И хотя не оправилась ещё Империя полностью после тяжёлой и разорительной Персидской войны, а её столица — после недавнего мятежа Ника, медлить с Вандальской войной Юстиниану тоже нельзя. За два поколения после реформ Хунериха африканские римляне в большинстве своём вернулись к прежней языческой вере предков, а вандалы и аланы — к своему язычеству, а берберы так всегда язычниками и оставались, но их разные исходно культы сближаются между собой, и чем дальше, тем сильнее население Африки сливается в один народ, и если этого не остановить и не обратить вспять сейчас, то потом уже будет слишком поздно. Как испанские римляне, кто не уехал оттуда после аннексии испанских провинций Тартессом, считают себя теперь испанцами, так и африканские, дай им только срок, будут считать себя африканцами, и что им тогда будет Византия?
В идеале — раньше нужно было Африку отвоёвывать, намного раньше, но после того, как провалились две попытки ещё при Гензерихе, императорам Востока стало не до Африки, и так продолжалось при всех предшественниках Юстиниана, да и у самого из-за Персидской войны и столичного мятежа только теперь руки и дошли. И упускать удобный случай Юстиниан не намерен. Пока живы и не совсем ещё одряхлели римские эмигранты из Африки, пока в ней самой ещё остались ортодоксальные христиане, пока остались хоть и арианские еретики, но тоже христиане среди вандалов и аланов, пока ещё свеж в памяти у всех переворот Гелимера, свергшего законного короля Хильдериха, всё это будет играть в пользу Империи, но всё это устареет и станет бесполезным, если не использовать сейчас. И поэтому выколачиваются из податного населения повышенные налоги, строится на эти деньги флот, набирается и обучается армия, а во всех церквях гремят пафосные проповеди о спасении заблудших душ язычников и отступников, да о возврате величия Империи как оплота истинной веры.
И в принципе-то с остготской Италии начинать было бы удобнее. Она и ближе, в ней и римское население меньше от христианства отступило, и королева Амаласунта не против сближения с Византией ради подавления с её помощью остготской оппозиции, и с двух сторон сразу наступать туда можно, и напрямую морем, и через Далмацию, да только все эти преимущества перечёркиваются одним единственным фактором — Сицилией и её хлебом. Вернувшись после гибели Одоакра с помощью атлантов под власть вандалов, этот остров обеспечивает теперь африканскому королевству рычаг давления на Италию, своим хлебом прокормить себя не способную и зависящую от африканских поставок. Сицилия помогла бы перебиться, достанься она остготам, но в руках вандалов она лишает Италию всякой возможности противостоять вандальскому хлебному шантажу. Ссора с вандалами — это голод в Риме и всей южной половине Италии, чреватый их бунтом и отложением от италийского королевства остготов. Не пойдёт на такой риск остготская знать.
Хочешь, не хочешь, а начинать Византии придётся с вандальской Африки, имея в противниках и атлантов, Италия же в лучшем случае только базами на юге полуострова поможет, да добровольцами, действующими как бы сами по себе против воли королевы и её правительства, а официально королевство в войну не вступит, дабы не подвергнуться за это хлебной блокаде. Вот если бы Империя хлебные поставки Италии гарантировала, это было бы другое дело, но где Византии взять на это лишний хлеб? Египетский и с берегов Скифского моря — нужен самой Империи. А если Вандальская война пройдёт удачно, если Африка и Сицилия вернутся под власть Империи, то никуда тогда уже не денется от неё и сама Италия, поскольку точно так же не сможет противостоять уже имперскому хлебному шантажу. Тяжела будет эта война, в которой византийский флот едва ли захватит морское господство, но пусть хотя бы снабжение сухопутной армии прикроет, которой придётся от Египта и через Киренаику сушей наступать, но зато и не помешают её походу по суше ни вандальский флот, ни флот атлантов.
Вандалы, конечно, и на суше сильны. Особенно теперь, когда их поддерживают и берберы, и местные римляне, но разве сравниться им с армией Империи? Атланты же — а кто их знает, насколько они сильны на суше? Да, посильнее мавров, но кто такие мавры? Дикари, победа над которыми — не показатель. Их и вандалы побили, когда порядок у себя навели — свой, варварский, которому уж всяко не тягаться с римским имперским.
Страшно, конечно, громовое оружие атлантов, но сколько его у них? Больших армий им не приписывают ни мавры, ни арабы, страшилки которых можно смело впятеро делить, и едва ли ошибёшься. Если так сильны, как их арабы эти расписывают, почему не всю Индия завоевали на востоке и половину стран Внутреннего моря на западе? Почему с германскими королевствами соседство терпят, если могли бы и их страны силой под себя взять? Значит, не так страшен атлант, как его перепуганные им дикари малюют. Видимо, хоть и вооружены они хорошо, но веками ищут и сманивают к себе всех подходящих им людей, самих их немного, и больших армий у них нет. А в большой войне победа всегда за большими армиями, а если на их стороне ещё и истинная вера, то и подавно. Страшно, но на то и дана истинным римлянам истинная вера, чтобы преодолеть страх и совершить угодное Господу, и свои грехи этим подвигом искупая, и спасая заблудшие души. Как не может Византия отказаться от идеи восстановления прежней Империи, так же не может и Юстиниан уклониться от своей божественной миссии. Глаза боятся, а руки — делают.
А Иоанн Каппадокиец по своей части минимизировать экономический ущерб от неизбежной войны пытается. И на пиры с заокеанскими деликатесами, и на пряности, и на шёлк с благовониями и прочей роскошью Константинополь подсел прочно, несмотря и на своё хвалёное христианство, даже сильфий весьма востребован, как бы ни порицала его применение церковь, и если шёлк с пряностями можно купить подороже у персов, то этот сильфий, как и заокеанские деликатесы — только у атлантов. И если война с ними на носу, то запастись их товарами надо заранее, дабы от прервавшихся поставок не зависеть. И как бы ни критиковали Иоанна его недоброжелатели, и во многом заслуженно, но в целом он вполне на своём месте. По данным разведки он был не только против этой Вандальской войны, но и смелее всех отстаивал свою точку зрения перед императором. Но, не убедив его, делает теперь всё возможное для лучшей подготовки Империи к ней. Не обрадовала воля императора и Велизария, которому ещё и возглавить армию предстоит. И сам вояка опытный, и сведения собирал старательно, и оценивать их умеет, отделяя правдоподобное от явного вздора. Но приказ есть приказ, а его дело — выполнять его в лучшем виде.
Тем более, что и ночная кукушка евонная в том же направлении кукует. Женат ведь прославленный на Персидской войне полководец не на ком-нибудь, а на Антонине, близкой подруге самой императрицы Феодоры. Шлюха ещё та, хоть и не профессионалка, а любительница. Как от первого покойного мужа гуляла, так и от Велизария гуляет, но во всём остальном интересы второго мужа блюдёт, и тому приходится терпеть её шашни. И не на таких ещё женятся византийские царедворцы ради карьеры. Ситтас, его сослуживец, вообще на Комито женат, старшей сестре Феодоры, которая и профессионально работала шлюхой, и была популярна, да так лишь этим и прославилась бы, если бы младшая сестра, начав с её помощницы и продолжив в том же духе, не одумалась потом и не женила вдруг каким-то чудом на себе Юстиниана, уже в то время наследника престола. После чего она и старшую сестру замуж удачно пристроила, и младшую Анастасию, и многих подруг своей бурной молодости, среди которых была и Антонина.
Теперь-то, конечно, о прошлом императрицы болтать в Константинополе никто с кем попало не рискнёт. Но по данным разведки и мамаша трёх сестёр актрисой Порная была, что уже предрасполагало к ещё менее респектабельным заработкам, так что когда их мамаша овдовела, а сами девки начали подрастать, профессия им напрашивалась сама собой. По традиции элитных шлюх ещё продолжали называть гетерами, хотя какая у них могла быть выучка спустя полтора столетия после окончательного закрытия антиохийской школы гетер? И она-то была вульгарщиной по сравнению с былой коринфской, а когда не стало и её, кончились и настоящие гетеры. Комито, говорят, природный талант к танцам и пению имела, так что и ценилась не за одну только внешность и податливость. А Феодора не блистала талантами сестры и начала обычной шлюхой, но внешностью, развязностью и остроумными шутками тоже добилась популярности и у золотой молодёжи столицы. Их теперь и не сыскать, кто убит, кто казнён, кто сослан за заговоры или участие в Нике, хотя добрая половина не участвовала, но знавала императрицу Феодору в её прежнем качестве.
Есть такие и среди горожан попроще, но и они стараются без нужды не болтать, а на Ипподроме как можно дальше от императорской ложи места занимают, дабы на глаза злопамятной и мстительной императрице не попасться. А то ведь случались и обвинения в том, чего не было, но с обвинительным смертным приговором, и несчастные случаи, а то и просто исчезал человек без следа, а кто судьбу его выяснить пытался, нередко уже себе неприятности наживал — не смертельные, но от поисков пропавшего отучающие. Нельзя в Константинополе оспаривать догматы истинной веры, осуждать политику императора или его фаворитов и судачить о жизни императрицы в годы её молодости. Ни сама Феодора не любит напоминаний о своём прошлом, ни Юстиниан, прекрасно о нём знающий. Ещё бы не знать! Именно по его настоянию его дядя, император Юстин, изменил старинный закон Константина, запрещавший сенаторам жениться на простолюдинках, а особенно актрисах. Теперь — можно, если актриса оставила своё ремесло. Не просто так Юстиниану тот закон менять понадобилось, и уж всяко не просто так императрица Евфимия противилась этому браку до самой своей смерти. В то время не было ещё так опасно хвастаться мимолетним, но весьма близким знакомством с нынешней любовницей, а затем и невестой племянника и наследника императора, и кого это интересовало, те обо всём этом знали. Это потом уже начали старательно забывать, когда пострадали наиболее болтливые.
С другой стороны, эта же Феодора оказалась на должной высоте полгода назад, в самый разгар Ники, когда перепуганный Юстиниан был уже готов бежать из столицы, и только она, психанув и заявив, что лучше смерть, чем потеря власти, убедила его бороться до конца. Правда, мало было бы от этого толку, окажись во главе мятежных толп реально толковые вожаки. Ведь весь город практически был уже в руках мятежников, и военные отряды городского ополчения у них были, и городская стража вместе с частью гарнизона фактически уклонилась от противодействия им, хоть и не поддержала открыто, и не факт ещё, как повели бы себя и они, и немалая часть бойцов Велизария и Мунда, пойди толпы мятежников на решительный штурм Большого Дворца. Но кого мятежники провозгласили новым императором? Ипатия, племянника Анастасия! Это же курам на смех, кто в курсе! Какое бы задание ни поручалось Ипатию хоть на военной, хоть на чиновничьей службе, он их все неизменно проваливал. Другого кого за такую службу давно бы выгнали взашей, но отпрыску прежнего императорского семейства дали в конце концов такую синекуру во дворце, на которой, ничего не делая, ничего и не напортачишь.
Зато шутили в Большом Дворце практически открыто, что если есть какое-то дело, которого совсем не делать нельзя, но лучше бы провалить, чем сделать — поручите его Ипатию и ни о чём не тревожьтесь. Естественно, ни о каком участии в мятеже Ипатий и не помышлял и с удовольствием отсиделся бы во дворце, если бы сам Юстиниан в город его не выгнал. А зачем ему во дворце в такой момент такая бестолочь, на которую нельзя положиться ни в чём важном и ответственном? А тот даже улизнуть из города толком не сумел, попавшись в лапы мятежникам, да ещё и в самый не подходящий момент. Мятеж, начавшийся стихийно, как раз решила поддержать и возглавить часть сенаторской знати, и будь у неё уже намечен, объявлен и принят толпой свой император, кому была бы нужна эта бестолочь? Но чего не успели, того не успели, и тут вдруг абсолютно некстати волокут этого племянника Анастасия, и толпа дурачья на Бычьем форуме сразу же провозглашает его новым императором как представителя прежней легитимной династии!
Формально — всё правильно. Чем легитимнее мятежный претендент на престол, тем законнее выглядит его избрание народом, и тем легче поддержать народную волю и сенату, и армии, и церкви. Но Ипатий? Всем, кто был в курсе, сразу же стало ясно, что с таким горе-императором только пропадёшь, почём зря. Даже если и победит он в столице сейчас, надолго всё равно не удержится, и кто бы ни сменил его потом, за его поддержку спросит строго. И сенаторы, кто не успел слишком уж среди мятежников примелькаться и в активном участии отметиться, начали вспоминать о важных и неотложных собственных делах один за другим. Не собирались губить себя поддержкой заведомого неудачника и вояки, и кто не поддержал мятеж сразу, не стал присоединяться к нему и теперь. Только те, кому не было уже пути назад, остались при нём, но разве могла эта ничтожная кучка совладать с толпой дурачья и хоть как-то урезонить её? Немедленный штурм Большого Дворца, пока противник не опомнился и колеблется сам, ещё мог бы спасти положение, но толпа пожелала сперва официально короновать вновь избранного императора, как велит традиция, на Ипподроме. И сам Ипатий, которого толпа ещё послушала бы — повёлся на это самоубийственное решение.
Ипподром или Большой Цирк был традиционным и важнейшим центром всей общественной жизни в Константинополе. Колесничные гонки были популярны и в старом языческом Риме, от которого унаследовались и основные партии болельщиков, давно уже ставших фанатами не столько конкретных возничих и их упряжек, сколько цвета партии, от которой те выступали. Разве только белые с красными утратили популярность, отойдя на задний план, а основными стали синие и зелёные. А с господством христианства были запрещены гладиаторские бои и заброшен предназначенный для них амфитеатр, которому церковь не могла простить прежних расправ на его арене с христианскими мучениками. И в результате значение Ипподрома, на который помимо колесничных гонок перенесли и не запрещённые звериные травли, а вместе с ним и его партий, только возросло. Есть гонки или травля в этот день или нет, но все массовые собрания константинопольцы привыкли проводить на Ипподроме. И мнение столичного народа власть заслушивала на нём, если оно её интересовало, и императоров на нём короновали, и бунты на нём начинались Не стал из этого правила исключением и бунт Ника.
И причин ведь было более, чем достаточно, так что к каким-то беспорядкам они бы привели в любом случае. Тут и преследование объявленных еретиками монофизитов к их бунтам не раз уже приводило, тут и постоянное повышение налогов, то на Персидскую войну, то на помпезное строительство, то на подготовку к новой войне, тут и монополия государства на всё новые и новые товары, приводящая к неизменному росту цен на них. И ладно бы только на предметы роскоши вроде шёлка, который простым горожанам был не по кошельку и раньше, но в конце концов государственной монополией стал и хлеб. Ради борьбы со спекуляцией, как гласил официоз, ведь положенного горожанам бесплатного, в сотню буханок весом в римский фунт, выпекаемых из традиционных пяти модиев зерна — это одному человеку на месяц более, чем достаточно, а на семью мало, и остальной хлеб изволь покупать на рынке. А цена выросла, как и на всё монопольное, качество же упало — и золу в хлебе начали обнаруживать, а иной раз и деревянные опилки. А заработать денег стало труднее из-за понабежавших в город отовсюду нищебродов, которые и расценки за работу сбили, и обстановку на улицах накалили, и преступность с ними изрядно выросла.
