— Ну, власти Картахены тоже понять можно. У них-то откуда деньги на всех? В том, что власти Тарракона проворонили вторжение франков и допустили ваше разорение, вины Картахены нет. Если на свою чернь денег не найти, то что будет? Будут беспорядки в самом городе, которые подавлять и некем особо, и чревато — чернь-то своя, местная, о которой власти обязаны заботиться. А если на вас денег не найти, так вы не в городе, а в лагере, и если забузите, то и подавить вас эта же чернь поможет, и спроса за вас такого не будет. Не наши это, понабежавшие, от варваров дурных манер нахватались и сами ничем не лучше их стали, вот и безобразничают, и в честь чего мы это терпеть обязаны? А что в колоны латифундисты малолетних сирот брать не хотят — я как жена латифундиста тоже могу их понять. Даже не в экономике тут дело, если хозяйство не разорено.
— Ну да, рабов ведь латифундисты женят и их детей кормят.
— Да, как вложение в будущее. Люди и на перспективу нужны, на вырост, пока малы, то убыточны, но повзрослеют — отработают с лихвой. Правда, к вам этот принцип не настолько применим, вы хоть и малолетние, но римские граждане и вольны уйти, хотя есть способы удержать и колона. Тоже женить, опутать семьёй, и тогда ему с ней на шее уйти будет намного труднее. Вопрос тут, скорее, в физической силе прямо здесь и сейчас. В рейнских провинциях под постоянной угрозой германских набегов латифундисты свои виллы укрепляют, а в колоны охотно приглашают разорившихся ветеранов. Работники-то из них и арендаторы не самые лучшие, зато с оружием обращаться умеют и могут других этому научить. Особенно ценятся лёгкие пехотинцы, умеющие сражаться врассыпную, да кавалеристы. Латифундисту нужна личная военная дружина, умелая и подвижная, чтобы в любую точку обширной латифундии в случае чего поспеть могла. А в остальные колоны нужны сильные мужчины, которые и камень на строительстве укреплений таскать могут, и обращению с оружием у этих ветеранов учиться, чтобы в случае чего усилить дружину.
— Как у варварских вождей?
— Да, примерно так же. Свой бург и свой хирд, если по-германски. Только не на германский, а на римский лад. Когда прорывы германцев участились, их примеру начали следовать и латифундисты в Галлии. А теперь после этого франкского вторжения аж сюда, которого даже вообразить не могли, напуганы и здешние.
— Сторожевые башни строить начали и стены укреплять, — подтвердил один из пацанов, — Мой отец как раз работает у одного, так у того и зубчатый парапет в планах, и конный отряд человек в тридцать.
— Не верят в то, что Постум лимес удержит? — спросила одна из девок.
— Не в этом дело, — пояснил ей другой пацан, — Если Галлиен на востоке готов утихомирит, он на Постума пойдёт Галлию с Британией и Испанией возвращать под себя, а Постуму против него с лимеса войска снимать придётся. И кто бы из них ни победил, а лимес всё равно будет ослаблен, и варвары такого подарка судьбы не упустят. Конечно, умнее было бы на форты и гарнизоны для них на перевалах скинуться, но латифундисты уже не доверяют властям провинции и предпочитают защищаться сами.
— Кто будет проигрывать, может ещё и сам германцев из-за Рейна пригласить, — добавил пацан-сирота, — В прежние смуты так уже бывало, но теперь половина Германии может в Галлию рвануться на земли потеплее и поурожайнее. А рабы — да, и здесь уже в основном германцы. Когда франков этих пленных распродавали задёшево, то многие их ценой соблазнились и купили, и если теперь германцы хотя бы приблизятся к Пиренеям, к ним навстречу проводники побегут, чтобы тропами в обход фортов их провести. А другие здесь восстанут, и плохо тогда придётся не укреплённым виллам без хорошей охраны. На войска-то провинциальные надежды мало.
— Да тут и наши, когда оголодают и в отчаяние придут, сами начнут и воровать, и грабить! — хмыкнул ещё один пацан, — Даже за жратву для себя и семьи не все находят такую работу, чтобы надолго, и кто уверен в завтрашнем дне?
— Точно! — загалдели остальные, — В большом лагере впроголодь живут, и давно уже некоторые приворовывают, а поговаривать начали насчёт грабежей уже многие.
— Мой дядя шутит, что и подавлять бунт наших власти тех же рабов-германцев вооружат, — добавила одна из девок, — А некоторые считают, что и безо всяких шуток так всё и будет. Особенно вот эти свежие франки будут лютовать. И в Тарраконике от ихнего набега наши пострадали, и здесь от них же опять могут пострадать.
— Судьба, от которой не уйти, — прокомментировал один из пацанов, и остальные невесело рассмеялись.
— А в Тарраконику ещё и страшно возвращаться. В ней до сих пор беглые рабы разбойничают, и никак их там всех не повылавливают, — пожаловалась другая девка
— Некому их всех вылавливать, — пояснил пацан-сирота, — На набор и жалованье новых местных войск денег нет, а дружины латифундистов только хозяйские латифундии и в состоянии охранять. Ветераны в своих колониях отобьются сами, но далеко от них не отойдут, чтобы свои семьи без защиты не оставлять. В городах своя городская стража на стенах отобьётся, но наружу тем более нос не высунет. А малые виллы и деревни — это уж у кого как судьба сложится.
— Легион надо с севера отзывать, — сказала девка-сирота.
— Точно! — поддержали её другие девки, — На юге без солдат порядок не навести!
— Хорошо бы, но — вряд ли, — усомнился один из пацанов, — Кто тогда кантабров на севере от набега удержит? И кто ответственность на себя такую возьмёт?
— Легион, ребята и девчата, ещё и не пойдёт, — добавила тартессийка, — У многих солдат там семьи, а место — опасное, не просто же так легион там размещён. И кто оставит свои семьи и домашнее хозяйство без защиты от кантабров? А с семьями и их пожитками часть войск на юг переселить — медленно, громоздко и дорого. Землю для них свободную где здесь взять, когда она вся — чья-то и используется хозяевами? Это получается дороже, чем новые местные войска набрать и содержать, а у властей и на них-то денег нет.
— У латифундистов только и есть, но они лучше на укрепление своих вилл и на свои дружины их потратят, чем скинутся на общие войска, — хмыкнул один из пацанов.
— Да, поскольку так для них — надёжнее. Общие войска наместнику подчиняться будут, и куда он пошлёт их, туда и пойдут, а латифундисту нужно, чтобы его латифундия ни единого дня без защиты не оставалась, и для этого ему нужна своя личная дружина.
— Своё маленькое государство на своей земле создают, — сделал логичный вывод другой пацан, — У каждого, кто может — своё маленькое в общем большом.
— Но тогда ведь что получается, что общее им уже и не нужно? — встревожилась одна из девок, — Уцелеет оно или развалится, им без разницы?
— Ну так а что им остаётся, когда общее государство и так в раздрае, и надежды на него мало? — заметил пацан-сирота, — Своя фортификация и свой военный отряд — и для них удовольствие не из дешёвых, и никто бы на это не тратился, если бы не считали такие траты жизненной необходимостью. У вас ведь, почтенная, традиция укреплённых вилл не просто так возникла? Наверное ведь, были в них когда-то и личные дружины?
— Были, особенно в самом начале, когда государство было совсем маленьким и слабосильным, а опасность лузитанских и веттонских набегов — реальной. Народу было в деревнях мало, солдат-ополченцев не набиралось и на три полных легиона, и вооружены многие были плохо, и выучка хромала. В то время все наши латифундисты, кто мог себе позволить, содержали и личные дружины из профессиональных наёмников. Предки моего мужа не меньше трёх десятков тогда держали, а когда нужно было, то и больше. Сейчас давно уже не нужно, да и не такие уже войска, как были тогда, но если вдруг понадобится, то восстановим эту практику легко и быстро. Военному делу все обучены, все знаем, как это делается, вояки-профессионалы в стране тоже есть, и если государство вдруг обеднеет настолько, что не сможет их содержать, разберём их по нашим латифундиям небольшими отрядами, кто сколько сможет. Планы на всякий случай разрабатываются, и мы с мужем, например, готовы в случае чего принять полусотню. Нужды в этом нет, но у нас издавна принято считать, что беда не приходит к тем, кто к ней готов и её не боится.
— А мы не были готовы, и к нам пришла, — констатировала девка-сирота, — Наши латифундисты не так богаты, чтобы защитить всех, а столица с жиру бесится, ей нет дела до бедствий в провинциях. Говорят, в Риме богатые модницы рядятся в шёлк и египетское полотно, да ещё и каждый день в другое?
— Ну, не все и там настолько богаты, — улыбнулась тартессийка, — Но — да, когда муж в Остии служил, я сама поражалась этим расфуфыренным сенаторшам, для которых было катастрофой, если хоть какая-то оказывалась вдруг в точно таком же наряде, как и у неё в этот день. И сама расфуфыриться могу не хуже, когда нужно, этому нас гетеры наши учили, но нужно-то это не так часто, только по особым случаям, а у них это — образ жизни и её цель. Каждая сенаторша при каждом своём появлении на улице города, в амфитеатре, на пиру или на дворцовом приёме должна выглядеть не хуже равных ей по положению, а в идеале — затмевать их. Нельзя превосходить только членов императорского семейства и семейств его фаворитов, нельзя равняться с ними, это опасно для политической карьеры отца, мужа или сына, но стремиться затмить равных — можно и нужно, что они и делают изо всех финансовых сил своих семейств. А когда их не хватает, то влезают в такие долги, которых римляне победнее даже представить себе неспособны, хотя и судачат меж собой о них, иногда преувеличивая в разы. На наш взгляд — глупость, но они — этим живут. Чем больше о тебе судачит город, именно о тебе, а не о других, тем ты значительнее в нём. К этому они и стремятся. И это для них, конечно, важнее провинций и любых неурядиц в них. За пределами Рима и их пригородных вилл для них жизни не существует. Какая-то мышиная возня там происходит, конечно, но до неё ли им, занятым столь важным делом?
— А откуда они деньги на свою роскошь берут? — не без сарказма осведомился пацан-сирота, — Разве не из провинций?
— Сенаторши эти? Нет, они — из сундука, — детвора рассмеялась, — И даже сами туда не лезут, а поручают рабу-мажордому. А откуда в том сундуке деньги берутся, их и не интересует до тех пор, пока мажордом не прибежит в панике с докладом о том, что на очередной запрос госпожи денег в сундуке недостаточно. Но и тогда она сперва начнёт проедать плешь своему мужу, а заинтересуется только тогда, когда проблему не решит и он. Вот хотите — верьте, не хотите — нет, но одна, мужу которой принадлежала крупная латифундия в Греции, только тогда и узнала о том, что Греция не в Италии, а за морем, когда в шторм затонуло судно, на котором главный вилик той латифундии пересылал им деньги, — детвора снова рассмеялась, — Другая на вопрос об Африке сказала, что это где-то в Мавритании, но пальцем указала на северо-восток в сторону Германии. Мы не бедны и побогаче многих, если учесть их долги, но меня принимали за пыжащуюся купчиху эдак средней руки за то, что я не ошибалась в направлениях на те или иные страны, любую их них могла показать на карте и без ошибок подсчитывала в уме расстояния по дорогам и денежные суммы. Они просто не понимают, зачем им знать и уметь то, на что у не бедной хозяйки должен быть специальный раб.
— То есть, если бы ты, почтенная, ничего этого не знала и не умела и держала на все такие надобности специальных рабов, а сама была такой же бестолочью, как и они, то они посчитали бы тебя за ровню себе? — спросила девка-сирота под смех остальных.
— Скорее всего, ребята и девчата. Но это — только при условии, что я сумела бы изобразить из себя такую бестолочь убедительно. И ещё плаксивую истеричку для таких случаев, когда не я затмеваю других, а они — меня. Тогда — да, вполне соответствовала бы их кругу. А вот в этом я как раз не уверена. У нас нет такого таланта к лицедейству, как у них, для этого их натуру надо иметь, а у нас она — другая. Не умерла же я оттого, что мне пришлось побыть в их глазах купчихой и солдафонкой? — детвора снова рассмеялась.
— И находят же ещё где-то таких рабов, — удивилась другая девка, — Тут годами на самого обычного неграмотного и едва говорящего по-человечески лодыря деньги надо откладывать и молить богов, чтобы они за это время не подорожали ещё. А как работают! Ничего серьёзного и требующего ума им поручить нельзя! Всё испохабят и перепортят в хлам! Иногда кажется, что нарочно делают всё настолько плохо, чтобы им больше ничего не поручали, но не помогает и палка, а знакомый латифундист говорил моему папе, что и от кнута не всегда бывает толк. Он говорил, что раб не заинтересован в результатах своей работы, и лучше работают те из них, кто посажен на пекулий в качестве колона, но и они работают не так хорошо, как в прежние благословенные времена Колумеллы. А простому разнорабочему и вовсе лучше, если урожай мал — ему тогда меньше работы при его сборе.
— Дело не только в этом, ребята и девчата. На то, что раб нерадив и абсолютно не заинтересован в результатах своего труда, жаловался и сам Колумелла. Но предложить он мог только более строгий надзор. Быть высеченным за плохую работу раб тем более не заинтересован. Несмотря на незаинтересованность рабов, виллы и латифундии во времена Колумеллы процветали, и у хорошего хозяина знающий своё дело и справедливый вилик всегда находил пусть и не слишком усердного, но зато неглупого и добросовестного раба, которому не страшно доверить сложную и дорогую технику вроде жатки. Но это же были совсем не те рабы, которые работают на полях сейчас. Это были сирийцы, иудеи, халдеи из Месопотамии или армяне из страны к северу от неё. Все они были сведущи в работе на полях и в садах, и их нетрудно было научить правильному хозяйству по греческой науке. А кто попадает на невольничьи рынки теперь? Северные дикари из-за лимеса.
— Германцы, которые мстят нам за свои плен и рабство?
— Не только и не столько это. Кто-то из них, конечно, может вредить нарочно, назло надсмотрщику, вилику и хозяину, но много ли таких героев, готовых пойти за это под кнут? Основная масса — просто не знает здешних работ и работает так, как привыкла на своих полях в другом климате с другими культурами и другим инструментом.
— То есть, просто не умеют работать так, как работали прежние рабы?
— Да, просто не умеют. А научить их как следует и некому, поскольку и вилики давно уже не те, которые были когда-то, и некогда, поскольку рабов теперь вообще мало, и работа от них нужна сразу, прямо сейчас, а не когда-то потом.
— А ещё же и дорогие. Раньше, говорят, не только хорошие были, но и дешёвые, а теперь — и плохие, и дорогие.
— Прежние рабы были дёшевы оттого, что их пригонялось много. Кого-то брали в плен на войне, кого-то в ваших восточных провинциях обращали в рабство за налоговые недоимки или за участие в беспорядках, как тех же иудеев. А теперь и экспансия Империи на восток захлебнулась, и перегрины в провинциях стали римскими гражданами. Теперь и сами рабы другие, германцы в основном, да бритты, и мало их, поскольку на войне они в плен попадают не так часто, а в основном ловятся в малом числе и пригоняются на лимес самими варварами. И у них они стоят дороже, чем захваченные легионерами, и торговцы на рынке накручивают больше на каждом, чтобы заработать свой барыш. Но покупают и таких по дорогой цене, поскольку лучше и дешевле всё равно не найти.
