В том прошлом году Турмс как раз заканчивал Корпус — ИХ заокеанское высшее учебное заведение — и справлял совершеннолетие, а на этот год прибыл в Африку во главе Третьей турмы Шестой Турдетанской алы в составе присланного их царём дополнительного турдетанского контингента. Испанская кавалерия показала себя в прошлогодней кампании с наилучшей стороны, и новый консул, которым совершенно неожиданно даже для себя самого оказался избранным прославленный Сципион Эмилиан, попросил увеличить её численность в Африканской армии. Разумеется, сразу в бой свежее пополнение никто не бросил — сперва их обкатали десятью переброшенными морем из Карфагена слонами, которые не показались Турмсу такими уж грозными. Здоровенные, конечно, и лошади их боятся, но как раз от этой напасти их и лечили обкаткой. А потом пошли наконец и бои, в которых преимущество в хорошо обученной регулярной коннице оказалось теперь у римлян с союзниками. В ходе этих боёв получил тяжёлое ранение Гулусса, а Миципсе пришлось снять осаду с Карфагена и развернуться против римской армии. Но вскоре и он понёс такие потери, что был вынужден отступить, и ясно было уже, что исполнить полувековую мечту покойного Масиниссы и захватить Город ему не суждено. Ближе к осени отряды нумидийцев были оттеснены почти к тем исходным рубежам, с которых они и начали своё вторжение. Консул уже вынашивал план похода на Цирту, который наверняка вынудил бы нумидийского царя просить мира.
Тут-то и случилась неожиданность — самая настоящая, надо полагать, судя по тому, что вечно усмехающийся при подобных новостях отец на сей раз не был весел. Пока лояльные и дружественные Риму пуны сражались в чистом поле вместе с римлянами против нумидийцев, вдруг произошёл переворот в самом Карфагене. Пробравшийся тайком в город настроенный пронумидийски и изгнанный за это олигарх Ганнибал Скворец подбил на измену Гамилькара Самнита и двух Гасдрубалов — Нумидийца, служащего Карфагену племянника Миципсы, и Боэтарха, популярного среди городской черни и руководившего ополчением в несостоявшейся войне против Масиниссы шесть лет назад. С его помощью заговорщики, к которым примкнуло немало потерявших свои земли латифундистов, взбунтовали чернь и захватили власть в городе, после чего объявили о союзе Карфагена с Нумидией и о священной войне с римскими захватчиками. Отец, узнав об этом, долго и заковыристо ругался по-ИХНЕМУ, чего раньше при посторонних никогда на памяти Турмса себе не позволял...
Вот как раз при осаде и штурме захваченного бунтовщиками города Турмс и отличился. Что такое крепостные стены Карфагена — это надо было видеть собственными глазами. Во всей средиземноморской Ойкумене едва ли найдётся ещё один город, столь же хорошо укреплённый. Три ряда крепостных стен защищают Карфаген со стороны перешейка, и каждая последующая выше и мощнее предыдущей!
Хвала богам, захватившая власть в городе чернь в первую очередь устремилась грабить олигархические особняки Мегары, и это дело оказалось для неё поважнее, чем охрана каких-то городских стен. Опомнились мятежники лишь тогда, когда римляне и их карфагенские союзники, оправившись от изумления и досады, стремительным наскоком захватили низкую внешнюю, а затем, на плечах у бегущего противника, и среднюю стену. Увы, внутренняя стена, самая мощная, оказалась готовой к обороне, и попытка взять нахрапом и её имела вподне закономерный и предсказуемый результат. Вовсе не обязательно быть матёрым профессиональным воином, чтобы отразить штурм ТАКОЙ стены. Готовясь защищать Карфаген от нумидийцев, а не штурмовать его, Сципион Эмилиан не привёз с собой тяжёлых осадных машин, и защитники города имели куда лучшую артиллерию, чем осаждающие. Ещё один приступ, хоть и был подготовлен получше первого, тоже окончился неудачей, а потери были таковы, что консул запросил тяжёлые баллисты из Сиракуз и перешёл к правильной осаде в ожидании их прибытия. Но и в Сиракузах готовых орудий такой величины не оказалось, да и более полувека уже прошло после смерти гораздого на их конструирование и постройку Архимеда. Пока разыскивали старые чертежи и расчёты великого сиракузца, пока строили чудовищные машины — остаток осени и зима прошли практически в бездействии. Ну, построили разок таран и попытались высадить им ворота, потом пару осадных башен соорудили, дабы с них ворваться на стены — в обоих случаях мятежники размочалили осадную технику каменными ядрами из баллист и сожгли её остатки зажигательными. А попытку сделать подкоп римляне и сами бросили, едва начав — долбить кайлами скальное основание мыса, на котором стоял Карфаген, было всё равно, что прямо на земле нарисовать яркой краской специально для противника место и направление подкопа. Наступила весна, в Риме выбрали новых консулов, а машины из Сиракуз всё не прибывали, и Сципион Эмилиан уже всерьёз опасался, что плоды его трудов могут достаться прибывшему из Рима на готовенькое сменщику...
Вот при этих-то крайне невесёлых для римского командования обстоятельствах отец и раздобыл где-то карту с обозначенным на ней потайным подземным ходом в город. Осторожная разведка показала правильность карты и незатопленность хода грунтовыми водами, а аккуратные расспросы среди "своих" карфагенян — полную неосведомлённость о нём жителей города. Это был шанс, представлявшийся подарком Фортуны, от которого немыслимо было отказаться. Утопающий хватается за соломинку, и отцовское условие — в Карфаген по этому ходу проникают турдетаны, а римляне и их прочие союзники штурмуют стены с фронта — не показалось римскому консулу, а точнее — уже проконсулу, чрезмерным. Два дня к исходному рубежу будущего приступа стягивались намеченные для участия в нём римские и союзные отряды, подвозились все мало-мальски мощные баллисты, готовились штурмовые лестницы и спешно достраивались три новых осадных башни, и всё внимание защитников города было приковано к этой явно штурмовой группировке, намерения которой понял бы и малый ребёнок. На непонятную суету бесполезной в предстоящем приступе конницы никто не обращални малейшего внимания, и исчезновение спешенного сводного отряда отборных бойцов из всех турдетанских кавалерийских ал осталось не замеченным.
Уже ранним вечером дня, предшествовавшего приступу, первые группы отряда, в числе которых были и Турмс с его однокашниками, соблюдая максимально возможную тишину, скрытно проникли подземным ходом во двор разведанного ранее заброшенного мегарского особняка, давно уже пустовавшего и внимания грабившей Мегару черни не привлёкшего. В нём и накапливались, принимая ночью пополнение — оставшуюся часть пяти турм его алы при трёх пулевых полиболах на носилках и пять турм лузитанских лучников Вириата. Ближе к полуночи к крепостной стене Мегары двинулись с фронта, стараясь не шуметь, передовые отряды римлян. Их заметили, началась яростная перестрелка, нападающие бросились к стене уже открыто, приставили лестницы, полезли, их встретили копьями и камнями, лестницы опрокинули — мало кто уцелел из участников той первой ночной атаки. Ничуть не обескураженный этой неудачей Сципион Эмилиан отдал приказ о начале общего приступа. К стенам двинулись прикрывшиеся скутумами "черепахи" легионеров, а вся камнемётная артиллерия осаждающих принялась осыпать стены маломощным, но густым градом ядер. Мятежники отбивали одну атаку за другой, и к утру подступы к штурмуемому участку мегарской стены были уже усеяны убитыми и тяжелоранеными атакующими...
Тут-то и проявил себя тайно проникший в город отряд спешенной турдетанской кавалерии. Проконсул как раз послал в очередную атаку свежие силы и все три осадных башни, а на помощь оборонявшим стену хорошо экипированным, но немногочисленным ополченцам мятежников устремилась толпа поддерживавшей их карфагенской черни. Ей-то и ударили в бок все три пронесённых в Мегару пулевых полибола. Против тяжёлой линейной пехоты, со щитами и в доспехах, они были бы малоэффективны, отчего и не получили широкого распространения, но легковооружённых, да ещё и с близкого расстояния, они разили наповал. А кроме них ведь не оставались без дела и луки — составные лузитанские и цельнороговые турдетанские, а затем в дело вступили и клинки — знаменитые испанские клинки, способные отсечь при удачном ударе голову вместе с плечом и рукой. Захлебнувшаяся собственной кровью толпа разбежалась, вместо ожидаемого сильного подкрепления защитники стены получили лишь малочисленных насмерть перепуганных паникёров, вопящих, что половина Мегары уже в руках врага, и умоляющих помочь и спасти их самих. А к турдетанам уже спешило их собственное подкрепление — во двор особняка выбирались из подземного хода легионеры Первой когорты Второго Турдетанского легиона, а снаружи в галерею уже начинала втягиваться и Вторая когорта. Обезопасив свой собственный тыл, спешенная испанская кавалерия сама атаковала с тыла карфагенских мятежников. У каждого из командиров турдетанских турм была схема расположенных в толще стены помещений. Ворвавшись в них, турдетаны быстро очистили их от противника, а затем командиры турм — в большинстве своём однокашники Турмса — взяв с собой лишь самых лучших солдат и поручив остальных декурионам, пробились в ближайшую крепостную башню. Там пришлось пострелять — благо, ИМ — было из чего. На верхнюю площадку захваченной башни, с которой прекрасно простреливался длинный участок стены до соседней башни, втащили полибол и обстреляли из него и луков защищающих стену мятежников, проредив их при этом на добрую половину. К стене тем временем как раз подкатилась первая из римских осадных башен, и из неё по переброшенному на зубчатый парапет мостику с торжествующим рёвом хлынули римляне. Турмс едва не сорвал голос, пока докричался до увлёкшегося своим делом расчёта полибола, дабы угомонились и не зацепили ненароком уже спрыгнувшего на стену римского военного трибуна — некоего Тиберия Семпрония Гракха.
Дальше всё пошло так, как и ДОЛЖНО было. Римляне и их карфагенские союзники ворвались наконец в Мегару, мятежников выбили из неё в Старый город, а высаженные флотом десанты, пользуясь паникой, захватили стену Котона и заняли гавань, от которой подошедшие им на помощь легионеры вырвались на оперативный простор рыночной площади. На несколько дней затянулась зачистка узких улиц и многоэтажных инсул Старого города, в которых мятежники, зная об ожидающей их участи, оборонялись до последнего. Мирные жители сгонялись на площадь, где их сортировали представители восстановленной законной карфагенской власти, отделяя случайно застигнутых мятежом добропорядочных граждан от закоренелых смутьянов. Первых потом распустили по домам, вторых ожидала — в лучшем случае — поголовная продажа в рабство. Стон и плач доносились и из кварталов поддержавшей мятежников черни, и из роскошных особняков возглавлявших этот мятеж олигархов, и всего лишь несколько человек — все из командного состава турдетанского контингента — ЗНАЛИ, какой судьбы избежал весь полумиллионный город ...
— Так всё-таки, папа, откуда ты взял эту карту подземного хода?
— Откуда, откуда... Не догадываешься? Сам же и нарисовал — по памяти.
— Сам? Так ты, значит, знал о нём?!
— Ещё бы мне не знать! Я родился в этом городе и часто бывал в нём позже, когда мы переселились в Испанию. Мне было столько же лет, сколько и тебе сейчас, когда мой отец — дед Максим — показал его мне.
— А дед Максим откуда о нём знал?
— Его выдолбили в скале по приказу твоего прадеда Арунтия, отца бабушки Велии, моей матери. Мы уже знали ПРОРОЧЕСТВО и претворяли в жизнь наш ПЛАН, но заранее готовились и на случай его неудачи. Как видишь — не зря готовились...
— И это того стоило! ТАКОЙ город...
— Да, это — Карфаген! Порт ты уже видел, а теперь — посмотри, какие дома в этих кварталах! — они с отцом, беседуя на ходу, успели уже миновать рыночную площадь и шли теперь мимо "ганнибаловых" кварталов у склона Бирсы.
— Как у нас в Оссонобе! Только у нас крыши наклонные и из черепицы, как у греков, а у финикийцев, я вижу, почему-то плоские...
— Здесь такие удобнее. Зимние дожди не так часты и сильны, как у нас, и наклонный сток для дождевой воды здесь не так нужен. А на плоских крышах отдыхают в вечерние часы жильцы верхних этажей.
— Но если не обращать внимания на крыши — эти дома очень похожи на наши.
— Ещё бы им не быть похожими! Наши дома в Оссонобе как раз и строили карфагенские зодчие, взяв за образец эти. Мы только объсняли им, чем они должны отличаться от карфагенских.
— Вот этими крышами?
— Не только. Здесь нет ни водопровода, ни отхожих мест на верхних этажах, и даже ванны только на первом этаже, да и то, не во всех квартирах. А в наших инсулах всё это есть — на всех этажах и во всех квартирах. Наша Оссоноба невелика, но ты можешь гордиться ей — по удобству проживания в её инсулах далеко до неё даже самому Карфагену. А каким будет Тартесс, когда его достроят!
— Но Карфаген тоже неплох! Тень старика Катона, наверное, беснуется в римском Царстве Мёртвых. Вовремя он тогда, получается, заболел... Так постой, папа, это же... НЕПРАВИЛЬНО! По ПРОРОЧЕСТВУ он должен был... Ты ведь был там в это время?
— Был и сделал то, что нужно было сделать. Посадил его в энергетическую трубу.
— С ТАКИМ результатом? Это же детский приём! И я других в неё частенько сажал, и меня в неё сажали не меньше — пустяки это.
— Пустяки для НАШИХ, а Катон — обыкновенный римлянин, да ещё и старый энергетический вампир. Он и в лучшие-то годы был склочником и скандалистом, каких ещё поискать, а в старости и вовсе жить без этого не мог. То, что пустяк для человека с замкнутой энергетикой как у НАШИХ, для старого больного энергетического вампира может оказаться даже смертельным. Катон был ещё поздоровее многих — мне даже пришлось тогда на короткое время перекрыть ему и главные энергетические потоки...
— Как я Аргантонию, когда он вздумал корчить из себя самого главного?
— Ты ещё и хвастаешься этим! Когда ж ты наконец повзрослеешь, оболтус? И ладно бы ещё по серьёзному поводу, а то — из-за какой-то пленницы!
— Ну, не из-за какой-то, папа, а очень даже из-за достойной...
— Тебе мало рабыни, которую я подарил тебе на совершеннолетие? Сколько тебе их ещё подарить, чтобы ты наконец успокоился и поумнел?
— Да ведь и не в девчонке даже дело, папа! Что я тебе, совсем уж обезьяна? Дело в принципе! Аргантоний не имел права! Кто он такой?!
— Он сын царя. И не какой-нибудь побочный царёныш от наложницы, а законный, да ещё и старший, наследник. Он — будущий царь, а ты ссоришься с ним по пустякам.
— Царём он будет, когда унаследует отцовский трон, и это будет не здесь, а там, у нас. А кто он такой здесь? Даже не мой начальник, а такой же командир турмы, как и я сам. Он не имел права, папа!
— И всё равно это нехорошо, Турмс. Даже если он и заслуживал урока хороших манер, надо было ставить его на место с глазу на глаз, а ты унизил его не только на глазах у НАШИХ, а в присутствии всех, включая и простых солдат.
— Мы были "вне строя", и всем было ясно, что по справедливости он неправ. Да и напрасно ты придаёшь этому такое значение — всё нормально. Ну, подулся он на меня денёк, а на следующий день уже смеялся вместе с нами и сам. Не такая уж Аргантоний и обезьяна, чтобы не понимать, когда сам виноват...
