— Позволь задержать тебя ещё ненадолго, Турмс Марций Максим, — обратился к нему молчавший до сих пор плотно сбитый воин лет сорока пяти на вид и единственный из всех в кожаном воинском панцире, — Я — Ректуген, называемый ещё Каравнием, и тебе, надеюсь, не нужно объяснять, кто я такой и откуда здесь взялся. Вы говорили сейчас об этих местных парнях, которых мне не судьба теперь привести на помощь Нуманции, и я понял всё, что касается их. А чего ожидать мне самому и пяти моим спутникам?
— Я наслышан, как ты выбрался из города и преодолел сципионову стену с её многочисленной охраной — такой подвиг сделал бы честь любому, и ты вправе гордиться им, Ректуген. Но приказ, который я получил от Сципиона Эмилиана, касается только этих парней из Лутии. О тебе и твоих спутниках не было сказано ни слова, и я не получил в отношении тебя никакого приказа. Поэтому задерживать тебя я не стану, разыскивать — тем более, но по этой же причине я и обещать тебе от имени проконсула не могу ничего. Если ты попадёшься ему в руки, с тобой обойдутся так, как решит он. Не думаю, чтобы он был склонен явить тебе милость, и я бы на твоём месте не рисковал.
— И что же ты предлагаешь мне делать? Я — нумантинец, и мой родной город осаждён Сципионом. Один раз я уже сумел преодолеть его кордоны...
— И рассчитываешь сделать это снова? Я уже сказал тебе, что думаю о твоём подвиге, и вряд ли мнение моих людей о нём будет сильно отличаться от моего. Но два раза подряд — не слишком ли это будет даже для тебя? Но — хорошо, допустим, что я тебя недооцениваю, и ты ещё больший герой и баловень судьбы, чем я думаю. Даже приведи ты в Нуманцию эти четыреста парней из Лутии, разве спас бы ты этим город, который не могут спасти четыре тысячи твоих сограждан? Тем более, ты не спасёшь его и один, и к чему тогда твоя славная, но бесполезная гибель? Человек твоих способностей и отваги мог бы распорядиться своей жизнью и получше. Вот эти четыреста хороших парней, которые завтра отправятся в вечное изгнание по твоей милости — они ведь откликнулись на твой призыв и тем самым признали тебя своим вождём. Разве не больше у них будет шансов на лучшую судьбу в изгнании, если их возглавит опытный и признанный ими вождь?
— А моя семья в Нуманции? Что будет с ней?
— Приготовь мне назавтра список, и я посмотрю, можно ли что-то сделать. Но помни, я ПОСМОТРЮ, но не могу ничего ОБЕЩАТЬ.
— Я понимаю. Но вот ты говоришь о лучшей судьбе для этих ребят. Лучшая — это какая? Куда и зачем мне вести их, если они решат довериться мне?
— Если ты примешь такое решение, то завтра мы поговорим с тобой и об этом...
Январь 121 г. до нашей эры. Рим.
— Разбушевались тут, млять, гегемоны хреновы! Хрен с ними, с этими братцами Грачёвыми, оба демагоги были ещё те, и поделом схлопотали ихние бузотёры, и старшего, и младшего, но эти-то бардак развели — цивилизаторы Лужи, млять, называются!
— И что тут удивительного для тебя, Амбонов? Это же римляне! Что популяры, что оптиматы — один хрен! Одни готовы и Республику развалить, лишь бы нагнуть сенат, других тоже на край гибели надо поставить, чтобы они согласились поступиться хотя бы малой частью своих богатств, влияния, а главное — гонора. Теперь, естественно, мстят за свой недавно пережитый страх. Беспредельщики как те, так и эти.
— А правда ли, почтенный, что на Авентине вчера убили чуть ли не тысячу этих мятежников? — поинтересовался один из бойцов по-турдетански.
— Правда, — ответил начальник, — Только количество убитых преувеличено раза в три, если не во все четыре, — бойцы рассмеялись, — Не знаю, была ли там вообще эта якобы тысяча. Большинство ведь разбежалось кто куда, когда в дело вступили критские лучники, а убитых потом насчитали где-то между двумя и тремя сотнями. Другое дело, что теперь и тех разбежавшихся разыскивают и ловят, но не сильно стремятся взять живыми, а заодно под этим соусом гегемоны, естественно, сводят и свои собственные счёты.
— Так погоди, почтенный, а разве городская чернь не на стороне популяров?
— Была, пока не получила от них всё, что они могли ей дать. А когда оптиматы, не отнимая этого, предложили ещё лучшие условия, с удовольствием переметнулась на их сторону. Как и основная масса публиканов, как только им гарантировали, что полученное от популяров они сохранят. Какое им было дело до личных счётов и меряния хренами Гая Гракха с сенатом? У них свой шкурный интерес. До тех пор, пока Гай Гракх давал этим и тем больше, вся эта сволочь стояла горой за него, а теперь они за нормальный законный порядок. Ну, после того, как утолят свой праведный гнев на его нарушителей в процессе его наведения, — бойцы снова рассмеялись.
Арунтий Максимов, сын Турмса, мог бы много чего порассказать своим бойцам о подробностях римской гракховщины. Отец обоих братцев знавал, старшего Тиберия ещё по Карфагену, а младшего Гая по кельтиберской Нуманции, а затем и по Сардинии, где по мере подавления очередного восстания сардов множество их продавалось в рабство, и это нужно было использовать для пополнения подходящими людьми. У римлян они пропали бы без толку на рудниках и латифундиях вместе с обыкновенной обезьянистой массовкой, а турдетанам нужны толковые отовсюду, где найдутся. И с Сардинии далеко не в первый уже раз, и с Эпира почти полсотни лет назад много таких вывез его дед, и из Карфагена, и из Коринфа. Теперь вот с Балеарских островов отец отбирает и вывозит, благодаря связям деда с семейством Цецилиев Метеллов, из которого и нынешний балеарский проконсул. И в самой испанской метрополии толковые люди нужны, и в заморских колониях, но таких не бывает помногу нигде. Где найдётся сколько-то, оттуда и выдёргиваются при удобном случае. Сам Арунтий занимался таким отбором только на Канарах в ходе стажировки при завоевании Гран-Канарии после выпуска из Корпуса, а пока набирается опыта в остийской фактории, через которую осуществляются оптовые поставки дорогих заокеанских товаров местным римским купцам. С самим Гаем Гракхом знаком лишь шапочно, поскольку не с ним дела велись, а с его публиканами, ну так зато и информация от них шла свежайшая и в более полном объёме, а не только то, что докладывалось регулярно лично порядочному и честному, но уж очень склонному пороть горячку всемогущему плебейскому трибуну. А сволочь, на которую тот вынужден был опереться, ныне вновь переметнувшаяся к сенату — как раз и поставляла ту теневую информацию, без которой картина неполна.
— Так, что там за шум впереди? — спохватился центурион Нирул Амбонов, — Не от дома ли Вария?
— Шире шаг! — скомандовал Арунтий, — Мечи к бою! — не самый желательный вариант, далеко не самый, но и цена вопроса весьма немаленькая.
Товарищ по службе и надёжный помощник оказался прав — именно возле дома Квинта Вария, преуспевавшего до недавнего времени римского публикана, и происходило форменное безобразие. Хвала богам, ворваться внутрь толпа не успела, так что остаются ещё неплохие шансы обойтись без лишней крови. Надо будет, и её пустим без колебаний, но лучше избежать — меньше потом придётся улаживать проблем.
— Посторонись! — рявкнул на латыни Амбонов, переливисто свистнув перед тем в свой центурионский свисток.
— Испанцы?! — возмутился один из заводил толпы, — Что вам здесь нужно?! Это наш город и наши городские дела!
— Спокойно, квириты! — вмешался Арунтий, — Если кто-то из вас не знает меня, то я — Арунтий Марций Максим, римский гражданин, как и вы сами, Субуранская триба.
— Нечасто тебя можно увидеть в родной трибе, Арунтий Марций, да и вид у тебя сейчас не самый римский, — хмыкнул другой заводила, и часть толпы рассмеялась.
— Ты и сам не в гражданской тоге, Секст Череп, — заметил Арунтий, тоже вызвав смешки в толпе, — Не самое лучшее время для мирных прогулок, — тут рассмеялась добрая половина толпы, — Но я тебя знаю и всё понимаю.
— Что верно, то верно, — согласился известный в Субуре бандит, — Я знаю этого человека, сограждане, и он — именно тот, кем назвался. Но скажи нам, Арунтий Марций, каковы твои дела в доме Квинта Вария, изменника и врага Республики, чтобы мешать нам поступить с его семейством так, как оно того заслуживает?
— Я пришёл получить причитающийся мне долг. И я намерен получить сполна всё, что мне положено по долговой расписке Квинта Вария. Я не обязан предъявлять её ни тебе, Секст Череп, ни прочим, но чтобы между нами не было недоразумений, ты можешь подойти и ознакомиться с ней, — он достал маленький папирусный свиток.
— В этом нет нужды, — ответил бандит, — Квинт Варий объявлен вне закона, а его дом и имущество подлежат разграблению достойными гражданами Рима, но раз там есть и твоё имущество, то ты, конечно, вправе получить его до того, как мы растащим всё до последнего медного асса. Посторонитесь, сограждане! Неправедно нажитое добро врага Республики никуда не уйдёт от нас с вами, а к добропорядочному гражданину Арунтию Марцию Максиму у римского народа претензий нет.
Толпа расступилась, давая турдетанам дорогу к дверям дома. Чернь ворчала, но без поддержки бандитов, как и следовало ожидать, с героями у неё была напряжёнка. Это же на мечи лезть, и мечи эти в руках опытных солдат, а не наспех вооружённых рабов, не умеющих с ними толком обращаться, а главное — не уверенных в отсутствии последствий. А у испанцев — выучка и дисциплина, у их начальства — связи наверху и деньги на лучших юристов, и что им будет за какого-то римского пролетария, когда у них там всё схвачено? Две цепочки турдетан отделили проход к дверям от толпы, и оба испанских центуриона прошли по дорожке между ними.
— Откройте! — выкрикнул Арунтий, свистнув в свой свисток и постучав в одну из железных полос на двери набалдашником рукояти своего меча, — Это не грабители! Ну, грабители другого сорта, если точнее, — турдетаны рассмеялись.
— Кто вы такие? — спросил из-за двери раб-привратник, приоткрыв ставню на зарешёченном окошке.
— Арунтий Марций Максим из тартессийской фактории Остии пришёл получить долг с хозяина дома.
— Хозяйка просит испанцев не пускать в её дом эту разбойную чернь, — ответил раб, гремя отодвигаемым засовом.
Толпа зашумела, дошло до драки с применением дубинок, кого-то и зашибли.
Вслед за центурионами солдаты, начиная с самых задних, втянулись в дверной проём, последние закрыли за собой дверь и помогли привратнику задвинуть засов. Судя по гвалту снаружи, там продолжалось рьяное выяснение отношений между бандитами и стихийными неорганизованными мародёрами из пролетариев, но это были уже римские дела, мало волнующие служащих турдетанской фактории.
— Хвала богам, испанцы! Вот уж не ожидала, что когда-нибудь я буду так рада людям, пришедшим облегчить содержимое моих сундуков! — пошутила хозяйка, молодая симпатичная шатенка, — С твоими людьми, Арунтий Марций, мне ведь бояться нечего?
— Сожалею, если разочаровываю тебя, Клувия, но я не могу сказать того же ни о вашем доме, ни об имуществе. Ваша семья и в самом деле объявлена вне закона, и вся эта чернь вольна вытворять с вами всё, что ей вздумается. А любой, кто окажет тебе помощь в защите дома, будет считаться преступником. Ты же понимаешь, надеюсь, что ссориться с Республикой без крайней необходимости в наши планы не входит? Увести тебя и твоих домочадцев под нашей охраной — это всё, что я могу для тебя сделать. Ты лишишься дома и скарба, которые сенат отдал на разграбление шантрапе, но избежишь самого худшего.
— Защитить наш дом — преступление, а увести из него нас от расправы — нет? В чём разница, если наша семья, как ты говоришь, вне закона?
— Ну, во-первых, вряд ли на нас пожалуются, если мы не станем мешать толпе разграбить дом. Не пустят по кругу тебя и твоих служанок, как наверняка рассчитывали, зато награбят достаточно, чтобы хватило и на лупанарий. А во-вторых, враг Республики — твой муж, а не ты сама. Мы же не его от расправы уведём, а тебя — это уже другое дело.
— А Квинт? Что будет с ним? Он жив? Где-то скрывается?
— Квинт Варий опознан в числе убитых на Авентинском холме, и ему уже ничем не помочь. Собственно, именно это и меняет ситуацию с тобой — ты уже не жена, а вдова государственного преступника, сама по себе ничего такого не натворившая. Думай о себе, Клувия — останься он жив, вряд ли был бы рад, если бы ты предалась горю, прозевав из-за этого свой шанс спастись самой.
— И нам нужно поторапливаться, — напомнил Нирул, дав римлянке выплакаться.
— Ну что ж, давайте тогда закончим с делами, — предложила та, взяв себя в руки, — Сколько муж должен вам? — Арунтий подал ей распечатанный свиток, — Так, индийский перец, тапробанская корица, жгучая паста атлантов, сладкие шишки, солёные ягоды. Ого! Три таланта с половиной! Открой сейф, Ахиллес! — приказала она рабу-домоправителю, — Я не знаю, сколько там есть, Квинт всегда сам вёл дела, но он говорил о долге вам, так что должен был приготовить деньги.
Домоправитель, уже отдёрнувший занавеску таблинума, гремел ключами, пока не нашёл в их весьма объёмистой связке нужный. Сейф в таблинуме представлял из себя обитый бронзовыми полосами большой чёрный шкаф из африканского эбенового дерева и сам по себе весил столько, что даже не был прикован к полу. Даже и сумей вор залезть в дом и незаметно проскользнуть в таблинум, как унесёшь такую тяжесть? Взломать дверцу тоже было бы не так-то легко, и даже ключом её замок открывался не сразу и с немалым шумом. Но наконец раб справился с запором и не без усилия открыл дверцу, оказавшуюся толщиной в ладонь. Да и железный засов врезанного в саму дверцу замка в большой палец толщиной тоже внушал уважение.
— Хороший сейф! — одобрил Нирул, — Будь я сам одним из этих грабителей, так и пустой уволок бы для себя. Тем более, что и стоит же наверняка не одну сотню денариев. Даже жаль оставлять его этим забулдыгам.
— Золота едва набирается на половину таланта с небольшим, — заметила хозяйка, когда её раб выложил содержимое сейфа на стол, — Малая часть суммы долга. Остальное я могу предложить только серебром. Но всё-таки немного меньший груз для твоих людей.
— Я бы с удовольствием при других обстоятельствах, но сейчас это золото будет нужнее тебе самой, — ответил Арунтий, — Серебра же хватает? — он взвесил в руке один из опечатанных кошелей с серебряными денариями, — Тысяча денариев, одна шестая таланта. Твой муж должен нам три с половиной таланта, серебром это трижды по шесть и ещё три — двадцать один такой кошель, а у тебя их тут и двадцать пять набирается. Я рассчитывал на серебро — им и удовольствуюсь.
— Благодарю тебя, — кивнула римлянка, — На весах серебро проверять будешь?
— Нет смысла. Хвала богам, Республика не докатилась ещё до порчи денария, а репутация храма Юноны Монеты безупречна, и его печать — надёжная гарантия. А золото разложи по малым свёрткам, которые удобно спрятать под одеждой, и раздай рабам. Пару монет положи в кошелёк вместе с серебряными — швырнёшь их в толпу как бы в гневе на её жадность, когда эта шантрапа возмутится. Ценные украшения тоже спрячь на себе и на рабах, а открыто оставь один золотой перстень подешевле и надень серебряные, которые тоже швырнёшь в толпу. Будет ещё лучше, если ты закатишь при этом истерику.
