Лучше бы он, конечно, не слова вытягивал, а оружие: всем своим видом Горелкин так и вопил о том, что едва только получит повод — палить начнет без разбору. Или это уже его, Шиловского, собственные страхи? Кто знает, кто знает...
-Связь, СУВ, даже свет...похерило разом все. Никто рта распахнуть не успел, а они уже здесь были.
Алексеев говорил тихо, то ли не заботясь особо о том, доберутся ли его слова до собеседника в целости, то ли не желая отвлекаться от основного своего занятия — потрошения стенных шкафов и закрепленных у пола ящиков. Что именно он искал, штурмовик пока так и не удосужился объяснить Шиловскому, но лекарства этим явно не были — на полу их образовалась уже целая гора и с каждой секундой она лишь продолжала расти и шириться.
-Они.
Мысленно Шиловский вновь вернулся к тому, что было брошено ими в коридоре. Рассмотреть это он так и не успел — так быстро его втолкнули в помещение, так быстро захлопнули и задвинули дверь за спиной.
-Вылезали прямо из стен, — пробормотал себе под нос Горелкин, в который раз вздрогнув и хлопнув рукой по автомату. — Как волна...как волна...
-Волна, — повторил вдруг Алексеев, прикладом сбивающий замок с очередного ящика. — Лучше и не скажешь. Прошло как волной по всему кораблю и люди просто стали падать. Кого блевать потянуло, у кого — кровь фонтаном...из глаз, из ушей...
-Голова. Больно было, — простонал Горелкин.
-Голова, вот-вот. Так схватило, что аж в глазах все искрами зашлось, — сухо продолжал штурмовик. — Думал все, отбегался — ан нет, отпустило почему-то...
Шиловский молчал, пытаясь как-то соотнести услышанное с тем, что пережил сам. Спасло ли его то, что в момент этого "удара", чем бы тот ни был на деле, он спал? Но нет, постойте — ведь сидят же перед ним двое, что застали "удар" вполне в сознании...
-Все такое...медленное стало, словно кисель какой. И тяжелое — пальцем захочешь шевельнуть, а кажется, что тонн десять им сдвинуть пытаешься. Покраснело все...словно при перегрузке, не знаю. А как свет погас, поперла эта мразь. Со всех направлений. Десятками. Рации работали еще минуты две, но кроме криков, ловить было нечего, — выбросив на пол содержимое очередного ящика, Алексеев в сердцах пнул его ногой. — Да где они у вас?
-Что вы ищете-то? — поднялся на ноги майор. — Может, я...
-Здесь изолятор для больных, так? — Алексеев резко обернулся. — Вон за той дверью?
-Да. Но что...
-Я помню, что сюда все костюмы без разбора сваливали. Изолирующие. И теплозащитные. Хоть один нужен. Где это все?
-Изолирующие... — Шиловский не смог скрыть удивления. — Но зачем...
-Затем, что жить вот захотелось, — огрызнулся штурмовик. — У этой падали пушки больно чудные.
-Я...я не совсем понимаю...
-Весь взвод положили, — вновь отвернувшись к шкафам, глухим голосом проговорил Алексеев. — Их трое было, четверо, может...да не знаю я! — рявкнул он, со всей силы ударив по железной дверце кулаком. — Палили, словно вообще не целясь, да только каждый раз — минус один из наших. И на броню им начхать. Все проходит, словно нет ее.
-В смысле, пробивает...
-Не пробивает, — прошипел штурмовик. — Проходит. Только полыхнет — и труп готов. Я сам смотрел, сам! Броня целехонька, а под ней — дырень такая, что голову просунуть не проблема и прожжено все почти насквозь, до костей...
-Но к чему тогда вам... — Шиловский чувствовал, что запутался окончательно.
-С нами конструкт был. Кто-то из парней с Цепями с собой таскал, хозяина у него грохнули, так за нами увязался...
-И что?
-И то, что не видели они куклу, — когда Алексеев обернулся, майор с трудом выдержал его взгляд — до того он был безумен. — В упор не видели, понимаешь, нет? Конструкт у них двоих пришиб — это нам даже не прицелиться толком было — лишь тогда словно прозрели да его пожгли...
-Хотите сказать...
-Это просто догадка, — штурмовик покачал головой. — Догадка, но у нас больше нет ничего. Если они на тепло наводятся, его отвести надо. Или прикрыть хоть как-то. Так где у вас костюмы лежат?
-Постойте, — настороженно проговорил Шиловский. — Что вы собрались...
-Со связью разбираться, что ж еще, — штурмовик посмотрел на него, как на идиота. — И выживших собрать. Ниже нас уже все молчит, но пока сюда шли, стрельбу сверху слышали. А значит, еще держится кто-то.
-Это безумие, — майора передернуло. — Нам надо уходить. Вертолеты, лодки...
-Уходить? Куда? — лицо Алексеева прорезала кривая ухмылка. — Мы черт знает где. Встали сразу, как эта карусель пошла. Да, вот так вот просто — взяли и застыли. Сколько до Площадки — я не знаю. Здесь у нас и то больше шансов, чем если мы попытаемся сбежать наобум. А вертолет я тебе как-то не подыму, даже если исправен будет.
-Сбежать, — хихикнул Горелкин. — Никто не сбежит.
-Да и за окно давно смотрели? — продолжал тем временем штурмовик. — В такую погоду — да на тех лодочках? Проще сразу мозги себе выбить.
Шиловский вновь умолк. Что-то давно слышанное, какая-то мелкая, едва ли существенная сейчас, деталь, не давала ему покоя. Что-то, запрятанное на самом дальнем рубеже памяти, что-то...
Постойте. Вот же оно!
-Я не понимаю, — изо всех сил стараясь, чтобы голос его звучал твердо, произнес, наконец, майор. — Как они сумели это провернуть? Маги ведь не должны были знать...
-А кто сказал, что это маги?
Шиловский вновь почувствовал волной накатывающую дурноту. Нужно было присесть. Нужно было прикрыть глаза. Нужно было успокоиться и подумать, разобраться, понять...
Понять что все это — пожалуйста, пусть так и будет — только лишь продолжение того кошмара...
-Это не маги, — повторил Алексеев. — И не их игрушки. И того и другого я по горлышко навидался.
-Но...кто? — только и сумел выдавить из себя майор.
-Высокие, — жалобно произнес забытый всеми Горелкин. — Высокие там были. Прямо из стен выходили...
-Где, говорите, вы его нашли? — Шиловский покосился на полубезумного от страха матроса.
-Внизу, — штурмовик вздохнул. — Прятался в ящике. Вокруг ничего, кроме трупов. Насилу вытащил — зарылся там, как клещ...
-Высокие, — повторил Горелкин. — Высокие там были. Голова. Очень больно...
-Вы сказали — не маги, — поняв, что ответа на свой вопрос так и не дождется, Шиловский повысил голос — но это лишь выдавало пуще прежнего его нервозность. — Но кто тогда? Кто?
-Высокие, — всхлипнул Горелкин. — Видел, что они делали. Видел ужасные вещи. Я не хочу это видеть. Я больше не хочу...
-Кто? — майор с трудом сдерживался, чтобы не сорваться на крик. — Кто они, я вас спрашиваю? Кто на нас напал?
-Кто? — когда Алексеев поднял глаза, Шиловский невольно отпрянул — столько в них было боли пополам со страхом. — Сходи да сам погляди, коли хочешь.
В молчании прошла минута — а может, даже две или три. Попытки Шиловского как-то унять нервы не привели ровным счетом ни к чему: сердце продолжало учащенно биться, грудь — не больно, но вполне ощутимо — сдавливал страх. Глубоко вздохнув — раз, другой — он, наконец, решился. И, сорвав со стола фонарь, направился к забаррикадированным дверям.
Причитания Горелкина с каждой минутой становились все безудержнее — поворачиваться к нему спиной решительно не хотелось, думать о том, что автомат все еще лежит у него на коленях — и подавно. Всем телом чувствуя усиливающийся озноб, Шиловский сдвинул шкаф чуть в сторону — тот поддался на удивление легко. Отворив дверь — луч фонаря скользнул по полу, по стенам, перепачканным густой, словно патока, кровью — майор выскользнул в коридор. Приблизился к тому, о чьем присутствии старался до сей поры не думать. Направил фонарь...
Тени больше не было — то же, что за ней скрывалось, теперь лежало, недвижимое, на полу: в последние секунды жизни существо, похоже, пыталось закутаться поплотнее в свой черный складчатый плащ. Описанию, что выдавал дрожащим от страха голосом, снова и снова, Горелкин, увиденное никак не отвечало: высоким создание ни разу не являлось, даже наоборот — было, по прикидке Шиловского, на голову ниже любого из них троих. Осторожно, двумя пальцами, взяв плащ за краешек — материал был холодный и невероятно влажный на ощупь — майор откинул его в сторону.
Худощавое, недоразвитое с виду человекоподобное тельце с головы до пят обтягивал костюм из того же гладкого черного материала — казалось, он не надет, а словно бы вырос прямо поверх кожи: сколько Шиловский не всматривался, найти какие-нибудь прорехи, пуговицы или молнии, помогающие понять, как в это вообще облачался хозяин, не удалось. То тут, то там бугрились крохотные, не толще пальца, трубочки — в тех местах, куда угодили пули, они густо источали влагу и вонючий пар. Конечности твари были длинными и гибкими, по шесть тонких пальцев на каждой руке: ткань на их кончиках отсутствовала, открывая взгляду небольшие, но все еще очень острые коготки и мягкие, словно у мух, присоски. На руке левой ткань была частично повреждена пулями: ухватившись за край в месте надрыва и осторожно дернув — материал тянулся легче резины — Шиловский обнажил тонкую, белую как мел, кожу.
Нужно было остановиться на этом. Нужно было прекратить прямо сейчас. Так будет лучше для всех — а в первую очередь, для его собственного рассудка.
Нужно было остановиться.
Нужно было...
За пояс существа было заткнуто около десятка кристаллических стержней уже знакомого Шиловскому ядовито-синюшного цвета: именно их осколки он видел в загноившихся ранах того матроса. Нашлось рядом и оружие, для них предназначенное — крохотный, похожий на игрушку пистолетик с несуразно длинным и тонким стволом.
Нужно было остановиться.
Но он уже не мог сдержать себя.
Голову твари скрывал плотный слой все того же материала — за исключением лица, что, в свою очередь, притаилось за гладким черным стеклом...или чем-то, на стекло похожим. Нащупав у тоненькой шеи какие-то запрятанные в складках "ткани" крючочки, Шиловский на мгновение замер, вновь чувствуя, как по телу пробегает холодок.
Нужно было остановиться.
Но он хотел знать.
Крючки поддавались с трудом — действовать приходилось на ощупь, а фонарь, положенный на впалую грудь существа, светил слишком тускло, чтобы от его луча была хоть какая-то помощь. Наконец, после нескольких минут мучений — согнутая спина уже заявляла свое неудовольствие посредством вспышек боли — майор добился результата: таковым стал громкий щелчок, с которым лицевая сторона шлема отпала, оставшись в руках Шиловского.
Нужно было остановиться.
Но было уже слишком поздно.
Майор вздрогнул — пальцы его словно оказались погружены в чуть подтаявший лед. Из открывшегося шлема клубами валил, стремительно рассеиваясь, скверно пахнущий белый пар. Облачко коснулось его лица и Шиловский отшатнулся назад, потирая обожженную нестерпимым холодом щеку. Луч фонаря заплясал на крупных серебристых линзах, будто бы вросших в лицо — левая, очевидно после удара об пол, была расколота, обнажая глаз — скользнул по белой коже, тут же расцветив ее бешено-красными пигментными пятнами...
Фонарь выскользнул из трясущихся пальцев Шиловского.
Нужно было остановиться.
Пока он не вспомнил.
Когда-то — целую вечность назад — Шиловскому довелось пообщаться с одним из магов, что работали на Первой Площадке. Когда-то — бесконечно давно — маг рассказал ему нечто, что прочно засело в голове, превратив его сны в кошмары на долгие, долгие месяцы.
Он старался забыть об этом и, как тогда казалось, преуспел.
Но это вернулось — и теперь уже нельзя было избавиться, нельзя было прогнать прочь нестерпимый, все нарастающий ужас.
Некоторых вещей, говорил маг, людям свойственно бояться инстинктивно. Некоторые вещи вызывают у человека страх натуральный, почти что животный. Корни этого страха — того самого, что сейчас гадким холодом навалился Шиловскому на плечи, что сковывал мышцы и вспухал на спине ледяным потом — следовало искать во временах невыразимо далеких, временах, когда человек не жил, но сражался за свое выживание. Когда ему принадлежал лишь день — и жалкая, глупая, отчаянная надежда, что огня и железа хватит, чтобы еще раз пережить ночь.
Маги верили в существование некоей совокупной воли человечества, что была направлена на сохранение его как вида — любой ценой. И оставался один-единственный вопрос — так говорил, чему-то невесело усмехаясь, тогдашний собеседник майора. Что же невыносимо кошмарное случилось в глубине веков, что вынудило эту волю оставить несмываемый опечаток на всем роду человеческом? Что же должно было произойти, чтобы с той бесконечно далекой поры человек как вид чувствовал глубочайшее отвращение и страх пред бледной кожей, глубоко посаженными черными глазами и неестественно вытянутыми лицами с мелкими, бритвенной остроты зубами?
Кажется, теперь у него был ответ.
Но не было больше ни слов, ни смысла в том, чтобы их искать.
Дым рассеивался мучительно медленно. Скользнув сквозь все еще затянутую им брешь в коридор, младший теневод Сиррэ замер, всем телом вжавшись в ближайшую стену.
Клубы дыма, вырывающиеся из пробитых дверей. Кристаллики льда на холодном металле стен. Змеящиеся трубы, уходящие по высокому потолку куда-то в неизвестность.
Звуков нет. Движения нет. Жертвоискатель демонстрировал лишь слабые, затухающие пятна постепенно остывавших тел — еще недавно каждое из них являло собой пульсирующую желто-красную массу.
Кончено со всеми. Здесь, по крайней мере. Сформировав неслышную команду на передвижение и отослав ту ожидавшим позади Зуре и Аэлю, воин-мираж беззвучно направился вперед, вновь застыв, когда едва не споткнулся о дохлого сорняка.
Трупов было несколько — те, что лежали ближе к стене, щеголяли растрескавшимися, почерневшими лицами, а их и без того отвратительно толстые шеи распухли теперь до крайнего предела. Скользнув взглядом по изодранной в клочья плоти и в который раз подивившись нелепости тел, что она составляла, Сиррэ сделал несколько осторожных шажков вперед — к тому сорняку, что валялся у двери.
Этот все еще дышал.
Вблизи сорняки были даже омерзительнее, чем Сиррэ представлял себе, слушая рассказы ветеранов первого похода в Огражденный мир. Несуразно высокие, с короткими толстыми конечностями и тошнотворно-розоватым кожным покровом, что неизменно напоминал своим цветом о хищных полях раздери-травы, плодящиеся, словно вши на голове у раба и искореняемые с неизменным трудом — нет, подобрать прозвища более меткого для гадких дикарей, населявших это захолустье, определенно было нельзя.
Сорняк лежал, прислонившись широкой спиной к двери. Чуть ниже груди, что раз в несколько мгновений еще вздымалась и опускалась в ритме нервном и рваном, зияла внушительных размеров дыра с опаленными краями — заряд из фузеи пришелся твари прямо в брюхо, но та каким-то образом еще шевелилась, тщилась дышать. Приближаться к полудохлой мерзости Сиррэ не боялся: в ее нелепых белых глазках, залитых влагой — еще одна странная реакция — он был не чем иным, как невесомой черной лентой в движении и едва заметной рябью на ткани воздуха, когда замирал на месте. Подобраться так близко к сорняку, даже полудохлому, без тенеплета он бы, конечно, не рискнул — слишком уж непредсказуемы эти создания. Глупый Сииос из его осколка уже успел недавно в этом убедиться, решив срезать с одного из убитых дикарей уши на память — и получив от чудовища, только притворявшегося мертвым, заряд прямо в лицевую пластину. Примитивное кинетическое оружие, что сорняки сжимали в своих пухлых лапах, было, при всей своей грубости, на редкость эффективно — Сииос познал это на собственной шкуре, распрощавшись с половиной черепа и, мгновения спустя, с жизнью. Хорошо еще что он, Сиррэ, находился тогда позади своих воинов — то было традиционно почетное место, которое занимал при первой возможности любой командир охотничьего осколка.
