— Это я могу, — улыбнулась Клувия, — Но остаются ещё четыре тысячи денариев и сестерции россыпью, не говоря уже о меди. Не слишком ли жирно для этих мерзавцев?
— Не жадничай, — поморщился Арунтий, — Здесь должно остаться достаточно для мародёров, чтобы удовлетворить их. Тебе же не нужно, чтобы они пожаловались в сенат, а оттуда в нашу факторию пришло требование о твоей выдаче?
— Это я поняла, но в доме остаётся ещё много ценной утвари, так что денег с них вполне хватило бы и половины. Негодяи ведь не знают величины долга? И почему бы вам не захватить под его видам ещё пару тысяч денариев? Кстати, у нас есть тележка, так что не нужно и нести всё это серебро. Две тысячи и россыпь — так и быть, пусть подавятся.
— Хорошо, жги расписку. Слыхал, Нирул? Для ротозеев на улице её долг был не двадцать одна, а двадцать три тысячи денариев. Подтвердишь, если спросят.
— Жалко сейф такой им оставлять. Может, погрузим на тележку и прямо в нём деньги увезём? — пошутил тот, и они оба рассмеялись.
Тележка, предназначенная для покупок на рынке, естественно, и не увезла бы этого сейфа, а если бы даже каким-то чудом и увезла его, то наверняка развалилась бы на полпути до Остии. Даже при погрузке на неё опечатанных кошелей с серебром стало ясно, что на такой вес она не рассчитана и едва ли выдержит больше, чем пару-тройку рейсов с таким грузом. Но столько от неё и не требовалось, а требовался один, на который её ещё должно было хватить. Хозяйка тем временем с помощью рабынь распределила золотые монеты и наиболее ценные ювелирные украшения по малым кошелькам и свёрткам, туго увязав их, чтобы металл не звякнул на ходу. Затем одна из рабынь принесла указанные ей хозяйкой детали женской одёжки, после чего обоим тартессийским центурионам ей было предложено оставить таблинум, и за ними задёрнулась занавеска.
— Будут пристраивать контрабанду под подолом нижних юбок, — озвучил Нирул по-русски самоочевидную версию, — Заметь, о снаряге наших баб не знает, но додумалась и сама. Кое в чём не такая уж и дурында эта неутешная вдовушка. Если не облажаются и не спалятся со своей самоделкой, то вполне прокатит. Эй, женщины, вы когда упакуетесь, то попрыгайте для проверки! — это он на латыни им посоветовал, — Но всё-таки, Арунтий, зря мы не прихватили кого-нибудь из наших баб с их снарягой для контрабанды, — снова, естественно, по-русски, — Наши-то все и оснащены, и обучены ещё в Корпусе.
— Вот только их тут ещё посреди этого бардака не хватало! Да и кто мог заранее просчитать? Я надеялся, что Варий сумеет отвертеться от участия в открытом мятеже, как я ему и советовал. И в этом случае никто бы не объявил его вне закона, и нам не пришлось бы сейчас импровизировать сходу.
— Нахрена он вообще к этому Грачёву в кодлу подался?
— Ну, не к самому Грачёву, а к Флакку. А как бы он к нему не подался, когда он — его клиент? Ты же знаешь сам эти патронско-клиентские заморочки. Тем более, что ещё и выгодно — подряды на откуп налогов в Азии распределялись, сам понимаешь, в первую очередь между своими, и вложиться в это дело мог не всякий, а прежде всего свой. Этим ведь они и перетянули на свою сторону публиканов, но свой-то давний клиент всегда мог рассчитывать у них на лучший куш.
— Выходит, жадность его сгубила?
— Не жадность — клиентский долг. Другие-то и у популяров хорошо хапнули, и к оптиматам переметнулись вовремя, но он-то — клиент Флакка. Как бы он отказал патрону? Советовал я ему форс-мажор какой-нибудь организовать, чтобы иметь повод уклониться от этой дурацкой бузы, но то ли не вышло у него, то ли совесть не позволила клиентский долг продинамить. Ну и патрон ему достался, конечно, самый радикальный из всей ихней грачёвской кодлы. Вот, вместе с патроном Квинт Варий и погорел.
Судя по звукам прыжков, удару, характерному звону и ругательствам женскими голосами на латыни, римлянка и её рабыни последовали совету Нирула и выявили недочёт в своём импровизированном снаряжении. Что-то они там подправили, снова попрыгали и на сей раз остались довольны результатом. Отдёрнули занавеску, и хозяйка дома объявила об их полной готовности к выходу. Да и пора было уже — гвалт за дверями резко усилился, демонстрируя иссякающее терпение законопослушных урря-патриотических мародёров.
— Один опечатанный кошель с денариями оставьте на столе таблинума как есть для бандитов, — посоветовал Арунтий, — Второй распечатайте и рассыпьте по полу для той голытьбы, да погромче, чтобы звон серебра был хорошо слышен и на улице. Сестерции и медь тоже рассыпьте, но наберите и в горсти для бросания в толпу. Все готовы? Пошли!
Толпа заворчала при виде окружённой турдетанскими бойцами ручной тележки с кошелями, но расступилась, давая дорогу. Помогли с этим и бандиты, главарю которых Арунтий подсказал сразу же рваться в таблинум. Но когда вслед за тележкой под охраной турдетан из дома вышли и бабы, раздались недовольные возгласы.
— Эй, так не пойдёт, испанцы! Эти сучки из семьи врага Республики, и у нас есть о чём потолковать с ними! — выкрикнул один из гегемонов, и в толпе рассмеялись.
— Успокойтесь, сограждане! — ответил Арунтий, — Клувия Вария больше не жена Квинта Вария по причине смерти мужа, а значит, больше не Вария, а свободная римлянка. Слуг она забирает в счёт своего приданого, которое положено ей по случаю прекращения брака. А если кто-то из вас рассчитывал позабавиться с бабой, в доме осталось достаточно серебра. Мы взяли своё, а чужого нам не нужно. Возьмите остальное, и каждый из вас сам решит, пропить ему свою долю или спустить на шлюх в лупанарии.
— Всё имущество преступника сенат даровал народу, — возразил мародёр, — Бабы — ладно, пускай идут с вами, но не слишком ли много они на себя напялили?
— Да подавитесь вы моим имуществом, гнусные шакалы! — картинно психанула Клувия, швырнув в толпу обе горсти мелких монет, — И это забирайте! — следом полетели шёлковая шаль, серебряные браслеты и перстни, из-за которых сразу вспыхнула драка.
Собственно, на этом и строился расчёт. Подогревая ажиотаж, рабыни римлянки тоже поснимали с себя выданные им специально для этого шёлковые ленты и серебряные украшения, и всё это полетело в толпу. А их хозяйка, разыгрывая накал истерики, метнула и предварительно развязанный кошелёк, из которого на лету высыпались денарии и пара золотых статеров. Драка между гегемонами разгорелась с удвоенной силой, бандиты дали выйти из дверей замыкающим турдетанам и сразу же ринулись внутрь дома, за ними тут же последовали и гегемоны, кто посообразительнее, кто-то нагнулся за рассыпанными на полу монетами, кто-то споткнулся об него, образовав затор. В общем, для всех мародёров нашлись увлекательные занятия, и уходящие никого больше не интересовали.
— Чуть голос не сорвала! — пожаловалась Клувия, когда миновали перекрёсток, — За всю жизнь я ещё не орала и не сквернословила столько, сколько сегодня. Эти мерзавцы не хватятся, когда разграбят всё, и многим достанется меньше, чем они размечтались?
— Если потом и хватятся, то будет поздно, — хмыкнул Нирул, — Штурмовать нашу факторию не полезут, а если и полезут сдуру, так мы отобьёмся и будем в своём праве. К нам-то у Республики какие претензии? Мы в мятеже Гракха и Флакка не замешаны.
— А моей выдачи не потребуют?
— Смотря кто, — пояснил Арунтий, — Эти погромщики и им подобные нам разве указ? Официальные власти — другое дело, но вряд ли у них есть какой-то интерес к тебе. Твой БЫВШИЙ муж объявлен вне закона за участие в мятеже, ну так он и убит в бою на Авентине, а его дом отдан на поток и разграбление шантрапе. Если бы ты попала в нём под раздачу, это считалось бы в порядке вещей, но раз ускользнула, значит — ускользнула. А сама по себе ты не мятежница, и какое тогда основание у консула, претора или сената требовать от нас твоей выдачи? Да и до тебя ли им сейчас? Самое худшее, что тебе было суждено, ты уже пережила, чего не было суждено — избежала, а мелкие неприятности ты теперь, даже если какие-то и случатся, уж всяко переживёшь.
— Я понимаю, но ведь это же творится сейчас повсюду. Всех, на кого разгневаны в сенате, эта чернь теперь убивает, грабит и насилует без разбора с его полного одобрения и наверняка не боясь наказания. Разве это не значит, что всех пострадавших эти законники в белых тогах объявят потом преступниками, пострадавшими по заслугам?
— Скорее всего, так оно и будет. Ты имеешь в виду, что раз и твой дом подвергся конфискации и грабежу, преступницей объявят и тебя?
— Ну да, как и все остальные семьи врагов сената. А чем я от них отличаюсь? Да, ускользнула от изнасилования и расправы, ну так разве беглая преступница не подлежит розыску и выдаче на суд и расправу?
— Тебе главное — пережить и переждать вот эти дни, пока разгул черни узаконен чрезвычайным положением и чрезвычайными полномочиями консула Опимия. Улягутся страсти, отменится чрезвычайное положение — уймётся и этот беспредел. Да, в принципе розыск возможен, но уже по законам и суду. Если и придумают, в чём обвинить именно тебя, чтобы узаконить конфискацию и разграбление дома, то главное — не в мятеже. Там не дураки и понимают, что можно доказать, а что нет. Придумают что-то попустяковее, что доказать легче, но это будет уже не государственное преступление. Если и дойдёт до этого, ты объявишь о решении удалиться в добровольное изгнание, и дело с концом. Что тебя держит в Риме после потери дома и большей части имущества?
— Но куда?
— В какой-нибудь из латинских городов. Твой муж попал под раздачу как клиент Флакка, а Флакк — инициатор предложения предоставить римское гражданство союзникам Рима, прежде всего латинянам. Какие к тебе претензии могут быть у них? Наоборот, будут считать тебя пострадавшей за их интересы. Особенно, если ты и сама выскажешься в духе одобрения идеи римского гражданства для латинян. Тебя ведь это не затруднит?
— Теперь — ни капельки! — заверила римлянка, — После всего того, что случилось и что продолжает твориться в городе, мне абсолютно не жаль, если эти негодяи лишатся своего особого положения среди латинян. Мне ведь ещё повезло по сравнению с другими.
Как раз в это время поднялся шум на одной из улиц южного склона Палатина, к которому они вышли от Целия. Кто-то бежал оттуда, включая и прилично одетых, кого-то ловили, судя по воплям — убивали, судя по женскому визгу — насиловали. Мелькнул через проём между домусами нобилей и дым от занявшегося пожара — нобилитет Палатина явно очищал свои ряды от затесавшихся в них популяров самым радикальным образом руками многочисленной клиентелы и примкнувших к ней люмпенов. А чему удивляться? Нобили и у тех во главе, и у этих. Что Семпронии Гракхи, что Фульвии Флакки — пускай и плебеи, но уж точно не бедные и уж точно не безродные. Консулы в предках что у тех, что у этих, так что нобили по всем статьям. И что они, единственные обиженные на остальных? Там и других таких хватало, просто в главнюки смуты не выбившихся, но явно надеявшихся в основняки пролезть вместо скинутых оптиматов. Переизбыток элиты — он всегда ведёт к смутам. На сей раз не повезло популярам, и лишними в нобилитете оказались именно они, а с ними угодила под раздачу и их клиентела. Некоторые добегали и до Большого Цирка, но и там их настигали и расправлялись на месте. Так это нобильское большинство гнобит меньшинство, а что творилось бы в случае победы меньшинства, то бишь популяров?
— Набрось покрывало, Клувия, — посоветовал Арунтий, — Если какая-то сволочь опознает тебя, может случиться стычка, а в городской черте этого очень не хотелось бы.
Часть беглецов перебежала и их улицу, а за ними увязались преследователи с дубинками и ножами. Одного настигли на перекрёстке и забили прямо на нём. Нагоняли и ещё одного, но тот догадался рассыпать монеты из кошелька на мостовую, и чернь забыла о враге Республики, занявшись делом поважнее. Естественно, не обошлось там без затора и драки, и турдетанам пришлось даже остановиться, дабы гегемоны сами разобрались меж собой, кто первым нашёл ту или иную монету и имеет на неё более законные права. Это у нобилей превыше всего политика, которую те и отстаивают в уличных беспорядках, а для простого римского пролетария нет в этих беспорядках дела важнее, чем пограбить любого встречного не из своих, кого можно безнаказанно.
— Короткая же у мерзавцев память! — прошипела римлянка из-под покрывала, — Кого преследуют и убивают! Тех, кто ещё недавно о них же, мерзавцах, заботился!
— Ну, прежде всего популяры добивались власти для себя, — заметил Нирул, — А чернь использовали для смуты. Но они проиграли, а черни какая разница, кого пограбить? Не тех, так этих, кто проиграл, и кого можно. А заодно, конечно, и покуражиться в своё удовольствие над богатенькими, и с бабами ихними поразвлечься безнаказанно. А когда ещё такая возможность выпадет? И что популяры, не знали этого, когда затевали смуту и опирались на эту уличную сволочь? Что устроили, от того и страдают теперь сами.
— Может быть и так, — неохотно согласилась Клувия, — Но разве Квинт призывал к этому кошмару? Нас-то за что?
— За неудачный выбор патрона, — резюмировал Арунтий, — Марк Фульвий Флакк как раз и был самым непримиримым смутьяном, из-за которого и случилась вся эта резня на Авентине. Ну а где патрон, там и самые порядочные из его клиентов.
— Мы ведь сейчас мимо Авентина и направляемся? Нам обязательно надо идти именно туда? Разве не лучше свернуть к Аппиевой дороге и поскорее покинуть город?
— Нет, нас ждут возле Тройных ворот, да и стража в них знакомая — выйдем без проблем. А на Авентине сейчас хоть и неприятно, но порядка больше, чем здесь.
Так оно и оказалось. Трупов убитых популяров у юго-восточного склона холма не было, поскольку их сносили на запад для сброса в Тибр. Старший встретившегося им патруля критских лучников, перекинувшись с турдетанскими центурионами несколькими фразами, посоветовал не брать в ближайшие дни воду для питья из реки, зато предсказал отличную рыбалку через несколько дней, отчего рядовые бойцы весело загоготали. Но на улице безобразий уже не происходило. Ну, по мнению бойцов, конечно. Никто не вставал на пути кроме военных патрулей, которых вполне удовлетворял предъявляемый Арунтием пропуск, так что мечей его испанским солдатам обнажать не пришлось. На взгляд Клувии же творился форменный беспредел.
Дело в том, что мятежные популяры не просто ведь так заняли не какой-нибудь первый попавшийся холм, а именно Авентин. Авентинский холм — это для римлян символ борьбы плебеев за свои права. Именно туда они впервые удалились, требуя от патрициев признания за ними всей полноты гражданских прав. Естественно, и заселён этот холм был исключительно плебеями, у которых мятежники рассчитывали найти поддержку. Вполне возможно, что у многих и нашли, но едва ли у всех без исключения. Если уж даже сам Гай Гракх склонял Флакка к переговорам с сенатом, надеясь на примирение, то наверняка ведь и среди жителей Авентина далеко не все были сторонниками кровавой резни. Но теперь, торжествуя победу, оптиматы не очень-то вникали, кто участник мятежа, кто пассивный сторонник, кто сочувствовавший, а кто и вовсе не при делах. Вояки пробовали хоть как-то разобраться, арестовывая подозрительных, но не спеша с расправой, зато городская чернь, кровно заинтересованная в разоблачении как можно большего количества скрытых врагов среди зажиточных авентинцев, использовала для этого любой повод. Нашлось оружие в доме? Вот оно, неопровержимое доказательство участия в мятеже! А у какого свободного человека его в доме не окажется? В общем, чья рожа сторонникам оптиматов не нравится или внешний вид на достаток намекает, тот и заведомый скрывающийся от справедливого возмездия популяр. Ату его, законопослушные сограждане!
