— Дешевле, но не настолько, чтобы разбогатеть на разнице. Как здешняя простая шлюха его не купит, так и тамошняя. Или персидским пользуются, как и у нас, или семена дикой моркови жрут. Это у них дёшево, но надёжность — сами понимаете. И аборты тоже дешёвые, а для совсем голытьбы есть даже бесплатные, но они такие, что и после одного бесплодие схлопотать можно.
— Варвары! Куда власти ихние смотрят! Вымаривают же народ!
— Да в том-то и дело, что у них таких мало. Раздач зерна и денег бедноте у них вообще нет, и кто не зарабатывает сам, считается у них выродком, которого не жаль. Не можешь жить — не живи, никто не заставляет. Вот так они и говорят сами. Наши римские пролетарии в их городах жить не смогли бы. Там работать надо! Против закона пойдёшь — повесят или убьют при аресте, попрошаек гоняют, а бесплатные аборты для черни — это у них специально для того, чтобы таких и рождалось как можно меньше. Хитро придумали!
— И что, вот так прямо всех преступников сразу и вылавливают?
— Я тоже не верил, пока мне не объяснили причину. У них ведь там и городская стража тоже ополченческая — все добропорядочные горожане служат в ней по очереди. И поэтому — все заодно. Никто нарушителя порядка укрывать не станет, и каждый поможет патрульным поймать его, а то и вовсе сам задержит с помощью прохожих и страже сдаст. Мечей-то и они обычно вне службы не носят, но кинжал армейского образца на поясе — у каждого. Так это армейские, а облегчённые у них носят и несовершеннолетние подростки, и даже бабы! Вот порази меня Юпитер молнией, если преувеличиваю!
— Знатные только небось? Говорят, они у них тоже военному делу учатся, хоть я и не понимаю смысла. Но раз у них такой обычай — почему бы им и их элитным деткам и не носить кинжалы?
— Знатные, говоришь? А вольноотпущенницу не хочешь? У них там святилище Иуны ихней, которая наша Венера, в порту открыли, чтобы помолиться ей можно было, в храм через полгорода не топая, ну а вы же знаете ихние статуи? Греки тоже в ихнем стиле давненько уже богинь ваяют, но до испанцев им далеко. Вот и там статуя такая, что у меня сухостой приключился. Лупанарий-то там есть матросский, но вы же представляете, какие там лахудры? После такой бронзовой красотки на них как-то не тянуло, и тут вижу, идёт по улице негра черномазая, но симпатичная, сучка, такой впендюрить — я бы с превеликим удовольствием! Ни ошейника, ни браслета рабыни, но ведь негра же самая натуральная, а одета так, как у нас дорогие шлюхи одеваются, если не на промысел вышли, а просто на прогулке по рынку. Я её хвать за задницу, а негра как развернулась, да как влепила мне по мордасам, я юмора не понял, так пока я глазами хлопал, она ещё и кинжал выхватила — не такой, как я оттуда привёз, это я потом уже ихний армейский себе купил, а полегче его и поуже, но такого же типа, а в брюхо и такой заполучить как-то уж очень не хочется.
— И ты что, не обезоружил бы какую-то бабу? — удивился опцион.
— Для меня — плёвое дело, конечно, как и для любого из вас. Да только я ведь от неожиданности в первый момент опешил, а когда опомнился, так к моей глотке уже один кинжал был приставлен, а к брюху два, и все три были не бабьими, а ихними армейскими. Я же сказал, что кинжалы у тартессийцев носят все. Вот, трое ближайших прохожих меня и урезонили сходу, а тут и патруль городской стражи подоспел. Хвала богам, разобрались, что я римлянин и впервые в их стране, я объяснил им, что за шлюху негру принял, которая не будет против, они посмеялись, и один, который лучше латынью владел, разъяснил мне ихние порядки. Потом-то я и сам заметил, что у них вполне добропорядочные бабы одеты в летнюю жару пооткровеннее наших, и это у них неприличным не считается. Ну, я понял, извинился, черномазой тем временем тоже объяснили, что к чему, она тоже поняла и даже не обиделась, а посмеялась вместе с нами. Потом и кинжал мне свой дала рассмотреть, но подтвердила, что — да, была рабыней, теперь вольноотпущенница. Когда была рабыней, не кинжал носила, а обычный нож. Ну, какие все рабы носят — и смеётся с моей изумлённой рожи. Как раз мимо раб проходил, стража его окликнула, попросила его нож мне показать. Вот были у них в старину фалькаты вроде греческих махайр, ну и нож такого же типа, так что в брюхо и его схлопотать я бы не советовал — разницы с кинжалом никакой.
— А кончилось-то это дело чем?
— Объяснили мне, как найти ближайший хороший лупанарий, да и отпустили.
— Прямо вот так к гетерам тебя направили и даже не арестовали до выяснения?
— Я тоже худшего ожидал, когда патруль подошёл, но разобрались же на месте, и что там ещё было выяснять? Если бы бабёнка обидчивой оказалась, что-то мне, конечно, было бы, но раз у неё претензий ко мне нет, то нет повода для моего ареста и у стражи. А насчёт гетер — какие гетеры в лупанариях? В хороших вроде того, который мне стражники подсказали, уж всяко не портовые лахудры для матросни, а есть ещё лучшее заведение, и шлюхи в нём вообще шикарные, но до настоящих гетер далеко и им. Как и мне с моим-то кошельком. Скажешь тоже, к гетерам! У них даже самую шикарную шлюху никто гетерой не назовёт, если та специальную школу гетер при храме ихней Иуны не окончила. Вот как у греков в Антиохии, но говорят, что не тот уже у них уровень, который когда-то в старом греческом ещё Коринфе был. А испанцы тартессийские как раз у того Коринфа переняли это дело и уровень тот ещё держат, старый коринфский. Мне показали одну, а что я в этом понимаю? Так потом меня в зверинец ихний сводили и показали макак, и там я сразу эту разницу понял. Антиохийки по сравнению с тартессийками ведут себя, как обезьяны.
— Тебя водили, говоришь? — переспросил Публий, — Ты не слишком там привлёк к себе внимание? Сам же говоришь, что у них там почти каждый горожанин — вигил.
— Ну, не вигил. Что-то среднее между нашими вигилами, солдатами городских когорт, а где-то в чём-то и нами. Но что толку было не отсвечивать перед ними, когда их коллеги-профессионалы, больше похожие на нас, спалили меня ещё на сходнях судна? Я просто поражён был, когда меня там окликнули на правильной латыни по моему полному имени, и порази меня Юпитер молнией, если я даже сейчас понимаю, как оно так вышло! Такое впечатление, что они заранее знали и судно, на котором я прибуду, и меня самого в лицо и по имени, и кто я такой, и где и кем служу. Но как такое может быть?
— Из их остийской фактории донесение послали? — предположил опцион, — Нет, не получается. Твой портрет или словесное описание голубиной почтой не перешлёшь, а гонцом не успели бы — твоё судно могла обогнать только военная либурна, которой у них в фактории нет. Или у них уже там есть все данные на всю нашу центурию? Странно! Но как ты задание выполнил, если тебя спалили?
— Да вот хочешь — верь, Публий, не хочешь — не верь, но клянусь Меркурием, не скрывали они там от меня ничего. Ну, сперва-то я соврал, будто бы моё главное задание — разузнать, как они такое высококачественное армейское оружие делают. Ну так что бы ты думал? Они сами в эргастул меня оружейный сводили, и я собственными глазами смотрел на их тигельную выплавку лаконской стали. Отличается только тем, что в печь они грузят не древесный уголь, а земляной, и мне это объяснили. Потом ещё кузнечную мастерскую мне показали. Молоты у них там интересные — кузнец сам одной рукой рукоятку крутит, а молот сам поднимается и падает. По сравнению с нашей обычной кузницей то же самое и выходит, только молотобоец не нужен. Сразу видно, что рабов у них мало! В общем, всё у них там так и есть, как ещё нашим купцам во времена Республики рассказывали. Ну, а раз так, то про храм Доброго Пастуха я их уже и впрямую спросил.
— И что он у них, на самом деле меньше наших?
— У них это даже и не храм, а просто алтарь при храме ихнего Левгвея, который наш Меркурий и греческий Гермес, и служат ему жрецы того же Левгвея. Но статуя возле алтаря такая же, я её сразу узнал, так что и ошибки тут никакой нет. И мне там объяснили, что раз Меркурий покровительствует ворам и плутам, которых полно среди бестолочи, то и кому же ещё приютить при своём храме алтарь божка, жалеющего убогих? У них до сих пор жрецы, как и наши, никак не определятся, самостоятельный бог этот Добрый Пастух или сын Меркурия или даже сам Меркурий, зачем-то заявившийся к иудеям в образе того распятого пророка, которого секта назареев всё ещё ждёт обратно на землю. Даже то, что культ Доброго Пастуха внедрён у нас и у греков с их подачи, они отрицать не стали. Так и есть, убедили наших жрецов и греческих предоставить особого божка для убогой черни. У них её мало, поэтому достаточно и алтарей, а у нас её много, поэтому нужны его храмы со своими жрецами, а грекам — ещё нужнее, среди них назареи ещё больше проповедуют.
— А в чём для них смысл?
— Хотят на самых дальних рубежах культ Распятого остановить. И не самим это сделать, а по возможности нашими руками. Рим должен сдержать его, защищая свою веру и свою культуру, а не тартессийскую.
— А тартессийцы опять отсидятся за спиной Империи, как отсиживаются за ней и в военном смысле от германских варваров? — буркнул Марк, — Хитро придумали!
— Ну, они-то в любом случае за нашей спиной, — заметил опцион, — Где Восток с этими назареями, а где Тартессия? Но я другого не пойму. С чего они взяли, что Рим и без этого нового божка-овцепаса не справится с назареями?
— Так в этом-то всё и дело, Публий. У нас этой черни бездельной в одном только Риме сколько? И зерна ей дай, и денег дай, и зрелищами развлеки, но разве дашь ей всего этого столько, чтобы она не ощущала себя ущербной, обездоленной и презираемой? И кто из неё признает, что обездолен справедливо? У всех их виновато в их бедах правительство или преуспевающие сограждане, но только не они сами. Вот для таких никчемных людей всегда будет симпатичен бог, который добр и милостив к абсолютно любому человеку, а особенно к униженным и обездоленным вроде них. Вот такого божка и предлагают всем назареи, обожествив своего распятого пророка. Но Распятый отрицает всех других богов кроме иудейского, а значит, и наших тоже. А тартессийцы предложили такого же божка, только уживчивого со всеми прочими богами, лишь бы только они были уживчивы сами. Он добропорядочен и вид имеет похожий на наших богов, привычный и для греков, и для нас. И культ его схож с нашими и привычнее для наших людей. Голубь для жертвы ему стоит не дорого, а можно и не покупать, а самому бесхозного в силки поймать, его жрецы и такого не забракуют. Тот назарейский Распятый царство иудейского бога обещает после смерти всем обездоленным, а Добрый Пастух — похлопотать об отработке всей их плохой кармы в этой жизни, чтобы для следующей осталась только хорошая.
— Так я не понял, это один и тот же божок или два разных?
— Тартессийские жрецы предлагают считать, что один и тот же. Просто первым делом Абсолют его к иудеям послал, поскольку им было нужнее всех. Поэтому и не в том виде, как у нас его чтут, а в привычном для иудеев обличье ихнего пророка. Но они из-за своих заблуждений даже такого поняли его неправильно и так и не удержались от своей самоубийственной бузы против Империи. Уверовавшие в него назареи поняли больше, но тоже не так, как следовало бы, отчего остаются иудейской сектой и чтут его неправильно. Но зачем же цивилизованному римскому миру их заблуждения перенимать, когда нам он явлен в истинном божественном обличье, и его истинное учение нам понятно?
— А сами-то тартессийцы соблюдают его?
— Ну, у них раба никто не презирает за рабское состояние, а вольноотпущенника не попрекают его рабским прошлым, и потомки рабов не стыдятся своих предков. Мелкие дети — бывает, что дразнят, но их за это сразу же одёргивают. Бедняку за одну только его бедность никто открытого презрения не выкажет. У них нет бесплатных раздач для черни, как у нас, но работа для неё есть, и кто хочет, тот работает и зарабатывает себе на жизнь, небогатую, но и не совсем уж впроголодь, кто хочет научиться работе потолковее, чтобы зарабатывать больше, тех учат по их способностям, но кто не хочет, тот сам себе виноват в своих бедах. Какой бог станет помогать тому, кто даже не пытается помочь себе сам?
— И чернь в городах не бунтует?
— А кому бунтовать-то? Её же у них очень мало, поскольку никто её задарма не кормит и размножиться не даёт. За бунт — убьют на месте, поскольку ни работающим, ни солдатам бузящих бездельников не жаль, а кого не убьют при подавлении, а арестуют, тот всё равно рискует повиснуть, как у них говорят, высоко и коротко. Ну и кому охота? Кто не совсем уж бестолочь, тот надеется найти себе полезное применение, в котором проявит себя достойно, а кто не надеется, тех организовать на серьёзный бунт некому, а сами они настолько бестолковы, что даже бунтовать толком не умеют и на успех не надеются. Есть простые и малооплачиваемые работы и для таких, если не хотят погибнуть бессмысленно и родиться в следующую жизнь с такой же плохой кармой, какая была и в этой. Основная масса простонародья живёт благополучнее их, и даже в такой семье в следующую жизнь родиться для никчемной бестолочи соблазнительно. Об этом и молят Доброго Пастуха, и совета у жрецов спрашивают, как свою карму для следующей жизни улучшить.
— А что ихний пастуший божок про преданность цезарю и Риму говорит?
— Ихний и для них — ничего, поскольку у них своё государство, свой рэкс и своё правительство. Как Распятый, так и Добрый Пастух предписывает чтящим его лояльность к своей светской государственной власти. Мне так и объяснили — тартессиец должен быть лоялен к своему правительству и рэксу, а я как римлянин и вообще подданный Империи — к нашему нынешнему цезарю, Империи, сенату и народу Рима. Если в этом и есть подвох какой-нибудь, то я его не заметил.
— Наши жрецы этого божка то же самое говорят, — кивнул Публий, — Методички тартессийские, этого они и не скрывают, но для наших жрецов они на латыни, для греков на греческом, всё понятно, и подвохов никаких не видно, и даже при переводе с латыни на греческий или наоборот никакой разницы в смысле не всплывает. И не просматривается в этом никакой диверсии, подозрительна только популярность испанского божка у римлян.
— Просто у нас уж очень много таких, для кого симпатичен именно такой божок.
— И лучше пусть будет у нас он, чем Распятый назареев?
— Да, поскольку он уживчив с нашими богами и одобряет их почитание.
— А как насчёт обожествлённых у нас цезарей, ты не спрашивал?
— За кого ты меня принимаешь, Публий? Спросил, конечно. Ответили, что у них их рэксов не обожествляют, но текущего цезаря, олицетворяющего собой гений союзной и дружественной им Империи, как и наиболее почитаемых прежних цезарей, у них почитать как богов хоть и не обязательно, но одобряется, и есть в центре города место с алтарями и статуями цезарей, где желающий почтить их может это сделать. Для римлян же почитание текущего цезаря — официальный государственный культ, и конечно же, долг благочестия для каждого добропорядочного римлянина. Какие против этого могут быть возражения у Доброго Пастуха? Можно не считать богом цезаря лично, можно иметь свои причины не любить или не уважать его как человека, но почтить гений государства любой лояльный подданный обязан. Иудеи, как и назареи, не понимают этой разницы, отчего и навлекают на себя неприятности, даже не будучи врагами Империи. Чтили бы они Доброго Пастуха вместо Распятого, он никогда не запретил бы им почтить Империю в лице цезаря.
