— Молодец, быстро примчался, — одобрил тартессийский префект, — Получи и ты за расторопность, — поверх нескольких серебряных монет на ладонь агента лёг ещё и один золотой солид с чеканным профилем теперь уже покойного Валентиниана Третьего, — Ещё не наторговали новых, так что уж извини.
— Каких новых, почтенный? — не понял агент.
— С изображением нового императора. Из ювелиров никто не хвастался заказом на монетные штампы с профилем Петрония?
— Пока не слыхал, но когда услышу — сразу же сообщу, — ответил осведомитель сквозь смех, оценив шутку по достоинству, — Зато слыхал из разговоров охраны у здания сената, будто бы там что-то кричат насчёт Евдокии, вандалов и приданого, которое казне не под силу. Вот только подозрительно мне, что центурион не только рты этим болтунам не заткнул, но и сам в разговор с ними включился, да ещё и громко, хоть они и стояли в двух шагах друг от друга. А зачем тогда к дверям никого послушать не подпускают, если сами же всё и разбалтывают? На улице патруль вигилов недоумевал — как же так, убийство императора местью за Аэция объясняют, августу с дочерьми от сообщников этих убийц оберегают, но кто оберегает? Точно такие же бывшие солдаты Аэция! У городских ворот тоже стража сменилась, так по её болтовне тоже выходит, что ветераны войск Аэция.
— Молодец! Это тебе за хороший слух, а это — за сообразительность, — и ещё два таких же солида перекочевали из кошелька тартессийца на ладонь осведомителя.
— Насчёт Евдокии, вандалов и её приданого — деза, что ли? — спросил по-русски центурион из той же остийской фактории.
— Естественно! — хмыкнул Ретоген, — Ты сам, Максимов, на месте Петрония стал бы сейчас пугать паникёров в сенате, гвардии и городе известием о том, что твоя задница на императорском троне гарантирует им скорую войну с вандалами, которых ты намерен кинуть на обещанную им августейшую невесту? Нет, Петроний — не дурак. Сперва он всех успокоит, получит от сената и гвардии самодержавную власть, примет от всех их присягу себе, сделает их этим соучастниками своего переворота, и вот тогда только и поставит их всех перед фактом.
— Один хрен большой риск паники и беспорядков. Ты уверен, что он решится на это, а не предпочтёт выполнить обещание Валентиниана?
— Ему деваться некуда. Максимиан-то Петронию не опасен, его сторонников он перекупит, если уже не перекупил, а вот за Майорианом и полевая армия, и расположение императрицы. Петронию срочно узаконить свою династию надо, и самому женившись на законной императрице, и Палладия на одной из девок женив, а по годам подходит только старшая, Евдокия. У них нет этих трёх или четырёх лет, за которые подросла бы младшая, судьба их династии прямо сейчас решается. Это и армия Майориана, которая охотнее его императором провозгласит, если противник — такой же узурпатор, а вот против законного императора — будет колебаться, и мнения разделятся. И это же ещё Константинополь, для которого законность новой западной династии будет определяться её родством со старой. Вдобавок, Петроний знает о нашей оговорке во всех договорах по испанским провинциям.
— Про владеющих Римом прямых потомков Феодосия Великого?
— Именно. Дарить нашим испанские провинции его тоже жаба задавит, а значит, раз сами они уже не его потомки, то хотя бы жёны из числа его потомков нужны. Так что хочешь, не хочешь, а вандалов Петронию приходится кидать.
— В надежде на Теодориха, который никогда не простит вандалам увечий своей сестры, да на Восток?
— Я бы сказал, даже в твёрдом расчёте на них. А напрасно, очень напрасно.
— Думаешь, не помогут?
— Помнишь, почти четверть века назад, когда Гензерих взял Карфаген, попытка отвоевания велась силами обеих Империй? Чем она кончилась, тебе тоже напоминать не нужно. Но вот о том, что Маркиан был отпущен Гензерихом из плена в обмен на клятву не воевать против вандалов, мало кому известно. Наша разведка тоже выяснила это не так давно и с немалым трудом. А Петроний об этом не знает и рассчитывает на то, что первый натиск вандалов помогут отразить вестготы, а затем и помощь от Маркиана подоспеет. Ты представляешь, какие его ожидают сюрпризы?
— Понял, почтенный. А вестготов в ТОЙ истории не хватило или они вообще и не пошли на помощь Петронию? Что-то я не припоминаю таких подробностей.
— Ты знаешь по ней столько же, сколько и я. Что-то помешало, но что именно, мы не знаем. Сработает ли этот неизвестный нам фактор и в нашей реальности, тем более понятия не имеем. Но мы на него и не полагаемся. Сам понимаешь, не могу сказать тебе всего, но прошлогодние учения сразу трёх легионов проводились не просто так. Помнишь же их? Сам ведь тоже участвовал?
— Да уж, забудешь тут такое! Сначала рассылают нам во все лагеря опечатанные синие пакеты с секретными инструкциями и кодовый сигнал, при получении которого их полагается вскрыть, а до тех пор даже легаты не знают, что в них, и к чему им готовиться. Спасибо хоть, не среди ночи сигнал поступил! Но этот форсированный марш на Олисипо от Четобриги, у которой мы дислоцировались — это было что-то с чём-то! По результатам нашего префекта вздрючили так, что потом он всю когорту загонял учебными тревогами!
— Не одного только его, и не одних только вас. До хрена кому не поздоровилось по тем результатам.
— Знаю, почтенный. Двоюродный брат во Втором Лузитанском служил, который наш Третий Турдетанский возле Олисипо сменил, так у них приказ был форсировать Таг по понтонной переправе и сразу таким же маршем топать на плоскогорье и занимать там перевалы, а время ведь — тоже ранняя весна, а две трети солдат и половина центурионов местности не знают и ориентируются только по картам. Многих почему-то именно в тот год призвали туда из наших анклавов в Картахенике. Тьфу ты! Понял! Тарраконика?
— Млять! За догадливость — хвалю, но — помалкивай о своих догадках. Да, Ибер и Тарраконика с выходом на пиренейские перевалы. И вестготам, сам понимаешь, никто не доложит, нет ли у Первого Картахенского приказа вступить и в Нарбонскую Галлию.
— Понял. Теодорих в охренении, и пока дипломаты выясняют, что за хрень, он в Италию не выступит, как бы ему ни хотелось. А с римлянами тарраконскими проблем при этом не возникнет?
— А это ещё не аннексия. Это — дружественная оккупация сопредельной римской провинции для её защиты от возможного вторжения вестготов. Теодорих ведь тоже хрен кому доложит, против кого он собирает войска, так что имеем право и перебздеть. Потом, когда дипломаты разберутся, наши извинятся и выведут войска обратно. Но дело-то ведь уже будет сделано! — и оба рассмеялись.
В фактории прекрасно знали в лицо и префекта, и центуриона, но порядок есть порядок. Начальник ты, не начальник, а текущий суточный пароль обязателен для любого, кто желает пройти в ворота. Хоть и ухмылялись и сами, и часовые у ворот, но пароль был назван, как положено. Об убийстве-то Валентиниана уже известно, как и об отсутствии у него бесспорного законного наследника, так что в связи с возможной смутой фактория на военном положении. Да даже и будь законный наследник, император у римлян давно уже над законом, сродни восточному деспоту, а смена самовластного деспотичного правителя всегда чревата смутой. У элиты всегда есть какие-то традиционные права и вольности, не отменённые никем официально, но по факту самовластным правителем зажатые, и покуда он жив, этот беспредел терпят, но при смене, пока наследник реальной властью не вполне ещё овладел, элита стремится отыграть всё зажатое обратно.
А за сменой правителя идёт и смена тех фаворитов, которые по факту тоже над законом, и кто успел пофаворитствовать, врагов нажил более, чем достаточно, и тут вдруг приходит время расплаты. А помимо несправедливо обиженных сколько ещё желающих вступиться за них, дабы под шумок заодно и помародёрствовать? Да даже хотя бы просто поглумиться над вчерашними баловнями судьбы, а теперь — опальными преступниками. И хрен бы с ними, заслужили, но смутой наверняка воспользуется и та уголовная шантрапа, которой без разницы, кого ограбить под шумок, а в фактории — есть чего грабить.
— У нас же как? Наш король не самовластен, и сильно кого-то прижать без вины ему никто не позволит, — объяснял старослужащий солдат трём молодым, — Любимчики-то у кого угодно найдутся, да только знают ведь и сами, что если попутают берега, не защита им тогда от ответа за их шалости и король. Ну, помиловать-то он может, если до виселицы любимчик доигрался, но от несчастного случая не спасёт и королевское помилование, — и вся компания рассмеялась, — Поэтому и не обижают никого. Так что у нас короли меняться могут хоть каждый день, и ни к какой смуте это не приведёт. А у римлян ихний император может всё, что его левой пятке вздумается, и его любимчики кроме потери его милости не боятся больше ничего и тоже творят с остальными, что хотят. И сам такой порядок гнилой выходит, и держится только на императоре. А смени его, и сразу же куча обиженных им и его прежними любимчиками смуту устроит, и будет бардак, пока новый император новый порядок с новыми любимчиками не установит. Вот скажи, почтенный, из-за этого же у нас сейчас военное положение объявлено? — центурион Максимов как раз проходил мимо них.
— Всё правильно, ребята, — в обстановке "вне строя" субординация традиционно смягчалась, и если время есть, поговорить с рядовым солдатом не зазорно и легату, — Наш порядок только у нас и есть. У германцев и всех прочих дикарей — уже не так, хоть обычаи у них и ограничивают и власть короля, и произвол знати. А у римлян теперь даже при всех их законах, которыми они хвалятся веками, вообще беспредел императорской власти. Что сам император, что его фавориты — хвалёный римский закон писан для всех, кроме них, а у них же и свои любимчики, а у тех — свои, так что на всех уровнях перед законом равны все, но некоторые — намного равнее. Ну, по мелочи-то блат — у кого его нет? Но у нас он — по такой мелочи, из-за которой никто бузить не станет, и все знают предел, за которым не поздоровится, а у них — есть такие, кому можно всё, пока император на престоле свой. А как сменится император — другим с ними становится можно всё, поскольку всегда есть за что. Вот завалили сегодня на Марсовом поле Валентиниана, и теперь, хоть наша разведка очень уж серьёзных беспорядков и не ждёт, в принципе может случиться всё, что угодно. Поэтому и готовимся к любым неприятностям.
— А вот не объяснишь ли ты нам, почтенный, ещё одну вещь? — попросил один из молодых солдат, — Мне вот дядя рассказывал, что у нас на мануфактурах и мастеровые работы все механизированы, а у римлян — нет, как их мелкие мастеровые вручную делают всё, так и на мануфактурах ихних тоже всё вручную. Дядя их называл не мануфактурами, а как-то иначе, я только слово это забыл.
— Эргастул, — подсказал ему старослужащий, — Да, точно, в оружейном эргастуле ни молотов механических я ни одного на экскурсии не видел, ни даже механических пил. У нас деревенские кузнецы оснащены лучше, чем эти хвалёные имперские оружейники.
— Вот, вот, мне дядя так и говорил. И говорил ещё, что это тоже как-то связано с нашим и ихним порядками в государстве, но как именно, он как-то путано объяснял, я так и не понял связи. Может, ты, почтенный, как образованный человек, объяснишь получше?
— И как образованный человек, и как потомственный буржуин, — ухмыльнулся центурион, — На самом деле закономерность элементарная — какое уважение у государства к частной собственности, такое и развитие промышленности. Промышленные машины все дорогие, и целый цех ими оснастить — больших денег стоит. Люди с деньгами есть везде, и у римлян тоже, но производство механизировано там, где такие люди не боятся вложить в это свои деньги. Мы у нас — не боимся, поскольку у нас частная собственность священна и неприкосновенна, и мы уверены в том, что никто у нас нашу мануфактуру не отожмёт, и она будет исправно приносить ещё большие доходы и нам самим, и нашим наследникам.
— Так а у римлян частная собственность разве не охраняется законом?
— Законом-то она и у них охраняется, да только есть у них люди, которым закон не писан. Ни от императора, ни от его любимчиков римский закон не защитит. Владеешь ты, допустим, эргастулом, появились у тебя деньги на его механизацию, вложил ты их в неё, стал твой эргастул самым высокопроизводительным и высокодоходным, эти увидят и отожмут, и управы на них никакой. Нет дураков в механизацию эргастулов вкладываться.
— А государство? У него-то кто отожмёт?
— У государства на своё государственное величие денег в казне не хватает, и тут вдруг на какую-то механизацию каких-то эргастулов откуда-то возьмутся? Так оно мигом найдёт, на что повеличественнее их растранжирить. Справляются же эти с работой и так? Вот и пускай себе дальше справляются, — солдаты рассмеялись.
— А любимчики вот эти императорские?
— Так император же не вечен. Придёт новый, а у него и любимчики новые, и где гарантия, что у прежних не позарятся и не отожмут такое доходное предприятие? Дураки они, что ли, тратиться на будущих новых фаворитов нового императора? Лучше уж в своё удовольствие растранжирят, пока есть такая возможность. А обычный эргастул с ручными работами и такой же производительностью — кто на него позарится, когда у всех такие же? И доходность от него тоже, как у всех, ну так зато никто и не отнимет.
— Вон оно как, значит? — присвистнул солдат, — То есть, и они тоже могли бы так же всё у себя сделать, если бы не боялись за свои вложения?
— Самое смешное, что уже не одно столетие, как в принципе могли бы. Привод от водяного колеса и механическая пила, пускай и по дереву, им уже больше пятисот лет, как известны. А водяные мельницы видели, целый каскад здоровенных колёс на склоне?
— Видели, почтенный. Водили нас туда на экскурсию.
— А построены они ещё при Септимии Севере, почти три с половиной сотни лет назад. И что тогда получается? Водяной привод им известен, механические машины тоже известны, большие эргастулы с разделением труда — тем более. Что мешает всё это вместе соединить кроме боязни за вложенные в механизацию деньги? Но это-то у них устранить как раз и невозможно. Мы уже последние триста лет и тайны никакой из этих мануфактур с машинами не делаем — приходите и шпионьте, сколько влезет. Дед рассказывал, при нём последний раз римских шпионов привели, так он сам экскурсию им устраивал, показывал всё и объяснял, чего не поймут. Даже снимки всего им сделали, дабы они не мучились всё это вручную зарисовывать. Ничего не скрывали, но что толку, когда не в коня корм? Так и шкрябают до сих пор всё ручными пилами, да напильниками, — бойцы снова рассмеялись.
Их главное здешнее начальство тем временем проследовало в штаб фактории, разрулило наиболее срочную текучку, в основном по вопросам получения задолженностей с покупателей заокеанских товаров и запрета их дальнейшего отпуска в кредит. Понятно, что ни за неделю, ни за месяц Гензерих морского похода на Рим ещё не подготовит, но и получить все деньги с должников, пока они живы и на месте — тоже вопрос не одного дня и не одной недели. Поэтому и в дальнейшем отпуск — только за живые деньги сразу, а не за долговые расписки, которые месяца через три, возможно, и некому окажется к оплате предъявить. Потом префект прошёл на узел связи и набрал номер по радиотелефону.
