-Зачем вы...
-А ты видела, как возят трупы в крематорий? Видела лица тех, кто с утра до вечера тягает повозки с ними, пока не падет замертво? Тебе бы стоило посмотреть, девочка, посмотреть, как выглядит смерть, которой ты так ищешь. Тебе бы стоило заглянуть им в глаза. Они знали о смерти куда больше, чем должен знать человек, знали, наверное, обо всех ее видах, но уже никому бы ничего не сказали, ведь они давно разучились говорить...да и просто думать, наверное, тоже. Единственным смыслом их существования стали эти трупы, — Неус подалась вперед. — А ты была когда-нибудь в поезде смерти?
Герду против воли передернуло — но оторвать взгляда она так и не сумела, равно как и что-то сказать.
-Самые слабые умирают молча. Всегда так. Другие часто жалуются, но ты их не слышишь. Быстро учишься этого не делать. Так же быстро, как не замечать этот запах, запах тлена. Думаешь, мы тогда желали себе смерти? Думаешь, мы были такими, как ты?
-Я...
-Я видела смерть, видела ее постоянно. Она всегда была рядом с нами, была в каждом лице. Но она никогда не манила, как, наверное, думается тебе — она лишь казалась ужасной. Ты смотришь на нее, смотришь, потому что некуда было больше смотреть. И не видишь ни одного мертвого лица, по которому можно сказать, что для его хозяина она была освобождением. У первого моего мертвеца была такая странная усмешка...казалось, он ожидал чего-то совсем другого... — Неус говорила спокойно, но твердо, больше не повышая голоса. — Нужно смотреть на них. Нужно смотреть и думать, что они закончили так, как ты закончить не хочешь.
-Но ведь легче...
-Легче? — устало рассмеялась Амальгама. — Да, были и такие, как ты. Они словно готовились ко сну. Но такая смерть, смерть подобных тебе, не способна ничему научить, способна лишь обмануть, лишь нашептать, что она легка, что она есть единственный способ сбежать из этого ада. Нет, нужно смотреть на тех, кто своей смертью взывает не сдаваться. Тех, кто умер так, как ты никому не пожелаешь. Нужно смотреть, когда они умирают — и смотреть после, когда они окоченеют. И после того тоже — нужно смотреть, когда за них принимаются крысы...
-Зачем? — выдохнула Герда. — Зачем нужна жизнь, подобная вашей?
-Чтобы подобных ей больше никогда не было, — тут же последовал ответ. — Чтобы помнить самому и не дать забыть другим. Чтобы отомстить. Чтобы посмеяться над ними. Посмеяться над смертью. У всех нас были свои причины...
Живи. Только живи.
-...и когда я вижу подобных тебе, которые готовы выбросить дарованную им жизнь в пропасть лишь потому, что однажды испугались, или однажды испытали боль, или однажды дали себя убедить, что она ничего не стоит — я желаю лишь одного. Желаю, чтобы вы оказались на нашем месте. Чтобы вы увидели, как выглядит смерть на самом деле. Чтобы вы хорошенько вгляделись в то, что вам кажется красивым и правильным.
Бинты с тихим шелестом поползли вниз, открывая лицо Амальгамы, ее шею, ее руки...
-Взгляни на меня. Взгляни, чем я стала. Почему, если подобная мне нашла причину жить, не можешь ты? Почему ты желаешь не просто умереть, но измолоть свою бессмертную душу в порошок? Насколько же силен должен быть страх, чтобы...
-Это не страх!
-Да неужели? — Неус вдруг улыбнулась. — Да в тебе ничего ведь и нет, кроме страха...
-Замолчи!
Налившиеся ненавистью глаза застыли, остекленевший их взгляд нацелился точно в лицо Амальгамы.
-Мне удалось посмеяться над смертью. Если хочешь то знать, я смеюсь над ней и поныне.
С перекошенных от злости губ сорвались первые строки заклятья.
До удара оставались считанные мгновения.
Но удар так и не был нанесен.
-Ч-что...я...
По бинтам расползались мерцающие литеры. Герда, несколько раз моргнув, словно сомневаясь в реальности происходящего, отступила на шаг, затем еще на один. Сложно сказать, что дрожало сильнее — ее руки или же лицо.
-Я...я...я просто...
Бинты ползли вверх, укрывая лицо. Цель была достигнута — и целью в этот раз было отнюдь не убийство. В том попросту не было нужды.
Страх вцепился в Герду, тряся ее с такой силой, что, казалось, еще чуть-чуть — и голова ее, отломившись от шеи, покатится по полу.
-Нет...нет...нет...
Но страх пришел далеко не один — за ним ступало все то, что когда-то вычеркнул, вымарал из ее жизни Кай, придавая той жизни новый смысл, заключавшийся единственно в ожидании ее прекращения. Все, чему она столько лет училась не придавать значения, все, что она старательно забывала, все, что она...
На глазах Герды выступили слезы — "броня милосердия" оказалась отнюдь не милосердна к ней, но это, как прекрасно понимала Неус, был единственный возможный способ пробудить ее от страшного сна, навеянного Каем, единственный шанс хоть немного сбить ледяную коросту с души, которая в смертельном холоде искала покой...
-Все хорошо, — тихо произнесла она, осторожно шагнув вперед. — Теперь все хорошо. Скажи...
Герда, испуганно вскрикнув, отступила было назад — но Неус все-таки успела схватить ее за руки.
-Скажи. Как твое имя? Как твое настоящее имя?
-Вряд ли это теперь имеет значение.
Новый голос слился со скрипом открывающейся двери — но боль, зародившаяся в Цепях, дала Амальгаме понять, что он — что это — ближе, чем хотелось бы.
Смертельно близко.
-Я вижу, вам удалось заронить некоторые сомнения в мою Герду, — лицо стоявшего на пороге человека скрывала коридорная тьма — в отличие от компактного пистолета на ремешке, что был нацелен точно в лицо Амальгаме. — Что ж, значит, я вовремя решил взять ситуацию под личный контроль.
Ширнесс.
Он уже успел привыкнуть к холоду. Последнее лето оставило после себя память о нестерпимой духоте и вездесущих солнечных лучах, которые проникали, казалось, в каждую щель, в каждое, неважно сколь крохотное, оконце — и даже с началом осени ничто не спешило меняться. Конец сентября и первые тревожные дни месяца, что плелся следом, Лин тоже запомнил хорошо — никакие лекарства не смогли бы, наверное, выдрать вон из его рассудка все эти бесконечные тренировки, "репетиции", как пошучивал Неудачник, проводимые пред финальным броском. Операцией, ради которой они все жили и сражались столько лет, операцией, которая ознаменует начало конца.
Каждый ожидал неизбежного с чем-то своим, сходясь с другими лишь в том, что не спешил вытаскивать эти чувства на поверхность. С самого начала месяца настроение Притворщика оставляло лучшего не просто желать, но умолять изо всех сил, и даже обычно безучастная к подобным вещам Сетка все глубже погружалась в свои мысли, все реже касаясь мыслей чужих. Что же до лейтенанта...Лин видел его лицо в те дни после "Огнива". И, пусть это ему и казалось странным, не испытывал желания подолгу задерживать на нем свой взгляд.
Пристроенный в соседнем окне пулемет вызывал отчаянное желание до него дотронуться: для начала три раза левой рукой с закрытыми глазами, а после — столько же правой, уже распахнув их до предела. Потом наоборот. И еще раз. Лекарства, как и всегда, хорошо справлялись с задачей опустошать его череп, поганой метлой гоня оттуда все лишнее, но в такие моменты, моменты предельного напряжения, не помогали даже они.
Шли годы, и по мере того, как он взрослел, взрослели, развивались вместе с ним бывшие, в общем-то, законной его частью вещи от боли. Некоторые отжившие свое страхи уходили, иногда даже навсегда, но на их место неизменно вставали новые, приходя иногда внезапно, в один вечер утверждая свою власть, свое право терзать его сознание, а иногда постепенно прорастая внутри, опутывая, глубоко-глубоко запуская корни. Среди прочих навязчивых мыслей нового поколения Лин больше всего не мог терпеть те, что вынуждали на несколько секунд прикрывать глаза: ритуал попросту не мог считаться исполненным, если он мысленно произносил последние слова из цепочки с глазами открытыми, и — это было хуже всего — оказался настолько прилипчивым, что вынуждал переделывать себя раз за разом, до идеала, который, как известно каждому дураку, в принципе не был достижим.
Чего он боялся сейчас? Он знал ответ, ибо тот лежал на самой поверхности, он знал его более чем хорошо, но не желал, отчаянно не желал о том думать — и именно потому болезнь избрала инструментом для пытки именно эти мысли.
Мысли о том, что будет, когда все закончится. Будет с ними. С ним. С Анной.
Мысли о том, что ее...
...дотронься левой рукой три раза с закрытыми глазами, потом — правой рукой с открытыми глазами, после сделай это без подсказки без подсказки то есть не проговаривай про себя эту мысль...
Скоро все закончится. Внешний враг, войну с которым они бережно планировали и готовили столько лет, будет повержен — и тогда настанет время врагов внутренних. Настанет их время. Ленинградский Клуб и все те, с кем он вынужден был сотрудничать, чтобы очистить остальной мир, повернут оружие друг на друга. И те и другие это знают, не могут не знать, так ведь? Знают и продолжают действовать по созданному сообща плану, плану, который закончится уничтожением тех, в ком больше нет нужды. Иногда он думает о магах. Иногда он думает обо всех тех, кто сражается на стороне Клуба не потому, что внутри него сидит контрольная схема, которым известно, что они лишь оттянули время своей казни почти на целый век — но если все выгорит, то придут и за ними. Иногда он думает о людях, которые уже успели к ним привыкнуть, с ними сработаться — и которые тоже знают, чью кровь им придется пролить. Иногда он задается вопросом, почему, и не находит ни одного ответа, кроме безумия.
Мир вокруг безумен, был таким с самого начала. И единственный способ не нахлебаться этого безумия большой ложкой — делать то, что приказано. Даже сейчас. Даже на пороге конца.
Интересно, это его собственная мысль или в ней стоит винить лекарства?
Подняв глаза, Лин смотрит на пришпиленную к стене грубую карту, всю в корявых пометках Алеева. Бывшие портовые здания опутаны сложной сетью из чар — поддержку "стрелам" оказывает сам Двадцать Второй Прародитель. Бывшие портовые здания укреплены и оборудованы всем, что успели выгрузить в то судорожное утро, что выгружали и тащили по местам весь тот судорожный день. Мысли его, наконец, освобождаются от ритуала, и, не задержавшись на Клубе с его операциями — слишком много лекарств для таких пространных размышлений — останавливаются на отдельных деталях, вместе составляющих грозный механизм. На таких вот пулеметах. На в спешном порядке заминированных проходах. На отборных штурмовиках "Атропы", каждый из которых умрет, но не оставит доверенной ему позиции. На Двадцать Втором и на магах, которых не удалось задействовать в операции — ведь экспериментальные установки, будучи активированы, сделают из них всего лишь балласт. Пару деталей внесли они с Анной: сложная сеть из крепких канатов, крюков и лебедок, которая теперь соединяет здания, дополнительно укрыта маскировочными чарами — глаз просто не желает задерживаться на всех этих "воздушных дорожках", если, конечно, на стекле, тот глаз укрывающем, не вырезан загодя специальный знак. Жаль, конечно, что у них не так много времени: если бы Двадцать Второй успел установить тут территориальное поле, смести этот крохотный плацдарм стало бы задачей не из легких.
Он терпеливо ждет, время от времени выходя на связь — до соседнего здания рукой подать, но оставлять облюбованную позицию уже как-то не хочется. Он ждет долго, почти не замечая того, как проходят часы — как тут заметишь, когда мысли постоянно заняты чем-то другим — и когда, наконец, в помещении появляется лейтенант, встряхивается, поднимает голову, отвечая как ни в чем не бывало.
-Двадцать Второй связался с нами, — каждый раз, когда лейтенант волнуется сверх меры, фразы его словно отделяют друг от друга топором — это Лин успел заметить уже довольно-таки давно. — Они на подходе. Со стороны города.
Он почти не задает вопросов. Не спрашивает, как враг узнал, где их искать, почему те небольшие отряды, что затаились в самом городе, ничего не предприняли — и живы ли они вообще? Это далеко не то, о чем сейчас стоит думать.
-Сколько?
-Внешние поля успели зафиксировать всплески в Цепях, прежде чем их снесло, — сухо произносит Алеев. — Мощь такая, словно там с десяток магов собралось, вот только...
Лин молча смотрит ему в глаза, ожидая продолжения.
-...кажется, их всего двое.
Это не удивляет. Их противник не из тех, что имеет возможность брать числом — и если бы только его умений тоже можно было не опасаться...
-В нашу сторону уже что-то пускали. Раза три. Кажется, пытаются вывести из строя связь, — остановившись у окна, тихо говорит лейтенант. — Наружное наблюдение уже доложило о приближающейся машине...
-Мы активируем установки?
-Нет, — с ответом Алеев чуть медлит. — Приказа не поступало.
-Но если мы лишимся связи...
-Приказа не поступало. Понадеемся на Прародителя. Мы...
Треск рации прерывает его рубленую кусками речь.
-...Двадцать Второго...подтвердилось. Основные...с моря...
-Похоже, они думают, что застали нас врасплох, — в несколько шагов добравшись до дверей, Алеев обернулся. — Все по местам. Надо показать, насколько крепко они ошибаются...
Старая верфь оживает в считанные минуты — жизнь пришла туда, конечно, намного раньше, но таилась до сигнала в этих давно брошенных постройках. Лейтенант исчезает в дверном проеме, бегом отправляясь проверять посты, а Лин, выбираясь на хлипкий железный балкончик, чувствует, как раскидывается над домами Ловчая Сеть.
-...они черны и до конца...
-...вонзятся в черные сердца...
Связь пока еще есть, но становится хуже, кажется, с каждой секундой.
-...они без промаха летят...
Враг и правда совершает скверную ошибку. После "Огнива" они не просто готовы к предательству, о нет. После "Огнива" они ждут его отовсюду.
-...и никого не пощадят...
И когда в их сторону, знаменуя начало бойни, отправляются первые чары, они уже готовы. Они отвечают.
Лондон.
-Сделайте два шага назад, пожалуйста, — в голосе Кая чувствовалась усталость. — Вы мне еще понадобитесь, это верно, но думаю, я могу себе позволить сделать несколько выстрелов по вашим ногам.
Она молчала, переводя взгляд с оружия в его руке на Герду — начисто парализованная страхом, та никак не могла сдвинуться с места, не могла решить, в чью же сторону ей должно шагнуть.
Кай сделал выбор за нее. Войдя в комнату, он остановился точно за ее спиной, и, положив своему живому щиту руку на плечо, чуть дернул Герду назад. Целиться он при том и не думал прекращать. Взгляд Амальгамы остановился на его лице — взор ответный же заставил ее отступить вернее любого оружия. Позволил ужасу проникнуть в нее и свести судорогой все тело.
-Я думаю, вы уже осведомлены, что прибегать к чарам в моем присутствии бесполезно, — тихо продолжал Кай. — Если же вы вздумаете воспользоваться...иным оружием, вначале я убью вас.
-Вначале?
-Да. После же я сделаю это со всеми обитателями данного дома. Как вы верно заметили в недавнем разговоре с моей Гердой, здесь есть люди. И если своя собственная судьба вас волнует в мере явно не достаточной для того, чтобы можно было строить на этом сколько-нибудь эффективную угрозу, то их судьбы — дело другое. Я прав?
