Они сидят в темной, холодной квартире, на грязном ободранном полу. Сидят неловко обнявшись и вытянув вперед затекшие ноги. Сидят и ничего не говорят — они давно понимают все и так, ведь они "стрелы", а у "стрел" никого нет, кроме друг друга — и до самой смерти не будет. Для "Атропы" они инструмент, не более, а для других "стрел"...слова "семья" или "друзья" ничего им не скажут, но слова и не нужны — их узы и так крепче, чем у сицилийской мафии. Они единый организм, пусть даже больной и уродливый, ненавидящий кого прикажут, убивающий, что прикажут. Одиночки тут не выживают, но свою долю одиночества получит каждый — хочет он того или нет.
Сеанс связи уже совсем скоро — и они знают, что все равно не заснут уже в эту ночь. Знают, что завтра — после дозы препаратов, после сигнала по рации, после серии сухих, безжалостных команд — каждый из них снова будет убивать.
"Атропа", наверное, думает, что убивают они за нее.
Но они это делают лишь друг за друга.
Лин сидит, повесив голову — усталость берет свое. Шарфы размотались и Вторая может снова видеть его изуродованное лицо — но у нее оно не вызывает страха, оно куда приятнее тех холеных морд из штаба, перед которыми их водят, бывает, как редких животных, только что не на цепях. Лин пытается уснуть, и, вспоминая, что скоро бой, бормочет их старый стишок, слова, которые знает каждая "стрела". Кто-то говорит, что его взяли из книги некоего Стивенсона самые первые члены их отряда, переделав под себя, кто-то утверждает, что сочинил его сам Полковник, ведь названию своему они обязаны именно этой книге...
Четыре я стрелы пущу,
И четверым я отомщу,
Злодеям гнусным четверым,
Старинным недругам моим...
Они всегда говорят это перед боем — они, конечно, не верят ни в каких богов, но это их молитва. Это единственная традиция, что у них есть — и она нерушима.
Вторая своим хрипловатым, чуть простуженным голосом, продолжает за Лином:
Первая метит в грозный Рим,
Молитвы не помогут им,
Стрела вторая ждет Атлас,
Ты мир разрушил, но не спас,
Третьей стреле мила Могила
Что столько жизней загубила
В Башне живет исчадье зла,
Ему четвертая стрела...
Заканчивают они уже вместе. И каждый слышит посторонний голос в своей голове — проснувшаяся от криков Сетка присоединяется к общей "молитве". Помогает договорить слова, которые "стрела" будет говорить, когда другой "стреле" плохо.
Они черны и до конца
Вонзятся в черные сердца,
Они без промаха летят
И никого не пощадят...
Треск оживающей рации подсказывает, что молитва была начата весьма кстати. Их время пришло.
Стрелка на старинных часах медленно, но неутомимо ползла к своей цели — уже совсем чуть-чуть оставалось до шести утра. Впрочем, для хозяина кабинета, в котором эти самые часы стояли у дверей, это означало лишь возвращение очередного приступа головной боли. Леонид Фиалковский бросил очередной усталый взгляд на циферблат, после чего вернулся к прерванному занятию — помешиванию ложечкой своего горячего кофе в старой фарфоровой чашке. Сделав пару ленивых глотков, он потянулся к стоявшему на столе телефону и, сорвав трубку, проговорил, не набирая номера:
-Мухомор, зайди.
Кинув трубку на рычаг, скромный глава более чем скромной организации — а достоинства его как мага были еще скромнее всего вышеперечисленного — подарил кабинету очередной вздох и в четыре глотка выдул оставшийся в чашке напиток. Господи, как же он устал от всего этого...
Организация — сам маг ее за глаза называл больше "конторой", нередко "шарашкиной", ибо заслуживала — главой которой уже десятый год числился Фиалковский, носила гордое название "Маяк", но уже давно утратила всякую связь с собой прежней по многим причинам. Во-первых, сооружение, которому она была обязана своим именем — внушительных размеров башня на одном пустынном островке — было разрушено (что еще обиднее, случайно) во время войны, что вылилось в потерю большинства архивов и лабораторий, вылилось в спешную, истерическую эвакуацию, во время которой добрую половину того, что успели вывезти, умудрились отправить на дно. Во-вторых, "Маяк", ныне занимавший огромное, похожее на старый заброшенный завод здание на окраине города, своего названия попросту не оправдывал — ничей путь он не освещал и помогать никому не думал. Да и не мог, если уж начистоту говорить — тут самим бы продержаться...
Прежний директор — старый сморчок с манией величия, бывшей причиной не одного скандала — умер десять лет назад, и, по результатам скромного голосования, проведенного скромных размеров компанией, ему была выбрана замена. К вящему неудовольствию Фиалковского, этой самой заменой оказался он, получив в наследство такие прекрасные вещи, как разваливающееся на глазах здание, наполовину затопленный подземный комплекс под последним, где иногда даже умудрялись кое-как работать, спасенное из старого логова содержимое двух библиотек, которое до сих пор не подверглось ревизии, штат из пятнадцати сотрудников и кучу долгов. Последние отличались самым большим разнообразием из всего наследства — "Маяк" был должен Пражской Ассоциации, Морю Бродяг, Часовой Башне и даже одной организации с Ближнего Востока. Вступив в должность, Фиалковский, преисполнившись энтузиазма, принялся за дело: он возвращал долги всем и чем только мог — редкой литературой, передачей патентов и прав на оставшиеся в ведении организации духовные земли, дойдя, в конце концов, до того, что обчистил собственные хранилища, переслав в Лондон за полгода уникальную коллекцию Тайных Знаков, собиравшуюся аж с семнадцатого века и материалы по трем многообещающим проектам, которые развивать своими силами не было никакой возможности. Леонид действовал по хитроумному — сам ведь придумал, как же иначе! — плану, пытаясь доказать заморским коллегам, что с ними — а точнее, с ним — можно и даже нужно вести дела, что на них — точнее, на него — стоит обратить внимание — и пригласить работать...ну, от местечка в Башне он бы точно не отказался, на что не раз и не два намекал в своих письмах. К сожалению, через три года, когда он понял, что вернул все — а где-то однозначно и маху дал — понята Фиалковским была и еще одна невероятно обидная вещь: Ассоциация приняла все как должное, да и только, вытаскивать его из этой трясины в лучшую жизнь никто не собирался. Еще через несколько лет Леонид ясно видел, какими будут эпитафии на могиле его и его несчастной конторы: "Заплатил налоги" и "Раздали долги". Наступили серые будни и тянулись они год за годом, смазывая всю полную несчастий жизнь скромного мага с нескромными планами в одно противное выцветшее пятно.
Спустя десять лет с момента вступления Фиалковского в должность в графе расходов можно было бы отметить, что из действующих сотрудников осталось лишь десять — не особо внушительные маги от второго до четвертого поколения — количество студентов сократилось до критической отметки, составляя на текущий момент лишь двенадцать человек, подземный комплекс под зданием почти полностью пришел в негодность и работать нормально можно было только в трех лабораториях из восьми — еще две были затоплены с концами — патентов организация более не предоставляла, да и не получала — за десять лет правления Фиалковского "Маяк" не сделал ни одной серьезной разработки. В графе доходов, если, конечно, это действие, учитывая его последствия, все еще можно было отнести к положительным — была бы всего одна строка — и уведомляла бы она об уплате долгов. Леониду, по правде говоря, было уже все равно: в этом году он проворачивал свой очередной наполеоновский план — сдать с потрохами всю организацию первому покупателю из Восточной Европы, после чего перебраться на вырученные средства в местечко потеплее — и сделать это нужно было до весны. И, может быть, ему бы даже это удалось, если бы не тот недавний звонок...
Скрипнула плохо смазанная дверь и в кабинет вошел Петр Вревский, второй человек в "Маяке", имевший обидное прозвище Мухомор — и обязан он был ему старому замечанию Фиалковского — "с тобой не только ничего рядом не растет, ты и то, что выросло, загубишь в два счета". С преподавательским составом в "Маяке" всегда было тяжело, но Вревский поставил настоящий рекорд: молодые маги боялись этого плешивого любителя пропустить пару стаканчиков, как огня. Бояться было за что — в Мухоморе органично сочетались совершенно скотский характер, который иногда чуть сглаживался относительно количества выпитого, абсолютное неумение вести занятия и недоразвитые Цепи — даже простейшие действия могли отправить Вревского в продолжительный обморок. Разжиревший за годы сидения на одном месте, низенький, со сплюснутым отечным лицом и множеством залысин, он внушал коллегам лишь отвращение. Вот и сейчас, стоило ему войти в кабинет, как Фиалковский внутренне весь скривился, и лишь справившись с собой — на это ушло с минуту — предложил товарищу сесть.
-Ну что, он звонил? — без лишних предисловий начал Вревский. — Звонил или нет?
-Обещал утром, — глава "Маяка" позволил себе улыбнуться. — Он в наших руках, не сомневайся даже. И он и вся его шарашка.
-Подумать только...Ленинградский Клуб. Я думал, они еще в тридцатых того, — Мухомор оскалил гнилые зубы. — Ты вообще про них что-нибудь знаешь?
-Не-а. Только то, что они существуют. Но думаю, у них положение еще хреновее нашего, — Фиалковский налил себе еще кофе. — Вот на этом и сыграем. Как только позвонит, я назову цену — и посмотрим, как он себя поведет.
-Думаешь, согласится?
-Куда денется-то? — хохотнул Леонид. — Это ему нужны те бумажки, вот он и заплатит, сколько скажем...и никуда не...
Когда его речь прервал зазвонивший телефон, Фиалковский ничуть не расстроился — лишь ухмыльнулся еще шире.
-А вот и наш клиент, — все еще ухмыляясь, он жестом призвал Мухомора к молчанию, после чего снял трубку. — Слушаю.
-Господин Фиалковский, я полагаю, — от этого холодного, сухого голоса Леонида невольно передернуло. — Это Кай. Как я и обещал, звоню вам ровно через неделю. Итак, что вы решили? Вы передадите нам означенные ранее рукописи за установленную сумму?
-Планы чутка поменялись, — вальяжно растянувшись в кресле, выдал глава "Маяка". — Мы тут покумекали и решили, что у вас, ребятки, должно было кое-что остаться...ну ты меня понимаешь, с начала века.
-Боюсь, что не понимаю. Что вы имеете в виду?
-Золото, — оскалившись, выдохнул в трубку Леонид. — Одна тонна, в немаркированных слитках. Где доставать будешь, меня не колышет, хочешь копай, хочешь рожай, хочешь воруй. В случае вашего отказа я сегодня же сжигаю эти бумажки к херам. Уяснил?
-Тонна золота, значит, — голос на том конце провода до сих пор не проявил никаких эмоций. — И КамАЗ на сдачу, я так полагаю?
-Шутки шутить вздумал? — прорычал Фиалковский. — Ты меня слышал!
-Слышал, — на том конце провода закашлялись. — Я думаю, я смогу вам ответить уже сегодня.
Фиалковский похолодел. Он ожидал всего, но...неужели?
Нет, нет, бред собачий. Это же байки, просто старые сказки, что был такой Ленинградский Клуб и...
-Ты согласен? — кусая губы, выдавил из себя глава "Маяка".
-Я сказал, что дам вам ответ уже сегодня, — повторил холодный голос. — Если вы хотите увидеть его, подойдите, пожалуйста, к окну.
-Минутку, — уронив трубку на стол, изрядно вспотевший от напряжения Фиалковский прорычал товарищу. — Посмотри-ка в окошко. Что там у нас делается?
-Момент.
Вревский ничуть не удивился абсурдности просьбы — мало ли, вдруг этот странный представитель вроде бы давно уже отдавшей концы конторы пришел лично. В таком случае стоило бы его встретить, ибо здание "Маяка" стояло на пустыре и было огорожено со всех сторон весьма и весьма высоким забором, маскируясь под старенький военный завод — самому тут не пройти.
С кряхтением встав со своего места, Мухомор поплелся к дальнему окну и развесил шторы — в это самое время Леонид вновь схватил трубку.
-Нет, слушай. Погоди. Я не понял, вы правда в состоянии заплатить? Да что такого в этих бумажках? Всего лишь старый труд об аномалиях в Цепях...
-Для меня он представляет огромный интерес, — произнесли на том конце провода. — Отвечая на ваш первый вопрос — да, я действительно могу вам заплатить. Тем, что вы заслуживаете.
-Что? — рявкнул Леонид.
Оконное стекло рассыпалось осколками, мгновение спустя его примеру последовал и череп Вревского. Практически обезглавленное тело повалилось на пол, пачкая дорогой ковер.
-А...а...а...
Едва не задохнувшийся от ужаса Фиалковский даже не понимал, что все еще держат трубку в руках.
-Мои коллеги скоро прибудут, чтобы ознакомить вас с новыми условиями договора, — произнес голос. — Всего наилучшего.
Голос утонул в коротких гудках. Они били по уху Фиалковского не очень долго — несколько секунд спустя где-то снаружи загрохотало, да так, что выпустив трубку, маг прыгнул под стол.
Что...что...да как они...
Они не могли! Это же всего лишь Ленинградский Клуб! Никому толком не известная контора, сгинувшая в начале века! Что они...
Еще два взрыва — кажется, они разносили ограду на куски. А теперь — рев движков?
Когда по окнам здания замолотил пулемет, Фиалковский понял — надо было брать деньги.
Вот только было уже поздно.
Полную картину — во всех деталях — они получили за десять минут до начала штурма. Они имели дело пусть и с паршивыми, но все же с магами, и рисковать никто не собирался, поэтому потянуться своим сознанием к зданию и сосчитать, хотя бы приблизительно, количество противников, Сетке разрешили только за десять минут до звонка в "Маяк". И лишь на полминуты — даже так был риск, что кто-то почувствует ее присутствие. Короткий, отрывистый доклад — около двадцати с небольшим людей непосредственно в здании, еще несколько внизу, выискивать фамильяров и прочую гадость времени не было. Особой угрозы эта группировка не должна была представлять — всего лишь старый и беззубый магический аналог научно-исследовательского института, вот только даже самый слабый маг, если он не полный олух, всегда имел хоть одно средство на крайний случай — а уж коллектив магов...
Одним словом, недооценивать противника никто не собирался. И как только поступил сигнал из двух слов — "переговоры провалены" — стянутая вокруг "Маяка" группировка вступила в дело.
Как и всегда в охоте на магов противник сам упрощал задачу по многим пунктам: они забрались в эту глушь — и здесь, на окраине города, никто не услышит, даже если стрелять по ним будут из танка, они озаботились лишь самой поверхностной защитой, причем только от таких же, как они сами — пусть теперь кушают заряды из гранатометов и пулеметные очереди. Так ли на самом деле рассуждало командование операцией или все-таки нет, Юрий не знал, но ему сейчас, по правде говоря, было уже все равно, сейчас его волновало только то, чтобы их черную машину, несущуюся к зданию в числе прочих, не накрыли какой-нибудь дрянью проснувшиеся от внезапного нападения обитатели "завода".
