем своих, но не совсем уж догола, поскольку — свои. А третья очередь чья? Правильно, храмов, купцов, да тех же самых азатов. А как ещё удоволить ненасытную нищую чернь, на которую и опираются хуррамиты? За пару-тройку лет дискредитировали бы они и себя, и Хурзада, и его марионетку Хуфара. Снова забузили бы ограбленные, но вооружённые и умеющие обращаться с оружием азаты против грабителей-хуррамитов и за установление в стране нормального порядка, и вот тогда им понадобился бы вождь, который и стал бы в новом Хорезме его новым багпуром. И если не Булан-вузург, то кто же? У кого ещё самая лучшая в стране дружина и самая тугая мошна? А хорезм-шахом марионеточным — можно хоть Хуфару этому сопли утереть, хоть Аскаджавара обратно пригласить, хоть наследника его Аскаджамука, если с его отцом что-то приключится нехорошее. Мальчишкой-то этим даже ещё легче вертеть будет. Почести и наложниц — ему, деньги и власть — багпуру.

  Деньги ведь тянутся к деньгам, а больше их — у тех, кто умеет их зарабатывать. А лучше всех их умеют зарабатывать купцы-рахдониты. Владетельный вузург, сколько бы он ни хапал, больше растратит, чем в сундук положит. И на дружину, и на пускание пыли в глаза окружающих, и на свой раздутый гарем. А у кого оружие и предметы роскоши? Да у них же, у купцов. С них берутся деньги в виде налогов и пошлин, но к ним же стекаются потом обратно. Купцы, менялы, да ростовщики. К ним и деньги стекаются, и сведения от тех, кто должен, а расплатиться в срок не может и стремится заслужить отсрочку уплаты. А теперь, когда хуррамиты вузургов разграбили, да всё их имущество и гаремы голытьбе роздали, голытьба эта теперь, женившись, в отдельные хозяйства выделяется. А землю же не голыми руками обрабатывать? Инвентарь нужен, а ремесленники на заказ работают и завалены заказами надолго. А готовая продукция — у заказавших её купцов. Полюбовался на награбленные у вузурга деньги? Теперь — неси их тем купцам, у которых инвентарь.

  Есть среди этих толстосумов и согдийцы, и армяне, и румийцы, но преобладают — иудеи. Самые многочисленные и самые сплочённые среди рахдонитов. А у рахдонитов и крутятся самые большие деньги, да и сведений больше всего к ним стекается, а уж связи с этими сектами маздакитского толка у них ещё с давних времён. В Иране как раз из-за них и погорели, когда шах-ин-шахи всерьёз за маздакитское подполье взялись, и хуррамитам в Арране тоже тогда не поздоровилось, отчего и подалась большая их часть сюда, в Хорезм. Рахдониты иудейские тогда бойкот шах-ин-шахам объявили, но безуспешно — атланты эти влезли со своей морской торговлей. Теперь южную ветвь Великого шёлкового пути снова согдийцы и персы к рукам прибрали, а иудеи сидят на северной ветви, которая идёт через степи и Хорезм. Решили вот с помощью хуррамитов здешних дела свои поправить, задор их дурной используя, ну а он, Булан-вузург, не зря ведь женат на Фамари, внучке самого Аарона бен Иакова, старейшины иудеев-рахдонитов в Хорезме! И финансы община тестя на мятеже хуррамитов поднять планировала, и к власти в стране свояка привести. И ведь всё шло поначалу по их плану, и он уже потирал руки от предвкушения перспектив.

  Вот только подвела иудеев их жадность, а вместе с ними — и его. Захотели денег побольше хапнуть, да и взвинтили монопольные цены на всё, что требовалось сей секунд обзаводящейся своим хозяйством голытьбе. Потом вошли во вкус и начали, давая на лапу примазавшйся к хуррамитам-идеалистам пройдошистой сволочи, скупать по дешёвке весь инвентарь свежезахваченных дехов и спекулировать им втридорога. А затем к этим уже и настоящий аппетит во время еды пришёл — захотелось и в столице то же самое проделать, и за пределы Хорезма столь прибыльное дело распространить — в Согдиану и Хорасан. А хорезм-шах и так мятежом напуган и угрозой свержения со смертельным исходом, и его испуг вузурги перепуганные раздувают, и тут такой повод у персов помощи попросить — не поможете мне сейчас, так к вам эта зараза от меня перекинется. Сам старейшина своё алчное дурачьё проклинал, но сделать случившееся не случившимся не властен и Господь иудеев. И теперь уж сами рахдониты гадают, удастся ли им пересидеть грозу в Гургандже или надо сразу бежать в хазарский Итиль вместе с ростовщиками и спекулянтами.

 

  — На всё воля Господа, — втолковывал Булану тесть, Вениамин бен Аарон, — Я не меньше твоего потерял и не знаю теперь, смогу ли всё вернуть, но мёртвым я уж точно не верну себе своих потерь. В Итиле тоже есть наши братья, а с твоими воинами мы довезём туда и наши богатства. Там и мы расторгуемся, и ты с нашей помощью добьёшься у хазар высокого положения. Ты увеличишь войско, вооружишь его, наймёшь мадьяр и вот этих бечене, а персы ведь не будут стоять в Хорезме вечно. Как пришли, так и уйдут, а глупые вузурги снова примутся за старое и снова обозлят народ — тут-то ты и придёшь в Хорезм с сильным войском, но будешь умнее, а наши глупцы — умереннее, и тогда мы вернём себе сторицей все наши нынешние потери.

  Умом-то не состоявшийся багпур понимал правоту мудрого тестя, но ведь это же ждать теперь своего часа долгие и лучшие годы своей жизни! И где! В этом холодном зимой и кишащем комарами летом Итиле! Среди дикарей, едва ли намного лучших, чем вот эти степные кангары! Так может, переждать грозу у них, дождаться ухода персов, да и нагрянуть вместе с кангарами, и не с одним только Коркут-ханом, а ещё и с его соседями? Добычи в Хорезме на них всех хватит, и ему ещё останется более, чем достаточно! В Кяте есть люди, а в Хазараспе — Фарнак, верный и надёжный человек, обязанный ему жизнью.

  А ещё там остаются те небогатые иудеи, которые ничем себя в этом мятеже не запятнали и расправ не опасаются, но заработать при случае и помочь единоверцам едва ли откажутся. Авторитетным, по крайней мере. И хуррамитов там тоже наверняка не всех выловят, кто-то понеприметнее, да уцелеет, и черни там более, чем достаточно. Город-то большой, и людей в нём всяких хватает. И вузурги — да, тесть прав, в основном-то дураки дураками. Пока были напуганы, готовы были взяться за ум, но теперь, под защитой персов — снова распояшутся, возвращая потерянное своё, а заодно под шумок — и то, до чего руки не дотянулись раньше. И обозлят бедноту ещё хлеще, а верные люди позаботятся и слухи правильные пустить, и деньгами, кого надо, поддержать, и оружейников города заказами загрузить, дабы и заработали сами, и нужных ему людей вооружили. Деньги — тоже своего рода сила для того, у кого их в достатке. И встретят его горожане Кята в нужный момент, как освободителя, и не будет рядом с ним толпы хуррамитских фанатиков, а будут только немногие, которых и урезонить будет нетрудно, а непонятливых — укоротить на голову. И сделает он в Хорезме то же, что хотел сделать и Хурзад, если бы хуррамиты и чернь всё на свой лад не переиначили. Замышлял — Хурзад, а сделает — он, Булан-вузург.

  Но рахдониты тоже напуганы, и им не хочется обострять ситуацию. Так-то оно, может быть, ещё и обойдётся, и не понадобится бежать вообще из страны, а если обозлить хорезмийцев скорой попыткой реванша, да ещё и неудачной — это же точно придётся аж до самого Итиля бежать, оставляя прибыльные торговые пути, кому попало. А ведь свято место пусто не бывает, и поди потом верни их себе снова. А даже если и удастся — это же какие убытки от всех этих смут и потрясений? Даже сам Аарон бен Иаков считает такой шаг слишком рискованным, а рисковать иудеи очень не любят. Чужими интересами — это сколько угодно, но не своими же кровными!

  А ещё хуже то, что не горит энтузиазмом и Коркут-хан. Сейчас — весна, и степь зелёная, и травы коням хватает. Но сил мало, и быстро их не собрать. А потом лето, трава выгорит, все на летние пастбища стада погонят, и кого тогда на Хорезм поднимешь? Да и в тайне такой замысел разве удержишь? Дойдёт слух до ставки Керей-кагана, и что он там у себя решит, одному только Кок-Тенгри известно. Хорошо, если одобрит, а если запретит задуманный набег? Можно, конечно, и ослушаться, найдя благовидную причину, но зачем же отношения с ним портить? А если он и сам всей ордой поучаствовать решит, тоже ведь нехорошо. Тогда и добычу на всю кангарскую орду делить придётся. И Хорезм опустошат весь, и на долю бечене мало что достанется. А разве это нужно Булан-вузургу, и разве это нужно Коркут-хану? Жаль, что не повезло сейчас, но это — кысмет, против которого даже сильнейший и храбрейший степной батыр бессилен. Позже будет и другое время, и другие возможности, но не сейчас. Сейчас — кысмет, и с этим ничего не поделать.

  Бормоча себе под нос хорезмийские, еврейские и тюркские ругательства, Булан уже и сам понимал, что никакого продолжения вот этой нынешней войны он предпринять не сможет, она проиграна, и с этим приходится смириться. Это рахдониты, не замешанные в смуте непосредственно, ещё могут надеяться пересидеть в том же Гургандже, после чего снова подлизаться к хорезм-шаху и хотя бы частично отыграть потерянное, ему же такого шанса не светит — голова с плеч, и весь разговор. А уход в Итиль, который ему и советуют иудеи — далеко не худший вариант. А там посмотрим ещё, кто будет смеяться последним.

  Он уже дал своё согласие и приказал готовиться к свёртыванию, чтобы завтра с утра уже пуститься в путь, когда внезапно вспыхнула паника. Преследователи? Нет, им не успеть с серьёзными силами, а лёгкая конница или местные разбойники хоть его дружине, хоть кангарам Коркут-хана — так, на один зуб. Но паникёры тычут пальцами в небо, а там — несколько летающих лодок, какие есть только у атлантов. Ну конечно, друзья персов! А карусели конных лучников они отведать не хотят? Даже двух — его бойцов и кангарских, как и под Хазараспом! Разрази их гром, проклятых! Но карусель, не снижаясь до опасной высоты, устроили атланты, летая гуськом по кругу и сбрасывая свои громовые снаряды — ага, разражая громом мечущихся внизу. Кого-то поражали осколки, кого-то опрокидывало взрывной волной, а кто-то и рад бы повиноваться, но как сдержишь испуганных коней?

 

  Коркут-хану удалось навести какое-то подобие порядка среди своих степняков, но вместо того, чтобы закрутить карусель и обстрелять атлантов, кангары быстро отошли поодаль, и это оказалось верным решением — трасса пуль из стрекочущей машинки не по ним прошлась, а по разделяющей их с хорезмийцами и рахдонитами полосе. Поняв намёк, дикари на рысях двинулись в степь — на север, к родным кочевьям. Атланты преследовать их не стали, занявшись хорезмийской дружиной и караваном рахдонитов. А может, они им только и нужны с их нахапанными богатствами? Может, плюнуть на них и мудрому примеру степняков последовать? А как же тогда его будущий реванш без их финансовой поддержки? А впрочем, войско важнее, с ним появятся и деньги, а основной костяк его — вот он, его дружина! Ну и, конечно, его люди в городах, тот же Фарнак, который сумеет перекантоваться и подготовить всё к его возвращению.

  Но даже и успев принять это решение, Булан-вузург не успел последовать ему. Близкий взрыв, визжащие осколки, комья земли, да облако пыли и дыма, конь взвился на дыбы, а какая-то чудовищная сила вырвала его самого из седла и со всего маху швырнула на землю. Потерявший сознание вельможа уже не видел, как добрая половина его бойцов брызнула веером во все стороны — куда угодно, лишь бы подальше от этого кошмара. Ещё метались иудеи, пытаясь навьючить свои тюки и большие корзины на уцелевших от пуль и осколков верблюдов, но их старейшины уже молились, понимая, что это — конец. А на гребне холма уже показался передовой конный разъезд преследователей, малочисленный, но явно намекающий на скорую сильную подмогу, и тогда последние не разбежавшиеся ещё хорезмийские дружинники начали спешиваться и складывать оружие.

  Настигшая беглецов передовая сотня лёгкой персидской конницы, окружив их, деловито собирала трофеи, сгоняла разбежавшихся лошадей с верблюдами и связывала пленных — евреев отдельно, хорезмийцев отдельно. Сортировали раненых, добивая таких, которые всё равно уже не жильцы. Приходя в себя, лежащий навзничь Булан приоткрыл глаза и увидел склонившегося над ним перса. Нет! Только не это! Рядовые дружинники могли надеяться и на пощаду, и даже на новую службу победителям, но для него-то плен — это пытки, судилище и мучительная казнь. Ну почему ни Ахурамазда, ни Господь иудеев не послали ему славной смерти в бою? Опознав вузурга по роскошным доспехам, персы подозвали своего сотника, тот велел привести пленников. В голове ещё шумело, и Булан разбирал только обрывки фраз, но его имя прозвучало чётко. И прозвучало снова, когда с него сняли шлем. Но наверное, боги всё-же услыхали его молитвы — персидский сотник не приказал ни поднимать его, ни вязать, а выхватил саблю и одним ударом отсёк голову не состоявшемуся багпуру Хорезма. Пленённая верхушка рахдонитов знала не меньше, зато языки этим иудеям развязать намного легче, а от мятежного вузурга достаточно и головы.

  — Этого негодяя и предателя Хурзада нужно было отвезти в Кят для открытого суда и принародной казни! — выговаривал Аскаджамук, наследник хорезм-шаха, Рустему Сурену, персидскому марзпану Хорасана, — Мой отец должен был судить его и вынести ему справедливый приговор, который был бы исполнен на площади столицы и должным образом устрашил бы всех смутьянов. А ты казнил его здесь, в Хазараспе, во внутреннем дворе дворца, чуть ли не украдкой. Кто видел эту казнь кроме нас и стражи? Кто будет ей устрашён и научен покорности законной власти моего отца?

  — А разве я не исполнил волю законного повелителя Хорезма? — хмыкнул перс.

  — Это каким же образом?

  — Так разве твой отец не объявлял награды в тысячу золотых динаров за голову изменника Хурзада? И разве это не значит, что повелитель УЖЕ осудил сам и приговорил Хурзада к обезглавливанию? Поймав и обезглавив мятежника, мы исполнили волю твоего отца. Голова — коптится для её лучшей сохранности, дабы и зловоние от неё не оскорбило обоняния повелителя Хорезма. Рядом с ней коптится голова Хуфар-вузурга, посягнувшего на священный трон твоего отца, за которую им обещано столько же, так что с него теперь причитается две тысячи динаров. И ещё пятьсот повелитель обещал за голову мятежника Булан-вузурга. Мне, правда, пока ещё не принесли её, но думаю, что и это не надолго. Его выследили наши друзья атланты со своих летающих повозок, а они могут и задержать его отряд до подхода нашей погони. Как видишь, воля твоего отца исполняется нами.

  — За живых негодяев мой отец наградил бы вас ещё щедрее. И лучше бы вы весь этот мятежный город вырезали, но этих троих доставили в Кят живьём для показательной казни перед всеми жителями столицы.

  — Ну, весь город-то за что? Да, он стал у вас рассадником хуррамитской заразы, но ведь не все же его жители — хуррамиты. Если вырезать всех подряд, кто будет работать и платить налоги в вашу же казну? Жители Хазараспа и так устрашены вполне достаточно при взятии города и его зачистке от сопротивляющихся мятежников. А что до этих троих — я и сам сперва хотел передать их твоему отцу живыми, но атланты посоветовали казнить их здесь, только сперва проболтаться в городе о готовящейся скорой казни.

  — Чтобы уцелевшие и затаившиеся в городе хуррамиты попытались их спасти? — сообразил Аскаджамук, — И этим обнаружили себя?

  — Да, эта зараза должна быть выкорчевана с корнем, раз и навсегда. Именно это мы и делаем. Скорой казнью двух главных мятежников я не дал фанатичным хуррамитам и их самым смелым пособникам времени на то, чтобы подготовиться получше, а действуя впопыхах, они наделали ошибок, которые и помогают нам теперь вылавливать тех, кто не был убит или схвачен при попытке нападения на дворец.

 

  — Это придумано мудро, — согласился наследник хорезм-шаха, — Но разве нельзя было объявить о казни Хурзада и Хуфара, а на самом деле просто спрятать их где-нибудь в надёжном месте, чтобы потом передать моему отцу живыми?

  — Ну, во-первых, это был бы лишний риск. Заметь, в самой страже оказалось три тайных хуррамита. А что, если бы их было тридцать? Тогда их замысел мог бы и удаться. А во-вторых, я не меняю своих решений, объявленных официально, если меня не убедят в их несправедливости. Так же поступает и наш шах-ин-шах, и я не слыхал, чтобы твой отец поступал иначе. Иначе — пострадает авторитет власти, который должен быть незыблем, и я оказал бы плохую услугу и своему повелителю, и твоему отцу, отменив уже известное в городе решение без достаточных на то оснований.

  По всему Хазараспу шли повальные облавы на хуррамитов и их сообщников, и даже до дворца иногда доносился шум. Что тут возразишь? Конечно, делать это следовало бы от имени хорезм-шаха и по его прямому приказу, но пока со столицей свяжешься, пока приказ получишь, хуррамиты разве станут дожидаться? Затаятся, лояльными подданными прикинутся, опасных свидетелей убьют или запугают. Персы у себя вот уже два столетия тех же хуррамитов и прочие маздакитские секты выкорчёвывают, так что им виднее.

  Говорят, успешно эта зараза стала у них корчеваться только тогда, когда они к атлантам за помощью обратились, и те наладили им службу сыска смутьянов, а заодно и реформы посоветовали, после которых уже не так популярны у бедноты эти возмутители устоев общественного порядка. Ещё говорят, что раздавили бы этих маздакитов намного раньше, если бы сразу и атлантов пригласили, и предложенные ими реформы провели. И так-то до сих пор не всех смутьянов персы выловили и в самых трудных случаях просят помощи у атлантов. А задавили бы маздакитов сразу — возможно, не проникла бы тогда эта зловредная секта и в Хорезм. Теперь вот приходится с помощью персов и атлантов в самом Хорезме хуррамитов вылавливать, а скрывались они долго, никак себя до поры не проявляя, корни успели пустить глубокие, и персы говорят, что не истребить теперь этой заразы в Хорезме, если не провести в нём таких же реформ. Но ведь не хочется же!

  Ограничить власть хорезм-шаха во всей стране, а вузургов на их землях такими законами, которые будут выше их воли? Да кто же пойдёт на такое умаление власти? Это же чернь тогда вообще высшее сословие и самого повелителя бояться перестанет! А если не будет бояться — не будет и уважать. Просто так, что ли, шах-ин-шахи Ирана с такими реформами не спешили? Так персы уже успели приспособиться и привыкнуть к новому государственному устройству, а разве готов к нему Хорезм? Показную роскошь вузургов и самого шахского двора уменьшить и упростить его церемониальный этикет? Опять же, умаляется величие власти и уважение к ней со стороны подданных. Какой ты наместник Ахурамазды, если мало отличаешься от простолюдина? А уж многочисленные гаремы у высшего сословия — это же вообще святое! Это персы, опять же, привыкли к пределу в пять законных жён у шах-ин-шаха, четыре у высшей знати, три у прочих дехкан и две у остальных, да удвоенному количеству покупных наложниц, больше которого тоже у них иметь не полагается, пускай даже ты и в состоянии купить их и содержать. А в Хорезме — ну какой ты высший, если у тебя в гареме меньше полусотни женщин? Общинникам в их кишлаках невест не хватает? Это их трудности! Пусть завидуют и уважают! Двадцать две жены и тридцать семь наложниц — обременительны и для самого Аскаджамука, и дорого, и пять евнухов для надзора нужны, но положение — обязывает. Иначе кто будет уважать?

  Когда трон унаследует, ещё и увеличивать свой гарем придётся — хорезм-шаху меньше сотни женщин иметь не пристало. Ох и хлопот ведь будет у него с этой сотней — и государственные дела, и это капризное бабьё! Хвала Ахурамазде, пока — не нужно. И этих пятидесяти девяти — хватает за глаза. Некоторые поднадоели уже, и пожалуй, есть смысл приближённым их подарить, а себе вместо них новых завести. Заодно и остальные тогда капризность и склочность свою поуймут. Ну и пример будет вузургам для подражания. А то в самом деле, слишком много женщин в дехах скапливается и слишком мало остаётся в кишлаках. А так — вузурги азатам часть своих подарят, а те надоевших своих — холостым общинникам. Воробей на завтрак тигру, конечно, но главное — показать добрую волю.

  Удачно и с этими цыганами люли персы посоветовали. Или может, атланты им и это подсказали? Эти бродяги, попрошайки и ворьё одними из первых поддались на эту проповедь хуррамитов в пользу неимущих, и когда началась смута, в грабежах многие из них поучаствовали. А теперь, когда преступников люли ловят, за них вступаются и те их соплеменники, против которых прямых улик нет. Но раз ты вступился за преступника, то стал его соучастником и тоже теперь преступник. Ну так и получай тогда стрелу в брюхо, булавой по башке или саблей по шее. А бабы ихние и девки — вот как раз и наделить ими нуждающихся хорезмийцев. Хороша эта бродяжка или плоха, но ведь лучше же овцы? А главное, их — много. Понятно, что и их далеко не на всех хватит, но достанутся многим и не сами по себе, а из рук законной власти, заботящейся о своём народе.

  Правда, у этого цыганья природный нюх на назревающие неприятности, и они, конечно, побегут из города, как тараканы. Да только кто же их выпустит-то из ворот? А если кто и перелезет через стену, по верёвке с неё спустившись, то далеко ли убежит? И персидская лёгкая конница вокруг города патрулирует, и свои азаты, и дружины своих вузургов. Кого-то подстрелят, кого-то срубят, кого-то заарканят.

 

  У этих люли есть смазливые девки, да ещё и искусные певицы и танцовщицы, а есть и балаганные трюкачки, которые и по канату ходят, и так кувыркаются, что не всякий акробат такое же повторить сумеет. Жаль, что персы в первую очередь не ему, а атлантам их предложат, а те, конечно, самых лучших заберут. Но с другой стороны, они ведь к себе не всех берут, далеко не всех, и из вчерашней сотни только двух и взяли, да не плясуний и певичек, а вот этих трюкачек-акробаток, петь и плясать не особо искусных. Говорят, у них и характер какой-то особый, по которому атланты и отбирают. Таких — ладно, пускай, ему в гарем не такие нужны, а танцовщицы и певицы, да подушевнее. Правда, из таких ещё и персы штук пять для себя отобрали помимо не отобранных атлантами трюкачек, но певиц и танцовщиц у люли много, да и новых ведь ещё наловят не одну сотню, так что и на его долю хватит их, и для вузургов, и для раздачи простонародью немало ещё останется. Нет в Хорезме такой традиции, но он — введёт. Пусть видят и ценят. А трюкачи с трюкачками и новые из Согдианы придут. Там тоже их расплодилось больше, чем нужно, и до драк у них за зрителей доходит, а за воровство и попрошайничество гоняют и там, как и у персов.

  Намного более добрым словом, чем наследник хорезм-шаха, поминал бродячих цыганских балаганщиков Фарнак, подрабатывавший в одном из их балаганов в детстве и многому у трюкачей научившийся. Повинуясь указаниям хозяина, Булан-вузурга, он и не думал участвовать ни в уличных беспорядках, ни в попытке освобождения хуррамитами вождей их мятежа. Живым, деятельным и сколотившим себе сеть сообщников нужен он хозяину к тому моменту, когда тот соберётся с силами и средствами, чтобы вернуться в Хорезм и возобновить борьбу. То, что Хурзада с Хуфаром не спасли — оно и к лучшему. Зачем Булан-вузургу авторитетные соперники? Освободителем Хорезма должен явиться он, а не они. Единственным и неоспоримым. К лучшему и то, что в этой попытке штурма дворца погибли или попали в плен и самые авторитетные из хуррамитов. Теперь уже их сообщники из числа примкнувших движение возглавят, кто уцелел и не попался, а среди них далеко не на последнем месте окажется и он, Фарнак. Если уж и они за хуррамитов сойдут за неимением настоящих, то ничуть не хуже их сойдёт и он. Фанатичные дураки, готовые жертвовать собой, найдутся и ещё, а его дело — найти, возглавить и применить по их прямому назначению в своих и хозяйских интересах. Израсходуются — не беда, такова уж судьба у расходного материала. Надо только, чтобы знали поменьше.

  Но вот кто мог выдать его уже сейчас? Бузгар? Только не он! Этот фанатичный хуррамит умрёт под пытками, но не скажет ничего. Лейба-лекарь? Этот не так стоек, да и не хорезмиец, а иудей, но что он знал? Имя его, да связь с хуррамитами? Его убежища он знать не мог, как и тех его друзей, которые его там укрывали. Цыган этот Рам? Этот знал, что он — человек Булан-вузурга, но не знал ни его связей с хуррамитами, ни убежища. Не этот же Сахр, в самом-то деле! Нет, сволочь-то он, конечно, ещё та, и к хуррамитам таких много примазалось, которых и сам Фарнак никому бы не порекомендовал, а этот-то всей сволочи сволочь и сдал бы его запросто, да только ведь об его убежище не знал и он. Так кто же всё-таки? Кого ему убить при первом же удобном случае? Ведь какое убежище он потерял и каких друзей! Место-то — ладно, запасное ещё есть, хоть и похуже этого, а вот Зуфара уже не вернёшь. И ещё плохо то, что его преследуют, да так, что ему требуются все его прежние навыки той балаганной цыганской акробатики. Нельзя привести хвост к тому запасному убежищу, третьего нет, и приходится уходить по крышам, делая крюк.

  Ох, спасибо другу детства, трюкачу Бахти! Ну и узким улочкам между домами бедняцкого района, конечно. Упёршись руками и ногами в саман противоположных стен на высоте чердака, Фарнак пропустил под собой идущий гуськом патруль стражи. Глядят под ноги, дабы в говно ишачье не вступить, а наверх так ни один олух и не взглянул. Так, только бы не сорваться сейчас! Падать-то он умеет, и высота смешная, но шум ему сейчас абсолютно не нужен. Хвала Ахурамазде, удалось ухватиться за торчащий из стены конец деревянной балки и подтянуться, а затем выбраться на крышу. Нет, ему надо передохнуть, уж очень устал. Так кто же всё-таки заложил его? А может, Шауш? Этот-то и его убежище знал, и связи его с хуррамитами, да только ведь сам Фарнак знает о нём много такого, что утопит Шауша с головой, и не только его, но и всю его родню, и подельников. Если ещё с ума не сошёл, других сдаст, но о нём — промолчит. Ладно, это-то потом будет ещё время проверить, но для этого надо остаться в живых и на свободе. Отдохнул, силы вернулись — пора двигаться дальше, к запасному убежищу.

  Перепрыгивая с разбегу с одной плоской крыши на другую, Фарнак преодолел весь этот квартал. Соседний, явно зажиточный, отделён высоким дувалом. Но для него — не слишком высоким, спасибо другу детства. Подпрыгнул, ухватился, подтянулся, влез, а тут и крыша пристройки как раз на расстоянии его прыжка, на воров-акробатов уж точно не рассчитанная. Проклятие! Собаки подняли бешеный лай. А вот и люди — заметили, ну что за невезуха! Снова по крышам, и снова дать хороший крюк, а среди стражи мелькают и лучники, и это очень нехорошо. И у персов, и у хорезмийцев луки хорошие, и стрелять из них умеют и те, и другие. Так, уже начали! Резкий кувырок через голову назад, потом вправо. Отличные стрелки, но не по акробатам. Только и с ними медлить нельзя, ведь на таком расстоянии хороший лучник три стрелы в воздухе удерживает. Ещё один кувырок, а теперь — прыжок вперёд и вниз, на пристройку.

 

  Стрелы одна за другой бьют в саманные стены, некоторые совсем рядом, и это очень неприятно. В спаленном убежище остался превосходный чешуйчатый панцирь, а в нём — что ему были бы эти стрелы? А впрочем, в нём он и четверти этого пути не прошёл бы — запыхался бы, да свалился, так что нечего жалеть о потере, жив останется — и новый себе наживёт, лучше прежнего, а мёртвому не нужен ни старый, ни новый. Вот и дувал на противоположной стороне квартала. Разбег, прыжок — хвала Ахурамазде, достал руками до верха. А теперь — качнуться вправо. Стрела чавкнула как раз туда, где только что была его поясница. Ну как малые дети! И не жалко им хороших и весьма недешёвых стрел! Так и не поняли ещё, с кем имеют дело? Стрела из хорошего составного лука быстра, но ещё заметна в полёте, и если ты заметил её вовремя, то при хорошем акробатическом навыке увернуться от неё успеешь. Его бдительности, глазомера и навыка — хватает.

  Теперь — влево, да посильнее, с одновременным подтягиванием и забросом ноги на верхний край дувала, и вот он уже на нём весь. Пара стрел, метких, но запоздавших на какое-то мгновение, вызвали усмешку. Не на того напали! Правда, и сам развёрнут не в ту сторону, а туда ему не надо. Там ещё идёт облава, а он им что, мальчишка, бегать от них весь день? Разворачиваемся, не забыв пригнуться. Ну куда же вы поверх дувала-то стрелы мечете? Убьёте же так с той стороны случайного прохожего, если попадётся невезучий не в том месте не в тот момент. Узок верх дувала, но уж всяко пошире каната, для него — как целая тропа. Вот по ней и вприпрыжку, да за угол дома с глаз стрелков.

  И пусть гадают, спрыгнул ли он за углом наружу или продолжает свой путь по верху дувала. Почти любой на его месте спрыгнул бы, но ему — не так трудно, как другим, а надо — туда, вперёд. Там — квартал, где облава прошла ещё с утра, и поймали многих, но кто не попался, тем — повезло, и наверняка хоть кто-то из хороших знакомых, да уцелел. И сам он там затеряется, сбросив наконец с хвоста погоню. Достаточно с него на сегодня и беготни, и акробатики, и уворачивания от стрел. Пойдёт себе по улицам, как нормальный добропорядочный человек, которому абсолютно нечего бояться. Покажется там только на глаза паре-тройке хороших надёжных знакомых, дабы знали, что их борьба не окончена, а только притихла на какое-то время. Заодно и разузнать помогут, кто же всё-таки его сдал. А дальше — не прямо, а наискосок — ещё пара кварталов, где тоже надо бы показаться паре человек, да переговорить, а ещё через квартал, и тоже не по прямой — как раз будет и его долгожданное запасное убежище. Теперь-то он научен горьким опытом и даже с самыми доверенными сообщниками будет встречаться теперь не в нём, а какое-нибудь другое для этого место подыщет — хватит с него провалов!

  И поэтому не станет он спрыгивать с дувала сейчас, как этого ожидают от него преследователи, а пробежится по верху до самого его угла. Это другим трудно, многим и не под силу, а он в детстве балансировал даже на канате, хоть и не на такой, естественно, высоте, как настоящие балаганные канатоходцы. Сейчас-то, конечно, навык уже не тот, и по канату пройтись он теперь не рискнёт, но ему и не надо по канату, ему по дувалу этому пробежаться, а это совсем другое дело. Интересно, уцелел ли Бувайх? Такие люди многим известны, и затеряться им нелегко, но Бувайх — опытный волчара с чутьём на опасность и вполне мог избежать поимки. Жаль будет, если ему не повезло, на него — большие планы. Не только на него, на всю его шайку, но прежде всего — на него самого. Он один доброй половины всей своей шайки стоит. А главное — авторитетен. Даже если он потеряет всех своих подельников, легко наберёт вместо них новых. Гарпаг-то, его помощник и правая рука — ну, тоже неплох, но далеко ему до самого Бувайха. И если уж спечётся сам Бувайх, то такие, как Гарпаг — и подавно. Но вот и угол, за которым нужный квартал, и на улочке виден мальчишка, который не просто так там находится — имени Фарнак не запомнил, но лицо знакомое — один из вездесущих глаз и ушей шайки Бувайха, соглядатай и связной. И не важно, что сам он ему ничего не скажет, главное — сидит на корточках на положенном ему месте и бдит, а значит, сохранился установленный Бувайхом порядок. И это — радует.

  Вот теперь — можно и спрыгивать. Нет, не прямо здесь, не на эту кучу черепков. Зачем лишний шум? А вот дальше, в пяти шагах — мягкое место, на которое и спрыгнешь тихо, ничьих лишних ушей не побеспокоив. Проклятие! Ну вот нашёл чей-то ишак место, где насрать! В говно нам не надо, мы чуть подальше пройдём. Фарнак так и не понял, что это было. Резкий удар в бедро и острая боль, наверное так и бывает при попадании в тебя стрелы, но где сама стрела? Не могла же она пройти навылет? И кровь на ладони, которой он рефлекторно прикрыл больное место. Не поймёшь, чем именно, но явно ранен. До чего же не вовремя! Там, внизу, доковылял бы через улочку до мальчишки, назвал бы ему имя Бувайха, и наверняка помогли бы, укрыли бы от преследователей, привели бы тайком не болтливого лекаря, и всё ещё могло бы закончиться благополучно. Но как тут спрыгнешь на раненую ногу? Нет, надо слазить аккуратно, на руках, тогда и прыгать пониже, на одну здоровую ногу. А боль не отпускает, и начинает темнеть в глазах. До чего же не вовремя!

  Очнулся Фарнак в какой-то комнате от звуков незнакомого языка, но среди них вполне узнаваемо прозвучало его собственное имя и имя Булан-вузурга. Нога болела, но не так сильно, руки то ли связаны, то ли скованы чем-то жёстким, не освободиться, да и слабость во всём теле, а в глазах — ещё полумрак. Потом кто-то заговорил уже на родном хорезмийском, но вполголоса, не разобрать. Фарнак повернул голову и сфокусировал на говорившем взгляд, тот обернулся — Сабри! Хуррамит из группы Бузгара, знавший и его, и шайку Бувайха. Тоже жил там, даже дрались с ним в своё время в подпитии. А возле него какие-то незнакомцы, и у одного какая-то странная железяка в руках. Вороненая и вся из себя непривычная, с торчащей толстой трубой. Атланты, что ли? Вот это влип!

 

  — Всё кончено, Фарнак. Булан-вузург мёртв и не приведёт в Хорезм ни хазар, ни кангар. Ни в ближайшие дни, ни через месяц, ни через год, ни даже через десять лет, — тон Сабри был сокрушённым, и от него веяло сломленностью.

  — Ты врешь, Сабри! — яростно прохрипел Фарнак, — Я не знаю, чем они сломили тебя, но ты врёшь мне! Булан-вузург не мог погибнуть так нелепо! Это лживые слухи от персов и хорезм-шаха, чтобы сломить нашу волю! Булан-вузург спасся и ещё вернётся!

  — Без головы этого не удавалось ещё никому, — даже на персидском языке один из атлантов говорил с акцентом, но говорил медленно и отчётливо, разделяя слова, а они похожи на хорезмийские, только произносятся немного иначе, — Булан-вузург с дружиной отошёл к озеру Хиз-Тангизи вместе с кангарами Коркут-хана и евреями-рахдонитами, но там его настигли сначала наши летающие машины, а затем и лёгкая персидская конница. Коркут-хан со своими кангарами бежал в степь, а Булан-вузург был ранен, и наши люди видели с воздуха, как персидский сотник отрубил ему голову. Думаю, что завтра её уже привезут в Хазарасп, и ты сам сможешь в этом убедиться.

  — Даже если это и правда, я всё равно ничего не скажу ни персам, ни вам!

  — Нам ты скажешь. У нас говорят все и рассказывают всё, о чём их спрашивают. Ты убедишься и в этом, но — позже. Тогда мы и поговорим с тобой и о том, что интересует нас, и о твоих дальнейших планах на жизнь. А пока — отдыхай и радуйся, что попал к нам, а не к персам и не к хорезмшаху.

  Сабри не нужно было объяснять, почему у атлантов говорят все. Он уже видел движущееся и говорящее изображение на полотне из ихней хитрой машинки, на котором был показан допрос атлантами самого главы хуррамитов Аррана, почитаемого как общего и самого авторитетного лидера всех сект маздакитского толка. Жалкое было зрелище! Не понадобилось и пыток. Чем-то одурманенный, явно сильнее гашиша, главный хуррамит хихикал, пускал слюни и отвечал охотно и подробно на все задававшиеся ему вопросы. И видно ведь было, осознаёт враждебность допрашивающих, но удержаться не может — сам всё рассказывает, сдавая всё и всех, хвастаясь и раздуваясь при этом от гордости. Потом Сабри объяснили, что такое эликсир правды. Верно, не нужно и никаких пыток. Даже под пытками стойкий и тренированный человек может твердить одну и ту же специально для этого и подготовленную правдоподобную легенду, чему всех хуррамитов и учили, но под эликсиром правды не срабатывает и это. Человек выбалтывает всё — что знает точно, что ему сообщили и о чем только догадывается. Всё, что считает правдой он сам. Показали и заключительную часть — что становится с человеком, побывавшим под этим эликсиром правды. Даже не животное — растение. Убить такого — милосерднее, чем оставить жить.

  Разговорился под этим эликсиром даже несгибаемый Бузгар, который стойко выдержал бы любые пытки. С большим сожалением атланты вкололи ему его через иглу, когда не сумели убедить даже показом этого изображения, и тогда вся их группа увидела всё то же самое, но уже в исполнении своего прекрасно им известного лидера. Услыхали и то, что намеревались стойко скрывать сами, и то, что скрывалось от них самих — знали бы об этом заранее, не вступили бы в секту, а обходили бы её проповедников за парасанг! Но кто же расскажет такое заранее рядовым исполнителям и расходному материалу? Для них — красивый официоз, в который они должны свято верить сами, проповедовать другим, а при необходимости — сражаться за него, убивать и умирать.

  Сахр — тот охотно рассказывал всё и сам, безо всякого эликсира, выторговывая себе жизнь и безнаказанность за совершённое. Но и ему вкололи — чтобы ни о чём с этим подлецом не договариваться и ничего ему не обещать, а просто выдоить сведения и убить как бешеную собаку. Вот тогда-то Сабри и его товарищи и зауважали атлантов. Нового-то что они могли им выдать после знавшего намного больше их Бузгара? Но не о том были их беседы с атлантами, совсем не о том.

  — Ну, хорошо, пускай обманщики-властолюбцы нами руководят, но ведь учат-то они правильно? Пускай примазываются и подлецы, коварно притворяющиеся искренними хуррамитами, но разве сама идея справедливости не верна? — вопрошал Сабри.

  — Всё зависит от смысла, который вкладывается в понятие справедливости. Если по-маздакитски, отнять всё у имущих, да разделить между всеми неимущими, то какая же это справедливость? — ответил ему атлант, — Кто-то один трудолюбив и предусмотрителен, кто-то другой ленив и беспечен. Один усердно трудится и не роскошествует в урожайный год, дабы не бедствовать в неурожайный, другой и работает с прохладцой, и о будущем не думает, а прожирает всё в урожайный год и бедствует в неурожайный. А потом приходите вы и заставляете хорошего хозяина делиться с плохим, вынуждая бедствовать и его. Мало ему этих общинных переделов земли, так к ним ещё и эта ваша уравниловка в имуществе и запасах. Жалея лодыря и дурака, вы наказываете умного трудягу. И это справедливость?

  — Ну, мы же не об этих говорим, мы — о жирующих вузургах.

  — Правильно, с них вы начинаете. Но сколько их в стране? Ограбили, прожрали — кто следующий? Азаты и купцы? Их тоже не так уж и много, тоже всё прожрёте быстро, и кто тогда вам для ваших уравнительных грабежей остаётся? Но допустим, не дошло до зажиточных крестьян и мастеровых, а разорили вы пока только дехи вузургов и азатов. И остались без вояк. Те же кангары с севера налетят, и кто их отражать будет? Голытьба эта ваша с кетменями, вилами и топорами? А хазарские шпионы просто так, думаете, пришли в Гургандж? Каган тоже своего шанса не упустит. Ну и персы, естественно, с юга, прошу любить и жаловать. И это не шутка, а лучший для вас вариант — родственный народ.

 

  — И прижмёт нас именно, что по-родственному, — невесело пошутил Сабри.

  — Не без того, конечно. Но если для персов вы — свои, как и согды с бактрами, то кто вы для кангарского Керей-кагана и его ханов? И кто вы для хазарских Ашина? Им вас разорить не жалко, лишь бы свои были довольны. Аскаджавар, конечно, с народа дань для шах-ин-шаха Ездигерда Четвёртого сдерёт, ну так теперь Ездигерд и реформы по образцу Ирана его заставит провести. Не сразу, конечно, и не резко, но — заставит. И будет не всё, к чему ваши же проповедники и призывали, но многое из этого. Вы думаете, почему ваши маздакиты в Иране сдулись? Только из-за репрессий, да нашей помощи в их вылове? Вас вот даже если и всех слонами растоптать или головы вам поотрубать, ничего в стране не меняя, так что, идеи ваши исчезнут? Да не вздрагивай, если сразу персам тебя не выдали, то теперь уж не выдадим. Не исчезнут. Вас казни, другие проповедовать начнут, да ещё и так ваши идеи переврут, что вы на том свете расплачетесь. Так же было и в Иране, пока к реформам шах-ин-шаха не склонили. Призывали, проповедовали и обещали маздакиты, а дал — шах-ин-шах. Не всё дал, но достаточно — в пределах разумного. Обездоленные есть, но такие, которых нормальным людям не жаль — бестолочь, лодыри, да ворьё. Цыганьё это отчего ломанулось из Ирана в Согдиану, да к вам? Оттого, что не церемонятся там с ними.

  — Ну, им же тоже как-то жить надо.

  — Если умеют только петь, да плясать, то плодиться не надо в таком количестве, которое никому не нужно. Если сами работы по своим навыкам найти себе не могут, куда они ещё по десять детей строгают? Как и ваша бестолковая голытьба, кстати. Ну, пусть не по десять, это я округлил для наглядности, но по пять, по шесть, а то и по семь — обычное же дело. Ну и куда столько, если ни прокормить их нормально не можешь, ни воспитать, ни устроить в жизни?

  — Так ведь природное же право человека создавать семью и заводить детей.

  — А природной обязанности кормить их и воспитывать при этом нет?

  — А в этом справедливо устроенное общество должно помочь

  — Кому должно? Беспечному лодырю и разгильдяю? А с какой стати? Ну зачем обществу, особенно справедливому, размножение подобной бестолочи?

  — Ну так природное же право у человека. Вот, даже сам Парвиз из Академии в Кяне так и говорил, что любой человек имеет право на семейное счастье.

  — Лучше бы этот ваш Парвиз пил поменьше, да математике своей вас учил, а не демагогии этой про счастье и справедливость. Вот из-за таких Аскаджавар-шах и грозится Академию разогнать. Не разгонит, не беспокойся, Ездигерд этого не позволит, но кое-кого из неё, пожалуй, и вытурят за не в меру длинный и дурной язык. Учите лучше математику, да считать и прикидывать учитесь, что из чего складывается. Глядишь, и поняли бы сами — это же счастье ваше ещё, что у вузургов в их гаремах бабы только по одному или по два ребёнка рожают, а не по шесть, как у вашей голытьбы. А раздай ей и их, она и им тоже по шесть настрогает, и чем вы их тогда кормить будете?

  — Так ведь воду же вузурги не дают, а без неё — какой урожай? Раньше воды их предки намного больше людям давали, и никто сотню лет назад не голодал, хоть и тогда строгали, как ты говоришь, по шестеро детей.

  — Сотню лет назад воды и было в реке больше. Вот тогда ваша голытьба на тех богатых урожаях и размножилась. А откуда вода в реке берётся? Из горных ледников в Бактрии. Тогда климат был холоднее, и ледники в горах — больше, отчего и воды летом давали больше — и самим бактрам хватало, и согдам, и вам. А теперь климат потеплел, и ледники в горах слабенькие, воды при таянии в долинах дают намного меньше. Откуда вузург возьмёт вам ещё воды, если её река к его плотине не принесла? И представь себе только, что было бы, расплодись вас вдвое, а то и втрое больше?

  — Ну, не вдвое. Без невест у нас из-за гаремов дехкан где-то треть холостякует и отделиться от отцов не может.

  — Так и некуда ведь отделяться. Нет воды — нет и орошённой ей земли. То, что вузурги десятки баб в гаремы собирают, когда крестьянам невест не хватает — безобразие, конечно. Но это традиция, которую быстро не изживёшь. Тоже ведь природное право. Он — может прокормить и их, и своих детей от них. В Иране-то тоже не сразу гаремы дехкан ограничили до нынешнего уровня, а постепенно. Вашу голытьбу по шесть детей строгать тоже быстро не отучишь. Тоже традиция и тоже, сам же говоришь, природное право. Так что постепенно надо делать и то, и другое, а не резко, как призывали ваши проповедники. Резко и в Иране не получилось — разделались с маздакитами и вернулись к тому, что было до Маздака. А постепенно — получилось. Бестолочь только без невест и остаётся, ну так а кто сказал, что в нормальном обществе бестолочь размножаться должна?

  — И когда это у нас сделается? Ты же сам говоришь, что быстро не получится. И как сейчас быть тем, для кого невест не хватает? Я даже не о семье с детьми говорю, тут я тебя понял, а хотя бы просто женщину холостяку хоть изредка поиметь.

  — А для этого — храмы Анахиты с их жрицами как раз по этой части. Где их нет, там завести, где мало, там добавить. Как в Иране и Согдиане.

  — А в них откуда женщин взять?

  — Так ведь привозят же купцы и рабынь. Сакалибок, арабок, индусок. Среди них очень даже неплохие попадаются.

 

  — Дорого они стоят. Где бедному сельскому храму столько денег взять? Вузурги только и покупают их в свои гаремы.

  — Правильно, для них новая экзотическая наложница — престижна, а престиж им дороже денег, и за ценой они ради него не постоят. Но это только одна сторона вопроса, а есть ведь и другая. Если законом предельную численность гарема установить и следить за его исполнением, чтобы больше этого предела иметь было нельзя, то куда вузургу деться, если у него как раз этот предел? Чтобы новую купить, придётся какую-то из имеющихся у него отпускать. Вот и пусть жертвует одну или крестьянской общине, или храму Анахиты. Он, конечно, уж точно не из лучших пожертвует, но ваши холостяки и такой рады будут. А потом ему для престижа ещё новенькая понадобится, а значит, ещё одной жертвовать, и так всякий раз, когда ему свой гаремный престиж поддержать понадобится. В Иране так и было заведено, а потом время от времени шах-ин-шахи просто урезали этот допущенный законом предел численности гаремов, пока не пришли к нынешнему. Так можно сделать и у вас — не сразу, постепенно и понемногу. Ездигерд надавит, и куда Аскаджавар денется?

  — А эти наши трудности с водой теперь навечно?

  — Не навечно, но надолго. Дожидаться улучшения климата у вас мы, конечно, не будем, опыт решения похожих проблем у нас есть, но начинать надо не с вас, а с верховий — с Бактрии, потом в Согдиане, и до Хорезма очередь нескоро ещё дойдёт.

  Карутан Сергов, центурион безопасности, с гораздо большей охотой занялся бы и сам разработкой мелиорации в Бактрии. И к специализации их семейства это ближе, и к его склонностям. И соображения имеются, но пока — не ко времени. Сколько ни дай воды этим общинникам, вся она будет утекать, как в дырявую амфору, пока не вымрет всё это безалаберное дурачьё, из-за которого не наладить нормальной благополучной жизни. Так и будут устраивать смуты всевозможные маздакитские секты, пока есть кому развешивать уши и увлекаться их проповедями всеобщей уравниловки. И пока не вымерло дурачьё, эту заразу надо давить повсюду. Сейчас — здесь, в Хорезме.

  А заодно и рахдонитов поприжать. Ведь чуть было не подмяли они Хорезм под себя. Хуррамиты для них — вывеска. Собственными руками вырезали бы местную знать и тут же оказались бы в полной зависимости от финансов и торговых связей иудеев. Это им пресекли, конечно, но попытка была хорошей. Недурно они сообразили и с Хазарией. Там уже два столетия иудейская диаспора есть, беглецы ещё со времён Маздака. Влияние там у них невелико, но помочь рахдонитам устроиться на новом месте могли бы, а те потом и сами развернулись бы, с их-то возможностями и опытом, да с хорезмийскими вояками. Но в этот раз — не вышло. Перехвачены вовремя. Предотвращена ли теперь этим иудаизация Хазарии, пока судить рано. Эти от неудач рук не опускают, да и за здешние художества не все под раздачу попадут, кто-то наверняка извернётся, но теперь им придётся потруднее...

 

  745 год, остров Антигони в Пропонтиде юго-восточнее Константинополя.

 

  — Всё это началось из-за вас! — обличал монах Сергий, — Из-за вашего искусства, прельщающего души истинно верующих! Кто не впал в эллинство, те пожелали красивых статуй и икон и поклонялись им, как идолам, чем и навлекли на истинную веру гонения от богопротивных иконоборствующих еретиков!

  — Хорошая попытка, благочестивый, — ухмыльнулся центурион Марк Максимов, — Обвиноватить оппонента во всех текущих невзгодах, чтобы выдавить из него как можно больше уступок — хрестоматийный приём стервозных баб и демагогов, но ты исполняешь его мастерски и творчески, — атлант шутливо изобразил аплодисменты, — Я оценил и твой творческий подход к делу, и твоё риторическое искусство. Но давай-ка закончим с этим и перейдём к сути — чего пославшие тебя хотят от префекта нашей базы?

  — Святого чудотворца Иоанна Псиахита богопротивный Копроним вновь сослал на Прот, где преподобный подвергается мучениям и поношению со стороны еретиков. Он болен, и тяжкие условия ссылки грозят ему безвременной кончиной.

  — Лучше бы он целительством своим и занимался, чем императоров обличать в ереси. Да и на Проте он, возможно, исцелился бы и сам от всех недугов, если бы занялся ими вместо споров со стражей и надзирателями. Кстати, за что вы Говноимённым вашего базилевса обозвали? Вроде бы, Лев Исавр не меньше его вас гонял, но такого прозвища от вас не удостоился и он.

  — Истинно прозван, ибо осквернил своими испражнениями крестильную купель при своём поименовании, — хмыкнул монах, — Чем и явил предзнаменование диавольских козней и своей богопротивности.

  — И эти люди обвиняют в суевериях нас! — хохотнул центурион, — Мне моя мать рассказывала, что и я мелким сосунком обоссался как-то раз у неё на руках прямо в храме во время какой-то священной церемонии в присутствии короля, но предзнаменований так никто в этом никаких и не усмотрел. Мелкие карапузы все такие — и ссутся, и срутся, как им приспичит, не дожидаясь уместного момента. Ну так и чего вы теперь хотите от нас?

  — Вам с вашей неодолимой силой было бы нетрудно освободить преподобного, — Сергий указал в сторону Прота, до которого были считанные километры, — Стоит вашим кораблям только приблизиться, и устрашатся неумолимые тюремщики, а помимо святого чудотворца там и Артавазд со всем его семейством заточён, и далеко ли вашим кораблям до святого города Константина?

 

  — По договору ещё с Константином Четвёртым наши военно-морские базы даны нам в Пропонтиде с условием нашего невмешательства во внутренние дела Империи. Ты предлагаешь нам нарушить заключённый нами договор, соблюдаемый вашим базилевсом?

  — Ваш договор был с богоугодным базилевсом, а Копроним — богопротивен. Он еретик, отступивший от истинной веры. Святейший патриарх Анастасий был принуждён к поддержке еретического эдикта Льва Исавра, но при Артавазде отрёкся от ереси и вернул в Константинополь истинное благочестие. Копроним принудил святейшего признать эту ересь вторично, но если с вашей помощью трон базилевсов займёт богоугодный человек, ни он сам, ни святая церковь не сочтут ваш договор с Империей нарушенным. Эта услуга ваша Империи и истинной вере будет оценена ими по достоинству. И благодарность вам с их стороны будет достойной.

  — То есть, покуда Константин Пятый воюет в Азии с внешним врагом Империи, которому нет дела до ваших религиозных разногласий, вы собираетесь нанести ему удар в спину? Он, между прочим, воюет сейчас с язычниками-персами и благословлён на это как на священную войну за истинную веру вашей же церковью. Тебе не кажется, что во время войны такие вещи называются предательством и караются как предательство?

  — Твоё ли дело, кентенарий, судить о делах ромеев? Над тобой есть начальники повыше тебя, которые и примут решение, а твоё дело — доложить им.

  — Ты не понял, благочестивый. Наша разведка узнала о ваших замыслах неделю назад. И можешь не сомневаться, что донесла, куда следует. Наш префект получил сверху уже принятое командованием решение и довёл его до нас четыре дня назад. Получила ли наша разведка приказ уведомить о ваших замыслах эпарха города, я понятия не имею, да и это уж точно не моё дело, а мы получили приказ — не вмешиваться. Я, конечно, доложу префекту базы о твоём визите и предложении, но ничего нового ты мне не сообщил, и я не думаю, чтобы это могло повлиять на изменение полученного нами приказа. Пока договор соблюдается вашим текущим базилевсом, соблюдаем его и мы. Да, и вот ещё что следует знать тем, кто тебя послал. Мы учитываем и возможность провокации. И на такой случай у нас приказ — саму провокацию пресечь, но активных враждебных действий не вести до уведомления вашего базилевса и решения вопроса с ним. У нас есть такая возможность, так что если вы замышляете провокацию, я бы советовал сперва хорошенько подумать.

  Святоши византийские придумали, конечно, неплохо. Артавазд был зятем Льва Исавра, и когда трон унаследовал его шурин, Константин Пятый, Артавазд дождался его ухода с войском в Азию на подавление мятежа и захватил власть в столице сам, объявив себя базилевсом, а двух старших сыновей — наследниками и соправителями. Узурпация в чистом виде, но во-первых, в Византии нет нормального принципа легитимности власти. Кто сумел усесться и удержаться на троне, тот и есть законный император ромеев. И для церкви тоже всякая власть — от бога, и если узурпатор сумел удержаться у власти, какие ещё нужны доказательства его богоугодности? А во-вторых, именно этот узурпатор самой церкви оказался угоден, поскольку вернулся к иконопочитанию. И кончилась бы на этом Исаврийская династия, не окажись Константин Пятый толковым и популярным в армии военачальником, намного более популярным среди малоазийских солдат, чем Артавазд.

  Четыре года назад случился этот мятеж Артавазда, а два года назад Константин одержал верх в гражданской войне и вернул себе власть в столице и всей Империи. Зятя и племянников казнить он не стал, а только ослепил их, да сослал всё семейство на Прот. По установившейся традиции не может быть базилевсом человек с физическим увечьем, и не вернутся уже на трон ни сам Артавазд, ни его сыновья-соправители, но вместе с ними на Проте сидят и младшие дети узурпатора, пощаженные по малолетству. Чем не наследники побывавшим на троне отцу и братьям? Сопливый мальчишка на троне может царствовать, но не править, а какие регенты из слепцов? А значит, мамаша сопляка усядется в качестве официальной регентши, предоставив фактическое управление церковникам. Один раз уже возвращался к иконопочитанию патриарх Анастасий, так что ему не впервой, и кто тогда может быть более достойным помощником бабы-правительницы, если не глава церкви?

  И в принципе-то могут церковники освободить мальчишку с его роднёй и сами. Достаточно среди византийских монахов и бывших солдат, и бывших военных моряков, и не проблема им захватить в порту пару-тройку военных хеландий, а больше-то и не надо, чтобы высадить десант преданных иконопочитателей на Проте, освободить из заточения своих и семейство нового малолетнего базилевса, да доставить их всех в столицу, где уже другие люди всё для переворота подготовят. Но проблема у церковников остаётся всё та же — армия Константина, многочисленная и со свежим боевым опытом.

  Основной же её костяк — малоазийские исавры, для которых и сам их базилевс — свой, и иконоборческая религиозная реформа династии — тоже вполне в их духе. Денег не хватает в казне на армию и флот, без которых не вернёшь исконно имперские земли, а эти святоши даже не стесняются выставлять церковную роскошь напоказ. Обличают с амвона язычников и отступников за их многобожие и идолопоклонство, а сами статуями святых церкви уставили, да иконами в драгоценных окладах их стены увешали и молятся им, как тем же языческим идолам. Единобожие называется! Как тут тех же иудеев или павликиан в истинную веру обращать, которая на деле такое же многобожие и идолопоклонство, как и у язычников? Исавры готовы воевать, но за своего базилевса и истинное единобожие.

 

  Один раз они уже вернули трон и власть Константину, вернут и во второй, если понадобится, только теперь уже не будет пощады узурпаторам и их сторонникам. Сколько можно войну прерывать, целей её так и не добившись? Ради чего тогда сражались они за Империю и умирали? Ради сладкой и роскошной жизни вот этих лицемерных христиан? А даже и после победы на востоке славян ведь ещё в христианство обращать, и в какое? Вот в это лицемерное, которое на деле ничем не лучше их честного многобожного язычества? Нет уж, если за единобожие сражаться — так за истинное единобожие! И если придётся им идти вновь на мятежную столицу, то давить мятеж будут так, чтобы раз и навсегда. Тут и патриарх уже прежним унижением на Ипподроме не отделается, и не факт ещё даже, что просто в монастырь уйти позволят, отрёкшись от патриаршества. Анастасий, конечно же, не дурак, чтобы прямые приказы своим исполнителям отдавать, изобличающие его в этом заговоре, он намёками ограничивается, которые исполнитель его воли разгадать должен, взяв на себя и всю ответственность на случай неудачи. Но на второй раз не поможет и это. Не казнят, так ослепят или кастрируют, как это давно уже в византийских традициях. Так что никак нельзя иконопочитателям столичным проиграть и на этот раз.

  Но дразнить неугодного базилевса Говноимённым — это одно, а противостоять его закалённой в боях и преданной ему армии в чистом поле — совсем другое. Язвительное слово хорошо в уличном диспуте, но слабовато против копья или меча. В тот раз получше было — была армия Артавазда и был он сам, тоже военачальник не из худших. И всё равно ведь тогда проиграли. А теперь нет ни Артавазда, ни его армии, а есть только сторонники иконопочитания, больше к словесным спорам привычные, да к травле всем скопом одного или немногих оппонентов, в поле же против настоящих солдат оружием воевать как-то не рвущиеся. Армию же иконоборческую проповедью не остановишь. И значит, не воевать с исаврами надо, не в сражения с ними вступать, в которых проиграешь наверняка, а как-то иначе их одолеть, без сражений. Азия-то, конечно, за ними будет, но Европа и столица по эту сторону Геллеспонта, а не по ту. Ходить же по воде аки посуху — это только Спаситель умел, а простым смертным корабли для пересечения Геллеспонта нужны. А их и потопить можно, и огнём военным сжечь, если своих огненосных кораблей больше окажется, и не помогут тогда еретикам-исаврам ни их отвага, ни их воинское умение.

  Да только вот не оправдались надежды на это и в прошлый раз. Как на суше все сражения базилевсу-еретику проиграли, так и на море — у того и флот, тоже огненосный, сильнее оказался. Не смогли тогда истинно верующие воспрепятствовать переправе войск еретика на европейский берег, а на твёрдой земле одолеть его исавров никто тогда уже по прежнему опыту и не надеялся. То же самое и в этот раз может случиться запросто, если с Говноимённым воевать по его правилам. Но зачем же по его, когда можно по своим? Это против таких же дромонов и хеландий с благочестивыми, но малоопытными в сражении на море экипажами флот еретика силён, а что он сделает, например, против самобеглых железных кораблей атлантов с их громовыми орудиями? Вот для этого и нужно втянуть их в участие в мятеже и перевороте. Одного их корабля достаточно, чтобы открыли двери темниц на Проте иконоборческие пособники и выпустили узников, не смея противостоять истинно верующим, а два их железных корабля Золотой Рог перекроют, заставив весь его флот если и не перейти на сторону иконопочитателей, так хотя бы сдаться на их милость без сопротивления. А главное, поддержав мятеж, атланты и дальше его поддержат.

  У них на одной только их здешней базе на Антигони шесть железных кораблей, которых на Прот и столицу хватит за глаза. База ведь эта беспрепятственный проход через Босфор их грузовым судам гарантирует, но для этого им сперва надо через Дарданеллы в Пропонтиду войти, и это им гарантирует другая такая же база — на Кутале, где у них тоже шесть таких же кораблей. Всего же их в Пропонтиде двенадцать получается. Даже если и не подойдёт к ним на помощь эскадра с Эвбеи, которая одна сильнее их обеих, то хватит и их, чтобы сорвать еретику переправу его сухопутной армии на европейский берег. В зоне обстрела их орудий к берегу ведь даже не подойдёшь! А можно даже не срывать погрузку и не препятствовать ей, а только выбить Говноимённому его боевые огненосные корабли. Одно орудие атлантов за пару минут хеландию на доски разберёт, а оба — и дромон за три минуты. Издали, даже на огненный плевок носового сифона ромейский корабль к себе не подпустив. А если и подпустят, то не страшен их железным бортам и палубам негасимый огонь ромеев — сам прогорит, да и потухнет. Так бывало не раз в прежних столкновениях ромейского флота с атлантами, и не осталось больше с тех пор таких дураков в ромейском флоте. Если друнгарий флота у еретика — всё тот же Вард Каппадокиец, он-то уж точно в бой с кораблями атлантов не ввяжется. Только спасёт ли это его, когда корабли атлантов и в скорости хода его дромоны и хеландии превосходят?

  Может, даже и лучше дать погрузиться на транспортные суда и армии еретика? В море сухопутная армия бессильна, и если сдастся охраняющий транспортники военный флот, то сдастся и она. А военный флот Каппадокийца сдастся, если им всерьёз займутся атланты. Потому-то и нужно иконопочитателям втянуть атлантов в свой конфликт против иконоборцев. Если ввяжутся — пойдут до конца, и это гарантирует победу, а если нет — нет тогда смысла и начинать мятеж. Тогда, по всей видимости, проповедями иконопочитатели ограничатся, да уличными беспорядками, демонстрирующими их многочисленность.

 

  Как и предупреждал Марк монаха, префект базы хоть и принял Сергия, но даже до конца слушать его не стал, а отказал практически сходу. И тоже предупредил о полной готовности базы к пресечению любой возможной провокации, поскольку всё это давно их разведкой просчитано и предусмотрено. Не надо быть мудрецом, чтобы понимать, в чьих интересах возможная ссора атлантов с местными властями ромеев, правящими от имени отбывшего на войну базилевса и представляющими его в его отсутствие. Она уж точно не в интересах Константина Пятого. Как сложится его политика потом, после окончания этой войны на востоке, вопрос уже другой, но сейчас, пока эта война ещё не закончена, второй фронт вместо спокойного тыла ему уж точно не нужен. А значит, и любое нападение на их базу или факторию в Сике под видом представителей властей города — провокация врагов законной власти базилевса, с которыми и обойдутся по заслугам, а пленникам развяжут их языки, как бы те ни запирались. Так что — не стоит даже пытаться. Судя по досаде монаха, провокация в качестве запасного варианта иконопочитателями тоже готовилась.

  А так ведь, если разобраться, рациональных резонов для вмешательства в эти ромейские дрязги вообще не просматривается. Сейчас-то эти иконопочитатели что угодно пообещают, но либо обманут сознательно, поскольку обман иноверцев их бог им простит, либо не смогут выполнить, поскольку не будут в силах, либо вообще даже задумываться не будут, как выполнять обещанное, а будут надеяться, что там видно будет, как-нибудь, да извернутся, как-нибудь, да выкрутятся.

  Но главное-то — даже не это, а репутационные потери. Атланты ведь чем в мире авторитетны? Своей безупречной репутацией. Сильны, пронырливы, себе на уме, но если о чём-то договорились, то договор соблюдают, а что обещали — выполняют. Как записано или сформулировано устно, но в строго буквальном смысле. Что там кто-то имел в виду, но прямо не оговорил, это его проблемы, но всё оговоренное — исполняется. Кто давно с атлантами дело имеет, те все давно об этом знают и всё оговаривают, и у них проблем с атлантами никаких не возникает. Договору с атлантами и их обещаниям — можно верить. Репутация эта — веками нарабатывалась, помогает во многих случаях, непреодолимых для других, такой репутации не наработавших. А тут ромеи-оппозиционеры именно к потере репутации и склоняют через грубое нарушение заключённого с Византией договора. Что бы ни пообещали они взамен, не стоит оно того. На хрен, на хрен!

  Да и выгодна Содружеству, откровенно говоря, иконоборческая политика этой императорской династии. Это же очередной раскол единой христианской церкви! Если в Византии восторжествует иконоборчество, то не поддержавшая его папская курия в Риме лишится византийской поддержки, которой и обеспечивается во многом её влиятельность на Западе. Хоть и не господствует христианство ни в одном из германских королевств, но и не искоренено, и ортодоксальных христиан в них не так уж и мало, и считаться с этим королям и их правительствам приходится. А папы всячески отстаивают интересы своих единоверцев в каждом из этих королевств, опираясь и на другие, и на Византию. Теперь же многие западные христиане окажутся в растерянности. Кто прав, патриарх или папа? Если папа, то почему тогда его точку зрения не разделяет самая могущественная из всех христианских церквей, сумевшая сохранить своё господство в самой Империи ромеев? А если патриарх, то что же тогда получается, что все западные христиане — многобожники и идолопоклонники? Так ради чего же они тогда отступили от язычества, старинной веры собственных предков? Зачем сменили своё язычество на чужое?

  Всё это прекрасно понимает и сама Исаврийская династия. Но и у неё свои на то резоны. Во-первых, иудеев окрестить ещё со времён Юстиниана Первого императоры ромеев стремятся, а теперь к ним ещё и еретики-павликиане прибавились. И ссылаются все на Ветхий Завет. Ведь признаёт же его ортодоксальная церковь? А разве не сказано в нём, не сотвори себе кумира? И разве образ, хоть скульптурный, хоть рисованный, если ему поклоняются — не кумир? Так как же может быть истинной вера, не исполняющая ей же признанного канона? И ведь правы же, и крыть тут абсолютно нечем! Во-вторых, уж очень большие богатства скопила за века церковь — и денежные, и предметами роскоши, и земельные. Немалую часть всего этого светская власть ей пожаловала, когда была сильна и богата. Но теперь, в трудное для неё время, пора бы и обратно поделиться! А вот с этим у церкви проблемы — к себе грести умеет, от себя — ну никак не получается! А в-третьих, ещё и к власти церковь стремится, всё более норовя влезть и в дела управления Империей. И куда это годится? Разве не сказано в Писании, богу — богово, но кесарю — кесарево?

  Вот и выходит по всем видам, что церковь давно реформировать пора. Вопрос не просто назрел, а даже сильно перезрел. А проще всего её реформировать через реформу самого её вероучения. Ну вот зачем, спрашивается, единобожной вере её многобожие на деле? И зачем, призывая к несотворению себе кумиров, она сотворяет их себе сама? Это лицемерие, лишь отвращающее людей от истинной веры, должно быть искоренено. Ведь до абсурда же доходит — получается, что со своей стороны правы упорствующие иудеи с иудействующими еретиками, а со своей — даже поганые язычники с вероотступниками! И как тут тогда с возрождением язычества бороться прикажете? Ладно армяне, они у персов, ладно фракийские скамары, они у болгар, ладно эллины на юге, они атлантам продались, но ведь среди самих истинно верующих ромеев брожение умов происходит! Мало кто в тонкости вероучения вникает, большинство только и верует, что в обряды, да в иконы, а духовенство разжиревшее только потворствует своей пастве в её заблуждениях. В Риме иконопочитание защищают? Ну так и где оно, истинное христианство, в том Риме? Так и погряз Запад в язычестве! Нет, искоренять надо эту скверну, беспощадно искоренять!

 

  Не менее важная сторона иконоборчества — военно-техническая, о которой сами ромеи и не подозревают. Статуи святых у фанатичных иконоборцев многократно сильнее ассоциируются с языческими идолами, чем рисованные изображения на иконах, фресках и мозаиках. Бронзовая скульптура в Византии и так-то не в чести, преобладает каменная или гипсовая, а в малом типоразмере — резная из дерева или кости, а теперь она и вовсе у них в полном загоне. Вернутся ли ромеи позже к почитанию икон, это уж как судьба сложится, а технология массивного бронзового литья по выплавляемым моделям Византией утрачена. Мелкая ювелирка из драгметаллов — это разве серьёзно? Серьёзны тут были бы бронзовые статуи или колокола, но колокола и до иконоборчества церковью не одобрялись, считаясь тоже языческими. А для одобряемых церковью бил, то бишь гонгов и камертонов, литья по выплавляемым моделям не нужно. Простой-то чёрный порох и в Индии известен уже давно, и в Китае с некоторых пор, селитру ромеи и так в своей огненной смеси применяют и в принципе могут воспроизвести и чёрный порох. Но стрелять-то им из чего прикажете, если некому отлить пригодные для его эффективного применения орудия? Сами себе все возможности для качественного военно-технического скачка перекрыли из-за дурацкого религиозного фанатизма.

  Понятно, что против Содружества и его местных союзников выступить с таким примитивом — смешно и мечтать, но против северных дикарей — могли бы вполне. Тех же болгар обратно за Дунай отбросить, а поселившихся к югу от него славян подчинить себе не номинально, а реально, византийские базилевсы стремятся давно. Огнемёты им в этом не очень-то помогли, но даже самые примитивные пушки, стреляющие картечью, били бы намного дальше тех огнемётов, вынося и карусель конных лучников, и скопления пехоты. И сами свои задачи выполнили бы, и авторитет свой подмоченный у других дикарей хоть как-то поддержали бы. Разве отказались бы те же франки и фризы ослабить зависимость от военной помощи британских атлантов против англов с ютами, данов и норгов? Не так эффективно, как оружие атлантов, но против этих пиратов вполне достаточно. А помощь от Империи, слишком далёкой, чтобы свою прямую власть навязать — это и её авторитет, и её единоверцев. Могли бы влиятельность христианства существенно этим повысить, если бы не сейсекундными религиозными резонами руководствовались. Но теперь и нужная им для этого технология искоренена как богопротивная языческая, и смежные искореняются, которые могли бы поспособствовать восстановлению той нужной. Много чего эти ромеи могли бы сделать, не будь они обыкновенными вздорными обезьянами, и иконоборчество — лишь одно из всевозможных проявлений обезьяньей вздорности. Сами себе враги хуже и страшнее любых внешних и иноверческих.

  Сам-то синодик Льва Исавра с перечнем репрессированных по его приказам не превышает четырёх десятков персон, но ведь за каждой из них — семейство, угодившее за своего репрессированного в опалу и лишившееся своего прежнего влияния. За каждым и его личные друзья с приятелями, у которых сломаны перспективы их служебной карьеры, а у монахов — и их монастыри, престижу и авторитету которых нанесён немалый ущерб. А ведь были и уличные беспорядки, в которых пострадало немало стихийных фанатиков или вообще случайных прохожих. Такие не попадают в монаршии синодики. А с какой стати? Их базилевс карать не приказывал, они сами подставились сдуру и пострадали в порядке пресечения затеянной ими бузы. Мизер для Константинополя, но озлоблены — многие.

  До бесконечности эта грызня продолжаться, конечно, не будет. Рано или поздно придут обе стороны к какому-то компромиссу, поступившись самыми радикальными или малозначимыми из своих представлений об истинной вере. Но статуй в Византии меньше, чем икон, и если за иконы их почитатели будут стоять до конца, то статуями пожертвуют ради компромисса легко. Не так они для них значимы, как иконы. А значит, не будут они отливаться и из бронзы, как не льются и колокола. В ТОЙ истории они с Запада пришли в Византию во время господства крестоносцев, но в этой — едва ли. Христианство на Западе не господствует нигде, а обновлённому пантеистическому язычеству атлантов и их друзей нет дела ни до Палестины, ни до споров христиан Запада и Востока. А там, где не льются ни статуи, ни колокола, не от чего отпочковаться и пушечному литью. Есть это у друзей атлантов, но им-то зачем примитивные пушки, когда их защищает артиллерия атлантов? Современная, которой и им не воспроизвести при всём желании, а тех образцов, которые были в самом начале у отцов-основателей, им никто не покажет. У ромеев же — тем более, ни образцов, ни исходных технологий.

  Давно ли Византия смеялась над варварским Западом, попрекая его развалом и утратой наследия греко-римской цивилизации? Но теперь Запад с помощью атлантов всё утерянное не только наверстал, но и дальше развивает, а Византия — проваливается в тот же раздрай, которым попрекала прежний Запад. В столице это не так заметно, но вдали от неё во всех балканских провинциях Империи одно и то же — коровы и свиньи варваров на лужайках между античными развалинами пасутся, там же и куры с гусями гадят, а вместо прежних садов и парков, давно вырубленных на дрова, варвары ковыряются лопатами, да мотыгами в своих огородах. Ни виллы, ни города этой судьбы не избежали, и что уж тут о заселённых славянами деревнях говорить? Как у себя на севере жили, так же и на южных имперских землях жить пытаются, как это было и на Западе в германском исполнении.

 

  Особенно же неприятный для ромеев контраст — с отступниками Эллады. Ну за что им-то Господь такое благополучие даровал? И в Средней Греции славяне не так долго пробыли, чтобы всю её в варварский раздрай ввергнуть, а на Пелопоннес не проникли, не говоря уже об островах. Но за счёт чего? За счёт мятежа против Империи и реставрации язычества при поддержке атлантов, а вовсе не за счёт прилежания в истинной вере. И что тогда получается? Что открытые язычники и отступники угоднее Господу, чем истинные христиане? Двадцать лет назад, когда в лагуне Феры огнедышащая гора изверглась, сам патриарх объявил о божьей каре вероотступникам, да только как жили благополучно эти эллины, так и продолжают жить, лишь лёгким испугом отделавшись, но гнева Господа не убоявшись, а на ромеев так и продолжали сыпаться невзгоды. Не просто же так прежний базилевс Лев Исавр в самой христианской вере греховные стороны усматривать начал.

  Нет, сперва-то и он, конечно, о божьем гневе на отступников подумал, только помнил ведь и о неудачном опыте предшественников. Сам поэтому рисковать не стал и войны эллинам не объявил, а натравил на них славянских князьков из таких, которые его власть только формально признавали, а на деле сами решали, когда повиноваться власти базилевса, а когда и им самим на месте виднее. В этот раз они повиновались с радостью, да только кончился их поход побоищами на перевалах, и с тех пор они зареклись на юг ходить, да императорские пожелания слушать. Теперь им всегда самим на месте виднее. Ну вот и как тут было не усмотреть в этом божьего гнева на грехи самих христиан?

  — Почтенный, а почему наша фактория янтарь ромеям не предлагает? — спросил Марка за обедом один из солдат, — Ромеи же на вес золота его с руками рвут и ещё просят.

  — Мы соблюдаем наш давний договор со скандинавами. Наши купцы проходят проливы в Свионское море и торгуют в нём беспрепятственно, но янтарь покупают в нём только для стран Содружества и не торгуют им ни с франками, ни с ромеями. Да и зачем нам это, когда мы имеем достаточно на пряностях с прочими деликатесами, да на шёлке?

  — Несмотря на то, что у ромеев давно есть и свой?

  — Есть, но им его мало. Им же не только для себя он нужен, но и для дикарской знати, и своего не хватает, а восточный через персов не поступает из-за войны. Ну, идёт в обход через Хазарию, но это же дополнительные посредники и дополнительная наценка. Наш получается дешевле. Вдобавок, мы монополисты по шёлковой пряже серебряного и золотого цвета. Ромеи свою парчу настоящим серебром или золотом расшивают, а это же и труд очень муторный, и готовая ткань хлопотна в правильном уходе. И кто её позволить себе может? Только самая верхушка. А нашу, которая и на вид не хуже той, и дешевле, и проще в уходе, охотно берёт верхний слой их среднего класса. Их парча залёживается в ожидании покупателя, а наша расходится быстро. Знаешь же сам этих обезьянистых баб? У неё может быть три сундука всяких шёлковых и парчовых платьев, но один хрен ей на очередной дворцовый приём совершенно нечего надеть! — солдаты рассмеялись.

  Сменившись после обеда с дежурства по базе, Марк ушёл домой, где вся семья была уже в сборе, поскольку и дети уже в школе отучились, и супружница высвободилась после проведения занятий. Выпил с семьёй кофе, выкурил сигариллу. Поговорил с детьми об их уроках, проверил правильность понимания сути, предупредил о возможной на днях провокации со стороны византийских иконопочитателей. Теперь-то вряд ли, конечно, но в таких делах лучше перебздеть, чем недобздеть.

  — Марк, а ты не мог бы объяснить мне, за что дикари так ценят этот мех соболя? — попросила супружница, — Дети на уроке заинтересовались вдруг, а я и сама этого толком не понимаю. Ну, что красивый — это понятно, но ведь и многие другие меха тоже красивы. А чем так хорош именно соболь?

  — Ну, прежде всего, у мелких пушных зверьков тонкая кожа, так что их шкурки очень лёгкие. Если мех достаточно тёплый, то лёгкая шуба уж всяко удобнее тяжёлой. Не устаёшь в ней так, как в тяжёлой, а в тепле меньше паришься, если её приходится носить для престижа, как это принято теперь на Востоке и входит в моду у ромеев.

  — Особенно с этими широченными рукавами, которые обязательно надо мехом оторочить! С этим — понятно. А на соболе почему зациклились?

  — За его дороговизну. Понты обезьяньи в чистом виде. Тот же беличий мех тоже очень неплох, но его полно, отчего и дешёвый. По осени белки в амбары лезут, и сколько хозяин набьёт их — все его. Когда много, то и три десятка за персидский или хорезмийский дирхем дают. Поэтому — не дефицит. Куньих добывать труднее, за ними надо специально на охоту идти, так что их и добывается намного меньше. Горностая — больше, поэтому он не так престижен и ценен, а вот за шкурку лесной куницы уже и за одну дирхем отдай. А соболь — ещё реже. Он в хвойной тайге обитает, там холоднее и кормов меньше, и их там самих меньше на единицу площади. И мало его, трёх куниц стоит на месте, и везти на юг дальше, через большее количество посредников, так что кроме шикарного внешнего вида он из всех мелких пушных зверей самый редкий, дорогой и престижный. А на такую шубу длиннополую, как на Востоке и у ромеев в моде, их надо сорок штук. Но как ты за ней ни следи, моль рано или поздно доберётся и попортит, и какой уж тут тогда престиж? Значит, нужны ещё шкурки для замены попорченных, так что и спрос на них устойчивый.

  — Так это что тогда выходит, что с наших соболиных звероферм можно лопатой деньги с дикарей грести? А почему тогда только не так давно ими занялись?

  — Всему своё время. Раньше живых соболей было не достать, пока китайцы сами не попробовали их разводить и не обломались на этом. А нашим-то не любые соболя были нужны для разведения, а именно тамошние, самые ценные из всех.

 

  — А разве они водятся в Китае? Ты же сам говоришь, что только в тайге.

  — К северу от Китая. На север от него степи, где три года назад рухнул Второй Тюркский каганат, а уже к северу от них посреди тайги есть озеро — Байкал. Вот как раз в тайге на северо-восток от него и водится этот самый ценный подвид соболя. Он из всех их самый тёмный и с самым шелковистым мехом. Если уж разводить, так самых лучших. Вот когда китайцы обломились, и тюркские каганы перестали бояться потери монополии, тут наши и подсуетились с заказом живых соболей этой самой ценной породы.

  — А почему у китайцев-то не получилось? Вроде бы, усидчивее и трудолюбивее их народа не найти. Наши по сравнению с ними — просто разгильдяи.

  — Да собственно, разведение-то у них получилось. Просто климат у них тёплый для соболя. Зимы настоящей нет, и полноценного зимнего меха не получается. У нас ведь наши фермы где? В Пиренеях, да на севере Британии, и тоже в горах, где таёжная зона за счёт высотной поясности. Вот там только и получается полноценный соболиный мех. А у китайцев таких гор с таёжной зоной нет, да ещё и высокая солнечная активность, а от неё и климат ещё теплее. У них вообще субтропики, как и у нас, и какой тут будет мех у этих соболей? Вот на этом они и обломились. Не оправдала себя затея. Наши — да, разгильдяи по сравнению с китайцами, но зато имеют и ихний опыт, и подходящие для ферм места.

  — Так папа, а почему ещё раньше этим не занялись? — поинтересовался старший сын, — Дикари ведь когда на северные меха подсели? Сотню лет назад?

  — Да, на пике холодов из-за низкой солнечной активности. Тогда вообще любые меха дикарям были нужны, а ихней элите — элитные ради понтов. Но тогда не был выбит скандинавский соболь, и на соболиный мех не установились ещё нынешние высокие цены из-за его дефицитности. Поэтому тогда и не было смысла. И уверенности не было, что эта мода на меха куньих не пройдёт с потеплением климата. Мы ведь тоже на неё влияем, а у нас такими понтами не заморачиваются. Мы в холода в кожу одеваемся, которая моли не боится. Ну а раз обезьянам в соболя рядиться не надоело — тем лучше. Скандинавский-то соболь уже повыбит, теперь бьют финского и биармского, а спрос не спадает, и цены уже вышли на высокий нынешний уровень. А впереди снижение солнечной активности. Она уже на спад идёт, климат похолодает, спрос на меха вырастет, и тогда наши поставки не обвалят этих высоких цен. И ещё важно то, что наши купцы в Свионском море куньими мехами не торгуют. По ним и договора со скандинавами никакого нет, а раз нет договора, то не с чего быть и претензиям, когда византийский рынок захватят наши поставки. Они просто не успеют выйти на него, а кто не успел, тот опоздал.

  — А почему они до сих пор на него не вышли?

  — Они и на восточный сами ещё не вышли. Из западной Биармии на запад и к себе ценные меха вывозят, а на востоке по Итилю торгуют только булгарские купцы. Не дунайские, конечно, а итильские, подвластные хазарскому кагану. Скандинавы пытаются влезть и туда, но пока, лет пятнадцать назад, только в самой западной Биармии факторией постоянной закрепились, Альдейгюборг на берегу большого озера. Дальше пока их ещё не пускают, а пробиться силой они ещё не могут. Точнее, пытаются, но не могут закрепиться.

  — На волоках в систему Итиля?

  — Естественно. Иначе-то как там пройдёшь? Но это же ни местной угро-финской знати не нужно, ни булгарам, которых скандинавы тогда выкинут из цепи посредников.

  — А на юг в систему Днепра? Это же прямой выход в Скифское море?

  — На волоках в Днепр уже славяне тамошние сидят. Их знати тоже не интересно вылететь из посредников, как и угро-финской. А главное, что этот путь, получается, хазар тоже из посредников выбрасывает, а это не интересно уже им. По Итилю их не минуешь и в Дон мимо них не переволочёшься. Там им даже и не столь важно, кто к ним сплавляется по Итилю, булгары или сами скандинавы. А вот по Днепру можно уже и их обойти, выйдя к Византии напрямую. Но это — в теории, а на практике в излучине Днепра — пороги. Даже в половодье два из них только волоком обходить по низкому левому берегу. А тамошние местные степняки тоже хазарскому кагану подвластны. Чёрные булгары, ясы и мадьяры с некоторых пор. Местные какие-нибудь малоценные товары пропустят, взяв себе плату за безопасный проход, но ценные северные товары перехватят все, поделившись с каганом. Не устраивает Хазарию проход северных товаров в Византию, минуя хазарские города и купцов. Хоть и друзья, и союзники в политике, но не в ущерб торговле и финансам.

  — Для хазар важна их монополия в посреднической торговле самыми ценными из северных товаров? — въехал в суть пацан, — Для них удобнее, когда работает Итильский торговый путь, но не работает Днепровский?

  — Да, это для них самый идеальный вариант. По Итилю хазарские купцы вверх и до булгар доходят беспрепятственно, и выход на булгарские рынки скандинавов им даже выгоден — хану только пошлину отстегнут, а его купцов из этой торговли со скандинавами выдавят, захапав себе их долю. Соответственно, тогда на ней богатеют хазарские города в нижнем течении Итиля, которые платят налоги непосредственно в казну кагана. А путь по Днепру на самом краю Каганата, и там слишком много к рукам местных степняков будет прилипать, поскольку их ханы не могут не поделиться со своими людьми. Кагану удобнее просто блокировать Днепр в зоне порогов, чтобы весь ценный северный товаропоток шёл низовьями Итиля и Дона, над которыми его власть прочнее и устойчивее.

 

  — Ты говоришь, мадьяры уже у Днепра появились? — спохватилась супружница, — Они разве не на Жаике обитают за Итилем?

  — Обитали — да, на Жаике южнее родственных им башкордов. Но теперь начали на запад переселяться — недавно вот разведка разузнала о передовых кочевьях поблизости от Днепра. Может, и не все ещё с Жаика ушли, но переселение их народа идёт. И конечно, не обошлось без их подчинения хазарам, иначе кто бы пустил их на территорию Каганата? В степях на востоке пошла очередная передвижка. Кангарский каганат и раньше довольно рыхлый был, а теперь и вовсе разваливается. Сперва кыпчаки с кимаками отделились для создания собственного каганата. Выйдет это у них или нет, время покажет, но цель такую заявили и пытаются на полном серьёзе. А южнее их огузы всё под себя подмять хотят. Им и весь бывший Кангарский каганат заполучить хотелось бы, только теперь уже Огузским его сделать, под своим главенством. Но и кыпчаки с кимаками упёрлись рогом, и кангары не все согласны на подчинение хоть кыпчакам, хоть огузам. Раз каганат свой возродить им уже не светит, так хотя бы уж независимость отстаивают. Огузы, чтобы додавить их, союз с кыпчаками заключили и самых свободолюбивых теснят на запад, к Жаику, чтобы зажать между собой и мадьярами. Но племя бечене, вокруг которого эти кангары кучкуются, мир и союз с башкордами заключило, и мадьяры их натиска не выдержали. И теперь им только и остаётся, что подчиниться хазарам, чтобы уйти от кангар за Итиль.

  — А хазарский каган получает лояльный к своей власти степной народ, который будет благодарен ему за спасение и подчиняться ему охотнее всех остальных, — сообразил пацан, — Другие сами решают, в чём каган им указ, а в чём нет, а этим скажет блокировать Днепр, и они рады стараться. Тогда — да, путь по Днепру скандинавам перекрыт, и лезть им туда смысла нет. А на севере им что мешает угро-финнов под себя подмять? Они же, вроде бы, сильнее их должны быть?

  — В принципе — да. Лучше организованы, лучше вооружены, мотивированы и культом богов-асов с их Вальхаллой для павших героев, и просто отсутствием выбора. А куда им ещё податься, если не в западную Биармию? Пробовали норги, даны и юты на запад сунуться, ну так наши им там быстро мозги вправили. Самые вздорные — у Одина в Вальхалле, кто поумнее — или хорошим манерам научились, или восток теперь пробуют на зуб. Но там же и конкуренция. На южных берегах Свионского моря и саксы примерно такие же, и славяне эти западные, а среди балтов — пруссы верховодят вокруг святилища в Ромове. Эти, правда, на море не пиратствуют, но на своей земле — сильны. А воткнуться, где удастся, и гауты хотят, и свионы, которых там больше. В западной Биармии это легче, угро-финны против скандинавов слабоваты, но ведь и сами скандинавы тоже разрознены и готовы вцепиться друг другу в глотку по любому пустяку. Вздорный народ, часто убить на месте проще, чем что-то втолковать.

  — И что они, не могут договориться и объединиться?

  — И договариваются, и объединяются, но держится у них объединение только до первой пустяковой обиды. В той же Британии ведь как? Просятся на поселение те же даны или норги, наши отбирают подходящих, а кто-нибудь, кому откажут в приёме из не в меру родовитых и уважаемых, включит обезьянью обиду. Ах так, не уважаете, значит? Выпьет пива или медовухи, обиду эту свою до небес раздует, налакается до полного одурения, ну и попрёт в дурь. Можно такому что-то втолковать? Нет, только пристрелить на месте. Ну, теперь-то они уже знают, что за нашими не заржавеет, но поначалу — сплошь и рядом.

  — И на востоке то же самое?

  — Да, абсолютно то же самое, но только там пистолетов не носят, и обидчивого дурака вразумить труднее. Воткнётся кто-нибудь удачно между угро-финнами, обживёт место, обустроится, а кто-то другой погостит у него, место понравится, ну и пристанет к хозяину, как репей — продай. А хозяину куда? Другой-то усадьбы у него нет, он и этой-то с большим трудом обзавёлся. Естественно, отказывает, а этот — обижается. Не уважаешь, значит! Я же добром просил, но раз не хочешь по-хорошему — на, получай! В общем, на самом ровном месте у них бывают тяжкие обиды и смертоносные ссоры с последующей кровной местью. А угро-финны ведь видят всё это и делают выводы. Им-то такие соседи зачем? Если они и со своими так обращаются, то как будут обращаться с ними, когда их накопится много? Поэтому кто успел воткнуться и не слишком местных обозлил, тот там и живёт, а новым воткнуться всё труднее и труднее. И от этого — ещё острее грызня.

  — И нигде из-за этого закрепиться не могут?

  — Ну, на морском-то побережье у них уже довольно много анклавов, где они уже как-то попритёрлись и ужились. И там, конечно, угро-финнов они под себя подмяли. Сами и торгуют, и данью население обкладывают. Кто хочет жить спокойно, тот платит, покуда дань умеренная и не слишком обременительная, а сам скандинавский главнюк знает меру, не безобразничает и от других своих данников защищает. Но вздорных любителей полной и абсолютной власти тоже много, и у них творится беспредел. И об этом ведь знают все их соседи, а от них — и дальние, так что вглубь суши вдоль судоходных рек этих скандинавов стараются не пускать. Торговать — приплывайте и торгуйте в сезон, но постоянно живите — у себя. А то знаем мы вас, если обоснуетесь, да закрепитесь, да в силу войдёте — уже не торговать будете, а данью обкладывать. Вдоль Невы скандинавы сумели продвинуться до озера, но ихний Альдейгюборг на нём — самая крайняя точка, где им удалось поселиться и жить постоянно. Дальше — только временные сезонные фактории. Сильный народ, цепкий, оборотистый, храбрый, но слишком вздорный для нормальной колонизации даже востока.

 

  — Если они на том озере обнаглеют, угро-финны смогут их оттуда выбить?

  — Смогут. При равной численности скандинавы, конечно, сильнее, но там она не равная — угро-финнов во много раз больше. Другое дело, что потом туда новые приплывут и тоже закрепятся. Нева вполне судоходна для их шнекеров и даже драккаров, озеро — тем более. С весны по осень — легко проникнуть целой флотилией с сильным десантом. Но для торговли это вредно, а дальше вглубь суши проникать уже труднее. Там дальше Волхов, а на нём пороги. На морском корабле с сильным экипажем там не пройти, а тащить волоком в обход сам корабль и груз — экипаж растягивается в длинную и легко уязвимую колонну. А пороги длинные, и удобных мест для нападения — много. Так что им для проникновения вглубь страны в самом Альдейгюборге и его окрестностях злить население не следует. Раз уж пятнадцать лет там прожили, и их оттуда не вышвырнули, значит, вменяемый человек факторию возглавляет. Как там дальше будет — посмотрим.

  Это, как и многое другое, давно уже стало труднопредсказуемым. Нет, сведения к разведке стекаются, и её аналитики просчитывают варианты, но это именно варианты, а не гарантированный ход событий. В ТОЙ истории Хлодвиг крестился сам и крестил своих франков, а его королевство стало самым могущественным в Европе. А в этой франки так и остались язычниками и теперь всё более втягиваются в религиозно-культурную общность с южными соседями, союзниками атлантов. Диковаты по сравнению с ними, но на верном пути. А вся их экспансия направлена в основном на фризов, да на саксов. С переменным успехом, поскольку подавляющим превосходством франки не обладают. Мусульмане так и остались маргинальной сектой в Аравии, и никакого Халифата не состоялось. Византии от этого легче не стало, поскольку избежал развала, уцелел и обновился сасанидский Иран с отторгнутыми у ромеев Сирией и Египтом. Не намечается в Галлии и никакой империи Каролингов. Не от кого Карлу Мартеллу спасать Европу при Пуатье, а значит, негде ему и прославить себя и потомков. Мажордомом, возможно, и станет, но и только.

  На глазах зарождается экспансия скандинавских викингов, причины которой не отпали, но и она идёт совсем не так, как в ТОЙ истории. Участников — больше, поскольку так и остались в Ютландии англы и юты, а поле деятельности — меньше. Путь на запад для них закрыт, а на востоке они толпятся, мешая и пакостя друг другу. Без франкской угрозы Скандинавии нет причин объединяться под властью единого великого конунга, и жрецам Одина, Тора и Фрейи он тем более не нужен. Им мечтается о своей теократии по образцу жрецов Перкунаса у пруссов или Святовита у полабских славян. А для этого чем больше мелких конунгов и ярлов, тем лучше. Вроде бы, и больше скандинавских дружин идёт на восток за богатством, славой и новыми землями, но больше наступают друг другу на ноги, чем помогают. Знатных — полно, и все возводят свой род к богам, и никто никому не хочет уступать. Главный — да, вообще-то не помешал бы, но почему ты, чем ты лучше меня? Со временем, когда погибнут самые вздорные, оставшиеся могут и упорядочить экспансию, а пока у них преобладает бардак, и это — надолго.

  Но всё это — дела далёкие, северные, мало влияющие на здешние события. Ещё скажутся, конечно, но очень нескоро, а по ходу дела и виднее будет, как реагировать. Тут главное — просто следить за обстановкой, да анализировать варианты. А вот здесь, на юге, уже сейчас держи ухо востро! Полезное явление, это нынешнее иконоборчество у ромеев, но уж очень хлопотное для тех, кому выпало служить в зоне его действия.

  Вот вроде бы, и должны эти иконопочитатели, не сумев втянуть в свои замыслы атлантов, отказаться от радикального выступления, но хрен их знает, вменяемые у них там реально верховодят или фанатичные психопаты инициативу перехватят. Фанатиков у них полно, и по вздорности многие тем же скандинавским викингам мало уступят. Святость и христианский рай для таких — не меньший соблазн, чем для северного пирата Вальхалла. И всегда найдётся ушибленный пропагандой дурак, жаждущий мученической гибели ради гарантированного вечного блаженства. Вот и префект базы выступил по местному радио с приказом о приведении Антигони в полную боеготовность и разъяснением о возможной в сложившейся обстановке провокации иконопочитателей в виде нападения на базу. Марку и не нужно доставать из сейфа и чистить свою автоматическую винтовку. В наряде и она проверена, и пистолет. Супружница свой чистит уменьшенной женской модели, в сейфе же дожидается своей очереди и её пистолет-пулемёт. И то же самое сейчас происходит во всех семьях базы. Как ни мала вероятность нападения, полностью исключить его нельзя, и готовы к нему должны быть все. Но конечно, не на это основная ставка. Это — последний рубеж обороны на самый крайний случай, которого не следует допускать.

  Все шесть канонерок выходят на свои позиции по оборонительному плану, а с базы на Кутале выдвигается ещё три таких же для оказания экстренной помощи, если она потребуется. С базы на Эвбее вылетело авиазвено для контроля обстановки с воздуха. И у летунов, и у мореманов имеются и ноктовизоры, так что и в ночной темноте возможным провокаторам не светит ничего хорошего. А весь остров вплоть до отмены боеготовности будет круглосуточно патрулироваться усиленными нарядами морской пехоты. Вооружена так, что у армейского-то византийского десанта, пускай даже и не остановит его техника, один хрен ни единого шанса. Пожалуй, даже жаль, что едва ли иконопочитатели рискнут — хорошая была бы и тренировка воякам, и наглядная демонстрация возможностей базы.

 

  Больше вероятность инцидентов против фактории в Сике, которая защищена не так, как база. Сама-то верхушка заговорщиков — тоже едва ли, поскольку эффект таким же будет, не поведутся ведь атланты на столь примитивную попытку подставить перед ними официальные иконоборческие власти столицы, а тогда какой смысл? Только хуже самим себе сделают, потому как в расследовании и спецслужбы атлантов примут тогда активное участие, а с них ведь станется и не одно только это накопать, но и много ещё чего. Пускай уж лучше не вмешиваются, и не следует давать им для этого повод. Реальная-то опасность исходит от стихийных фанатиков, свою идейную верхушку не очень-то и слушающихся, а буянящих по собственной идейной инициативе. Но это просто любители-энтузиасты, их и наберётся-то не более пяти или шести, с которыми охрана фактории справится и сама. А настоящие массовые беспорядки чисто стихийными не бывают. За ними всегда какая-то организованная сила стоит, не обделённая ни ресурсами, ни связями во власти. Таким и толпу ангажированного дурачья собрать нетрудно в качестве расходного материала.

  Могут, конечно, и рискнуть сами на Прот напасть, если заговор зашёл слишком далеко, и уже совершённое само по себе тянет на государственную измену. В этом случае терять им уже нечего, а надо идти до конца, не теряя времени, поскольку потеря темпа в таких делах смертельна. Но Прот — за проливом, к базе атлантов не относится и никак её не затрагивает. Там — пускай себе буянят, сколько им влезет, если уж решатся на активное выступление. Но там и охрана серьёзная, из-за которой и хотели атлантов втянуть.

  В любом случае, если не нападут ни на базу, ни на факторию, то всё остальное — ихняя внутривизантийская грызня. Не первая и не последняя. Сколько существует у них христианство, столько и грызётся оно внутри себя с ничуть не меньшей яростью, чем даже с иноверцами. Та же Аравия последнее столетие почему относительно спокойна? Буйные из иудейских и христианских сект в Палестину стекаются, где всё это время не ослабевает борьба христиан с иудеями за Иерусалим. Как началась ещё во время завоевания страны персами более века назад, так и продолжается с тех пор, втягивая фанатиков отовсюду. Ну так Палестина всегда бурлила, задолго до появления Распятого. Восток есть восток. Здесь спокойнее, всё-таки преемственность от греко-римской культуры сказывается, но тоже не могут религиозно озабоченные обойтись без обезьяньих страстей. Сейчас вот из-за досок своих размалёванных сцепились. По уму, так перестрелять бы на хрен самых озабоченных и у тех, и у других, но приказано — не вмешиваться...

 

  780 год, Ладога в низовьях Волхова.

 

  — Старейшее население здесь — угро-финны, которых славяне называют чудью. Они и сейчас ещё в большинстве. Русью германцев как раз они и прозвали. Если точнее — руотси, на их языке гребцы, а русами их уже здешние славяне переврали, которые пришли сюда последними, — просвещал Авдакс Валодов, центурион разведки.

  — Так погоди, это же разве один народ? — усомнился Эзул Сергов, центурион по научной части, — С моря — да, скандинавы приходят, я их не особо различаю, но с ними всё в целом понятно, а эти-то речные разве не другой народ?

  — Это готы. Ещё из того старого королевства Эрманариха. Основная масса ушла от гуннов на юго-запад к римским границам, а эти на север ломанулись. Климат другой, и привычным традиционным хозяйством в нём не проживёшь, так они и занялись торговлей по рекам. Собственно, их угро-финны и прозвали гребцами, и за века они и сами приняли это название. А когда где-то с полвека назад и скандинавы начали с моря проникать, то и их туземцы тоже к гребцам причислили. А почему нет? И образ жизни у новых гребцов со старыми схожий, плавающие торгаши и пираты, и языки у них тоже похожие, особенно у тех гаутов, которые живут между свионами и данами.

  — Скандинавские готы?

  — Да, исходный предковый для всех готов народ. И языки близки, переводчиков не требуется, и память о старинном родстве сохранилась, и иногда даже могут и какого-то древнего общего предка вспомнить. Поэтому и сдружились быстро и легко, а кто-то ещё и породнилися. Угро-финны их, конечно, различают, одни речные русы, другие морские, но в остальном им без разницы. А раз так, то и остальные скандинавы для них тоже морские русы, хоть и немного другие, если они их вообще различить способны.

  — Гауты были первыми?

  — Ну, в числе первых, скажем так. Кто там первым на морском заливе и на Неве закрепился, уже не столь важно, а на озере в низовьях Волхова этот Альдейгюборг гауты и юты с фризскими беглецами основали. Пока вели себя прилично и мирно торговали, всё у них здесь было нормально. Но лет двадцать пять назад обнаглели и начали обкладывать окрестное население данью, а лет пятнадцать назад настолько местных загребали, что те их выжгли и вырезали на хрен, кто сгребаться не успел. Года три никто на этом месте не селился, а потом уж пришли и заняли вот эти славяне. Сами называют поселение Ладогой. Альдейгюборг или Альдейгья — это скандинавское название, какое-то местное переврали на свой лад, а славяне — переврали это скандинавское уже на свой.

  — А эти речные русы?

  — Им, конечно, тоже досталось, кто был в наибольшей дружбе и тесных связях с этими вырезанными и изгнанными скандинавами, но их сменили те, к которым у местных особых претензий не было. Скандинавы тоже приплывают на сезон поторговать — не те, а другие, конечно, только им теперь никто не даёт обосноваться на озере постоянно.

 

  — То есть, всё в принципе осталось, как и было, только самим поселением теперь владеют славяне. Местных угро-финнов не пробуют ещё сами данью обложить вместо тех прежних скандинавов?

  — Думаю, что здешний князёк Ратша сделал бы это с удовольствием, но и людей у него маловато, и в оружии не такое превосходство, как было у скандинавов. Поэтому он вынужден вести себя прилично и торговать честно. Если уж тех местные уделали, то его и подавно уделают. Но на дальнюю перспективу наверняка рассчитывает поднакопить себе побольше силёнок и забуреть.

  — А скандинавы не думают вернуть себе это поселение?

  — Думают, конечно. Как не думать? Но теперь же их добром никто не пустит, а силой — это намного серьёзнее сила нужна, чем была в том прежнем Альдейгюборге. Это надо объединяться и подчиняться кому-то одному, а каждый родовитый прыщ сам метит в конунги Гардарики. Три коалиции развалились, так и не начав действовать, и бесспорного лидера для новой как не было, так и нет. По нашим данным сейчас даже и подвижек к эту сторону никаких не делается, так что в этом году — точно не будет, да и на ближайшие это крайне маловероятно.

  — А почему, кстати, Гардарика? Это же, если буквально, то Страна Городов? Ну и где тут эти города-то? Более медвежьего угла я, если честно, ещё не видел.

  — Ну, у них же здесь, как и у наших древних предков. Если нет крепостных стен, это ещё деревня, если есть хоть какие-то — уже город. Вот один из таких ты и наблюдаешь. У других славянских князьков примерно такие же, у местных вождей — примитивнее, но в целом тоже такого же типа. Во всех удобных для обороны местах свой городок стоит, да и на волоках на востоке в сторону верховий Волги — тоже. В основном угро-финские вожди ими владеют, но есть и речных русов. А местность равнинная, и речная сеть в ней густая, так что и городков по скандинавским меркам полно. Поэтому для них — Страна Городов.

  — Так погоди, если скандинавы к повторному завоеванию этих мест не готовы, и серьёзных изменений здесь не ожидается, так нахрена командование направило нас сюда? Я-то, конечно, вызвался с удовольствием, всё-таки это страна предков отцов-основателей, а теперь и тот самый народ в ней уже появился, и всё такое — интересно было увидеть всё это собственными глазами. Но это — мне, а начальство наше прагматичное и сантиментами подобными не страдает. Так начальству-то нашему это нахрена сдалось?

  — От самих скандинавов — да, резких подвижек пока не ожидается. Но кое-какие тонкости выглядят очень подозрительно. Например, согдийская тигельная сталь. Хоть её и давно уже возят, и не скажу, чтобы мало, но в последние четыре года её подвоз нарастили в разы. Это именно сюда, с последующей перепродажей скандинавам. Другие покупатели тоже без поставок не оставлены. А значит — что? Правильно, резко увеличена её выплавка. Но ведь это же хренова туча угля нужна, а там климат засушливый, и леса с гулькин хрен!

  — Нет, Авдакс, тут ты зря паранойю включаешь. У них там целая гора с выходом на поверхность большого пласта каменного угля. Это в тигель на лигатуру он не пригоден из-за серы, и туда нужен древесный уголь, но его же туда именно с гулькин хрен и нужно. А на топливо вокруг герметично замазанных тиглей в саму печь вполне годится и ихний каменный уголь. Собственно, за счёт него эта согдийская тигельная сталь и пошла. Когда кончится тот уголь, кончится и эта сталь, но пока до этого ещё далеко.

  — Млять, кто им подсказал?

  — Да ладно тебе! Бритты свой каменный уголь использовали на топливо задолго до римских времён, так что у наших точно алиби. Сами додумались. Не надо считать всех дикарей тупицами только потому, что они дикари.

  — Ну, хорошо, допустим. Но не это ведь главное. Скандинавы всю эту сталь рвут с руками и просят ещё. Часть, конечно, перепродают тем же фризам, но и свои лангсаксы их оружейники куют во всё большем числе, и сюда их тоже привозят с каждым годом всё больше и больше. Ты ведь видел тот, который я здесь себе прикупил? Рукоять подражает этим новым франкским мечам, но клинок ихний однолезвийный. За счёт этого в два раза меньше этой тигельной стали на клинок идёт, ну и клеймами этими инкрустационными на клинке скандинавы не заморачиваются, и их меч получается вдвое дешевле франкского. А купил я его, кстати говоря, не у скандинава, а у речного руса. Они и сами их теперь носят практически все, и торгуют ими.

  — А раньше у них их разве не было?

  — Раньше было грубое подобие, подражание старым франкским мечам, но чисто внешнее, а клинок был из обычного кричного железа. Просто большой тесак по сути дела. Что умели ихние собственные оружейники выковать, тем эти речные русы и вооружались, а теперь вот скандинавы повадились добротными железяками их вооружать. И учитывая давнюю дружбу — явно не просто так. Вот вроде бы, и не готовят пока нового вторжения, но старым приятелям и мечи хорошие поставляют, и кольчуги со шлемами. Ты ведь и сам должен был заметить, что раньше в наших разведсводках эти речные русы практически не фигурировали. Просто не стоили они того, чтобы воспринимать их всерьёз. А теперь вот становятся постепенно реальной и уже ощутимой силой.

 

  — И торговля по рекам в их руках? А эта тигельная сталь для скандинавов тогда разве не через них же проходит?

  — Да, абсолютно в точку. Туда — хоть и ценное, но сырьё, а вот оттуда обратно — готовая продукция. Ну, или полуфабрикаты — клинки, к которым рукоятку сделает уже и любой местный оружейник. Но даже и так — один хрен торговый баланс не сходится.

  — Это я понял. И чем они его покрывают?

  — Персидскими и хорезмийскими дирхемами. И вот в этом-то как раз возникает наш самый главный вопрос — откуда, если даже до Булгара их торгаши ещё не доходят? В смысле, в таком количестве. Получается, кто-то их этой звонкой монетой финансирует? А кто и с какой целью?

  — Ну, раз дирхемы, то понятно, что через Хазарию и вверх по Итилю. Но только мне как-то сомнительно, чтобы Каганат имел политические интересы в такой дали.

  — Каганат как государство в целом — конечно нет. Слишком сильные торгаши на Итиле быстро перейдут от честной торговли к разбою. Тем более сомнительна и Булгария, которая подверглась бы разбою речных русов ещё раньше собственно Хазарии. Булгарам вообще предпочтительнее плавать самим до самых волжских верховий, чтобы напрямую и меха у угро-финнов закупать, и тигельную сталь уже со здешней наценкой сбывать, а для этого им, чем слабее речные русы, тем лучше.

  — Но ты говоришь не о государстве, а о купцах? И если это точно не булгарские купцы, то значит, хазарские? А они так далеко вверх по Итилю разве заплывают?

  — В том-то и дело, что до недавнего времени дальше Булгара они не заплывали. Да и то, хазары — это условно. Сами-то хазары дальнобойной торговлей не занимаются, а их тюркская верхушка — тем более. Купцы-дальнобойщики у них — это диаспоры армян, в меньшей степени византийских греков, а в основном — хорезмийцы и евреи-рахдониты. А теперь — догадайся с трёх попыток, кого в эти края не так давно нелёгкая принесла?

  — Вроде бы, еврей во дворе у князька мелькал?

  — Да, самый натуральный. Симон бен Исаак, купец из Семендера. С ним прибыл какой-то армянин, этот попроще, из мастеровых. И тут вскоре после их прибытия во дворе у князька новый большой сруб поставили, хоть и мешается он там явно, и места-то кругом полно, но Ратша велел непременно внутри двора. Глины туда хорошей хренову тучу несли и печника здешнего дней на десять прямо там и поселили, так что работал там безвылазно. Потом армянин с людьми князька на ладье плавал и по реке, и по озеру. Теперь привозят хренову тучу дров, песок и ещё какую-то хрень, в которой я не соображаю, а поглядеть на их деятельность не выходит — Ратша стражу у входа поставил, и хрен кого посторонних в тот сруб пускают. Но песок возят не с реки, хоть он тут и рядом, а откуда-то по озеру.

  — По твоему описанию очень похоже на стекольную мастерскую.

  — Именно в точку, Эзул! Я и сам это подозревал, а раз и ты это подтверждаешь, то нехрен тут тогда и гадать. Ты видел то ожерелье из стеклянных глазчатых бус, которое я для своей конкубины приобрёл?

  — Такие делают и в Сирии, и в Иране, и в Хорезме, и в Хазарии. Ты думаешь, из этой мастерской продукция?

  — Нет, у них до готовой продукции дело ещё не дошло, а эти готовые привезены из Хазарии. Их ли собираются делать здесь, я стопроцентно не уверен, но — подозреваю. У местных эти глазчатые бусы ценятся особенно высоко. За одну бусину здесь и раба можно выменять, а за пяток — молодую смазливую рабыню, годную в престижные наложницы.

 

  — Так погоди, это же хрень полная получается! Это же, считай, золотой прииск, а хазарский еврей сам создал его здесь, а потом своими же собственными руками подарил его славянскому князьку и не удавился из-за этого?

  — Более того, не побоялся быть удавленным за это своим же еврейским кагалом! То есть, это не его личная инициатива, а решение кагала, которое он здесь выполняет. Вот и сложи теперь два плюс два. С одной стороны, эти хазарские евреи финансируют звонкой монетой вооружение речных русов, и плевать им на их вполне возможное пиратство вниз по Итилю, а с другой — помогают обогатиться князьку Ратше, и плевать им на упущенный собственный барыш. Тебе не кажется, что для таких действий в ущерб собственной мошне им нужна чрезвычайно веская причина?

  — Какая-то сверхграндиозная прибыль в конечном итоге? Так, Ратша богатеет и вооружает собственную дружину — это понятно. Если мала — наращивает её. Наберёт тех же речных русов, для которых ни его славяне не свои, ни угро-финны, а значит, прижмут для него вполне охотно и тех, и других. И своих данью обложит, и угро-финнов местных. Но евреям-то в Хазарии какой от этого толк?

  — Волоки на водоразделах. У вождей угро-финнов часть их сам Ратша отожмёт, часть — союзные ему речные русы. С ними ему легче договориться об одинаковом размере цен, пошлин и общем порядке. Если сильнее их вождей окажется, станет вообще главным.

  — Евреи рассчитывают тогда вообще всю эту здешнюю дальнобойную торговлю взять под себя? Наивно. И этот Ратша не для них будет под свой контроль волоки брать, и речные русы, которые давно уже по всем этим рекам торгуют. Не такие они дураки, чтобы таких вещей не понимать.

  — Естественно, всё это они прекрасно понимают и здешнюю торговлю загрести не рассчитывают. У них — дальний прицел. Им нужен здешний монополист, который здесь весь торговый путь под себя возьмёт с выходом на волжские верховья. А кто это будет, им не столь важно. Ратша этот до конца свои замыслы доведёт или кто-то из вождей речных русов это дело перехватит и возглавит или вообще скандинавы вдруг нагрянут и под себя всё это дело подомнут, хазарским евреям по большому счёту без разницы. Главное, чтобы в волжских верховьях появилась сила, способная взять под свой контроль всю реку, и чем оторваннее эта сила окажется от здешних баз снабжения, тем сильнее она будет зависеть от тамошних. А их снабжение возьмут в свои руки вот эти хазарские евреи. Кого-то будут вежливо просить не трогать этих, а разграбить и погромить вон тех, а кого-то и вообще на службу наймут, и никто тогда не будет на Итиле сильнее их. Представляешь? Руками этих речных пиратов всех своих конкурентов во всех городах по Итилю задавят и всю их долю в торговле себе захапают!

  — Так Авдакс, опять ведь хрень получается. Сила-то реальная в чьих руках? Как кончатся все прочие, кого пиратам останется грабить кроме этих же евреев?

  — Да, будут откупаться и постепенно нанимать на полную службу. А в гаремах у всей тюрко-хазарской знати имеются еврейки и подрастают их сыновья, у которых будет к нужному моменту во всех городах по Итилю и финансовая поддержка, и силовая. Дальше нужно тебе разжёвывать?

  — Иудейский переворот в Хазарии? Свой каган, свой каган-бек, своя верхушка, номинально по отцам всё та же тюркская, но реально — иудейская. В степи, конечно, часть племенной знати тоже подкупят. Но один же хрен остаётся силовая зависимость и от этих пиратов, и от этих степняков.

  — Но с каждым годом среди них всё меньше свободных союзников-вымогателей и всё больше привыкших служить за жалованье наёмников. А в семьях их главнюков тоже подрастают свои полуеврейчики. Говорю же, у них — дальний прицел. Овладеют Хазарией со всей её торговлей и могуществом, ассимилируют всю верхушку наёмников, а с ней ещё и лучшую часть их солдатни, да и развернут их мечи и сабли вспять. Сюда, конечно, вряд ли полезут, но до Булгара — точно и уже от него на весь юг сами будут ни от кого больше не зависящими монополистами.

  — Но северный-то князёк — такой же монополист здесь. Они свои цены задерут, и он тоже свои цены задерёт.

  — А на что именно он монополист? Ценные меха хазарские евреи закупят себе и у камских дикарей. Стекляшками его подвластные ему угро-финны затоварятся, даже если и не случится ничего с этой мастерской. Янтарь и рабы — да, это он ещё перекрыть может. А Хазария перекроет тигельную сталь, и тогда его здесь снесут на хрен те же скандинавы, которым она нужна для их лангсаксов и секир.

  — Если не переключатся на нашу, как переключились франки.

  — Жруны у скандинавов против нашего синкретизма. Они же о теократии своей мечтают, а для этого их боги должны оставаться отдельными от наших объединённых. А зависимость от наших поставок стали — это ещё один наш рычаг давления. К этому ещё и серебро добавь. У них же вся их серебряная ювелирка, считай, льётся из переплавляемых на неё восточных дирхемов. Так что ради сохранения притока тигельной стали и серебра скандинавы быстренько конунга для Гардарики свежеиспекут. Это сами они договориться не могут, но если жруны кого-то одного своим авторитетом поддержат, кто оспорит волю богов? Открыто против неё выступать — дураков нет.

  — Ну, в общем-то да. А реального всевластия конунга и самим жрунам не нужно, лишь бы порядок на путях поддерживали. И это же вполне устраивает и хазарских евреев.

 

  — Более того, если конунг в дурь попрёт, на него нетрудно будет всех главнюков помельче натравить, а волоки-то все — в их руках. Кто-то использует их для собственной речной торговли и зажима конкурентов, а кому-то самому торговать лениво, он пошлины только собирает, но охотно прижмёт того, кого попросит прижать заплативший побольше. А речной рус это, скандинав или хазарский еврей, ему какая разница? Чем разрозненнее эти русы и скандинавы, тем больше преимуществ у сплочённых хазарских евреев. Самим все эти волоки оседлать у них не выйдет, не дотянуться Каганату так далеко на север, но и финансовый контроль — это тоже контроль, и этому рахдонитов учить не нужно. А нет, так им и южных доходов хватит за глаза, где они будут иметь полную монополию.

  — Если удастся их переворот в Хазарии?

  — Да, если удастся. Но там есть кому отследить их подготовку и принять нужное решение, а здесь мы отслеживаем их здешние мероприятия. А уж мешать, не вмешиваться или где-то в чём-то даже помогать — наше дело отследить и доложить наверх, а там знают поболе нашего и решение примут уж всяко покомпетентнее.

  — А что, может поступить команда и помогать? — удивился Эзул.

  — Очень маловероятно, конечно, но в принципе возможно. Это на югах иудеи во главе Хазарии на хрен не нужны, и там наши, конечно, будут им всячески мешать, а здесь их деятельность, нацеленная на создание местного государства — я сам теряюсь в догадках об его соответствии или несоответствии нашим интересам. Весь расклад знают только на самом верху, а мы знаем только ту его часть, с которой работаем. Если, например, решат запереть викингов на морском побережье, не пуская вглубь материка, то нужно сильное государство самих местных славян и речных русов, которое отразит их экспансию и само. Но тогда скандинавы вооружать его не будут, и оружие ему понадобится с юга, то бишь из Хазарии. И если евреи наладят канал его поставки, то нахрена им мешать? Но это если будет принято решение варить викингов в их собственном соку, чтобы сами прореживали друг друга. Но могут ведь и другое решение принять — наоборот, вытянуть их как можно больше именно сюда для оздоровления обстановки на море. В этом случае здесь не нужно сильное государство местных, но хорошо налаженный торговый путь один хрен был бы желателен в качестве соблазнительной для викингов цели. Нахрена им сдался глухой и нищий медвежий угол?

  — А что было бы лучше для самих местных?

  — Да хрен их знает, если честно. Работорговлю они тут, как видишь, наладили и без викингов. Если пробьются на юг по Днепру, то и торговлю с Византией наладят сами, а это тоже в немалой степени и работорговля. В ТОЙ истории это сделали викинги, но там был этот то ли Рёрек, то ли Рюрик, которому они подчинялись хотя бы в теории и делали общее дело и при его наследниках. Во всяком случае, их оказалось достаточно на службе у общего и признанного всеми конунга. А вот как будет, если они ломанутся сюда вообще все, кому не лень? Скорее всего, здесь же и передерутся, а уцелевшие и закрепившиеся в стране будут и торговые пути пробивать самостоятельно, и каждый сам за себя и сам себе конунг, то бишь бить растопыренной пятернёй вместо сжатого кулака. И на юг пробиться им тогда будет намного труднее. Здесь — однозначно всё разнесут, и при завоевании, и при своих дрязгах, и местным тогда не позавидуешь. Южнее — хрен знает. Может, и не дойдут, или отразят их там, а может, и кто-то другой тогда тамошних завоюет.

  — В принципе — периферия Хазарии, и некоторые племена в ТОЙ истории дань хазарам платили. А если не состоится иудейского переворота в Каганате, то могут ведь и не пригласить из-за Итиля печенегов?

  — Да опять же, хрен знает. Просто так евреи от своих планов не откажутся, так что какая-то заваруха в Хазарии неизбежна, а в ходе её может быть всякое. Но допустим, не пригласят. В этом случае мадьярам нет нужды уходить в Паннонию, и они остаются в низовьях Днепра. Соответственно, есть кому обижать тамошних славян и без печенегов. В общем, хрен знает, какой из вариантов был бы для них лучше. Да и не эти соображения у нашего начальства основные, сам ведь понимаешь.

  — Ага, во главе угла интересы Содружества, а судьба тех или иных дикарей — это уж как кому из них повезёт. Ну, друзья и союзники, конечно, ближе и роднее всех прочих. А в ТОЙ истории уход мадьяр в Паннонию привёл к их набегам на все окрестные страны.

  — Там есть кому башку над этим поломать. Не моё направление, всех тонкостей не знаю. Мне и о северных-то событиях докладывают только то, что нужно по здешним раскладам. Например, о том, что норги движутся на северо-восток, и это не переселенцы на кноррах, а явно разведчики на шнекерах, я узнал совершенно случайно.

  — Ищут путь в Северную Биармию?

  — Вполне может быть. Намного раньше, чем в ТОЙ истории, на целых полвека, но в ТОЙ истории им путь на запад не был закрыт, да и в Свионское море их пропускали, а тут им больше и сунуться-то некуда.

  — А откуда об этом вообще наши узнали?

  — Да сказали, что тоже, собственно, случайно. Авиация-то там не летает, нехрен ей там делать. И у орбитальщиков тоже не было задания мониторить именно там, а просто тестировали наблюдательную аппаратуру, ну и выбрали для этого побережье Халогаланда на северо-востоке Скандинавии. Норгов там пока ещё ни хрена нет, одни саамы со своими оленями, так глазели на этих оленей, потом на лежбища моржей, и тут попался им шнекер норгов, который на тех моржей внимания не обращал, а деловито и явно целенаправленно шёл вдоль побережья. Не знаю, чем там кончилось, но теперь наши с орбиты мониторят и этот район. Значит, получили приказ.

 

  — И что, из этих верхних слоёв ионосферы прямо так хорошо всё видно?

  — Если не мешает облачность. Ну, прыщи на морде ихнего кормчего или гребца, конечно, орбитальщики тебе не пересчитают, и конкретного человека ты по их фоткам не опознаешь, но тип судна определяется легко, а по фигуркам людей можно прикинуть и его размеры. Для наших целей этого достаточно. Нам же не важно, Олаф Безмозглый это или Рольф Ушибленный, нам важно, какое судно, с каким экипажем и в каком направлении. В данном случае высока вероятность разведки пути в Северную Биармию. Теперь озадачили и авиабазу в Британии периодическими полётами над Халогаландом, чтобы отслеживали и эту исследовательскую активность норгов.

  — Если норги доберутся до Северной Биармии и сумеют закрепиться, это как-то повлияет на здешние расклады?

  — Ну, смотря где и какими силами. Если догадаются обосноваться на Северной Двине, то по притокам могут выйти к волокам в бассейн волжских верховий. Но вряд ли скоро. И трудно, и от своих далеко, и не особо там им понравится.

  — Ну да, тот морской залив зимой замерзает, и жизнь в нём, я бы сказал, сильно на любителя. Так что завоевание и освоение Халогаланда норгам явно предпочтительнее, да и есть надежда опередить свионов и раньше их выйти к Свионскому морю. Там залив, правда, тоже замерзающий, но к югу от гор климат мягче, а к своим — ближе. Получается, что осваивать будут там, а в Биармию плавать только за пушниной, да за морским зверем, когда повыбьют своего. И тогда выходит, что на здешний расклад в ближайшее время это никак не повлияет. Лет на двадцать, если не на все пятьдесят, биармские норги для наших, считай, в параллельной реальности.

  — Ты уверен?

  — Если не случится совсем уж какого-то чуда, то до тех волоков намного раньше норгов доберутся и здешние речные русы, а возможно, и викинги из Свионского моря. Ну, если решат вернуть Альдейгюборг, организуются и не слишком рассобачатся при дележе результатов. Логистика, конечно, хреновая, ну так она и у норгов будет не лучшей.

  — Так сам же говоришь, если не рассобачатся. Вздорный же народ.

  — А кто здесь не вздорен? Наверху — у всех обезьяны, ради гонора собственными интересами пожертвовать готовые, не говоря уже об интересах соплеменников. А те с них же сами пример берут для подражания. Кто может гонор свой демонстрировать, по башке за это не схлопотав, тот и считается лучшим в своём социуме. И чем больше он куролесит безнаказанно, тем он лучше и важнее тех, кто так не может.

  Хоть и пробыл Эзул Сергов в этой Ладоге всего-то пару дней, но за эти мелкие подробности его свежий глаз зацепился сразу же, и Авдаксу Валодову возразить нечего. В самом же деле, обезьянник самый натуральный! Точнее, даже три обезьянника — местный угро-финский, речных русов и славян, а в торговый сезон к ним добавляется и четвёртый — скандинавы, и все не только и не столько перед своими даже крутость свою показывают, сколько перед чужаками — знай, типа, наших. Отвлечётся, допустим, пацан-подросток и не увидит вовремя взрослого, которому обязан как старшему дорогу уступить, тут же от него оплеуху или подзатыльник схлопочет, так ещё ведь и поклониться обязан и благодарить за науку вежества, дабы и ещё раз не схлопотать, уже посильнее и поболезненнее. Ну, это-то, как успели уже заметить оба центуриона, между своими не всегда, могут и просто с пути отпихнуть, если есть дела поважнее, но если это на глазах у чужаков — ритуал полностью отрабатывают, напоказ, и горе вольному или невольному невеже, если оскорбил большого человека неуважением на глазах у чужаков.

  Так же у них и между взрослыми. Кто старше, родовитее или к главнюку ближе другого, тот всегда прав, а менее вятший — всегда виноват. В любом конфликте и местный суд у главнюка вятшесть тяжущихся учитывает. Не уважил вятшего, равняться вздумал с ним — сам виноват, забыл о своём месте. И от вятшего на месте оплеуху схлопотал, и ещё по суду плетей схлопотать рискуешь, если не понял и в неуважении упорствуешь. Если с чужаком у своего конфликт, судят справедливее, дабы до групповой ссоры и войны дело не довести, но тоже с учётом вятшести. Всяк сверчок — знай свой шесток. Нет государства официального, нет официальных сословий, но иерархия вятшести есть, и равноправием в родоплеменном обществе даже не пахнет. С атлантами только, если принесёт их нелёгкая, вятшестью не меряются, поскольку о последствиях наслышаны у тех, кто мерялся сдуру, но тем хуже тому своему и местному, кто на глазах у атланта перед вятшим провинится.

  И так — у всех. Угро-финский вождь или родственник вождя, перепив пива или медовухи, а пить в меру этот народ не умеет, если дорвался, на что угодно тяжко обидится и на ровном месте за меч схватиться способен. Потом всё селение своё обдерёт, дабы виру за убитого или изувеченного выплатить, но это будет потом, когда протрезвеет. Знатный речной рус до такого состояния обычно не допивается, но тоже цены себе не сложит и на любой пустяк может обидеться. Особенно, опять же, на глазах у чужаков. За меч только не сразу схватится, а сперва кулаком свою вятшесть поддержит, если сумеет. Славянский вятший тоже далеко от них не ушёл. Эти обычно с посохами ходят, и если оплеухи мало, так посохом добавят, но если и этого не хватит, то тоже не заржавеет и за мечом.

 

  Межплеменных войн не хочется никому, и с ровней из чужаков стараются ещё как-то гонор свой сдерживать и хорошие манеры демонстрировать, но это пока в здравом уме, помнящем о последствиях. Насколько хватит этого здравого ума, если гонор уязвлён реальным или кажущимся неуважением — вопрос уже другой. Тем более, что и слабину в такой среде давать нельзя. Уступишь в чём-то такому же, тот решит, что он вятшее, и так должно быть всегда, а тогда и его люди начнут считать себя вятшее твоих, а твои-то ведь тоже обидчивы, и ничем хорошим это не кончится. Вот и балансируют вятшие на тонкой грани между здравым смыслом и гонором, пока удаётся этот баланс соблюсти. Но удаётся не всем и не всегда. Кто-то рано или поздно в дурь попрёт, и тогда конфликт неизбежен, а за ним и кровавое столкновение с труднопредсказуемыми последствиями. Бывают такие дрязги, которые потом и старейшины авторитетные мирно уже не рассудят.

  У каждого из них ведь тоже свой гонор, и не только личный, но и коллективный возглавляемой им общности. Если тебя не уважают, так и твой народ уважать не станут, и кто же подобное стерпит? Нельзя, тогда вообще загнобят. Насколько хватает общине сил, настолько же и гонор, личный и общинный, её старейшина поддерживает, и каков баланс сил, таков и баланс между гонорами главнюков. А силовой баланс — меняется со временем и влияет на допустимый, а значит, и должный уровень гонора. Тот же Ратша не важничает пока перед вождями угро-финнов и речных русов, признавая их себе ровней, как и вождей скандинавов в низовьях Невы. Но надолго ли? Если пойдут глазчатые стеклянные бусы из ладожской мастерской, разбогатеет князёк быстро. А к богатству и сила тянется, сколько можешь прокормить и вооружить. Скандинавскому купцу не один ли хрен, кому лангсакс или кольчугу продать, если цену достойную дают? Кто в состоянии заказ оплатить, тому и привезут, сколько закажет, да и вольные бойцы наверняка заинтересуются, не нуждается ли разбогатевший главнюк и в их службе. А это ведь — уже вооружённые и обученные, не зелёные новобранцы. Таких дружинников и десяток на силовой баланс повлиять может.

  Понятно, что всю страну с превосходством на десяток профессиональных вояк под себя не подомнёшь, но положить этому начало, подмяв ближайших соседних вождей уже можно вполне. А дань с них ускорит обогащение, ведущее к дальнейшему усилению. Если все угро-финские вожди вокруг объединятся, то не поможет Ратше и втрое большая дружина, чем нынешняя. Но как им объединиться всем с их личными и коллективными гонорами? Это же кому-то одному подчиняться надо, а с этим у них ситуёвина такая же, как и у скандинавов. Почему ты, почему не я? Чем ты лучше меня? У чужака шансов даже больше, поскольку ему подчиняться не так обидно, и его главенство признать легче всем, если договорятся. По принципу — ни тебе, ни мне, мы с тобой как были, так и остаёмся в равном положении. Вполне возможно, что и на этот фактор Ратша тоже рассчитывает.

  И не столь важно, он ли сумеет всем этим удачно воспользоваться или кто-то другой его сковырнёт, займёт его место и воспользуется его наработками. Так или иначе, тут важна Ладога с её удачным местом для торговли, удобством обороны и собственным источником богатства в виде мастерской стеклянных бус. Кто владеет ей, тому легче всех овладеть и всей страной. Пока владеет — Ратша, соперников-славян у него здесь нет, русы речные не возражают, у скандинавов не доходят руки, точнее — головы, а угро-финнам её проще разорить и сжечь, чем выбрать кого-то, достойного владеть ей, из своей среды. Ни тебе, ни мне, как вышло и со скандинавским Альдейгюборгом.

  А продовольствием его славянские деревушки-веси обеспечивают. Небольшие, редко какая больше пяти дворов, поскольку земли им нужно много. Земледелие-то ведь у них — подсечное. Подсекли лес, дали засохнуть, выжгли, выкорчевали пни, вспахали, да и засеяли, собрав с удобренной золой земли даже сам-тридцать, если год окажется удачным по погоде. Но на второй год — уже намного меньше, хоть и тоже очень хорошо, но потом земля истощается, и надо новый участок леса подсекать, да выжигать. Лет за десять они истощат ближайшую к деревеньке землю, ещё за пятнадцать — расположенную дальше, а ещё дальше — уже ни пешком не находишься, ни на телеге не наездишься, и проще саму весь перенести к новым полям. Кочующее земледелие получается с переселением раз в поколение. Не очень-то и примучишь, как это называется у славян, таких земледельцев. Первые три года, если не все пять, их вообще не трогай, им же деревню на голом месте ставить и обживать, а позже, если слишком много с них затребуешь, так они ведь и ещё раз переселиться могут, если решат, что это им выгоднее. Где-то в глубине славянских земель немало и таких весей, которые никому из тамошних князьков дани не платят, а переселяются подальше при попытке их примучить. Собственно, и сюда они примерно таким манером и добрались.

  Но здесь-то — край славянских земель. Дальше уже не переселишься, поскольку для чужаков ты — добыча, если тебя не защищает равная им сила, с которой им воевать без веской причины не с руки. Земледельцы нужны Ратше, но и им ведь самим тоже нужен он с его дружиной. В прошлом году, говорят, одна весь отказалась ему платить, да подальше от него переселилась, так потом людей оттуда здешние речные русы кого-то здесь же на торгу в рабство тому же Ратше продали, кого-то скандинавам, а кого-то, вроде бы, даже и на восток. А их вещи видели и у угро-финнов. Сами догадались или Ратша подсказал, что эта весь бесхозная, и её он защищать не станет, тут мнения разнятся. Остальные рисковать не хотят и платят ему, чтобы защищал. Но и в пределах подвластных ему земель всё равно придётся переселяться раз в поколение. Поэтому никто и не строит добротного жилья, а живут в полуземлянках, в которые и дверца низенькая, так что в три погибели согнёшься, чтобы войти или выйти, и оконца узенькие, только для выхода дыма. По-чёрному такая полуземлянка топится, и чаще всего даже глинобитной печи нет, а есть только открытый очаг. А какой смысл добротно обустраиваться, если дети с внуками всё равно будут жить в другом месте? Да и Ратше если достаток показать, он же и дани тогда захочет больше.

 

  По этим же соображениям и посад вокруг ладожских укреплений живёт так же. Хоть и не переселяться, поскольку не с земледелия живут, но и достаток князьку показать страшно, и на случай осады всё равно ведь бросать придётся, спасая за укреплениями себя и пожитки, так такую полуземлянку хотя бы не так жалко бросить. В общем, хреново этот народ предков отцов-основателей живёт. Если с предками турдетан сравнивать — ну, тут и на климат, конечно, поправку делать надо. Разве сравнишь здешний климат с испанским? В испанском доме здешней зимой на одном только топливе разоришься! Поэтому что-то в их здешней жизни сразу на климат списывать надо, что-то на неустроенность жизни из-за опасности военного разорения, а что-то и на вятших, которым сколько ни отдай, всё мало. Судя по западным славянам, тоже фактор немаловажный. У них и климат намного мягче, и урожайность намного выше, но живут тоже весьма небогато, если по простонародью их судить. Совсем пропасть вятшие не дадут, но всё, что можно из тебя выжать — выжмут.

  Так же, естественно, и здесь. Только за счёт изобилия угодий, пока население редкое, не голодают. И поля вовремя сменить могут для хороших урожаев, и рыбы в реке и озере хватает, и леса на жилища и дрова достаточно, и зверь в нём не выбит, а осенью и перелётного дикого гуся, сколько успеешь набить, весь твой. Пока не размножились, всем хватает, и живут сыто, хоть и в тесноте, темноте и дыму. В палатке военного лагеря, и то намного комфортнее. Но с другой стороны, много ли у атлантов военных лагерей в этой климатической зоне? Летом — ещё ничего, пока есть гвоздичное масло от комаров, зимой же — на хрен, на хрен! Вятшие-то, конечно, в теремах живут, где только нижний этаж для хозяйственных помещений и слуг по-чёрному топится, и страдают от этого только слуги, а сами хозяева в просторных, светлых и чистых комнатах наверху обитают. Этим-то не на что особо жаловаться в быту. Но сколько их, таких баловней судьбы? А впрочем, сколько бы ни было — достаточно для того, чтобы все остальные жили хреновее, чем могли бы.

  Да и этим немногим, откровенно говоря, не очень-то позавидуешь. У атлантов на таком же примерно уровне комфорта, если явную роскошь за скобки вынести, хороший работяга живёт или зажиточный крестьянин, не говоря уже о среднем классе. Конечно, им для этого приходится работать, ну так а кто сказал, что у здешнего вятшего повседневная жизнь — сплошной досуг? Да, руками не работает, но работа головой — нервозная, как и у любого управленца. И уж всяко понервознее, чем в странах Содружества, поскольку цена ошибки — выше. Вроде бы, и здоровый относительно народ, поскольку медицина только народная и для них, другой-то нет, и задохлики мрут ещё в детстве, но и у них основная причина смертности — инфаркты с инсультами. И грызня с коллегами за вятшесть, и страх перед нападением чужаков, от которых никто со стороны не защитит, и настороженность дома, поскольку и у слуг с домочадцами причин для обид более, чем достаточно — некогда расслабиться надолго, да и негде.

  Сам-то Авдакс даже здесь, среди этого гадюшника, чувствует себя не в пример свободнее местных вятших. Буквально позавчера встретился ему на улочке угро-финский вождёныш, пьяный в хлам и весь из себя самый вятший во всём мире, так хватило одного только прищуренного взгляда на эту пьянь и лениво расстёгнутой кобуры пистолета, даже доставать его не пришлось, чтобы этого свои же схватили и оттащили подальше, лопоча что-то на своей тарабарщине абсолютно непонятное, но явно примирительным тоном. И не в пистолете даже дело — и меч на перевязи, и кинжал на поясе напротив кобуры, и тоже вряд ли пришлось бы их обнажать. А всё ведь отчего? Оттого, что Содружество за спиной маячит! Здесь-то ещё не случалось, но о случаях у скандинавов, западных славян, саксов и пруссов, где пытались обижать атлантов, наслышаны и местные. И хотя им понятно, что минимум втрое надо делить услышанное, оставшейся трети им тоже очень не хочется. А у здешних вятших кто за спиной кроме их общин? Любой, кто сильнее — опасен.

  Вроде бы, и нет у угро-финнов такого вождя, которого признали бы все прочие, и война с ними маловероятна, но где гарантия? Вроде бы, и устраивает речных русов мир с Ратшей и его власть над Ладогой, но где гарантия? Вроде бы, скандинавы пока не точат мечей на Ладогу, но где гарантия? Вроде бы, и на юге у других славянских князьков дела между собой поважнее Ладоги, но где гарантия? Так это даже сейчас, а что будет дальше, когда богатство и сила Ратши Ладожского начнёт всем мозолить глаза? С каждым годом Ладога будет становиться всё более и более заманчивой целью для любого, кто решится попробовать её на зуб. А решится — любой, кто сочтёт себя достаточно сильным.

  И получается в результате, что богатство-то ещё только в светлом будущем, а вот о его защите надо заботиться уже сейчас. Пока нечего особо с Ладоги взять, хватает и обычного частокола, на который не надо и осадных машин, но когда пойдут стеклянные бусы, надо будет полноценную крепость уже готовой иметь. А её разве отстроишь за один сезон? И напрягает князёк всех своих холопов с закупами, а посадским и крестьянам часть их повинностей трудовой заменяет, дабы поскорее настоящей крепостной стеной Ладогу обнести. Из клетей бревенчатых, набитых глиной и камнями, с городнями по всему верху и башнями по углам, дабы враг сил побольше копил, давая время усилиться и Ратше.

 

  — Лучше бы этот скряга расщедрился на наварные лезвия из тигельной стали для плотницких топоров! — хмыкнул Эзул, проследив взгляд коллеги на строящуюся крепость, — Каждое утро одно и то же — длинная очередь из плотников к кузнецу, чтобы тот оттянул и нагартовал им эти затупившиеся за прошлый день лезвия топоров из мягкого кричного железа! Один же хрен на камнях ещё потом их точат, так с лезвием из нормальной стали только это и нужно, и не тратили бы драгоценного времени на стояние в очереди.

  — Если хочешь вывалить Ратшу в осадок, посоветуй это ему! — хохотнул Авдакс, — Представляешь его реакцию? Нет, я имею в виду — после того, как он вернёт отвисшую челюсть на место! — оба рассмеялись, — Это для нас рабочий инструмент так же важен, как и оружие, а для них — охренел ты, что ли, драгоценный булат на топоры смердов тратить? Перебьётся мужичьё сиволапое, подгонять только надо, чтобы от работы не отлынивали! — оба снова рассмеялись.

  — Литеннона Максимова на них нет! — добавил Эзул, развивая шутку, — Вот кто точно обложил бы князька и его свиту трёхэтажными хренами за такой трудовой героизм через такое отношение к рабочей силе и рабочему времени. Наверное, поэтому начальство его с нами сюда и не послало?

  — Да он, собственно, и сам не рвался. Его предок был из каких-то тюркоязычных степняков. Ну, в смысле, обрусевший, конечно, но его дальние предки — из них. Литеннон ездил в командировку к огузам на Сейхун, где у них есть и города, и земледелие, но рядом и кочевья. Так когда вернулся оттуда обратно, плевался и говорил, что ему просто стыдно за таких предков — такие же, говорил, дуболомы и обезьяны, как и все прочие дикари. Сам по своей воле хрен больше туда вызовется, только если по приказу пошлют.

  — А они там точно предки его предков?

  — Он говорил, что не именно эти, но без разницы, те-то один хрен такие же. Как у прочих дикарей интерес могут представлять только единицы из сотен, так и у этих тоже. Когда спросили, не хочет ли сюда, на эту часть предков посмотреть, так ответил, что ему и тех хватило за глаза, и нехрен второй раз зря расстраиваться.

  — Наверное, он не так уж и неправ. Меня что-то тоже этот народ предков как-то не радует. Ладно бедность, ладно неустроенность жизни — это на климат и на окружение можно списать. Но маразм этот обезьяний — я понимаю, что и другие дикари ничем этих не лучше. Но другие мне похрен, они не мои предки, а вот за таких же предков — стыдно.

  — С большой неохотой, но вынужден полностью с тобой согласиться. Хоть они и предки, но не наш народ, абсолютно не наш. Единственное только, что могу добавить, что и наши основные предки турдетаны тоже ведь исходно были далеки от идеала. Были ли они тогда лучшими, чем эти сейчас — я не уверен. Да и ведь нашлись же среди ихних потомков наши отцы-основатели и прямые предки? И наверняка ведь немало было таких же, а возможно, даже лучших, просто попали к турдетанам именно наши. Так что, думаю, не безнадёжны были бы и эти, если бы кто-то занялся ими, как и наши отцы-основатели турдетанами. Другое дело, что кому это сейчас на хрен нужно?

  — То-то и оно. Это отцам-основателям приходилось вытаскивать отовсюду всех годных, чтобы улучшить породу турдетан и сделать народ таким, какого не было исходно. Их затея потребовала многих веков, но удалась, и мы — её результат. И теперь нам на хрен не нужны даже такие, каких за неимением лучших охотно брали отцы-основатели.

  — И с этим согласен полностью. Не так уж и мало попадается таких, которые по какому-то одному признаку или даже паре-тройке — хоть сейчас их бери, но по какому-то другому, а иногда и тоже не по одному — ущербные уроды, которых браковать надо сходу. Абсолютно годных по всем признакам — ну, хотя бы кажущихся такими на первый взгляд — вообще никого не попалось.

  — Да, по нашим нынешним меркам достойных зелёного жетона практически нет. Есть подобные нашим маргиналам, но нахрена нам такие чужаки, когда и свои маргиналы полноценными людьми не считаются? Так свои маргиналы и ущербность свою понимают, и рекомендации по улучшению породы нормально воспринимают, и какая-то часть ихних правнуков рождается уже вполне нормальными людьми. А дикарские — включают обиду, и хрен им чего втолкуешь, и ради чего тогда с этим ущербным дурачьём возиться?

  — Что есть, то есть. Особенно бабьё. Погоди, ты пока ещё банного дня не застал. Завтра как раз будет, так ты с них охренеешь. Как у западных славян, так же теперь стало и у этих. Прознали уже откуда-то, что наш элитный язык — тоже из славянских. И теперь на этом основании — увидишь сам, как в наложницы будут набиваться, чтобы увёз с собой. И чем смазливее дурында, тем обидчивее — как же так, родную кровь не оценили. Племя и внешность, да родство с вятшими, если есть — то, что кто-то может оценивать и по другим признакам, они даже вообразить себе не в состоянии. На меня уже три штуки изобижены за то, что не оценил их, всех таких из себя раскрасавиц и чистопородных славянок. Самая обиженная — дворовой холопкой от князька нагулянная, её ейные подружки так и дразнят Княжной. Официально это у них не в счёт, но по факту и такой вятшестью меряются. Вот увидишь, теперь к тебе клеиться будет — и в надежде на то, что с тобой выйдет, и напоказ перед насмешницами, и мне типа назло. Уже ведь строила тебе глазки? Так что готовься.

  — Да я уж заметил, как и типа порядочные к любому вятшему льнут и задирают потом нос, если тот снизошёл. И заметил уже, как хвастаются потом друг перед дружкой, хоть и понимаю их тарабарщину только с пятого на десятое.

 

  — И у меня была такая же хрень, пока конкубина из западных славян не научила ихнему языку. Хоть и изучал специально тот старинный язык отцов-основателей, который был ещё без наших накопившихся за века турдетанизмов, а один хрен меньше трети ихних слов понимаешь, когда лопочут быстро. Пока моя не научилась по-человечески говорить и не начала переводить, тяжко было.

  — Да ты у нас просто везунчик! Где ещё только нашёл годную в конкубины?

  — Млять, не напоминай! Пока эта Млава совершенно случайно мне не попалась, одно расстройство с ними было! Вроде бы, и полно их вокруг, и смазливых хватает, но как отсеешь обезьянистых, так и выбирать становится не из кого. Одна дурында ушибленная, другая мотористка или удавленница, третья крови боится, четвёртая — мышей и тараканов, пятая — ракообразная. Хвала богам, их не расплодилось ещё столько, чтобы голодать, так что выявлять ракообразных нетрудно по их родне. Много настолько бледных, что к ним и загар хрен пристанет, им под нормальным солнцем подолгу находиться нельзя, и куда их таких в нормальные страны? А сколько слабожелудочных? Ячменную кашу нормально не могут есть! Угро-финны, кстати тоже. На молоке её варят, а иначе у них желудок её хрен примет. Славяне — ну, западные-то легче, но у этих тоже много угро-финской примеси, и порода сказывается. Только пиво из ячменя варят, да скот им кормят, а сами — не любят.

  — А угро-финны же ещё и запойная пьянь?

  — Да, водится это за ними, и из-за ихней примеси среди здешних славян намного больше такой алкашни, чем среди западных славян или балтов. Самое обидное, что такая славянская девка с угро-финской примесью часто бывает посмазливее чистопородной, но несёт в себе и вот эту паскудную склонность к запойному алкоголизму.

  — Млять, а тут ещё и эти грёбаные тучи принесло! Того и гляди, дождь начнётся.

  — Ну, ливня-то от этих туч не будет, но мелкий моросящий — запросто. А ты что, на солнечный день всерьёз рассчитывал?

  — Да я-то знаю, что и в Британии при всём её влажном климате солнечных дней в году больше, чем в этих местах. Но ведь не Исландия же, в конце-то концов!

  — А в Исландии наши и служат только вахтовым методом. Слишком мрачно там, если жить постоянно. А здесь — что-то среднее. Суше, чем в Британии, но облачнее. И чем не повод для местного алкаша, чтобы назюзюкаться в хлам? — оба рассмеялись.

  — Нет, в звизду! Служба есть служба, но как только выполним задание — скорее домой, на запад! Прародина прародиной, предки предками, но наша родина и наш народ — уж точно не здесь. Они — там, дома...

 

  815 год, Британия, Лондиний.

 

  — Презираешь, небось, прабабку и стесняешься её, родственничек? — процедил Павлидий Васькин, портовый работяга-докер.

  — Ты ведь хрен поверишь, но — наоборот, горжусь, — возразил Волний Васькин, центурион безопасности.

  — Ясный хрен, звиздишь для приличия! Будешь ты ещё, весь из себя элитный и добропорядочный, гордиться прабабкой из маргиналов!

  — И как ни странно, именно поэтому. Этой маргиналке хватило ума и силы воли, чтобы вовремя одуматься, наплевать на общее мнение всего её маргинального окружения, включая родню, и последовать всем рекомендациям генетической службы. То, что не всем её детям хватило того и другого, чтобы продолжить жизнь в том же духе — это вопрос уже второй. Мне повезло оказаться внуком того, которому хватило, за что я, естественно, и им тоже горжусь, а ведь не будь её с её победой над своей натурой — не было бы и его. То, что легко и естественно для благополучного человека, трудно для маргинала, и тот из них, кто сумел себя пересилить — уж всяко не стыдный предок для своих благополучных потомков.

  — Смазливой бабе проще! — заметил работяга, — Манерам только этим вашим ей немножко подучиться, и может сразу элитного самца-осеменителя заказать, красоткой-то и они не побрезгуют, а когда генетическая экспертиза подтвердит, что залетела и родила от рекомендованного, то ещё и социальное пособие получит. И породу, считай, улучшит сразу вдвое, и достаток получше, чем у обычной матери-одиночки. А каково мужику? Ни пособия ему никакого не положено, ни бабам породистым маргинал на хрен не нужен, и толку от рекомендованного генетиками выбора жены — ноль целых, хрен десятых!

  — Ну, не скажи. Именно в таком положении как раз и был мой дед со стороны матери, и невесты из элитной школы ему, ясный хрен, не светило в принципе, выбирал из своей же маргинальной среды рекомендованных, но выбрал и храм Эндовелика посещать с ней не ленился. И в результате их стараний моя мать поступила уже в элитную школу со всеми вытекающими, одно из которых сейчас сидит перед тобой и раздражает тебя своим благополучным видом.

  — Ещё и щадишь меня? Не упоминаешь о моей бабке, сеструхе того твоего деда?

  — А какой смысл говорить тебе то, что ты прекрасно знаешь и без меня? Теперь ты в положении того моего деда, и вроде бы, в главном не напортачил, хоть и мог бы быть осмотрительнее в мелочах.

  — Млять, ещё один! И так-то тошно! А тут ещё и двоюродную сеструху моей на днях легавые повязали. А за что? Может, окажешь любезность, да выяснишь?

 

  — Да я, собственно, уже в курсе. За укрывательство ррывалюционера. Она в этом не замешана, так что расколят и отпустят, а запираться ей смысла нет — хахаль при аресте стрельбу устроил, и его просто пристрелили на хрен. Самое хреновое для неё не это, а то, что залетела от этого психопата и аборт делать не хочет — ага, пламенная любовь там была у них. Если родит — истероид же будет или истеричка с самыми кислыми перспективами. Там и помимо этого ущербностей в породе хватает, отчего его и понесло в неадекват. Ты бы поговорил со своей-то, может, она сумеет убедить её не ломать себе всю дальнейшую жизнь, а избавиться от этого генетического мусора, пока срок ещё невелик.

  — Самбак Нистраков? Да, ты прав, отмороженный был ещё тот. Млять, она что, в натуре именно от него и залетела? Дурында, млять, безмозглая! Не могла выбрать себе кого-нибудь потолковее! А теперь — млять, уже второй сорт! А бэушная и с проблемным довеском будет вообще третий сорт, и кому нормальному она тогда будет нужна?

  — То-то и оно. А ведь заметь, из семьи поблагополучнее твоей, родоки породу улучшить старались, ей бы продолжить, так хрен там, опять в то же болото снесло.

  — Млять, со своей шмакодявки шкуру спущу, если увижу, что путается с такой же бестолочью! Пусть уж лучше тогда, как прабабка, от рекомендованных рожает! Этот грёбаный Самбак — ну, ты же в курсе наверняка, чего у него за навязчивые идеи были?

  — Ага, жизнь вольных викингов как эдакое пиратское братство. Фильмов про них насмотрелся художественно-романтических, ну и судил по ним. А то, что вольница — именно пиратская, а в нормальном обществе у них — замшелый родовой строй, и против родовитого главнюка вякнуть не смей — этого в тех фильмах не показано. Остепениться — только в этом родовом обществе, а иначе так и будешь всю жизнь разбойничать, сколько судьба здоровья и везения на твою долю отпустит. А дурень вообразил себе, что это и есть идеал, к которому и здешнее общество следовало бы привести.

  — И что, на самом деле готовился с ихней помощью Британию захватить?

  — Да нет, это уже кто-то из журналюг переврал или от себя присочинил. Мечтал Самбак впустить их в Британию уже после переворота и захвата власти в порядке эдакой благотворительности. А то климат снова похолодал, и им там жрать нечего, с голоду там дохнут и режут друг друга, а они, типа, тоже люди и тоже имеют право на благополучие. А что, кто-то против ихнего благополучия? Но почему у нас и за наш счёт, спрашивается?

  — С этим — да, хрен поспоришь. Нахрена нам тут сдались эти дикари, когда мы и сами тут не жируем? Но вообще-то кое-кого выборочно можно было бы и принять. У меня пацан подрастает, а где ему невесту подходящую среди наших маргиналов подыщешь?

  — И ты на подвоз дикарских девок надеешься?

  — Ну, всегда ведь предки так делали и за счёт этого решали проблему нехватки своих нормальных баб. А теперь как-то хреново с этим стало. Привозят, но каплю в море.

  — Павлидий, именно эта капля там только и есть подходящая. Даже ваша порода лучше ихней среднестатистической. И нахрена нужны худшие или такие же? А лучших у них у самих с гулькин хрен. Из сотен единицы были бы хороши для вас, так что легче для твоего пацана среди вас подходящую пару найти, чем среди них. Другие времена, другая порода, другие и требования к её качеству.

  — Выходит, мы ещё и не самые хреновые?

  — В мире — далеко не самые. Есть и намного худшие. И нахрена они нам?

  — Но ведь есть же подходящие даже по вашим меркам?

  — Есть и такие, но в основном пацаны, которых у нас и своих достаточно. У нас в дефиците подходящие для них девки, но таких у дикарей — единицы из тысяч. Выросли требования, и теперь не годятся такие, которые годились предкам. Эти немногие, которые подходят — нужны, их ищут, находят и стараются забрать к нам, но — ты правильно сказал, это капля в море. Обычно же как бывает? Девка хороша, а иногда даже шикарна в чём-то одном, но никуда не годится в чём-то другом, и чем она тогда лучше ваших? Естественно, таких мы бракуем. Нахрена такие нужны, когда ваши есть?

  — Для себя вы и принцесс находите! Была же у вас одна такая в школе, которую все так и называли принцессой?

  — Хельга Видукиндова? Ну да, прозвали Принцессой, поскольку на самом деле хоть и побочная, но внучка Видукинда Саксонского. Я не запомнил, сколько их таких там было от всех его законных и побочных детей, но в районе десятка, и из всех их только вот эта Хельга и прошла по нашим нормативам. Ну так зато и муж не жалуется, и дети вполне на уровне. Кроме неё, ещё штуки три из саксонских семей попроще были в других школах и тоже оказались ничем не хуже, но это — считай, от всех саксов. Мизер!

  — А от развивающихся? Ну, я имею в виду наших друзей и союзников в Луже.

  — Я понял. От них — больше, но один хрен мало. У самих теперь такие ценятся, а менять страну и народ — не так-то легко, и нахрена им это, когда и среди своих неплохо? В общем, очень мало годного пополнения извне. Ну, хороших по вашим меркам, конечно, в разы больше будет, но сколько из них согласятся выйти замуж за маргинала, когда такую и человек поблагополучнее охотно возьмёт? Допустим, достанется таких и на Лондиний штук пять, и две согласны на женихов из вашего квартала. Я сильно в этом сомневаюсь, но — допустим. Но разве решат ваши проблемы эти две штуки?

  — Да ни хрена, конечно. Двадцать две — решили бы, но ты же, проклятый жмот, на весь город больше пяти не даёшь! — оба невесело рассмеялись.

 

  — Поэтому и говорю, что не рассчитывайте на подвоз извне, а выкручивайтесь с теми, которые есть. Ты же сумел? Те из вас, кто ещё не совсем пропащий, выкрутятся, как и ты, а кто нет — чем скорее вымрут на хрен, тем лучше. И не только для нас, но и для вас же самих тоже. Не будет ущербных — не будете с ними родниться и портить свою породу.

  — Тебе легко рассуждать, Волний, когда ты сам благополучен и даже элитен. А каково нам, маргиналам, ущербным по вашим меркам? Где нам их взять, подходящих для улучшения нашей породы, но не брезгующих нами? Я вот как-то не уверен, что во всём Лондинии среди всех его маргиналок найдётся подходящая для моего пацана.

  — Вполне возможно, что не окажется и ни одной, поскольку вас вообще, хвала богам, мало. Но разве свет сошёлся клином на одном только Лондинии? Есть в Британии и другие города, а если мало окажется и британских, никуда не исчезло и всё остальное Содружество. А по всему ему вас таких, наверное, не одна сотня тысяч. И есть общая на всё Содружество генетическая база, в которой подыщут подходящую пару, и не одну, а с выбором из нескольких, для любого, кроме совсем уж пропащих.

  — И что, для моего пацана кто-то станет этим заморачиваться?

  — В зависимости от его репутации. Если безнадёжный ущербный урод, то тут и я ничем не помогу, но если не безнадёжен, то служба ведь для этого и предназначена.

  — Репутация, говоришь? Да какая у нас, маргиналов, в звизду репутация? Позор Содружества, вот кто мы есть! А меня вон ещё и фамилией всю жизнь попрекают, как и отца всю жизнь попрекали, и деда.

  — Ну так ты же сам понимаешь, что есть за что. Если прабабку нашу не считать по бабьей линии, а только прямые отцовские, то наш с тобой последний общий предок из носителей фамилии жил шесть поколений назад. А порода была вполне благополучной и даже, как ты сам выражаешься, элитной. Но тот из его сыновей, который оказался твоим предком, сделал глупость и женился то ли на гетере, то ли на актриске, то ли вообще на таверновой певичке. Вот с этого и пошла деградация твоей линии, которую последующие предки усугубили, продолжая переть в дурь. Теперь вот ты расхлёбываешь последствия. Но насколько я понимаю, в маргинальной среде ты уж всяко не из худших, раз служил в городском ополчении, жена твоя тоже для вашей среды на хорошем уровне, и с чего бы тогда вашим детям быть совсем уж безнадёжными? Безнадёжны — алкашня, наркоши, да вздорные истеричные бузотёры. Ну так они и дохнут в основном, и туда им и дорога.

  — Кстати, насчёт наркош. Наркоту ведь у любого аптекаря по дешёвке купить можно. Ладно выпивка, я понимаю, что её не запретишь, но наркоту-то ведь можно?

  — Можно, но не нужно. Во-первых, на неё сразу же взвинтятся цены, и появится криминальная торговая сеть, которой будет выгодно подсаживать на наркоту всё новых и новых взамен скопытившихся, и это безобразие будет только шириться. В Китае пробуют время от времени, то один какой-нибудь ван, то другой, и результаты у всех одни и те же. Один же хрен, не исчезнет наркомания до тех пор, пока не вымрут на хрен все наркоманы. Ну и какой тогда смысл этому препятствовать? Китайцы мы, что ли? А во-вторых, из-за дорогой наркоты появится преступность наркош, добывающих себе на очередную дозу. И нахрена нам-то это надо? Те же китайцы и это наглядно демонстрируют. Пусть уж лучше, кому судьба подсесть на эту дрянь, травятся ей задёшево и дохнут быстрее.

  — Ну, может, ты и прав, хоть и обидно, когда от этого мрут хорошие приятели, а то и кто-то из родни. Но — да, слюнтяи, неспособные преодолеть даже самоубийственную хотелку. Вот только далеко ли от них ушла основная масса нашего бабья? Не выпивку или наркоту, так новые яркие тряпки или побрякушки! Ну и каких заработков на все эти ихние неуёмные хотелки хватит? Уж всяко не честных и добропорядочных. А воровать, грабить или мошенничать — у вас не заржавеет ни за пулей, ни за петлёй. Да только разве думают они об этом своими птичьими мозгами? Сколько народу уже этим сгубили!

  — Нехрен увлекаться дурными стервами и вестись на их дурные истерики. Да, я понимаю, в постели истерички бывают хороши, но разве жизнь из одной только постели состоит? Захотелось с истеричкой перепихнуться — бордельные шлюхи на то есть, но жить с такой постоянно — на хрен, на хрен! Это же животное, а не нормальная вменяемая баба!

  — А где нам других взять, когда брезгуют нами нормальные? Да и эти-то больше к благополучным липнуть норовят! Знаешь, как ещё со школы раздражало? Нам-то в ваши кварталы путь закрыт, наш забором огорожен с колючкой и битым стеклом по верху, а их, кто посмазливее, свободно через проходную пропускают, и они на школьных переменах меж собой на полном серьёзе обсуждают, как подцепят себе благополучных пацанов, да женят на себе по примеру одной или двух из старших, у которых этот номер прошёл. Как ты думаешь, хоть одна из них вспоминала при этом о десятках обломавшихся, пошедших по рукам, вышедших в тираж и опустившихся лахудр, которые в своё время мечтали о том же самом? А вот хрен там! Каждая ведь дурында мнит себя единственной и неотразимой, вокруг которой элитные женихи должны виться, как кобельки вокруг течной сучки.

  — Ага, инстинктивный принцип незаменимости самки. Обезьянам ведь хоть кол на башке теши, один хрен инстинкты сильнее разума.

  — То-то и оно. Особенно, когда кого из вашей элитной школы увидят. А когда у ваших юнкеров каникулы, так из окон высовываются, как ещё только не выпадают! Потом выбегают и прыгают вам в глаза прямо на улице. Двух оплывших шалав у входа заметил? Одна — моя бывшая одноклассница, другая — классом старше. Тоже в своё время пытались.

 

  — Помню, в каникулы домой приедешь, так реально прохода от таких лахудр не было, млять! И у каждой же на роже написана цель заманить тебя в койку с последующей попыткой поймать на пузо. То и дело биоэнергетику применять приходилось, чтобы путь себе свободный проложить. Не доставать же для разгона с дороги этих шалав табельный пистолет, в самом-то деле? — оба рассмеялись.

  — Так это ещё не самые худшие. Знаешь, сколько уже в таком возрасте подсядут на бухло или наркоту? И ведь знают же, к чему ведёт, и примеры наглядные перед глазами мелькают, а один хрен свято убеждены, что они — выдержат меру и не подсядут. Половина сдохнет на хрен, из оставшихся кто-то до того допьётся, что на неё и встанет-то только по пьяни, а какая-то ещё ничего, но бесплодна после нескольких абортов. Ну и из кого нашей пацанве невест выбирать? Хоть и больше девок из-за повышенной смертности пацанвы, а один хрен — кого выберешь среди дурынд, стерв, да шалав?

  — Ну так Павлидий, а среди вас самих много ли способных и готовых взяться за ум? Более-менее толковые — либо выкручиваются сами, как ты выкрутился, либо им наша генетическая служба поможет, и на таких немногих — возможностей хватит, а бестолковое большинство — безмозглое, полупьяное, вздорное и обидчивое — с чего ты взял, что такие должны оставлять после себя потомство? Нахрена такие нужны? По породе и судьба. Вот ты сам какого хрена вразнос пошёл? Ведь учился же для народной школы очень неплохо. На нормальный завод попал, в городском ополчении служил. Мог же там и нормальную репутацию себе наработать. Что за муха тебя покусала, что ты вылетел на хрен и оттуда, и оттуда? Сам же себе напакостил хуже любого недоброжелателя.

  — Да млять, понимаю я это всё! Но тоска же, млять, заела! У вас практика была, так сколько она у вас была? Вам — настозвиздить не успевала. А ты тут — хренач одну и ту же хрень месяцами и годами, да ещё и догрёбываются до качества — вот это не по чертежу, вон то не по стандарту. Да, я понимаю, что заводская продукция должна быть стандартной вся, но млять, на что влияют эти грёбаные мелочи? По делу — нормальная годная деталь, в сборку её собери, и будет работать не хуже других, так нахрена же до маразма доходить? Ну и вот как тут с такой хрени не психануть?

  — А как тебе без этого работу посерьёзнее доверить, на которой и все эти мелочи уже на реальное качество влияют? Вот поэтому тебе и разряда не повышали, и на работу посложнее не переводили.

  — Да понимаю я это умом, но млять, откуда столько терпения набраться?

  — Вот это и есть твоя главная беда. Не дурак, не бестолочь и даже не лентяй, но ни терпения, ни усидчивости, ни дисциплины. Раззвиздяй раззвиздяем. Из-за этого ты и с завода вылетел — заметь, не по пьяни, как некоторые, а только из-за раззвиздяйства. И из ополчения, считай, за то же самое тебя выперли. Раззвиздяйство, которого ты не мог или не хотел преодолеть.

  — Так ведь тоже из-за чего? Из-за маразма! Ты вот Ретогена Нистракова спроси, моего бывшего центуриона, который меня и вытурил, были ли у него серьёзные претензии ко мне на учениях по отражению десанта викингов? Я хотел в стрелки, а меня засунули в пикинёры, но разве ныл я хоть раз на тяжесть щита и громоздкость пики? Разве хреново я держал место в строю? Разве лодырничал на тренировках? Разве дрых на посту? Спроси его. Я был у него на хреновом счету, но он мужик справедливый и в лишнем не обвинит.

  — То есть, службу тащил нормально?

  — Да, пока видел в ней нормальный рациональный смысл. Мне не хотелось быть пикинёром, но раз уж боги не обделили меня силой, должен же кто-то прикрывать наших стрелков щитом и принимать добежавшего противника на пику и меч, чтобы стрелки своё дело делали, не мандража и не промахиваясь? А десант викингов — ну, пару раз ведь было такое у скоттов, так что зарекаться от него нельзя. В туманную погоду и авиаразведка их проворонит, и морские патрули. Радары тоже деревянные суда не засекают. Тут — понятно всё это, десант дикарей хоть и маловероятен, но возможен, и если он окажется достаточно велик, найдётся работа и на нашу долю, к которой надо быть готовыми. Но эвакуация от цунами, которых здесь отродясь не бывало и хрен когда здесь будут — млять, это же самый натуральный маразм, который меня и бесит! Ради чего я буду стараться на таких дурацких учениях, запыхиваясь на марш-броске хрен знает куда с этими грёбаными щитом и пикой? Ради чего тащить службу в нарядах по лагерю, в котором тащить её по реальному делу уж точно хрен когда придётся? Заняться мне, что ли, больше нечем?

  — Павлидий, в Японии и вообще по ту сторону шарика цунами — дело обычное, а за столетие бывает и пара-тройка катастрофических. Дикари тогда от них гибнут сотнями и тысячами, и если бы не эти регулярные учения, гибли бы пачками и наши.

  — Там — вопросов нет. Раз случается там такая хрень, подготовка к ней — по делу. Но где эта Япония, а где Британия? Здесь-то это нахрена сдалось?

  — Может встряхнуть горы у скоттов или у скандинавов. Может рвануть вулкан в Исландии. Может донести отголоски из других мест. Обо всех случаях отцы-основатели не оставили нам точных сведений, а прогнозировать их сами мы ещё не научились. Ещё и штормовые нагоны волн вполне вероятны. Ты же читал в газете про Доггер-банку? Был в древности остров очень приличного размера, но весь размыт на хрен штормами.

  — Да какие там нагоны, как и эти мелкие цунами? Пара-тройка метров? Испугом отделаемся в худшем случае, а вы вечно перестраховываетесь, и сами напрягаетесь, и нас напрягаете подготовкой к каким-то вообще запредельным катаклизмам. Другие забили на всё это хрен, квасят в забегаловках и вас, а с вами и нас, считают дурачьём и паникёрами.

 

  — Которые только утруждают себя в каких-то полудетских играх в несбыточное вместо настоящей жизни с настоящей романтикой — напиться до двоения в глазах, курнуть анаши или опиума, да подраться из-за шалавы, которая с пьяных глаз кажется красавицей? Настоящая жизнь с настоящими приключениями и героическими подвигами?

  — Тебе легко прикалываться со всего этого, Волний, когда для тебя наша жизнь — за забором маргинального квартала. Дикари в резервации, ошибочное мнение которых цивилизатора не интересует. А мы — живём среди всего этого. У нас нельзя быть не таким, как все. Ты выслушиваешь попрёки, над тобой ржут и тычут в тебя пальцами. Я-то ладно, если меня обозлят, допустим, за мной и морду набить не заржавеет. Но супружница и от подруг то же самое выслушивала, а дети — от своих сверстников. Супружница мне как-то раз сама так и сказала, что лучше бы я квасил, да по шлюхам таскался, и это не в истерике она высказала, а спокойно и вдумчиво — типа, я это буду делать в меру, и большой беды от этого не будет, зато буду считаться нормальным и перестану быть посмешищем.

  — И из-за этого ты наплевал на шансы вырваться наконец из этого гадюшника и поплёвывать на мнение его обитателей извне точно так же, как поплёвываю я?

  — Семья уже не выдерживала этих вечных насмешек. Если бы не это, сцепил бы зубы и вытерпел бы. Что я, сам не понимаю? Но семья есть семья. Да и попрекали же чем? Бессмысленностью! И что тут возразишь, когда оно реально бессмысленно?

  — Ну, так уж прямо и бессмысленно. Вот ты сам опасаешься, что невесты твоему пацану в Лондинии приемлемой не найдётся. Ищем по другим британским городам и тоже не находим. Может же случиться и так? У скоттов ищем, затем в Эрине, и тоже, допустим, по нулям. Дальше у нас — Испания. А там — горы, там — потряхивает регулярно, да и рядом есть где тряхануть. Цунами — редко, но уже бывают, и вероятность катастрофических там тоже не нулевая. Не тихоокеанский регион, но и не спокойная равнинная Британия. Я не совсем уж изувер, чтобы ещё дальше тебя гнать, так что в Испании, допустим, находим в маргинальных кварталах городов таких девок, с которыми у твоего пацана хороший шанс сделать уже не маргинальное, а нормальное потомство. Так и быть, пусть их таких там аж целых три штуки окажется, а то опять ведь в жмоты меня зачислишь, — оба рассмеялись.

  — Так выбор из трёх — это уже неплохо.

  — Это только кажется так, Павлидий. Им ведь тоже предлагается не один только твой пацан, а несколько на выбор. Одну, допустим, он забракует, но вторая забракует его, а третья — в раздумьях. Вроде бы, и нравится ей твой пацан, но не нравится Британия. И солнца в ней мало, и сыро, и зимой промозгло. А выбор у неё есть, и она может отказать только из-за того, что ей не хочется переселяться в Британию. И что делаем? Переселяем твоего пацана в Испанию или ищем ему невесту дальше, уже за океаном?

  — Ну, бабу-то с насиженного места сдёрнуть всегда труднее, чем мужика. Тут и думать нехрен, конечно — ему в Испанию.

  — Но там — и трясёт, и заливает, и нормой там считается готовность и к тому, и к другому, а что с этими навыками у твоего пацана? А ведь у девки — есть выбор.

  — Млять! Вот об этом я тогда, дурень, как раз и ни хрена не подумал! И если эта его тоже бракует, то что-то тогда можно ещё сделать?

  — Только искать дальше. Аппалачия, Атлантида, Горгады, Канары, Антилия. Но и там эти навыки пустяковыми тоже не считаются, так что тоже без гарантии, если мы не снижаем требований и хотим для твоего пацана реальных шансов улучшить породу.

  — Млять, снижать планку — очень не хочется. А дальше ведь никто уже не будет для моего пацана заморачиваться?

  — Ну, отчего же? С поисковой-то программой это не так трудно, а транспортные оказии бывают хоть в Бразилию, хоть на Капщину, а оттуда и в Лемурию, и на Тапробану, и в Австралию. Вот мы и добрались с тобой и до того тихоокеанского региона. Австралия, правда, большая, и там полно мест вдали и от моря, и от гор, но как с навыком беречься от ядовитых змей? Там это тоже актуально.

  — Да практически никак. Кусала меня в детстве гадюка, поболел и вычухался, и супружница такая же, так что никогда мы с ней этим и не парились. Но там — да, ты прав, и змейки другие, и яд у них другой. Млять, хреново! А если снизить планку не сильно, а только так, чтобы не ухудшить породу?

  — Ну, такие-то почти наверняка найдутся и в самой Британии. По крайней мере, с учётом скоттов и Эрина. Но это ведь тогда получается потеря времени на поколение. Я бы советовал оставить такой вариант на самый крайняк, а до него планку не снижать. По всему Содружеству приемлемый вариант должен подыскаться. А может, повезёт ещё и в самой Британии — мы же не искали, а только прикидываем расклад. Хреново только, что ты из ополчения вылетел. Завод — хрен с ним, кто-то и в доке работать должен, если это для тебя приемлемее, но на службе ты и сам полезные навыки бы нарабатывал, и пацана бы им учил, а был бы сам на хорошем счету, так и его взяли бы.

  — Да теперь-то понимаю. Тогда — и сам не думал, и супружница настропаляла.

  — Млять, привыкли вы на манипуляции вестись. Тем кошёлкам завидно было, что у них мужики — пьянь и бестолочь, а у твоей — даже в городском ополчении служит и имеет шансы выбраться из гадюшника, вот и настропалили они твою, а она — уже тебя.

 

  — Ты думаешь, я не обсуждал это с ней? Так она мне сказала, что здесь мы хотя бы лучшие среди говна, а кем будем там? Говном среди лучших? Сам же понимаешь, баба есть баба. Ей надо, чтобы завидующих ей рядом было больше, чем тех, кому завидует она. У ваших с этим, говорят, не так, и если это правда, то вам очень везёт, хоть и верится в это с трудом. А наши — вот такие, и моя — далеко не из худших.

  — Да это, собственно, и в наших есть, просто наши это умеют преодолевать. Это стыдным у нас считается, проявлением обезьянистости. Если в нашу среду попадёт новый человек, у которого не было ближайших предков в ней, то отсутствием родовитости никто такого у нас не попрекнёт. Если ты сумел пройти нашу жесточайшую планку — честь тебе за это и хвала. По идее, так же должно бы быть и в добропорядочном народе в отношении сумевших вырваться из маргинальной среды, но в массах, конечно, хромает воспитание. И такие есть, кто отнёсся бы к вам по нашему образцу, и такие, чьего презрения и попрёков опасалась твоя жена. Но в другой среде ваши дети шли бы уже по другому разряду.

  — Так тут же ещё и разница в уровнях. Да, в этот народный мы перейти могли, в самый его низ, но что нам это дало бы? Такое же прозябание, такая же рутина. Интересно и романтично — на вашем, до которого нам один хрен как раком до Луны. Ваши вон даже в космос уже не первое столетие летают, и для вас это — так, даже не событие. Типа, а что тут такого? Да мы бы праздновали такое с шествиями и фанфарами!

  — Ну, во-первых, мы не называем это космосом. Это ещё атмосфера, отчего там и тормозятся спутники, и их орбиты приходится периодически подправлять. А во-вторых — да, ты прав, мы не видим, что тут праздновать с фанфарами. У наших предков это дело шло настолько неспешно и постепенно, что резкой границы и не проведёшь. Как отличить первого орбитальщика от условно последнего доорбитальщика, если разница между ними невелика? Что будем считать решающим достижением, которое ты готов праздновать? И в-третьих, мало там романтики. Точнее, столько же, сколько и в любой другой работе для новичка, пока она ему ещё не приелась. Месяц, два, три — потом начинается рутина. И на ней с самого начала нужны те самые собранность, усидчивость, педантизм и дисциплина, которых ты так не любишь. То же самое и у обычного летуна-атмосферника. Романтика — для пассажира авиарейса, а для лётного экипажа это давно приевшаяся рутина. Точно так же и в море — хоть над водой, хоть под водой. Романтика — временна, рутина — постоянна.

  — То есть что, все эти фильмы, и все эти выступления знаменитостей — враньё?

  — Нет, там концентрат всей имеющейся романтики для ротозеев с точки зрения впечатлений побывавшего в таком круизе пассажира. Но не следует путать пассажирский круиз с постоянной работой. Враньё — тоже бывает, но либо в порядке преувеличения от особо впечатлительной натуры, либо перевирания недопонятого. Какая-нибудь известная и почитаемая кучей поклонников Арбузотитька Мухосрансковская охает и ахает от своих обезьяньих восторженных впечатлений, не забыв при этом и наклониться перед камерой так, чтобы не только размалёванная мордашка, но и титьки под нужным ракурсом в кадр попали, и кому тогда из ейных фанатов или завистниц интересно, о чём она там болтает? Ей даже и объяснят, что к чему, да только она и сама поймёт только с пятого на десятое, а остальное переврёт по своим ассоциациям пусть и элитной, но один хрен кошёлки. А про рутину профессионального экипажа ни ей не расскажут, ни сама она не сообразит — у неё таких впечатлений не сложилось, да и не интересно это ротозеям.

  — Мне писал двоюродный брат со стороны матери, он работает на производстве высотных аппаратов для стратосферы и орбиты, так их прямо с семьями возили на таком — впечатления самые восторженные.

  — Ну так это же пассажирский полёт. Да, на максимовских авиазаводах с самого начала так заведено, работников с семьями изредка катают на производимой ими технике, чтобы знали и понимали, что и для чего они делают, и почему такие жёсткие требования к качеству. Ну, не на орбиту, конечно, там пассажирский стратолёт на это выделяется, зато впечатления, считай, практически те же самые. Ну и ощущение избранности, ясный хрен — другим стратосферный полёт не по карману, так ни разу в жизни и не полетают, а их — на халяву покатали как причастных к созданию этой техники. В самом начале на водородных ещё дирижаблях в обязательном порядке катали и их строителей, и традиция с тех самых пор сложилась. Но это, опять же, впечатления пассажиров, а не лётного экипажа. Хочешь настоящей лётной романтики — вступай в аэроклуб, учись пилотировать авиетку и летай на ней в выходные. И на землю с людьми ты свысока поглядишь, и полихачишь в воздухе безнаказанно, если в разумных пределах. А профессионалу романтика противопоказана.

  — Млять, выходит, всё тысячелетнее развитие нашей цивилизации вели скучные и дисциплинированные педанты?

  — Да, получается так. Если в твоём понимании романтика — это когда прямо всё и сразу через героический рывок, то такого у нас не было никогда. И вряд ли возможно.

  — А паранормалы? А инквизиторы? А иммигрантская служба? А твоя?

  — Везде львиная доля таких работ — тщательная, но малоинтересная рутина. Ты видишь экзотических красоток, которых отбирают где-то там, у дикарей, чтобы привезти их в Содружество, и думаешь, наверное, что отборщик занят зацениванием их шикарной внешности? Да, и этим тоже. Но в основном — скучным и скрупулёзным выяснением всех особенностей их породы для оценки их годности по требованиям Содружества. Видел бы ты только, каких роскошных красавиц при этом бракуют за ущербность в чём-то другом!

 

  — Млять, представляю, с каким сожалением! Вредная, значит, работёнка?

  — Вроде того. Если только по фоткам этих забракованных заценивать, не вникая во все остальные факторы, то сложится впечатление, будто наша иммиграционная служба занята целенаправленным саботажем. Горячий романтик, скорее всего, так и решил бы, и хвала богам, что и в эту службу тоже таких романтиков не берут. Когда вникнешь, за что дикарских красоток бракуют, невзирая на их шикарную внешность — млять, я бы выслугу отборщикам год за два засчитывал! В том, что наши народы благополучнее прочих, есть и их немалый вклад.

  — Ну, по вашей-то элитной планке — понятно, что мало какая пройдёт. А если по народной? А если по нашей маргинальной? Для моего пацана нашлись бы подходящие?

  — Генетически — нашлись бы, конечно, но исключительно в теории.

  — А с хрена ли только в теории? С хрена ли не на практике?

  — А на практике у них же по внешности и амбиции. Центурионы наши элитные все женаты или с невестами? Ладно, так и быть, согласна на юнкера, но только чтобы был из родовитых наследников. Ах, от таких же невест у них отбоя нет? Ладно, так уж и быть, согласна конкубиной. Или на юнкера попроще согласна, но непременно законной женой. И когда узнают, что юнкерам они и в конкубины не подходят, следуют слёзы и сопли.

  — То есть, о женихах из народа даже речи не идёт?

  — Ну, с некоторыми идёт. Но тоже начинается с перспективных наследников в весьма небедных буржуинских семействах. И чаще всего с аналогичным результатом, как только въезжают, что и там тоже ценится не один только внешний антураж.

  — Ладно, с фифами-то этими капризными понятно. Такие и у нас цены себе не сложат, и ну их таких на хрен. А как насчёт девок попроще?

  — Попроще — ну, смотря насколько. Дурнушек у нас не отбирают в принципе, а средненьких — только при наличии каких-то выдающихся полезных качеств. И конечно, с непременным условием соответствия хотя бы народной планке по всем прочим. А по ней, как отсеешь ущербных, остаётся мизер — о реалистичной цифири я тебе уже говорил.

  — Млять, хреново!

  — Ну, как тебе сказать? Это — показатель высочайшего качества генетики наших народов. Именно за это и боролись наши предки всё это тысячелетие.

  — И за что боролись, на то и напоролись?

  — Ага, вроде того, — и оба рассмеялись.

  — Ну а по твоей части?

  — А что по моей? Вам, опять же, в фильмах и репортажах показывают не всё, и не только из-за засекреченности. Из того, что можно показать, вам один хрен показывают концентрат нашей оперативной работы, а скучная рутина остаётся за кадром, поскольку не интересна. А её по времени — во много раз больше, чем героических приключений. Они у нас вообще бывают только либо при редчайшем форсмажоре, либо если рутина хреново отлажена и не обеспечивает надёжной профилактики. Каждый такой случай — да, вносит в рутину разнообразие, но нас это не радует, поскольку не миновать же потом и служебного расследования, кто и по какой причине не отследил и проворонил такой ход событий. За это — дрючат не по-детски, даже если и не случилось тяжких последствий.

  — А что бывает, когда бывает?

  — Ну, случай с вашим здешним ррывалюционером — это как раз своевременная профилактика. Хвала богам, народу на бред этого неадеквата повелось немного. А бывает, что и беспорядки подавлять приходится. Иногда — даже провоцировать их для надёжного искоренения бузотёров. Ну, просто чтобы они дали повод перестрелять их на хрен. Чаще всего бузят из-за вашего распутного бабья, которое липнет к благополучным, а демагоги раздувают обиды и обвиняют власти в целенаправленной политике вымаривания бедных путём лишения их невест. Ага, вот этих самых шалав, половина которых бесплодна из-за многочисленных абортов после залётов по пьяни. А дурачьё — ведётся. Теперь вот, когда климат похолодал, и традиционная жратва подорожала, демагоги раздувают истерию про грибную колбасу, в которой часть шампиньонов подменяется другими грибами якобы для отравления бедных и обездоленных.

  — Да это-то понятно, что звиздёж. Она и в благополучных кварталах те же самые сорта в продаже, и в солдатское пайковое довольствие входит. Но — да, паникёры ведутся и бздят её покупать. А что там с ней на самом деле?

  — В шампиньонах полный набор незаменимых аминокислот, но не в той полной пропорции, которая в настоящем мясе. В других грибах набор неполный, зато избыток по недостающим в шампиньонах, и их примесь даёт оптимальный баланс. Меньше колбасы с такими примесями нужно, чтобы нормально ей наесться. Но демагоги истерят, дурачьё на их истерики ведётся, а тут ещё и этот грёбаный маздакизм.

  — Персидский, что ли?

  — Теперь уже не персидский. Там, хвала богам, искоренён. Теперь уже арабский и даже коптский. Сами уже в красные одёжки не рядятся, только флаги красные остались. С зороастрийской основы перенесли своё учение на арабские традиционные культы и на авраамические религии. В позапрошлом году в Аравии я и сам в ликвидации участвовал, так теперь уже обнаруживается проповедь сути их учения уже и в наших синкретических учениях. Суть их демагогии — в общности имущества, включая и баб. Не агитируют ещё?

 

  — Пока, вроде бы, о такой хрени не слыхал. Да и как это, млять? Это чего тогда, все бабы шалавы, дают всем и рожают, от кого попало? А как тогда быть уверенным, кто отец? Кто заботиться-то должен?

  — Общество. Всё общество в целом. Ты готов платить со своего заработка налог на содержание нагулянных шалавами детей, не зная даже, есть ли среди них хоть один от тебя? А вот таким, настолько ущербным, что им и ни одна лахудра по своей воле не даст, эта идея вполне может и понравиться. Пусть в очередь, пусть по жребию или графику, но какая-то должна будет тогда давать и ему. Особенно, если к этому будет ещё и бесплатная выпивка. Не та досталась, которую хотел? Ничего, выпить просто надо покрепче.

  — Ага, не бывает некрасивых баб, бывает мало бухла! — работяга рассмеялся, — Но млять, кому такое на хрен нужно? Вашим благополучным — уж точно ни хрена, у нас такие тоже в меньшинстве. Да я сам прибью на хрен любого, кто вздумает морочить мне мозги подобной хренью! Мало ли, кому там лахудры не дают? Пить надо меньше, тогда и на шлюху недорогую останется! Лучше же, чем овцу, верно?

  — Поэтому в чистом виде это учение проповедуется только таким неадекватам, которые сдвинуты по фазе на идее абсолютной социальной справедливости. Для тех, кто ещё не настолько сбрендил, проповедуют предварительную идею о реставрации старой римской имперской анноны.

  — Это что, бесплатные раздачи хлеба тогдашним римским бездельникам?

  — Ага, они самые. И хлебные раздачи, и денежные для городской черни из казны за её лояльность к власти текущего императора. А в современном варианте — пособия для тех забулдыг, которые ни на одной постоянной работе надолго удержаться неспособны и бедствуют, перебиваясь случайными заработками. Ты готов платить налоги на денежные пособия для таких бездельных забулдыг только за то, что они тоже типа граждане одного из королевств Содружества?

  — Млять, да ну их на хрен, таких сограждан! Буду я ещё дармоедов полупьяных спонсировать! Я лучше на свою семью эти деньги потрачу, а нет, так сам хотя бы на себя прокучу! Не завелось у нас такой хрени, и хвала богам! Слыхал я недавно про такие идеи, но пошли они все на хрен, эти человеколюбы за чужой счёт! Хотя — да, забулдыгам-то эта идея нравится. Они уже прикинули себе, как ни хрена не будут делать, а жить не хуже нас, работяг. Только хрен им, млять, а не пособия! И что, где-то уже выступали такие?

  — Ещё юнкерами мы участвовали в подавлении такой бузы бездельников прямо в Нетонисе. Там, правда, не только и не столько из-за этого заваруха вышла, но крикуны и насчёт этого тоже заикаться пытались. Типа, со всего Содружества толстосумы съехались, денег куры не клюют, а у них ни работы нормальной, ни заработков достойных, и пора бы поделиться с согражданами. Млять, самый крутой хайтек традиционно на Атлантиде, все самые разнообразные работы по нему, чего почти нигде больше не делают, работяг туда и извне приглашают, только соответствуй, а у них работы нормальной нет? Тогда кто им в этом виноват? Ну и из-за баб, конечно. Собственно повод к бузе от них пошёл. Там же и наш Корпус, и в самом деле элиты много, хоть и далеко не всё Содружество, конечно, так что смазливым бабам есть к кому липнуть — из нормального народа к элите, а маргиналки — к благополучным мужикам из народа. Считай, то же, что и здесь, в Лондинии, только в Нетонисе всё это резче, и шелупонь на это ещё обиженнее. Нашлись, конечно, и демагоги.

  — Крикуны настропалили, дурачьё повелось и нажило себе проблемы на ровном месте? Родственник оттуда писал, что реально стрельба была.

  — Было дело. Там, конечно, тоже маргиналы в незначительном меньшинстве, но это же Нетонис. Город большой, и этого незначительного меньшинства в нём — не так уж и мало. Ну и заведены же, а заводили их демагоги не один день и не одну неделю. И они в полном неадеквате, и мы за предыдущие дни столько незаслуженных оскорблений от этой шушеры наслушались, что щадить её ни у кого желания не было. Так что — да, как только нам дали повод, мы их там добротно проредили. Но это давние уже дела, и там-то прямой связи с маздакизмом ещё не выявилось, а вот недавние беспорядки в Тартессе, Оссонобе, Риме, Нарбоне и Карфагене — тут уже без маздакитских подстрекательств не обошлось.

  — Повязали подстрекателей?

  — И повязали, и раскололи, но несколько позже. А в тот момент дали им как бы ускользнуть, поскольку главной-то задачей было внутреннюю гниль вычистить. Вот этих безмозглых баранов, которые поведутся на любую чушь, лишь бы только она гладила по шёрстке ихнее воспалённое самомнение. Демагоги ведь не переведутся до тех пор, покуда их есть кому слушать. Вот этот проблемный контингент, руками которого и устраивается любая неадекватная буза. Не будет этой шелупони — хоть сотню демагогов собери на одну площадь, некого им там будет настропалять.

  — Здесь тоже чего-то вроде этого ожидаете?

  — Не то, чтобы ожидаем, но ситуёвину в Лондинии и вообще во всей Британии мониторим. Тоже имеется проблемный контингент, и хрен его знает, на что он поведётся. Вроде бы, и нет сигналов о маздакитских проповедниках, но о халявных пособиях дурни мечтают. И это, заметь, при том, что в британских городах той римской анноны никогда и не было. Нечего вспоминать бритто-римским ностальгантам по старым добрым временам Империи. Но кто-то ведь запустил идею здешним полупьяным бездельникам?

 

  — Млять, круто у вас служба налажена. Та самая ваша рутина, не попадающая в фильмы и репортажи, о которой ты и говоришь?

  — Именно. Только потому и удаётся предотвращать бардак, что практически нет у нас места романтике, но есть вот эта нудная рутина, требующая усидчивости, терпения, дисциплины и дотошности. Как и в любой серьёзной работе, если делать её на совесть.

  — Везде, значит? И куда же тогда бедному неусидчивому романтику податься? В какой-нибудь параллельный мир за этими вашими засекреченными аномалиями? Почему бы вам не спровадить нас, маргиналов, куда-нибудь туда, если здесь у вас с нами только никому не нужная морока и головная боль?

  — Так, Павлидий, а вот это уже что-то новенькое! Кто у вас на эту тему болтает?

  — Да нет, это мне самому только сейчас в башку и пришло. Как ты объяснил, что нигде без усидчивости и терпения на голой романтике не вытянуть, так вот и завертелась у меня мысля, нельзя ли как-нибудь схитрожопить и найти такое место, где это прокатило бы. Первым делом, конечно, фронтир на ум приходит где-нибудь в Северной или Южной Америке. Но там дикари, с ними у вас наверняка свои планы работ, в которые мы едва ли вписываемся. Антарктида или Гренландия — холодно и тоскливо. Тихий океан с его пока ещё необитаемыми атоллами — ну, я уже и сам понял, что это только до первых серьёзных цунами. Вот и выходит, что кроме миров за аномалиями хрен чего остаётся.

  — Млять, Павлидий, ну вот не хочется тебя расстраивать, но — забудь и думать. В тех аномалиях — ну вот только вас, раззвиздяев, ещё и не хватало! Вы вот здесь на заборы с колючкой вокруг ваших кварталов обижаетесь — ага, сегрегация, как дикарей каких-то в резервацию вас поместили. Но оглянись сам внутри этого вашего забора. Кто засрал этот ваш квартал? Мы, что ли, приходим к вам сюда всем остальным городом и срём у вас? Ну и вот как тут забором от вас, засранцев, не отгородиться? А пусти вас таких в нетронутый мир за дырой, вы же и его точно так же засрёте. Ну и нахрена нам это надо?

  — Ну так уж прямо и весь тот мир?

  — Вы сами — естественно, ещё не весь, а местность за дырой и её окрестности. А весь тот мир засрут уже ваши размножившиеся потомки. В той же Австралии сколько уже веков мучаются наши мелиораторы с её пустыней? До сих пор не всю ещё восстановили в прежнем допустынном состоянии. А опустынил кто? Дикари, жившие в каменном веке и добывавшие огонь трением. Ничего, для выжигания редколесий и саванн им этого вполне хватило. Так это они позднеплейстоценовую Австралию выжигали, а запусти туда ваших одичавших потомков в миоцене, так они ещё миоценовую выжгут на хрен.

  — А почему ты считаешь, что наши потомки там непременно одичают?

  — Потому как романтиками будут вроде тебя, и это ещё в лучшем случае. Будут искать себе той самой раззвиздяйской воли, о которой ты и мечтаешь. И расползутся, как тараканы, по всему шарику. Цивилизацию нормальную строить — это организовываться и соподчиняться надо. А у вас и терпения для этого меньше, чем у нас, и от дикарей вы не так далеко ушли, как мы. А значит, и организация у вас будет намного труднопереносимее нашей, и вы сами будете от неё разбегаться. В точности, как предки тех дикарей, и с теми же самыми результатами. Вдобавок, вам ведь ещё и в самом начале намного хреновее там будет, чем в этом вашем гадюшнике здесь.

  — А это почему?

  — Ну, начнём с самого очевидного — с баб. Здесь вам не нравится их нехватка от их шастанья за забор к благополучным мужикам. Ты представил себе перенос вас всех со всеми вашими бабами туда, за дыру — ага, там их шастать не к кому, и все они — ваши. Но здесь-то у них налаженный цивилизованный быт, а там — голое место. Ну, что-то вы там вроде палаточного лагеря осилите, конечно, но до хрена ли ваших баб соблазнится таким бытом? Заметь, это я ещё не касаюсь тамошних хищников и ядовитой живности, которая их там тем более не обрадует. Ну и сколько их останется с вами, а не сбежит обратно?

  — Млять, тут ты прав! Только с нашими лахудрами и строить жизнь с нуля!

  — Так и это ведь ещё не всё. В миоцене ещё и сила тяжести выше. Гиря весом в один килограмм там весит килограмм двести — на одну пятую больше. Это на пружинных весах там проверено. Ну, тебя-то боги силой не обделили, и первые полчаса ты на волне романтической эйфории можешь этой разницы и не заметить. Но через часы или дни там мало не покажется даже тебе. У нас миоценовые аномалии изучаются вахтовым методом, и люди для этого отбираются, владеющие биоэнергетическим антигравом. Без этого там реально тяжело. А как с этим у вас?

  — Млять, без ножа ты меня режешь, Волний. Для баб, значит, вообще жопа. А ваши там как, выдерживают?

  — Наши — выдерживают, но удовольствия это не доставляет и им. Но Павлидий, наши бабы — другие. Чем мы отличаемся от вас, тем же — и наши бабы от ваших. Вроде, и один биологический вид, и даже один народ, а разница — считай, уже на уровне подвидов. Наши бабы — учатся вместе с нами и ещё со школы настроены на наш образ жизни. Есть детские хотелки, но есть и жизненные реалии, и они приучены делать правильный выбор. Поступают вместе с нами в Корпус, и там несут все те же нагрузки, которые несём и мы. Ну, с поправкой, конечно, на их меньшую силу, но каково приходится нам, им объяснять не нужно — знают сами и по себе. А потом разъезжаются с мужьями по местам их службы, часто в глухих дырах, где быт не сильно отличается от палаточного лагеря, и только после смены идёт перевод в места получше. И так — всё это тысячелетие, сорок поколений.

 

  — В натуре другой подвид получается. Млять, и это же выходит, что вы и к этим аномалиям лучше нас приспособлены? Куда послали мужа, туда и жена едет и не хнычет?

  — Не только это. Там и сам переход через аномалию тяжёлый, схлопочешь дозу электромагнитного облучения, и как ты после неё восстановишься, если биоэнергетикой не владеешь на хорошем уровне? А метод же вахтовый, так что это не один раз, и не все подходят даже из нас. Гравитация — тяжелее физически, но безвреднее. Ну и быт на точке — тот же самый палаточный лагерь или далеко не ушедший от него по удобствам посёлок.

  — Значит, и эти миры заселите сами, а нам — опять хрен?

  — Ну, не передёргивай. Если бы заселяли, то и быт бы там наладили. Не первое уже столетие изучаем и исследуем. Но это — резерв на очень далёкое будущее. Настолько далёкое, что ты смеяться будешь — миллионы лет.

  — Млять, ну в натуре же, делать вам, что ли, больше нехрен?

  — Палеонтологи говорят, что биологический вид схожих с нами размеров живёт в среднем пять миллионов лет. Так что наши потомки до тех времён доживут. Доживёт до них и шарик, но в каком состоянии? Как бы мы ни берегли его ресурсы, многие из них не только конечны, но и невозобновимы. Допустим, им-то можно найти какую-то замену, но с водородной дегазацией земного ядра мы ни хрена поделать не можем. Кончится водород — кончится и магнитное поле, и тогда наш шарик станет непригодным для жизни. Геологи говорят, что от пяти до десяти миллионов лет. И тогда эвакуация в миоцен даст нам новые не растраченные ещё ресурсы, а главное — ещё от десяти до двадцати миллионов лет для жизни в подходящих для нас и более-менее неплохих условиях.

  — Для тех, кто пригоден по вашей планке?

  — Да, только для таких, да ещё и сама эта планка будет повышаться, а уж всяко не понижаться. Поэтому мы и возимся и с условно благополучной народной массовкой, и даже с вами. Чью породу можно подтянуть — стараемся подтянуть, а безнадёжным лучше бы вымереть самим задолго до того, как их придётся бросать в издыхающем мире...

 

  850 год, Тихий океан, острова Гилберта.

 

  — Чайка-5 вызывает Каракатицу-8! Как слышите?

  — И слышим, и видим вас нормально! — донеслось из бортового радиотелефона, — Судя по голосу, ты новенькая?

  — Так точно, стажёр, юнкер третьего курса Навия Икерова, группа исследований фитопланктона, в порядке ротации.

  — Представляю! С этим вашим набором статистики свихнёшься без ротации! Ну, будем знакомы, старший экипажа Марул Нистраков. Как там микроводоросли поживают?

  — Чахнут под нашими экспериментами и несут потери, но пока выдерживают и даже восполняют убыль. А как поживает ваша макрель?

  — Пасётся и нагуливает жирок, но нервничает временами. А то ведь плавают тут всякие и пугают нам наших рыбёшек.

  — Что-то серьёзное, Марул? — вмешался Ремд Эзулов, пилот Чайки.

  — Не по твоей части, Ремд. Акула, но наши дельфины отогнали её ещё на самых дальних подступах. Мы даже ни размера её, ни вида определить не успели.

  — Понял. Но особо не расслабляйтесь. Биологи считают, что наша гостья теперь повадится посещать нас и вряд ли известит о визите заранее. Бывайте, конец связи! — он заложил пологий вираж с одновременным набором высоты, возвращая свою машину на прежний курс патрулирования и сверяясь с бортовым вычислителем.

  — Ремд, а это точно у них была н<е наша акула?

  — Навия, ты же сама слыхала — отогнали дельфины. Значит, какая-то обычная и подростковых размеров. От матёрой большой белой, а наша уж всяко не меньше, эти три дельфина сами улепётывали бы к Каракатице под защиту её гарпунной пушки и пулемёта. Тогда и на Нептун доложили бы, и оттуда бы уже шло звено косаток, да и я получил бы боевое целеуказание. А раз ничего этого не случилось, то расслабься. Ну, в смысле, гляди в оба и повнимательнее, но без особого фанатизма. Вряд ли она нам попадётся.

  — А это точно мегалодон?

  — Да откуда же мне знать? Биологи говорят, что радиус челюстей больше, чем у любой самой матёрой большой белой, какие попадались, да и отпечатки зубов крупнее, а точно мы будем знать только тогда, когда наши её добудут. Если, конечно, приказ получат именно такой, а не какой-нибудь другой.

  — А разве тут может быть какой-то другой?

  — Думаю, что может. Важнее — обнаружить аномалию, если она здесь есть, а для этого могут приказать не убивать рыбёшку, а только подранить и следовать за ней, чтобы привела туда, откуда заявилась сама. Говорят, многие аномалии в прошлом именно так и выявлялись. А тут же ещё и подводная, скорее всего. Значит, и электромагнитные следы будут сильно размытые, и свечение из-под воды будет малозаметно. Получается, что тем важнее становится проводник-подранок. Так, а это что за хрень? — пилот заложил крутой вираж влево и снизился.

  — Ух ты! Здоровенная-то какая! — теперь и юнкерша увидела силуэт гигантской акулы под водой и торчащий над поверхностью спинной плавник.

  — Млять, облажался! Если это мегалодон или хотя бы матёрая большая белая, то я — дальний орбитальщик! Ладно, один хрен надо это заснять, хоть и стыдно.

  — Ремд, что за на хрен? Какого хрена свернул с курса? — донеслось из динамика.

  — Да лопухнулся я, Бенат. Принял подростка китовой за нашу проказницу, вот и облажался как последний сопливый пацан. Перед девкой вот стыдно! Передаю отснятое.

  — Ладно, по нашим раскладам и не такое бывает. Так или иначе, благодарю тебя за зоркость и бдительность!

  — Ага, рад стараться, почтенный! То есть, лажаться дальше? — оба рассмеялись, — Вот так, Навия, это обычно и бывает. Львиная доля всех этих сенсационных заявлений о мегалодонах — результаты ошибок вроде вот этой моей сегодняшней. Да, кстати, извини за выражения — в моём простом лётном училище гетеры нам хороших манер не преподавали.

  — Да всё нормально, Ремд, — усмехнулась юнкерша, — Хорошие манеры — это вне службы, а на службе — как на службе. А какой был смысл в видеозаписи?

  — Доказательство оправданности отклонения от курса. Пускай ошибся, да ещё и обидно ошибся, но причина — была. Без неё — влетело бы мне за хулиганство в воздухе.

  — Несмотря на свидетеля?

  — Бывает и так, что вылетаешь один, так что порядок — общий для всех случаев.

  Облетев по маршруту ещё пять Каракатиц, их Чайка вернулась к Нептуну — базе в виде целого плавучего города на гигантском судне, в данном случае — Нептун-6, шестая по счёту из типовой серии, выделенная как раз для этого архипелага коралловых атоллов. Отключив ходовые панели, ослабив на короткое время действие несущих и зависнув над посадочной площадкой базы на высоте примерно десять метров и выпустив шасси, Ремд запросил разрешения на посадку, получил его, снизился и аккуратно сел на указанное ему место, после чего полностью отключил несущие панели. Авиатехники тут же застопорили колёса шасси башмаками, их старший подал пилоту условный знак, и тот, открыв дверцу, выдвинул из неё на площадку раскладной трап, по которому экипаж и покинул машину.

 

  Посадочные площадки располагались в кормовой части базы, оканчивавшейся волноломами и причалами собственного мини-порта, а весь остальной овал в плане вокруг такого же овального бассейна охватывало гигантской подковой многоэтажное здание, где было всё — и гидропонные теплицы парникового типа, и лаборатории, и производственные помещения для переработки урожая и улова, и жилые с зонами отдыха, а в самом низу и собственно судовые с ремонтными. Эдакий своего рода плавучий искусственный атолл, в теории способный существовать вообще автономно. Реально, конечно — не эта серия и не в этом качестве. Ну где на Нептуне разместить все лагуны для выращивания всей пищевой цепи для промысловой фауны и её самой в настоящих промышленных масштабах? Такой недостижимой целью никто, естественно, и не задавался. Природные коралловые атоллы с их естественными лагунами на что? Вот как этот архипелаг, например, целиком из таких атоллов и состоящий. Готовые морские поля для интенсивного выращивания и планктона, и рыбьего молодняка тех же макрелей и тунцов, которые только немного доработать для этого пришлось, а на самих островках — разместить небольшие посёлки обслуживающего персонала. Не такие удобные, как на самом Нептуне, ну так там ведь и работают вахтовым методом, периодически сменяясь. А между ними и Нептун либо на стационарной якорной стоянке, либо перемещается поближе к тому из атоллов архипелага, где его присутствие в текущий момент важнее. Эдакий своего рода город с близлежащей сельской округой. На аналог большого античного полиса по размерам, конечно, не тянет, но на малый — вполне.

  Идея таких плавучих городов рассматривалась в принципе ещё тысячу лет тому назад, чуть ли не при самих отцах-основателях. Вроде бы, и в их мире о таких мечтали, но до практического воплощения у их цивилизации то ли техника не доросла, то ли политика не способствовала, то ли просто не дошли руки. Но у мечтателей о прекрасном будущем целое направление было с фантазиями о разведении на таких плавучих островах-городах чуть ли не синих китов и китовых акул, не говоря уже о промысловой живности помельче. Здесь у Содружества руки в конце концов дошли, хоть и не совсем, да и далеко не во всём так, как это представлялось мечтателям того мира отцов-основателей. Для разведения той настоящей морской мегафауны потребовался бы аналог Нептуна на порядок крупнее его по размерам. И не то, чтобы это было совсем уж неосуществимо технически. И Нептун-то ещё сотню лет назад был посилен только в теории, а на практике не оправдал бы себя ещё полвека назад. Ещё через полвека, наверное, смогут справиться и с Меганептуном, если в этом будет смысл. Но куда и зачем он такой нужен?

  Во-первых, всё упирается в слишком медленный рост мегафауны, как наземной, так и морской. Как на суше никто в здравом уме не заморачивается разведением на мясо и молоко слонов и носорогов с бегемотами, так и в море нет смысла в мясомолочных стадах китов-гигантов. Северный малый полосатик, способный жить и в тропических водах, если корма окажется достаточно — это предел, ещё хоть как-то себя оправдывающий, но до сих пор их небольшие стада — больше экспериментальные, чем хозяйственно значимые. Корм — с лагун атоллов, на них же и дойка, выгул — вокруг них. А во-вторых, какие площади для настоящих морских гигантов нужны, и где их экономически оправданно напастись? Даже малых полосатиков не доят на самом Нептуне, хоть их в здешнем стаде всего два десятка голов, не считая мелюзги. На синих же китов такой же численности не хватило бы и чисто теоретического Меганептуна. Да и атоллов столько где найти?

  Этот архипелаг хорош ещё и тем, что находится в экваториальной зоне, которая от штормов не страдает. Самые северные или самые южные атоллы могут шторма в сезон самым краешком задеть, да отголоски от них доносятся, только и всего. И от Меланезии с её папуасами архипелаг удалён, а его собственное протополинезийское население первой догосударственной ещё волны невелико — и болячки дохляков повыкосили, и сами они не любят густо кучковаться. Основная их масса вполне вменяема и постепенно втягивается в цивилизацию. На их фоне особенно карикатурно выглядят свои собственные маргиналы, от цивилизации на острова сбежавшие в мечтах о беззаботной вольнице и деградирующие до уровня натуральных природных дикарей. Это кто сумел с протополинезийцами мирно ужиться и уже классическими полинезийцами не был вырезан и сожран. Сюда-то их никто не пустил, но большой архипелаг к северо-востоку отсюда они успели и занять, и заселить весь. Тоже беглецы от малайско-индонезийской государственности, но и сами уже своей доморощенной наследственной элитой управляются, и земледелие у них развито неплохо, но в результате размножились так, что им давно уже тесно и голодно. На юг папуасы их не пустили, на юго-восток — Содружество, а значит, не видать им ни Тонга с Самоа, где в ТОЙ истории у них целые островные империи возникали, ни Таити, который и дальше, и тоже давно уже не пустует. В отчаянии эти дикари аж до Гаваев доплыли на века раньше, чем в ТОЙ истории, и этот облом был для них особенно жесток. Теперь выпиливают друг друга на своём архипелаге, приводя свою численность в соответствие с его ресурсами.

  Может, и следовало предкам занять и тот архипелаг, дабы и на него не пустить этих людоедов-государственников, и пускай бы они резались с малайцами в Индонезии и на Филиппинах, но там — зона зарождения тайфунов, которая предков не соблазнила. Там — пускай себе живут и друг дружку жрут, лишь бы сюда не лезли. После трёх попыток не понять, что здесь они — лишние, уроки им преподаны наглядные и доходчивые, понявшие их правильно — живут у себя, а не понявшие — не живут вообще. Непонятливость вообще с жизнеспособностью трудносовместима, вот и не вписались такие в эволюцию.

 

  Самое смешное, что последний урок домоседства полинезийцам пришлось из-за маргиналов дикарствующих преподавать. Так-то, если вдуматься, то и хрен бы с ними, но дикари ведь разницы принципиальной между этой отрыжкой цивилизации Содружества и самой цивилизацией не понимают, и если можно убивать и есть безнаказанно вот этих, то почему нельзя других, таких же атлантов? Вот и пришлось вдалбливать им, что никаких атлантов нельзя, даже вот таких, если дальнейшие жизненные перспективы интересуют. А теперь вот ещё и рыбёшка эта кусючая, предположительный мегалодон, тоже ведь не сама по себе, а истерикой маргиналов на повестку дня встала.

  С этой публикой вообще беда. Она и в городах-то нормальных находит от чего скопытиться. То перепьётся, да поножовщину на ровном месте устроит, то наркоты сверх меры употребит и сдохнет от передозировки, то на нормальном пляже утонуть сумеет, то угореть ухитрится зимой от нагревательной печки. Неистощимы на поиски смерти. Вот и эти дикарствующие тоже находят самые разнообразные варианты. И чему только учатся в народной школе, если элементарнейших основ безопасности не знают? То вместо наркоты яд из какой-нибудь ядовитой рыбы слопают, то медуза обожжёт, то морская змея тяпнет, то на морского ежа наступят, то просто от болячки окочурятся. Нападения акул — далеко не самая массовая причина их смертей, но — да, случаются изредка и они.

  И ладно бы серьёзные какие-то, так нет же, тоже в основном самые пустяковые. Ну чем может быть опасна мелкая рифовая или песчаная акула? Сама тебя перепугается и улепетнёт! Вот ловить её — да, не рекомендуется. И куснуть она тогда может, обороняясь, и шкурой своей ободрать, которая у неё, что твой наждак. Правильно, и заражение крови тогда запросто можно схлопотать, и гангрену. Особенно, если ещё и иммунитет хреновый, как у этих генетических отбросов и бывает сплошь и рядом. Две трети их смертей от акул — вот такие, и только единичные случаи связаны с реальным нападением акулы-людоеда. И как правило, из-за крови в воде, которую акулы унюхивают за многие километры. Или рыба на остроге кровоточащая, или сам порежешь ногу об острую раковину или краешек коралла — акуле и самой пустяковой царапины достаточно, чтобы учуять кровь.

  — Кстати, у вашей погибшей не было никаких кровотечений? — поинтересовался Кострулий Валодов, центурион биологической службы.

  — Да нет, откуда? Эллия всегда была аккуратисткой, и никогда с ней ничего не случалось. Кто угодно мог порезаться или оцарапаться, только не она! На головную боль только жаловалась накануне и даже попросила меня в ту ночь с её парнем перепихнуться вместо неё. Ну а мне разве жалко помочь подруге? Она всегда тяжело переносила, когда у неё бывали месячные, — ответила Анния Оторва, самая авторитетная из баб маргинальной общины ближайшего атолла.

  — Так у неё, значит, были месячные?

  — Ну да, а что тут такого? С женщинами это бывает регулярно, и несколько дней каждый месяц мы не даём никому из мужиков. Или ты думаешь, что если мы не эти ваши элитные фифы, так у нас и звизда устроена иначе?!

  — Нет, как биолог, я так не думаю, — хмыкнул тот, гася в зародыше назревающую истерику, — И ты говоришь, что не было кровотечений?

  — Ну так это же совсем другое.

  — Млять, для акулы кровь без разницы, что из раны, что из звизды! У неё, млять, месячные, а её в море купаться понесло, да ещё и с заплывом на глубину! Какого хрена её никто не тормознул, если она у вас сама без мозгов?

  — Ну забыли мы, забыли! Не оканчивали мы вашего хвалёного Корпуса!

  — Не знали, да ещё и забыли? Ладно, не психуй, рассказывай подробнее, как там у вас эта хрень происходила.

  — Млять, да вы что, издеваетесь?! Тыщу раз уже вашему легавому рассказывала!

  — И ещё не один раз придётся. Мало ли, может и ещё какую-нибудь подробность вспомнишь, о которой не вспомнила в те разы. Успокойся, тебя же никто и не думает ни в чём злонамеренном обвинять.

  — Ну да, вам ведь похрен! Для вас — только лучше, если мы все сдохнем! Ладно, хрен с тобой, зануда! Только не так уж и до хрена я видела. Тоже ведь занята была — пока парни гарпунили рыбу, мы с девками на более мелком месте крабов нащупывали, ловили и выбрасывали на берег, а там их подбирала детвора. Эллия и ещё две наших выплыли на досках на глубину и колотили руками по воде, чтобы пугать рыбу и гнать её к парням на мелководье. Там был Кар, новенький, наши как раз учили его гарпунить, но он всё время мазал, и тут у него вдруг получилось — приличную рыбу наколол. Ну, он рад без памяти и трясёт над головой острогой с рыбой, мы все аплодируем ему и поздравляем с его первым уловом. Ну и я тоже, конечно, и все смотрят на него, а туда, в море — на что там смотреть?

  — То есть, за морем у вас вообще никто не следил?

  — У нас же там друзья, стайка прикормленных дельфинов, и мы давно привыкли полагаться на них. Ну какие из нас в звизду сторожа по сравнению с ними? После случая с Квинтом пять лет назад, когда его акула покалечила, как раз и придумали их прикормить, и с тех пор они нас много раз выручали. В прошлом году мы даже наблюдателя на пальму сажать перестали — они всё время путали дельфиньи плавники с акульими, так что толку от них один хрен никакого. Ну и вот, мы все на Кара глядим, и тут вдруг девки на берегу завизжали, я оборачиваюсь, а там — акулища эта, и Эллия уже у неё в пасти!

 

  — Ну, вот видишь, в этот раз ты вспомнила про дельфинов.

  — Да какая разница?! Чем они могли помочь против такого чудовища?! Никогда же ещё такого не было! Эллия — погибла! Какие вам ещё нужны подробности?! Радуйтесь, одной маргиналкой меньше!

  — Зря ты кипятишься, Анния. Твою подругу уже не вернуть, но есть другие, ещё живые и здоровые. Подробности нужны для того, чтобы продумать для вас хоть какую-то технику безопасности. Именно сейчас, когда вы все напуганы этим случаем, есть шансы, что вы её не только вызубрите, но даже и честно попытаетесь хоть как-то её соблюдать.

  — А что тут можно придумать? — озадачившись, маргиналка даже успокоилась.

  — Да хотя бы пометить ваших дельфинов краской. Наши-то дельфины и косатки помечены жёлтым кругом по обеим сторонам спинного плавника и приучены показывать эту эмблему людям. Поэтому мы никогда не перепутаем их с их дикими сородичами, не говоря уже об акулах. Если бы ваши дельфины имели опознавательный знак, наблюдатель на пальме не ошибался бы и не поднимал бы ложных тревог, из-за которых вы и решили отказаться от такой предосторожности. Кто-нибудь из ваших сидел бы на пальме и в тот день и наверняка заметил бы спинной плавник без опознавательного знака. И вероятность чьей-то гибели стала бы тогда многократно меньшей. Подумайте над этим на будущее.

  — Наверное, резон в этом есть. Но где мы возьмём краску?

  — Ну уж в такой-то мелочи мы вам помочь всегда сможем. Если выберете ещё и жёлтый цвет, как у нас, так хоть сейчас сможем краской с вами поделиться. Форму знака свою какую-нибудь придумаете — треугольник, допустим, или квадрат, что вам больше по вкусу придётся, чтобы наших дельфинов с вашими не путать.

  — Будет ли толк от них против такой акулищи?

  — Против такой — конечно нет. Будьте довольны тем, что отгоняют от вас акул помельче. А против такой — тут косатки нужны, а не дельфины. Но рядом с вами им не прокормиться, вы их тем более не прокормите, а значит, и не обучите как следует. Что дельфинов припахать сумели — уже молодцы, но это и максимум, что для вас посильно. Если предупредят вас хотя бы о появлении такой акулы — будьте благодарны им и за это. По аналогии с сухопутными собаками — ты же не будешь требовать даже от волкодава, чтобы он справился и с медведем или львом? А поскольку вы для ваших дельфинов не хозяева даже, а просто приятели, разумно ли всерьёз ждать от них самопожертвования ради кого-то из вас?

  — Это понятно. А эта акула — точно мегалодон?

  — Точно мы будем об этом знать только тогда, когда поймаем её или убьём. А пока этого не случилось, мы можем только предполагать. Но в принципе — да, основания для таких подозрений есть. Мегалодон-подросток или какой-то родственный ему вид из числа вымерших, судя по размерам отпечатков зубов.

  — Из числа вымерших?! Хорош покойничек! — теперь её пробило на сарказм.

  — Да, неплохо сохранился! — хмыкнул центурион, — Где-то в окрестных водах, видимо, есть аномальная дыра, через которую могут проникать единичные экземпляры. Но в целом вид вымер где-то около трёх миллионов лет назад. И не могу сказать, чтобы мы этим были так уж сильно опечалены. Ты, надеюсь, тоже?

  — А они точно не могли сохраниться? Где-нибудь в глубинах, допустим?

  — В глубинах намного меньше пищи для такой рыбины, чем вблизи поверхности моря, а кормиться должно несколько сотен, чтобы избежать вырождения от родственного скрещивания. Сохраниться популяция могла бы только в приповерхностных водах и тогда о ней прекрасно знали бы ещё наши далёкие предки. Но чего нет, того нет.

  — Ходит слух, что они появляются не так уж и редко. Сколько случаев выброса на берег китов, и не только дельфинов, но и настоящих гигантов? Что-то же заставляет их выбрасываться из воды? А может, не что-то, а кто-то?

  — Таких случаев в самом деле немало, но все их мегалодоном не объяснишь. Тем же кашалотам мегалодон не особо страшен, а ведь выбрасываются же и они. Да и косатки, бывает, выбрасываются такой стаей, которая сама порвала бы мегалодона в два счёта. Так что большинство случаев вряд ли хоть как-то связано с ним, и причины этого явления нам до сих пор точно не известны.

  — Но ты говоришь о большинстве случаев, а не обо всех. Значит, что-то есть?

  — Известны единичные случаи выброса волнами на берег очень крупных китов с такими ранами, которых не припишешь ни одному из достоверно существующих морских хищников. Ни кашалот, ни косатка, ни крупнейшая из больших белых такой раны киту не нанесли бы. И в одном из этих случаев в кости убитого кита был обнаружен застрявший в ней зуб предположительно мегалодона, поскольку по своим размерам и форме он ничем не отличается от ископаемых мегалодоньих зубов. Только те — окаменевшие, и им не один миллион лет, а этот — абсолютно свежий, да ещё и в туше жертвы со следами других таких же зубов. Поэтому — да, приходится признать, что появление в нашем современном мире живого и трезвого мегалодона не только возможно, но и изредка случается. Но настолько изредка, что этот случай — единственный достоверно известный. Если подтвердится и ваш — он станет вторым в этом перечне.

 

  — Нам и его хватает за глаза, и для нас не столь важно, вымершие эти твари или существующие в наше время. Может эта акула повадиться плавать к нам?

  — Вполне возможно. Не сочти за изощрённый цинизм, но трагедия это — для вас, а для неё это — удачная охота, давшая ей сытную пищу. И где повезло один раз, почему бы и не попробовать ещё? Так что — да, повадиться к вам она может запросто.

  — И что нам делать?

  — Сколько дней вы можете обойтись вообще без рыбалки?

  — Дня три, не больше. Мы и так вовсе не обжираемся в три горла.

  — А если будете рыбачить только в лагуне? Там для этой акулы слишком мелко.

  — Да какая там рыбалка! Пару недель, конечно, кое-как перебьёмся, три недели в лучшем случае, но месяца уж точно не продержимся.

  — И зависеть от нас вы не хотите из принципа?

  — Да, на этом мы, как вы это называете, сдвинуты по фазе. Ты хотел предложить нам консервы? Может быть, это и глупо в сложившейся ситуации, но скорее всего, наши и для такого случая исключения из своих принципов не сделают.

  — Может, попробуешь их уговорить? Случай ведь в самом деле особый. Если уж для вас это настолько принципиально, потом как-нибудь отработаете.

  — За предложение — благодарю, но я хорошо знаю наших. Я попробую убедить, но большинство наверняка будет против, а у нас демократия — важнейший принцип.

  — Не понимаю я этой вашей логики, Анния, хоть убей. Вы же всё равно зависите от нашей цивилизации, поскольку пользуетесь стальными инструментами и рыболовными снастями, произведёнными на материковых заводах. Самим вам их не сделать — и нечем, и не на чем, и не из чего. Пока вы пополняетесь тем, что привозят новички, но и этот приток рано или поздно иссякнет. И полинезийский уровень каменного века вам тоже не светит — вы и обрабатывать камень не умеете, и взять вам его негде. Полинезийцы на коралловых островах тоже ведь не самодостаточны — зависят от базальта и обсидиана с вулканических островов, а значит, и от их вождей. Коралловым известняком разве обработаешь твёрдое мангровое дерево? Так что сама ваша идея устойчивой самодостаточной свободы на этих коралловых атоллах — не более, чем красивая иллюзия.

  — Ты думаешь, ты первым мне об этом говоришь? Слыхали всё это ещё задолго до тебя, да ещё и намного подробнее. Ты не упомянул, например, о зажигательных линзах, без которых нам пришлось бы добывать огонь трением. Всё знаем, и это приводит наших в бешенство. Уж точно не об этом следует говорить с ними, чтобы в чём-то их убедить. А вот к чему твой вопрос о времени, которое мы можем продержаться без рыбалки? Что-то изменится через три недели или месяц?

  — Наш префект уже запросил у вышестоящего руководства плавунцов.

  — Каких плавунцов?

  — Не жуков, конечно. Летуны — это экипажи воздушных судов, а плавунцы — это на нашем жаргоне экипажи малых подводных или просто подводные пловцы на скутерах. Наши ведь не по этой части и вряд ли справятся с вашей рыбёшкой, да и косатки у нас не боевые, а пастушеские. В общем, мы ждём группу военно-морского спецназа с боевыми косатками. Сейчас они задействованы где-то в малайских морях, но должны же когда-то и высвободиться? Молим богов, чтобы поскорее.

  — А если нескоро или вам в них вообще откажут?

  — Ну, совсем-то не откажут, просто у них есть задачи поважнее, а нам придётся ждать, когда очередь дойдёт и до нас. Не хотелось бы, откровенно говоря. Если рыбёшка повадится, то не найдя в вашем заливчике вас, может заинтересоваться и нашими китами. Снаряжение-то с оружием и боеприпасами нам подбросят наверняка, но наши плавунцы не обучены, и учить их кроме нас некому, а сколько нас на Нептуне, центурионов после Корпуса? Да и даст ли нам рыбёшка время на их обучение? Боюсь, нам самим придётся навыки боевых плавунцов вспоминать и группу из самих себя формировать.

  — Будет ли толк против такой рыбины?

  — В Атлантике ещё на Нептуне-1 возникли проблемы с выпасом разводимых там дальневосточных морских коров. Акклиматизировались они там нормально, но их начали донимать дикие косатки. А они и сами уж всяко не мельче вашей рыбёшки-подростка, да ещё ведь и целая стая, так что проблему создали посерьёзнее одиночной акулы. И тоже не было боевых косаток, как и боевых плавунцов, но туда перебросили из Нетониса старших юнкеров как раз после плавунцовской практики — и ничего, справились. Жаль, поток был не наш — тот опыт сейчас очень пригодился бы.

  — А как они справились с косатками?

  — Да просто перестреляли их. Ну, не всех, но остальные не могли бросить своих подранков, и уцелевших потом накрыла на отходе авиация. А тут не стая, тут вся группа будет, считай, стрелять по одной единственной акуле.

  — Из гарпунных ружей, что ли?

  — Нет, подводные автоматические винтовки. Не вижу смысла грузить тебя всеми подробностями, учитывая твою неполную народную школу, да и ту оконченную с трудом, просто представь себе вариант обычной армейской и специальные патроны для стрельбы из неё под водой. На те десятки метров, с которых ещё можно увидеть цель, убойной силы пуль хватает. Подводный крупнокалиберный пулемёт вообще на пару сотен метров свою цель поразит, если попадёт в неё. Это ведь уже за пределами видимости, а прицеливание по сонару — очень приблизительное, и реально бьёшь наугад.

 

  — Даже под воду вы принесли свою военщину! — съязвила маргиналка, — Может, хоть теперь от неё появится какая-то польза! Но здесь у вас такого оружия нет?

  — Есть и здесь, но мало. Никто ведь не рассчитывал исходно на то, что Нептуны столкнутся с подобными аномалиями и гостями из них. В общем, поговори со своими, и в любом случае, согласятся ли ваши принять нашу помощь или нет, приостановите рыбалку и купания в открытом море. Тогда и эта рыбёшка станет уже не вашей, а нашей заботой. А наши проблемы — нам и решать.

  Усадив её на дежурную авиетку и отправив на её островок, центурион заметил грузопассажирский самолёт, не относившийся к авиагруппе Нептуна-6, с которого как раз выгружались люди и грузы. Характерные ящики! Кто знает, тот ни с какими другими их не перепутает! Как раз на укороченную модель армейской автоматической винтовки, и по маркировке на ящиках — ага, так и знал — подводные. Нержавеющее исполнение, да зазоры в механизме увеличенные для надёжной работоспособности под водой. Из-за них стрелять в воздухе на винтовочную дистанцию смысла нет, хрен попадёшь, но в пределах полутора сотен метров можно хоть подводными патронами, хоть обычными. Просто смысла в этом, опять же, никакого, поскольку эту дистанцию и пистолет-пулемёт однотипный уверенно возьмёт. Можно и из обычной наземной винтовки подводными патронами стрелять — не та баллистика из-за длинной тяжёлой пули, но работать будет, если на воздухе. Под водой не надёжна из-за малых зазоров, зато в воздухе по подводной цели — самое оно. Естественно, не забывая об угле преломления — под водой цель глубже, чем кажется на глаз.

  К патронным ящикам Кострулий даже подходить не стал — и так понятно, какие там патроны. Естественно, подводные с суперкавитирующей пулей. Каким им ещё быть к подводным-то винтовкам? Та же самая гильза, такой же вылет пули из неё, но внутри она почти до самого капсюля, а порох — вокруг неё в бутылочном утолщении. Но не спутаешь патрон с наземным — из латунной оболочки торчит твердосплавный сердечник с плоским торцем, который и обеспечивает суперкавитационный эффект, образуя паровой пузырь, в котором пуля и летит с многократно большей скоростью, чем имела бы просто в воде. За счёт этого и достигается дальнобойность под водой в десятки метров. Мыслимо ли такое для обычного винтовочного патрона? Винтовок — десять ящиков по четыре штуки, сорок штук получается — это же ни в одной группе плавунцов столько людей нет! Две группы к ним решили прислать, что ли? Да нет, те прибыли бы с табельным оружием в чехлах, а в ящиках были бы только расходники. Так ведь и пистолетов два ящика, тоже сорок штук, и понятно, что тоже подводная модификация армейского — те же девять миллиметров, но в бутылочной гильзе, отчего и магазин однорядный на семь патронов. И самих патронов — ага, пистолетных один ящик, а винтовочных — по ящику на ствол. А выгружают и ящики с крупнокалиберными патронами. Пулемёты-то и на Нептуне есть, но патроны к ним самые обычные, а теперь, значит, и подводные для них привезли? И ещё пару пулемётов выносят в турельном исполнении. Неужто настолько серьёзным это дело наверху посчитали?

  — Привет, Кострулий! — раздался из-за спины знакомый голос, — Прикидываешь, сколько плавунцов должны прислать? — его бывший однокурсник Айнат Васькин должен был находиться в Нетонисе Тапробанском, и его появление здесь — тем более сюрприз.

  — Привет, Айнат. Знаешь, чем дальше, тем труднее меня чем-то удивить, но тебе это удалось. Я просто в охренении. Резервистов, что ли, решили ещё прислать?

  — Нет, этот груз предназначен для вас. Чтобы вы не брали пример с маргиналов и не пытались ловить приблудных мегалодонов на живца, — оба центуриона рассмеялись.

  — Так, а это что выгружают? Водолазные кольчуги? У нас же своих хватает.

  — Эти — новые, титановые. Вес у них тот же, и за счёт более толстой проволоки они намного прочнее. Естественно, не от вашей рыбёшки с её несколькими тоннами силы укуса, но от средних размеров большой белой или мако — уже спасут.

  — Ну, премного благодарны, конечно, но из наших плавунцов боевых натаскать — сам понимаешь, задачка не из простых. Мы надеялись на вояк, но похоже, зря?

  — Похоже на то. Заняты боевые плавунцы, очень заняты. Иначе не прислали бы сюда нас вместо них. Мы и есть запрошенная вами экстренная подмога.

  — А кто с тобой?

  — Пятачки, как раз заканчивали плавунцовую практику в Говномбе. Моя группа, у которой я и вёл её, прошу любить и жаловать. Оружие и снаряжение у всех табельное, а это всё — для вашего арсенала. Но скутерный транспорт нам понадобится ваш, ну и боевых косаток с нами, естественно, тоже нет. Я понимаю, что ваши не боевые, а пастушеские, но ведь китов-то ваших они от акул и диких косаток защищают?

  — Боюсь, что наша рыбёшка окажется великовата для них.

  — А хрен ли делать, когда других ни хрена нет? Ваши, надеюсь, помечены?

  — Жёлтый круг на спинном плавнике с обеих сторон.

  — Ну и хвала богам. По крайней мере, не подстрелим по ошибке. Ладно, мне тут ещё людей размещать и на довольствие их ставить, а после обеда — пообщаемся ещё.

 

  Старшие юнкера пятого курса Корпуса — это, конечно, не настоящие плавунцы морского спецназа, но по собственной практике Кострулий помнил и вполне представлял себе уровень их подготовки. Такие же знания и навыки, как и у него, только ему их нужно вспоминать и восстанавливать, а у них они — свежие. А бывший однокурсник был лучшим плавунцом на их потоке и после традиционной для его семейства службы в безопасниках перешёл в порядке ротации в плавунцы — как раз в Говномбу. Говорят, аж тыщу лет назад ещё сами отцы-основатели обозвали так будущий Нетонис Тапробанский. Никто уже и не знает точно, за что именно, но историки предполагают, что за характерный говённый цвет тамошней грязи в сезон дождей. И все, кому довелось там служить, эту версию историков безоговорочно разделяют. Если марш-бросок в сезон дождей, то так и говорили — пойдём говно месить. Город своё официальное название получил и сам по себе вполне приличен, но службу-то ведь тащишь не на городских мостовых, а на окружающей город местности, так что военную базу — не официально, конечно, а в шутку — так и продолжают называть Говномбой. Ислючительно по традиции, поскольку база-то одна из лучших, и не просто так бывший однокурсник именно на неё в плавунцы попал. А уж юнкеров по этой части обучает — тем более не просто так. Это — показатель. Жаль, конечно, что профессионалов не дали, но вариант замены им выбран очень неплохой.

  За обедом он в этом убедился. Не то, чтобы эта юнкерская пацанва совсем уж не пялилась на симпатичных девок и молодых бабёнок, а две практикантки вообще к ним подсели, не иначе, как к женихам, одна и вовсе на коленях у своего пристроилась, Айнат героически не замечает этого и ведёт инструктаж, и что самое интересное, его слушают, задают уточняющие вопросы, тыча пальцами в карту акватории и успевая при этом есть.

  Вторая третьекурсница, в которой Кострулий опознал Навию Икерову, должна была с обеда заступить на дежурство по лаборатории, но уже понятно и ежу, что подруга её на этом дежурстве подменит, а сама она хоть и не на коленях у своего, но прижалась к нему плотненько, его левая рука — ну, за столешницей не видно, на талии ейной или ниже, но правая, которая с ложкой, характерно так то в рот очередной кусок отправляет, то как указка в карту тычется. А Навия неловко ест левой рукой, поскольку правой, естественно, жениха обнимает, но тоже и в карту ложкой тычет, и вопросы какие-то задаёт, хоть слов и не разобрать за дальностью. И бывший однокурсник, как так и надо, отвечает и ей, хоть и не должно её вообще быть за этим столом. Конечно, обстановка-то внестроевая, в которой по старинной традиции без чинов, но ведь по факту-то обед с инструктажом совмещён по службе. То-то здешний гражданский персонал глаза вылупил от изумления! Тоже ведь не военная, но морская дисциплина всем привычна, а тут — ага, вот что значит плавунцы! Не кадровый спецназ, практиканты, но специфику усвоили и замашек уже нахватались. А тут ещё и Минур Сергов, центурион геологической службы, к ним подсел и тоже что-то им на карте показывает и рассказывает что-то сугубо научное, судя по хлопающей глазами и ни хрена не въезжающей гетере Айшии Ктесифонской, занявшей соседний с ними стол под самым выгодным для её шикарной внешности ракурсом.

  Эта великосветская шалава ещё позавчера заказным спецрейсом прилетела, как только прослышала о высокой вероятности появления доисторического мегалодона, и уже ходит слух об её якобы высказанном где-то намерении бесплатно провести ночь с любым, кто первым принесёт ей зуб свежедобытой сверхакулы. Скорее всего, сама же этот слух и пустила для проверки общественного мнения, и если оно её устроит — объявит конкурс на свою дыру уже официально. Понятно, что зубов этих будет не меньше сотни, но первый — это первый, и этим она долго потом будет хвастаться. А сейчас соседний с юнкерами стол тоже ведь заняла не просто так. Списка фамилий и имён Кострулию никто не показывал, но тут, судя по её стараниям, не только фамилии. Кого правильной фамилией удивишь? И они с Айнатом и Минуром тоже ведь прямые потомки отцов-основателей, но из младших линий, которых в каждом юнкерском потоке по нескольку, и ради таких Айшия не стала бы напрягаться, а вот среди этих наверняка затесался и настоящий аристократ. То-то она и уселась так, что разрез подола в их сторону, и нога на ногу, дабы видно было побольше, и наклониться почаще причины находит, дабы и в верхней части видно было достаточно.

  На неё, конечно, поглядывали, было ведь на что, да и известная ведь гетера, но совсем не с тем ажиотажем, на который она рассчитывала. Глянут, заценят — и снова своё обсуждают, и намного увлечённее, чем её стати. Кострулий с трудом удержался от смеха, когда эта охотница за популярностью увязалась за ними после обеда и в ангар подводной техники, которую юнкера должны были опробовать. Модели-то те же самые, привычные, но реально ведь у каждого экземпляра свой индивидуальный норов в мелочах, который не должен оказаться сюрпризом в самый неподходящий момент. Обаяние у светской львицы зашкаливало, и к моменту, когда юнкера стали переоблачаться для пробного погружения, гидрокостюм у персонала Нептуна нашёлся и для неё — идеально подходящий по размеру и росту и максимально подчёркивающий все её внешние достоинства. Вот только в пару набиться ей не удалось ни к одному из двоих, на которых она нацелилась — ей вежливо, но решительно объяснили, что у них сплаванные пары, и сейчас не развлекательный заплыв, а ознакомительно-тренировочный. Как-нибудь в другой раз, если представится случай, но не сейчас. Один за другим подводные скутеры скользили в воду по наклонному пандусу и устремлялись к выходу из шлюза.

  Только тогда Кострулий и пообщался наконец с бывшим однокурсником. Так и есть, имеются в этой группе два старших юнкера из очень непростых семейств, но оба не выделяются и очень просили не палить их. И так-то знают те, кому они не представлялись — оба ухмыльнулись, скосив взгляд на неприкаянную гетеру, обделённую вниманием тех, на кого она нацеливалась, и явно обиженную этим. А потом из динамика гидрофона один за другим донеслись доклады о готовности к исполнению тренировочных манёвров.

 

  И снова оба едва не расхохотались в голос при виде шока Айшии, едва ли даже и знавшей о разнице между радиосвязью на воздухе и подводной акустической. А здесь не коммерческие гидрофоны с преобразователями, здесь — служебные, голос передают не в исходном виде, а пискляво, и даже смысл слов разобрать привычка нужна, не говоря уже об индивидуальном голосе. Компактнее и надёжнее такой прибор, поскольку проще, а это по службе важнее. Поэтому и здесь, на командном пункте, гидрофон такой же, без всяких эстетических наворотов — принцип разумной достаточности. А эта элитная шалава только представила себе свой искажённый до такого состояния голос, который в идеале должен всеми узнаваться и всех мужиков в волнение приводить — ага, есть от чего ей ужаснуться. Приведёшь тут в волнение таким писком! Того и гляди, ещё и передразнивать начнут!

  Отработав манёвры вокруг Нептуна, юнкера вернулись в шлюз, но и теперь им нашлось чем заняться помимо ожидавшей их внимания гетеры. На аппараты нужно было смонтировать вертлюги для крепления табельных винтовок. Благо, посадочные места под них на аппаратах имелись, и работа-то несложная, но такие вещи не поручаются обслуге. Если оснастка подведёт — кого в этом винить? Поэтому каждый и готовит её для себя сам. А их инструктор торопил с готовностью, поскольку с воздуха заметили подозрительный плавник, и обслуге тоже работы хватало — в авральном порядке заменяли аккумуляторы на аппаратах свежими, заряженными до отказа. Правда, поступил и отбой тревоги — ошибка, акула оказалась обычной тигровой, и её отогнали от косяка тунцов обычные пастушеские дельфины. Но лучше перебздеть, чем недобздеть, так что облажавшегося летуна никто и не думал ругать, а наоборот, похвалили за бдительность. Только Айшия Ктесифонская, по тревоге метнувшаяся наверх, чтобы быть в курсе событий, шипела королевской коброй — и через весь Нептун аж на самый командный мостик впустую сбегала, только запыхалась, почём зря, и юнкера, закончив подготовку аппаратов и снаряжения, куда-то испарились, и выясняй теперь, где их разместили. Ну что за невезучий день! Одно расстройство!

  В очередную тревогу после ещё двух ложных гетера даже выходить из каюты не стала, дабы опять зря не расстраиваться и не смешить обслугу, и напрасно — в этот раз вызов поступил с Каракатицы-3, пасшей дюгоней в лагуне одного из ближних атоллов. Та акула или не та, никто определённо сказать не мог, но дельфины драться с ней не посмели — если и не та, то как минимум матёрая большая белая. К тому моменту, как Айшия, даже причёску толком не уложив, прибежала в шлюз, дабы покрасоваться рядом с идущими на задание плавунцами, группа юнкеров уже неслась на своих аппаратах в сторону вызова. А потом поступило сообщение, что акула, не сумев пробраться в лагуну, направилась теперь в сторону стада малых полосатиков, выпасаемых Каракатицей-2, откуда подтвердили факт беспокойства косаток и запросили подмоги. И теперь группа, сменив курс, мчалась туда.

  — Млять, хреново! — проворчал Карсак Апулеев, доворачивая штурвал, — Там всё было бы понятно — дюгони в лагуне, рыбёшка снаружи, а дельфины и мелкие, и меченые, хрен спутаешь. А тут как мы отличим издали эту рыбёшку от китов?

  — Косатки меченые, да и по белым бокам отличим, — ответил Тангин Максимов, не забывая поглядывать по сторонам, — Но только визуально, конечно, сонару-то похрен. А полосатики — хрен их знает, меченые ли они. Но если лажанёмся и подстрелим какого из них впопыхах, так за скотину-то так не вздрючат, как за собачек.

  — Может, зря ты стрелком уселся? Спрос с меня и спрос с тебя — сам же знаешь.

  — Млять, одним больше, одним меньше — какая в звизду разница? Один же хрен не за то вздрючат, так за это. На каждом курсе, млять, по полсотни раз родом и фамилией с любым из вас махнулся бы с удовольствием! — оба рассмеялись, — Ретогену вон ещё трое суток досиживать за тот самоход, как вернёмся, а Олиндик — уже чистенький. А если бы и мы с тобой тогда спалились? Точно так же — ты бы уже отсидел и по возвращении пошёл бы в законный увал, а я — на губу, досиживать ещё трое суток за род и фамилию.

  — Может, подыграем Ретогену, пусть отличится, чтобы ему скостили?

  — Хрен скостят. А ты не рождайся Фабрициевым, да ещё и в старейшей линии!

  — Ну, я-то был осмотрительнее при выборе родоков, — оба снова рассмеялись.

  — Внимание! — раздался из динамика искажённый гидрофоном писклявый голос обсуждаемого ими сидельца, — На сонаре движуха! Хрен чего разберёшь, так что глядите все в оба и не перестреляйте на хрен друг друга! Приказ все помнят?

  — Принял! — ответил Тангин, — Всё помним!

  — Принял! — донёсся ответ Марка Кайсарова, старшего третьей пары, — Помним, хоть и мать их за ногу, такие приказы!

  На сонаре уже отчётливо проявилось стадо полосатиков, взрослые снаружи по окружности, молодняк внутри, а с внешней стороны — три силуэта примерно одинаковых по размеру. Спасибо хоть, два поближе к стаду держатся, стремясь не подпустить к нему третьего, но и не геройствуя, а тот тоже осторожничает, но не отстаёт. Снизили скорость, приблизились — ага, косатки хорошо выделяются своими белыми боками, хоть и не видно ещё опознавательных жёлтых кругов. А вот акула не так контрастна, но тоже уже видна и весьма внушительна. Напоминает большую белую внешним видом, но кто и когда видел большую белую свыше шести метров длиной? Тут — десяти метров нет, девять тоже под вопросом, но уж семь с половиной, если не все восемь — дай и не греши! Ага, подросток!

 

  Лучи прожекторов со всех трёх аппаратов скрестились на акуле, осветив пасть — да, зубки в самом деле непропорционально крупноваты, если это не кажется от мандража, а затем вспугнутая резким светом рыбина вильнула вбок, продемонстрировав себя теперь в профиль. Не резко метнулась, плавно, и дистанция подходящая — млять, если бы только не полученный негласно приказ!

  — Автоматического огня не открывать! — донеслось напоминание Ретогена, — Я мечу, вы страхуете, если промажу!

  — Принял! — ответил Тангин, целясь из гарпунного ружья с учётом упреждения.

  — Принял! — ответил и Марк.

  Судя по дёрнувшейся рыбине, Ретоген попал, и им стрелять не нужно. Хватит и одного радиомаяка, а три болезненных попадания только разъярят акулу, и тогда гасить её придётся на хрен, и за это Айнат Васькин уж точно их не похвалит. Особенно — их двоих, из слишком правильных родов со слишком правильными фамилиями. Млять, дала круг и опять поворачивает, а пасть уже приоткрыта с эдаким очень нехорошим намёком.

  — Винтовки! Камеры! — скомандовал Ретоген, — План номер два!

  Правильно, самый рискованный момент. Если отпугнуть рыбёшку не удастся и пулями, камеры должны обязательно зафиксировать отсутствие альтернатив её гашению. Какие-то мелкие ошибки один хрен найдут и за них один хрен вздрючат, но съёмка есть съёмка, и в намеренном нарушении приказа их никто не обвинит.

  — Готовьсь! Цельсь! Огонь!

  Три автоматических винтовки на вертлюгах хохотнули под водой короткими очередями, всаживая пули в акулью морду. До мозга спереди хрен достанешь, слишком уж она велика, да и мал у неё мозг, а вот повредить челюсти, которыми она кусается, да ростр, которым таранит — это значит, снизить её боеспособность. Ага, отвернула вбок! Кровавый след невелик, но заметен. Снова поворачивает? Мало одного раза?

  — Целиться тщательнее! Только не по жабрам! Огонь!

  Ещё три коротких очереди, и акула метнулась в глубину, но глубина здесь тоже а пределах видимости. Ну, упрямая! Снизу атаковать решила? Ещё три очереди, и рыбина резко меняет курс, нацеливается на радиобуй, таранит его и пытается разгрызть.

  — Гарпунами под спинной плавник! Готовьсь! Цельсь! Огонь!

  Правильно, теперь уже похрен ейная ярость, а два дополнительных радиомаяка подстрахуют первый на случай его повреждения или потери. Ага, дёрнулась, хоть один, да попал. Оставила в покое буй, водит башкой из стороны в сторону.

  — Винтовки! В морду! Огонь! Сменить магазины!

  И это тоже правильно, как раз остаток магазина и вылетел, и где гарантия, что не понадобится ещё? Мало ли, вдруг она мазохистка, и ей понравилось? Но нет, кажется, в этом плане она не извращенка. И кровавый след заметнее — значит, и последние очереди не ушли в молоко. Уходит! На северо-запад, правда — ошибся Сергов, что ли? Аномалия по его прикидкам должна быть на северо-востоке, над скоплением железо-марганцевых конкреций. Так, косатки выдвинулись. Млять, ну вас-то куда несёт! Нет, слышен плеск и удары колокола сверху, и косатки возвращаются. Молодцы пастухи, отлично натаскали своих морских овчарок. Акулу уже не видно, а судя по сонару, заворачивает уже круче к северу — всё пропал сигнал, и хрен её знает, куда теперь направится.

  — Эй, плавунцы! Это Каракатица-2! Поднимайтесь, ваша работа выполнена! — донеслось из динамика.

  — Глубина выдержки не требует! Подъём! — скомандовал Ретоген.

  — По дуге со всплытием возле буя, — конкретизировал Тангин напарнику.

  Тот сперва вытаращил глаза, но тут же въехал, ухмыльнулся и вырулил точно к погрызенному краю буя. Ага, есть! Из буя торчал застрявший в нём здоровенный акулий зуб. Достав водолазный нож, Тангин раскачал зуб лёгкими ударами рукоятки и осторожно извлёк его. Потом пригляделся ниже и увидел ещё один, с которым проделал ту же самую процедуру, после чего сравнил оба и приныкал лучший.

  — Эй! Какого хрена вас туда занесло? — крикнул им Ретоген.

  — Да рука у меня дрогнула! — выгородил Карсак напарника, — Уже плывём к вам!

  — На вот, — Тангин протянул Ретогену худший зуб, — Жаль, что хрен скроешь его от начальства, и придётся сдать.

  — Он там был только один?

  — Тебе правду сказать или скормить официоз?

  — Понял. Ну, раз один, значит — один. Счастливчик ты, Тангин! Пастухи тут мне сказали, что Айшия Ктесифонская официально подтвердила своё обещание.

  — А не жирно ей будет? Она за какой зуб обещала дать? За первый из сотни, а не за единичный эксклюзив. И лично я считаю, ребята, что не стоит эта шалава эксклюзива. Да мы лучшую снимем, когда на Тапробану вернёмся. А зуб, которого официально нет — давайте вдумаемся в ситуёвину. Если бы приказ был загасить рыбёшку, этих зубов было бы больше сотни, мы бы с вами все по паре-тройке себе наковыряли, и хрен бы кто нам за это хоть слово сказал. Но зуб — один, и по справедливости с него следует отлить точные пластиковые копии для всех нас, а подлинник мы с вами разыграем по жребию.

  — Справедливо, — одобрил Ретоген, — Значит, Айшия Ктесифонская идёт на хрен. Маргиналы, млять, окрысятся за то, что мы не грохнули рыбёшку. Она, говорят, какую-то из ихних лахудр сожрала.

  — На ангажированное и некомпетентное мнение маргиналов тем более насрать.

 

  — Точно! Аномалия — на три порядка поважнее даже наших сувениров, не говоря уже об ихней обезьяньей мстительности. С тем же успехом ихнюю лахудру и любая самая обычная акула сожрать могла. Технику безопасности надо знать и соблюдать, а не своим греблом щёлкать, как эти раззвиздяи.

  — Млять, и это ведь ещё далеко не самые хреновые из них, — добавил Марк, — Эти хотя бы оторвали жопы от стульев и скамей, а глаза от игровых вычислителей, и ушли от более-менее комфортного городского быта воплощать в жизнь свою несбыточную мечту о беззаботной раззвиздяйской вольнице. Дохнут от своих генетических дефектов, гибнут по глупости и неосторожности, но — хотя бы уж честно пытаются жить так, как сами считают правильным. Тоже вымрут на хрен, конечно, кто не одумается, но хоть не так бесславно и презираемо, как городские маргиналы. Да и хрен с ними со всеми, млять. Из одумавшихся штук пять, говорят, в борделе на Нептуне достаточно смазливы, чтобы впендюрить им и на трезвую голову. Кому невтерпёж — рекомендую.

  — Со съёмом их на глазах у Айшии Ктесифонской, — развил идею Карсак, и вся группа сложилась пополам от хохота.

  На посадочной площадке Нептуна центурион Кострулий Валодов тем временем инструктировал лётные экипажи двух Чаек. Сигналы радиомаяков — устойчивые, рыба как шла в приповерхностном слое, так и продолжает. Возле дальнего атолла она развернулась и сожрала самую крупную из преследовавших её по кровавому следу обычных акул, после чего свернула к северо-востоку, как и предполагалось исходно. Есть вероятность попытки её перехвата дикими косатками. В этом случае — шугануть их на бреющем и разгонять так до подхода уже вызванных военных летунов, которым и передать сопровождение.

  — Я так и знал, — понимающе кивнул пилот Ремд Эзулов, — И вояки, естественно, тоже для защиты рыбёшки, а не для её расстрела?

  — Молодец, соображаешь, — ухмыльнулся центурион, — Хрен бы с ней самой, их за дырой наверняка полно, но кто-то ведь должен привести наших к этой дыре? У вояк и аппаратура есть, которая засечёт свечение, озадачены и орбитальщики, а в дальнейшем и геостационарный спутник могут подвесить. Млять, только бы не принесло опять Аннию Оторву! Мозги же вынесет, и тогда центуриону Васькину придётся специально для неё показушно отругать парней за упущенного мегалодона.

  — Представляю, с каким удовольствием они и сами помножили бы на ноль эту рыбёшку, будь их воля! — заметил авиатехник Карутан Васькин, — Млять, мой дед точно хрен удержался бы. Отец — хрен знает. Даже за себя стопроцентно не ручаюсь. Вот этим, наверное, они и отличаются от нас...