— Это я понял. Но твой пример хорош и вполне пригоден для разбора. Молоко она честно купила на свои честно заработанные в постели с поклонниками деньги, и это её законная собственность, которой она вправе распоряжаться по собственному усмотрению. Тем более — не в общественном месте, а внутри собственного дома. А на каком основании ей это запрещать? Но вдумайся вот во что. Разве сами эти её молочные ванны раздражают бедных и малоимущих горожан, которых собственными глазами никто из них и не видел? Хвастовство её этими ваннами раздражает бедноту, которой для своих детей молока не на что купить вдоволь. А вот хвастается она этим — в общественных местах, и вот тут уже ей вполне можно и объяснить всю глубину её неправоты. Со всех точек зрения.
— Ну, в принципе — да. Я знаю её. Не такая она дура, чтобы совсем уж не понять, если объяснить нормально и аргументированно. Просто любит быть в центре внимания. А вот что с этими латифундистами антиохийскими делать, которые устраивают симпосионы с оргиями в духе Вакханалий на своих загородных виллах? Тоже ведь имеют право?
— Если это не возрождение настоящих Вакханалий, а только подражание оргиям тех давних безобразников, то — да, у себя и на свои деньги имеют полное право. Особенно, если латифундия достаточно велика, чтобы за её пределами посторонние ничего не видели и не слыхали. Если не нарушается общественный порядок — наказывать устроителей оргии и её участников не за что. А вот насчёт хвастовства всеми этими мероприятиями — можно и нужно объяснить им, что это может быть расценено как гражданская безответственность или даже как провокация общественных беспорядков. Со всеми вытекающими. В законы об общественном порядке введите такую статью, чтобы можно было наказывать по ней за раздражающий общество показушный выпендрёж, и этого хватит за глаза.
— В вашем тартессийском обществе сделано именно так?
— Ну, у нас ещё и считается дурным вкусом показушная демонстрация достатка. Если ты не очень богат, но пускаешь пыль в глаза, то это глупое расточительство, а если достаточно богат, то в чём тут тогда удаль? Но конечно, к этому пришли не сразу, и пока общество было сырым, нужны были хорошо продуманные законы. В том числе и законы об общественном порядке. Общество не должно вмешиваться в частную жизнь граждан, как и в их права распоряжаться своей законной собственностью. А иначе какая же тогда это свобода, и зачем оно нужно гражданам, такое неволящее их общество? Но порядок в обществе должен быть, и стоять на его страже оно может и должно.
— Разумный баланс между общественным порядком и частной свободой?
— Да, можно и так это назвать. Собственно, оно так везде, и у вас, и у персов, но в разных обществах разные и представления об этом разумном балансе.
— Тут мне крыть нечем, — признал философ, когда отсмеялся, — Очень неплохо было бы сделать так же и у нас. Но у вас другой народ с другими традициями, да и то, ты сам сказал, что вы пришли к вашему разумному порядку не сразу. Нам ведь, скорее всего, будет ещё труднее?
— И намного труднее, Максим. У нас ведь нет галилеян и проблем с ними, а у вас их множество. Прежде всего из-за этого и не должен Юлиан надолго отрываться от управления Империей. Восточный поход Александра длился десять лет, а вашу Империю и на три года оставить без присмотра нельзя. Какое уж тут завоевание Востока? Юлиан нужен в Империи, и именно сейчас напуганный Шапур даёт ему возможность закончить эту войну быстро и с убедительной победой. Маленькая победоносная война, дающая и авторитет, и свободу рук во внутренней политике. Это наилучший результат, какой вы реально можете получить на Востоке, и вы его уже получили. Чего вам ещё не хватает?
— Без ножа ты меня режешь, тартессиец! Но я понял тебя. Пытаясь завоевать Восток сейчас, мы рискуем потерять Империю. Этого, конечно, допустить нельзя.
Империя, строго говоря, была уже почти потеряна. Изданный Константином и Лицинианом без малого полвека назад Медиоланский эдикт о веротерпимости по букве и духу не давал христианам никаких преимуществ перед прочими религиями, а всего лишь позволял им открыто исповедовать свою веру, не боясь новых гонений. Но закон законом, а жизнь жизнью. Если император стоит над законом, то фактически закон не писан и для его фаворитов, а у Константина таковыми стали христиане, ранее называемые назареями, а теперь по новой моде галилеянами. Сразу после захвата Константином власти над всей Империей христиане начали притеснять старую веру, не считаясь ни с каким законом.
Теоретически-то им можно было сопротивляться, но на практике, дабы угодить императору, местные власти попустительствовали христианским погромщикам, вставая на их сторону во всех религиозных конфликтах. Впрочем, потворство христианам имперских чиновников резко пошло на убыль, когда сами боги начали жестоко карать организаторов погромов, их активных участников и пособников во власти. Сперва в Финикии, а за ней и в Малой Азии, особенно же в Греции, где ни один погром даже самого захудалого храма не оставался безнаказанным, а население, видя поддержку со стороны самих богов, шло и на открытые восстания против христианского произвола. Христиане визжали о колдовстве языческих жрецов и философов, обвинив в нём и в подстрекательстве к восстаниям греков главу бывшей школы Ямвлиха, философа-неоплатоника Сопатра Апамейского, уж точно к этому отношения не имевшего. Спурию ли, сыну Арунтия, об этом не знать, собственный отец которого то "божественное вмешательство" в Гелиополе Финикийском организовал, будучи ещё центурионом цейлонского спецназа? Но христианам требовалась жертва, и на Сопатра, опротестовывавшего перед Константином все их беззакония, посыпались доносы и о стремлении извести императора колдовством, дабы усесться на трон самому. Здоровье Константина уже пошаливало, и этой клевете он поверил, казнив философа.
А при Констанции стало ещё хуже. Ариане, ставшие его фаворитами, оказались ещё фанатичнее никейцев, да и сам новый император был уже крещён открыто и насаждал христианство уже вполне официально. Не только колдуны и предсказатели, но и обычные эллинисты, как христиане стали называть всех греко-римских язычников, рисковали либо на плаху угодить, либо на каторгу. Семнадцать лет назад по обвинению в магии сослан из Нового Рима философ Либаний — спасибо хоть, не казнён! Запрещено поклонение идолам, а за жертвоприношения им установлена смертная казнь. Закрывались храмы всех прежних богов, сжигались языческие библиотеки, а христианское духовенство стало неподсудным.
Устранив все эти безобразия, восстановив букву и дух Медиоланского эдикта и начав расследования христианских злоупотреблений с суровыми наказаниями виновных в них, Юлиан не мог не настроить этим против себя множество христиан. Веротерпимость к ним — это хорошо и правильно, но проклятый богопротивный отступник посмел требовать теперь соблюдения законов и веротерпимости к язычникам от самих истинно верующих!
И вожаков ведь для христианской оппозиции — сколько угодно. Родня и друзья казнённых беспредельщиков, отправленные на каторгу, высланные из столицы и просто отстранённые от власти, но жаждущие дорваться до неё снова. Констанций репрессировал при укреплении своей власти многократно больше, но те были разрознены, а эти-то теперь объединены христианским вероисповеданием, праведным гневом от утраты им господства и яростным стремлением восстановить его. В основном, конечно, ариане, при Констанции господствовавшие и потерявшие больше всех, но намного ли лучше их никейцы, которых приходится поддерживать в противовес арианам? А тем более — африканские донатисты с их ещё большим фанатизмом, не говоря уже об отколовшихся от них циркумцеллионах — вообще радикалах, с которыми будет ещё немало проблем. Но в противовес ортодоксам, хоть арианским, хоть никейским, Юлиану приходится покровительствовать даже таким, пока не восстановилось, не реформировалось должным образом и не набрало достаточной силы традиционное общество традиционной римской веры. Никак нельзя сейчас Юлиану ни гибнуть, ни войну проигрывать, ни оставлять Империю без присмотра надолго.
Не то, чтобы события в Империи так уж сильно затрагивали Тартесс, а уж тем более — Нетонис Атлантический и прочие турдетанские государства, для греко-римской Лужи и прочих посторонних именуемых атлантами. Предки, особенно отцы-основатели, вообще считали, что чем естественнее ход событий в Империи, тем он предсказуемее и ближе к известному по ТОЙ истории их прежнего мира. И с этой точки зрения лучше бы поменьше в него вмешиваться без крайней необходимости. Из-за этого и в Тартессии не внедряются достижения заморского прогресса, дабы Империя не переняла и кризисов за счёт этого не преодолела, а то ведь сколько тогда ждать её краха? И время его близится, и раздел Империи на Восток и Запад давно уже наметился, как бы ни противились ему все охранители имперского единства, и крах Запада в этом случае неизбежен в силу так и не преодолённого кризиса экономики, который на Западе сказался сильнее, чем на Востоке.
А значит, близится наконец время аннексии Тартессом испанских провинций и внедрение всех придерживавшихся до поры заморских новшеств, и чем легче это будет происходить, тем лучше. Чем лояльнее будет само население испанских провинций, чем дружелюбнее весь остальной Запад, как римский, так и варвары-федераты, тем меньше будет врагов, с которыми придётся воевать, а больше — естественных союзников против византийского Востока, на котором Империя уцелеет. А для этого желательно, чтобы как можно слабее были позиции христианства на Западе. Религиозная рознь раскалывает не хуже национальной, и римлянину-язычнику будут ближе тартессийские единоверцы, чем римляне-христиане. Главное — не варвары, жующие кислый ржаной хлеб, от которого у жителей Внутреннего моря изжога, пьющие своё кисло-горькое пиво и ломающие всё, к чему только ни притронутся, даже не умышленно, а просто от неумения обращаться. Кто надёжнее защитит от них остатки былой цивилизации, тот и станет для местных римлян более своим. Особенно с учётом религиозного фактора.
И сделано ведь в этом направлении немало. Синкретизм местных верований с греко-римскими намечался и сам, но его требовалось ускорить, и это было сделано сразу, ещё самими отцами-основателями. Они же позаботились и о развитии с популяризацией в Луже пантеистической идеи Карнеада Киренского, позволяющей реформировать прежний культ олимпийских богов путём пересадки с наивных гомеровско-гесиодовских мифов на серьёзную философскую базу. Сказки остались для малых детей, а для взрослых людей с критическим мышлением — философия передового уровня, с которой не тягаться столь же наивной мифологии иудеев. Главное — это было сделано загодя и вдумчиво, а не вдогонку и впопыхах. Затем, уже при менее отдалённых предках, были приняты меры, нацеленные на закукливание новой иудейской секты Распятого в иудейской же среде, а нормальному эллинистическому миру был предложен Добрый Пастух — эллинизированный Распятый, от иудейского Яхве оторванный и с другими богами вполне уживчивый. Христианство лишь зарождалось, а на его пути уже были заботливо расставлены препятствия.
К сожалению, и ортодоксальный греческий неоплатонизм больше путался под ногами, чем помогал, и семитским народам Востока с их мистическим мировоззрением не столько эллинистические учения импонировали, сколько иудейского толка, и греки явно не все тянули на понимание сложных учений, и принудительный культ императора, иной раз тирана и сумасброда, популярности традиционной религии не способствовал. Труднее, чем в ТОЙ истории, медленнее и с намного меньшим размахом, христианство всё равно пробивало себе дорогу. Обезьянам свойственно верить не тому, что логичнее, а тому, что приятнее, а христианские проповедники обещали счастливую загробную жизнь любому преступнику и любой сволочи, только их истинную веру прими и не забудь покаяться во всех своих грехах своевременно. И греши себе дальше, главное — каяться не забывай. Как тут остановишь распространение такой веры среди ущербных обезьян? Это у турдетан в их странах подобного отребья мало, поскольку гнобили его веками, но здесь — Империя, здесь его холили и лелеяли, и оно с удовольствием размножалось. За что боролись, на то и напоролись. Хвала богам, параноик Констанций сам забросил защиту Галлии от дикарей в надежде на то, что Юлиан облажается, но тот оказался на должной высоте и справился.
От Констанция устали все, даже христиане, а язычники и вовсе поддержали бы любого вменяемого мятежника, кто выступил бы против этого тирана. Самое же смешное, что к власти Юлиан вовсе не стремился и ни о каком мятеже не помышлял, но солдатский мятеж вызвал сам Констанций, затребовав лучшие галльские легионы Юлиана на Восток, куда им вовсе не хотелось, да и не были обязаны по законным условиям службы, но указ императора не обсуждается, он над законом, и тут только смена императора помочь могла. Это солдаты и сделали, подняв на щите Юлиана и объявив его августом. Но объявить-то мало, надо реально на трон его в Новом Риме сажать, и вот за этим — пошли на Восток и сами, по собственной воле. И силы-то были смехотворные в масштабах Империи, Юлиан сам был в ужасе от перспектив, но города сдавались ему без боя, гарнизоны переходили на его сторону, а смерть Констанция обезглавила его сторонников. Сына христианский бог ему не дал, а всю прочую родню кроме Юлиана этот параноик истребил сам. Юлиан — мятежник, но он же — и единственный законный наследник.
А беда в том, что именно этот триумфальный путь к власти и убедил Юлиана в его богоизбранности. Как может потерпеть неудачу тот, кого ведёт сам истинный Гелиос через своего посредника Митру? А всё Максим Эфесский! С одной стороны — молодец, и симпатии к традиционной вере в Юлиане поддержал, когда того насильственно крестили и воспитывали в христианском духе, и поддерживал его в переломные моменты, когда по логике вещей дело было — дрянь, и именно это привело Юлиана к власти, дав шанс теперь возродить нормальное эллинистическое общество, в чём он, опять же, первый помощник и наилучший советчик. Но к сожалению, тоже уверовавший и сам в свою непогрешимость и убедивший в ней Юлиана. И вот теперь это чревато катастрофой. Он же в ТОЙ истории и настропалил Юлиана наплевать на предостережения вояк, отклонить выгодные мирные предложения Шапура и продолжить Персидскую войну до победного конца, мнившегося в духе Александра Великого. Александра вёл истинный Гелиос и привёл его к победе, так чего же тогда опасаться ведомому им же Юлиану? Оттого и доверился Юлиан персидским мнимым перебежчикам, которые и завели его в безводную пустыню. И кому тогда, как не Максиму Эфесскому, теперь и выправлять это положение, предотвращая катастрофу?
Ещё не сделаны непоправимые ошибки, ещё не поздно принять послов Шапура, выслушать предложения шах-ин-шаха и поторговаться с ним об уступках пощедрее. Он же человек восточный, а на восточных базарах торгуются до хрипоты, и нередко продавец в ходе торга снижает запрошенную первоначально цену вдвое, но уж точно не оставшись в накладе. Тут ситуация обратная, но схожая по сути, и наверняка Шапур, рассчитывая на торг, предложил далеко не всё, что согласен уступить, а тот минимум, с которого уместно начинать торг. Может, и не вдвое, но раза в полтора больше наверняка выторговать можно и вернуться в Империю пусть и не с ошеломляющей, но вполне убедительной победой. И это — главное сейчас. Повторить успех Александра всё равно не удалось бы, и армии не те, и логистика не та, ведь как не было у римлян конского хомута, так и нет, волы же сильны, но так же медлительны, как и во времена Траяна, и чего не смог тот, не сможет и Юлиан. И никакой истинный Гелиос тут не поможет. Персию не завоюешь, а Империю просрёшь с такой массовой оппозицией запросто, так что торговаться надо с Шапуром и брать, что даст, а слава Александра пускай вся ему и остаётся. Своих предшественников он уж точно переплюнет, а этого для авторитета и укрепления своей власти более, чем достаточно.
