— Без ножа ты меня режешь, тёзка! Как мне поверить в такой крах всех надежд?
— И особенно — тартессийцу, которому тоже по большому счёту наплевать и на твои надежды, и на интересы Империи? — хмыкнул Спурий, — Не нужно верить мне. Мало ли, в чём интересы нашего правительства и рэкса? А что, если нам Шапур золота отсыпал за содействие в окончании войны? Шучу, Максим, не напрягайся. Ты поговорил со мной, а теперь поговори с вашими вояками, римлянами и блюстителями интересов Империи, и сравни их мнения с моим.
— Говорил уже! Знаю!
— Надеюсь, ты не думаешь, что я поделился с ними золотом Шапура?
— Шутки у тебя! — советник императора раздосадованно поморщился, — Но если ты окажешься прав в отношении наших северных войск и армян — проклятие!
— Это скоро выяснится, и если я окажусь не прав — это будет уже совсем другой расклад, о котором и разговор будет другой. Хотя, откровенно говоря, я считаю, что даже со всеми северными войсками и армянами этот ваш замысел повторить поход Александра всё равно авантюрен. Ну, станете вы сильнее на треть, отразите попытки Шапура спасти Ктесифон, возьмёте его — впервой это, что ли, для персов?
— Но ведь ты же сам говоришь, что Шапур боится потери столицы.
— Да, поскольку это роняет его личный авторитет в государстве. Могут скинуть.
— И если скинут, разве это не повергнет государство Сасанидов в хаос?
— Во-первых — если сумеют скинуть. Во-вторых — на какое время установится тот хаос? В-третьих — как я уже сказал, угроза государству объединит персов, и не столь важно, вокруг кого. Шапур свою власть восстановит или какой другой Сасанид усядется шах-ин-шахом вместо него — какая разница? Ваша попытка создать персидскую смуту и воспользоваться ей для завоевания Персии — это как раз та самая угроза, против которой персы объединятся крепче, чем они объединены сейчас. Государство Ахеменидов было лоскутным, отчего Александру и удалась его авантюра. У парфянских Аршакидов тоже не было настоящего унитарного государства, а Империя при Траяне была в намного лучшем положении, чем сейчас. Я бы сказал, на вершине могущества. Захваченная Траяном вся Месопотамия целиком говорит сама за себя. Оставление её Адрианом можно объяснить иудейскими восстаниями. Но как быть с тем, что после их подавления и восстановления порядка он так и не попытался захватить её вновь? И даже Армению отпустил, сделав из провинции царством-клиентом.
— Кстати, в самом деле странно, — призадумался философ, — Всё время из-за них только с тех пор на востоке и воюем. Траян же взял, почему тогда Адриан не мог?
— Мог и Адриан, да только не захотел. Ну, взял бы, а как её удержишь при таких коммуникациях? Потому и оставил, что удержать не надеялся. А зачем тогда брать снова, если её всё равно не удержать? Так это было, заметь, на вершине могущества Империи и при рыхлом Парфянском царстве. Юлиан как правитель, я считаю, ничем не хуже Траяна, но Империя ему досталась давно уже не траяновская, да и Сасаниды — тоже не Аршакиды. Но у них изменения в лучшую сторону, а в Империи — в худшую. Повторить достижения Траяна, заняв на какое-то время всю Месопотамию — и то немалое везение понадобилось бы, но какой смысл? А уж переплюнуть его, повторив завоевания Александра? Красиво, заманчиво, я понимаю, но абсолютно нереально. Такая война будет Империей проиграна, а разве это нужно сейчас Юлиану?
— Конечно, нужна победа. Но чем грандиознее она будет, тем лучше.
— Из реально возможных, тёзка. Попытка повторить Александра чревата верной катастрофой, попытка повторить Траяна бессмысленна и чревата тяжелейшими потерями даже в случае успеха, который тоже проблематичен, и тогда это тоже почти катастрофа, а из возможного предложение Шапура — наилучшее. Получить без продолжения войны и её тяжёлых потерь намного больше, чем получали все предшественники после Траяна ценой труднейших войн — это и будет тот самый триумф, который так нужен сейчас императору. Особенно, если поторговаться с Шапуром на переговорах и выторговать у него максимум возможного. Кроме возмещения разрушенного и военных расходов — ещё и контрибуцию сверху, да срок мирного договора подольше — не на двадцать лет и не на тридцать, а на все шестьдесят, чтобы сойтись хотя бы на сорока, а лучше — на пятидесяти. Ну и заодно чтобы смягчил свою политику в отношении всех своих иноверцев, особенно греков и галилеян.
— Это ещё зачем? По мне, так лучше бы он там всех своих галилеян повырезал!
— Лет хотя бы через двадцать — пускай хоть всех, а сейчас Юлиану не помешало бы подсластить пилюлю своим имперским галилеянам. Сейчас ведь как его религиозная политика по отношению к ним в их глазах выглядит? Храмы захваченные отбирает у них и возвращает прежним культам, в их понимании — сатанистским, всех привилегий лишил, налогами обложил, погромщиков карает, возвращает осуждённых и сосланных еретиков — хоть и далеко до прежних гонений с репрессиями, но обвиняют его — в них. Чернь вообще в лучших чувствах оскорблена. Как же так? Истинную веру в угоду прежним императорам приняла, многие даже уверовать успели, а этот новый император — и сам отступник, и от них отступничества добивается, а главное — погромы во славу истинной веры запретил. А среди солдат сколько галилеян? И лабарум ихний на знамёнах и щитах теперь упразднён, и молиться Непобедимому Солнцу теперь заставляют. Это, кстати, в самом деле лишнее. Пусть себе Распятому своему молятся, лишь бы на официальных церемониях не буянили. И вот для них будет особенно важно, если в числе плодов победы над персами окажется и забота об их единоверцах. Добейтесь этого, и им нечем будет крыть — слава императору.
— То есть, смысл в том, чтобы дополнительно расколоть галилеян?
— Именно. И не просто расколоть их, а ещё и перетянуть на свою сторону солдат галилейской веры, раз уж без них не получается обойтись. А этим добиться их лояльности и поддержки можно. Епископы и попы так и будут настропалять фанатиков, фанатики так и будут нагнетать страсти, бездельная городская чернь так и будет вестись на демагогию и бузить, но при этом все они будут знать, что поддержка со стороны армии им не светит в принципе. По крайней мере — массовая. Наоборот, солдаты-галилеяне будут оскорблены тем, что их вклад в поддержку персидских единоверцев не замечен и не оценён местными имперскими. Зато оценён — императором-отступником и их сослуживцами официального вероисповедания. Теми самыми, с которыми они и одерживали победы, пока эти крикуны отсиживались в тылу. Ну так и кого они тогда поддержат охотнее в случае бузы?
— Да собственно, галилеяне ведь и так расколоты. Ещё при Константине раскол был никейцев и ариан, сперва никейцы ариан изгоняли, потом перед смертью Константин от арианского епископа крещение принял, а Констанций и вовсе арианское учение принял как единственно правильное, и теперь еретиками считаются никейцы. Симпатий им это к оппонентам, сам понимаешь, не прибавило. А перед тем расколом они ещё донатистов в Африке осудили и тоже крепко обидели, не считая ещё доброго десятка сект помельче, и теперь, когда Юлиан объявил веротерпимость и реставрацию всех ранее несправедливо обиженных вероучений, галилеяне разных толков друг другу в глотки вцепятся.
— И тогда тем более армия должна быть вне религиозных дрязг. Вера верой, но служба — службой. Присягали же Юлиану? Значит, любого, кто беспорядки устроит не по делу, должны давить, не спрашивая вероисповедания. Меж собой пусть грызутся, сколько влезет, но не смея нарушать установленный императором порядок. Они, конечно, будут всё равно хулиганить, ну так будет за что и давить бузотёров. Заодно и сами же все свои вероучения дискредитируют своими хулиганскими выходками.
— Да, но ведь они же не прекращают своих нападок и на традиционных богов и их храмы, и в этом все их секты едины.
— Естественно, пресекать и карать беспощадно. Но не за то, что галилеяне, а за нарушение императорского эдикта о веротерпимости. Конкретных нарушителей и прямо в процессе пресечения беспорядков. А кто сказал, что их надо обязательно брать живыми и судить? Это тех, кто подчиняется аресту, а кто не подчиняется — просто убивать на месте. Опять же, не за то, что галилеянин, а за участие в беспорядках и сопротивление законной светской власти. Как самых обычных уголовных преступников, короче.
— Тебе легко рассуждать, тартессиец! У вас ведь в стране галилеян нет вообще?
— Ни иудеев, ни галилеян. А зачем они нам нужны, когда от них одни проблемы на ровном месте? Есть культ Доброго Пастуха, он специально для тех, кому нравится быть эдакой пасомой овцой, ну так и достаточно его для таких. Такой же эллинистический бог, как и все остальные, и зачем нам его сварливая и неуживчивая иудейская разновидность?
— Счастливый вы народ! Мы бы с удовольствием заменили и здесь галилейский культ Распятого эллинистическим культом Доброго Пастыря, но получается это только на Западе, где галилеяне никогда и не были сильны. А здесь, на Востоке, его храмы громятся и захватываются галилейскими фанатиками самым первым делом. Понимают же, что это их главный соперник в борьбе за влияние на эллинизированные народы!
— Поэтому наши предки и не пускали эту заразу к себе, как бы она ни рвалась во времена гонений на неё в Империи. Своё ленивое и завистливое дурачьё не всё вымерло, и куда нам ещё чужое?
— Разве у вас ещё такие есть? Мне говорили побывавшие у вас, что нигде таких у вас не видели, и сами этим поражены.
— Уже мало, хвала богам, поэтому они и не бросаются в глаза. Но к сожалению, и у нормальных людей рождаются иной раз и такие детишки. Ничего хорошего таким не светит, и редко кто из них оставит после себя потомство, поэтому с каждым поколением у нас их всё меньше и меньше. Раньше, говорят, и у нас много было. Меньше, чем у вас, но по нашим меркам — очень много. Из-за таких нашим и пришлось внедрять культ Доброго Пастуха, без которого нормальные по нашим меркам люди прекрасно обходятся.
— Значит, есть и у вас, но мало? Наверное, и к порядку приучены, и завистливы не настолько, как наши?
— Завистливы они не меньше ваших, просто безобразничать у нас побаиваются, поскольку и силы за собой не ощущают, и знают хорошо, что тогда и пощады им не будет. А у вас ваши предки слишком распустили эту шантрапу и дали ей размножиться. Небось, то и дело оглядываетесь, как бы чем-то их ненароком не задеть и не вызвать бунт?
— Не то слово! А тут ещё антиохийцы эти! Ты же проезжал через город? Видел эту роскошь напоказ и бесстыдство антиохийских гетер? Город и раньше своим разгулом славился. Кто мог себе позволить — роскошествовали и развратничали напоказ, соревнуясь друг с другом, кто кого переплюнет, а чернь завидовала и негодовала, а галилеяне тыкали пальцами и обличали перед негодующими ротозеями, завлекая их в свою веру. Потом при господстве галилеян вся эта роскошь и разврат попрятались, чтобы не раздражать зависть черни и не навлекать на себя погромы. Но теперь, когда Юлиан снова приструнил все эти беспорядки, богатые антиохийцы и вылезшие из своих укрытий гетеры снова принялись за старое, да ещё пуще прежнего, ещё больше напоказ! Одна только Лаодика Дафнийская чего стоит! Мало того, что среди бела дня симпосионы свои публично устраивает, так ещё и ванны молочные принимает подобно Клеопатре Египетской и хвастается этим!
— Вознаграждают себя за всё то время, когда им приходилось скрываться от всех завидючих глаз?
— И себя вознаграждают, и над чернью глумятся, а особенно над галилеянами. В общем, ничего не поняли и ничему не научились, а галилеяне опять получили прекрасный повод для своих проповедей, на которые нечего возразить. Юлиан традиционную религию и весь образ жизни в Империи в благопристойные рамки ввести стремится, чтобы и крыть галилеянам было нечем, а эти распущенные антиохийцы — саму идею дискредитируют! И что с ними делать? Коллегию гинекономов для Антиохии учредить, как было и в Афинах при Деметрии Фалерском?
— Ставленник македонского узурпатора Кассандра во время тех войн диадохов после смерти Александра? А его гинекономы имели право входить в дома и вмешиваться в частную жизнь их владельцев?
— Да, прежде всего для надзора за благонравным поведением женщин и вообще соблюдением нравственности, а заодно и за соблюдением законов против роскоши. Этого как раз и не хватает Антиохии, и пожалуй, я посоветую это императору.
— Не самая лучшая идея, Максим. Вспомни и сам, разве не свергли афиняне его власть сразу же, как только получили гарантии защиты от его патрона Кассандра? И ведь не в последнюю же очередь именно за этот его мелочный надзор за частной жизнью. И я бы тоже возмутился на их месте. Мой дом — моя крепость, в нём я, патерфамилиа — царь, бог и законодатель, и внутри его правильно то, что угодно мне. И какое дело государству и обществу до того, как обставлен мой дом внутри, чем я в нём занят, и чем в нём заняты мои домочадцы, включая и женщин? И если мой достаток мне это позволяет, кому какое дело до моих пирушек с друзьями и до приглашённых мной для них гетер? Государство должно следить за исполнением законов, сформулированных чётко, однозначно и по делу, а нравственность — слишком расплывчатое понятие, которое каждый трактует по-своему, и если государство вздумает контролировать ещё и её, то представь себе только, какой это простор для самодурства и злоупотреблений надзирающих? Это же дискредитация власти. Зачем это нужно тебе и Юлиану?
— Так что же ты предлагаешь, оставить всё как есть?
— Вовсе нет. Но с ума при этом сходить не надо. Людей ведь не любая роскошь раздражает и не любой разгул, а те, которые напоказ и мозолят им глаза. То, что на улице, в общественных присутственных местах или видно с них. Вот это — да, можно и нужно в благопристойные рамки ввести, но для этого не нужны никакие лезущие в частную жизнь гинекономы, а достаточно нормальных законов об общественном порядке и следящей за их соблюдением городской стражи. Если частный дом гражданина роскошен внутри, но достаточно скромен снаружи, его роскошь не видна с улицы и никого не раздражает. Если гетера одета и ведёт себя вполне благопристойно на улице, то кого тогда будет раздражать её "танец осы" на закрытом для посторонних частном симпосионе внутри частного дома? Не выскакивает ведь на улицу нагишом? Не высовывается в открытое настежь окно и не дразнит своими роскошными выпуклостями тех, кому не по кошельку снять её на ночь? И не настолько громкая музыка после заката, чтобы мешать сну добропорядочных граждан? И на ложе не голосит так, что её слышно во всех соседних домах, а по её охам с ахами все легко угадывают каждое её движение с партнёром? — они оба рассмеялись, — Вот подобное — да, ограничить законодательно можно и нужно. Но не как какую-то безнравственность в частной жизни, определяемую кем-то посторонним произвольно, а как нарушение вполне конкретных законов об общественном порядке. Чего вам с Юлианом для этого не хватает?
— Да собственно, для такого подхода у нас и так есть всё, что нужно. Вдобавок, я и сам не любитель аскетизма, и над твоим предложением, конечно, есть смысл подумать на досуге. Вот только что с этой Лаодикой Дафнийской делать? Разнузданное поведение в общественных местах — это понятно, пресечём, как ты и советуешь, а вот что с её ваннами молочными делать? Ведь в своём доме она, получается, в своём праве, если по-твоему, как ей их тогда запретишь? И она же не одна такая, именно её я тебе просто привёл в пример как самую известную, а так — хватает и подражающих ей, и чудящих на свой манер, но в том же духе, и всё это становится предметом для справедливых обличений галилеянами.
