Констанций все свои эдикты о закрытии языческих храмов повторял дважды, а о запрете под страхом смерти магии, гаданий и предсказаний и трижды, не из-за провалов в памяти, а оттого, что их исполнение саботировалось на местах. И не только потому, что под гнев Юпитера руками турдетанского спецназа попадать не хотелось. Массам никто не объявлял, но кому полагалось, те знали или догадывались, с кем поговорить и к какому-то взаимоприемлемому компромиссу прийти. Но не хотелось ведь и беспорядков, за которые император тоже не с духовенства христианского спросит, а со светского наместника. Как допустил, почему не предотвратил? И разве скажешь ему в ответ, что его дурацкий эдикт ни к какому другому результату привести и не мог? Поэтому и саботировали исполнение, не возражая, но находя причины, по которым не надо быстрее, а надо аккуратнее. Но ведь то же самое и с эдиктами Юлиана теперь происходит, только саботируют христиане и их друзья во властных структурах. Правит-то Юлиан сколько? Год только с небольшим. Да разве разгребёшь тут за один год весь тот гадюшник, который накапливался полвека? Ни столица вся от саботажников ещё не вычищена, ни провинциальная администрация, все они и должности сохраняют, и полномочия, и пока император на войне, и ему не до них, все его нововведения заглохли или тщательно тормозятся. А уж что заговоры против него плетутся, это и к гаруспикам не ходи, это и без них любому дураку понятно.
Тут многие годы нужны, чтобы весь этот гадюшник вычистить. Но где их взять, эти годы, когда сам же Максим Эфесский и толкает надёжу-императора к катастрофе? Его гибель в сражении — победном, кстати — не была предопределена и в ТОЙ истории. Если бы он не поленился облачиться в доспех, не была бы смертельной и та его рана копьём — кстати, римским, а не персидским. Подготовленный это был заговор христиан или просто спонтанный порыв бойца, имевшего личный счёт к императору, вопрос уже второй. Ведь не было же таких покушений до того? А не оплошай его телохранители, не состоялось бы и это покушение. Оплошность это, кстати, или намеренное пособничество убийце? Так и не найденному ведь потом, что тоже подозрительно. Того, не того, но кого-нибудь точно нашли бы, если бы следствие хотя бы имитировалось, а тут и этим не заморочились.
С римской имперской госбезопасностью вообще полный кавардак творится. И в лучшие-то времена она профессионализмом не блистала, если хотя бы с тартессийской её сравнить, а Диоклетиан всю службу преторианских фрументариев упразднил, заменив её аналогичной по функциям службой агентов по вещам. Разгонять-то прежних было за что, в злоупотреблениях погрязли, но при полной смене кадрового состава был утрачен и тот профессионализм, который имелся. А Константин и всю преторианскую гвардию разогнал как ненадёжную, заменив её палатинами, но при этом снова заменив вместе с гвардией и весь кадровый состав агентов по вещам. Не всех, но многих поменял и Констанций в ходе своих репрессий и кадровых перестановок, а на кадры Констанция не следовало всецело полагаться Юлиану. Но где взять достойные доверия, но знающие своё дело кадры за год? Даже сам начальник палатинских схол Иовиан унаследован от Констанция, что уж тут о служаках помельче его говорить? Но замешан ли он в изменнических приготовлениях, это коллега выясняет, центурион Тордул Васькин, а сейчас важнее этой военной катастрофы не допустить. Ведь даже если покушения и не состоится, и Юлиан уцелеет, проигранная война всё равно останется проигранной, авторитет его будет утерян, особенно в армии, а заговоры христиан — только участятся.
По большому-то счёту для турдетан не столь важно, погибнет ли Юлиан уже в этой военной кампании или несколько позже, съев не тех грибов или выпив не того вина. Ну, вернутся к власти христиане, хоть тот же Иовиан, хоть сразу Валентиниан, господство своё восстановят, как и в ТОЙ истории — что изменится? На Западе — едва ли. Что успели в лучшую сторону изменить, то — уже успели. В ТОЙ истории только испанские епископы на своём Поместном Соборе постановили, что христианин, убитый язычниками во время участия в нападении на их храм или религиозную процессию, мучеником веры считаться не будет, а в этой и галльские епископы такое же решение приняли, а склоняются к нему и африканские, и италийские, и греческие епископы никейской церкви. А нет мученичества — нет и святости. Заодно косвенным образом признано и право язычников защищаться от христианских погромщиков. А значит, не будет и давления на светские суды со стороны никейской церкви. По крайней мере, на Западе. На Востоке, конечно, сложнее, особенно при этом засилье фанатичных ариан, но Восток далёк от Испании.
Тем не менее, если Юлиан не только уцелеет, но и у власти продержится долго, что вполне возможно, если он не проиграет войну и перетряхнёт гвардию, у него хорошие шансы восстановить позиции эллинистического социума, а никейскую церковь привести к веротерпимой практике и на Востоке, добившись аналогичных решений и на её очередном Вселенском Соборе. Если захотят своей победы над арианами и донатистами, то проявят и здравый смысл, и добрую волю, и понятливость. А победа над арианами нужна. Лучше бы языческая, но сгодится и совместная с никейской церковью, что на Востоке реалистичнее. В ТОЙ истории именно господство на Востоке ариан предопределило принятие арианства готами, а вслед за ними и многими другими германцами. Надавят гунны, которые уже на Волге, побегут готы в имперские пределы, ну и примут арианство, чтобы единоверцы их самих приняли охотнее. Но если позиции ариан в Империи будут слабее, чем у язычников и никейцев, не будет у готов и такого стимула арианское христианство принимать, да ещё и соперничать в фанатизме с самими римскими христианами. А чем сильнее язычество в Империи, тем меньше причин и у готов от своего отказываться. Почему бы и не почтить святоотеческого громовержца Донара в римском храме Юпитера, если это один и тот же бог? И тогда вовсе не христиан усилят в Империи германские федераты, а греко-римских язычников. Бережнее будут и ко всей культуре античной относиться, если не усмотрят в ней ничего богопротивного. Дикари, конечно, всё равно останутся дикарями, и ущерба от них будет немало в любом случае, но втянутся в цивилизацию быстрее и легче. А значит, меньше и навредят ей в конечном итоге.
Вот ради этого, собственно, и было принято решение вмешаться в религиозную грызню на востоке Империи. Чем слабее будут христиане на Востоке, тем меньше они и на Запад будут давить, и германцев в свою веру обращать, которых гунны потом всё равно выдавят и на Запад. На самом-то Востоке христианство загнать в собачью конуру, дабы и не тявкало оттуда без хозяйского позволения, надежды мало. Слишком уж силён на нём семитский элемент. Не только иудеи с арабами, но и сирийцы с финикийцами в сельской глубинке мало затронуты эллинизацией, а Египет вне греческих городов — и подавно. Там победа христианства неизбежна, и с этим Юлиану ничего не поделать, проправь он хоть двадцать лет, хоть даже все тридцать. Что вряд ли, конечно, учитывая вредность работы языческим императором при такой христианской оппозиции. А наследника у него нет.
Восемь лет назад, при назначении Юлиана цезарем, Констанций женил его на своей сестре Елене. Во-первых, жена была старше мужа, во-вторых, христианка с детства, в-третьих, приходилась мужу двоюродной сестрой, а в-четвёртых, брак был принудителен и для него, и для неё. Но как бы там ни было, в Галлии у них и стерпелось, и слюбилось. Но смерть их сына вскоре после рождения, а затем военный мятеж мужа против брата и открытые симпатии мужа к язычникам здоровья ей не прибавили, и Юлиан овдовел ещё до смерти Констанция и своего вступления в столицу уже законным императором. И не в трауре по Елене даже проблема, а в том, что не было у него времени на новый брак. Надо будет ещё и женить его, а для начала интерес к бабам пробудить через гетеру поумнее.
Проблема ли найти смазливую элитную шлюху для римского императора? Для такого, как Юлиан — проблема весьма нешуточная. И не в том даже дело, что обиделся он на антиохийцев за их насмешки и больше посещать Антиохию не собирается. Тут только клич кликни, и вся антиохийская школа гетер мигом в полном составе соберётся и выедет сама на императорские смотрины, куда тот укажет. И выбирай любую хоть на месяц, хоть на неделю, хоть на ночь, все на всё согласны заранее. Да только ведь это же Юлиан! Его от жеманных, капризных и знающих только банальности обезьян вроде той же Лаодики Дафнийской — просто тошнит! Ему же реально умную подавай, а не нахватавшуюся цитат из общеизвестной беллетристики, дабы сойти за умную перед далеко от неё не ушедшими среднестатистическими дураками. И где такую найти во всей антиохийской школе гетер, в которой такие, как эта Лаодика Дафнийская, эталоном считаются?
Но с гетерой-любовницей для Юлиана вопрос решаемый. На ней не жениться, да и сам он не пацан уже, которому непременно свеженькую подавай даже для перепиха и общения, а среди баб его возраста, для гетер уже близкого к критическоиу, у некоторых кроме ветра в башке уже и мысли какие-никакие появляются. На самый крайняк можно и из тартессийских гетер подходящую завербовать, на фоне которой любая антиохийская макакой будет выглядеть, из клетки зверинца сбежавшей. Но это уже на самый крайняк, потому как и у любовницы императорской работа рискованная, а своими рисковать очень не хочется. А так — пусть Максим Эфесский поищет, он сам философ и приятель Юлиана, его вкусы знающий неплохо.
Труднее порядочную девку подыскать, в законные императрицы подходящую. На ней — уже жениться и детей с ней заводить, к такой и требования все выше и жёстче, чем к любовнице. А свои тут отпадают однозначно, поскольку работа императрицей при Юлиане ещё рискованнее, чем его любовницей, да и вообще, свои для своих нужны, а к услугам римского императора — вся его Империя. И один же хрен подбирать придётся из тех очень некоторых, кого к себе бы с удовольствием сманили. Ипатия Та Самая, если в ТОЙ истории сведения о ней верны, скорее всего, подошла бы ему практически идеально, если бы возрастом с ним не разминулась. Шмакодявка ещё двухлетняя, во весь рост под столом разгуливающая, не боясь шишку набить. А где найдёшь такую же, но постарше? Ну, оно и к лучшему, поскольку шмакодявка исходно на учёт взята, и какие в отношении её дальнейшей судьбы соображения наверху, догадаться нетрудно, кто в курсе...
391 год нашей эры, Канары, Каура Тенерифская.
— Ух ты! Эта титькастая, с крашенными в красный цвет волосами! — Ликаон так приник глазами к окулярам бинокля, что казалось, приклеился к ним, — Нет, ну что творит, стерва! Типа, волосы обеими руками поправить, а титьки-то и приподнимаются! Забыл я, как её звать, но эффектная!
— Эллия Илипская, что ли? — безразлично припомнил Виктор.
— Ты уверен?
— Ну так а кто ещё у нас способен в неестественно красный цвет выкрасить себе волосы? Внизу, кстати, тоже?
— Да нет, там она выбрита, — оба рассмеялись, — Но какова, сучка!
— Выходит уже в тираж, вот и лезет из кожи вон, чтобы больше внимания к себе привлечь. А кроме выдающихся титек — особо и нечем. Ну, волосы ещё покрасить может в какой-нибудь немыслимый цвет, чтобы и этим ещё из всех выделиться. Как за волосы глаз зацепится, так и титьки заодно, считай, в поле зрения попали.
— Млять, но титьки — реально выдающиеся! Из воды выходит, жопой виляет, так и они колышатся. Ух ты, волной окатило, теперь снова, типа, волосы поправить! Жопа для её роста и телосложения могла бы и чуток пошире быть, но титьки — всем титькам титьки! В какую сторону ещё, интересно, загорать разляжется? Эх, млять, твоя очередь! — Ликаон с большим сожалением оторвал окуляры от глаз и протянул бинокль приятелю.
— Да пялься ты, пялься, — хмыкнул Виктор, — Не в моём она вкусе. Потом, когда в поле зрения что-то получше попадёт, я дольше пялиться буду.
— Благодарю! — Ликаон снова жадно прилип глазами к окулярам, — Хрен там, она вдоль берега решила пройтись! А хрен ли мне ейная жопа? Хотя — да, вилять ей она умеет. Млять, ну куда тебя несёт! Взад иди, да титьки покажи! Вот, можешь же, когда захочешь? Да, титьки — шикарные! Ну, иди же к своей подстилке, да ложись титьками ко мне! Млять, ну чего встала? Так, на животик улеглась прямо на песке. Обсохнуть-то за это время хрен успела бы, так что наверняка ещё купаться пойдёт, песок смывать. А лежит-то как! Волны прямо в звиздень, небось, хлещут! Кайфует она от этого, что ли?
— Или дразнит всех, кто на неё пялится. Думаешь, ты один только такой?
— Да это-то понятно. Млять, перевернулась, уселась, а ноги так раздвинула, что все волны точно в звиздень! Так, на одну руку опёрлась, а другой титьку себе теребит — ведь точно дразнит! Помнишь, как в том фильме с той мулаткой, тогда ещё молодой? Вот, и эта точно так же! Жаль, боком к нам сидит, в сторону воды. Если ещё и звиздень точно так же себе теребить будет, то отсюда хрен увидишь.
— Ну, это — едва ли. Место-то общественное. И титьками явно напоказ дразнить — уже на грани допустимого, но это сильным скандалом ей не грозит, а небольшой для неё только реклама. А звиздой — это уже хрен отмажется. За это — и арестуют её, и штрафанут нехило, а ей разве это нужно?
— Млять, ты прав! Встала и пошла опять купаться — не на что больше глядеть! — Ликаон раздосадованно протянул бинокль Виктору, — Счастливый ты человек! Глядишь же в него, и кажется, что прямо рядом, руку протяни и пощупай. А у моего отца только старая труба, в которую и глазом только одним пялишься, и вид мутноватый.
Виктор только хмыкнул на жалобу приятеля. Центурионская труба была лучше префектской прежних столетий и уж всяко лучше тогдашней центурионской. Да, линзы не из новейшего оптического стекла, а всё ещё из свинцового хрусталя, но и качество его уже далеко не прежнее, и точность геометрии, и полировка. Дать ему попялиться как-нибудь в старинную трубу, что ли, дабы сам разницу оценил? В современную вид ему мутноватый! Предки, млять, теми старинными довольствовались, у кого они были, а у большинства не было и их. Линза мутноватого и нередко пузырчатого, но хотя бы уж условно прозрачного стекла — вот и всё, чем можно было в прежние века обеспечить весь свой народ поголовно. Лупа для разглядывания совсем мелких предметов на ладони, да зажигательное стекло для солнечной погоды, дабы с кремнём и огнивом не возиться. Голых баб на их пляже издали разглядеть — это счастливчика в компанию ищи, у которого хоть какая-то труба есть.
Центуриону ведь армейскому для чего труба нужна? Чтобы издали определить, свои подходят или противник, да тип войск по их вооружению. Морщины, бородавки, да прыщи отдельных бойцов и даже их командиров — не интересны. А как его сын-подросток будет в эту отцовскую трубу голых баб на пляже разглядывать, это его личные трудности. Радуйся и цени то, что имеешь, да маскироваться учись, дабы подобраться поближе. Ну и учись сам получше, чем учился твой отец, дабы дослужиться и до префекта, и тогда твои сыновья-подростки будут тебе за это весьма благодарны, разглядывая голых баб на пляже уже в твою префектскую трубу. А какой ещё стимул нагляднее и доходчивее для пацанвы старших школьных классов? Как отец Виктору объяснял, это из поколения в поколение от предков ещё заведено. Все прекрасно обо всём знают, и даже места, удобные для обзора, все вокруг закрытых бабьих пляжей известны наперечёт, и солнечный блик от линз трубы засекается элементарно, если знаешь, где его искать, но палят только тех, кто наглеет, или совсем уж вплотную подобравшись и громко обсуждая меж собой увиденное, или не таясь с совсем уж открытого места пялится. Это ведь уже не прилично, а приличия в приличном обществе соблюдаться какие-то должны. Втихаря же из укромного места, пусть даже всем давно известного — пялься, сколько влезет, если есть во что.
