Оставленные метки не помогали. Выбранные за ориентир высокие деревья исчезали, стоило лишь раз отвести от них взгляд. Найденная вдруг дорожка заканчивалась болотной жижей или непроходимым кустарником. Лес изменился, лес сводил с ума — опытные разведчики петляли, как дети. Время, казалось, застыло: с того самого момента, как тусклые золотые нити уволокли Щукина с собой, они не слышали более ни одного звука — кроме тех, что издавали сами. Их давно уже должны были хватиться. Нет, не так — на них давно уже должны были плюнуть и начать, наконец, наступление. Но даже если было и так, ни единого признака этого самого наступления заметно что-то не было. Даже птицы не шумели. Даже тот треск...
-Где "глушители"? — прошипел, перелезая через молодую сосенку, поинтересовался Дьячков. — Им давно...
-Тихо.
Заткнул товарища, он, кажется, вовремя — меж деревьев вновь что-то блеснуло. Они рассыпались по сторонам со скоростью, сделавшей бы честь и той штуке. Они подняли оружие.
-Да где же...
Свист ветра, треск ломаемых сучьев. Сухая автоматная очередь, раскалывающая и сбивающая наземь еловые ветви. Тусклый блеск мертвого металла — лишь на секунду — вынуждающий броситься вниз, вжаться в сырую землю.
Тишина. Как и раньше — мертвая.
Лебедев вскочил первым — первым же и увидел, что один из них оказался не столь расторопен, как того требовала эта безумная игра, как того требовал этот безумный
заколдованный
лес.
-Я...в-видел...
Дьячков медленно выпускает автомат — тот радостно шлепается в грязь, поднимая веселенькие темные брызги. Следом падает, срезанная аккуратно и быстро, словно шляпка с гриба, его голова.
Время после выхода — неизвестно. Часы остановились приблизительно полчаса или час тому назад. После того, как рация прекратила даже шипеть рассерженной змеей. После того, как им пришлось разрядить по магазину в тот дуб, решивший отчего-то насадить их на свои могучие ветви. После того, как земля, чавкая и плюясь корнями, едва не затянула Ледицкого внутрь. После того, как он выстрелил на звук — а из ствола посыпался лишь песок...
После того, как они стали слышать.
В первую очередь это был, конечно, рев машин — тяжелый, нарастающий, наливающийся мощью с каждой минутой. Звуки долгожданного наступления.
В очередь вторую — треск. Знакомый уже треск, предвещавший приближение...чего-то. Чего-то, что блестело мертвым золотом. Что убивало их одного за другим, утаскивая в чашу. Что игралось с ними, как только хотело...
Но когда отказали даже часы — что уж говорить о других приборах — поверх треска стал пробиваться и голос.
Просыпайся поскорей
Голос холодный и торжествующий.
Землю кровью их залей
Голос, шедший, казалось, отовсюду.
Все что вижу, то твое
Голос, оставшийся их единственным ориентиром в этом ночном царстве безумия и дикой, неправильной смерти.
Пусть накормят воронье
Голос, на который они продолжали двигаться — словно у них был иной выход...
-Надо возвращаться, — Ледицкий озвучивает мысль настолько очевидную, что за нее так и тянет заехать по морде. — Надо...
-Мы здесь уже были, — у Стороженко голос тихий, едва слышен он в раскатах этого страшного треска. — Точно были. Круги режем.
-Оно не выпустит. Никого не...
-Закройся, живо.
С оружием наготове, лезут они дальше, идут на голос, различить который теперь получается все лучше. Иногда он затихает, иногда, напротив, становится оглушительно громким — но никогда не прекращается.
-Как оно это делает? — остановившись у молодой березы, бормочет Ледицкий. — Чем?
Он с трудом удерживается от того, чтобы ответить. Ему, конечно, поверят, но ответить — значит снова впустить в себя уже почти забытую картину. Снова повесить перед глазами хлещущую через заросли мешанину из тускло-золотых нитей.
-Лучше думай, как убивать его будем, — выталкивает он сквозь сжатые зубы. — Лучше...
Шелест и треск. Они кидаются врассыпную. В лицо под оглушительный хруст скошенных и падающих стволов летят сучья и листва. Выбравшись из-под лавины щепок, он ошалело осматривается. То, что видят глаза, разум принимает не сразу — попросту не хочет. Нога Ледицкого стоит около свежего пенька. Все остальное, словно пропущенное через мелкое, чудовищно острое сито — разбросано дальше и присыпано пудрой из сосновых щепок.
Кажется, он кричит. Кажется, он орет сейчас во всю глотку, но стрекот автоматов — вжавшись спиной в спину, они поливают мокрую, черно-зеленую ночь очередями — перебивает тот вопль. По ушам сухо бьют щелчки. Когда слух, отбитый выстрелами, начинает возвращаться, возвращается и голос.
-Гадина, — бормочет Стороженко. — Хватит. Хватит. Хватит...
Голос неумолим. Голос продолжает свой холодный речитатив.
...танцуют для меня
-Заткнись. Заткнись. Заткнись уже!
...крики их звенят
На голос летит граната, следом — еще одна. На голос срывается и сам Стороженко — спотыкаясь о поваленные стволы, он бежит куда-то во тьму, не разбирая дороги.
Хлопок. Скрежет. Из-под земли выныривает тускло-золотая сеть, в считанные секунды сжимаясь вокруг жертвы. Два последних выстрела в пустоту, сдавленный крик. Сеть уходит вверх и раскрывается. Рубиновый дождь. Сеть ныряет в землю.
Тишина.
Автомат мягко касается сырой от крови земли. Он делает шаг вперед, затем другой. Он не может остановиться — да что там, он даже моргнуть уже по своей воле не может.
Сейчас. Сейчас все закончится. Сейчас. Еще шажок. Ну еще. И еще один. Сейчас. Сейчас. Ну где же...
Осознание прошивает мозг раскаленной иглой — и сбивает на землю, заставляет зарыться в щепки, перепачкав лицо в земле и крови — и закричать, закричать так, что странно, как не треснул еще от крика череп.
Это не было игрой, устроенной из мелкой жестокости. Тому, кто направлял золотые нити — те, что косили лес гектар за гектаром, что косили их, одного за другим — нужно было лишь посеять достаточно страха. Последние условие очевидно, оно буквально лежит на ладони.
Все кончено. Все кончено, потому что ему нужно вернуться. Вернуться назад, добраться до своих — он почему-то не сомневался, что кинувшись в бег сейчас, он без труда выйдет на наступающие отряды. Ему позволят вернуться, как позволили тому сержанту, чья голова качалась, словно маятник. Вернуться и передать страх дальше по цепи.
И тот, чей голос они все слышали — чей голос он слышит до сих пор — прекрасно знает, что он сделает это, а не приставит к уставшей голове холодное железо и не прервет пущенный цикл.
Загребая пальцами мокрую землю, он кричал, звал, что было сил, тускло-золотую смерть. Смерти не было до него дела — она катилась через лес, расчищая для чего-то дорогу...
Сквозь пролом в монастырской стене внутрь радостно заливалась целыми потоками холодная влага. Два человека, стоявшие сейчас у самого края, на дождь внимания не обращали — было им не до того. Один — высокий, лысеющий тип — в который раз дернул к глазам бинокль. Другой — худой, взлохмаченный — что-то пробормотал и сплюнул через край.
Где-то позади трещала, словно разбуженный улей, огромная рация.
Где-то впереди...
-Вижу их, — пробормотал Татарьев. — Два или три отряда. Прикрывают "глушителей"...
-Лучше не гляди, лысина, — мрачно ответил Мотылек, опершись на стену. — Не по нраву тебе это кино будет.
Татарьев не ответил — он, как и множество раз раньше, был поражен слаженностью, с которой работали атроповские штурмовики. Завернутые в камуфляж цепочки пехоты ломаются, они едва видимы на фоне залитого дождем леса — того, что от него осталось после того, как над ним поработал дьявольский инструмент ведьмы. Они идут на сближение, они пропускают вперед гомункулов. Они используют все возможные укрытия. Они знают, с кем имеют дело. Татарьев невольно улыбается — была бы с ним пара отрядов таких да чуток времени, первый секретарь со всей его буржуйской декадентщиной уже стоял бы у стенки...
Треск, хруст. Вздымается по всему фронту земля, словно какой-то безумный крот размером с кашалота под ней пронесся. Взлетают в воздух оставшиеся от деревьев пни, взмывает вверх золотая сеть, до того под землей сокрытая. Застыв у края, он не может даже моргнуть — взгляд его намертво прикован к попавшим в эту раззолоченную мясорубку бойцам. "Глушители", как и следует ожидать, оставляют людей далеко позади, но и на них находится управа — еще одна зарытая в землю "грибница" в один миг прорастает, охватывает в круг и разрывает на клочки.
Терний. Теперь он воочию видит, что скрывалось за этим словом. Теперь он видит, куда ушла большая часть пропавшего золота. Безумная, непостижимо быстрая лавина из тонких, но чудовищно прочных нитей, огромными волнами катится вперед, раздирая на части все, что не успевает убраться с ее пути. Вот только уйти и вовсе некуда: он сам не так давно видел, как много, как бесконечно много было тех нитей, утекавших в землю, он знает прекрасно, что сети этой хватило, чтобы скосить добрую половину леса — там, у поля, где должен сесть самолет, что сети этой хватило, чтобы окружить монастырь...
Первая волна захлебывается кровью, но это только начало. Терний бритвой прошелся по лесу, и путями, которые он прорезал, уже ползут машины. Его ушей уже достигает рев движков.
-Значит, вот этим она сражалась в войну, — его спокойствие, выработанное за долгие годы, начинает потихоньку ему уступать. — Значит...
-Говорил тебе — не гляди, — раздраженно говорит Мотылек. — Это еще только цветочки. Вот сейчас коробочки сюда доползут и ягодки начнутся...
-С машинами оно тоже...
-Уничтожать побеги — только патроны зря сливать, — маг нервным жестом почесал ладони. — Это всего лишь металл, лысина. Металл и чары. Снова отрастут, да как миленькие. По хозяину бить надо...только вот без Четвертого до нее они ни в жизнь не долезут, пусть хоть в три слоя тут все телами удобрят.
-Это бойня, — против своей воли говорит вдруг он.
-А ты чего ждал? — язвительно бросил в ответ Макаров. — Хлеба с солью?
На сцену тем временем выходят машины — под прикрытием их огня на землю сыплются бойцы, рвутся к монастырю. Череда взрывов, поднятая в воздух земля и осколки камней. "Атропа" учится на своих ошибках моментально — и уже начинает засыпать землю перед собой снарядами, ракетами и черт знает чем еще — одна скрытая "грибница" за другой лопаются еще в земле, слишком поздно выбрасывая наружу смертоносные лианы.
Чаша весов, едва колыхнувшись в сторону полковника, уже летит стремглав в совершенно противоположную. Руины монастыря собирают силы для ответа — и только почуяв то, что грядет, маг с хриплым криком сбивает Татарьева на пол, отбрасывая от зияющего пролома.
-Упал и не вставай! — рявкнул Макаров одним из чужих голосов. — Сейчас волна пойдет!
Он хотел было справедливо возмутиться, но не успел — от руин к лесу пронеслась стена света — настолько яркого, что даже его отблеска на стене хватило, чтобы потерять всякую ориентацию в пространстве на следующие добрых пять минут. Макарову досталось больше — матерясь, как заправский сапожник, маг распластался вдоль стены, закатывая глаза.
Не без труда — голова все еще кружилась — Татарьев поднялся на ноги. Схватил с пола бинокль.
-Не смотри! — почти взвыл Мотылек. — Не смотри, кому сказал!
Предупреждение запоздало на несколько секунд. Он уже успел приглядеться.
Чувство, которое его охватило, было чем-то давным-давно забытым, чем-то, что, как ему казалось, начисто отрезало после Австрии.
Старое забытое чувство. Такое старое, такое простое. В самом деле, чего необычного-то? У него всего лишь дрожат руки.
-Что это? — голос Татарьева был глух, словно звучал из-под толщи воды.
-Ведовство, — пошатываясь, Макаров доковылял до края и вновь в сердцах сплюнул через него. — Чистое, лысина, без огранки. Без цели и смысла. Нравится?
-Это...невозможно.
-Было бы, — ядовито произнес Мотылек. — Если бы мы землю здесь не подчинили...
Татарьев не слушал. Как завороженный, он водил биноклем из стороны в сторону, совершенно утратив способность остановиться.
Какие-то вещи были даже понятны. Стреляющие цветами пулеметы. Ракеты, обращенные в деревянные чурбачки и катящиеся вниз по склону, весело подпрыгивая. Сухие ветвистые деревца в форме — через ветки перекинуты ремни с автоматами. Три дергающихся каждое в свою сторону тела, склеенных намертво затылками. Тела без лиц. Тела из камня и тела из травы. Тела, вывернутые наизнанку — и при том живые, дышащие. Тела, сросшиеся с оружием, что когда-то держали. Лица, искаженные криком — и ноги, отплясывающие все быстрее и быстрее в нагретых добела железных сапогах. Отрешенно бродящие по кровавому ковру дети в камуфляже — рукава так смешно болтаются...
К сожалению — нет, скорее к счастью — остальные картины, коих у кромки растерзанного Тернием леса было в изобилии, он был попросту не способен воспринять.
-Сказал же — не смотри, — раздраженно произнес Мотылек, выхватывая у него бинокль. — Э, а я думал, тебя совсем ничем не пронять.
-Ей удалось, — мрачно ответил Татарьев. — Не думаю, правда, что это повод для гордости. Определенно не он.
-Эй, эй, лысина, ты это брось, — встрепенулся маг. — Огни праведные в глазах потуши, да пыл поумерь. Если задумал ты героизм какой, то напомню — героями не рождаются, а коньки откидывают. Да и потом... — Мотылек расплылся в улыбке и продолжил уже чужим голосом. — Время еще не пришло. Но вот-вот наступит. Уже скоро. Игра будет выиграна.
-О чем вы?
-Когда полковник введет Четвертого, ей придется скинуть почти всю защиту, особенно активную, — Мотылек улыбнулся еще страшней. — Никто не может предугадать, как его магия поведет себя в поле Неудачника. И если мы к тому времени все еще тут будем, у меня шанс выбивается.
-Шанс...
-Свободу себе выцарапать, голова твоя дубовая, — усмехнулся Макаров. — И я уж его на ветерок не кину, — голос мага вновь сменился. — Паутина уже слишком близко к огню. Вот-вот вспыхнет.
Где-то позади ожила рация. Голос, пробивавшийся сквозь помехи, был знаком лишь одному человеку из собравшихся сейчас на втором этаже полуразрушенного монастыря — и этот человек, опасаясь пропустить хоть слово, придвинулся как мог близко к аппарату.
-Сколько еще осталось? — прохрипел Герхард. — Мы пока что держимся, но не могу быть уверен, что нас хватит надолго. Вот-вот подойдут "стрелы".
-Вы уж постарайтесь, чтоб я не зазря волочил сюда этот чудесный образчик авиастроения, — ехидно протрещала рация. — Господи помилуй, с последнего раза, что я сидел за штурвалом самолета, они столько лишних приборов добавили...
-А этот последний у нас был...
-Году в семнадцатом, — последовал короткий ответ. — Ну да ладно, в воздухе держимся и это главное. Груз пойдет через десять минут. Кстати говоря, вы уже придумали, как мне приземляться?
-В смысле?
-В смысле, что я, конечно, не был за штурвалом с семнадцатого, но даже так могу вам сказать — при посадке в этом вашем болоте гидравлике шасси можно уже сейчас начинать слать прощальные подарки. Хорошо если сядем-то, а уж про взлет и мечтать не стоит...
