Ректор очень большое значение придавал этой тетради. Он неизменно открывал ее вначале каждой беседы и самым внимательным образом просматривал. Иногда задавал вопросы, иногда поправлял, но все дополнения или исправления ошибок должны были делаться учеником самостоятельно. Такая методика не была изнурительной, Георг от природы обладал хорошей памятью, а Норех был великолепным рассказчиком, поэтому его речи легко запоминались и впоследствии также легко ложились на листы бумаги. Поначалу Проквусту очень понравилось такое обучение, больше похожее на светскую беседу двух людей: мудреца и его ученика. Уроки Ректора были понятны и просты, не то, что обычные дневные лекции.
Георг незаметно расслабился, почти перестал перечитывать свои первые конспекты и, конечно же, очень скоро поплатился за это. Однажды Норех задал несколько простейших вопросов из самой первой беседы и Георг с ужасом понял, что он ничего не помнит, более того, катастрофически теряет смысл даже только что услышанного. Норех все сразу понял, прервал их вечернее собеседование и выставил нерадивого студента за дверь, молча, указав в ее сторону костлявым пальцем.
Проквуст тягостно вздохнул, сам виноват, что теперь сидит безвылазно в келье, Ректор даже на лекции запретил ему ходить, пока не усвоит всего того, что уже пройдено.
Многочасовые бдения Георга над конспектами прорвали плотину непонимания. Вчитываясь в строчки, он через минуту переставал их видеть, вместо них с ним опять говорил Норех, и перед внутренним взором возникали и рушились миры, раскрывались сокровенные тайны мироздания. А однажды он сказал: "Люди привыкли называть Бога милосердным и добрым. К сожалению, перенос человеческих эмоций на божественный уровень невозможен. С некоторыми из подобных заблуждений и стереотипов придется расстаться. Логика наших рассуждений говорит: Первичный мир — мир законченности и абсолютизма, он не может включать себя хоть что-нибудь, напоминающее эмоции. Бог должен быть абсолютно спокойным, трезвым, невозмутимо объективным". Проквуст вдруг вспомнил, как в смятении вскочил с кресла и выкрикнул, что такого не может быть, что это на грани ереси, а Ректор терпеливо выслушал и спокойно спросил: "Разве милосердие не сродни капризу? Если бог может руководствоваться эмоциями, то почему не может стать мстительным, злопамятным, сумасбродным, упрямым?". И всё возмущение тут же испарилось под неумолимой логикой древнего знания.
Ночью Проквусту стали сниться странные сны, в них он продолжал сидеть над своей тетрадью, только листы у нее были словно каменные, он пытался их перевернуть, но тяжесть их была превеликая. Каждый раз Георг просыпался в поту, тяжело дыша, а перед глазами маячило начало приоткрытой страницы. Иногда в такие моменты на него смотрели чьи-то глаза, бездонные, знающие, Георг боялся даже самому себе признаться, что он их уже видел, что они похожи на глаза Духа. Почему-то ему становилось страшно, и он гнал прочь мысли о Вересе.
Этой ночью Проквусту опять снился Верес, не глаза, а весь сам, чуть ли не воплоти. Георг аж похолодел от страха. Он снова ощутил себя в лесу, возле знакомого дуба, перед ним, как и в первый раз, восседал седой грозный старик.
— Ну, отрок, чему научился?
— Я?
Дух молчал, испытующе поглядывая на Проквуста. Тот еще больше смешался, хорошо хоть приступ страха пропал. Георг огляделся, высматривая упавший ствол, на котором сидел при первой встрече, но его не было. Отчетливо виделся только дуб и старик, все остальное мерцало и плыло, чуть взгляд в сторону и даль тонула в сером тумане. Проквуст почему-то взглянул на свои руки и чуть не вскрикнул. Он поднял ладони к глазам, они полупрозрачно светились и испускали ровное золотистое сияние. Только в центре левой ладони темнело пятно. Проквуст машинально потер его правой рукой и тут же с ужасом отдернул пальцы: они проваливались в клубящийся мрак пятна, как в дыру! Только сейчас Георг осознал, что спит, но это его совсем не успокоило.
— Жутит пятно-то? — участливо спросил Дух. — Это грех твой, Георг, за человека погубленного.
— Я раскаиваюсь, Верес, — тихо молвил Проквуст в ответ.
— Знаю. Черноту с души смыть можно, надо только знать, как. Хочешь знать?
— Хочу!
— Тогда вникай в учение!
— Я стараюсь.
— Мало. Ты не школяр, не за отметки к учебе приставлен. Дар у тебя великий, видишь, каким золотом руки сияют, да, видно дурню достался.
— Нет, Верес, это не так, я буду, буду учиться, только скажи, какой Дар у меня?
Георг испытывал бурные переживания, душа вся его пылала неведомым огнем, перед глазами плыло марево. Он понял, что еще секунда, и он проснется, а старик все молчал, смотрел и молчал.
— Скажи, Дух, молю тебя, просвети.
— Ладно, подскажу, — Дух медленно и величественно выпрямился и стал ростом почти с дуб за спиной, оперся на посох. Голос его стал удаляться, образ тускнеть. — Что уронил, то поднять должен, нагибаться тебе сердцем без удержу. Прощай, молодец.
Георг лежал с открытыми глазами в темноте и раз за разом пересматривал свой сон, чтобы не забыть ни одной детали. Ясно было, что непростой этот сон. Нет, запомнить его мало, надо записать! Он вскочил, включил свет и метнулся к столу. Он уже неделю жил один, Ян перешел в соседнюю келью. Старшие студенты сдали экзамены, и ушли из школы в жизнь, остались только они двое. Ян сказал, что через пару недель придут молодые студенты. Это очень занимало Георга еще сегодня вечером, он с нетерпением ждал новых людей, но после вещего сна что-то перевернулось внутри, и это стало совершенно неважным. Он открыл тетрадь и старательно записал сон. Перечитал. Удовлетворенно хмыкнул и отправился к постели.
* * *
*
— Я доволен твоими ответами, Георг. — Норех, откинувшись в кресле, одобрительно смотрел на Проквуста. — Сегодня ты хорошо отвечал на все мои вопросы. Но более всего меня радуют не столько твои знания, сколько твое отношение к ним. Рад, очень рад.
Проквуст сидел напротив и пунцово смущался, хотя слова Ректора ему очень нравились. Раньше он не мог бы себе и представить, что похвала чужого человека сможет привести его в такой восторженный трепет.
— Спасибо, Ректор.
— Не за что. Но ты не обольщайся. Твое восхождение к истине еще и не начиналось, так, только на пригорочек рядом взобрался. Видишь ли, "Конструктор", к которому ты так стремишься, написан не столь простым языком, как я тебе излагал его основы. Тебе придется двигаться медленно, строчка за строчкой, подчас возвращаясь к началу по несколько раз, до тех пор, пока не усвоишь суть. В этой книге нет лишних слов, они все увязаны между собой в живую цепь, и невозможно перескочить ни через одно звено этой цепи. Впрочем, я верю в тебя.
Норех протянул руку и взял лежащую перед ним на столе все это время тетрадь Георга. Сегодня, когда Георг наконец-то вновь попал в кабинет Ректора, тот не стал по обыкновению смотреть его конспекта, а сразу же приступил к опросу. Слава Богу, кажется, он этот экзамен выдержал.
Норех между тем не спеша перелистывал тетрадь. Георг машинально смотрел за его руками, и перед его мысленным взором проступали эти неровные строчки, впечатавшиеся в его память намертво, до конца жизни. Но вдруг руки Ректора замерли, он стал внимательно во что-то вчитываться, даже губы у него зашевелились. Георг вытянув шею увидел, что он дошел до места, где записан его сон. Через некоторое время Норех поднял глаза и пристально посмотрел на Проквуста. Брови его были сурово сдвинуты.
— Ты первый раз Духа во сне видел?
— Нет. Пару раз еще было. Но только...— Георг растерянно замолк.
— Что только? — нетерпеливо переспросил Ректор.
— Понимаете, Духа не было, я ощущал только его присутствие и видел глаза. Это были его глаза, точно.
— Да-а?! — Норех озадачено откинулся в кресле. — Ну, и любимец ты Рока, парень! Знать бы, почему он тебя выбрал?
— Кто?
— Что, кто? — не понял Норех.
— Кто выбрал? — Георг задал вопрос с замиранием сердца. Ему было страшно, но одновременно и сладко, потому что его назвали избранным. И уже не первый раз. Это льстило. Очень.
— Вот именно! — вдруг громко и сердито произнес Ректор, и на изумленно вопрошающий взгляд Проквуста пояснил. — Вот ты сейчас сидишь, и дуешься от гордыни, а не понимаешь, что Дар вещь хрупкая, может и разбиться.
Георг вжался в кресло и замер. Ему стало так стыдно, как никогда в жизни. Норех вскочил и нервно забегал по кабинету. Он что-то экспрессивно бубнил себе под нос и размахивал руками. Потом, видимо устав, вернулся и рухнул в кресло.
— Что, студент, стыдно?
— Очень!
— Запомни, Георг, гордыня грех коварный, он и слепит, и баюкает, а душу то выгребает. Понимаешь?
Проквуст кивнул.
— То-то! — голос Ректора подобрел, видимо он пришел к какому-то решению. — А Дар тебе Господь все-таки уникальный дал. — Он задумчиво потер подбородок. — Да. Все сходится. Но если это так... — Норех опять начал невнятно говорить сам собой.
Теперь Проквусту стало страшно, от гордости не осталось и следа. На него вдруг душной тяжестью навалилась ответственность за какой-то неведомый Дар, сидящий в нем по воле Рока. Беспокойные мысли мелькали в голове: справиться ли он, не уронит ли себя в глазах этих могучих людей. Только теперь он осознал, как дорожит их мнением о себе. Даже желание знать, что же все-таки сидит внутри него, отошло куда-то на задний план. Георг поймал себя на мысли, что даже не хочет сейчас знать, что это за необыкновенный Дар у него.
— Вот что, Георг, забирай тетрадь, — Норех протянул Проквусту его конспекты, но тут же отдернул руку. — Впрочем, нет. Тетрадь я заберу с собой. Ты иди к себе, почитай учебники. Они у тебя есть?
— Есть. Я брал в библиотеке.
— Вот и чудесно. Ты иди, иди, — заторопил его Ректор.
* * *
*
Стук в дверь. Монах приподнял голову с груди. Он дремал в кресле и видимо опять проспал ужин. Михаил встал и потянулся так, что хрустнули суставы.
— Входи, Павел.
— Вечер добрый, Пресветлый.
— И тебе добрый, Управитель, — с улыбкой ответил Монах. — Что привело тебя ко мне, ужин?
— Ужин? — в размеренной речи Павла мелькнуло удивление. — Нет, не ужин. Он уже два часа, как окончился. Вам братья еду подогреют, я распорядился.
— Спасибо. Так в чем же тогда дело?
— Пришел Норех и просит аудиенции.
— Ректор? — Монах нахмурил брови. — Надеюсь, он пришел без вызова по веской причине.
— Я его предупредил, но он уверяет, что вопрос очень важный и он должен обсудить его только с тобой. Мне ничего не рассказывает.
— Что ж, веди, послушаем этого престарелого студента.
Управитель склонил голову и удалился. Скоро в открытую дверь протиснулся орлиный профиль Нореха. Он сильно волновался. Монах это сразу почувствовал, казалось, что даже блестящая лысина Ректора излучала нервозное беспокойство.
— Прости за внеурочный визит, Пресветлый, — голос посетителя дрогнул, — но дело тебя касается, поскольку речь пойдет о Проквусте, бывшем бегущем, а сейчас студенте.
— Во-первых, здравствуй, брат мой.
— Да, да! Здоровья и вам, Пресветлый! Простите, еще раз.
— Ладно, чего уж там. Садись, Норех, напротив и рассказывай, что стряслось с этим молодым человеком, ведь мы, если не ошибаюсь, два дня назад о нем подробно беседовали?
— Совершенно верно, Пресветлый. Но сегодня я опять возобновил вечерние беседы с ним, он делает заметные успехи, меняется внутренне, это явно заметно.
— Ну, и что? — Монах пожал плечами. — Этот процесс вполне ожидаемый, хотя в Проквусте он проявляется несколько неожиданно. — Он умолк и внимательно посмотрел на Ректора. — Норех, ты же ко мне не с этим пришел, давай сразу к делу.
— После беседы я, как обычно, просматривал его конспекты. Вот, что я там нашел, взгляните, — Ректор протянул тетрадь. — Самая последняя запись.
Монах взял тетрадь и стал ее листать, начиная с первого листа. Он не торопился, несколько раз останавливался и вчитывался в написанное. Наконец он дошел до страницы, где Георг записал свой сон. Это место Монах читал очень долго. Иногда он озадачено покачивал головой.
— Не может быть! — Монах откинулся на спинку кресла и, захлопнув тетрадь, бросил ее на стол.
— Я бы тоже не поверил, но Георгу никто не говорил, что Дух может во сне присниться, это абсолютно точно. Поэтому придумать такой сон он вряд ли бы смог, а посещение Духом студента, это очень редкое событие.
— Ну, дела! — протянул Монах. — Я, конечно, предполагал, что у парня Дар сильный и редкий, но чтобы такое?! У нас в Горной стране подобного Дара еще не было. Не было, ведь?
— Не было, точно.
— А Дух-то, каков! Ни словом, ни взглядом не намекнул... — Монах опять потянулся к тетради. — Ты вот что, Норех, отдай в писчую тетрадочку, пусть сон дословно перепишут, и мне принесут. А ты дождись, когда все сделают, и забери ее потом.
Ректор молча поднялся и, поклонившись, быстро вышел. Как только за ним закрылась дверь, лицо Монаха посуровело, он замер в кресле, глубоко задумавшись.
* * *
*
Адамса выдернули из сна, а затем из спального мешка грубо и бесцеремонно. Глаза еще досматривали уходящие кадры сновидения, а чьи-то ладони выкручивали его руки, закрывали потной и вонючей кожей рот. Вслед за этим губы стянуло что-то липкое, вроде пластыря. Господи, подумал Бенни, откуда здесь пластырь и захрипел в бессильной ярости. Он всегда считал себя физически сильным мужчиной, умевшим постоять за себя, но в эти мгновения ощутил себя беспомощной игрушкой, всецело подвластной чужой силе, злой и непреодолимой. Перед глазами мелькнула поникшая зеленая травинка, и тут же нос уперся в песок и пыль. С невероятным усилием Адамс повернул голову, теперь можно было дышать. Он почувствовал, как неведомые враги молча закручивают его запястья за спиной веревками. Сопротивляться было бесполезно, будь, что будет. В шуме возни, раздававшейся рядом, Бенни расслышал глухие чертыханья Чарли, видимо с ним тоже не церемонились. Через минуту и там все стихло.
"Ну, и сильны же эти аборигены!" — совершенно некстати подумал Адамс. Странно, но он почти не волновался, хотя уже предполагал самое худшее, например, оказаться над костром, нанизанным на шампур. Вдруг рядом раздался короткий гортанный крик, в то же мгновение его тело взлетело с земли, вздернутое могучими руками. Перед глазами мелькнули несколько больших людей. Даже мгновенного взгляда на них было достаточно, чтобы безмерно удивиться, и Бенни удивился, только сразу не понял чему. В памяти всплыли громадные, несколько неуклюжие фигуры с одинаковыми лицами и уродливо большими ушами на лысых черепах. Да, еще их кожа! Она была бело мраморного цвета, Адамс даже предположить не мог, что такая бывает.
Пока он занимался этими размышлениями, его беспомощное тело забросил на плечо один из гигантов. Рядом сдавлено крякнул Чарли, видимо, он оказался в таком же положении. Лицо Адамса ткнулось в громадную лопатку, обтянутую белой безволосой кожей. Она была скользкой и плохо пахла, так плохо, что его чуть не стошнило. Бенни вывернул шею как мог, чтобы не утонуть в этих жирных складках, после нескольких усилий удалось восстановить дыхание. Он ощутил, как на его талию легла громадная ладонь, нет, поправился он, лапа, так она была велика. Их похитили не люди, а гиганты! Хорошо бы чтобы эти великаны не были людоедами, хотя в глубине души Адамс почти уже был уверен в этом. Ему стало жалко себя, претерпеть столько лишений, суметь выжить в стольких смертельных ситуациях, и все это ради того, чтобы быть банально съеденным! Ярость и гнев затмили разум, он задергался, пытаясь двинуть врага связанными коленями в голову, откуда только сила взялась! Но его попытка, похоже, произвела мало впечатлений. Похититель спокойно обхватил его ноги другой своей лапищей и так прижал, что не только шевелиться, дышать стало невозможно. Кажется, Бенни на несколько мгновений потерял сознание, потому, что пришел в себя от мокрых брызг, падающих на лицо. Перед глазами, где-то далеко внизу сквозь толщу воды размеренно двигались громадные ноги. Несколько шагов и поверхность воды стала отдаляться, еще немного и река сменилась утоптанной тропинкой с густыми зарослями по обеим сторонам. Все тело затекло, в размеренных шагах затерялось представление о времени, Адамс впал в полузабытье, не различая грань между сном и явью, он не ощуща течение времени, в голове было пусто, ни одной мысли, только бесконечный шуршащий песок.
