Линии на полу привели его к очередной белой двери — в этот раз, правда, куда меньшего размера. Еще даже не взявшись за ручку, он почувствовал, что должен признать, признать прямо сейчас — он здесь вовсе не потому, что в очередной раз должно отвести от кого-то погибель. Не потому, что кто-то в очередной раз нарушил неписанные законы скрытого мира, пусть даже это и так.
Тому, что здесь именно он, есть причина, и именно о ней скорее всего и не могла до поры упоминать Зола.
Он здесь потому, что эти ночные мучения должны прерваться.
Он здесь потому, что пришло время ответов.
Пришло время узнать, кому принадлежат те глаза.
Воздух на улице был холоден прямо-таки до неприличия — выбравшись из гостиницы, Ренье поплотнее натянул на голову, и без того укрытую вязаной шапочкой в местном стиле, тяжелый капюшон, затянув завязки. Лучше стало ненамного — в лицо все еще бил ледяной ветер, забираясь в ноздри и, очевидно, пытаясь проникнуть дальше.
Холод был одной из тех вещей, что он едва терпел — в основном потому, что тот заставлял вспоминать, заставлял возвращаться туда, где началась его нынешняя жизнь, к тому моменту, который стал в этой — второй — жизни точкой старта. От снега у него всегда подолгу слепило глаза — или же он себя в том убеждал, ища повод отвернуться. Хорошо, что до снега еще было далеко. Хорошо, что здесь был один лишь ветер...
Шепот и Эрика он оставил не так давно — кажется, прошло всего десять минут с того момента, как за спиной Ренье хлопнули двери. Вот только Маклахлан, что удалился проверить своих людей, отсутствовал уже все двадцать — равно как и башенный маг. Подходя к дому, который группа прикрытия избрала для обустройства своего наблюдательного пункта, он осторожно огляделся по сторонам, но улица была все такой же пустынной, как и в начале дня. Редкие прохожие, встречавшиеся на пути, на него даже не смотрели, а когда их взгляды все-таки встречались, Ренье ловил в тех глазах только усталость и безразличие. Город, рядом с которым разрослось детище Первой Площадки, явно переживал не самые лучшие времена: страшно было даже подумать о том, сколько вреда ему и его жителям наносили укрывавшие станцию слои магической защиты. Привычный к таким вещам глаз ловил все признаки того, что из этой земли тянули силу — и что часть ее использовалась для того, что человек вроде Эрика назвал бы, недолго думая, "ездить по мозгам". На несчастный городок были спущены какие-то простые по сути своей, но чрезвычайно мощные чары, чем-то схожие с теми, что Ренье доводилось чувствовать вблизи апостольских убежищ. Рассеивание, притупление внимания жителей были только верхним слоем: обитатели "Огнива" — те из них, что могли похвастаться наличием Цепей — воздействовали, похоже, еще и на память населения, о чем вскользь упоминалось в спущенном к ним отчете. Годы и годы кропотливой, не прекращающейся ни на минуту обработки сделали свое черное дело — по одним только глазам Ренье видел, что большинство этих людей уже начисто сломаны в ту сторону, в которую угодно было "Авроре". Проверяя свою теорию, он еще по пути в гостиницу, в те часы, когда нужно было кружить по городу, проверяя, не вырос ли хвост, остановил пару прохожих, задав несколько простых вопросов на хорошем и внятном русском. Никто из встреченных им не смог ответить, что за заводы находились там, на окраине, никто из них не говорил ничего другого, кроме общих, словно заученных слов. Последней каплей стало повторное обращение к человеку, с которым он уже разговаривал — спустя всего каких-то нескольких минут прохожий начисто забыл, что они только вели беседу.
От этих людей было бы глупо ждать помощи — вероятнее всего, любое событие, которое не встраивалось в навязанную им картину мира, было бы забыто с невероятной скоростью, если не вовсе проигнорировано. Существовал, впрочем, и иной вариант, который следовало принимать во внимание: возможно, он не добился ничего потому, что его вопросы оказались достаточно безобидны. Границы контроля "Авроры" над городом не были им известны, и вполне могло статься, что в случае настоящей угрозы или даже попросту при выявлении странных чужаков население среагировало бы куда более жестоко. Об этом стоило помнить, пусть и не хотелось.
Было здесь и еще что-то, что выбивалось за стандартные рамки, что-то, что можно было лишь ощутить на кратчайшие доли секунды, почувствовать, но не увидеть, не услышать и не зафиксировать каким-либо иным образом. Ближе всего это походило на мимолетное прикосновение, на взгляд, брошенный прохожим из толпы и ставший вдруг до того материальным, что отпечатался на твоей спине. Проходя небольшими чистенькими улицами, Ренье чувствовал это не раз и не два, неизменно вспоминая о том, что говорил Кат. Психик, использованный для создания наблюдательного аппарата мог быть на станции и не один. Они могли следить — за ним, за кем угодно и когда угодно, и не было ничего, что могло бы это опровергнуть, что могло бы дать расслабиться. Возможно, его неосторожные эксперименты на городских улицах уже заставили крутиться некие шестеренки, возможно, это поставило под угрозу всю операцию, возможно...
Остановившись у дверей нужного дома, Ренье тяжело вздохнул. Склонность к самобичеванию въелась в него настолько сильно, что была, наверное, уже полноправной частью тела, никак не чем-то меньшим — время от времени он осознавал это с кристальной ясностью, как и то, что для него был реальный повод. Уже достаточно много лет прошло с той поры, как он был вынужден начинать свою жизнь с нуля, но ничего в этой жизни так и не стало яснее — и потому расслабляться было нельзя. Он был опасен, опасен вне всяких сомнений, и то, что обвилось вокруг его руки, заключив ее в неразрушимый капкан, вполне могло — что же за безумие так думать — иметь на него какие-то свои планы. Когда судьба превращает твою жизнь во что-то подобное, ты счастливчик, если можешь хотя бы внутри посмеяться над подобной шуткой — так хотелось иногда думать. Иногда это и правда удавалось — но лишь внутри, лишь про себя, да и то...нет, это, наверное, всегда была лишь тихая истерика, не более. Удача и немного безрассудства — этого вполне хватало, чтобы оставаться на плаву, но что нужно было иметь, чтобы, наконец, вспомнить, чтобы, наконец, понять...
Еще раз оглянувшись по сторонам, он шагнул за порог. Дом перестал быть обитаемым, кажется, уже довольно-таки давно, но попытки вернуть ему первозданный вид были налицо — их следы были повсюду...и в них откровенно тяжело было не вляпаться. Пятна краски украшали стены, с которых, как кожуру с лука, содрали старые обои, к тем же стенам прилепились уродливые строительные леса. Широкая лестница из темного дерева была сплошь завалена мусором, а определить былое предназначение дома было можно лишь по сохранившимся табличкам на дверях — если знания русского Ренье сейчас не подводили, то насилию, которое принято звать ремонтом, подвергалась сейчас бывшее здание школы.
Паркет скрипел под ногами даже чересчур жалостливо. Сделав пару шагов по коридору, Ренье остановился у лестницы, весь обратившись в слух. Он шел, почти не таясь, он шел, ступая по всему тому мусору, что успел скопиться здесь в процессе ремонтных работ — не учуять его приближения попросту было нельзя. Если только...
-Тратишь время. Их больше нет.
Его реакция почти мгновенна. Под звук, что так схож с перезвоном десятков крошечных колокольчиков, он обнажает злосчастную конечность. Похожий на стекло материал сплошь затягивается мутью, узоры блекнут, а ноги, словно сами собой, перепрыгивают через пару ступеней за раз.
Он стоял на верхних ступенях лестницы. Темный плащ на меху, высокий воротник...маска. Безмолвная серая маска на ремнях, пристегнутая к причудливому головному убору.
Проросшая из руки Ренье стеклянная шпага должна была проколоть ту маску, а за ней и лицо незнакомца в ближайшие две секунды, но лишь оцарапала пустоту. Не без изящества уйдя в сторону, говоривший выпустил на свободу добрый метр отличной стали, и, шумно выдохнув, устремился в атаку.
Не истекала еще и первая минута, а количество проведенных ударов и обманных маневров, которыми противники успели обменяться, уже превысило все разумения. Человек в маске то ли танцевал вокруг Ренье, то ли спотыкался, перепрыгивая с одной ступени на другую — по всему выходило, что он делал это нарочно.
-Остановись, — глухо прорычал он, взрезав воздух возле уха Ренье и часть его капюшона. — Остановись немедленно.
Ренье только тряхнул головой, отбрасывая прилипшие к черепу волосы. Очередной его удар должен был покончить с оружием противника, но тот словно знал, что будет, если его рапира столкнется со стеклом — и приложил все силы, чтобы того избежать.
-Остановись, — вновь прогудела маска. — Мы в одном лагере.
-Боюсь, я не могу в то поверить, — выдохнул Ренье сквозь стиснутые зубы. — Отдай мне свое оружие. Сейчас же.
-Ренье Гардестон, — проворно перебросив рапиру из руки в руку, обладатель маски вновь избежал смерти, что притаилась на острие мутного стеклянного шипа. — Он же Стекольщик. Бывший охотник за реликвиями, — очередной выпад, очередной прыжок в сторону. — Твой текущий начальник — Кат Асколь, глава группы...
Ренье снова решил промолчать — во всяком случае, до той поры, когда, наконец, обезоружит в равной мере вертлявого и словоохотливого врага. Терпеть осталось явно недолго, ну а пока что он лишь добавил на ее рукав еще одну прорезь — и отшатнулся, чудом избежав укола, устремленного в его левый бок.
-...он же Филин, — продолжал уже изрядно запыхавшийся человек в маске. — Состав группы — Розария Лено, Эрик Грей, Неус Шиль...
Пора было заканчивать. Под оглушительный перезвон Ренье шагнул вперед, ухватив рапиру за лезвие и со всей силы ткнул в маску чашкой эфеса, в следующий миг попросту вырвав оружие из чужих рук и швырнув себе за спину.
-Теперь еще раз, если возможно, — спокойно произнес он, стеклянным шипом отодвигая противника к ближайшей стене. — Кто ты?
-Я? — медленно, чтобы избежать вполне возможного в таком случае смертельного непонимания, человек содрал с лица маску, забросив туда, куда не так уж и давно улетела его рапира. — Я та, кто вытащит вас из этого котла. Если, конечно, проживу для того достаточно долго.
Ренье впился в нее взглядом. В нее — то, о чем голос лишь подсказывал, лицо, будучи открытым, договорило до конца. Поблекшие уже золотистые волосы, ожог под левым глазом...
На мгновение Ренье решил, что незаметно для себя погрузился в сон. Черты этого лица чуть было его не обманули — во многом потому, что обмануться он почти хотел — и только глаза, только эти черные разъяренные бельма, привели его в чувства. В ней не было ничего от Арлетт. Не было и быть не могло, но все же...
-Где группа прикрытия? — проговорил он, чувствуя, что спокойный тон сейчас удерживать никак не получается — его изменившийся взгляд она тоже никак не могла не заметить, не ощутить на себе...
-Их больше нет, — повторила свои первые слова молодая женщина, взглянув на него в ответ. — Ушли вместе с магом.
-Ушли?
-За тем, что погубит их всех.
Свет до боли резал глаза, и спрятаться от него было решительно негде: помимо потолка, на котором можно было насчитать больше трех чудовищно мощных дневных ламп, существовал еще массивный светильник на столе и два сходного назначения прибора на стенах. Стены, равно как и пол с потолком, имели все тот же, успевший уже набить оскомину, больнично-белый цвет — и, проведя в них достаточно долгое время, форму людей, рассевшихся сейчас напротив за прикрученным к полу столом, Асколь воспринимал уже по большей части как невнятные темные пятна. Возможно, на то был какой-то свой садистский расчет, сложно сказать — после четырех с половиной часов, на которые растянулись всесторонние проверки вновь прибывших, он уже мало в чем был уверен...кроме, разве что, того факта, что еще пара часов в таком же духе протрут в его терпении огромную дыру.
Человека, что сидел напротив, звали Роман Горбовский — отчество, как обычно, в памяти не задержалось. Небольшой такой человечек — темные волосы, чуть проступающая ранняя седина, сухонькие ручки, что бумаги перебирают, в глаза словно чернил залили. На вид ничего выдающегося, да и даже на голос — тихий, не всегда разборчивый, вот только дважды ему ни разу повторять не приходилось: все понимали с полуслова, исполняли еще быстрее.
-Давайте-ка еще раз... — шепелявит человечек, устремив свои чернильные точки на него. — Еще разок и в надлежащем порядке...
Таких вот "еще разков" было, кажется, уже больше десятка. Впервые человечек встретился Асколю еще на медосмотре, что занял два с лишним часа и оставил по себе не самые приятные воспоминания — одну кровь у вновь прибывших брали пять или все шесть раз, в кратких перерывах между бесконечными взвешиваниями, прослушиваниями, измерениями и заполнением бумаг, чьи кипы пухли буквально на глазах. Работники местной медицинской службы были бесстрастны, словно апостольские марионетки низшего порядка, но этот темноволосый пенек, что выделялся среди них своей формой как пень настоящий посреди цветочной поляны, вцепился в него взглядом еще в самом начале — и никак не желал отпускать. Именно по его милости каждую из загодя заученных историй приходилось повторять дважды, трижды и более того, пока Горбовскому то не надоело. Именно он коротким приказом, который палач с трудом, но расслышал, отделил Асколя от остальной группы — с ними, конечно, тоже сейчас разговаривали по душам, но лишь его одного, похоже, терзать вызвался лично ответственный за безопасность станции.
-Давайте-ка еще раз... — прокашлявшись в рукав, обладатель чернильного цвета глаз снова подарил палачу тяжелый взгляд. — Где и при каких обстоятельствах, говорите, вы лишились той пары пальцев?
-Да все там же, где и говорил, — улыбнулся палач. — Такое было дело...
В эту игру обычно играли двое, и ни одному из них на самом деле не было интересно содержание истории, что могла проговариваться снова и снова. Один, как водится, вслушивался лишь для того, чтобы поймать уставшего от бесконечных повторов собеседника на малейшем несоответствии, вцепившись в любую ошибку, а другой прилагал такую же массу усилий, чтобы не заблудиться в своей собственной лжи. Игра была стара как мир, и побеждать в ней учили их обоих. Глядя в черные глаза и отвечая раз за разом на однообразные, изматывающие разум и тело в одинаковой мере — как-никак, встать и размяться, побродив по комнате, было никак нельзя — вопросы, Асколь внутри почти смеялся, думая о том, что этот тип определенно нашел бы свое место в семье или в одной из подчиненных ей структур. Чем-то он напоминал Просперо, младшего брата отца, кто всегда любил повторять — его задача в том, чтобы доказывать вину, а не разбираться.
-Тот контейнер, значит, был столь скверно закреплен...
-Точно так, — кивнул Асколь, приняв еще более расслабленную позу — но не слишком: как-никак, предполагалось, что данная тема для него не слишком приятна. — Хорошо хоть всю ногу за компанию не оттяпали, а только то, что уже в лепешку раздавило. А Григорьева, скотину, даже толком не...
