Морем.
И, конечно же, "Атропой".
Море молчало и сейчас — холодное и незыблемое. Но за молчанием тем таилась тревога, какой морю еще не доводилось изведывать.
Гости, которых море принимало сейчас, были непрошенными. Гости, что явились несколько дней назад, не были похожи ни на что, обитавшее в этих водах — и, наверное, во всех прочих.
Где-то там, наверху, вспарывает водную гладь исполинский корабль — безумное творение безумного мага. По обе стороны от него и в хвосте плетутся, будто бы уже выдохшись, суда поменьше — неровный строй их образует полумесяц. Где-то там, наверху, отдаются приказы, открываются, один за другим, огромные тяжелые люки. Где-то там, наверху, рождаются тени — и, камнями спадая в воду, они вдруг оживают. Набирают скорость. За считанные часы оставляют породившие их корабли далеко позади.
Тени бесцветны и холодны — отпав от кораблей, словно струпья от раны, они сбиваются в стаи: десятки, сотни...тихая, обманчивая дрожь выдает в них жизнь, но такой жизни морю еще никогда не доводилось встречать. Жизнь эта имеет формы, ни одна из которых просто не могла быть подсказана природой — пусть даже в некоторых из теней и угадывались черты, позаимствованные у тех или иных ее творений.
Некоторые отдаленно похожи на людей — исключая, разве что, сплошь покрытую слизью серо-зеленую кожу, перепончатые когти, чрезмерно развитые мускулы, торчащие наружу острые зубы и длинные, перекрученные змеями, плоские хвосты. Другие — сплошное пульсирующее месиво из клешней, когтей, присосок, костяных серпов, легко сгибаемых плавников и отверстий, сочащихся чистейшим ядом. В узких роговых трубках, запечатанные до времени складками ткани, дрожат зародыши живых снарядов — полужидкая масса, содержащаяся в каждом, одинаково легко способна расправиться с плотью и железом. Некоторые тела сплошь усеяны ядовито-желтыми "мозолями" — за их тонкой гибкой пленкой копошатся в ожидании своего часа тысячи личинок, чьей любимой пищей являются нервные ткани: проникнув в тело жертвы, они тут же устремляются к спинному и головному мозгу. Вальяжно плывут вперед огромные, раздутые твари, чем-то напоминающие медуз — прозрачные, словно стеклянные колбы, они тревожно шипят и слепо шарят перед собой бесчисленными отростками: из угодившей в них рыбы кровь вытягивается с такой скоростью, что сделала бы честь любому насосу. Другие существа — живые ульи, набитые тысячами слепых насекомых: с рождения пребывая в химическом ступоре, они живут единственно ради того, чтобы вырваться наружу и вцепиться со всей своей небольшой силы в чье-нибудь тело, прогрызть себе путь как можно глубже, выделяя по пути пищеварительный сок. Соцветия из перекрученной, искаженной немыслимым образом плоти, водорослевые снаряды и исторгнутые длинными глотками иглы, черные от налитой внутри отравы. Густые сети алых вен с рассыпанными по ним сотнями, тысячами вытаращенных в выражении предельной сосредоточенности глаз. Отвратительные, похожие на гнилые ягоды, наросты. Беловато-сизые кусочки жира, медленно тающие за полупрозрачной кожицей. Скопления отверстий, истекающих чем-то серым и вязким. Холодные и склизкие щупальца-стебли.
Ни страха, ни гнева, ни желания — выведенные единственно ради убийства, твари во всем своем многообразии готовы были отдаться этой цели со всей, если такое слово здесь вовсе уместно, страстью.
Их создатели имели множество имен — пастыри плоти, разводчики, реорганизаторы материала. Замкнутая и немногочисленная каста, более чем печально известная элита Блуждающей Могилы, способная в считанные месяцы вырастить и поставить в строй армию живых кошмаров, как и всегда, сработала в этот раз на совесть. При создании нового воинства учитывалась каждая мелочь — от температурных условий, в которых предстояло вести бой, до оружия, доступного противнику. Исходя из имеющихся данных, в существующие шаблоны вносились те или иные поправки — добавлялись, например, новые слои изолирующей ткани, способной предохранить от влияния отрицательных температур, укреплялись, становясь едва уязвимыми для пуль и снарядов, кости и наружные панцири.
Ари Вигфуссон, ответственный за создание Interventionsschwarm Muster 211-Doppel-Eta (3) и ее непосредственное управление, уверял высокое начальство: будь на подготовку к вторжению выделено хотя бы на месяц-другой больше времени, участие в последнем "чистеньких" — такое презрительное прозвище не прошедших метаморфозы существ не первый век имело хождение среди его коллег — вовсе бы перестало быть необходимостью.
То, что он успел содеять за столь короткий срок, впрочем, и так более чем впечатляло своими масштабами.
Хаотическое движение теней продолжается. Оставляя за собой шлейф быстро тающих частиц, они покрывают огромные расстояния, безмолвные, сосредоточенные, спешащие к намеченной цели.
К чужому кораблю.
Каждую группу прикрывает несколько существ еще более причудливых, чем их собратья. Созданные в последнюю очередь, они совершенно не годятся для боя, но выживание стаи зависит именно от этих погруженных в свой беспорядочный танец тварей, с жуткой неторопливостью следующих за своими подопечными. Каждая из них перехватывает и всеми мыслимыми образами искажает, преломляет исходящие от стаи акустические волны — без малейшего рассеивания или отражения, без малейшего шанса для прощупывающих водную толщу гидролокаторов хоть что-нибудь изловить.
До той самой поры, до той самой минуты, пока уже не будет слишком поздно.
Чужой корабль уже совсем близко. Тени, повинуясь прилетевшему из бесконечной дали приказу, медленно поднимаются. Тени скользят все выше и выше, ко дну, подо дном, к высоким бортам и, наконец, по ним самим...
К своим жертвам.
Лунный свет взрезает тьму, обнажая то, что скрывалось в ней столь долго.
Слишком поздно, чтобы кого-то спасти.
Вопреки всем прогнозам и ожиданиям, ветер к ночи лишь усилился — и сейчас, когда перевалило уже за полночь, явно совершал попытки перерасти в настоящий ураган. Завывая с каждым часом все громче, он выворачивал и сгибал хлипкие ветви легко, словно соломинки — и ко всему остальному шуму добавлялся еще и беспрестанный их треск. Черные тучи отступили, освободив из плена луну, полную и чистую — и свет ее, яркий, словно днем, обрушился вниз, заливая крохотный, открытый всем ветрам и водам островок.
Ветер был здесь самым частым из гостей — жалким клочком суши, что со всех сторон охватывала водная стихия, пренебрегали даже перелетные птицы. Среди деревьев, что заполняли большую часть островка, не было слышно, пусть даже самых редких, голосов какого-нибудь мелкого зверья, и лишь человек оставил когда-то здесь свой след — полуразрушенный маяк, осколком треснувшего и успевшего основательно подгнить зуба торчал среди зарослей на восточном берегу.
Слой снега под ногами был удивительно тонок — словно сама земля спешила согнать его с себя, расплавить, растворить как можно быстрее, обнажив покров из не успевшей еще перегнить листвы, сломанных веток и принесенного течением мусора. Снег под ногами действительно таял сейчас, как таяли, иссякали стремительно и силы самой этой земли.
Ритуал требовал колоссальных количеств энергии, и сомневаться не приходилось: несчастный островок вряд ли переживет столь грубое и резкое воздействие. Когда они закончат, здесь уже ничего не будет расти — а то, что осталось, зачахнет и сгинет в считанные десятилетия.
Причиной для волнения, это, конечно, не стало.
Поднявшись по крутой, успевшей основательно уже зарасти тропке — отсутствие снега было весьма кстати — она остановилась, мрачно оглядывая крохотный, наспех разбитый у маяка лагерь. Три высоких палатки казались чем-то неверным, нелепым в этом уединенном, крохотном мирке, чью тишину теперь нарушал не только вой ветра да шелест волн, но и командные окрики, топот ног в тяжелой обуви и непрекращающийся треск раций. Человеческие голоса так давно не нарушали здесь хора стихий, что само звучание их воспринималось сродни громким разговорам в церкви — вряд ли уместно, вряд ли верно...
И, тем не менее, отбиться от новых голосов и принесших их гостей одинокому, угрюмому островку было решительно нечем. Приблизившись к крохотному временному лагерю, ведьма остановилась у самого его края — за десять минут ее отсутствия не изменилось решительно ничего, если не считать четвертой палатки, унесенной ветром и теперь разместившейся аккурат на ветвях ближайшего дерева. Трое храмовников, вооружившись жуткого вида алебардой, вовсю занимались сейчас попытками спустить ее оттуда — один цеплял, а еще двое ругались и толкали товарища под руки.
-Зрелище, достойное сожаления, — устало протянула Августина, едва человек, до того стоявший в центре лагеря и явно намеревавшийся сорвать голос на очередном приказе, заметил ее, в несколько быстрых шагов подойдя поближе.
-Как и то, что ваша помощница до сих пор возится с защитой, — стянув с лысеющей головы капюшон, протянул палач. — Мы только что получили сообщение с "Левиафана" — флот вышел на точку вторжения и ожидает, когда вы, наконец, выполните свою часть работы.
Графиня чуть помедлила с ответом, всматриваясь в землистого цвета лицо, частью скрытое за защитными очками. Теодор де Вос — насколько дальней родней приходился он Леопольду, оставалось только сочинять догадки — лишь недавно оставил позади третий десяток, но уже успел себя зарекомендовать, приняв участие в многолетней травле недобитков из A.E.I.O.U., а в последние годы записав себе на счет несколько средней руки Апостолов. Истинные его возможности, впрочем, оставались для ведьмы такой же загадкой, как и степень родства с Асколем — потому-то, наверное, последний и приставил для наблюдения за ней именно этого хмурого, вечно чем-то недовольного воина.
-Я бы советовала вам поработать над своим тоном в будущем, — отозвалась, наконец, она, выдержав паузу достаточную, чтобы та выражала ее отношение к палачу максимально полно. — Тот, что вы берете сейчас, сгодился бы для слуг, не для союзников.
-А я бы вам советовал не играть со мной в слова, — протянул де Вос. — Мы ждем уже четвертый час. Мои люди начинают...
-...все больше походить на беспомощное стадо? — фыркнула ведьма, вновь бросив взгляд на троицу с алебардой. — В таком случае, волноваться решительно не о чем — они просто-напросто возвращаются к своему естественному состоянию.
-От меня требуют ответа, — зло прохрипел палач. — А я, в свою очередь — от вас. Когда вы снимете защиту?
-Никогда, — сказать это определенно стоило — просто для того, чтобы пронаблюдать за изменением в той немногочисленной гамме эмоций, что была доступна убийце.
-Что? — тряхнул головой де Вос. — Что вы...
-Чтобы снять защиту, которую возводили маги, занесенные в красный список, чтобы ее разрушить, воздействуя извне, у нас ушло бы в самом лучшем случае несколько недель, — спокойно продолжила Августина. — И лишь потому, что я тоже приложила руку к ее созданию, мы сейчас можем говорить об открытии небольшого оконца на срок ничтожно короткий. Оконца, чрез которое пройдет флот, если вы не будете терять времени даром. И если один конкретный палач найдет силы и обуздает свои речи, если только он, конечно, не желает распрощаться с жизнью еще до начала вторжения.
-От меня требуют...
-Всецело вам сочувствую, — прервала его ведьма, в чьем голосе сочувствия наблюдалось не более, чем в голосе ветра. — Можете передать всем, кому так не терпится начать бойню, сославшись на меня, следующее. Окно будет готово, когда будет готово и ни минутой, ни секундой раньше. Сократить время, положенное на процедуру слияния с полем, вы не можете решительно ничем. Сократить мою головную боль, впрочем, куда проще — для того вам нужно лишь перестать путаться под ногами. Я бы очень оценила, можете в то поверить.
-Я...
-А сейчас я отправлюсь к Таль. И для вашего же блага не советую подходить близко к маяку — любое существо без Цепей в организме может очень сильно пострадать. Силы, с которыми мы ведем игру, далеко не безвредны.
Палач явно собирался продолжить — вот только она никак не собиралась слушать это самое продолжение. Обойдя бормочущего что-то де Воса, графиня двинулась дальше, к подножию маяка.
Сразу за вырванной из петель дверью начиналась узкая винтовая лестница — именно ей несколько часов назад пара рыцарей выносила весь тот хлам, что был свален в жилом помещении наверху: устав, в конце концов, от всей этой беготни, два дюжих храмовника попросту вышвырнули оставшееся через уцелевшее окно. Последнее было, согласно распоряжению, наглухо забито досками, отрезая очищенное теперь помещение от лунного света — покончив с этим и перетащив наверх два тяжелых, окованных железом ящика да три просторные птичьи клетки, рыцари, пыхтя и вздыхая, удалились — спустя десять минут после их ухода Таль Сойфер смогла, наконец, приступить к работе.
А спустя три с небольшим часа смогла, как сейчас имела возможность лицезреть Августина, развести в темной комнатушке такой бардак, какого не устыдились бы и побросавшие тут свои пожитки прежние обитатели.
Все вокруг, от самого порога до дальних стен, было закапано воском: привезенный рыцарями генератор издох меньше чем через пять минут после начала ритуала — и Таль не оставалось ничего иного, кроме как пользоваться свечами, что догорали сейчас на подоконнике, вскрытых ящиках и выдернутых из клеток донцах, пошедших на подставки. Источником красноватого света, что сейчас разливался по комнате, впрочем, служили отнюдь не они.
Пол и стены сплошь изукрашивали сложнейшие схемы и диаграммы: часть, служившая лишь чем-то вроде памятки, была перенесена сюда с помощью мела, для элементов же действительно важных использовалась смесь из крови, ртути и какого-то алого порошка. Переплетаясь, кажется, в совершеннейшем беспорядке, части одного огромного рисунка множились, наползая друг на друга, уходя все дальше по полу, все выше и выше по стенам — куда только могла дотянуться выводящая их рука. Среди прочего ведьме бросилась в глаза выписанная с чудовищным тщанием схема сорока уровней вибраций, являющихся эманациями Эйн Соф (4) и сияющая точка-Кетер, от которой исходили девять великих шаров, образуя всем известное Древо Жизни, чье отражение, выплеснутое на каждую стену и даже на потолок, воссоздавало и замыкало изображение четырех мировых цепей. Зажатые в тиски казавшегося бесконечным количества формул и схем поменьше, крупные изображения едва читались даже издалека — каким же образом ориентировалась во всем этом хаосе Таль, в исступлении ползавшая вдоль стен и наносящая последние штрихи колоссальной картины, оставалось только догадываться. Союз идей и знаков, освящение самых потаенных глубин реальности примитивными буквами, философия бесхитростная, словно алфавит, и бесконечная, как слово — доктрина, которой служила Таль, была в равной степени логична, проста и всеобъемлюща. Практикующие это искусство должны были, как считалось, обладать особым складом ума — графине нередко встречались те, кто не пытался играть в слова, открыто называя подобное состояние безумием.
