— Каждый шагнувший вверх, преодолевает лестницу в небо за разное время. Были случаи, она некоторых сама наверх возносила.
— Ладно, рассказывай сказки. Вы тут все свихнулись просто на чудесах.
— Как хочешь, — теперь обида сквозила в голосе Собирателя. — Можешь верить, можешь не верить, но запаса времени практически нет. Или ты очень захочешь меня догнать или не догонишь.
И Собиратель рванулся вверх. Адамс даже возмутится не успел.
— Клео! — крикнул он, рванувшись следом: — Ты что, способен меня здесь бросить?!
— Да. Потому что каждый должен пройти эту лестницу сам.
— Жуткие правила!
— Не теряй силы на слова, Бенни, лучше чаще шевели ручками и двигай ножками, я еще хочу тебя наверху обнять.
Из последних сил Адамс полз от ступени к ступени. Вокруг постепенно смеркалось, круг солнца уже сверкнул на прощание сквозь горы, теперь только брызги его огня бродили по скалистым склонам. Бенни дышал хриплыми толчками, пересушенное горло просило воды, но он боялся отстать от Собирателя, и полная фляжка злорадно стучала по пояснице. Иногда Бенни считал про себя, иногда пел что-то без слов, но сейчас из его мозга исчезли все мысли, ему казалось, что он даже все слова забыл, просто полз вверх, бездумно, механически, по животному.
Руки вдруг провалились в пустоту, что-то горячее повеяло в почти слепое лицо, крепкие объятия стиснули бока, и выдернули из этой чертовой лестницы.
— Ну, вот, я же обещал тебя обнять, Бенни!
— Спасибо, друг, — прохрипел в ответ Адамс.
Собиратель подполз к своему спутнику и поднес к губам фляжку. Вода была теплой, но Бенни ее все пил и пил, и никак не мог остановиться. Наконец глаза его опять приобрели способность видеть. Вокруг было темно, темнее, чем там, откуда они только что вынырнули. Адамс невольно поежился от ужаса при этой мысли и отполз подальше вглубь.
— Клео.
— Да, Бенни.
— Это что, опять пещера?
— Да.
— А отсюда есть другой выход, кроме этой жуткой лестницы?
— Есть, Бенни, есть, — было слышно, что Собиратель засмеялся. — По лестнице спуститься просто невозможно. Во всяком случае, о таких попытках я даже не слышал.
— Да?! А кто же ее построил?
— Бенни! — весело отозвался Клео. — Рад за тебя, ты приходишь в себя, раз вопросы задаешь.
— Ты давай не отвиливай, говори, что это за лестница, и почему ты ее называл лестницей в небо?
— Странный ты, Бенни, ну, что особенного в обычной лестнице?
— Клео! Опять за старое?! Прекрати издеваться! Объясни, как можно построить такую лестницу, по которой забраться можно только с риском для жизни, а спуститься невозможно?!
— Хорошо, хорошо, не сердись, друг, — ладонь Собирателя пронеслась сковзняком в темноте и похлопала Адамса по плечу. — Построили эту лестницу как раз те братья, которые сквозь стены ходили. Она ведет к Храму, в котором живет Монах. Потому мы ее меж собой часто называем лестницей в небо.
На некоторое время воцарилось молчание. Адамсу ответы Собирателя ничего не объяснили, только внесли в его усталую голову еще больше сумятицы, но бороться с усталостью уже не было сил.
— Клео! — слабым голосом спросил Бенни. — Ночевать прямо здесь будем?
— Нет. Отдыхай. Минут через десять пойдем внутрь, там есть, где помыться и поспать.
— Слава Богу! Мне нравиться, что ваш сервис на высоте.
Клео в темноте хихикнул.
Адамс почти задремал, когда Собиратель толкнул его и ухватил за запястье. Они пошли вглубь. Пол был ровный. Бенни протянул свободную руку в сторону и ощутил шершавую стенку тоннеля, она была ровной, как и пол.
Скоро впереди забрезжил свет. Это горела под потолком обыкновенная лампа в плафоне. Тоннель, минуя ее, тонул дальше в темноте, зато под нею была металлическая дверь. Путники вошли и попали в небольшую квадратную комнату.
— Располагайся, — Клео сел на один из двух деревянных топчанов и скинул на пол ботинки. — Вон, видишь дверь в углу? Там туалет и душ. Иди первый.
* * *
*
— Заходи, Барри, заходи. — Голос Хармана звучал неподдельно радостно.
Тесть встал из-за стола и пошел навстречу. Они обнялись.
— Рад тебя видеть, искренне рад. Был у Алисы?
— Да, отец. Выглядит хорошо. Врачи меня успокоили, сказали, что покой нужен для нормального развития плода.
— Ну, вот, видишь! Я же тебе говорил. Ладно, давай перейдем к делам. Мне доложили, что все материалы по экспедиции переданы тобой в научно-аналитический отдел. Теперь я бы хотел коротко услышать твои впечатления. Присаживайся. Выпьешь чего-нибудь?
— Водки, с удовольствием.
Харман взял из холодильника бутылку и два стаканчика и уселся напротив зятя за приставным столиком.
— Холодная! Давай, за твое возвращение. Поверь, я очень волновался.
Они чокнулись. Глетчер выглядел подавленным и хозяин кабинета это заметил, поэтому всячески пытался взбодрить своего гостя. Он опять начал разговор об Алисе.
— Как назовете сына?
— Пока не знаем, — Глетчер вздохнул и откинулся на спинку стула. — Решили до родов эту тему не обсуждать, чтоб не сглазить.
— Ну, как хотите, — Харман добродушно улыбнулся. — А сглаз, это чушь, пережитки, у нас про это и не помнят уже. Все будет хорошо, не волнуйся. Наша медицина в вопросах рождения достигла очень больших успехов. Мы всегда точно знаем, кого ожидать, девочку или мальчика, и со стопроцентной вероятностью определяем, здоров плод или есть отклонения. Я подключил самых известных специалистов, они гарантируют, что твой сын и мой внук родится абсолютно здоровым!
— А что, часто бывают отклонения?
— К великому сожалению, чаще, чем в твое время, Барри. Статистика печальна: до двадцати процентов зачатых детей имеют генные изменения, мутации, деградационные признаки. Но мы успешно боремся: две тысячи лет назад этот процент превышал тридцать процентов!
Харман приподнял рюмку, Глетчер в ответ тоже. Они выпили. Барри вёл себя внешне, как ни в чем не бывало, но внутри у него всё оборвалось, он был сражен наповал! Такие цифры несовместимы с нормальным развитием общества. Барри хотел спросить, что делают в таких случаях, но не спросил, почему-то ему не хотелось слышать ответ. И ещё ему пришло в голову, что, наверное, даже думать на эту тему опасно, поэтому с некоторым облегчением вернулся к теме своей экспедиции.
— Отец, когда появятся первые выводы по моим материалам?
Харман чуть запнулся, но с той же благожелательной улыбкой сказал:
— Барри, пойми меня правильно, наш мир не таков, как твой, хотя внешне они очень схожи. Я много раз тебе об этом говорил, но ты до сих пор до конца это так и не принял.
— Ну, почему? Я помню, понимаю....
— Мало понимать, надо принимать! Тогда бы ты не задавал столько ненужных вопросов.
Харман несколько нервно поставил рюмку на стол, Глетчер виновато опустил голову, он понимал, что тесть прав.
— Барри, запомни, наконец, наша цивилизация более строгая, она строится на ряде принципиальных правил, которые не могут нарушаться. У нас не приняты любопытство и лишние вопросы в целом, а в отношении действий или намерений руководства они просто запрещены. Начальство нельзя спрашивать, пока оно это не дозволит, его нельзя критиковать, нельзя игнорировать руководящих указаний в рамках должностных обязанностей. Поэтому знание своей должностной инструкции является обязательным для каждого члена нашего общества. Инструкция есть у каждого работника Ирии, большая часть из них составлена сотни и даже тысячи лет назад. Одним этим фактом их статус уже свят. Каждое изменение инструкции, даже в вопросах пунктуации, проходит экспертизу социального института и утверждается Советом Федерации....
— Но это невозможно! — воскликнул пораженный Глетчер. — Совет даже теоретически не может следить за содержанием должностных инструкций, например, дворника!
— Может, Барри, может, — Харман усмехнулся и долил водки в стаканчики. — Я тебя понимаю. Понимаю, потому что я директор социального института. Мое мышление должно быть гибким, способным принять чуждое мышление, но только для того, чтобы апробировать его собственным мировоззрением, и если это необходимо, опровергнуть его. Ты должен быть настороже, Барри, и в своих поступках, и в высказываниях, и даже в мыслях. Иначе ты не выживешь в этом мире, а моя дочь удивительно искренне любит тебя. Постарайся понять, что в нашем мире работа — это залог определенного статуса жизни. Изменилась работа, изменился и статус. Гарантия сохранения статуса, это хорошая работа, а хорошо работать — это четко исполнять свою должностную инструкцию. — Харман многозначительно поднял вверх палец. — Свято чтить! Это истинная религия сегодняшнего дня, мой мальчик. Извини, что за пять тысяч лет твой мир превратился в мой. Такова действительность. Смирись.
— С чем? — мрачно спросил Глетчер, хотя ему все было и так ясно.
— Да, хотя бы с тем, что возможно ты никогда не узнаешь выводов по твоим отчетам. Смирись с этим, это будет полезно и тебе, и твоей семье. Я тебя очень прошу, учти, мои силы по твоей защите не безграничны, да, и гибкость моего мышления, тоже имеет пределы.
Оба замолчали. Барри помедлил, потом без разрешения налил свой стаканчик доверху жгучим напитком. Выпил его и хрипло выдавил:
— Отец, я все понял. Я постараюсь.
— Отлично, я не сомневался в твоей разумности. А теперь я хочу тебе сказать, что ты допускаешься в отдел 14211, занимающийся твоим отчетом. Ты консультант анализа. Но ради всего святого, Барри, не лезь в группу прогноза! Ты, скорее всего, будешь с ними общаться, но не вздумай им навязывать свое мнение. Последствия могут быть катастрофическими.
— Да, понял я, понял. Не волнуйся, отец. И... — Глетчер запнулся, подыскивая слова. — Спасибо тебе. Наверное, как я теперь понимаю, тебе приходится из-за меня терпеть неприятности?
— Хорошо, Барри, я рад, что ты всё правильно понял, — Харман встал из-за стола, как бы давая понять, что аудиенция закончена. — И последнее, буквально в двух словах, скажи, что тебя больше всего насторожило или поразило во время разведки свалки.
Глетчер тоже встал. Задумчиво потер подбородок.
— Первое, обилие чужеродных организмов с совершенно непонятным метаболизмом. Они не вписываются ни в какую теорию эволюции. Ощущение такое, что некоторые мутанты прибыли с другой планеты. Второе, это лес.
— Да, я помню твои отчеты.
Харман подошел к столу и побегал пальцами по его поверхности. Посредине комнаты воздух засветился, и появилось объемное изображение множества небольших деревьев с листьями сиреневатого оттенка. Массив простирался на десятки километров. Или сотни?
— Что здесь плохого, Барри? Это же просто лес, — Харман спокойно вглядывался в голограмму. Потом опять подошел к столу, после его манипуляций изображения стали, как бы перелистываться. Многие фотографии Глетчер видел впервые. — Так, что же ты молчишь, что тебя здесь поразило, Барри?
— Скорее насторожило, — откликнулся задумчиво Глетчер. — Понимаешь, отец, это не лес, это нечто.
— Не понимаю.
— Корни, отец. Все корни у этих деревьев, включая самый маленький кустик, составляют единое целое. Это не растение, а некий неведомый организм, который работает как пылесос, высасывая из всего живого жизнь.
Директор института выключил изображение и привычно заходил по кабинету. Он размышлял.
— Поясни, Барри.
— Отец, я не могу пояснить того, чего не понимаю. Мне в какой-то мере понятны черви, которые высасывают энергию, в том числе друг из друга. Но я ничего не понимаю, как и что высасывает лес из живых тварей, если обычная энергетика его не интересует. Представь себе, отец, деревья, а под ними кости, кости, кости. Или еще высохшие мумии, вросшие от старости в грунт. Вспоминая об этом, я иногда думаю, что этот лес прямо-таки растет на костях. Я там чуть не погиб. Этого в отчете нет, потому что описывать почти нечего. Я просто въехал в лес на Черепахе и спокойно направился к горам. Лишь система контроля космического десантника спасла меня. Постоянно действующая диагностика вдруг забила тревогу, по жизненным показателям, судя по тенденции их снижения, мне оставалось жить не более пяти-шести минут. Компьютер сам принял решение на срочную эвакуацию, я уже был слишком слаб, даже говорить не мог. Я потом три дня беспрерывно спал.
Повисла тягостная тишина. Замерший во время рассказа зятя, Харман, зашевелился, потом медленно прошел к столу. Сел.
— Барри, ты сказал мумии, я не знаю этого слова, видимо, оно очень древнее, уточни смысл, который ты в него вложил.
— Ну, это мертвое тело, высохшее, но не разложившееся. Насколько я помню, мои древние предки делали мумии из великих вождей.
— И как же они это делали?
— Ну, я не очень знаю этот вопрос, — Глетчер пожал плечами, — как-то обезвоживали тело, пропитывали его специальными бальзамами, кажется так.
— Понятно, — кивнул Харман. — Эти мумии животных, тебе известны? Что ты можешь о них сказать?
— Животных?! Отец, в том то и дело, что в основном это были человеческие мумии.
Харман резко встал, на его лице не дрогнул ни один мускул, но вся его поза, резкое движение говорили, что он взволнован.
— Барри, — заговорил он ровным голосом, — твоя задача меняется. Иди, готовься к новой экспедиции. Анализ данных твоей первой экспедиции придется проводить без тебя. Три дня тебе для отдыха.
Глетчер кивнул и не задал ни одного вопроса, просто повернулся и вышел.
* * *
*
Происшествие получилось из ряда вон: во-первых, Пауль Блендер, генеральный советник социальной безопасности Совета Федерации, сегодня утром неожиданно позвонил Харману домой, а во-вторых, попросил приехать к нему в управление. Директор социального института поначалу даже опешил от такой двойной наглости, ведь по формальному статусу Рональд Харман был выше по должности любого советника, пусть даже генерального! Но! Этот советник был еще и начальником управления социальной безопасности, того самого, для которого не было секретов в его социальном институте, зато само оно было полностью закрыто даже для Хармана. Правда, Рональд Харман не помнил случая, чтобы Блендер открыто в чем-то ему противоречил, тот чаще всего отмалчивался, даже во время самых горячих дискуссий в верховной палате Совета Федерации. Но управление, возглавляемое Блендером, Харман это просто всей кожей чувствовал, источало скрытую угрозу хотя бы только тем, что существовало. Оно было единственным рычагом власти, к которому Харман не был допущен! Впрочем, одернул сам себя Харман, не единственным. Неслыханно, но он до сих пор не понимал принципа работы верховной палаты, хотя уже много лет числился ее выборным членом. Всего в верховную палату входили 13 человек, но официальными должностями обладали лишь семеро, в том числе и он сам, и Блендер. Все семеро относились к выборным членам. Остальные шестеро обладали статусом постоянного членства. Это были очень странные люди. Обычно они садились так, чтобы их лица оставались в тени. Они не имели имен! Вернее не называли их никому, даже остальным членам палаты, для всех они были обозначены номерами, от Первого, до Шестого. Харман никогда не видел ни одного из них нигде, кроме заседаний палаты, да, и то не всегда, а на заседания Совета Федерации они не являлись. Чем они занимались, где работали, где жили, как попали в Совет и в его верховную палату, он не знал. А если не знал Директор социального института, чиновник высшего ранга, то тогда кто знал?
