-Это старая легенда, Надежда. Очень старая. Творец зеркала видел боль и страдания, которыми исполнен наш мир, он видел, насколько отчаянно безнадежен человек. Насколько он...ошибочен по сути своей. Эта ошибка внутри каждого, эта гниль внутри каждого, и ее не исправить никакими средствами. Ошибка слишком глубоко и нам не дано понять ее суть, мы...нет, я...я могу лишь ее увидеть и осознать, как таковую. Творец зеркала знал, что этим определено существование каждого человека от начала до конца, он знал истину...
Она молчала, молчала в ужасе. Лицо его казалось все страшней с каждой секундой. Его взгляд парализовал, иссушал волю в пыль.
-Но он был милосерден и в милосердии своем сотворил зеркало. И изрек он, что ядом победишь яд. Когда осколки оказались в моих глазах, я обрел способность видеть, но я еще старел, как человек. Я еще был слаб, как человек, но я уже знал, что мне должно делать. Я до сих пор помню эту картину, Надежда. Картину абсолютной пустоты, абсолютного покоя, которую я увидел, когда остался один в целом мире. Когда у меня уже никого не осталось. Когда я стоял в том снегу, в котором умер, в котором корчился от боли, пока осколки прорастали все глубже, пока они открывали предо мной истину, стоящую за человеком. Когда я встал и посмотрел вокруг и увидел лишь метель и лед, почувствовал лишь холод, и не услышал вовсе ничего — лишь безграничное и прекрасное белое безмолвие. Когда зеркало меня освободило. И знаете, это было единственным прекрасным в своей чистоте зрелищем, единственным, что достойно существовать. Я хочу увидеть это снова. Я хочу принести в мир покой.
Звук шагов, меряющих зал, сменяется иным звуком — звуком пальцев, что барабанят по прочному стеклу.
-Знаешь, иногда я думал, почему все сложилось именно так, Вьюга. Тебе никогда не было дела до людей, не так ли? Ты всего лишь добросовестно выполнял свои функции, и когда мой город умирал от холода, это было тебе зачем-то необходимо, не так ли? Была какая-нибудь, как это обычно говорят, высшая цель, за твоими играми...нет, прости...за твоими операциями с климатом? Люди, что замерзали тогда на улицах, люди, что оголодали и окоченели настолько, что не могли найти в себе сил застегнуться поплотнее...их смерти, наверное, принесли планете пользу? Так я бы мог думать, Вьюга, мог бы, но...мы оба знаем, что все проще. Ты вряд ли когда-нибудь вообще видел за людьми что-то кроме...не знаю, цифр в ваших дьявольски точных расчетах? — Кай улыбнулся залитым синевой глазам. — Что скажешь, может, попробуем зайти с этой стороны? Может, попробуем разглядеть в тебе безжалостность живой машины, презрение к человеческим существам...ненависть за погубленных ими братьев, в конце концов? — ладонь провела по плотному стеклу. — Я гляжу внутрь тебя, Вьюга, но по-прежнему ничего не вижу. Ты все еще не можешь дать мне то, что мне нужно. Ты все еще не можешь послужить доказательством, моим последним доводом. А время уходит, Вьюга. И мое и твое...
Отойдя от стеклянной стены, Кай медленными, дергаными шагами дошел до кресла. Опустился в него, будто бы обессилев, уронил руки на подлокотники и вновь запрокинул голову.
-Две машины определяют твою судьбу сейчас, Вьюга. Клеть не дает тебе вырваться и глушит твой голос, делает его слабым, как писк удушаемой птицы. Сифон истощает тебя по каплям и не позволяет набраться сил, чтобы вырваться из Клети самым простым способом. Но, как я уже когда-то говорил, у него есть и иная функция. Твоя сила не пропадает даром, вовсе нет — эти полоумные вояки уже создали около шести...установок. Достаточно занимательный гибрид науки и магии, достаточно занимательный пример того, насколько чудовищен человек, хотя уж я-то в еще одном вряд ли нуждался. Так или иначе, Вьюга, не ты сам, так твоя сила им послужит — по крайней мере, на это рассчитывал Директорат, создавая эти...эти установки, эти бомбы, называй как хочешь — по сравнению с ними атомные и водородные хлопушки далеко не так интересны. И это только вершина айсберга, Вьюга, ведь ты стал настоящем кладезем знаний для них всех. Если бы ты мог удивляться, ты бы удивился, узнав, сколько проектов они начали, сколько проектов, основанных на данных исследований — исследований тебя. Их цели тебе известны, Вьюга — власть и сила, но тебе известно также, что моя цель вовсе не в этом. Я хочу лишь увидеть в тебе последнее нужное мне доказательство, я хочу, чтобы ты стал моим последним доводом — и тогда ты будешь свободен. Ты создан по образу человека, Вьюга. А если в тебе есть хоть что-то от человека, есть и тьма внутри...
-Что есть человек, Надежда? Знаете, я изучал людей достаточно времени, чтобы сделать определенные выводы, — легким движением руки Кай отставил в сторону пустую чашку, бросил еще один пронизывающий до костей взгляд на испуганную собеседницу. — Что есть человек...я изучил человека досконально и хотел бы поделиться с вами парой интересных наблюдений, если вы не против.
-Послушайте, послушайте меня, пожалуйста, вы...
-Вы боитесь. Боитесь меня, боитесь моих слов, боитесь моего лица, боитесь того, что за ним... — он развел руками в каком-то примиряющем жесте. — Но напрасно вы терзаете себя страхом. Я ничего не сделаю вам, о нет...вы сделаете все сами.
-Что вы такое говорите? Я ничего не собираюсь...
-Я изучал человека очень долго, если хотите знать. При наличии времени и необходимого...хм, инструментария можно добиться удивительных вещей. Никакой магии, всего лишь пара операций. Но в вашем случае...я ни в коем случае не собираюсь лишать вас выбора. Напротив, я дам вам его сделать — и даже не буду разъяснять, почему выбора как такового не существует...
-И что же это за выбор? — голос ее дрожал.
-Все очень просто, — поднеся указательный палец к правому глазу, Кай потер его, словно утирая невидимую слезу. — Вот ваш выбор.
На пальце его была крохотная блестящая крошечка, едва заметная.
-Что это такое?
-Истина, — он нагнулся вперед. — Хотите узнать, что сильнее — вы или она? Хотите узнать, говорил ли я правду или вы несколько часов потратили на беседы с сумасшедшим? Хотите узнать, кто вы на самом деле? До конца, до корня...
-Вы...вы не убьете меня?
-Я не причиню вам вреда, — с нажимом повторил он, вытягивая вперед руку. — Возьмите. Поднесите к своему глазу и бросьте туда.
-Я...нет...
-Это не больно. Это не отравит вас и уж точно не убьет, я обещаю. Оно лишь научит вас видеть, как вижу я. Не более и не менее.
-Я...я хочу уйти. Пожалуйста...
Она и правда хотела. Хотела вскочить со стула, оттолкнуть этого безумца, выбежать вон, в серый утренний туман и холод, и бежать, бежать, пока держат ноги, бежать, пока видят глаза...
Но почему, почему она не может сдвинуться с места? Почему, почему она тянет руку к...этому?
Почему...она...
Короткое, дерганое движение. Стеклянная крошечка холодит палец...
-У каждого есть своя дверь. Открой же ее и вспомни свое имя.
Стук шагов все громче и громче, движения все быстрее и быстрее. Он не может успокоиться, он не может заставить себя вновь опуститься в кресло и продолжить рассказ. Внутри него клокочут, казалось бы, давно вымершие чувства — нет, скорее что-то, на них похожее...
Я чувствую, что должен чувствовать...
...какая-то имитация, подделка, что-то старое, забытое и закрытое на все замки. Что-то хорошо знакомое — он уже почти вспомнил, как это зовется.
Ну конечно. Ненависть.
-Я буду предельно откровенен с тобой, Вьюга, — ладони упираются в толстое стекло, вырывающийся изо рта пар заставляет его покрываться туманной дымкой. — Я...все это...ненавижу. Этот...этот хаос, этот зоопарк, сумасшедший дом, называй как тебе угодно. Я смотрю на них каждый день, каждый день я вижу их до самого нутра. Женщин, мужчин, стариков, детей...я смотрю, я смотрю, Вьюга, смотрю так глубоко, как никогда не мог даже Черный Человек, и меня просто выворачивает наизнанку. Я нахожусь рядом с ними, каждой клеточкой ощущаю их вонь, их грязь...я вижу то, что внутри них и то из чего они состоят, откуда пришли и каков будет их конец, я вижу этот всемирный маскарад тварей, называющих себя людьми. Ты знаешь, каково быть зрячим в стране слепых? Они говорят, что это ребенок...но я вижу лишь паука. Она говорит, что любит, но это говорит пасть, что хочет лишь поглощать. Он говорит, что он друг, но у него даже нет лица. Он говорит, что он хочет помочь, но он жаждет лишь убивать, ибо соткан из смерти...я в стране слепых чудовищ, Вьюга, и каждую секунду, что я на них смотрю, я хочу кричать. Я хочу кричать, но страх, что они обернутся на мой крик и откроют, наконец, глаза, узрят меня и разорвут на куски, этот страх словно зашивает мне рот. Я один вижу вещи такими, какие они на самом деле, я один вижу, что есть человек! И я никогда — никогда, слышишь меня? Я никогда не видел ничего, подобного тебе!
Гулкий удар заставляет стекло дрожать. Гулкий удар эхом разносится по залу...
-Мне нужно отсюда уйти, Вьюга, — хрипло произносит Кай, упираясь руками в стекло, глядя в равнодушные, залитые синевой глаза. — Мне нужно закончить это...это безумие, потому что каждую секунду я думаю о том, что могу...могу проснуться однажды и стать таким, как они. Подхватить эту заразу, окунуться в эту грязь...без исхода, без возврата...я не могу об этом не думать и это...это невыносимо. Мне нужно очистить этот мир от чудовищ, а ты мой последний довод. Ты единственный, в ком я до сих пор не могу разглядеть...это...
Стол укрыт багряной тканью.
-Значит...вы знали...
-Конечно, — он стоит позади нее, опустив руки ей на плечи. — Конечно, я знал.
Ее тело сотрясается от рыданий, но из покрасневших глаз не может выкатиться ни одна слезинка. Ее голос — полузадушенный хрип.
-Значит...я...
-Не только ты. Все. Все до последнего человека, от начала и до конца.
-Я...я не знаю, что с этим делать...
-Нет. Ты знаешь, — медленно, невыносимо медленно он вынимает из кармана отточенный нож.
Разжимает ей пальцы. Вкладывает холодную рукоятку ей в ладонь.
-Но...
Она не спрашивает, почему — ответ уже известен. Она спрашивает лишь — как.
-Все правильно, — шепчет он в ее ухо, следя за тем, как лезвие готовится рассечь кожу, а затем и плоть. — Нет-нет. Вдоль по улице, а не через дорогу. Вот, молодец...
Подняв заплаканные глаза, она задает свой последний вопрос. Вопрос, повторения которого он ждал.
-Кто ты?
Он отвечает, поймав ее взгляд — он отвечает, позволяя ей увидеть его настоящие глаза — позволяя отдать им без остатка свою бессмертную душу.
-Я — потеря.
Стол укрыт багряной тканью. Крови на ней почти не видно.
Царящая в зале тишина нарушается лишь стуком пальцев по клавиатуре.
-Наше с тобой время истекает, Вьюга. Видишь ли, шестерни уже начали вращаться и в скором времени мне придется начать действовать. Но это не значит, что я оставлю тебя. Ты должен послужить моим последним доводом, Вьюга, и вот что я тебе скажу... — он на мгновение остановился, прекратив набирать код. — В этом мире нет ничего чистого и я это знаю. То, что я не могу увидеть в тебе ту же тьму, еще не значит, что последний довод будет не в мою пользу. Это значит лишь то, что ты, созданный по образу человека, находился от человека слишком далеко. То, что мне нужно увидеть, в тебе несомненно есть, оно просто не успело как следует прорасти...
Тревожно моргают лампы, заходится в истерике аппаратура.
-Это твой последний шанс. Я отключаю Клеть ровно на минуту, Принц Вьюга. Минуты тебе хватит, чтобы попрощаться со своей матерью?
Молчание в ответ. Молчание, что сводит его с ума.
-Зови свою мать, если пожелаешь. Зови вашу дворняжку. Зови кого сочтешь нужным, и знай, что это последний твой зов. С завтрашнего дня я включу Сифон на полную мощность. Передышек больше не будет. Ты дашь мне увидеть, что я хочу, или машина высосет тебя до капли. Решай, Принц Вьюга. Мне не нужна твоя смерть. Мне нужна лишь истина. И если, чтобы разглядеть истину, нужно заставить тебя страдать — быть посему. Я не испытываю к тебе злобы, пойми. Я просто должен знать, есть ли в мире хоть что-то чистое.
Набирая силу, воет тревожная сирена.
-Тьма прорастет в тебе, прорастет из твоей муки — и это будет значить, что я был прав. Что испорчено от рождения все, и что даже святой носит в себе эту грязь. Ты останешься чистым на грани смерти, Вьюга — последний довод обернется против меня. И, возможно, я тогда остановлюсь...
В залитых синевой глазами впервые за все время что-то изменилось. В бессильной злобе он чувствует, что не может понять до конца — что же именно.
-Я открыт тебе, Вьюга. Загляни в мой разум, если сможешь и узнай, что я сделал и что я еще только сотворю, узнай обо мне все. Увидь мою решимость. Я не буду сопротивляться. Пойми меня, Вьюга.
Он чувствует это прикосновение — слабое, едва-едва пробившееся сквозь его защиту. Он чувствует, как его читают, словно открытую книгу, страницу за страницей, он чувствует, что...
Нет.
Это невозможно.
Нет!
В ярости он отворачивается к стене, в ярости он набирает код — так быстро, как никогда еще не набирал. Все еще чувствуя заливающее его изнутри бешенство, с удовлетворением слышит, как глохнет сирена, как гаснут предупреждающие огни.
Как тянувшийся к нему неизмеримо древний разум вновь оказывается запрет внутри чахлого на вид тела.
Схватив с кресла пальто, быстрыми шагами Кай идет — нет, почти что бежит — к выходу. Оборачивается уже у дверей.
-Твой ответ, я вижу, не изменился. Что ж...я человек слова. Твое время истекло, Принц Вьюга. Отныне пощады не будет.
Но он не это хочет сказать. Вовсе не это.
Терминал не способен к человеческим чувствам, не способен понять человека — он не жил среди них, так откуда ему...
Терминал не проявляет эмоций. Терминал всегда общался лишь лавиной образов, те эмоции замещающие. Терминал не мог...он просто не способен...
И все-таки он почувствовал этот едва заметный укол, это едва заметное, призрачное...
Терминал не чувствовал, но он прочел его до конца и словно вынес ему характеристику, приговор, что-то чересчур расплывчатое и образное, но выглядящее так, словно теперь уже в нем собеседник искал и нашел ошибку. Нашел тьму. Отметил его как сломанный механизм, который уже не починишь.
Терминал не чувствовал — да, наверное, так. Но в переводе на человеческий язык все это было вещью, причинившей Каю такую боль, какой он не испытывал уже давно.
О которой давно забыл, убедив себя в том, что чего-то подобного и вовсе не существует.
-И никогда впредь. И никогда впредь не смей меня жалеть, — прорычал он, выбегая прочь из белого, погрузившегося в тишину зала...
Просторная и чистая камера за тяжелыми дверьми. Притушенный свет, измятое одеяло в дальнем углу. Франка Корти чувствует, что он все еще рядом с ней — вот уже который час он сидит здесь, ничего не говоря. Он не торопится, он дает ей успокоиться и привыкнуть к его присутствию. Когда же он заговаривает, то голос его тих и осторожен, словно он боится ее спугнуть. Словно ей есть куда от него бежать...
