— Спасибо, я все понял, — шепотом, с максимальной искренностью в голосе, ответил Бенни.
Но на самом деле он ничего не понял. Он был уверен, что старик его провоцирует, иначе и быть не могло, но сумятицу в его душу, тот все-таки заронил. Насколько он имел представление, дохи никогда не смеялись, и не плакали, у них чувства почти отсутствовали. Нет, решил Бенни, будь что будет, но смеяться он не станет.
— Вот так, молодой человек! — громко произнес старик, подмигнув заговорщицки Адамсу. — Теперь вы понимаете, что здесь все ваши беды кончаются. Поверьте мне, старому, повидавшему многое в этой жизни, человеку, что через пять минут вы будете счастливы.
Хозяин кабинета привстал и потянул синий колпак к голове пациента.
— А что, старик, — спросил Бенни, криво улыбаясь, — ты и женщин здесь, — он многозначительно кивнул на ворох своей одежды в углу, — ...лечишь?
— Мне, сынок, все равно кого лечить, — меленько захихикал старик. — Женских прелестей я навидался вдосталь, и они меня уже не волнуют. Мне все равно, кто в кресле сидит, — и надвинул колпак.
Свет померк. Адамс подумал, что только в этой последней фразе старик, наверное, и был по-настоящему откровенен и поэтому решил окончательно, что верить ему нельзя.
* * *
*
Пульс гулко отдавался в висках. Под веками, вспарывая темноту, плавали разноцветные круги. Бенни сидел, напряженно стиснув подлокотники кресла. Послышалось несколько приглушенных щелчков. "Началось, наверное", — подумал Бенни. Он не менял своей позы, да, и не смог бы, наверное, мышц не чувствовал, толи затекли, толи вытекли из тела. Секунд через пятнадцать в кончиках пальцев закололо, и тогда он понял, что они судорожно, до онемения, вцепились в подлокотники. Это плохо, подумалось ему, и попытался расслабиться. Получилось. Адамс медленно вытянулся и свесил левую руку с подоконника. Он не знал как себя вести, поэтому доверился своей интуиции. Ничего не менялось минут пятнадцать, разве что несколько раз донеслись звуки шаркающих старческих ног. Наконец, настал миг, и колпак вздернулся вверх. Сквозь прикрытые веки резануло ослепительным светом. Бенни не помнил, чтобы в комнате было так ярко светло. Он разлепил непослушные веки и увидел, что прямо ему в лицо был направлен мощный светильник. Бенни не стал закрывать глаза ладонью, просто медленно, очень медленно отвел взгляд. Рядом стоял старик. Только теперь он был совсем другим. Исчезли убогость и дряхлость, в лице появились странные черты: нечто среднее между выражением садиста и полового извращенца. Старик терпеливо ждал. Ждал, когда пациент будет смеяться. Но Адамсу было не до смеха, он смотрел вглубь себя и прощупывал закутки сознания и чувств, изменилось ли что-то, не исчезло ли нечто драгоценное, которое никто никогда не ценит, пока не теряет.
— Встать! — жестко скомандовал хозяин кабинета. Видимо он пока был удовлетворен результатами осмотра. — Следуй за мной.
Бенни встал и шагнул за стариком. Теперь его очень беспокоила мысль о пружинке в волосах. От нее надо было избавиться, но как, и куда спрятать ее голому человеку? А выбросить нельзя, наверняка увидят. Старик вышел в коридор и свернул в следующую дверь. Пройдя несколько темных комнат, они вышли в большой зал. Наконец-то Бенни увидел своих будущих собратьев. Вдоль стены стояли полсотни голых мужчин и женщин. Все они были наголо острижены. В дальнем углу зала возле пустого табурета стоял человек в серой униформе с ножницами в руке и смотрел в их сторону. За его спиной мелькал ещё один, тот сгребал руками в большой мешок кипы волос, разбросанных по полу. Было тихо, разве что дыхание людей шелестело где-то под потолком, да гулко отдавались неторопливые шаги двух охранников, прохаживающихся посредине со скучающим видом.
— Том! — крикнул старик, — принимай последнего, и подтолкнул вперед Адамса. Тот шагнул два раза и остановился. Он совершенно не представлял, что дальше делать.
Один из охранников, толстый молодой парень с еле пробивающимися усиками, направился к ним. Он несколько раз обошел вокруг Бенни, пристально оглядывая его с головы до ног. Остановился и прищелкнул языком.
— Хорош. Как назовем?
— Его уже назвали, — усмехнулся старик, — запиши его Тюфяком.
Так Бенни стал дохом — мусорщиком по кличке Тюфяк. Парень расписался на каком-то бланке, который протянул ему старик и, взяв Адамса под локоть, повел к креслу.
— Садись, — потом повернулся к безмолвному человеку, рядом с креслом. — Стричь!
Когда Адамс почувствовал на своей голове неторопливые ладони парикмахера, то похолодел от страха: вот, сейчас, все откроется. Но все сложилось, как нельзя лучше. Парикмахер тоже был дох, это, несомненно. Вряд ли его интересовали другие предметы, кроме расчески и ножниц, поэтому, когда он наткнулся на пружинку в волосах Адамса, то просто взял ее и кинул в ближайший ворох волос. Она упала почти на самый верх, на чью-то длинную светлую прядь и сразу же стала заметной. Во всяком случае, Бенни казалось, что пружинка вопит на весь зал: вот я, здесь, посмотрите на меня. Парикмахер же спокойно продолжал делать свое дело, но вдруг он остановился и застыл, потом дернулся и, подойдя к куче волос, запихнул пружинку ногой в самую глубь. После этого вернулся и продолжил стричь. Бенни позволил себе тихо вздохнуть. Теперь он успокоился и незаметно осматривал ряды голых людей. Клеманса нигде не было, видимо, он или выдал себя, если деструкция не удалась, или так допек старика, что тот сделал его полным идиотом, годным лишь на списание.
* * *
*
— Господин Харман!
— Да, Барри.
— Скажите, почему наш звездный рейс оказался первым и последним? Мне не дает покоя этот вопрос. Ведь предварительно был накоплен колоссальный практический и технологический опыт. Я был уверен, что человечество вступило в свой звездный век, и вот, вдруг такое разочарование. Я даже орбитальных спутников не обнаружил.
— Не торопись, Барри, скоро все узнаешь. Ведь у тебя теперь вся жизнь впереди.
Они ехали в большом лимузине с затемненными стеклами. Улицы были малолюдны и красивы. Редкие прохожие слегка кланялись автомобилю, хотя наверняка не видели пассажиров. Видимо, Харман был в этом городе важной персоной. Вот уже несколько дней Глетчер находился у него в доме на правах гостя и пленника одновременно. Харман откровенно сказал Глетчеру, что за 5000 лет мир изменился, поэтому в его интересах войти в него постепенно, с наименьшими психологическими трудностями. Он запретил Барри выходить за пределы своей виллы и взял с него честное слово. В целом, хозяин дома был прям, в меру откровенен и это нравилось Глетчеру. Он дал Харману слово во всем его слушаться и за неимением других занятий, стал отсыпаться. Никогда еще он так сладко не спал! В свободное время за ним присматривала белокурая дочь хозяина Алиса. Она весело щебетала и постоянно расспрашивала Барри о его времени. Ее интересовали всякие пустяки и мелочи: как любили, какая была музыка, что одевали, а важные вопросы, типа социального устройства, уровня развития науки, совершенно не волновали.
С Харманом в эти дни они практически не разговаривали, Впрочем, Глетчер на это не сетовал, его вполне устраивало ежедневное общение с красивой и умной девушкой. При мысли о ней у него что-то обрывалось в сердце и растекалось тепло от воспоминаний о ее случайных прикосновениях, смехе, неуловимой смеси эксцентричности и лукавства. Она была непосредственна почти до бесстыдства, умна и наивна одновременно. Но больше всего астронавта подкупало в ней то, что он, похоже, интересовал ее именно как мужчина, а не как герой-звездолетчик и потенциальная знаменитость.
Внезапно стало темно. Глетчер очнулся от размышлений и посмотрел в окно. Все понятно, машина двигалась по подземному гаражу.
— Этот туннель ведет к дворцу Совета Федерации свободных городов Ирии, — пояснил Харман, — Сейчас мы приедем, и ты предстанешь перед вершиной власти планеты. Я не имел и не имею права на откровенность с тобой, члены Совета должны получить объективное мнение о тебе. Но я дам тебе один добрый совет, так как ты мне симпатичен: больше слушай, меньше говори и совсем не задавай вопросов. Поймешь все потом, и узнаешь все потом, а пока поверь мне просто на слово. Как я тебе, когда оставлял с дочерью.
— Спасибо, Сэр! Я вас понял. Я постараюсь не подвести вас...
— Себя, Барри, прежде всего себя самого, своей будущей судьбы.
В полумраке залы неярко отсвечивали знаки отличия и регалии. Это было первое, самое сильное впечатление. Члены Совета уже находились в креслах за отдельными столиками, которые ступенями, как бы амфитеатром спускались к небольшому пьедесталу со ступенями и к массивному длинному столу, стоявшему рядом на возвышении. За ним сидело три пожилых человека.
Харман уверенно двинулся сквозь проход между рядами к центральному столу и поманил за собой своего спутника. Глетчера усадили на кресло, стоявшее сбоку от стола, а Харман сразу же прошел к пьедесталу и начал говорить:
— Уважаемые члены Совета! Несколько дней назад свершилось знаменательное событие: успешно завершилась первая межзвездная экспедиция человечества. Она стартовала пять тысяч лет назад, достигла другой солнечной системы и приступила к колонизации ее планет. Перед вами, — Харман повернулся к астронавту и протянул в его сторону руку, — наш далекий предок, мистер Барри Глетчер, особо подчеркну, уроженец Южной территории.
Барри не понял последнего акцента Хармана, однако, почувствовал, что это имеет какое-то особое значение. Во всяком случае, прежде бесстрастные силуэты людей вдруг зашевелились, по залу прошел легкий шум, приглушенные голоса вспыхнули кое-где как искры и опять затухли. Глетчер напрягся, пытаясь расслышать хоть что-нибудь в отношении его родины, намек на то, почему она превратилась в пустыню, где теперь живет его народ. Неоднократно он спрашивал Хармана об этом и каждый раз он говорил, до Совета не имею права, терпи. Пользуясь хорошими отношениями с его дочерью, он спрашивал и у нее, но она не поняла его вопрос! Она никогда не слышала о Южной Территории! Сегодня он должен получить ответ. От дурных предчувствий похолодело в груди.
— Итак, — Харман опять обратился к залу, — план нашей работы следующий: мистер Глетчер коротко рассказывает о звездной экспедиции. Коротко потому, что развернутый письменный отчет, с цифрами, фактами и другими подробностями, он подготовит нам позже. Я думаю, месяца два-три ему на это хватит. После своего выступления наш гость ответит на вопросы. Если они будут. Потом Совет примет решение и объявит его мистеру Глетчеру. У меня все.
Харман оглядел молчащий зал, потом повернулся к столу: "Господин Председатель?". После короткой паузы из-за стола поднялся небольшого роста седой человек, почти старик. Он поднял молоточек и стукнул по поверхности стола:
— Принято. Спасибо господин Директор. Мистер Глетчер, — он посмотрел на астронавта, — прошу.
Барри встал. Он поймал себя на мысли, что не знает о чем рассказывать. О предыстории и подготовке экспедиции? Но если им все более-менее известно, то это будет простая трата времени. "А ведь они меня не прервут! — подумал внезапно Барри. — Будут также безучастно и молчаливо слушать даже чушь!". По коже пробежался холодок, — "А потом эти тени будут решать мою судьбу без меня! Вот и думай, балаган это или суд".
В зале стало совсем тихо и Глетчер внезапно успокоился, ведь он звездный десантник! Он обвел зал глазами: все, как в его время, когда он защищал научную степень, только вот, глаза другие. Те, из прошлого, смотрели на тебя, а эти сквозь тебя. В этих глазах не было ни злобы, ни доброты, ни равнодушия, ни интереса. Ничего кроме пустоты.
— Прошу вас, сэр, — прервал его размышления председатель.
— Да, да, извините господа, я просто волнуюсь.
— Смелее Барри, здесь ваши друзья и они внимательно слушают вас, — раздался голос Хармана.
У Глетчера на душе потеплело: хоть какое-то участие. Он начал говорить, опустив этапы подготовки и старта, да, и самого полета тоже. Подробнее всего он остановился на результатах перелета:
— ...Нам повезло. Несказанно повезло. Результаты автоматического зонда, сообщившего, что в найденной нами солнечной системе есть планеты, пригодные для жизни, полностью подтвердились. Даже с избытком. На самом деле там было четыре подходящие планеты, две из которых идеально подходили для колонизации. Всего в системе было 11 планет. На третьей от солнца планете буйство растительного и животного мира поражало воображение. Казалось, планета кипит жизнью. Правда, животный мир был хладнокровным и очень агрессивным. Колонизировать ее можно было, только уничтожив флору и фауну, несовместимую с людьми, а на это требовалось слишком много сил и времени. И климат надо было бы корректировать. Он был слишком влажным и жарким. Помню массу споров вокруг этих вопросов, но я в них не очень силен. Следующая планета также обладала атмосферой, пригодной для дыхания, но была прохладной: среднесуточная годовая температура колебалась от 10 до -10 градусов. Но на ней было спокойнее, не было крупных хищников, враждебной фауны. На этой планете было принято решение сделать основную базу. Туда и были переправлены все люди и грузы. Наши генетики буквально за пару месяцев приспособили имеющийся эмбриональный и семенной материал к внешним условиям. Когда я через год улетал, посевы и посадки уже начали всходить и появились небольшие стада животных. Все планетарные и разведывательные челноки, как и планировалось, были сняты со звездолета и оставлены с переселенцами.
— Барри замолчал.
— Зачем ты вернулся? — голос из зала звучал резко, но не враждебно. Хозяина его определить было невозможно, казалось, голос был гласом всего этого зала, этого полумрака с сотней глаз и с единым телом. Надо было отвечать. И отвечать честно.
— Кому-то надо было лететь.
— Зачем, разве автоматы не справились бы?
— Может быть, и справились бы, но возвращение одного или нескольких членов экипажа "Первого звездного" предусматривалось заранее. Не знали только, кто именно полетит. Желающих лететь обратно не было, все хотели остаться в новом мире...
— Почему же ты не остался?
Барри замялся. Причина была и банально проста, и невероятно сложна одновременно:
— У меня не было пары. Так сложилось. Поэтому я вызвался сам.
— Вы, понимаете, что в результате своего решения, — раздался уже другой голос, более мягкий и доброжелательный, — вы оказались вне времени?
Глетчер невольно пожал плечами, ответ был настолько очевиден, что не требовал озвучивания. Конечно, он все понимал. Вместо него ответил Харман:
— Я надеюсь, он еще послужит нам своим опытом и техникой.
— Да, конечно, — спохватился Барри, — я готов служить Ирии в любом приемлемом для нее качестве. Я не все здесь понимаю, все-таки прошло пять тысяч лет, но верю, что родина меня примет и я буду ей полезен.
— Вы приземлились на свалке?
— Да.
— Что с вашим космическим кораблем? — этот вопрос задал сам Председатель Совета.
