— Постойте, — он встал прямо перед ней. — Извините, если что не так.
— Да, нет, Георг, все в порядке. С чего ты решил, что обидел меня?
— Не знаю. Показалось, вы так быстро уходите. Слишком все неожиданно произошло, ваше появление, разговор...
— И что? — Ксения хитро прищурилась и склонила головку набок. — Влюбился, что ли?
Проквуст застыл, как в столбняке. Краска предательски опять заволокла его щеки. Он не знал что говорить.
— Господи, какой же ты еще мальчишка! — улыбнулась девушка по-доброму.
— Но я наверняка старше вас! — возразил Георг.
— Не будем спорить, девушка улыбнулась. — Ты хороший парень, Георг, в следующий раз я приду пораньше и мы поболтаем.
— Правда?! — глаза Проквуста засветились восторгом. — Спасибо.
— Да, не за что, — она шагнула, но вдруг остановилась. — Скажи, Георг, а куда ты шёл, когда я вышла из леса?
— Я? Да, хотел на полянку сходить. Это совсем рядом. В лесу сейчас прохладно, посижу на поваленном дереве, подумаю.
— Это где дуб старый стоит?
— Дуб? Нет, я не знаю, я там еще не был, только мельком видел.
— Мой тебе совет, не ходи туда.
— Но почему?! — удивился Проквуст. — Там опасно?
— Опасно? Нет. Там, — Ксения приумолкла, подбирая подходящее слово, — там странно. — Она с вызовом посмотрела в глаза собеседнику. — Заболталась я с тобой, до свидания.
Девушка прыснула смехом и быстренько зашагала по тропинке. Георг не стал ее догонять, он просто стоял и любовался ее фигуркой, походкой, красивыми ногами. Видимо, она почувствовала слишком откровенный взгляд Проквуста, потому что повернулась, озорно сверкнула улыбкой, грациозно погрозила пальчиком и исчезла среди деревьев. Как видение, подумал Георг, и поймал себя на мысли, что уже минут пять стоит, как загадочная незнакомка скрылась. Проквуст повернулся и решительно направился к запретной поляне, он должен был знать, есть ли там что-то странное или это просто девичий розыгрыш?
Он подошел к поваленному дереву. Ничего здесь не было странного, напротив, очень даже уютно. Ветер сюда доносился ослабленный и ласкал разгоряченное лицо нежно, словно опахалом, листва деревьев дробила солнечный жар на кусочки световой мозаики, а упавший ствол был сухой и потертый сверху, с плотно утоптанной почвой перед ним. Видимо, Белоус много часов проводил здесь в размышлениях. Георг успокоился и сел. Справа от него, у самой верхушки упавшего дерева, стоял могучий, в несколько человеческих обхватов, шершавый ствол. Чуть накренившись, намертво вцепившись в почву громадными узловатыми корнями, он тянул далеко в стороны длинные руки — ветви. Нижние ветви были сами, как деревья, наверное, при желании, по ним можно было бы пробежаться, настолько они были велики и параллельны земле. На них было мало листвы, но выше, где веток было много, они переплетались и шевелили кромчатыми листьями и тихо, очень тихо, шелестели, как будто разговаривали. Георг сидел, задрав голову ввысь, захваченный великолепием могучего дерева, он уже понял, что именно с этого места, сидя на стволе поверженного временем или бурей дерева, можно по-настоящему оценить этого великана. Сколько же ему лет, думал он, сотни, тысячи? Вдруг он вздрогнул, совсем рядом, за его спиной, кто-то кашлянул, а может, и прокряхтел. Проквуст рывком оглянулся и вскочил: в пяти — шести метров от него, возле самого комля, увенчанного скрюченными корнями, сидел его Учитель!
— Учитель! — я не заметил...
Голос Георга осекся. Он разглядел, что старик был лишь похож на Белоуса. Он был ниже, худосочнее, и хотя на лице красовались белые усы, но вряд ли их можно было назвать пышными. Сквозь ослепительно седые волосы проглядывала лысина, а лицо было буквально испещрено глубокими морщинами. Зато брови были гуще, чем у Белоуса, они клубились над глазами седым туманом и из него проглядывали пронзительные глаза. Старые, в крупных прожилках, руки безмятежно лежали на набалдашнике кривой клюки. Старик был одет в хламиду, странного цвета: наверное, когда-то изначально она была белой, но сейчас она выглядела серой, с зеленоватым оттенком, свободными волнами она опускалась вниз и ... переходила в землю!
У Проквуста подогнулись ноги и он рухнул обратно на ствол дерева. Руки невольно потянулись глазам: протереть их, а потом вновь проверить, видится, или не видится.
— Ты зачем сюда пришел? — голос незнакомца был совершенно нормальным для пожилого мужчины, без всяких рыкающих ноток, как у Белоуса, но он совершенно не подходил для древнего старика. Георг неожиданно для самого себя вдруг назвал его про себя старым пнем.
— Ты прав, я старый пень, вернее скоро им стану, — старик чуть заметно кивнул в сторону дуба. — Видишь, недолго ему осталось.
— А, а, а, — Георг никак не мог решить с чего начать, поэтому ляпнул то, что ближе всего было к языку, — А причем тут это дерево?
— Как причем? Я в нем живу.
— Не понял.
— Ты многого не понимаешь, человек. Все вы, люди, мало понимаете. — В голосе старика послышались грустные нотки.
— Вы хотите сказать, что вы — дух этого дерева? — усмехнулся Георг, он внезапно успокоился, наверняка, про старый пень, это просто совпадение и не более. Ему даже стало немножко смешно.
— Молод ты еще, — брови старика загустились и прямо на глазах сдвинулись в грозную извилистую линию, — тебе девчушка что сказала, не ходи сюда, а ты пришел, чего ищешь здесь?
— Позвольте! — хотел сказать Проквуст, а еще он хотел добавить, что это его право, ходить там, где вздумается, что он первый пришел на это место.... Но он не мог даже открыть рта, слова завязли в горле, даже дышать стало тягостно.
— Могу исполнить твое право, оставить тебя здесь. Превращу твои ноги в корни, тело в дерево, а руки в ветви, высушу и повалю рядом с этим обрубком! — Старец грозно стукнул своим посохом о землю.
Вместо глухого звука раздался удар камня о камень. Георг с ужасом почувствовал, как деревенеют руки, как сковывает грубая и толстая кора его ступни, как останавливается кровь в жилах. Из последних сил он цеплялся искорками своего разума за угасающую действительность, а реальность размывалась, опадала туманом в землю, уходила соками в ее глубины и уносила его человеческую жизнь. Господи! Неужели такое возможно?! — взмолился Проквуст, — Нет, это наваждение! Так не бывает! Но вопреки всему он чувствовал, как жизнь сочиться из него, он понял: умирает он по-настоящему! Дневной свет стал меркнуть, он как бы зарастал бесчисленным количеством веточек с крохотными листочками, они множились, ветвились....
— Я пришел думать! — сквозь дебри сознания Георг вытолкнул фразу, она хриплым облаком выскочила из его скованных легких, повисла на миг брызгами смысла и осела вниз.
Дышать стало легче, с глаз спала пелена, все вернулось, будто и не было, только жуткая память осталась.
— Ладно, парень, живи пока, — голос старика звучал ровно и буднично. — Но долго ли, я пока не знаю. Говори, я решать буду.
Проквуст вдруг отчетливо понял, что старик не шутит, что он действительно сейчас будет решать, жить ему или не жить. Кто бы он ни был, но он был, и он мог убить. Нет, Георг не запаниковал, не вспотел от страха, он был молод и не верил в возможность смерти даже сейчас, буквально заглядывая ей в глаза.
— Простите, если я по неведению нарушил ваш покой. Я заприметил это упавшее дерево случайно, несколько дней назад. Вот, сегодня, мне вдруг подумалось, что здесь я смогу спокойно поразмышлять и найти ответ на урок Учителя.
— А может, девчонке решил доказать, что не боишься ничего? — в глазах старика блеснула искорка усмешки, но губы даже не дрогнули.
— Да, и это тоже, — честно признался Георг.
— А размышлять здесь действительно хорошо, это ты прав. Так какой тебе урок учитель задал?
— Добро и зло.
— И все?
— И все.
— Ну, и что ты надумал, по поводу этого мелкого вопроса?
— Почему мелкого? — не сдержал своего удивления Георг.
— Потому, что у тебя в голове именно так и звучит. Разве не родилось в тебе недоумение, когда урок был поставлен?
— Да, — чуть помедлив, ответил Проквуст. Он вспомнил, что, пожалуй, так оно и было, может, потому он и не мог никак подступиться к решению урока? — Я размышлял над заданием Учителя, но дошел только до пары хорошо — плохо, и пока никак не могу перекинуть от нее мостик к добру и злу. Логическая цепочка все время рвется.
— Это не мудрено, человек, потому что добро и зло шире вас самих, а хорошо и плохо, это всего лишь мера вашего поведения. Нельзя малым объять большое.
Проквуст ощущал себя странно. Вроде бы все вернулось в норму: он, как и в самом начале, сидел на дереве, вокруг стоял лес, сверху светило солнце, под ногами ощущалась земля. Но все было другим, неестественным, словно нарисованным, недвижимые деревья выглядели сплошной стеной, свет сверху нависал потолком, и жуткая тишина, ни шороха, ни порыва ветра. Он чувствовал, что если бы попытался убежать, то не смог бы сделать и двух шагов, тут же уткнулся бы в этот непроходимый забор стволов. И старик сидел там же, только теперь выглядел по-другому: каким-то изваянием, в нем больше не ощущалась жизнь, только нечеловеческие суть и мощь. Он высился, словно кусок камня, нависал сверху темной тучей, и от ее тени веяло холодом. В душу опять вполз озноб страха, но Георг смял его в самом зародыше, понимая необъяснимым образом, что его спасение не в бегстве, а в размышлении. Кстати, подумалось ему, а как же зовут его собеседника? И тот, словно услышав, ответил.
— Меня все по-разному зовут, — старик прищурил глаза, и они прожгли Проквуста насквозь. — Но тебе, человек, мое имя сейчас ни к чему, я его называю только тем, кого отпускаю.
Георг вздрогнул, волна паники готова была захлестнуть сознание, и это был бы конец. Надо было бороться, а значит говорить, говорить, отвлекая себя и развлекая сурового собеседника.
— А многих вы отпускали?
— Ты, человек, статистику за источник сути держишь или просто интересуешься?
— Я? — Георг растерялся. Он понял, что вопрос его был глупым.
— Ты, а кто же еще? — Проквусту послышался ехидный смешок. — Любопытство, Георг, не ведет к знанию. Ты должен интересоваться собственной судьбой, чужие истории тебе не помогут. Но в одном будь уверен, под этим дубом много костей уложено, их жизненная сила шелестит в его листве и не дает подломиться во время сезона бурь. Ну, так как, ты и дальше будешь испытывать мое терпение или вернешься к уроку?
— Добро сильнее зла! — отчаянно выкрикнул Георг.
— Да-а? И почему?
— Не знаю, но это так!
— Знаешь, Георг, кого ты напоминаешь сам себе? Школьника, который твердит учителю, я учил. Ты разочаровываешь меня, — старик приподнял клюку.
Проквуст понял, это конец. Сейчас он ее опустит, опять громыхнет, и вся его никчемная жизнь стечет к корням этого монстра. Стало грустно и немного обидно: глупо все получилось, столько перетерпеть на свалке, чтобы бездарно растаять здесь удобрением.
— Воля ваша, — обречено вздохнул Георг, — пусть же моя смерть послужит вам добрую службу, и вы простоите здесь еще пару лишних сотен лет.
— Ха! — старик вздрогнул и медленно опустил клюку. — Как же ты самоуверен! Неужели ты думаешь, что тебя настолько хватит?!
— Ну, и пусть! — Георг упрямо мотнул головой. — Хоть на один день, подавись, чертов вампир.
— Еще раз ругнешься, — грозно нахмурился старик, — и шансов у тебя не останется!
— А разве они у меня есть?
— Дурак. Запомни, пока ты жив, шансы есть.
— Хорошо! — Проквусту вдруг стало легко, в голове проснулось озорство. — Вы вот о добре рассуждаете, а сами-то, добрый?
— Добрый.
— Не понял?! — Георг даже подпрыгнул. — Вы хотите меня буквально съесть и называете себя добрым?!
— А почему бы и нет, может мне это требуется. Ты вот рыбу вчера ел, ты её глупой обозвал и съел. Так?
— Так. Но ведь я человек!
— Зато я не человек, почему же ты не можешь быть для меня рыбой?
Проквуст задумался. Что ж получается, старик прав? Добро и Зло — проявляются только в поведении и поступках его носителей, и неважно, кто это — человек, животное, стихия? Не может быть! Должен быть какой-то критерий абсолюта, ствол, из которого растут все нравственные традиции и моральные нормы. Георг задумчиво поднял глаза на старика. Тот внимательно всматривался в него и, похоже, уже не гневался.
— Все-таки ты не безнадежен, человек. Рок дал тебе больше, чем я увидел в начале. Хорошо, я скажу тебе твое имя.
— Мое?!
— Мое. Для тебя. Понял?
— Нет.
— Дурак.
Старик поднялся, медленно, беззвучно, хотя Проквусту мысленно слышался скрип дерева о дерева. Его таинственный собеседник теперь совсем не походил на человека, он выглядел как ожившее дерево.
— Не ищи меня среди людей и деревьев, Георг, — прервал его размышления старик. — Дорога познания длинна, я благословляю тебя на путь по ней и вручаю тебе свое имя.
Старик протянул в его сторону клюку, и она вытянулась, уклонилась от руки, машинально поднятой Проквустом навстречу, и воткнулась в грудь, прямо в солнечное сплетение. Внутри кольнуло, сердце бешено дернулось, окутанное холодным огнем, к голове потянулись тоненькие веточки, слагавшиеся перед мысленным взором Георга в буквы: ВЕРЕС. Оно было сокровенным, только для него одного, даже Учителю нельзя было его произносить. Почему? Георг не знал почему, уверенность пришла вместе с именем. Туман перед глазами стал рассеиваться, послышались звуки, ветер вновь дотронулся до воспаленного лба. Проквуст вскочил и чуть не упал. Все тело было словно чужое, мышцы слушались плохо, они как бы вспоминали свое предназначение. Шаг, еще шаг, дело пошло... бегом, бегом отсюда!
Солнце еще было достаточно высоко, день был в самом разгаре. Проквуст удивился, ему казалось, что он провел на загадочной поляне вечность. Кое-как он добрел до пеньков, и устало присел.
Георг положил руки на высокий пенек в середине и уткнул в них голову. Мысли потекли неспешно, плавно, и следить за ними было интересно. Например, если микроб заражает чужой организм, паразитируя в нем, то он делает этому организму зло. С точки зрения организма. А с точки зрения микроба — организм, это всего лишь нужная микробу среда обитания, целина, подлежащая освоению. А значит, микробу паразитизм — добро.
Следуя этой логике, можно было легко разложить любые нравственные проявления на составляющие элементы. Даже убийство: убийца удовлетворил собственное чувство мести, ярости, меркантильности или откровенного наслаждения. И самоубийца поступает по собственному побуждению: он или устал жить или не может жить из-за критических жизненных обстоятельств. Убив себя, он удовлетворил свои желания или разрешил свои неразрешимые с его точки зрения иным способом проблемы (сюда нельзя относить случаи, когда суицид является не более чем изощренным способом убийства: умри сам или убьем твоих детей, мать). Таким образом, возникает простой, издревле известный вывод: зло всегда есть обратная сторона медали добра, действие — обратное конкретному добру. Просто добро подразделяется на огромное количество иерархий и сфер добра. Самостоятельное, отвлеченное и абсолютно "злое" Зло теоретически существовать не может. Оно лишь проявление, возникающее на стыках различных сфер добра, не совпадающих друг с другом или откровенно противоречащих друг другу. Зло, это побочная функция добра.
