Вновь и вновь распадался бессильными ручьями.
-Близкий друг Лихарева...был, опять же, — полковник хрипло рассмеялся. — Навел шороху этот дружок, ничего не скажешь...
Воинство Могилы перестраивалось для очередной атаки — в прорыв было брошено такое количество организмов-охотников, что казалось чистым безумием не то, что остановить — сдержать эту чудовищную волну хоть бы и на секунду. Зеркала от края до края заполнила сизо-серая, черная, грязно-рыжая плоть.
За время, что было положено на один удар сердца, она претерпела больше изменений, чем кто-либо из присутствующих в зале сумел бы просто вообразить — и распалась, разошлась по швам, истощенная и опустелая.
-Его магия...
-Не его, — сухо оборвал Алеева полковник, поерзав в своем кресле — полный безграничного напряжения взгляд его скользил с одного зеркала на другое. — Не его. В этом-то все и дело.
-Я не совсем понимаю...
-Ты хорошо должен помнить, как тяжела жизнь мага, — голос Щепкина был холоднее, чем ветер, бушевавший за окном, чем поверхность стола, опершись о который, стоял лейтенант. — Как много боли должно претерпеть, чтобы разучить самые азы. Как много крови нужно пролить, если ты начинаешь с нуля. Как много лет...столетий уйдет, если тебе не передали по наследству нужный багаж, — пальцы полковника нервно барабанили по пустому стакану. — Конечно, иногда тебе везет. Иногда твой старт облегчает Метка, а ведь всегда найдутся и те, кто готов рискнуть, позарившись на чужое. Готов принять то, что назначено вовсе не ему...
Черное пятно, обозначающее войска Могилы, расползается по экранам, черное пятно стремится заполнить собою все от края до края. Все больше и больше сил, которые должны были двигаться сейчас дальше, рваться вглубь острова, не встречая преград, подстегнуты неслышным приказом, спаяны воедино и брошены на одну-единственную цель, на камень, о который разбились ушедшие до них.
Все больше их встречают изменения, что не облечь в слова, что не явятся и в самом страшном, самом безумном кошмаре.
Все больше их погибает — столь же бесцельно, столь же жестоко, как и все, что явились прежде.
-Так он...
-Извольский пошел дальше прочих. Среди их племени есть...специалисты, способные сладить и с чужой Меткой, очистить и подготовить все, если на то будет нужда. Минимизировать риски. Да, специалистов хватает... — стакан, выскользнув из потных пальцев, завалился на бок. — Но Живец обскакал их всех. Тот, кого он решил обокрасть, был, к нашему общему сожалению, не еще одним магом...
-Да о ком, в конце концов, речь?
-О том, за кем все они явились сегодня.
На то, чтобы переварить услышанное потребовалось время — его было вполне достаточно, чтобы картина в зеркалах поменялась несколько раз.
Но сколько бы тварей не вводилось в бой, положение оставалось неизменным.
-Я никогда ему не доверял, не в пример Лихареву...никогда не забывал, кто он есть, — Щепкин устало вздохнул. — Но без него мы бы так далеко не продвинулись...в конце концов, тот же Сифон — большей частью его идея...дьявол, я должен, должен был знать! Должен был помнить, что едва Извольский увидит шанс, то не сможет, просто не сможет сдержаться...
-Что он сделал? — прямо — время недоговорок и опасений давно минуло — спросил Алеев. — Что он сделал...с терминалом?
-Пересадил полученные образцы себе, — с каким-то странным спокойствием произнес глава Второй Площадки. — Засеял в себя часть чужой силы, надеясь, что она прорастет, что он сможет...я предупреждал их. Я предупреждал их раз за разом — не спускать глаз с него и с того, чем он занят. Но "Авроре" был нужен результат, да и у нас, что уж тут, не было лишнего времени...
Следивших за схваткой с былым вниманием становилось все меньше — лейтенант замечал это каждый раз, когда сталкивался с кем-то взглядом. Картина бойни стократ более жестокой, чем устроили организмы-охотники девятому сектору, не смутила бы этих людей и на малую долю — но пред метаморфозами, что творились по воле Живца, один за другим неизменно избегали касаться взглядом зеркал.
-Я всегда знал, что он способен на нечто подобное — как и любой другой из этой проклятой породы. Всегда знал, что когда шанс замаячит, он не удержится...да и какой бы маг удержался, скажи мне?
-Но...то что он делает...
-Извольский желал, как и многие до него, одолеть смерть. А для того — обрести власть над жизнью, — по одному только тону, одному взгляду Алеев чувствовал, что глядящий сейчас в зеркало человек считает себя ответственным за каждую каплю крови из того моря, что разлилось по ту сторону — и одному небу известно, за сколько еще. — Что ж, свое он получил...с процентами.
-Власть над жизнью? — задержав взгляд на ближайшем из экранов — черное пятно заполнило его уже целиком — пробормотал Алеев. — Что-то мне это иначе представлялось...
-Извольский мечтал о даре творения — а им, насколько мы можем судить, было наделено каждое из этих существ в той или иной степени. Хотел стать равным терминалу, его копией, свободной от воли Земли. Удайся его опыт, мы вряд ли бы сейчас вели этот разговор — если бы в мире вообще остались на него способные... — полковник, не скрывая усталости, тихо покачал головой. — Разумеется, все полетело к чертям с самого начала. Разумеется, все кончилось так, как и должно было, когда очередной недоумок с Цепями решает, что он сильнее и хитрее прочих.
Наступление захлебывалось. Черное пятно, застилавшее экран, чуть задрожало — и у самого края открылась, едва видимая, полоска света.
В равной степени желанное и казавшееся нереальным свидетельство того, что воинство Могилы все же было конечно.
-Мы пришли и сделали все, что были должны. Сделали все то же, что делаем всегда, — глухо продолжал Щепкин. — Но когда мы просеивали пепел, один уцелевший на объекте все же остался. Один живой...один...
-Живец.
-Мы не сумели его уничтожить, тогда — не сумели. На локализацию устроенного им...беспорядка было угроблено больше сил, чем потребовалось на тот чертов могильник в Тобольске, и Директорат не пожелал тратить вдвое больше, изыскивая способ закончить все там же, где и началось — даром что нам удалось...договориться.
-Договориться.
-Все благодарности Лихареву. Маг редко кому доверяет, кроме себя — и не зря. Не знаю уж, простил ли Извольский его за то маленькое предательство, но без этого нам бы вряд ли удалось обеспечить изоляцию.
-Вы так и не ответили. В чем его сила? Что он...
-Извольский получил, что хотел. Теперь он и правда может вдохнуть жизнь во все, что только пожелает, чего коснется, на что уронит взгляд...но жизнь слепую, жизнь скоротечную. Жизнь, что целиком и полностью завязана него. Погляди, — полковник махнул рукой в сторону зеркал.
-Все, что я вижу...
-...есть жизнь. Жизнь, чье пламя он с легкостью раздувает, но не способен дать ему разгореться правильно. Не в силах сделать этот процесс спокойным и равномерным. Я видел, как он мог прорастить рощу из бруска дерева. Видел, как он поднимал трупы наложением рук и как заставлял даже металл течь, словно вода. Но стоило только ему коснуться или даже просто взглянуть на что-то живое...
-Так это...
-Эволюция. Ускоренная в тысячи раз. Слепая и начисто лишенная контроля. Изменения, что будут продолжаться, покуда места для них не окажется слишком мало. "Аврора" провела достаточно экспериментов, чтобы утверждать — ни один организм не в состоянии выдержать того, на что обрекает его Живец.
-Использовать нечто подобное было, конечно, слишком опасно.
-Нам по горло хватало Неудачника, чтобы выпускать на прогулку еще одну катастрофу схожего масштаба. К счастью и к сожалению для нас, Извольский совершенно утратил рассудок. К счастью, как ты, возможно, уже догадался — потому как это позволило нам его запереть...
-Товарищ полковник, они перебрасывают резервы. Наступление в остальных секторах почти остановилось, — в голосе Веревкина чувствовалась с трудом сдерживаемая радость, густо замешанная на нервах. — Царь Земли вступит в контакт с Живцом самое большее через три...
-Такого количества конструктов мы не ожидали, признаю, — вглядевшись в брошенные на стол бумаги — еще несколько секунд назад их выплюнул очередной аппарат — тихо проговорил глава "Атропы". — Сильная карта. Однако, когда они увидят, что нам есть, чем ее покрыть...
-Вы правда думаете, что они отступят?
-Думаю я много о чем, но к делу это вряд ли относится, — буркнул полковник, следя за экраном. — То, что мы сейчас наблюдаем, говорит о том, что стоящие за этой атакой явно действуют на эмоциях — к этому моменту могли бы уже понять, что таким манером Живца не взять.
-Нам только лучше, — подал голос кто-то. — Исчерпают резервы и...
-Не все так просто, — резко произнес Щепкин. — Истинная проверка начнется сейчас. Где Царь Земли, там и Царь Небес, а где оба Царя...
-...жди Короны, — выдохнул Алеев.
-В точку. Двадцатый уже наверняка заинтересовался нашим другом, и в этом-то и заключается самый большой для нас риск.
-Думаете, Корона с ним совладает?
-Это наименьшая из моих тревог, — покачал головой полковник. — Любая прямая атака заведомо обречена на провал. Он в состоянии восстановиться после повреждений, которых хватало для ликвидации Апостолов с многовековым стажем, единственным исключением были глаза — и их-то мы как раз и вернули владельцу, чтобы у нас появился шанс выстоять. Нет, я боюсь вовсе не того, что Двадцатый его растопчет. Все куда хуже.
-О чем вы?
-Как я уже говорил, Извольский абсолютно безумен. Мы вынуждены были вернуть этому безумцу его самое мощное оружие, вынуждены были ему довериться до поры — и если после ликвидации Царей мы не отработаем на опережение...
-Магия Живца все еще с ним, — заговорил Веревкин. — И все мы знаем, что он натворил в прошлом с ее помощью. Когда Извольский столкнется с Короной, он может...нет, он непременно попытается.
Последние слова на несколько мгновений погрузили зал в тишину — тягучую, невыносимо мучительную.
-Если мы не найдем способа остановить Живца раньше, чем он вступит в контакт с Двадцатым, он обязательно...тряхнет стариной, — каждое слово давалось полковнику будто бы со все возрастающим трудом. — У Извольского есть сила, сила почти неподвластная ему. Если он добудет для нее подходящее тело, тело подлинного терминала, пусть даже и мертвое...
-...лично я предпочту сразу в ад, — похлопал по кобуре Веревкин. — До того, как увижу, какие райские сады он нам тут наворотит.
Первый же удар едва не стоил ей жизни. Серая тень, слетев с места, где еще мгновение назад стояла, чуть пошатываясь и роняя на землю алые капли из ран, оказалась на расстоянии меньшем, чем заняла бы простертая рука — живее, чем оборвалось звучание первого из слов, брошенных графиней. Бесцветное пламя мелькнуло пред глазами, вливая в каждый из них поток беспредельно яркого света...
-Дальше не ступишь.
Слова. Резкие, звучные, напитанные ледяной злобой, отточенные до убийственной остроты. Слова. Сказанные в тот последний миг, что кратче удара сердца, тоньше волоска.
Слова.
Отвратившие смерть, воздвигшие пред ней преграду — незримую, неодолимую.
Окровавленная фигура Леопольда застыла на середине сбитого шага — того единственного, что отделял его от конца, от победы. Того, что он никак не мог более завершить, столкнувшись с чем-то, что нельзя было обойти, как нельзя было и пробить, взрезать, разметать на лишенные смысла и существа клочки, продолжив свой краткий и спокойный ход за жизнью Августины.
-Закрыт тебе путь.
На побелевшем лице, на перепачканной кровью шее канатами вспухали вены. Взгляд застывал, стекленел, затухал по мере того, как малыми каплями из него бежала воля. Напряжение, сковавшее тело Леопольда, неумолимо ползло к своему пределу, отмечая путь одеревеневшими, сжатыми до боли кулаками, стремительно синеющей кожей и все отчетливее проступавшими контурами мышц. Ни единого шанса на шаг, на вдох, на жизнь — лишь короткий, прямой, необоримый приказ, абсолютный запрет на приближение, исходящий от силы неизмеримо более древней и страшной, чем Стальная ведьма, силы, которой была посвящена она и каждая из ее рода, пожертвованы с рождения все до единой.
Той, что держала ключи. Той, что возжигала факелы. Той, в чьей власти пути и дороги, что ступала по ним, обутая в красное, со свитой из адских псов.
-Дальше не ступишь. Тебе здесь тонуть.
С последними словами из Августины ушло всякое движение — на ледяном ветру стояла ныне мраморная статуя с разметавшимися по лицу волосами. Лицо это, которое давно покинул всякий цвет, истончилось, прибавило в остроте черт своих — и затвердело бесстрастной маской.
-Слуг моих ты одолел...
Глаза, некогда зеленые, затопил мрак чернее, чем за звездами. Простерлась для последнего, зовущего смерть жеста, холодная рука.
-...сама со всем покончу.
Но из тех, иных глаз не утекла еще без остатка жизнь, не покинула их до конца воля. Глаза убийцы — пересохшие, омертвелые — смотрели неотрывно лишь на одно, лишь одному вручали без остатка свой переполненный болью, скованный титаническим напряжением взгляд.
Искали спасения лишь в бесцветном пламени. Звали беззвучно, раз за разом — звали что-то, сокрытое там, в холодном огне.
-Прощай, судья.
И пламя ответило.
Чары сорвались с цепи — чистейший хаос, первозданное безумие, которое род ведьмы не тревожил уже долгие века. Отрава, несущая муки стократ хуже любой смерти, предельное извращение посредством предельно бесчеловечного ведовства в самом сыром, самом диком из его видов, смешение тела и самой души даже не до формы, но до отсутствия всех форм, сошло в мир по велению ведьмы — и захлестнуло Леопольда.
-Запрещаю.
Сгорев без остатка в лишенном цвета огне.
Клинок рассек воздух, в лоскуты раскроил чары. Мир затопил багряный свет — и из света этого ткались слова на всех ведомых миру языках.
Смерть.
Нет, всего одно слово.
Смерть.
И только для нее.
СМЕРТЬ.
Леопольд бешеным рывком вздернул голову, раскрыл глаза, затянутые белым туманом. Меч его, словно раскаленное добела солнце, сдирал и сгонял прочь последние частички ночи, последние жалкие крохи некогда смертельных чар.
-Сим запрещаю я...
Объятый пламенем клинок коснулся ран, не просто прижигая, но изгоняя без единого следа. Сплюнув кровавый сгусток и выдохнув крошечное облачко пара, Леопольд шагнул вперед — твердо, уверенно.
Столь же спокойно, что и прежде.
Замешательство недолго гостило в глазах ведьмы — миг, не дольше того. Ледяной гнев, что явился ему на смену, живо нашел себе выход, влившись без остатка в новый, бешеный и порывистый удар.
Раздробленное сознание, разрушенное тело. Распущенная на тающие, тлеющие нити душа. Ей была известна цена ошибки, известна слишком хорошо, чтобы в этой самой душе не мог не мелькнуть тусклый огонек сомненья — но за ту мельчайшую крупицу, тот ничтожный отрезок времени, что хватает человеческому существу на одну лишь мысль, его уже успела найти и затушить холодная, мертвенная решимость.
