В конце очередного коридора Ласточка замерла, пропуская через себя слабейшую тень почти уже угасшего эха. Сочтя, что услышала достаточно, она повернула к спутнику лицо — вернее сказать, богато украшенную маску, за которым то скрывалось.
-Похоже, это здесь, Ранка.
Без лишней спешки, но и не медля больше положенного, пара проследовала на звук: то был слабый, едва слышный стон, потонувший под конец в столь же тихом треске льда. Позади осталась очередная каюта — и несколько воинов-миражей, выволакивавших оттуда тела бывших хозяев: со стороны могло показаться, что трупы просто-напросто скользят по воздуху, подхваченные неведомой силой. Пройдя еще немного вперед и поднявшись по ступенькам на палубу выше, пара вновь повернула, и, наконец, остановилась, достигнув источника звука.
Тело замерло в позе весьма причудливой — на середине торопливого шага, с прижатыми к горлу руками. Клочки легчайшей ткани изумрудно-зелеными пятнами рассыпались по полу вперемешку с осколками льда — лед же, до краев налитый лазурной дымкой, успел уже покрыть собою достаточно обширный участок ближайших стен.
Постаравшись, можно было различить тоскливую песнь — лед обращал в нее крики, что были закупорены внутри.
-Шелест, — безучастным тоном произнес Ранка, разглядывая тело.
-Похоже, мне теперь надобен новый оруженосец, — столь же прохладно отозвалась Ласточка. — Кажется, он еще жив?
-Соой не обманул, — Ранка тихо кивнул. — Выше рта уже лед, но метаморфоза еще далека от завершения, что легко заметить по глазам. Видишь, они отреагировали на наше появление и продолжают дрожать?
-Значит, внутри яда все еще недостает, — задумчиво протянула Ласточка. — Быть убитым собственным прощальным цветком...на моей памяти это впервые.
-Случай весьма любопытный, — Ранка склонил голову набок. — В обычной ситуации его бы сберег доспех, но, похоже, из-за ошибки при переходе произошло крохотное, совсем незначительное смещение...
-Судя по направлению роста льда, укол был совершен в ногу. Цветок неожиданно сместился внутрь вместе с целым сегментом доспеха...
-Досадно, что он не сумел расслабиться. Излишнее напряжение в момент начала метаморфозы почти всегда отрицательно сказывается на конечном результате.
-На мой взгляд как раз наоборот — общая композиция получится не такой постылой. Мало кого подобная метаморфоза успевает застать в движении, да и эти обрывки пали очень удачно...почти как лепестки...или листья...
-Пожалуй, в твоих словах есть доля истины. Если желаешь, я могу что-нибудь с этим сотворить.
-Достанет ли тебе времени?
-Вполне, — в руках Ранки уже было зеркальце — и росло на глазах. — Основная тема уже просматривается мною довольно четко — внезапный приход холодов, смена сезонов...нужно только добавить ей смыслового богатства...о, я, кажется, знаю. Что скажешь насчет метафоры нашего возвращения в Огражденный мир? Наступление верных Королеве войск оказалось столь стремительным, что враг был разбит раньше, чем осмыслил, что свершилось, и все, что теперь осталось уцелевшим — безмолвно взирать на победоносное шествие...а эти разбросанные лепестки...листочки...пожалуй, можно представить как...
Глаза Шелеста вновь задрожали. Тело, обескровленное и большей частью переплавленное в лед, доживало последние, исполненные чистейшей муки минуты. Дождавшись, пока зеркало не закончит рост — теперь оно едва умещалось в руке — Ранка приблизился к будущей статуе, медленно обходя ту по кругу.
-Да, полагаю, что управлюсь быстро. Немножко обработать и можно смело упаковать, — протянув пальцы к зеркальной глади, он осторожно коснулся ее. — Передам тебе, когда все завершится. Думаешь выставить его в Нетленных садах или же у себя?
-Пока еще нет уверенности. Едва закончишь здесь, передай соцветию мое слово. Пусть сочтут павших и перепишут имена — когда мы вернемся домой, те, кто имел пред ними долги, будут рады узнать, что ныне свободны, — осторожно обогнув ледяное изваяние, ледяным же тоном произнесла Ласточка, направив свой решительный шаг в сторону ближайшей двери. — Я пойду встречу Инея. Нам не должно задерживаться здесь дольше необходимого.
-Мудрое решение, — в голосе Ранки заскользили веселые нотки. — Знаешь, все это навеяло мне несколько славных воспоминаний...скажи, ты ведь еще помнишь те времена? Помнишь, как наставники дни и ночи напролет гоняли нас по аллеям Нетленных садов, отделив зрение и слух?
-Забудь об этом.
-Очень того желал бы. В свой первый год я был близок к тому, чтобы измыслить десяток новых богов и молить их о пощаде, — Ранка звонко рассмеялся. — А что до тебя?
-Займись делом, которым желал заняться, — свой ответ Ласточка дала, даже не потрудившись для того обернуться. — А я пока проведаю Инея. Я желаю, чтобы к нашему возвращению все было готово.
-Я приложу все...
Остаток фразы Ласточка упустила, не видя в том, впрочем, большой беды. Из глубин памяти поднялось несколько старых картин, запечатлевших те самые времена, о которых поминал Ранка. Пришло в голову, быстро, впрочем, отхлынув, и видение украшавшего когда-то ее одежды ледяного цветка — то был традиционный подарок для тех, кто отправлялся в свой первый поход.
В первый же день цветок раскрошился, невесомой пылью просыпавшись на землю чужого мира. Остановившись единственно для того, чтобы смахнуть прочь осевшие на доспехе ледяные крупинки, она двинулась дальше — и больше никогда уже не оглядывалась назад.
Первый труп обнаружился еще на подступах к взлетной площадке — окровавленный однодневка заполз за какой-то закрепленный на палубе контейнер, у дверей которого его и нагнала смерть. Два других встретили ее на небольшой, в три ступеньки, лесенке — встретили рассеченной до кости спиной и вырванным горлом. Тех, что были после, сосчитать, явись такая мысль в голову, оказалось бы весьма затруднительно — для того пришлось бы составлять все эти тела воедино.
Розоватый от крови снег приятно хрустел под ногами — его все еще хранящая белизну родня продолжала сыпаться с ночного неба, растекаясь по изодранной в лоскуты форме, спадая в вывернутые из суставов руки, запрыгивая в жуткие резаные раны, ручейками затекая в распахнутые рты и остекленевшие глаза. Ветер с веселым перезвоном катал по палубе стреляные гильзы — часть из них он успевал отвести от края, другая же срывалась прямо в беспокойные темные воды.
Миновав место былой бойни, она не смогла совладать с желанием поближе поглядеть на малый воздушный корабль однодневок — грубой конструкции аппарат с огромным до нелепости винтом. Задержала взгляд на алой звезде — вероятно, герб рода или клана — осторожно коснулась обтекаемого корпуса, открыла крупную, забранную сверху стеклом, сдвижную дверь. Воспоминания о днях юности, проведенных под чахлым солнцем Остывшего мира, обыкновенным пилотом вначале "Стрелолиста", а после и "Отсверка", явились в сознание без всякого приглашения — изгонять их прочь она не спешила. Разглядывая кабину — сделанная под этих недоразвитых существ, она была слишком низкой, чтобы стоило даже пытаться туда пролезть — вновь переживала, почти как наяву, каждый вираж в сизо-сером небе, каждый порыв воздушного потока, что, обтекая корабль, передавался частью и крепко связанному с ним хозяину. Вспоминала полеты над самыми верхушками заснеженных деревьев — подстрелить тебя могут только прямо над собой, но тогда уже слишком поздно, тогда вниз уже сброшены и летят, вытягивая жизнь из всего, чего коснется их мертвенное свечение, Испивающие Цвет...
Стоило сохранить кого-нибудь из однодневок в живых — кого-нибудь, кто мог бы управляться с этой штукой. Кого-то, у кого она могла бы взять это знание и насытить свое любопытство...
-Не ждал тебя так скоро, Ласточкины Крылья.
-Я тоже не ожидала, что ты вновь меня ослушаешься, Иней, — обернувшись, она спокойно встретила тяжелый взгляд. — Ты должен был вернуться ко мне сам, как только здесь со всем было покончено. Не заставлять меня отправляться на твои поиски.
Ко всем тем бессчетным дарам, что преподносились ей еще при рождении, взрослая особь фомори добавляла по обыкновению еще один, взращивая со временем вне зависимости от собственных желаний — умение внушать если не страх, то как минимум здоровые опасения любому существу, что имело несчастье оказаться к ней слишком близко. Иней исключением из правила вовсе не служил, более того, вписывался в это самое правило даже слишком прочно — мало кто счел бы соседство с его долговязой фигурой, пусть и кратковременное, чем-то счастливым. Традиционное одеяние из рыбьей кожи, перепачканное кровью однодневок, было сплошь увешано трофеями. Нашлось здесь место обломкам чужого оружия и лоскутам, выкромсанным из одежд и кожного покрова жертв — если, конечно, таковые у них находились. Хватало среди прочего костей и перьев, пересушенных или вплавленных в ледяные сосуды внутренних органов самого разного вида, чудной формы осколков или намертво закупоренных колб, в которых плескались в лучшем случае жидкости, в худшем же наполнением служил невыносимо яркий, явно живущий своей жизнью, свет. Длинный, белого меха плащ украшали скальпы крылатых дев из Остывшего мира, воротник был исчерчен десятками серебряных нитей — по одной за каждую удачную охоту. Колыбельная Песнь, заткнутый за простой пояс из плетеных шнуров белый клинок, не отличался ни размерами, ни причудливой отделкой, не было вырезано на кости и каких-либо символов.
Подняв взгляд выше, на лицо, обрамленное молочно-белыми волосами — безмерно длинные и где аккуратно сплетенные, где просто спутанные, они спадали далеко вниз по спине — важнее всего было не всматриваться в тот лик слишком уж пристально: в конце концов, вернейшим из способов заработать головную боль была и оставалась во все времена заведомо тщетная попытка отыскать ту незримую границу, что раскалывала тело каждого фомори надвое. Правая половина лица Инея, изукрашенная клановыми рисунками, имела пусть и бледную, но все же плоть, которой вполне можно было коснуться — о чем свидетельствовало множество шрамов, на той плоти расселившихся. Левая доля все того же лица могла сойти за телесную лишь изредка, да и то — лишь в родном краю, краю чужому же каждый фомори являл свою истинную суть: по одну сторону неуловимого разреза — облеченную в плоть, и по другую — полупроницаемую, зыбкую, почти просвечивающую насквозь. Глаза Инея — тот, что был вполне материален, и тот, что напоминал о себе лишь холодным мерцанием — смотрели на Ласточку, впрочем, одинаково недовольно.
-С делом, которое ты мне поручила, мог справиться любой из твоих воинов, — голос фомори был даже более хриплым и сухим, чем обычно. — Но ты послала не одного из них, а меня. Почему так? В них у тебя меньше веры? Возможно, но причина все же не в этом...
-Иней...
-Причина в том, что ты желала показать им пример. Желала вселить в них страх, желала напомнить, почему ты стоишь над ними, почему приказываешь, а не служишь — а для того тебе нужен был я, проливающий чью-то кровь на их глазах, — с частью прозрачных губ сошел усталый вздох. — Я сделал все, как ты желала, Ласточкины Крылья. Теперь каждый из них дважды подумает, прежде чем посягать на твою власть — особенно после того, что случилось с королевским Полуночником. Я сделал все, как ты желала, хотя разрушить этот замысел было бы не труднее, чем разгадать. Например, я мог сделать все куда быстрее, — фомори махнул правой рукой в сторону разбросанных по площадке тел. — Сделать куда чище. Мог, но не сделал. Так чем же ты недовольна?
-Не притворяйся, что не понимаешь, — чувствуя нарастающее раздражение, протянула Ласточка. — Подобного начала не ожидал никто. У меня остался лишь один корабль, да и тот по нашу сторону. Потери при переходе...
-Я предупреждал тебя, Ласточкины Крылья, — Иней пожал плечами. — Я предупреждал, что тебе следует быть готовой к лишениям, вступая в Огражденный мир.
Для последних слов было использовано старое наречие фомори — одно из тех, что так и не удалось искоренить с течением веков. Глубинное значение в этом случае несколько менялось: там, где изначально предполагалось быть "в страхе заслонившемуся", вырастало нечто, весьма близкое к "умелой защите", если вовсе не к "дающему отпор". Маленький бунт или не самая умелая шутка — чем бы это ни было, Ласточка решила оставить то без внимания.
-Быть может, и ты теперь присоветуешь мне отступить, как давеча Соой?
-Было бы разумным ходом. Твое соцветие потеряло больше половины воинов, и это — еще до начала, собственно, боя.
-В бою же не лишилось ни одного, — вскинув голову, бросила Ласточка.
-Все впереди, — тут же парировал фомори. — Эти люди не знали о нас, не были готовы. Те, с которыми ты ищешь встречи, будут иными.
-Их ждет та же судьба, — каждое слово до краев было налито презрением.
-Я бы советовал тебе...
-Я не могу отступить, Иней, — оборвала его Ласточка. — Не сейчас, после того, что мы уже содеяли с Полуночником. Не здесь. Не в этом мире.
-И почему же... — покосившись на брошь с перелетной птицей, фомори прищурился. — Это то, что я думаю?
-Зачем задавать мне вопросы, на которые тебе самому ведом ответ? Ты же умеешь читать цвета.
-Ты наконец решила воспользоваться своим правом поселения, — прохрипел Иней. — Теперь я понимаю, откуда вся эта тревога последних дней, но...сейчас? Здесь?
-И вновь, ответ на свои вопросы ты вполне сумел бы отыскать сам, — вздохнула Ласточка. — Последний налет на Остывший мир, как тебе должно быть известно лучше кого бы то ни было, окончился не чем иным, как нашим постыдным бегством...
-Шансов не было изначально. То была авантюра, от начала и до конца.
-...но это полбеды. Истинная беда в том, что мое положение при дворе, и без того не слишком-то устойчивое, ныне и вовсе подвешено на одном-единственном волоске. И мне дорогого стоило отговорить третьего принца от решения обрезать его, — с холодной злостью продолжала она. — Пройдемся немного?
Путь до края занял меньше минуты — переступив через очередное тело, Ласточкины Крылья остановилась, легонько коснувшись своей маски. Та, повинуясь неслышному приказу, тут же принялась таять — и вскоре лицо ее уже было открыто в равной степени снегу, ветру и Инею. Глядя сквозь белую завесу, ища далекие огни — единственные знаки того, что где-то там, в ночи, еще бьются меж собой однодневки — она продолжала говорить — тихо и размеренно:
-Я прошла шесть миров, Иней. Шесть миров с моей помощью были брошены к ногам Королевы и для бессчетного множества иных служила я первым вестником перемен. Я видела миры, сотканные из живого света, видела города, где маски носят лица, видела вечную ночь, что породила слуа...
-Но свой выбор остановила на Огражденном мире. Почему?
-Потому что единственный мир, к которому ныне приковано больше внимания, чем к нему — Остывший, — тут же последовал глухой ответ. — Война Оттепели длится слишком долго и Королева встревожена этим не меньше, чем прочие. Она не остановится, пока Остывший мир не перестанет быть, а его дерзостный царек не будет призван к ответу за свое своеволие. Пока он не преклонится пред Ней и не преподнесет свой оставшийся глаз в знак смирения. Пока не претерпит метаморфозы, чтобы стать тем, что Ей угодно...
