За границами схемы валялся отработанный материал — битые стеклянные колбы, пустые шкатулки, обрывки веревок, тлеющие угли, ножи. За границами схемы валялись выпотрошенные, выжатые до последней капли тела, чья кровь пошла на краску для сфирот.
Некоторые из них были птичьими. Другим — из опасения, что крови может просто-напросто не хватить — ведьме пришлось возвращать прежний облик.
-Таль?
Ответа не последовало — но с повторным обращением графиня пока что решила повременить, настороженно наблюдая за постепенным преображением комнаты. Чудовищная машина, частично воссозданная Таль по старым чертежам, с какого-то момента начала ткать саму себя: наползшие на стены знаки и числа ежесекундно перестраивались, порождая своих двойников — те же, стремительно меняя структуру и порядок, тут же образовывали новые ряды, которые, в свою очередь, спешили разродиться новым выводком символов. Текст полз вверх и водопадом обрушивался с потолка вниз, текст колоннами маршировал по полу во всех возможных направлениях, текст — все бесчисленное множество комбинаций двадцати двух букв, теней, отражений первого произнесенного Слова — наждачной бумагой сдирал тонкую кожу реальности, оплавляя до неузнаваемости не только стены старого маяка, но и стены привычного мира.
Мир кровоточил — и пусть потоки той крови и не были доступны взору, их присутствие, их касание ведьма не могла не ощутить. По Цепям бежал огонь чистейшей боли, сосредоточивать взгляд на объектах, еще присутствующих здесь целиком, а не ставших лишь пустыми, ничего не значащими отражениями, с каждой минутой становилось все труднее. Машина, пробужденная Таль, машина, несомненно, дьявольская, продолжала воплощать себя в реальном мире, чем-то напоминая мозаику из множества кусочков: поначалу задача была крайне трудна, но чем больше деталей занимало положенное им место, тем проще становилось завершить картину.
Отличие от простой головоломки, впрочем, существовало.
Остановить сборку этой было, кажется, уже невозможно.
-Таль?
В центре комнаты, там, где сходились десятки, если не сотни, лучей, там, куда так спешили влиться, истаяв без остатка, легионы слов, что сами написали себя, росла, разбухала молочно-белая точка. Воздух вокруг дрожал неспроста — даже от порога графиня прекрасно ощущала тот жар, который источала эта прореха. Точка ширилась с каждым пожранным полком слов, с каждым завершенным рукой Таль символом, с каждой воссиявшей алым многосложной диаграммой. Точка росла, наливаясь силой, отъятой у острова — нет, у самого мира — и по мере роста ее в комнате, миру принадлежащей ныне лишь отчасти, становилось все труднее дышать.
Когда она покинула Таль в последний раз, точка все еще оставалась точкой.
Сейчас же на ее глазах она последовательно прошла размеры мелкой и крупных монеток, яйца, мяча, человеческой головы...
-Таль?
Третий раз, как водится, оказался результативным — рывком обернувшись, каббалистка ошалело уставилась на графиню. Облик Таль в первые недели после освобождения из лап Бюро оставлял желать лучшего, но никакие пытки, что чинили ей другие, не могли и приблизиться к тому, до чего Сойфер довела себя сама. Успевшие уже отрасти волосы — опаленные и перепачканные кровью пополам с воском — разметались по дрожащим плечам, залитое потом лицо своей бледностью заставило бы устыдиться и Апостола, на изуродованных рабами Сборщика руках теперь поселились новые ожоги — но их Таль, кажется, не заметила вовсе. Все, что не успело сломать Бюро, отобрали у нее записи Циона Юфита: поучения и инструкции, сокрытые в дневниках приговоренного к смерти мага окончательно разбалансировали и без того дышавший на ладан разум, отравили Таль надежнее любой ртути, которой она рисовала, едва понимая и помня, зачем, новые и новые буквы, новые и новые кирпичики, которыми была вымощена дорога к вечности.
-А... — едва разделяя пересохшие свои губы, пролепетала несчастная каббалистка. — Это вы...
-Как скоро все будет готово? — пытаясь отыскать в глазах Таль хотя бы крупицу здравого рассудка и терпя в том сокрушительное поражение, поинтересовалась ведьма.
-Готово... — Таль повторила это слово несколько раз, будто бы пережевывая, пробуя, пытаясь вспомнить его вкус и смысл. — Готово...уже...уже почти...
Не без труда разогнувшись и с трудом еще большим поднявшись на ноги, Таль, прихрамывая, побрела в сторону графини. Вблизи Сойфер выглядела еще более истерзанной и жалкой — большой загадкой было то, как в этом тщедушном теле все еще умудряются удерживаться последние клочки души.
-Огонь Он извлек из воды, — бормотала, едва шевеля языком, Таль. — Он сотворил и установил Трон Славы, и сделал Серафимов, Офанимов и Херувимов как своих ангелов-помощников...и из этих трех Он образовал свое...окружение, ведь написано (5): "Ты творишь ангелами Твоими духов, служителями Твоими — огонь пылающий" (6)...
-Флот уже на пороге, — проговорила, чуть отстраняясь, Августина. — Если мы не уложимся в срок, последствия...
-Все...все почти...уже почти... — Таль тряхнула взлохмаченной головой. — Я...я проверила все...трижды...транссубстанциональные кольца...развертка на последнем этапе...согласно таблице сфиротических соответствий, мы уже...
-Иными словами, ты закончила? — графиня ступила в комнату.
-Закончила...закончила... — Таль хихикнула. — Да...мы уже близко...к концу...и к началу...истинный путь змеи...змеей ты проскользнешь через пятьдесят ворот света и ничто не оставишь стражам, кроме старой кожи твоей...
Белый шар в центре комнаты продолжал расти. Исходящий от него жар становился все сильнее.
-Таль, ты меня слышишь? Ты понимаешь, о чем я говорю?
-Понимаю...понимать... — Таль вздрогнула. — Я все...понимаю...я только...я только хотела...забыла...что? Флот? Уже?
В глазах каббалистки на мгновение что-то вспыхнуло — последние угольки успевшего прогореть почти до конца разума. Ведьма заговорила со всей возможной быстротой, стремясь успеть до той поры, когда погаснут и они:
-Да, Таль, флот уже на месте, — подбирая самые простые слова, выговаривала графиня. — И если мы хотим, чтобы наша игра увенчалась успехом, то должны действовать в строгом соответствии с планом.
-Вы...не можете...первая...
-Верно, Таль, — с вымученной улыбкой продолжила Августина. — Я рада, что ты так хорошо все помнишь. Договор, заключенный в Риме, ограничивает мои силы и возможность влиять на события, но он не имеет обратной силы — а все инструкции я оставила Константину задолго до его заключения. Нам нужно лишь дождаться, когда они сами его нарушат и окончательно развяжут нам руки. Дождаться начала представления. И я хочу быть уверена в том, что ты выполнила свою часть работы.
-Я...
-Сосредоточься, Таль, пожалуйста, — медленно и терпеливо, словно ведя разговор с ребенком, проговорила графиня. — Я очень прошу тебя. Ты все закончила?
-Я...я думаю, что...
-Таль, — почти ласково сказала ведьма, с предельной осторожностью касаясь ее испачканных воском и кровью, вновь обоженных рук. — Я знаю, как ты устала. Я знаю, как тяжело тебе пришлось. Я не прошу от тебя большего, чем ты можешь дать — я прошу лишь ответить мне. И когда ты ответишь, я обещаю, ты сможешь, наконец, отдохнуть. Ответь же мне, Таль — все ли готово?
Открыв было рот, Сойфер столь же быстро его захлопнула. Мучительно долгую минуту смотря на графиню, словно видя ее впервые в своей жизни, она, наконец, отступила на пару нетвердых шагов назад и в сторону, направив помутневший взгляд теперь уже на шар, отлитый из белого света.
-Готово...да, — выдохнула Таль. — Но я...я должна...должна сказать вам...
-Сказать что?
-Я...я боюсь, что в расчеты Циона...боюсь, что он несколько...ошибался...
Ведьма подошла чуть ближе.
-Ошибался, значит? И в чем же?
-Вы...простите, но даже вы вряд ли могли бы...заметить... — бормотала себе под нос Таль, полным отчаяния взглядом выискивая что-то, ведомое ей и только ей, в испещряющих пол схемах. — Я боюсь, что...подвела...вас...
Еще несколько тихих шагов — теперь графиня стояла ровно за ее спиной.
-...боюсь, что то, что я сотворила...что сотворил Цион...я боюсь, что оно делает вовсе не то, что мы...
-О нет, Таль, — тихо, с едва уловимой ноткой грусти, произнесла Августина. — Это именно то, чего я желала.
Таль Сойфер вздрогнула — и на излете очередного удара сердца туман, что застилал ее глаза, внезапно отступил прочь.
Таль Сойфер вздрогнула от боли — боли, что остатки чувства самосохранения послали в путь с целью сотрясти хозяйку до самых основ, лишь бы только пробудить ото сна, грозящего растянуться на вечность.
Таль Сойфер вздрогнула и обернулась, столкнувшись взглядом со Стальной ведьмой.
И, встретив не нож, пулю или смертоносные чары, а лишь толчок — простой, обыкновенный, предельно человеческий толчок рукой в черной перчатке — полетела в раскаленную добела топку, которую сама же выстроила.
На сон это нисколько не было похоже — какая-то беспредельно тоскливая и бесконечно болезненная, гадкая, липкая одурь, что вцепилась в него еще под вечер, никак не желая отпускать из своих когтей. Ледовое чудище, в брюхо которого забили большую часть армии вторжения, еще прошлым днем проснулось окончательно — и все то чудовищное хитросплетение десятков систем, поддерживавших в нем жизнь, все те чары, на которые уповал безумный автор "Левиафана", вот уже больше суток работали в полную силу. Набор последствий был почти классическим — головные боли, бессонница, раздражительность, пара-тройка вскрывшихся слишком поздно проблем с сердцем...все это, впрочем, не шло ни в какое сравнение с теми ощущениями, которыми были награждены несчастные обладатели Цепей. Первые несколько часов, начиная с полудня, палачу казалось, что он варится заживо в собственной коже — и беседа с одним из специалистов, назначенных Могилой аккурат для разбирательств с подобными случаями, настроения ничуть не улучшила. Прочитав язвительную лекцию о том, что некоторым бездарям, не способным себя должным образом экранировать от внешних воздействий, стоит и вовсе запечатывать наглухо все цепочки до единой, маг порылся в аптечке и с полным презрения взглядом наградил Асколя здоровенной, в добрую половину ладони, таблеткой. Справиться с ней оказалось делом не простым — с куда большей охотой палач бы выхлебал полный графин уксуса, закусив гвоздями: выдержав, к своей чести, около шести минут — треклятая таблетка таяла с медлительностью, уж точно достойной лучшего применения — и сопроводив лекарство до ближайшего приваренного к полу мусорного ведра, Кат осознал одну простую, но столь же горькую, как и недавняя пилюля, истину — даже самый скромный ужин после этого кошмара в горло точно не полезет. Вынужденное голодание, как водится, лишь добавило головной боли, когда же с наступлением ночи ко всему остальному добавилась совершенно дикая тряска — выяснять ее причины совершенно не хотелось — стало ясно, что на сон можно было и не рассчитывать.
Прекраснее не бывает, особенно в последние часы перед боем.
На сон это нисколько не было похоже, но вырваться из него все еще стоило определенных усилий: проворочавшись несколько часов на жесткой койке, каждую секунду ощущая бег жара по Цепям, а ледяного пота — по лицу, Асколь в какой-то момент резко вскочил — слишком резко, чтобы память успела напомнить о расстоянии до потолка. Потирая ушибленную о какую-то там переборку макушку и ругаясь сквозь зубы, он принялся одеваться — лучше уж сейчас, чем потом и впопыхах. Кружка ледяной воды, частью выплеснутая в лицо, а частью — в горло, немного уняла тошноту, но вот с мыслями ей, конечно, совладать было не под силу.
В голову, по старой традиции, лезла отборнейшая чушь. Натягивая сапоги и рассовывая по петелькам и карманам заготовки для Ключей, во второй, третий, пятый раз проверяя и перепроверяя оружие, он снова и снова ловил себя на мысли, что все, рассказанное в последние недели — все плоды многочасовых инструктажей, лекций и бесед — выветрилось без остатка, оставив за собой ни разу не блаженную пустоту.
А ту поспешила заполнить собой без остатка какая-то беззаветная, безымянная, безграничная тоска.
За всю жизнь, что осталась позади, за все те годы, что давно уже миновали, чувство это никогда еще не было столь горьким, столь неизбывным.
Первая потеря под его командованием, что навсегда забрала с собой частику его самого, похоронив где-то там, в замке старого безумного Сохора. Айра и принятое спустя годы бессмысленных, бестолковых колебаний единственно возможное решение, за которым последовало то молчаливое, по-детски глупое расставание — нет, лишь позорный побег, которым он лишил и себя и ее шанса хотя бы объясниться, равно как и шанса начать когда-нибудь все вновь. Годы боли и отрешенного служения после, годы боли и плевков против ветра задолго до. Листая изодранные, измочаленные до лохмотьев страницы собственной жизни, он без труда мог отыскать те из них, на которых эта самая жизнь наносила ему один удар за другим, но почему же сейчас, почему же в эти самые часы, когда еще ничего не свершилось, душу припечатала тяжесть столь невыносимая, что ее не выходит сравнить ни с чем из пережитого?
Быть может, потому что в глубине этой души уже давно теплится, давно зреет ответ, чье семя туда заронил Кай? Быть может, потому, что он, пусть и против воли, пусть отчасти, но верит — верит в то, что все давно уже предрешено и они сейчас лишь доигрывают до конца последний акт старой, странной, страшной сказки?
-Силам крестового похода "Метелица". Флот на точке вторжения. Силам крестового похода "Метелица". Общая готовность дельта.
Холодный, лишенный и намека на жизнь голос системы оповещения разносится по кораблю, проникая в каждую дверь, просачиваясь в каждую щелочку, ударяя по каждому уху, чей владелец еще позволяет себе бессовестно спать.
Время пришло. Можно, конечно, и потянуть еще немного, но все внутри отчаянно протестует против дальнейшего ожидания. И правда, так лучше будет. Чем меньше времени остается свободным, тем меньше его будет самым жалким образом потрачено на бесполезные ныне раздумья, тем больше при нем останется сил.
А там, куда они отправляются, понадобится каждая их капелька.
Сделанный на заказ клинок, в который он самолично врезал каждое слово — лишь тогда от них удалось освободить голову — перекочевал, вслед за прочим оружием, в палаческое одеяние. Пригладив немного все еще влажные волосы, Кат последний раз окинул взглядом крохотную каюту.
Знать, что ждет их через считанные часы, ему было, конечно, не дано — но то, что в эту каморку он больше не вернется, чувствовалось с необычайной четкостью. Смахнув с приваренной к стене полочки зажигалку — чуть было не забыл — палач пнул вполсилы тяжелую дверь, решительно перебираясь через порог.
К дьяволу теории, к дьяволу загадки. К дьяволу сожаления, сомнения и все прочее пустопорожнее нытье. Обманываться не приходилось — это не его война, и никогда, наверное, ей до конца не станет. Это не его война, но сражаться придется — как и всегда. Ему — и всем тем, кто будет рядом, всем, кто окажется по ту сторону, всем, чьи роли давно и твердо назначили за них.
