— А кто же ты ещё? — хмыкнул его отец, — Храбрый, удачливый, хвала богам, неглупый и осмотрительный в больших и серьёзных делах, но в том, что кажется тебе по молодости и неопытности пустяками — оболтус оболтусом. Мало я тебя в детстве ремнём драл! Но в эти дни — тут твой новый приятель прав — для оболтуса ты отличился очень даже неплохо, и тобой в самом деле есть за что гордиться! — и снова эта его извечная усмешка...

Вот в этом весь его отец! Хоть и видно же прекрасно, что шутит, а на самом деле доволен им, но он ведь и сам любит повторять, что во всякой шутке есть лишь доля шутки. А ведь дело-то сделано немалое и нешуточное! И, судя по отцовской усмешке, гораздо более сложное и таинственное, чем ему представляется. Отец всегда знает гораздо больше, чем говорит вслух. Откуда, например, ему известно о том потайном подземном ходе под крепостной стеной Мегары? Да и вообще, при известии о многих вполне заурядных и естественных, казалось бы, событиях, он таинственно усмехается, будто знает какую-то неведомую другим тайную подоплёку. В последние годы так оно и бывало практически каждый раз, когда приходили очередные новости из Африки.

Война, которую римляне называют Третьей Пунической, оказалась неожиданностью для всех. Престарелый карфагенский суффет Бостар Адонибалид, с которым у их семьи ещё со времён молодости деда были давние дела и связи, вёл продуманную и взвешенную политику. Не горячась и сдерживая железной рукой разнузданную горячность городской черни — вот этой, финикийской, способной довести до белого каления самого уравновешенного человека — он строго соблюдал старинный мирный договор с Римом. Даже восемь лет назад, когда терпение вожаков черни лопнуло, и они потребовали войны против вконец обнаглевших нумидийцев, старый суффет подавил бунт и не дал разразиться войне, на ведение которой город не имел права без согласования с Римом. Вместо этого он направил в Рим посольство с просьбой о защите от жадного до карфагенских земель Масиниссы. Как и следовало ожидать, покровительствующий нумидийцу Рим помощи Карфагену не оказал, послав вместо этого на следующий год сенатскую комиссию во главе с Марком Порцием Катоном, к городу весьма недружелюбным. И хотя даже этот давний недруг Карфагена не сумел обосновать законности очередных территориальных захватов нумидийского царя, вернуть захваченное он его тоже не заставил, заявив, что "уже слишком поздно противостоять" свершившемуся захвату. Более того, вернувшись из Карфагена в Рим, Катон рассказал сенаторам о богатстве города и показал им вывезенные оттуда крупные сочные смоквы, после чего заявил, что богатый Карфаген опасен Риму и потребовал его окончательного уничтожения. После этого на каждом заседании сената любую свою речь по любому из обсуждаемых в сенате вопросов он стал как попугай заканчивать одной и той же фразой: "Кроме того, я считаю, что Карфаген должен быть разрушен!"

И тогда старик Бостар, подавив очередной бунт рассвирепевшей карфагенской черни, едва не развязавшей войну и успевшей даже собрать ополчение во главе с Гасдрубалом Боэтархом, провёл через Совет Ста Четырёх решение о добровольном переходе города и всех всё ещё принадлежащих ему земель под власть Рима. Нелегко провёл, с большим трудом, ведь ни плодороднейшими угодьями с римлянами делиться, ни в прибыльную торговлю римсих купцов впускать никому не хотелось категорически. Пришлось и олигархов прижать, чтобы продавить всё-таки спасительное для города, но весьма непопулярное решение. Раз чужую землю Рим защищать не хочет, хоть и обещал это при заключении мира, так пусть тогда свою защищает. Тогда Рим отклонил это предложение, сославшись на то, что Карфаген всё ещё не выплатил до конца наложенную на него после войны контрибуцию — послов Бостара даже обвинили в попытке уклониться от оставшихся выплат, ради чего якобы город и просится в римское подданство. Но пять лет назад, выплатив Риму наконец последний взнос, суффет повторил просьбу, мотивируя её страхом горожан перед захватом Масиниссой теперь уже самого Карфагена. Дебаты в сенате по этому вопросу развернулись нешуточные, ведь земли-то были богатейшие, торговля прибыльнейшая, и налоги с новой провинции пошли бы в римскую казну несметные. Если, конечно, не разрушать города, как долдонит авторитетный, но давно уже всех раздражавший старый брюзга Катон, а просто послать туда претора с легионом и занять его и окрестности, как просят и сами пуны. Как ни странно, неожиданно воспротивился и принцепс сената Сципион Назика, считавший, что Карфагену нужно не только оставить независимость, но даже и разрешить ему наконец усилиться, дабы вновь стать для Рима хоть каким-то соперником, способным держать Республику в должном тонусе. В результате вопрос утонул в дискуссиях, а пока, до принятия окончательного решения, ноющим о нумидийской угрозе карфагенским послам кинули кость, дозволив наконец городу вести оборонительные войны и обязав Масиниссу передать Карфагену в качестве компенсации за последний захват два десятка обученных боевых слонов с погонщиками и впредь восполнять карфагенские потери в слонах до этого количества. Правда, превышать эту численность элефантерии городу тоже строго-настрого запретили, как и оснащать эти два десятка бронёй и башенками для лучников, но разве это главное? Никто и не собирался выводить эти жалкие два десятка против многих десятков слонов Масиниссы. Главным было то, что теперь у Карфагена снова есть и будут собственные слоны, которыми можно обкатывать свою кавалерию, приучая лошадей не бояться этих толстокожих хоботных гигантов. По рассказу побывавшего как раз в то время в Риме отца, Катон орал, брызгал слюной, топал ногами и обвинял весь сенат — ну, кроме своих сторонников, конечно — в измене Республике и народу, но его быстро заняли очередным судебным процессом — против бывшего претора Дальней Испании Сервия Сульпиция Гальбы — было за что. Новое посольство Бостара просило позволения увеличить и флот Карфагена — хотя бы до шестидесяти боевых кораблей, стандартной карфагенской эскадры в лучшие для города времена. Но тут уж почти весь римский сенат вскинулся на дыбы, испугавшись даже такого соперничества на море. Мало ли, сколько там боевых кораблей у Нумидии? Это же нумидийцы, всеобщее морское посмешище, а вот пуны — это пуны. Что ж, пришлось удовольствоваться милостиво пожалованными от римских щедрот нумидийскими слонами...

Но конечно же, по настоящему главным достижением были не слоны, а само позволение наконец-то ЗАЩИЩАТЬСЯ! Даже вечно недовольная городская чернь теперь не на шутку зауважала сумевшего таки решить самый злободневный за последние полвека вопрос суффета. Как раз тогда отец, привёзший это известие, сказал, что теперь Карфаген спасён, поскольку у Рима больше нет и не может возникнуть законных поводов для Третьей Пунической войны.

И всё-таки она разразилась, хотя и не такая, как опасались в семье. Известие о переменах в карфагенской политике Рима доконало старика Масиниссу, которому было уже за восемьдесят. Все полвека своего правления Нумидией он мечтал превратить её в великую державу — внедрял хорошо организованное земледельческое хозяйство, формировал обученную по римскому образцу армию, строил флот, и окончательной целью ставил для себя втайне захват и присоединение к своему царству богатого и культурного Карфагена. И тут — ТАКОЕ! Плевать на право финикийцев защищаться, у него уже три легиона тяжёлой линейной пехоты и три тысячи постоянной конницы, не говоря уже о никуда не девшемся ополчении подвластных племён! Но их просьба о римском подданстве, которая теперь ВСЕРЬЁЗ рассматривается в римском сенате! На то, что Рим "подарит" ему Карфаген, нумидийский царь и раньше-то даже не надеялся, весь расчёт был на внезапный наскок, захват города и постановку Большого Брата перед уже свершившимся фактом, но теперь-то на богатейший город уже наверняка пускает слюну сам великий и непобедимый Рим! Это же крах всех надежд! От такого горя не по стариковски здоровый и крепкий Масинисса как-то в одночасье сдал, слёг и вскоре умер. Унаследовавший от него нумидийский трон Миципса тоже как-то поразительно быстро подмял под себя братьев-соправителей Гулуссу и Мастанабала — не иначе, как ещё при жизни Масинисса подготовил всё для единовластия старшего сына, и Рим, всё-же несколько обеспокоенный небывалым усилением Нумидии, опоздал с вмешательством в вопросы нумидийского престолонаследия. И при этом известии отец тоже таинственно усмехался, будто знал заранее, что именно так всё и будет. А может, действительно знал? Все эти многочисленные поездки — его и его друзей — то в Гадес, то к Бохуду, полудикому царьку Мавритании, который и столицы-то постоянной не имел, и его требовалось всё время разыскивать, то в Цирту к Масиниссе, то в Утику к тамошней родне, то в сам Рим — к влиятельнейшему патрицию, принцепсу сената и патрону турдетанского царства Сципиону Назике. И всё якобы по чисто турдетанским делам, да только всякий раз царскому совету в Оссонобе предшествовало тайное совещание в особняке деда Максима, с которого отец возвращался усмехающимся с особой таинственностью. Затем следовали эти поездки, после которых нередко происходило что-то НЕПРАВИЛЬНОЕ — в полезных для турдетан, но малосущественных для средиземноморской Ойкумены мелочах, а в основном и главном всё шло так, как и ДОЛЖНО быть.

Одной из таких НЕПРАВИЛЬНОСТЕЙ стала и ситуация в Нумидии. Едва приняв бразды правления, новый нумидийский царь собрал войско и вторгся на территорию Карфагена. И на сей раз главные силы нумидийцев даже не задерживались на штурм и взятие мелких пунийских городков, а неудержимой лавиной катились к самому Городу. Изгнав четыре десятка родственников и сторонников царского семейства, горожане снова выбрали военачальником Карталона Боэтарха и постановили вновь нанять враждебных царям нумидийцев Аркобарзана, внука Сифакса, чему на сей раз Бостар и не думал препятствовать. Но многочисленная конница Миципсы опрокинула конницу Аркобарзана, а его слоны рассеяли ещё не обкатанную слонами карфагенскую конницу, после чего пехоту, боясь попасть в окружение, Карталон Боэтарх отвёл и сам. Осада Карфагена нумидийцами представлялась теперь неизбежной, и в дело наконец вмешался Рим. Старик Бостар был уже при смерти, но новое посольство к римскому сенату возглавил его сын Малх — всё с той же просьбой о приёме Карфагена в римское подданство. В разгар дебатов сорвал голос, тяжело заболел и слёг — рассказывая об этом, отец снова таинственно усмехался — давно уже всем надоевший своим брюзжанием Катон, и некому — из обладающих достаточным авторитетом, чтобы к ним прислушались — оказалось требовать разрушения Карфагена, так что спор в сенате был лишь об одном — принять город под римскую власть со всеми вытекающими из этого выгодами или просто защитить маленькое и дружественное Риму мирное государство от воинственных варваров. На решение послать в Африку армию эти разногласия никак не влияли, так что и задержки с его принятием не вызвали. Вот так и началась эта Третья Пуническая война — не против Карфагена, но всё равно из-за него...

Три года назад в Утике высадилась римская армия, возглавляемая сразу обоими консулами — Луцием Марцием и Манием Манилием. Четыре легиона, не считая когорт и кавалерийских ал многочисленных италийских и сицилийских союзников! Что могли противопоставить такой силе нумидийские дикари? Увы, сила оказалась дутой. Слишком давно у Рима не осталось по настоящему серьёзных противников, в войнах с которыми его легионы могли бы поддерживать и наращивать свой боевой опыт. Давно вымерли или состарились ветераны Второй Пунической, руками которых одерживались прежние громкие победы, и некому было в набираемых и вскоре распускаемых легионах сохранить и передать молодому пополнению прежнее мастерство. В результате оказалось, что хвалёные римские легионы в настоящем бою почти ничем не превосходят смехотворные горе-легионы нумидийцев, навык борьбы со слонами утрачен полностью, а конница не в состоянии достойно противостоять даже ополченческой, не говоря уже о регулярной. Как ни смешно, но только поддержка выведенного на помощь римлянам карфагенского ополчения того же Карталона Боэтарха, да переход на их сторону двух недовольных царём нумидийских вождей с сильными конными отрядами, спасли консулов от полного разгрома. Это был неслыханный конфуз! Римляне перешли к обороне и оказались прижатыми к морскому берегу. К счастью, римский флот, тоже подрастерявший прежнее боевое мастерство, оказался всё-же получше нумидийского, да и помногочисленнее, так что блокировать римскую армию и уморить её голодом варварам не удалось. Консул Луций Марций вскоре отбыл в Рим для проведения новых консульских и преторских выборов, а командовать африканской армией — в ожидании нового консула следующего года — остался Маний Манилий. Без коллеги дела у него пошли ещё хуже прежнего — вылазка на оперативный простор обернулась тяжёлым поражением, и лишь отчаянная атака военного трибуна Сципиона Эмилиана, да поддержка кавалерийского отряда Гимилькона Фамеи из Карфагена спасли изрядную часть армии от окружения и гибели. Даже Катон, незадолго до того, казалось бы, выздоровевший и вновь начавший посещать заседания сената, при всей своей неприязни к Сципионам, отметил, что наследник этого рода — единственный из римлян, кто воюет достойно. Тем не менее, инициатива военных действий оказалась полностью перехваченной командовавшим нумидийскими войсками царским братом Гулуссой, а сам царь Миципса подступил к городу, осадив его с суши. Хвала богам, у нумидийцев не было мощных осадных машин, иначе и на приступ пошли бы! Новый консул Луций Кальпурний Пизон оказался не лучше предшественника, и после отбытия в Рим сменённого и решившего избираться эдилом на следующий год Сципиона Эмилиана дела пошли ещё хуже — сказывались как бездарность командования, так и катастрофическая нехватка лёгкой конницы.

В этот момент консул запросил подкрепления отовсюду, откуда только возможно. Даже Митридат Понтийский прислал несколько боевых кораблей и вспомогательных отрядов — что уж тут говорить о союзниках, живущих поближе к месту событий? По просьбе претора Дальней Испании турдетанский царь Миликон Второй направил в Африку три кавалерийских алы и пять когорт Второго Турдетанского легиона. Союзническим префектом над этими пехотными когортами по требованию Миликона претор утвердил местного римского гражданина Волния Марция Максима, отца Турмса. А одной из кавалерийских ал, Первой Лузитанской, командовал бывший лихой и удачливый вожак лузитанских разбойников Вириат, как раз за год до того переманенный отцом на турдетанскую службу вместе со всей своей бандой, как раз и составившей основной костяк его лузитанской алы. Отец, вернувшийся как раз перед тем из Рима, говорил тогда, что он избавил царя от сильной и долгой головной боли...