— Ты хочешь сказать, что тогда не случилось бы и Вариния?
— Уж точно не он, если бы ты не разделался с Глабром хотя бы до конца того года. Но не в этом дело. Твоё самое главное преимущество было в том, что и тебя самого недооценивали, и настоящего положения дел в Кампании не понимали. Вот его ты как раз себе и испортил, позволив себе блеснуть своей показательной победой над Глабром. Тебя начали воспринимать уже серьёзнее, а потому и силы против тебя выделили посерьёзнее. Началась уже настоящая война, разорительная и ненужная твоим тайным покровителям.
— Игру всё равно нельзя было затягивать до бесконечности, и война всё равно рано или поздно началась бы. Ты же сам считаешь, что как военный трибун я был нужен организаторам мятежа на вырост.
— На вырост, но на своём месте. Не тебе отводилась главная роль. Это должен был быть сенатор, если не консуляр, то хотя бы преторий из числа марианцев. На момент подготовки вашего мятежа и его начала марианцы и связанные с ними твои покровители возлагали надежды на Сертория и Перперну. Надеялись на их победу в Испании и поход в Италию, и вот тогда — только тогда — должен был начаться и полномасштабный мятеж уже в Италии. И даже его возглавить должен был не ты, а кто-то пореспектабельнее для Рима. Самое большее, что светило тебе, это легат у него в подчинении. Но пока ты начинал свой мятеж по их планам, они узнали о переломе хода испанской войны в пользу Метелла Пия и Помпея. Без прихода Сертория надежды на успех италийского мятежа у марианцев уже не было, а без неё какой был смысл начинать? Они политики и дельцы, а не самоубийцы. План войны в Италии откладывается до лучших времён минимум на годы, а пока нельзя высовываться, а надо продолжать твою имитацию разрозненного бандитизма, которую ты так прекрасно начал. И тут ты вдруг громишь Глабра, к тебе стекается куча народу, и ты начинаешь нападать на латифундии больших и важных римлян, которые ни в коем случае нельзя было трогать до прихода к власти в Риме марианцев.
— Мне нужно было чем-то кормить эти толпы людей.
— После того, как ты устроил этот бедлам — естественно. Но это и стало началом твоего конца, хоть тебя ещё и ожидали впереди все твои военные успехи. После Вариния ты возомнил себя великим освободителем, а когда кампанские города отказались открыто присоединиться к тебе — ворвался и устроил грабежи с резнёй в Ноле и Нуцерии.
— Ну, так уж прямо и с резнёй? Верхушку — да, пустили под нож, но её и было за что. Ты хотя бы представляешь себе, Ремд, какие это были скоты? Я видел их виллы и их городские дома, видел их оргии и их скотское обращение с рабами. Ничем они не лучше тех римских латифундистов, у которых хотели оттяпать их земли нашими руками.
— Знаю. И ничем не хуже той верхушки Капуи, которая водила вашими руками, пока ты не пошёл вразнос. Все они примерно одного сорта. Марианцы или сулланцы, Рим или Капуя — какая разница? Есть приличные люди, но хватает и ущербных уродов. Но так или иначе, Спартак, ты лишился поддержки своих кампанских покровителей, спутал им их планы, а заодно и сорвав подготовку марианцев к мятежу в Италии. Твою победу над Глабром самниты и луканы приняли за его начало, а значит, и за сигнал к участию в нём. Ты собрал тех солдат, которых марианцы готовили для своего выступления, а когда они разобрались и поняли свою ошибку, ты успел уже наворотить дел и взбаламутить добрую половину Италии. Теперь вот расхлёбываешь.
— Если бы вы там у себя помогли Серторию, а не Метеллу с Помпеем, он был бы уже в Италии, и наша прогулка по ней тоже не была бы напрасной, — заметил Каст.
— Вполне возможно, но какой ценой это обернулось бы для нас? Малая война с Серторием была для нас предпочтительнее большой войны с Метеллом, Помпеем и всеми, кто пришёл бы ещё после них. И ради чего нам была бы нужна большая война? Нам-то где было намазано мёдом в Риме под властью марианцев? Кстати, у Сертория чем дальше, тем меньше оставалось в войске римлян. И кого он повёл бы в Италию даже в случае победы? Кельтиберам, как и нам, она без надобности.
— Выходит, шансов не было никаких, — констатировал Ганник.
— Абсолютно. Римские и италийские марианцы верили в то, во что им хотелось верить, и обманывали сами себя. Но мы с вами слишком заболтались о делах, которые уже в прошлом и которые теперь уже не исправить. Что вы решили по моему вопросу?
— Неприятно и горько признать, но ты прав, Ремд, — ответил за Спартака Ганник, — С такой толпой небоеспособных нам не прорваться, а значит, и не спасти вообще никого. Где-то с четвертью их всех ещё можно на что-то рассчитывать, но три четверти придётся бросить на произвол судьбы. Нам уже пришлось сделать так же на нашем обратном пути с севера, и я не думаю, чтобы судьба оставленных нами там была завидной. И если кого-то можно спасти, отдав вам, то наверное, так будет лучше. Но вы даёте пять модиев зерна за человека, а отберёте людей очень мало, если мы правильно поняли то, что нам объяснил Спартак. А нам надо кормить множество людей. Тебе не кажется, что пять модиев мало?
— Хорошо, пусть будет десять. Не одна, а две амфоры за человека. Пять модиев много для прокорма одного человека в месяц, но мало на двоих, а десять достаточно для прокорма троих. На целый месяц. Или шестерых на полмесяца. Или двенадцати человек на неделю. И это — за одного человека. Отдав нам сто человек, вы обеспечите недельным пайком тысячу двести — две полных когорты. Общее количество зависит от того, сколько мы отберём подходящих людей. Если мало, то можно будет добавить и ещё, но много не дадим в любом случае. Мы — друзья и союзники Рима, а вы — его противник, так уж легли кости, и с этим ничего не поделать. И поэтому наша с вами сделка не должна выглядеть как наша помощь вам. Мы должны выглядеть стервятниками, наживающимися на вашей беде и вашем безвыходном положении. К сожалению, только так и можно ещё спасти тех, кого мы с вами спасаем. Как киликийцы, обманувшие вас на две тысячи талантов.
— Уже и об этом знаете?! — почти прорычал Спартак.
— Да, Гераклион уже расхвастался, как облапошил самого Спартака. Напрасно ты согласился на задаток в две тысячи талантов. Поторговавшись получше, вы сошлись бы с ним и на пяти сотнях.
— И тогда за три с половиной тысячи он бы перевёз нас на Сицилию?
— Нет, он всё равно обманул бы тебя, но этот опыт обошёлся бы тебе вчетверо дешевле. Даже за десять тысяч талантов, которых у тебя нет, киликийцы теперь не будут помогать явным врагам Рима. Они в недавнюю Митридатову войну крепко провинились перед Римом, а теперь — реабилитируются. Они ведь как теперь это дело представят? Что спасли Сицилию, эту главную житницу Рима, от твоего нашествия, а значит, и сам Рим от голода на будущий год. Хорошее извинение за недавнюю оплошность?
— Вы ведь через Сицилию будете людей вывозить?
— Естественно. Откуда, по-твоему, я сам заявился к тебе с грузом сицилийской пшеницы? Сперва туда, оттуда на Балеарские острова, а с них — уже к нам. Киликийцы как раз и помогут нам в этом и грузовыми судами, и конвоем.
— Не боишься, что обманут и вас?
— Нас — нет. Во-первых, именно потому, что мы не друзья вам, а стервятники. А во-вторых, мы можем очень больно наказать их за обман. У них их основной заработок — это дань с купцов за их охрану. А для этого им нужны базы по всему Внутреннему морю. До балеарских мы дотянемся и собственным флотом, сицилийские мы римлянам можем слить, а критские — ну, с критянами у нас давние связи ещё со времён прапрадедов.
— Но ведь перед Римом они, получается, неплохо выслужились за мой счёт?
— Да, и это может на какое-то время спасти их сицилийские базы. Но с римской Дальней Испанией у нас уж всяко лучшие связи, чем у них, с Ближней — не худшие, а со времён войны с Серторием нашему флоту дозволено проходить через Геркулесовы столбы при необходимости. Согласовать и осуществить операцию против их баз на Балеарах нам особого труда не составит. А критяне без особого труда прижмут их у себя, и даже этого уже достаточно, чтобы сильно осложнить киликийцам жизнь изоляцией их сицилийских баз. Тем более, что у нас есть не менее давние и хорошие связи и в Карфагене. А позднее с помощью Африки у критян дойдут руки и до Сицилии, если очередной её наместник ещё раньше не прижмёт их сам. Не все же наместники такие продажные скоты, как Веррес. А ведь и с ним приходится иметь дело. Например, чтобы закрыл глаза на транзит через его провинцию ваших людей.
— Вы разве через Сиракузы их повезёте?
— Конечно нет. Милы, затем Липары на островах к северу от самой Сицилии, а там у Гераклиона тайная база возле города. Но Спартак, и эти небольшие острова — тоже часть провинции Сицилия, а по твоей милости эта скотина Веррес управляет Сицилией вот уже третий год. И можешь не сомневаться в его контроле над всей провинцией.
— По моей милости?
— А по чьей же? Уже на второй год Верреса должен был сменить Аррий, но ты так загрузил непредвиденной работой всех вновь избираемых римских магистратов, в том числе и предназначенных для Сицилии, что все они понадобились в Италии, а на Сицилии сменить Верреса оказалось некем, — Каст и Ганник переглянулись и рассмеялись.
— Тут мне крыть нечем, — признал с усмешкой и Спартак, — О нашей эвакуации речи быть, конечно, не может, это понятно. А как насчёт наших женщин и детей?
— Персонально ваших? Нет, слишком известны. На такой риск не пойдём ни мы, ни Веррес, ни Гераклион. Спасайте их сами, как сумеете. По крайней мере, покуда всё так или иначе не закончится. Если переживут и не попадутся, пока не улягутся страсти, тогда это будет уже немного другое дело. Можно будет подумать насчёт Крита, например.
— А почему не к вам? И разве нельзя спрятать их среди тех, кого вы отберёте для себя? Если нам повезёт, вернёте их нам потом, если нет — пусть лучше у вас и останутся.
— Спартак, они не подойдут нам. Их и таких, как они, мы уж точно не отберём. Те женщины, которых отбираем мы, и те, которые больше всего нравятся вам — два очень разных типа женщин. Ты понимаешь, надеюсь, что я имею в виду не внешность и даже не манеры, а натуру, которая даётся человеку от рождения? Вам нравятся стервы, а нам такие не нужны. Такие есть везде, и у нас тоже, но зачем же нам увеличивать их число у себя?
— Ну, так уж прямо и стервы?
— А ты вспомни несравненную Лаодику Пергамскую, по милости которой ты и вляпался в большие неприятности. А ведь ей ни для какой её надобности не требовалось непременно сгубить тебя. Ей было просто плевать, что с тобой будет потом. Она просто развлекалась или тренировалась на тебе. Таким стервам нравится играться мужчинами, а особенно они обожают ссорить их между собой. А она ведь не только от природы такова, в Антиохии гетер этому ещё и учат как искусству. Учили и в Коринфе, но Коринфа давно уже нет. К нам попали нетипичные "коринфянки", а в Антиохию перебрались типичные.
— И научили себе на смену таких же?
— Сперва — отобрали таких. Примерно так же, как для себя отбираем мы, только по другим качествам. А отобрав — да, ещё и научили. Это — Школа. Мой хороший коллега и близкий друг сейчас в Сиракузах. Часть вопросов решается там, и он занят как раз этим. Любезничая с Верресом, он вынужден любезничать и с влияющими на него стервозными шалавами. Ника,Терция, Пипа, Каллидама. Возможно, и ещё какая-нибудь прибавилась к ним, он расскажет мне при встрече. Не так обучены, как несравненная Лаодика, не такие манеры, классом пониже, но тот же самый тип. Для нас — омерзительный. Обезьяны, как мы таких называем. Наши жёны, наши сёстры, наши наложницы, да даже и наши гетеры — другого типа. Такого, который мы и отбираем. А вот ты запал на Лаодику Пергамскую. Не сомневаюсь, что потом ты много раз пожалел, но это было уже потом, а не вовремя.
— Ну, что было, то было. Но сейчас-то моя Алусо разве такова?
— У неё было другое детство и другое воспитание, да и судьба рабыни тоже не очень-то способствует привычке потакать своим капризам. Но она была жрицей Диониса. Менада или вакханка, а тем более жрица этого культа не может не быть стервой, пускай это и проявляется в ней не так, как в гетерах. Но нечто общее в них есть, и как ты запал на ту, так запал и на эту. И это же есть в вашей Герардеске, которая вообще ваша всеобщая любимица. Если бы тебе не встретилась Алусо, ты бы отказался от Герардески, Спартак? Наверняка ведь нет. Алусо для тебя лучше неё, но нравится и она.
— И что же у них общего с антиохийскими гетерами и шлюхами Верреса?
— Работа на публику, пафосность, актёрство. Это и есть та самая стервозность в общем виде, её суть. В этом и есть для тебя их изюминка. А нравится она тебе оттого, что ты и сам этого не лишен. Гладиатор — тоже не только хороший боец, но и хороший актёр, и без этого не стать хорошим гладиатором. А ты был очень хорошим гладиатором.
— И чем это плохо для вас?
— Ты сам продемонстрировал это с Лаодикой. Она спровоцировала, ты поддался. Умом-то наверняка ведь понимал, что не надо бы? Но ты руководствовался импульсом, а не умом, отчего и пострадал. Может ли быть благополучно общество, в котором то и дело совершаются подобные глупости? Ну так это ты и наблюдаешь вокруг. Мы строим другое, но для него нам и люди нужны другие.
— Хорошо, я понял. Сегодня я соберу людей и объявлю им, а с завтрашнего дня можете уже начинать ваш отбор.
Выйдя из палатки, в которой всё ещё совещались, Ремд пошёл к своим, передал по рации в Сиракузы результаты переговоров и организовал караул и ужин. Перекуривая, он уже предвкушал возвращение домой и заслуженный отпуск. Семья, Азоры, настоящая цивилизация, а не эта греко-римская пародия на неё.
— Так что ты там говорил, Ремд, насчёт Крита? — на этот раз Спартак подошёл к нему один, — У нас с Алусо маленький сын, совсем карапуз, и мне бы хотелось спасти их.
— До Крита ведь надо ещё дожить, Спартак. Когда вырвешься на оперативный простор, то не дожидайся, покуда запахнет жареным. Запахнет, можешь не сомневаться. Отошли семью на каблук сапога. На нём ты не резвился, и примелькаться там вы с ней не успели. Но не в Брундизий и не в Тарент, а в Каллиполь или в Гидрунт, где вас уж точно никто не знает. Я бы посоветовал в Каллиполь.
— А что там?
— Там есть наша фактория, очень небольшая, но большая и не нужна. Твоих там никто не знает, а беженцев по твоей милости хватает везде. На вот, возьми, передашь ей, — Ремд снял с пальца бронзовый перстень и протянул ему, — Попросит охрану у ворот, чтобы вызвали старшего, покажет ему этот перстень, и её проведут, к кому следует. А уже ему она скажет на словах, что пришла от человека, продлившего полномочия Гая Верреса на Сицилии, — оба рассмеялись, — Пусть запомнит и не переврёт смысла, это будет её пароль.
— Благодарю тебя!
— Да погоди, рано. Жалко карапуза, которому придётся остаться сиротой, верно? Но судьба неумолима, и фракиец Спартак должен героически пасть в последнем бою. Так, чтобы ни у кого не было в этом ни малейших сомнений. Только в этом случае у человека, случайно похожего на этого павшего, как всем известно, Спартака, будут шансы добрести до той же фактории в том же Каллиполе и представиться там охране большим другом Гая Верреса. Я понимаю, что это нелегко. Но ты ведь был хорошим гладиатором? Превзойди самого себя и как актёр-трагик. У тебя ведь будет для этого хороший стимул?
