Встреча с Сареном — вторым на памяти нормандовцев увиденным ими вблизи Спектром Цитадели также была не совсем обычной. О Сарене Артериусе в Альянсе знали. Он был известной личностью. Известным разумным, как тогда было принято уже выражаться. И видеть этого двухметрового турианца в метре от себя... Было шоком. Особенно, если учесть, что этот Спектр-турианец представлял собой тогда, на борту Жнеца, весьма жалкое зрелище. Не помогли ему тогда восемьдесят процентов имплантатов. И люди помогли турианцу. Хотя могли, как Спектру, и не помогать ему. Но — помогли. Вместе с азари Бенезией вынесли и эвакуировали на фрегат, поместили в медотсек. Обоих поместили. А могли ведь вполне поместить и в каюты, превратив эти каюты во вполне себе тюремные камеры. Благо опыт, проведённый с Найлусом, уже имелся. Так что у землян был выбор. И они его сделали.
Доктор Чаквас, майор Карин оказалась на высоте. Она не стала скрывать, что многое, касавшееся здоровья спасённых, оказалось выше уровня её профессиональной подготовленности. Она же одна из немногих, первая профессионально определила, что Шепард уже немного, но не человек, точнее — человек более высокого, чем его современники и предшественники, уровня. Она не испугалась прослыть глупой, обратившись к нему, Шепарду, за помощью. Уловив и поняв, что он сможет помочь им, обоим пациентам. Своеобразным найдёнышам. Сможет помочь, если задействует свои внегалактические возможности и способности. Если захочет им помочь.
Если захочет. Сама Карин тогда догадывалась, что Шепард готов умертвить обоих спасённых. Ни к турианцам, ни к азари он не испытывал никакого излишнего пиетета. Тем более — к индоктринированным, к сдавшимся Жнецу. Попавшим под его влияние и не нашедшим в себе смелости самоликвидироваться. Просто подорвать себя гранатой, просто остановить своё сердце. Первое — для Сарена, второе — для азари.
Шепард слишком хорошо был образован и слишком всесторонне подготовлен, чтобы не знать таких элементарных возможностей и способностей за своими оппонентами. А для него тогда азари и турианцы были стопроцентными инопланетянами. Стопроцентными оппонентами. Которые должны были пока что заработать статус партнёров человечества. Так был настроен Шепард сам и так его настроили в Академии. Никаких союзников по приказу. Только в результате долгого пути, многократных проверок и перепроверок можно было рассчитывать на статус союзника, а потом — на статус партнёра.
Только одно исключение существовало в мире людей. Только одно исключение, предельно сокращавшее путь от едва знакомых к единым сущностям. То самое верховное человеческое чувство — любовь. Именно ему подчинялись люди, когда хотели единения. Именно ему. Только истинному, настоящему чувству люди Земли повиновались везде и всегда. Потому что знали: синтезировать, симулировать любовь нельзя. Не получится. Фальшь и обман будут вскрыты людьми в кратчайшие сроки.
Аленко, лейтенант Аленко тогда обрёл любовь. А со временем Эшли Уильямс, сержант космопехоты стала его женой и матерью его детей. Тогда же они просто встретились, познакомились и... полюбили друг друга. Лейтенант ВКС, техник и биотик и сержант космической пехоты ВКС Альянса. Встретились. И полюбили друг друга. Сделав первые шаги к неизбежному, как оказалось, прочному единению. К которому оба прошагали все положенные минуты, часы, дни, декады. Прошагали вместе и рядом. Прошагали, оберегаемые нормандовцами от кривотолков и насмешек.
Аленко был счастлив. И Шепард был доволен — его лейтенант обрёл дополнительный, важный смысл жизни. Тогда обрёл. Был рад и Андерсон, всегда заботившийся о душевном комфорте своих подчинённых. И знавший, что люди — не киберы, они должны жить полной разнообразной жизнью. Конечно, в бою будет по-другому, там приказ и задача — главнее. А пока бой не начат — нужно быть просто человеком.
Затем состоялся разговор о протеанах и Коллекционерах. Разговор Шепарда и Андерсона. Необходимый разговор. Касавшийся напрямую Иден-Прайма, его, этого мира, истории, его современного вида. Касавшийся перспектив деятельности нормандовцев, становящихся всё более самостоятельной силой. Тогда Шепард откровенно воспользовался и контактом с пилотом Жнеца и своими возможностями внегалактического уровня.
Что и говорить, Андерсону было неприятно осознавать, что сидящий перед ним равный ему по званию старший помощник знает и ведает, понимает гораздо больше, чем он — царь и бог на этом корабле. И Андерсон поверил Шепарду тогда. Хотя мог и не поверить. И не было бы тогда в команде Шепарда воина древней расы. Военачальника древней расы. Легенды Галактики. Представителя Старшей, вне всяких скидок и условностей, расы.
И прежде, чем приступить к процессу обретения нового союзника, Шепард применил свои внегалактические возможности для реабилитации и реанимации и турианца, и азари. Прекрасно понимая в тот момент, пусть даже и в неявной форме, что никто из этих двоих, скорее всего, не останется на борту. Разве что турианец Сарен. И он, Сарен Артериус, был наставником Найлуса Крайка. Пропавшим без вести наставником. Азари всё равно пришлось бы удалять с борта — она была гражданским лицом и на пребывание на борту военного корабля не могла рассчитывать в принципе. Сарен же был воином, был Спектром и мог остаться. А тогда... Тогда Шепард просто спас их обоих от превращения в организмы, существующие за счёт элементарной физиологии и элементарных ключевых рефлексов. Вернул им обоим возможность остаться личностями. Самостоятельными, деиндоктринированными личностями.
Да, возможно, Чаквас и была потрясена возможностями старпома фрегата. Но она стойко выдержала удар и только сказала, что у него, Джона Шепарда, теперь... появились разумные, обязанные ему жизнью и свободой. В полном смысле, сложном смысле этого выражения.
Утомлённый Шепард улетел к месту раскопок, к месту, которое сам нащупал и указал археологам. Возможно, как и сказала тогда вполголоса Чаквас, тогда он и сам не представлял, чем владеет. Некогда было об этом задумываться глубоко, в академических масштабах. Надо было делать дело. А размышления и рассуждения должны были идти в фоновом режиме, изолированно от главного направления деятельности.
Тогда Шепард впервые осознал, что стоит в шаге от того, чтобы полюбить Карин Чаквас. Женщину, врача, офицера. Хирурга. Полюбить такой, какой она есть на самом деле, полюбить даже безответно. Ведь она уже тогда была старше его. И по возрасту и по воинскому званию. И совершенно не стремилась менять свой одинокий статус, выйдя замуж за свою работу. С лёгкостью меняя медотсеки космокораблей на кабинеты и лаборатории наземных и станционных медцентров и клиник. Тогда, в тот момент в медотсеке рядом с возрождёнными азари турианцем, возрождёнными к обычной грешной жизни разумных органиков, Карин и Джон просто шутили, не только, кстати, шутили, но и обменивались фразами, наполненными понятным только им двоим смыслом. Чаквас предстояло сделать всё, чтобы поддержать и закрепить процесс выздоровления спасённых, а Джона ждали раскопки протеанского воина.
Тогда активированные возможности внегалактического характера соединили разум Шепарда с разумом спящего под тридцатиметровым слоем грунта протеанина. Протеанина, успевшего отступить в капсулу перед превосходящим его по численности и силе врагом. Перед пособниками тех самых Жнецов. И благодаря памяти протеанина Шепард увидел последние минуты схватки на этой теперь уже давным давно мирной сельскохозяйственной планете. Страшной схватки. Которая определялась всегда людьми одинаково: не на жизнь, а на смерть.
Тогда Шепард впервые понял, насколько протеане были совершенны. Это совершенство, пусть временное, пусть условное, пусть местное, но всё же оно давало тем же протеанам не только право, но и возможность столетиями сопротивляться напору Жнецов. Огрызаться на их потуги огнём, одерживать победы, а не только отступать. Бороться с Жнецами, а не поднимать лапы кверху, сдаваясь на их милость. Ибо милости не было у Жнецов. У Жнецов была одна задача — уничтожить органическую разумную жизнь в Галактике. И теперь оказалось, что исчезнувшие протеане живы. Хотя бы один чистый и полный представитель их расы жив. И готов придти в этот мир. Мир следующего Цикла. Мир, снова стоящий на пороге войны с Жнецами.
Сложные чувства испытывал Шепард, когда пеленал саркофаг с живым спящим протеанином. Сложные. Неоднозначные. Прекрасно понимая, что снова оказался в ситуации Выбора. Пожелай он — и протеанин останется здесь, на дне шахты. Разрушить стенки — и порода заполнит шахту собой за несколько секунд. А вернуть на место остатки породы техника позволит за очень короткое время. Подписки о неразглашении и всё. А там уже никому не дадут столь вольно копаться, снова тревожа сон представителя Старшей Расы. И Шепард выбрал обретение, а не погребение. Только впоследствии он начал постепенно осознавать, насколько это было правильное решение.
Саркофаг был образцом для многих отраслей науки и промышленности не только землян, но и многих других рас нынешнего Пространства Цитадели. А уж содержимое саркофага вообще способно было ввергнуть нынешних органиков в состояние непрерывного шока и трепета. Явление представителя расы, исчезнувшей невообразимые для сознания нынешних разумных органиков пятьдесят тысяч лет тому назад ставило крест на многих легендах и домыслах. Заставляло меняться и внешне и внутренне. Ибо с появлением Явика война с Жнецами приобретала новые черты. Предстоящая война с Жнецами.
Явик оказался невероятно силён. И духовно и физически. Сам Шепард, как спецназовец, как эн-семёрка, искренне сомневался, что он бы смог также эффективно и результативно действовать, едва очнувшись от криосна, а Явик... Он не просто действовал — он жил, адаптируясь на ходу к новым для себя условиям, преодолевая бурю ощущений, чувств, эмоций. Он ведь тогда не знал, что остался один. И между Шепардом и Явиком протянулась тогда незримая, но очень прочная связь. Потому что Явик признал в Шепарде умеющего его читать землянина. Умеющего читать протеанина лучше, чем они сами умели читать друг друга. Это гарантировало высокий уровень взаимопонимания. Позднее Явик сам, по собственному выбору, по собственной инициативе подтвердил статус капитана Андерсона как профессионала, поверив и ему, как высшему офицеру корабля.
После разговора с Андерсоном Шепард пришёл, как он сам тогда выразился, сдаваться, к Карин. Ему нечего было делить с врачом фрегата, почти единственной женщиной — старшим офицером на корабле. С женщиной, для которой работа была превыше всего остального. Настоящим врачом-профессионалом. И отношения с Карин у него складывались нормативные, не слишком рабочие, но и не слишком панибратские. Нежные, тёплые. Отношения, связанные обетом уважения суверенитета друг друга. Тогда Карин просто дала ему возможность выспаться. В тишине и покое выспаться. Напоив его своим потрясающе эффективным отваром.
О последовавшем наутро общении с пилотом Жнеца Шепард никогда никому не рассказывал, позаботившись, чтобы никто из разумных не смог получить и грана информации об этом эпизоде, об этом моменте. Сам пилот также со своей стороны пресёк любые попытки наблюдения и фиксации хода встречи. В результате нормандовцы обрели пусть временного, пусть ситуативного, но союзника, который, как тогда очень хотелось верить, по меньшей мере не станет стрелять в спину или делать другие подлости, удержится в рамках разведчика и наблюдателя, не станет диверсантом.
Шепард никогда не был склонен прикасаться к женщинам без особого на то разрешения. Но в тот момент прикоснулся к плечу Карин. Прикоснулся, почувствовав, что это ему необходимо так же как и ей. А потом... потом он почувствовал, как она обнимает его и обращается к нему, Джону Шепарду с извечной женской просьбой — вернуться. Вернуться живым. Да, тогда она облекла это в форму просьбы от всех нормандовцев, имея, как врач, как медик, на это полное право, но Шепард всегда понимал это и так, что прежде всего его возвращения будет ждать она, Карин Чаквас. Женщина. Врач. Воин. Офицер. Она. Прежде всего она, как женщина.
Шепард знал, что тогда она отвернулась, скрывая блеснувшие в уголках глаз слёзы. Заставить плакать Карин Чаквас редко, очень редко кому удавалось. Карин мстила тем, кто заставил её страдать. Всегда страшно мстила. Эффективно мстила. А в тот раз она плакала искренне. По собственному выбору. По собственной воле. О ней, майоре Чаквас, в Альянсе говорили, что она не умеет плакать в принципе. Нет, не не может, а именно — не умеет. А она, как понимал Джон, плакала. Только тогда плакала, когда этого никто из разумных органиков не мог видеть. Карин, как никто, понимала, чем он, Джон Шепард, рискует. Понимала, потому что была мудрой женщиной. Потому что была зрелой женщиной. Обладавшей огромным жизненным опытом. Видевшей разумных не тогда, когда они были окружены ореолом славы, мощи и богатства, а когда они были беспомощны и слабы. Предельно беспомощны и слабы.
Когда отрубилась телеметрия, когда началось общение Шепарда с пилотом, Андерсон едва удержался от того, чтобы бросить фрегат следом, привести корабль к району проведения переговоров. Но потом, справившись, он приказал ждать. Поверил Джону. Поверил в очередной раз полностью. Уточнил, что уверен в том, что Шепард справится.
Ощущая веру командира, веру нормандовцев, Шепард тогда достиг успеха. Он сделал всё, чтобы пилот Жнеца не стал их врагом. Он стал больше, чем их союзником. Он понял Шепарда, а Шепард понял его. Нет в Галактике и во Вселенной абсолютного Зла в его концентрированном выражении. Зло всеобще и крайне редко оно концентрируется достаточно плотно. Вот и Наблюдатель не стал превращаться в средоточие абсолютного зла. Не стал становиться в позицию стопроцентного врага, стопроцентного противника. Шепард тогда поверил Пилоту, а Пилот — поверил Шепарду. И старпом принял решение вернуть пилоту корабль. Потому что понимал, что пилот не может жить вне корабля. Не может быть полноценным пилотом без корабля, без возможности летать. Пилоту нужно было выполнять функции наблюдателя. Функции разведчика. И он обещал не вредить. Шепард ему верил.
Нормандовцы не сразу поверили в миролюбие Жнеца. Даже увидев закрытие бронекрышек над всеми излучателями. Им ли, воинам, не знать, что можно стрелять даже сквозь броню. Даже стрелять просто чтобы отстрелить эти бронекрышки. Следующие выстрелы будут точно по цели.
Тогда Шепард впервые вслух обозначил Андерсону срок, оставшийся до активизации процесса Жатвы. До начала войны с Жнецами. Несколько лет. Даже сейчас, когда шли ещё, шли эти самые несколько лет до реального столкновения между органиками Млечного Пути и Жнецами, Шепард помнил о том, что именно Назара-Наблюдатель впервые сам высказал мысль о том, что люди могут найти общий язык с Жнецами и тогда в Жатве... не будет необходимости.
Назаре, как разведчику и наблюдателю, было позволительно делать такие заявления и предположения. От него здесь мало что зависело. Война с Жнецами по-прежнему была впереди, а не позади и подтвердить слова Назары о возможности компромисса с извечным врагом органической жизни Млечного Пути могла только практика. К сожалению, только практика.
