-И все-таки — почему вы говорите о том сейчас? Почему — со мной? Случилось нечто, на что, как вы считаете, мы не обратим внимание из-за грядущего вторжения? Нечто, связанное...
-Да уж, случилось, представь себе, — раздраженно плюнул Фруалард. — Век за веком оно, как ты выразился, "случалось". Что я тебе еще скажу — с ними как в шахматах. Королева куда опаснее, да только без короля игры не будет вовсе. И раз эта сука не отступилась, значит, сыскала кого-то на замену, долго ли умеючи...и в лоб они теперь не лезут, ума хватило. В железе есть сила, того не отнять. Но железо ржавеет — в том числе и в головах. У человека с улицы ныне веры не больше, чем у агента гребаной похоронки. Пустить корни там, где не признают никаких чудес, кроме тех, что вам сверху спустили, где кровь готовы любому пустить, кто молится не как сосед, не так-то и просто. А явись они сейчас, им ковровую дорожку развернут и в туфли поцелуют. И погоди, не скалься раньше срока — шайка ваша с ними тоже не сладит, одна-то уж точно. Не заставят поклониться, так в пыль разотрут, вместе со страной. Коли пролезут еще раз, шутить уже не подумают, нет. Флот сюда придет. Один раз пытались уже, пролом в Нюрнберге, века три или четыре тому...не забей Могила ту брешь вовремя — не говорили бы сейчас с тобой... — жадно вдохнув, маг продолжил. — Да и без того работа никогда не стояла. С вашими головушками работа. Вы и так все, что не по нраву, забыть норовите, а они через вас же и помогали, когда удавалось. Гаденыш Шекспир...когда не писал по указке одного из Двадцати Семи, так под дудку leannan si строчил, которую ему в качестве советника отрядили. Высушила бедного дурака, как веточку, под конец даже имя свое на бумаге вывести не мог...но работу доделал, а то как же. Такими милыми гости у него вышли, аж тошно делается. Чуточку капризные, да и все. Поиграть любят...ох, написал бы вам кто про всамделишные их игрища...другой английский баран тоже расстарался, да так, что его Андотты лет четырнадцать назад потравили...
-И все же — что...
-К тому веду, — оборвал лейтенанта Гергбу. — Железо сильно, но железо ржавеет. Дом Эверланн тому пример. Снабжали оружием добрую половину могильных убивцев, их логово никто взять не мог — и потому Могила с давних пор Фарерские острова мертвой хваткой держала. В последние века кукольную науку освоили, чтобы в ногу со временем шагать. Сильны они были, нельзя с тем спорить. Сильны, как железо. Но железо ржавеет. Дом их в сороковых надвое треснул — один стервец британский, что в семью тогда влез, все кверху дном перевернуть умудрился. Бойня, говорят, та еще была, а по концу ее все Башне с потрохами досталось. Дом Квист они теперь зовутся и лорды лондонские за подарочек такой щедрый с них каждую пылинку сдувают. А те, что верны клятве остались, в Могилу сбежали и из-за камней ее все зубы скалят... — маг устало вздохнул. — Их книга с нами тут лежит, донес до меня беглец один. Надо бы вернуть, да когда же тут успеешь...
-А что же остальные?
-Андотт давно уже сдали, — пожал плечами Фруалард. — Рычат, конечно, еще грозно, но толку с них, явись к нам старая беда, не больше чем с вас, олухов, наберется. Который уже век, чтобы только прокормиться, по приказу могильных шишек чужие глотки рвут, о том, кем когда-то были, да с кем сражаться клялись, едва помнят. Флаэрти сильны, с тем я спорить не стану. Вот только их одних не хватит.
-А как же...
-Война, что вы принесли на земли Башни, успехом пока что не завершилась, — оборвал лейтенанта Гергбу. — Но кое-что вам удалось. Кого-то убить, что-то украсть. И среди того, с чем вы домой вернулись, и для меня пара вестей нашлась...
Во взгляде Фруаларда что-то неуловимо изменилось. Нет, одним взглядом дело далеко не ограничилось — каждый его жест, каждый хриплый вздох, каждая поза, какую только принимало маленькое тело, буквально кричали о том, с какой же тяжестью даются ему сейчас слова. И вновь, как и прежде, одной только мысли о том, что же сломило это кажущееся несгибаемым создание, было достаточно, чтобы внутри разливался страх.
-Ллинос — затворники, — процедил Фруалард. — Когда лордам в Лондоне что-нибудь ударяет в голову, они любят говорить, что этот старый и страшный ведовской род принадлежит к их треклятой Башне, вот только мало кто из них способен даже толком объяснить, где же они прячутся. А уж пройти по нужной дорожке до самого их порога по силам и вовсе единицам. И, честно говоря, это веками устраивало всех. Дураки, что желали смериться с ними силой, давно уже повывелись, в политику они отродясь носа не совали, да и роль их все еще помнят, пусть и со скрипом. Даже Башня всегда помнила. И все же... — маг едва разжимал зубы, слова пробивались наружу с такой болью, что, казалось, еще немного — и он лопнет, не в силах более сдерживать это колоссальное напряжение. — Новости об этой семье доходят до той же Башни с огромным опозданием, если доходят вообще. И все же, и все же... — подавшись вперед и затянув в глотку еще немного воздуха, Фруалард с шумом выдохнул то, что тщился выпустить на волю уже столько времени. — Кто-то не только прознал дорогу к ним, но и подгадал момент, когда дочь еще не вошла в силу, а мать уже никому не могла помочь. Кто-то все же отважился, кто-то все же сумел...кто-то перебил дом Ллинос до последнего человека.
С последними словами маг, казалось, сбросил с себя груз, весивший не меньше пары тонн. Упав назад, в кресло, он заговорил вновь — голосом уже севшим и слабым, голосом, в котором без помех читался, более не таясь, его истинный возраст:
-Хранителей больше нет, а копье пропало. Укравший его имеет все шансы стать неодолимым, но это оружие неспроста не использовалось без нужды. Одна ошибка, одна только ошибка — и по ту сторону будут знать, что их заклятых врагов больше нет...хотя кого я пытаюсь обмануть? Они наверняка уже знают. Знают и совершают свои ходы...
-Вы думаете, нас ждет еще одно вторжение?
-Не думаю, знаю. И я позвал тебя, я говорю здесь именно с тобой потому, что ты пережил "Красную смерть". Потому что ты не позволил миру сорваться в пропасть, оказавшись куда умнее тех, кто занимает неизмеримо более высокие посты. Потому что ты принес вести о Кае сюда и сумел убедить полковника и прочих в том, что сам видел и слышал. И если мы переживем это вторжение, если к началу нового года от Ленинградского Клуба останется хоть что-то, я хочу, чтобы ты сделал это снова. Чтобы ты встал вместе со мной и убедил их раскрыть глаза на то, что грядет. На то, что неизбежно. Я — лишь еще один маг, которого они терпят, пока могут поиметь с того хоть какую-то пользу. Я — то, что они ненавидят больше всего. Но без таких, как я, надежды у нас нет.
-Вы должны помнить, что я всего лишь человек.
-Я помню. И потому хочу, чтобы ты сделал то, что лишь человеку по силам.
Молчание царило еще долгое время — и когда терпеть его стало уже решительно невозможно, Алеев выпустил наружу последний вопрос, который еще имел смысл.
-Скажите мне. Почему?
-Давным-давно Ллинос дали приют одному мальчишке, когда все остальные двери оказались пред ним закрыты. Когда в Башне он встретил презрение, а в Могиле — лишь смех, — голосом, который едва походил на таковой живого существа, протянул Фруалард. — Они нашли уродливого мальчишку без рода и племени, что умирал в их лесах, и вместо того, чтобы добить, приняли как своего. Научили всему, что знали сами. Поведали, что в мире действительно важно, а чем можно без стеснения зад подтереть. Они ни о чем его не просили, кроме как помнить их уроки, но он захотел принести те же клятвы, что из века в век давались в их семье. Ему не отказали. С тех пор в доме Ллинос сменилось не одно поколение, да и мальчишка тот успел стать стариком столь же уродливым, но он никогда не забывал...лишь однажды на миг отвернулся. Но клятвы еще живы. И их должно сдержать.
Глаза старого мага были колодцами, до краев залитыми болью и ненавистью.
-Не ты один сегодня думаешь о прощаниях.
Она плыла какой-то странной, чудной рекой — прозрачные воды ее сменялись текучим серебром и угольной тьмой, рассыпались молочно-белым и, покачивая ее на своей поверхности, никак не давали не то, что проснуться, но даже до конца достроить мысль о том. Она падала. Не погружалась, нет — именно что падала в ту темноту, которая, впрочем, не являлась ни тьмой, ни светом, которой не существовало вовсе, но которая была ей навязана самым немилосердным образом.
Она падала. Падала куда-то вниз — или все же наверх? — чувствуя, как мир, в который она была вброшена, стремительно крошится, расходится по швам, обрушается, не производя при этом ни единого звука и даже не пытаясь показаться хоть немного реальным. Хоть немного, хоть бы самую малость сбавить давление, от которого по всем разумениям череп ее давно уже должен был обратиться в беспорядочный ворох влажных осколков, хоть бы на миг ослабить свою хватку.
Ее уносило все ниже и ниже. Было больно — и больнее становилось с каждым новым клочком реального пространства, что врывался в эту шаткую иллюзию, наспех склеенную и скормленную ей против воли. Мир вокруг растворялся, чтобы проступил тот, иной, чтобы вернулись — пусть и не сразу — цвета, не вызывавшие тошноты, звуки, не тащившие за собой боль, образы, которые мог вместить и переварить до того буксовавший в трясине разум.
Единственной вещью, за которую Анна могла сейчас ухватиться, было нависшее над ней лицо.
Его лицо. Его сияющие глаза, надвинувшиеся на нее.
Тело вновь прошило болью, но лишь на мгновение — и теперь, когда смазанный черный силуэт начал врезаться в глаза своими непривычно четкими чертами, она поняла, что проснулась.
Движение, грохот. Рассыпанный по стенам свет. Ее протащили вверх по какой-то лестнице — небрежно, словно бессловесную и беззащитную куклу — и куклой же бросили в истертое, пыльное кресло. Одним рывком содрали с лица маску: жалобно хрустнули десятки тончайших проводков, побежали весело меж волос алые ручейки. Ослепительная боль швырнула Анну вперед, но последовавший мгновение спустя удар вернул ее обратно в кресло и выбил из груди весь воздух — все то, что она в этот момент испытала, вылетело наружу вместе с одним-единственным истерзанным хрипом. Маска полетела в какой-то угол, словно куча бесполезного тряпья.
Система костюма свихнулась — черт бы драл эти новые модели и их творцов, да во все оставленные природой отверстия. На месте каждого контакта словно вспух маленький вулкан чистейшей боли, тут же начав извергаться — сведенные за спину руки, скрученные какой-то веревкой, вывернула страшная судорога, ноги отбили по деревянному полу такую чечетку, что устыдился бы и танцор со стажем. Вновь качнувшись вперед, Анна попыталась раскрыть глаза. Те по-прежнему горели, словно обожженные какой-то химией, а в горле за это время — сколько же его успело пройти на самом деле? — раскинулась пустыня — при каждом вдохе по ней словно начинало кататься что-то отчаянно колючее.
Скрип половиц, сухой кашель. Темный силуэт — проверив, хорошо ли связаны за спиной ее руки, он сделал три или около того шага назад — казалось, навечно теперь будет врезан в ее сетчатку.
-Очнулась?
Голос был усталым и хриплым. Голос был...нет, слова "знакомым" здесь все-таки отчаянно не хватало — а против слова "родной" противилось все ее существо. Пелена с глаз, наконец, схлынула, и Анна уставилась на человека, что стоял, опершись спиной на устремленную в отсыревший потолок деревянную стойку. Спутанные черные волосы, во многих местах уже сдавшие свои позиции неровным проплешинам, исхудалое, чуть вытянутое лицо, темные глаза под тяжелыми бровями...
Время явно не было к нему благосклонно. Но — этот простой факт перебивал на корню всю радость — все-таки не соизволило еще доделать свою работу до конца.
-Когда остерегли, что скоро по голову мою явятся, сперва, признаться, не поверил, — прохрипел человек, задумчиво почесав заросший подбородок. — Казалось бы — ну какой резон конторке вашей за мелочью вроде меня бегать, особенно на этих днях? А вот поди ж ты, явились. Уж простите великодушно, что стол гостям не накрыл, — обветренные губы тронула кривая улыбка. — Ну, чего молчишь? Хоть назвалась бы напоследок...
-А то не узнал, — скривившись, выдохнула Анна. — Или как меня запродал, так и из головы долой выкинул?
Выкрученные за спину руки болели нещадно — но вот веревка, которой ее спутали, была, похоже, не такой уж и прочной. О былой незримости можно было теперь и не мечтать, но, как ни крути, оторвал он от костюма лишь маску...
А значит, шанс еще есть. Только бы вывернуться. Только бы выскользнуть — или содрать себя в один рывок эту рухлядь...
-Не пойму тебя я что-то... — в голосе хозяина дома чувствовалось искреннее недоумение. — О чем таком бормочешь? Не видал я тебя раньше...
-Ах не видал, значит, — прошипела Вторая. — Не видал...
Ее шанс лежал там же, где и боль. Костюм был изуродован, подать импульс привычным способом нечего было и думать — но вот если спятившая с ума система зарегистрирует достаточно...
-Ну так сейчас увидишь, — оскалилась Анна.
Рванулась она со всех сил, что еще оставались в теле — и, чувствуя, что одной только попытки вывернуть все, что схватили веревки, может не хватить, до крови впилась зубами в язык. Обжигающе-ледяные касания игл сообщили Второй о том, что она все-таки достигла цели — как и спадшая на глаза красная пелена.
А все прочее теперь было не так уж и важно.
Противнику Анны следовало отдать должное — среагировал он едва ли не раньше, чем клочки лопнувшей веревки успели коснуться пола. Комната пред глазами Второй поплыла, начала изгибаться и скручиваться, принимая формы совершенно невообразимые — и каждый раз тот, кого она намеревалась прикончить, оказывался вовсе не там, где должен был быть. Уши залило бешеным, невыносимым треском и грохотом, по глазам вновь хлестнула тьма.
Тщетно. Это остановило бы человека — но никак не то, до чего она только что заставила себя спуститься. Поток расплывчатых образов, что наслаивались друг на друга, играя в какую-то безумную чехарду, никак не помешал ей уйти от вынырнувшего совсем рядом ничуть не иллюзорного ножа. Прежде, чем она успела ответить, противник распался натрое — и в ту же секунду, в которую эта троица бросилась в лоб, навалился на нее сзади. Получив по голени, отшатнулся и лишь чудом успел скользнуть в сторону, не дав своим глазам встретиться с пальцами "стрелы" — та, впрочем, уже развернулась и ударила его ногой в живот.
Очередной шквал иллюзий. Собственное отражение, сменившееся мелового цвета лицом в струпьях высохшей кожи, ускользающие образы, зеркальная гладь стен, пляшущий под ногами пол и свалившийся на голову потолок. Забивающий уши колокольный бой, перебивший даже собственную кровь тошнотворный привкус во рту. В какой-то точке пространства — и в ней самой — все сигналы давали сбой, замыкаясь на себя. Петля из белого шума, которой предстояло затянуться на ее рассудке...
...не сработала. Противник Анны едва успел разогнуться, когда она, крутанувшись, обошла его справа, перехватила запястье и в одно движение переломила плечевую кость.
