Стекольщик явно не собирался помогать ей вопросами или как-то торопить — лишь остановился рядом, уткнувшись взглядом в растянутую в углу окна паутинку.
-Я сберегла твою тайну, верно. И сейчас хочу попросить о том же.
-Говори, — голос Ренье постепенно становился тверже. — Но знай, что я не могу дать тебе никаких обещаний.
-Понимаю всецело. И тем не менее, меня уже порядком подташнивает от комедии, которую приходится ломать перед вами. Филин разрешил мне остаться со своим отрядом, но он не знает...
-...что ты ему родня, пусть и очень-очень дальняя, — словно заметив, как она напряглась при этих словах, Ренье поспешил продолжить. — Не нужно так удивляться — я сделал домашнюю работу еще в Риме. Ваша семья не столь известна, но мне все же удалось найти пару упоминаний...
-Похоже, мы сегодня будем перебрасываться одним и тем же вопросом, пока обоим дурно не станет, — сухо произнесла Сильвестра. — Почему Филин еще не в курсе?
-Я собирался сообщить ему сразу после Лондона. Выяснение отношений внутри группы, особенно накануне столь важной операции — не самая здравая из идей. Мне казалось, что ты всего лишь очередной соглядатай, ввернутый к нам триумвиратом на одно дело — так уже бывало, и бывало не раз. Но судя по тому, что ты решила остаться с нами и сейчас, роль твою я несколько недооценил... — Ренье наградил ее мрачным взглядом. — Так кто же ты? Зачем ты здесь?
-Цель у нас одна, — чуть помолчав, выдохнула Сильвестра. — Изъять у русских планетарный терминал. И не дать ему оказаться в руках Верта...равно как Могилы или Башни, которые угробят его с одинаковой вероятностью ради своих жалких амбиций.
-И кто же вы? — холоднее, чем обычно, поинтересовался Стекольщик.
-Не так давно ты сам ответил на этот вопрос, — она на миг опустила глаза. — Ты знаешь, кто я по крови. Ты знаешь, наверное, и то, что из нашего дела не так-то просто выйти. Во всяком случае, задаром тебя уж точно не отпустят...
-Твоя плата — терминал?
-Терминал. Жизнь епископа Верта, чьи интрижки пустят ко дну ладью Святого Петра вернее, чем любой внешний враг. Множество других жизней и имен, которые тебе ровным счетом ничего не скажут, — глухо произнесла Сильвестра. — Впрочем, чтобы расплатиться за двоих, мне все еще малость не хватает...
-За двоих, — заглянув ей в глаза, повторил Ренье.
Сильвестра пригляделась к паутине. Хозяин ее не был готов, похоже, подарить им и крупицу своего внимания — все оно без остатка тратилось сейчас на давно уже переставшую биться крохотную, невзрачную мушку.
-Мой отец безумен, — голос Сильвестры стал еще более глухим и монотонным, чем прежде. — Не так, как тот, кто в бою демонстрирует достойную похвалы ярость, и уж точно не так, как кто-то, о чьих проделках можно перекинуться шуткой-другой. Он не терпит возражений. Любой ослушник уже подобен врагу, а врагов своих он бы распинал на воротах, если бы только не боялся заслуженной кары... — она вздохнула, чуть опустив голову. — Наша семья никогда не могла похвастаться особым богатством, никогда не рождала наделенных Цепями, не было среди нас и успешных в людских науках. Мы люди простые, и, наверное, не особо блещущие умом...ведь ничем, кроме наших детей, раз за разом избирающих стезю палача, мы никогда не могли отплатить роду, Церкви и Господу. Да, пожалуй, именно в таком порядке, — горько усмехнулась она. — Семья уже дышала на ладан, когда отец взял над ней власть, но он был полон решимости вернуть былую славу. Можно подумать, она когда-то вообще у нас была...
-Что...что он сделал?
Сильвестра откинула с лица частью выцветшие волосы. Чуть улыбнулась.
-Знаешь, я куда старше, чем выгляжу, — наблюдая за продолжающейся в паутинке неспешной трапезой, пробормотала она. — У меня были братья, двое. Отец был полон решимости воспитать настоящего палача, идеального палача. Такого, чтобы похвалиться пред носящими имя Асколь, чтобы посрамить их... — пальцы Сильвестры нервно теребили железные пуговицы старого пальто. — Он старался. Он очень, очень старался...
Паук продолжал свою работу.
-Берто был первым, не пережил свою шестую зиму. Абеле разминулся с ним всего на пять лет. Когда он не справился с одной...работой, отец решил, что брат мой слишком слаб, чтобы выжить. И сам все...исправил. Мать была против, но он тогда сказал, что ничего страшного. Сказал, что она просто родит ему еще. Хочешь спросить про меня? О, я подавала надежды, можешь поверить. Я очень старалась. Потому что видела, что он сделал с матерью, когда та попыталась сбежать... — Сильвестра недоуменно взглянула на оторванную пуговицу, оставшуюся у нее меж пальцев. — Возможно, я бы смирилась, рано или поздно. Вот только однажды я встретила Леопольда. И вымолила у него право служить роду, Церкви и Господу, держась подальше от родного гнездышка.
-В его власти было вовсе тебя освободить. Почему он...
-Дать мне, в которой не наберется и пары капель крови настоящих Асколей, то, в чем он вынужден был отказывать собственным детям? — рассмеялась Сильвестра. — Как ты себе это представляешь, позволь узнать?
-Но все же...
-Леопольд — судья, а не тиран. Если он будет открывать пинком дверь каждого дома, в который пустил корни его род, и с порога что-то требовать, как думаешь, долго ли простоит его власть? Много ли будет тех, кто придет по его зову на очередную войну? Нет, он сделал для меня тогда все, что только мог, и мне этого доставало, поверь. Он сам бы с радостью избавил род от такой насквозь гнилой ветви, как наша, а моего отца — от жизни, но вместо того договорился с ним. Я получила работу — тайную работу, о которой отчитывалась единственно пред Леопольдом, а мой отец — знание, что хоть один его отпрыск на что-то сгодился, что он верно служит Церкви на славу семье своей. Я почти уже расплатилась за эту небольшую услугу. Могла бы выйти на покой на пару десятков лет раньше, чем это обычно делают те, кто остаются в живых. Могла бы...если бы не встретила тогда... — она запнулась. — Дьявол, это будет труднее, чем я думала...
-Ты вовсе не обязана...
-Не волнуйся, с горя не расплачусь, — усмехнулась Сильвестра. — К тому же, история моя уже к концу подходит. Ларс, так его звали. Мы встретились, когда мне пришлось на время вернуться домой — нужно было залечь на дно примерно на полгода...знаешь, я ведь была одной из доверенных убийц Леопольда, а он всего лишь работал в каком-то полусгнившем кинотеатре, что вот-вот должны были прикрыть за долги. Не знаю, что тогда творилось с моей головой. Он, наверное, тоже не знал...за что мы в итоге и поплатились.
-Твой отец? — только и спросил Ренье.
-В яблочко. Люди, которых он послал, очень хорошо умели убеждать, но Ларс был упертым молодым человеком. Даже слишком. Он как-то умудрился найти меня, когда вышел из больницы...предложил сбежать, — она вздохнула. — Дурак несчастный. Бежать стоило ему. То, с чем наши собаки не справились, отец распорядился попросту сжечь...
Молчание длилось довольно долго — даже паук успел за то время покончить со своим скудным завтраком, перебравшись в другую часть паутинки.
-Ты сказала, что расплатиться должна за двоих, — наконец, произнес Ренье.
-Верно. Ради своей свободы я сделала уже достаточно, — выдохнула Сильвестра. — Вот только мой ребенок принадлежит семье, а вовсе не мне. И будет следующим, из кого отец попытается воспитать идеального палача...
-Что именно обещал тебе Леопольд? — тихо проговорил Стекольщик.
-Я должна войти в отряд, который возглавляет его старший сын, Кат. Должна собирать информацию. Должна всеми силами поспособствовать тому, чтобы именно его группа первой добралась до планетарного терминала. Должна быть рядом с Катом в момент захвата, чтобы все надлежащим образом засвидетельствовать...
-Но чего ради?
-Леопольд опасается, что далеко не всем придется по нраву увидеть Альтеро, его младшенького, на месте главы рода. Вот только иных вариантов у него нет. Тереза не может ему наследовать, а с Катом они почти не общались после какой-то старой ссоры. Как ты понимаешь, даже обсуждать кандидатуру человека, который, как я слышала, в свое время открыто послал всю семью к дьяволу, было бы ходом не очень разумным. Многие могут сказать, что после них хоть трава не расти, но не Леопольд — он желает не только передать власть, но и быть уверенным, что ее удержат. О том, чтобы Кат мог вернуться в семью, словно ничего и не случилось, и говорить глупо...
-...если он не очистит свое имя каким-нибудь громким подвигом.
-Огонь очищает. Потому-то его и швыряют в самое пекло. А я должна сделать все, что в моих силах, чтобы он в том пекле преуспел. И, как только выпадет шанс — неожиданно для всех сойти с ума и прикончить Бешеного, — Сильвестра небрежным щелчком отправила оторванную пуговицу аккурат в паука, сбив безвинное насекомое на подоконник. — Я буду, разумеется, арестована. Буду осуждена и с позором казнена. А отец, прослышав о том, не пожелает иметь никаких дел с моим отродьем. Быть может, мне очень повезет и старую падаль вовсе удар с таких новостей хватит.
-Ты собираешься... — слова застряли в горле Ренье, отчаянно не желая выбираться наружу.
-Мучительно умереть, а то как же, — криво улыбнулась Сильвестра. — Все будет по высшему разряду, прямо как у одного хохотунчика из людей Лесажа, что всех довел до ручки своими ни разу не целительными кровопусканиями по поводу и без. Правда смерть ему ничуть не помешала недавно пяток протестантских свинок на вертел наколоть и при том морду свою засветить кому не надо. Вот и мне такое же представление обещали, — чуть помолчав, она продолжила уже изрядно посерьезневшим тоном. — Моего сына выкупят еще до того, как я смогу воскреснуть дьявол знает в какой стране и под каким именем. У Леопольда прекратит болеть голова по Верту, а у меня — по всему тому, что я для Леопольда делала. К тому же, я наконец смогу...дать имя...
Не дожидаясь ответа Ренье, она шагнула к нему. До боли сжала его свободную руку, заставив вновь заглянуть себе в глаза.
-Вот и вся моя тайна, — хрипло произнесла Сильвестра. — Тебе одному решать, что с ней делать.
-Если Кат узнает, кто именно тебя подослал, то вышибет прочь раньше, чем ты успеешь сказать первое слово в свое оправдание, — голос Гардестона был тих, но вполне себе отчетлив. — Но если это и случится, то не по моей вине.
-Спасибо, — Сильвестра сделала шаг назад. — Я уже очень давно не говорила этого слова...
-Ничего страшного, — Стекольщик лишь пожал плечами. — Я далеко не тот человек, который заслуживает чьих-то благодарностей.
До самого выхода никто из них не проронил ни слова — и лишь за порогом, там, где уже успели коснуться земли первые капли дождя, он выпустил на волю несколько едва слышных слов, что заставили ее обернуться:
-Я сохраню твою тайну, как и обещал. Но я желал бы впредь избегать подобных встреч.
-Прекрасно понимаю. Желание дезертировать с вашей святой войны и все такое...
-Нет, — произнес Гардестон столь резко, что Сильвестра не смогла сдержать удивления — ей давно уже казалось, что этот человек попросту не способен так повышать свой голос. — Нет. Дело вовсе не в том. Просто ты...
-Я — что?
-Ты слишком похожа на нее, — отвернувшись, бросил Ренье. — Это невыносимо.
-Кто-то, кого ты любил?
-Прошедшее время здесь будет лишним.
-Кто-то, кого ты потерял?
-Кто-то, с кем я больше не имею права быть рядом.
Она собиралась сказать еще что-то — хотя сама толком не знала, какие слова бы здесь лучше подошли. Так или иначе, бросать их в спину было бы откровенной глупостью — а Ренье, не тратя времени на такую малость, как прощание, уже успел уйти довольно далеко по стремительно покрывавшейся влагой мостовой...
-Давно не виделись, брат.
Есть на свете вещи — пусть число их, наверное, и не очень-то велико — к которым просто невозможно быть готовым: во всяком случае, именно такая мысль сейчас объявила о своем рождении в голове палача. Чувство это было странным и не совсем приятным: будто бы кто-то услужливо распахнул самые пыльные и заржавленные двери в самом дальнем уголке памяти — и теперь пред Катом ставилась задача как-то сопоставить выползшие оттуда образы с человеком, который стоял, холодно улыбаясь, в паре метров от него.
Он помнил Альтеро тихим, серьезным и немного грустным мальчишкой, что редко повышал голос и еще реже говорил, если его не спрашивали. Помнил его уже молодым человеком, прилежным студентом Ангеликума (13), способным помериться в теологии и знании канонического права почти с любым из своих учителей — с большей жадностью Альтеро пожирал лишь науку скрытых от простых смертных Таинств. Требования, из века в век предъявлявшиеся к будущему главе рода Асколь, были не просто завышены, но, как любили шептаться по углам, задраны до самых небес — и судьба человека, вынужденного соответствовать им или быть покрытым позором, была далеко не самой завидной. К шестнадцати годам Альтеро уже походил на взведенную пружину — достаточно было легчайшего хлопка по спине, чтобы он подскочил едва ли не до потолка, до самого конца дня походя потом на одуревшую от бессонницы сову. Любой разговор с ним превращался в настоящую пытку — чуявший в каждом обращенном к нему слове обман, Альтеро изводил собеседника чередой уточнений и замечаний, приличествующих скорее допросу, а любую сложную тему с иезуитским тщанием стремился расчленить на бесчисленное множество мелких деталей, пока нить беседы не терялась вовсе. С возрастом он все лучше и лучше скрывал терзавшее его напряжение — один из плодов, что приносила нужда поспевать везде и всюду, пытаясь в кратчайшие сроки постичь все то, на что иные могли позволить себе тратить долгие годы. В этой постепенной трансформации отсутствовали коренные переломы: испытывающий презрение к любой бессмысленной суете, он, скорее, медленно и упорно заковывал себя в дисциплину — вот только сквозь эти латы, оказавшиеся, похоже, не совсем по размеру, иногда проглядывали лики не задушенных до конца страстей. Смирение, несмотря на внешне спокойную и дисциплинированную натуру, никогда не было сильной стороной Альтеро — равно как и сострадание, если продолжать разбор добродетелей более-менее теологического характера. Глядя сейчас в эти знакомые глаза, которым прожитые годы только добавили холода, Кат вспомнил собственные слова, сказанные, наверное, вечность или две тому назад — и нанесшие тогда брату весьма болезненную рану.
Будь Альтеро крестоносцем из давно минувших веков и окажись в плену, он бы скорее дал вскрыть себе глотку, чем отступился бы от веры. Не из набожности, конечно же. Из чистой гордыни.
-А ты знатно отощал, я погляжу.
Если Альтеро и удалось ненадолго выбить палача из равновесия своим появлением, то с развитием и закреплением успеха, что даровала подобная "неожиданная атака" он порядком запоздал. Окинув брата быстрым взглядом, Кат едва заметно усмехнулся: тот наверняка считал, что поношенное доминиканское облачение добавляет его облику серьезности. Возможно, это бы и сработало, не вступи в дело природная бледность — на фоне черного плаща и при соответствующем освещении лицо Альтеро казалось будто бы обескровленным, делая его похожим на явившегося средь бела дня чудного призрака.
