— Ты пытаешься увидеть аэрилию? — спросила она. Я по привычке фыркнул, хотя особенного интереса не испытал.
— Кого? — переспросил я.
— Аэрилию, дух воздуха, — пояснила она. Я дернул плечами — снова очередной бред, вроде ее любимых козлорогих крысяков, или как там она их называет. А впрочем, какая, к лешему, разница?
— Что за духи воздуха? — поинтересовался я, просто чтобы поддержать разговор. Луна улыбнулась своей странной отрешенной улыбкой.
— Аэрилии прекрасны, но коварны. Они часто летают возле высот, на которых могут появиться люди. У них в подчинении всегда бывает по нескольку мозгошмыгов, которых они насылают на людей. Если не защититься от их влияния, можно поддаться соблазну, и поверить в самые невероятные вещи. Например, что можешь ходить по воздуху, или летать без метлы. А потом, когда аэрилия поманит тебя, ты пойдешь к ней, потому что она очарует тебя, но упадешь и разобьешься.
— Звучит не так уж и плохо, — мрачно бросил я вполголоса. В выпуклых светлых глазах Лавгул промелькнуло что-то похожее на озабоченность.
— Наверное, в твою голову уже проник мозгошмыг, — заметила она. — Но к счастью, от них очень просто защититься. Вот, возьми, — и она, порывшись в кармане, вытащила оттуда что-то вроде большой серой луковицы и протянула ее мне. Я машинально взял ее, и, осмотрев, вопросительно взглянул на рейвенкловскую блаженную.
— Что это? — я по-прежнему не ощущал интереса, но... Джинни тепло относилась к этой тихой ненормальной девчонке, и ради одного этого я готов был щадить ее чувства и обращаться с ней вежливо.
— Это Лирный корень, — пояснила она. — Мозгошмыги совершенно не выносят его эманаций и сразу улетучиваются. Правда, когда он высыхает, то перестает действовать, так что такая защита недолговечна.
— О. Ну, все равно, спасибо, наверное, — пробормотал я. Луна ласково улыбнулась. — Но тебе же он, наверное, самой нужен? — спросил я, не представляя, что мне делать с этой штукой дальше.
— Оставь себе, у меня есть еще, — сказала она. — Я... Я думаю, Джинни будет приятно узнать, что я о тебе позаботилась.
Я сглотнул. Впервые за долгое время у меня в горле встал комок при упоминании о Джинни, а сердце кольнуло — совсем не так, как обычно. Ничего похожего, на звенящие в морозной пустоте ледяные иглы. На сей раз это было словно вспышка пламени — крохотная и мгновенно угасшая, но, тем не менее, ощутимая.
— В самом деле? — выдавил я. Лавгуд кивнула.
— Джинни — мой друг, — сказала она. — А ты ей дорог. Я говорила ей, как могут быть опасны мозгошмыги, и она, наверное, и о тебе беспокоилась. Ты ведь ей дорог, — повторила девушка с обезоруживающе-невинной улыбкой.
— Я ей дорог? — переспросил я, с удивлением понимая, что сердце забилось быстрее, а комок в горле стал ощутимее. Конечно, бред про этих ее мозгопрыгов — ерунда, но если она думает, что я был дорог Джинни... "Ведь Джин ни разу не сказала мне открыто, любит ли она меня", — мелькнула горькая мысль, снова кольнув сердце раскаленной иголкой.
— Ну, ведь она же с тобой встречалась, — пожала плечами Лавгуд. — Думаю, если бы ты упал с Башни из-за какого-нибудь мозгошмыга, она бы очень расстроилась. Знаешь, говорят, что только самые могущественные волшебники могли полностью защищаться от мозгошмыгов. Хотя, вот например мой отец думает, что этого не умела даже сама Ровена Рейвенкло. Он уверен, что все дело в ее знаменитой диадеме, которая, по легенде, добавляла ума владельцу. Папа считает, что на самом деле, она просто могла защитить его от мозгошмыгов. Он пытается воссоздать ее, и, мне кажется, близок к успеху. Он придумал особые сифоны для мозгошмыгов, которые установил на свою диадему. Она, конечно, не такая красивая, как у Ровены, но ведь дело не во внешнем виде, правда?
— Стой, стой, погоди, — прервал я ее, чувствуя легкий интерес к ее словам. Впервые за долгое время ощущать хоть что-то было необыкновенно приятно, но и вместе с тем, я вдруг прекрасно осознал, что то, что я услышал только что, может быть невероятно важно. — Ты говоришь, знаменитая диадема? Диадема Ровены Рейвенкло? Что, правда, есть такая вещь? — спросил я, невольно затаив дыхание.
— Ну конечно, — с прежним спокойствием, словно лесное озеро в лунную ночь, отозвалась девушка. — Это ведь такая же легендарная вещь, как меч Гриффиндора. У Ровены была диадема, которая, по легенде, прибавляла ума тому, кто ее надевал. На ней была надпись: — "Ума палата дороже злата". И мой отец думает, что нашел способ ее воссоздать.
— Вот как, — пробормотал я, сдерживая внутреннюю дрожь. — Но зачем ему ее воссоздавать — разве нельзя воспользоваться той, что уже существует?
— О, боюсь, что нет, — покачала головой Луна с легким сожалением. — Настоящая диадема пропала после смерти Ровены.
— О, — выдохнул я, и на меня нахлынуло разочарование. Пустышка. Всего лишь дурацкая легенда для простачков, желающих стать умнее, не приложив к этому усилий. Лавгуд поняла мое разочарование по-своему, и ободряюще потрепала по плечу.
— Не расстраивайся, — сказала она. — Я уверена, что мой папа все делает правильно, и у него получится сделать так, чтобы его диадема работала. Может, она будет работать даже лучше.
— Да, да, конечно... — рассеяно проговорил я. Надо отдать ей должное, но несмотря на все свои безумные теории, Луна Лавгуд неплохо умела понимать своего собеседника — по крайней мере, в том, что касалось его настроения. Она словно разом почувствовала, что мой интерес к разговору угас, и больше на распространялась ни о мозгошмыгах, ни о диадеме своего папаши.
Опустив голову, я вдруг осознал, что снова чувствую неимоверную усталость — но совсем не так как раньше. Это больше не были апатия и безразличие ко всему. Я почувствовал некоторую слабость во всем теле, и одновременно с этим — почти непреодолимую сонливость. Казалось, я могу лечь и уснуть прямо здесь, на открытой верхушке Астрономической Башни. Представив себе сон здесь, я поежился от холода — темнело, и теплый весенний денек быстро сменялся холодным вечером. Потянувшись, я слез с парапета и отряхнул свою мантию.
— Хочешь, я провожу тебя до гостиной? — спросил я девушку, но Луна лишь мягко улыбнулась и покачала головой.
— Нет, спасибо. Я ведь пришла сюда, чтобы выполнить практикум по Астрономии, — сказала она. Наверное, я должна показать тебе разрешение? — она вопросительно посмотрела на мой значок старосты. Я заморгал.
— А? А, оу... — мда, информативное высказывание... Я мысленно хмыкнул, краем сознания отметив, что ко мне, кажется, возвращается способность иронизировать. — Да нет, не нужно, — остановил я начавшую снова рыться в карманах девушку. — Я тебе верю. Ну, и потом, ты ведь не станешь выпрыгивать с Башни, верно?
— Не волнуйся, у меня еще есть с собой годный в дело Лирный Корень, — улыбнулась она. — А вот у тебя такой вид, будто тебя осыпало пыльцой сонной бабочки. Будь осторожен, она вызывает сонливость, хотя сны навевает приятные.
— Да? Ну что ж, спасибо, что предупредила, — неуверенно проговорил я, отступая. — Ээээ...ничего, если я пойду? Ты... С тобой все будет в порядке?
— О, да, все отлично, — кивнула девушка. — Не переживай. Лучше иди, отдохни, а то станешь легкой добычей для...
— Ладно, спокойной ночи, — поспешно сказал я, не в силах выслушивать лекцию об очередных мифических существах, жертвой которых я мог бы стать. Право слово, на сегодня с меня хватило аэрилий, мозгоползов и сонных бабочек... Луна с улыбкой кивнула в ответ, и я заторопился к лестнице.
Однако так просто уйти мне было, видно, не суждено. Я прошел примерно с полпути вниз, и достиг уже маленькой площадки, разделяющей два яруса винтовой лестницы, когда заслышал внизу знакомое бряцанье цепей. Конечно, будучи слизеринцем, я не боялся Кровавого Барона, да и потом, он питал ко мне что-то вроде симпатии — насколько это доступно призраку, конечно. Вздохнув, я начал было спускаться дальше, но когда почти дошел до поворота лестницы, выводящего на нижний ярус Башни, наконец отчетливо расслышал голоса — а точнее, два голоса. Негромкие, явно принадлежащие привидениям, и — что было необычно — наполненные далеко не призрачными эмоциями. Прижавшись к стене, я осторожно выглянул, стараясь оставаться незамеченным.
— Елена... — с неприкрытой мольбой произнес Кровавый Барон, зависнув в нескольких шагах от лестницы, и словно преграждая собою путь привидению невысокой хрупкой женщины в простом и строгом платье, сшитом по моде Мерлин знает сколько летней давности. Возможно, как раз времен самого Мерлина, а может, чуть позже. Этот, второй призрак, знаком мне был весьма смутно — кажется, я сталкивался с ней пару раз в коридорах, и в библиотеке тоже, да и наверняка видел в Большом Зале на пиру в начале года. Просто до сих пор я едва ли обращал на нее внимание. Хм, интересно, она призрак одного из факультетов, или просто привидение школы, как плакса Миртл? Хм, ну, если она привидение факультета, то это может быть только Рейвенкло — в Гриффиндоре местный призрак — Почти Безголовый Ник, у нас — сам Барон, а в Хаффлпаффе — Толстый Проповедник. Хм, впрочем, ладно, надо будет потом спросить у кого-нибудь.
Я сам не знал, что именно заставило меня остановиться и прислушаться к беседе привидений — а точнее, к их ссоре. Наверное, то, что это было весьма необычное зрелище — обычно призраки друг с другом весьма корректны. Ну, пожалуй, исключение составляет Пивз, но он, во-первых, не совсем призрак, а во-вторых, уж кто-то, а Кровавый Барон с ним не церемонится. Сейчас же ситуация была прямо противоположной. Привидение девушки выпрямилось, и, стиснув призрачные кулачки, гневно воззрилось на Барона.
— Каждый год, Барон, — отчеканила она, и ее негромкий голос зазвенел по помещению как набат, — каждый год вы встаете на моем пути в эту ночь, — в единственную ночь, которую мне позволено выйти под открытое небо и увидеть звезды? Вам мало было убить меня в такой же вечер?
— Елена, я любил тебя... — вздохнул Кровавый Барон. От этого звука у меня волосы на затылке зашевелились, и я с трудом удержался от того, чтобы присвистнуть. Ничего себе, наш Барон дает, а? Я всегда думал, что он был каким-нибудь тираном, который зверски свирепствовал в своих землях, или, например, пытал и убивал пленников пачками, и этим заслужил свое прозвище. А оказывается, тут замешана несчастная любовь?
— Вы любили меня? — с презрением переспросила девушка-привидение. — Не лгите хоть самому себе! Ваше чувство было всем, чем угодно, но не любовью! В вас говорили эгоизм и похоть — а еще, возможно, желание завладеть сокровищем моей матери!
— Нет!... — слабо прошептал Барон, но его попытка защититься от обвинений только подогревала уверенность в том, что они справедливы.
— Нет? — переспросила его собеседница. — Значит, это любовь двигала вами, когда вы нашли меня в том албанском лесу, близь заброшенного монастыря? Любовь принудила вас сутками рассказывать о ваших неземных чувствах ко мне — и при этом не сказать ни слова о том, что было для меня действительно важно? О том, ради чего Ровена просила вас найти меня? О том, что моя мать простила меня? И даже больше того, что она, зная, что это именно Я украла ее диадему, ни разу, ни словом, ни делом не обвинила меня? Что ради моей безопасности она скрывала сам факт пропажи ее бесценной реликвии, и делала вид, что диадема все еще у нее? Что на самом деле она пеклась лишь обо мне, а не о том, что скажут люди, узнав, что Ровену Рейвенкло предала и ограбила собственная дочь? И что единственной причиной, по которой она хотела вернуть меня, была ее материнская любовь, и то, что она хотела помочь мне так, как не помогла, пока я была с ней? Да, я была ужасной дочерью, и была недостойна ее... Но вы! Вы... Вы не дали мне шанса все исправить. Вы хотели меня лишь для себя! Вы не позволили мне даже попытаться заслужить и материнскую любовь, и материнское прощение — действительно заслужить их, а не получить непрошеными... Вы не позволили мне стать достойной этого, и вы — именно вы, да будьте вы прокляты! — вы обрекли меня на эти бесконечные столетия одинокого полу-существования... А потому — не ждите от меня ни снисхождения, ни прощения! Вы, убийца, клятвопреступник и клеветник! А теперь — прочь с моего пути!
— Елена... — горько повторил Барон. Я покачал головой. Силе его духа можно было бы и позавидовать. Обычного живого человека девчонка бы просто морально изничтожила своей пламенной обвинительной речью — в особенности еще и потому, что она была, как мне показалось, справедливой. Во всяком случае, говорила Елена вполне искренне. После подобной уничижительной речи, виновный только и мог бы, что опустить голову и покорно отойти с ее дороги, но Барон даже не шелохнулся, по-прежнему преграждая ей путь. Девушка надменно вскинула голову.
— Ну что ж, — сказала она. — Вы можете сколько угодно не пускать меня в эту Башню, но вы не можете заставить меня выносить и дальше ваше общество. Желаю неприятного времяпровождения, — язвительно закончила она, и, отвернувшись, с высокомерным видом поплыла прочь. Барон, громыхнув своими цепями, закрыл руками лицо, и начал опускаться к полу. Я думал, что он остановится, когда его подошвы коснутся камня, но призрак продолжал опускаться — видно, решив не утруждать себя окружной дорогой и прямиком через все этажи спуститься в подземелья.
Переваривая услышанное, я медленно спустился по оставшимся ступенькам. Выходит, эта девушка при жизни была дочерью Ровены Рейвенкло? Похоже, что в ее "монологе" речь как раз шла о той самой диадеме, о которой только что рассказывала Лавгуд. Нет, Драко, таких совпадений не бывает — не иначе, как это рука Судьбы. Итак, что мы имеем?
Елена Рейвенкло украла диадему у своей матери и сбежала. Где-то в албанских лесах ее отыскал Кровавый Барон — ну, то есть, тогда-то он, наверное, было просто Барон Какой-нибудь-там. Очевидно, искал он ее по просьбе ее матери, которая хотела вернуть блудную дочь. Но у Барона были на нее свои виды, и он пытался заполучить девушку, а когда не вышло, убил. В гневе, или же он это спланировал? Пожалуй, и второй вариант нельзя исключать — не зря же он слизеринское привидение... Но это, как раз, не так уж важно. Важно то, что, судя по всему, эти двое были последними, кто находился рядом с диадемой. Что нам это дает?
А дает нам это следующее. Во-первых, судя по тому, как уверенно и с каким пафосом произносила только что Елена свою уничижительную речь, делала она это явно не в первый раз. Кстати, тем же можно объяснить и стойкость духа Барона — в первый раз, несомненно, эффект обвинительного монолога девушки был убойный, но в сто первый — или в какой раз, интересно, он ее уже слышал? — в общем, впечатление со временем притупляется. Но, опять же, суть не в этом. Суть в том, что если сейчас это услышал я, что мешало раньше услышать это кому-нибудь другому — скажем, пятьдесят лет назад? И могло ли случиться так, что этот "кто-то", проявив фальшивые сочувствие и понимание, очаровал несчастную девушку-привидение и выведал у нее точное местонахождение диадемы? А уж на проявление подобных фальшивых, но убедительных чувств, этот "кто-то" — мастер. Вспомнить только историю с его дневником и Джинни!
