-Она может быть у русских. Она...
-Может. И что, предложишь тайной коллегии устроить еще одну бойню — теперь уже во имя ее? — все более жестким тоном продолжал Ваутерс. — Очнись, Кат! Крестовый поход "Метелица" закончился ничем! Русские проиграли, Ассоциация проиграла, мы тоже, если ты забыл, далеко не с победой ушли! Мы обескровлены! Все, что мы можем теперь — считать убитых и прикрывать головы! А число охотников их открутить с каждым месяцем только растет!
-Я...
-А ты распустил тут сопли в три ручья! Жить он не хочет! Жить он не хотел! Конечно, какого, прости Господи, дьявола ты должен того хотеть, да? Ты же, бедненький, всегда у нас страдаешь больше всех! А тут такой шанс, наконец, отмучиться!
-Да послушай ты...
-Нет, это ты послушай! — вскочив с кровати, закричал кардинал. — Я пришел сюда, рискуя себе на шею мишень повесить, единственно чтобы от тебя смерть отвести, чтобы людей твоих на смерть не отдали! Я к тебе пришел сказать, что есть еще шанс их вытянуть, но не желаешь — пусть так и будет! Ступай в печь, а они, как соучастники, пойдут на расправу Верту!
Резко развернувшись, Ваутерс направился к дверям. Занес кулак, чтобы постучать.
-Стой.
-С чего бы мне тут оставаться?
-Откуда мне знать, что они правда живы? — глухим голосом проговорил палач.
-Мне уже нет больше веры, так? Когда мальчонку того принес, от Флаэрти укрыть просил, все почему-то иначе было...
-Время, — пожал плечами палач. — Оно никого прежним не оставляет.
-Кроме тебя, разве что, — развернувшись, раздраженно бросил Ваутерс. — Как стонал по судьбе своей, так и стонешь, ничего другого кругом себя не видя. Принесу фотографии, дня через три — сгодится?
-Быть может. От меня что?
-Прежде всего — игрушки свои отдашь, — кардинал покосился на валявшийся у кровати Ключ. — Меня обыскивать не станут, вынесу да выкину, где не найдет никто. А сам сидишь, как мышь под метлой, и молишься, если помнишь еще, как молитва делается. Мысли о побеге брось — не выйдет у тебя, а и выйдет — тогда твоих точно в огонь пустят.
-А дальше что? — издевательски поинтересовался палач. — Может, в ножки к Верту кинуться, прощение вымаливать?
-Кинуться не кинуться, но признаться тебе придется, — мрачно продолжил кардинал. — Самому. Во всем и сразу. До того, как на ленты нарезать начнут.
-И чем мне то поможет? Не в печь задвинут, а усыпят просто?
-Да брось ты уже огрызаться, голова дубовая, — полным усталости голосом произнес Ваутерс. — Брось и дальше слушай. Ты у Верта с давних пор как кость в горле, но работу, как ни крути, а делаешь. Пусть и своим носом часто. А сейчас ты ему такой повод себя через весь конвейер пропустить дал, что лучшего и желать грешно. И доказательства против тебя железные. А за Вертом, напомню, стоит Массари...
-Слишком высоко эта птичка летает. Мне не доплюнуть.
-Да и мне...пока что. Но вот что важно, Кат, провал — он по всем нам ударил, и Массари исключением не был. Если бы половине коллегии карманы не заполнил в последний момент, да других каких благ не посулил, слетел бы вон, словно и не сидел никогда рядом с деканом. А декан наш, сказал бы я, желай обидеть нашего брата во Христе, пенек гнилой — из таких и песок уже не сыплется, вышел весь. И вертят им год от года те, кто ловчее прочих. Сейчас вот Массари со своей шайкой, а потом...
-Ты.
-...а потом — кто знает...так или иначе, позиции Массари сейчас слабы, как никогда — и потому субдекан в горло любому вцепится, кто против него пару слов скажет. А Бешеный, после такого-то позора — тем более. И планы их на тебя мне давно известны. Ты ведь лучше многих знаешь, Кат, что ложь это все — о том, что сильные люди пытки выдерживают. Нет никаких сильных и слабых, есть плохие дознаватели и хорошие. А в этих стенах только самых лучших держат. И будешь упорствовать — им с огромным удовольствием тебя передадут.
-Но если я сам признаюсь...
-Во-первых, ты лишишь Верта этого самого удовольствия. Во-вторых, пойдя на сотрудничество, ты начнешь уменьшать число поводов отправить тебя в печь. Я ведь сказал уже, Кат — обескровлены мы, сейчас каждый палач на вес золота. Особенно такой, как ты, с опытом. И поверь, Массари не дурак, просто законченный сукин сын, а это все-таки немножко другое. И что бы там Верт не визжал, без повода тебя через печь не пропустят. Так зачем же, сам посуди, тебе давать этот повод?
-Не верю я, — немного помолчав, подал голос Асколь. — Не верю и все тут. Им же козел отпущения нужен...
-Нужен, кто же с тем спорить берется? И если ты перестанешь валять дурака, быть может, и удастся устроить так, что тебя именно что отпустят. Собак всех свесят и отпустят. В пустыню или нет, тут уж не скажу...
-А если не перестану, тогда что?
-Тогда тебя на смерть, а твоих — туда же, но позже. И куда изощренней. Я говорил с Вертом, Кат, он горы готов свернуть, чтобы тебя со свету сжить. А если ему то удастся, группу твою...что осталось...отправит на верную гибель, в пасть к Прародителю какому или еще куда...
-Допустим, я с тобой соглашусь. Допустим, паинькой буду. Гарантии-то какие?
-Никаких. Гарантий он захотел, тоже мне... — проворчал Ваутерс. — Но если согласишься, то постараюсь тряхнуть связями. Я тебе не субдекан, конечно, но и не служка алтарный, о чем ты, сдается, каждый раз забыть норовишь. Говоришь так, словно я собутыльник твой...или еще кто похуже...
-К делу давай, обидчивый наш. Я бежать не пробую, вину перед трибуналом признаю, дальше что?
-Дальше на тебя вешают все грехи и отправляют так далеко, как им фантазия подскажет. Группу твою расформировывают и разбрасывают кого куда...
-Не очень мне это...
-Дурень, так лучше всего будет. Когда они вместе — Верту ничего не стоит подговорить нужных людей, чтобы "Догму" на смерть послали. А так — кто ж ему даст зазря непричастных вместе с ними гробить?
-Резонно. Значит, ты...
-И вот еще что. О тебе им знать нельзя.
-Это почему еще?
-Потому что Верт так просто не успокоится. Зря он Бешеный, что ли? Тебя мы спрячем, и их — уж где придется. И никаких контактов, пока пыль не осядет. Какое-то время побудешь обычным священником...
-И сколько же, интересно...
-Сколько потребуется, — отрезал Ваутерс. — Год, два...даже если пять — носу не высунешь, пока Верт не остынет. А там, глядишь, и ветер переменится. Глядишь, и Массари самого скинем...
-А ты на его месте рассядешься.
-Поглядим. Ну так что, Кат? Ты согласен?
Ответ кардинал Яспер Ваутерс прочел в глазах палача. А никакого другого ему и не требовалось.
Первым, что Альтеро Асколь услышал, оказались шаги — конвоиры топали так, что, несомненно, подняли бы на уши весь этаж, будь на нем сейчас хоть кто-то еще. Не прошло и минуты, а к шагам добавились голоса — до того отвратительные, что отчаянно не хотелось даже представлять, кто мог бы обладать такими.
-И все ж я так считаю. Твоя во всем вина, Францишек, — один голос был что пароходный гудок — при условии, конечно, что пароход обрел вдруг жизнь и несколько лет занимался беспробудным пьянством.
-Да с чего моя-то, а? С чего моя? — второй голос, тонкий и блеющий, был настолько противен, что скрип железа по стеклу показался бы любому, услышавшему его, райской мелодией. — Я, что ли, так надрался, что ноги волочить не мог?
-А что, скажешь, не так? Не так, да? Ты все и начал, ты один! И если б не ты, мы бы тем вечером вообще не пили! И к сбору бы не опоздали! В Копенгагене этом чертовом не остались бы, да на "Левиафан" бы сели вместе со всеми!
-Сели, сели бы. И потонули бы аккурат с остальными, дурья твоя башка! Ты радоваться должен, Якоб, меня благодарить! Кабы не я, так мы бы с тобой...
-...на самых задах не остались, вот-вот. Прям как тогда, у Морольфов. А все почему? Да потому что ты, балбесина...
-От такого слышу. Что, повоевать захотелось? Приключений душа просит? Вон, на этого посмотри, которого мы...ох...охраняем. Довоевался уже...
Когда процессия показалась из-за угла, Альтеро Асколь понял, что ошибся: настолько мерзких морд он не мог вообразить при всем желании. Один из рыцарей, что конвоировали обвиняемого, был настолько толст, что едва влезал в собственную униформу, лицо же его напоминало попавший под колеса автомобиля кусок мяса, предварительно кем-то пожеванный. Второй — тощий и плешивый — лица не имел вовсе, если, конечно, не считать таковым целое поле гнойных прыщей, среди которых еле-еле угадывались глаза — поле это беспрестанно пропахивалось грязными, отросшими ногтями.
Толстый и тонкий уродцы, впрочем, Альтеро ничуть не интересовали. В отличие от того, кто, со скованными за спиною руками, плелся за ними.
Того, кто не сумел скрыть удивления, когда Альтеро быстрым шагом приблизился.
-Эй, ты чего это тут? — забасил толстяк, чье лицо при каждом выползшем наружу слове принимало омерзительно плаксивое выражение. — Ты это, отойди. Приказано никого не подпускать...
-Приказано, приказано, — согласно затряс головой прыщавый. — В сторону, в сторонку пожалуйте. Приказ такой есть, а тебя мы знать не знаем. Наше дело крохотное.
-Я оставлю вам одну минуту, — вкрадчиво произнес Альтеро. — Ровно одну. Если не будете расходовать ее зря, должно хватить, чтобы убраться вон в тот конец коридора — там вы будете стоять, пока я не разрешу приблизиться. Время пошло.
Рыцари испуганно переглянулись. Тощий, нервно покрутив головой по сторонам, схватился было за кобуру, но не смог ее расстегнуть, а несколько секунд спустя и вовсе уронил на пол. Его товарищ, со свистом выдохнув, какое-то время смотрел на Альтеро, после чего со вздохом отступил, качнувшись, назад. И, схватив прыщавого за руку, поволок именно в том направлении, которое указал младший сын Леопольда.
-За словом в карман ты по-прежнему не лезешь, — усмехнулся человек, которого сопровождали рыцари. — А если и лезешь, то никак не за добрым.
-Здравствуй, Кат, — преувеличенно серьезным тоном ответил Альтеро. — Насколько я могу судить, ты сумел оправиться.
Говоря это, он почти не кривил душой — палач и правда выглядел значительно лучше, чем на фотографиях, сделанных еще в госпитале. И почти уже перестал хромать.
-Ты тоже, — Кат всмотрелся в лицо брата, отмечая, что напряжение, его сковавшее, было даже сильнее, чем прежде. — А что...
-Отцу нашему уже значительно лучше, — резко ответил Альтеро. — Похвально, что ты проявляешь о нем беспокойство, но Кат, сейчас тебе нужно волноваться о себе прежде всех прочих.
-Сдается мне, что уже поздновато для волнений, — хмыкнул палач. — И все же, что ты здесь делаешь, братец? Разве ты не должен быть...
-Так они тебе не сказали? — вскинулся Альтеро. — Ну конечно, почему я вообще этому удивляюсь? Такой разброд, такой хаос...удивительно, что они вовсе могут делать что-то, как подобает...я здесь, Кат, чтобы сказать...передать... — он на миг запнулся, словно бы собираясь с мыслями. — Тебя должны были, разумеется, известить раньше, но в нынешние времена все делается, увы, с множественными нарушениями существующих процедур и протоколов...
-Я, конечно, ценю, что ты почесать языком пришел, но знаешь, меня вовсе не на чай пригласили, — палач тряхнул, насколько мог себе позволить, скованными руками. — Так что давай-ка ближе к делу, пока нас искать не вышли. Какого черта ты тут забыл?
-Разве то не очевидно, Кат? — в глазах Альтеро вспыхнули и тут же погасли огоньки гнева. — Семья обо всем уже договорилась, так что ты можешь оставить свой страх. Я буду защищать тебя на сегодняшнем трибунале. Почему...почему ты смеешься?
Альтеро ошибался — простым смехом то не было: палач хохотал вовсю, хрипел, захлебывался, вытягивая, насколько позволяли оковы, руки. В какой-то момент он, несомненно, завалился бы на бок, рухнул бы на пол, если бы младший сын Леопольда не подскочил к нему вплотную и не встряхнул, ухватившись за воротник.
-Что все это значит, Кат? Почему ты...
-С-скотина ты, братец... — через силу выдохнул палач. — Нельзя же так, я чуть руки из-за тебя не вывихнул...
-Ты что же, думаешь, что я позволил бы себе шутить? С тобой? Сейчас? — к лицу Альтеро прихлынула краска. — В своем ли ты уме, брат? Не позабыл ли ты, куда именно ведут тебя сейчас?
-Отчего же, — посерьезневшим тоном ответил Кат. — Все я помню.
-Тогда к чему этот смех? Тебе так нравится меня оскорблять? Нравится надо мной потешаться, даже стоя на краю собственной погибели?
-Я того не говорил.
-Тогда, еще раз спрошу тебя, почему...
-Вряд ли ты поймешь, — вздохнул палач. — Одно скажу, явился ты зря, братец. Никакой защиты я не просил, а если мне ее всунули без моего же ведома — то спешу отказаться.
-Что? — глаза Альтеро спешили сравниться в размерах с крупными монетами. — Я не ослышался, Кат? Что ты только что сказал?
-Что слышал. Иди домой, братец. Отдохни, выспись, полистай какую-нибудь книжку — что-нибудь не из отцов церкви, для разнообразия, — уже совершенно успокоившись, проговорил палач. — Я не просил никакой защиты. И уж конечно, я не просил, чтобы сюда заявлялся ты.
Тишина царила минуты три, если не больше. Дыша сквозь полуоткрытый рот и то сжимая, то разжимая кулаки, Альтеро смотрел на своего собеседника так, будто вот-вот должен был вспомнить, как сжигать людей взглядом. Когда же он, наконец, нашел в себе силы продолжать, то не заговорил — почти закричал:
-Ты обезумел? Ты не понимаешь, что натворил? Не понимаешь, что вина твоя давно доказана? Что им не нужно будет даже стараться? Что за дверьми, куда тебя ведут, не ждет ничего, кроме смерти? — выкрикнув все это в лицо палачу, Альтеро отступил на шаг, тщетно пытаясь выровнять дыхание и успокоиться. — Ты не понимаешь, что тебе уже не выкрутиться, не избежать ее, как избегал прежде? Что я — твоя последняя, твоя единственная надежда на помилование?
-Я все сказал, — сухо произнес Асколь. — И ничего другого ты от меня не услышишь.
-Ты обезумел, Кат, совершенно обезумел. Семья желает, чтобы ты жил...
-Я уже говорил Леопольду, куда семья может засунуть свои желания. Много, много лет назад. Ты знаешь. Ты сам все тогда слышал.
-Безумный, как у тебя только язык поворачивается? — Альтеро почти уже задыхался, с трудом находя нужные слова и с еще большим — их проговаривая. — Неужто ты еще не понял, глупец, что тебе не спастись в одиночку?
-Скажи, братец, а та книжка в Живодерне — тоже твоя работа?
-Книжка? — вспыхнул Альтеро. — Какая еще книжка, о чем ты вообще? Кат, я понимаю, ты сейчас не в себе, тебе сильно досталось, но ты не должен сдаваться! У тебя есть еще шанс, есть еще время...если только ты все мне расскажешь, мне одному. Чтобы помочь тебе, Кат, я должен знать. Я должен знать, что на самом деле случилось. Что ты сделал. И почему. Я должен знать. Скажи мне! — вновь сорвался он на крик. — Скажи!
-Ты ведь не меня защищать хочешь, — задумчиво протянул палач. — А честь семьи, которая совсем скоро примет тебя, как главу.
-Но ты по-прежнему ее часть, нравится тебе или нет! И ты не можешь...
