Призванию своему она была верна долгие годы. И именно для этой цели — сотворения новых и новых големов — была завербована она агентами Ленинградского Клуба. Получив доступ к ресурсам, за которые ранее смогла бы ухватиться разве что во сне — и получая также теперь не менее приличную зарплату — Таль Сойфер посвятила последние несколько лет планомерному созданию армии, которую, в свою очередь, вскоре должны были вооружить зачарованным оружием, поступавшим от ее ближайшего коллеги — печально известного ирландца Гергбу.
О подробностях этой самой работы, на которую она угробила последние годы своей жизни, рассказывала Таль Сойфер уже третий, если не четвертый, день: в какой-то момент бесконечная череда допросов размазала реальность в жуткую кашу, и сказать, сколько уже она торчала в этой камере, Таль не могла. Камера имела лишь прикрученную к полу железную кровать с простым матрасом, а все поверхности в ней, включая потолочные панели, были ярко-белыми — хуже было только то, что бьющий отовсюду свет, который гасили лишь на час в сутки, был настолько интенсивным, что глаза у помещенного в камеру человека моментально начинали болеть. Часа через два после того как она — обритая налысо, с черной кляксой клейма меж лопаток, завернутая в мешковатую серую рубаху — очнулась на холодном полу и впервые раскрыла глаза, встретившись с этим невыносимо ярким светом, камера стала ее личным адом. К концу второго дня, уже после предварительного допроса, Таль почти полностью потеряла чувство времени, равно как и все остальные ориентиры. Тем легче оказалось ее доломать.
Ввиду повышенной ценности пленницы решено было начать с воздействия первого уровня, что означало, в переводе с сухого языка бюрократической машины Живодерни, устный допрос без особого принуждения. Как выяснилось довольно скоро, его вполне хватало — читающая сейчас протоколы разговоров с Таль Лета очень отчетливо представляла себе, как все проходило. Словно своими глазами видела, как отупевшую от давящей на голову тишины и яркого света магичку накачивали наркотиками и вытаскивали в свободную "рабочую комнату". Как приковывали к начищенному металлическому креслу с высокой спинкой, как медицинский персонал закреплял все необходимые датчики на коже, вводил в предплечья иглы от капельниц, как сковывал ее голову блестящий на свету зажим, что мешал смотреть по сторонам. Все, что она видела, все, что она понимала, все, что ей оставляли — укрытый белой тканью металлический стол впереди, где сидели три человека в строгих белых костюмах — один при галстуке, лица двух других скрывали хирургические маски. "Техники", как здесь называли последних, были, в основном, для страховки — ну и на случай, если уровень воздействия придется повысить. Как оказалось вскоре — не пришлось: едва в кровеносную систему пленницы была впрыснута доза адреналина, заставив проснуться и вызвав сильное сердцебиение, едва она поняла, что сейчас начнется, как тут же сдалась на волю не успевших молвить еще и слова палачей, двое из которых сейчас лениво изучали папки с ее жизнеописанием и прежними заслугами. Все, что она успела наговорить за несколько допросов — тщательно записанное, структурированное и проанализированное — сейчас разбирала уже и Лета, развалившись за небольшим столиком и посматривая то через стекло, на отчаянно пытающуюся подремать хоть немного пленницу, то на сидящих в отдалении хмурых людей в белом — один следил за выплевывающим бумагу стареньким принтером, второй не менее усталым взглядом изучал свой недопитый стакан кофе.
-Ну, что скажете? — спросил в какой-то момент он, отхлебывая из этого самого стакана порядком остывший напиток.
-Интересно, — задумчиво пробормотала Лета. — Неплохой список имен, которыми следует заняться, весьма неплохие адресочки...будет из чего выбрать при первом ударе по русским. Неплохо, конечно, но почему вы не пошли дальше? То, что она охотно все рассказывала на первом уровне, это, конечно, отлично, но я бы точно на этом не стала останавливаться. Думаю, едва она увидела бы ваши инструменты, то вспомнила бы много чего еще. Может, займемся?
-Нас просили не портить шкурку, — усмехнулся человек с кружкой. — Настоятельно просили.
-И кто же? — удивленно выгнула бровь Лета.
-Я, конечно же, — влажный голос, раздавшийся следом за едва слышным скрипом двери, заставил Лету резко обернуться назад. — Думаю, она еще на что-нибудь да сгодится.
Вошедший в комнату человек двигался плавно и бесшумно — его легкие черные сапоги были чем-то обиты, так что при каждом шаге лишь тихо-тихо поскрипывали. Невысокое и худощавое тело, завернутое в прочный кожаный плащ, подбитый изнутри тонкими металлическими пластинками, остановилось чуть за порогом, сбросило на плечи капюшон — под ним, однако, оказался скрывающий всю голову черный морион со сложным травленым орнаментом и серебряными вставками — сильнее блестели только многочисленные застежки на одеянии гостя. Еще один шаг вперед и выплывшая из-под плаща рука в перчатке — все так же расписанной замысловатыми узорами — оперлась на стол.
-Думаю, сгодится для моей коллекции, — прошелестел гость. — В крайнем случае набью из нее милое чучелко.
Лету передернуло. Про номера Третьего мало что было известно даже тем, кому приходилось с ним пересекаться по долгу службы. Мужчина ли то был или женщина, старый или молодой, красавец или урод каких поискать...без этого сплошь черного, с серебряными "пятнами" наряда, Сборщика видели лишь два типа людей — текущий глава Бюро и его новые рабы. Последнее, впрочем, также относилось к разряду слухов.
-Я...ох, я не знала, что вы... — почти задыхаясь, забормотала она.
-Не стоит волноваться. Вы прибыли за материалами, а я всего лишь прибыл за товаром, — Сборщик потер руки, словно от холода. — В этот раз вы меня очень порадовали.
-Стараемся, — напряженно ответил сидящий в углу человек. — Думаю, уже к осени приток увеличится. Вы знаете...
-Знаю, — Сборщик со скрипом опустился на пустующий стул. — Война на горизонте. А война это всегда пленные. Эти русские, насколько я знаю, тоже ухитрились собрать неплохую...коллекцию в своих застенках. Хотелось бы полюбоваться, но, похоже, в этот раз мне придется довольствоваться обгорелыми останками, — чуть шевельнувшись, Третий из Бюро издал короткий смешок. — Впрочем, если вам будет что мне предложить, господа, вы знаете, где меня найти. Мне всегда нужен свежий материал. Как дела у епископа Верта? Все еще продолжает грызться с триумвиратом?
-Боюсь, я не могу об этом говорить, — прошипела Лета. — Этого не одобрит ни одна сторона.
-Ладно, — пожал плечами Сборщик. — Ваши политические игрища меня все равно волнуют не больше, чем возня мух в банке. В настоящий момент меня волнует только одно — как скоро вы начнете разворачиваться на территории Союза. И не удастся ли епископу найти для меня время, чтобы обговорить возможность организации новых...каналов поставки.
-Я обязательно передам ему, — кивнула Лета. — Можете быть уверены. А я думала, вам сейчас хватает...
-Никогда не хватает, — тихо вздохнул Сборщик. — Вы же сами знаете, как это бывает. Одни быстро надоедают, другие перестают приносить пользу, третьи же вовсе не возвращаются с задания. Материал должен поступать. И он должен быть хорошего качества, конечно же. Дадите мне возможность выставить под стеклышко глав этого Ленинградского Клуба — я не забуду. Я никогда ничего не забываю, вы же знаете. Передайте это епископу, обязательно передайте. В такое время...друзья не помешают.
Со скрипом поднявшись на ноги, Сборщик лениво потянулся и повернулся к сидящему в углу человеку.
-Дайте ключи от ее камеры. Хочу забрать новый подарочек побыстрее.
Лета вновь почувствовала неприятный холодок, прокатившийся по позвоночнику. Это шепелявое пугало определенно умело действовать на нервы — хорошо хоть, оно уже плетется к выходу, а копии так нужных ей сейчас материалов уже...
Лета бросила взгляд на прекративший ворчать принтер.
-Долго там еще?
-Уже все, — служащий Живодерни сбил листы в аккуратную стопочку и достал из стола дырокол и новую папку. — Дарио, проводи нашу гостью в хранилище шестнадцать.
-Это еще зачем? — нахмурилась Лета, наблюдая за тем, как закрывается дверь за Сборщиком.
-При обыске в ее мастерской в Польше нашлось много интересного. Помимо коллекции магических побрякушек и внушительного собрания литературы, есть еще одна вещь, которая нас очень заинтересовала, — произнес сидящий у принтера человек. — Если вы еще не успели дочитать до этой части допроса, то я поясню. По ее словам, эту вещь ей передал пару лет назад кто-то из высшего руководства Ленинградского Клуба, прося спрятать как можно тщательнее. К сожалению, мы так и не смогли установить, что в ней такого ценного.
-О чем идет речь?
-Пробирка, а в ней — стеклянная крошка. Осколочек до того крохотный, что с ним можно работать только мельчайшим пинцетом. Мы вынуждены признать, что никакие наши методы не возымели эффекта. Что это, мы не знаем, и потому просим вас передать это в Ассамблею как можно быстрее. Мы, в конце концов, не маги и вообще...специалисты иного профиля.
-Что смогла рассказать на этот счет сама пленная?
-Ничего вразумительного. Только то, что ей запретили это открывать. В общем, передайте профессионалам, — грохнув на стол подшитую для Леты папку, работник Живодерни весьма недвусмысленно взглянул на прочные двери. — Ну что же, идем?
Прогулка до хранилищ и оформление всех необходимых бумаг заняло еще около получаса, что ничуть не улучшило настроения Леты. Лишь когда опечатанная железная коробочка отправилась в ее дорожную сумку вместе с пухлой папкой, в которой покоились, возможно, ключи к первым победам над Ленинградским Клубом, она позволила себе, наконец, расслабиться. Как оказалось, зря. Звонок епископа, в полном соответствии с законом вселенской подлости, случился уже тогда, когда она направлялась к выходу из подземелий.
-Сразу к делу, — вместо приветствия начал Верт — голос у него был донельзя раздраженный. — Моя встреча с семьей Асколь завершена.
-Все прошло успешно? — осторожно спросила Лета.
-Потом расскажу. Когда будем в Штатах.
-Прошу прощения...
-Ты забрала документы по допросу этой еврейской морды? — рыкнул Юлиан.
-Так точно. И...
-Не перебивай. Мы уже направили "Догму" в Рим, но я хочу, чтобы ты перехватила Ката в Неаполе. Ему уже переданы инструкции по встрече. Поймаешь его там и передашь все, что имеешь на руках. Потом свяжешься со мной и покупаешь билет на самолет. У нас появились дела на "Всенощной".
-Прошу прощения, где я должна встретить Ката? — упавшим голосом спросила Лета, искренне надеясь, что ослышалась.
-Ты слышала. Какие-то трудности?
-Вы...вы же знаете, я не рискую там показываться. Глава того лагеря смерти моей хочет.
-В следующий раз будешь думать, прежде чем утешать свою похоть малолетними рыцарятами, — раздраженно бросил Верт. — Нет, даже не продолжай. Меня волнуют не твои проблемы, а исполнение тобой приказов. Неаполь, Лета, Неаполь. Работай.
-Я...я постараюсь.
-Вот-вот, постарайся, — хрипнул епископ. — И вот еще что...готовится серьезное дело. Все, как ты слышала.
-И...
-И мне хотелось бы быть уверенным, что этот нахальный выродок ничего не выкинет. Подумай, что ты можешь сделать в этом отношении. Жду результатов.
Череда коротких гудков означала, что епископ счел разговор оконченным — но не счел нужным даже попрощаться...
Взятая напрокат спортивная машина с открытым верхом, из которой в настоящий момент выжимали все имеющиеся силы, мчалась по набережной, поднимая в воздух целые тучи пыли. Панорама Неаполитанского залива, сейчас, на закате, несомненно, была прекрасна, но отвлекаться от дороги Асколь не собирался. Сейчас попросту было не до того.
Определиться со своим отношением к этому месту он не мог уже давно, ведь бывал палач здесь далеко не первый раз. Прекрасные пейзажи легко сменялись серыми узкими улочками, бесценные сокровища, томящиеся по музеям — горами мусора, а похожий на лабиринт старый город, в котором можно было петлять часами, теряя всякое чувство пространства и времени, много у кого мог вызвать закономерное раздражение. У него, впрочем, вызвал теперь только что усталость.
Остановив машину неподалеку от старого, поеденного временем здания — с решеткой, увитой плющом, с подпирающими балконы над входом колоннами, с окнами и еще большими балконами, выходящими на широкую пустую набережную — он выбрался из машины, и, сунув новенький ключ в карман, поправил коротким движением воротник своего одеяния. Отель, куда Асколь направлялся, имел определенные особенности: самые дорогие номера, самое старое здание в районе, самое тихое по утрам место, где так хорошо было отдыхать...ну а то, что здесь чаще всего назначали встречи оперативники Дома Резни, знали, само собой, только они сами.
Шершавое дерево двери заскрипело, отворяясь вовнутрь, вторил звуку двери звонкий колокольчик, закрепленный где-то совсем рядом. Тихо вздохнув, Асколь прошагал вперед, по погруженному в приятный полумрак небольшому холлу. Здесь все было знакомым — эта прохлада, за которую следовало сказать спасибо тщательно замаскированным (и оттого не портящим интерьер) кондиционерам, эта приятная усталому с дороги глазу тьма, даже этот звук старого колокольчика...
-Добрый вечер, святой отец, — от взгляда вынырнувшего из темноты молодого служащего не укрылось его облачение. — Какой номер вам предложить — согласно сану или имеющимся возможностям?
-Предложите мне номер двадцать два, — хрипло произнес Асколь, встретившись с ним взглядом. — На третьем этаже, если я правильно запомнил.
-Бывали здесь прежде? — чуть расслабился парень.
-Доводилось, — кивнул палач, раскрывая черный кожаный бумажник. — На два дня, пожалуйста...благодарю, — приняв быстро принесенные ключи, Асколь поспешил нырнуть дальше во мрак, в узкий коридорчик, что вел к лестнице — лифту, бывшему всего лишь чуть менее ветхим чем само здание, он не собирался доверять.
Настроение было препаршивым — а долгий перелет и не менее долгая поездка сделали все, чтобы его окончательно добить. Конечно, старые добрые способы глушения лезущих в голову мыслей еще работали, но уже не так хорошо, как раньше: из сигаретного дыма все чаще выплывали лица погибших, а вкус крепкого алкоголя все больше и больше был вкусом тупого, беспросветного отчаяния.
Старый кошмар вернулся еще в самолете, стоило лишь ненадолго задремать — и понятнее это видение, терзавшее его раз за разом, вовсе не стало. Сквозь это бесконечное, абсолютное белое, что окружало его, теперь проглядывали два больших глаза, сплошь залитых синевой. Зрачков глаза не имели, да и моргать им, судя по всему, особо не было нужды. Взгляд этот промораживал до костей, в нем не было ровным счетом ничего человеческого, ничего понятного, ничего, что хоть немного помогло бы сбросить оцепенение и тревогу, что давили его в своих тяжелых объятьях все сильнее.
А еще был этот зов. Смутный, тоскливый, бессловесный и — иногда, лишь на несколько секунд — кристально ясный, сверкающим копьем пронзавший его разум. Бесконечная боль чего-то, что не могло облечь призыв о помощи в человеческие слова, но каким-то образом все равно делавшее его понятным. Глаза, залитые синевой не желали его оставлять, даже когда он проснулся, даже сейчас, к вечеру — стоило лишь опустить веки, как осколок сна снова возвращался. Глаза и зов. Такой далекий, такой отчаянный...
