Тщетно. Молчание сковало каждую палубу, каждую точку, где полагалось быть устройству внутренней связи — и где трубку должны были схватить немедленно, едва только заслышав сигнал. Содрав с лица пленку из холодного пота, Шиловский на еле гнущихся ногах доковылял до противоположной стены, какое-то время слепо шаря там в поисках выключателя.
В царившей тишине щелчок показался оглушительным. На долю секунды вспыхнув, лампа тут же погасла, подарив на прощание жалобный хлопок.
Нужно было как-то взять себя в руки. Повидав за годы службы "Атропе" достаточно, чтобы расстаться со многими иллюзиями, отучиться задавать некоторые вопросы и искать рациональное объяснение всему, с чем приходилось иметь дело — последнее было особенно важно для тех, кто желал сохранить рассудок в целости — он почти уже научился не удивляться, но вот изгнать до конца страх было, похоже, задачей невыполнимой. Большим боевым опытом Шиловский похвастать не мог — и каждый раз, когда ему приходилось глядеть в глаза одному из ветеранов Второй Площадки, каждый раз, когда после очередной операции в руки врачей попадало нечто, едва похожее на человека, чувствовал, как же ему повезло. Назначение на корабль, большую часть времени стоящий на якоре в какой-то глухомани, Шиловский некогда воспринял как подарок судьбы — но сейчас, утопая с головой в этой тьме, в этой тиши, начинал понимать, насколько же скверное у нее чувство юмора.
Голова все еще не желала проходить, но интервал между вспышками боли становился все длиннее — по крайней мере, его уже хватало, чтобы успеть родить мысль-другую. Присев рядом с тумбочкой и вытряхнув оттуда пистолет, Шиловский медленно разогнулся, занявшись оружием. Холодный металл ствола отнюдь не принес облегчения — сказать по правде, стало только хуже — а отвлечься от страшных мыслей на проверку, все ли заряжено и снято с предохранителя, не вышло: картины, преследовавшие его во сне, забываться не желали, напротив становясь все ясней.
Как и это невыносимое чувство вопиющей неправильности всего, что происходило сейчас вокруг. Служа "Атропе", он не единожды видел воспитанных для служения ей же психиков, встречал раз или два людей, одаренных Цепями — да и про гибридных особей слышал и читал достаточно, чтобы если не расстаться со страхами, то хотя бы четко знать их корни, знать, что все это, пусть и было вещами опасными, было также и вещами знакомыми — как Второй Площадке, так и ему самому. Но здесь...что вообще здесь творилось? Что могло разом лишить корабль всех видов связи, света...
Жизни?
От одной только этой мысли хотелось кричать в голос. Неправильно. Так не бывает. Так не может быть — а если и может, то только не с ними. Не с кораблем, созданным по заказу "Атропы" и защищенным по высшему разряду. Не с экипажем, набранным из видавших, наверное, самые кошмарные виды, что только мог предложить этот мир. Не с готовым к бою судном, что было отправлено на перехват флота вторжения.
Никто не смог бы приблизиться к ним, не раскрыв себя. Никто не смог бы пройти на корабль незамеченным. Никто и никогда не сумел бы нанести удар столь стремительный, что они не успели бы даже пробить тревогу.
Никто не мог сделать этого.
Только не с ними. Только не с ним.
Но тогда почему? Почему кругом эта проклятая тишина?
У Шиловского затряслись руки. Сглотнув горькую слюну и откинув в сторону налипшие на лицо волосы, он сделал первый нетвердый шаг в сторону дверей.
Сидеть здесь, дожидаясь черт знает чего — путь определенно тупиковый. В лучшем случае дождаться можно смерти, а что до прочих вариантов — о них точно не стоит позволять себе думать. Не здесь. Не сейчас.
Уже у порога в голову майора посетила иная мысль, связанная с царящей вокруг тишиной. Никаких звуков снаружи тоже не доносилось — а ведь Вторая Площадка еще полчаса назад передала сообщение о начале вторжения. Если бы бой завершился победой одной из сторон — его бы точно разбудили свои — или же он вовсе бы не проснулся. Вывод напрашивался один и далеко не самый радужный: что бы там ни произошло, до своей цели "Биа" так и не добралась.
Дверь поддалась не сразу — что-то мешало. Толкнув ее посильнее и вновь ничего не добившись, Шиловский чуть отступил назад. Решиться никак не выходило — пистолет мертвым грузом сидел в подрагивающей руке, по позвоночнику то и дело прокатывалась волна холода. Желание обернуться, добраться до кровати, посидеть, перевести дух, выждать еще минуту или даже две, было почти необоримым, но вместе с тем что-то словно одергивало майора каждый раз, когда он намеревался глянуть себе за плечо. Чувствуя, как вновь начинает колотиться сердце — с каждой секундой все сильнее — Шиловский сжал зубы и, выставив пистолет перед собой, со всех скудных сил своих пнул неподатливую дверь.
Мерзкий скрип, с которым вступили в дело петли, забрался в уши и продрал до самой последней косточки. Удара, которого ждал Шиловский, однако, не последовало — только глухой и влажный шлепок, когда дверь, им распахнутая, ткнулась в какую-то темную груду, лежащую по ту сторону порога.
Очертания предмета были слишком ясны, а глаза майора слишком хорошо привыкли ко тьме, чтобы можно было хотя бы попытаться себя обмануть. Подавив так и норовящий вырваться наружу вздох ужаса, Шиловский осторожно, по шажку, приблизился.
Тело принадлежало кому-то из матросов — сказать больше было решительно невозможно, и вовсе не потому, что корабельный врач не узнал его лица: это самое лицо попросту было обращено в омерзительное месиво из почерневшей, вздутой плоти и торчащих наружу обломков костей. Из распоротого горла и груди торчали наружу длинные, иззубренные осколки каких-то кристаллов — что-то вроде афганита, только в разы темнее. Кожа вокруг ран была стянутой и плотной, сплошь в маслянистых черных пятнах — исходящий же от них гадкий запах на порядок превосходил самую кошмарную трупную вонь.
Шиловский подался назад, прикрывая рот ладонью — дальше судорожных позывов дело, впрочем, не пошло: его бы определенно вырвало вновь, если бы только осталось, чем. Отползши обратно в помещение, майор около минуты осоловело крутил головой по сторонам — и, нащупав взглядом искомое, вскочил, опрометью кинувшись к шкафу.
Дышать в стянутом с полки противогазе выходило едва-едва, да и тошнота никуда не девалась, время от времени подкатывая к горлу со страшной силой. Утешало одно — запах, от которого даже здоровый человек вроде него едва не потерял сознание, маска большей частью блокировала: лишь это позволило Шиловскому вновь подойти к дверям.
В длинном коридоре не было ни души — одно лишь избавленное от нее тело. Осторожно переступив через последнее — рисковать, касаясь его руками, Шиловский отнюдь не собирался — майор сделал пару шагов в сторону и вновь замер, прислушиваясь.
Но так и не смог уловить ничего, кроме тишины.
Корабль молчал. Что бы ни случилось за то время, пока он, Шиловский, спал себе и смотрел тот чудной кошмар, оно случилось быстро — настолько быстро, что разум его попросту отказывался это принимать. Корабль был нем — ни единого, пусть даже самого слабого звука не проносилось по его коридорам, корабль был ослеплен — на всей палубе, похоже, не осталось ни одной работающей лампы.
Шиловского трясло все сильнее. К такому он не был готов. Да и можно ли вообще было быть готовым к этому...этому...
Да что же оно такое?
Нужно было срочно что-то предпринять. Нужно было...было...
Что? Что, черт все дери, что?
Один на пустом
мертвом
корабле, один со своим жалким пистолетом, из которого стрелял-то последний раз лет восемь назад — что он вообще может против...
Против чего? Кого? Кто все это...
Кто?
Мысль, зародившаяся последней, едва не заставила Шиловского потерять равновесие — и никакие попытки отогнать ее, себя успокоить, результата не дали.
Он ведь уже знал ответ. Знал с того самого момента, как проснулся.
Знал, но избегал думать о том, потому что видел...
Видел что-то, что видеть было нельзя.
Что-то, вовсе не предназначенное для глаз человеческих.
Там, за белыми огнями...
Сил сдерживаться больше не было. Чувствуя, что задыхается, он содрал с лица маску, силясь вдохнуть поглубже пусть даже трижды отравленного дьявол знает чем воздуха...
И замер на вдохе, не в силах даже пальцем шевельнуть.
Каждая секунда словно растянулась до целого года. Прилагая усилия даже к тому, чтобы просто сморгнуть налипшую на глаза одурь, Шиловский весь обратился в слух. Не стоило исключать того, что у него, одуревшего от страха, уже начались галлюцинации, но если это только не почудилось, если только не показалось...
Медленно, едва дыша, майор принялся отступать назад, к лазарету.
Ошибки быть не могло — то были шаги.
Времени на раздумья не было — да и сами мысли, откровенно говоря, не несли ровным счетом никакой пользы: большая часть их была продиктована страхом, а страх, как Шиловский напоминал себе раз за разом, был едва ли не самым скверным из советчиков.
Прятаться? Бежать? Остаться на месте? Понадеяться на то, что это кто-то из своих — еще один, такой же, как он сам, проспавший нападение?
Первые два варианта, при всей своей соблазнительности, в кромешной тьме не могли закончиться сколько-нибудь хорошо: в самом лучшем случае он споткнется и расшибет себе лоб. В случае же неизмеримо худшем...
Шаги приближались. Отложив в сторону маску — сейчас она только бы помешала — Шиловский вскинул пистолет, вжимаясь спиной в холодный металл распахнутой двери.
Что бы там ни было — он готов.
Кто бы ни заявился — он его встретит, как положено.
Он готов. Он выстрелит в ту же секунду, что...
Когда источник шагов показался из-за угла, Шиловский остался недвижим. Не смог и шелохнуться, скованный страхом пополам с лихорадочным желанием понять, на что же такое он смотрит.
Это было похоже на тень — но откуда взяться тени при полном отсутствии света? Это выглядело, словно пятно — но растекалось оно не по стене или полу, а будто бы по самому воздуху. Угольно-черный клуб дыма, легчайшая взвесь, рябь на ткани реальности...стены, если только Шиловскому не мерещилось, стремительно покрывались изморозью — а тень, дымная нить, растянутая в половину человеческого роста, издала звук, отчаянно напоминавший шипение рассерженной змеи.
Палец Шиловского коснулся спускового крючка.
Тень сорвалась с места.
Привыкшие к тишине уши заложило от первого же выстрела. Сделать второй Шиловскому было уже не суждено: пред глазами что-то мелькнуло и в груди майора словно взорвался небольшой снаряд — согнувшись от удара до самого пола, судорожно пытаясь вдохнуть, он выронил оружие.
Все еще задыхаясь — внутри все буквально горело от боли — Шиловский попытался было откатиться в сторону — новый удар, пришедшийся аккурат в правый бок, пресек эту попытку в зародыше. Отброшенный к стене, он не успел и моргнуть, как тень навалилась на него сверху: в клубах черного дыма вспыхнули и тут же погасли два светло-серых огонька, нечеткая, словно реальная лишь частью, черная культя сдавила майору горло.
-Этот. Этот кричать — плохо-плохо, — голос, вырывавшийся из черного дыма, не был похож решительно ни на что — какой-то безумный треск, шелест, клекот и глухой гул разом. — Этот ответы возвращать-отдавать — хорошо, жить. Долго-много жить. Этот долго своя функций выполнять. Ответы возвращать не быть — плохо-плохо. Ответы возвращать не быть — стрелять, плохо, этот жизнь уйти-убежать. Этот понимать?
Шиловский, полумертвый от страха, смотрел аккурат в лицо нависшей над ним твари — но не было того лица, как не было и сколько-нибудь четкой фигуры. Только два белесых огонька, что то вспыхивали, то вновь гасли, два огонька, вокруг которых колыхалось нечто столь же бесформенное, как его собственный страх. Тошнота, вызванная тем страхом и отвращением, рвалась к горлу, в ушах шумел, бесновался целый бурный поток, сердце, стуча как бешеное, отчаянно хотело выпрыгнуть прочь, оказаться как можно дальше от этого воплощенного ужаса, безликого и безымянного.
-Корабль имя носить-иметь как? — гудела, сдавливая его глотку все сильнее, тень. — Корабль имя носить-иметь как? Имя возвращать! Имя совсем возвращать-отдавать! Имя...
Остаток полубессмысленной фразы потонул в оглушительном, исполненном боли визге — тот, в свою очередь, заглушила начисто автоматная очередь. Голосящую тень сорвало с Шиловского, словно пушинку и швырнуло далеко в сторону — показавшаяся же из-за угла высокая фигура продолжала всаживать в корчившийся на полу комок тьмы пулю за пулей, пока, наконец, тварь не прекратила дергаться.
-Видать, мы вовремя.
Слова добрались до Шиловского лишь частью — совершенно дурной от страха, напрочь оглохший от пальбы, он только и мог, что часто-часто дышать, смотря на залитую темной кровью стену.
-Ты живой там?
От прикосновения он дернулся так, словно то был удар. По глазам хлестнул луч фонаря, чьи-то руки вцепились ему в плечи и дернули вверх, одним рывком ставя на ноги.
-Живой, спрашиваю?
Глаза постепенно привыкали к свету. Теперь Шиловский мог, пусть и не без труда, но различить лица своих спасителей — двое людей в грязной форме настороженно приглядывались к нему, словно ожидая, что майор на них бросится.
-Что... — даже такое простое слово далось Шиловскому с огромным трудом. — Что тут происходит?
-Долгая история, — чуть опустив автомат, вздохнул один из бойцов. — И тебе она не понравится.
Света в помещении почти нет — разве что старается, как может, лежащий на столе фонарь, да подбрасывает немного сквозь крохотное оконце в дальней стене луна.
-Минут пять...может, шесть, не знаю — столько им хватило.
Дверь в лазарет заперта и вдобавок подперта внушительных размеров шкафом. Дверь в лазарет заперта и находится под наблюдением. Дверь в лазарет заперта, но от этого ничуть не легче.
-Доклад тот помню, в самом начале...мол, в небе что-то, в облаках. Огоньки...да, так мы слышали. А секунд через пять — удар...
-Удар?
Простое слово, а выговорить его отчего-то было невероятно тяжело. Наверное, потому что он до сих пор еще не мог поверить. Потому что какая-то крохотная часть его, что так любила обманываться, хотела думать, что все это — лишь продолжение сна.
Их было двое. Высокий, светловолосый штурмовик "Атропы" — Алексеев Роман, если хоть что-то, сказанное в эту ночь, еще имело смысл запоминать — едва войдя в помещение, содрал с себя, зашвырнув куда-то в угол, бронежилет, оставшись лишь в грязной, сплошь в крови, масле и черт знает чем еще, форме. Его спутник — один из матросов "Биа" — выглядел, впрочем, куда хуже: смертельно бледный, с плотно сжатыми губами и отрешенным, остекленевшим взглядом, он сел напротив дверей, положив на колени автомат. Сел и с тех пор почти не двигался — только лишь смахивал прилипшие к лицу грязно-темные волосы да время от времени вздрагивал — в те мгновения ему, похоже, чудился очередной шорох. Горелкин — такую фамилию назвал штурмовик, пояснив, что ничего, кроме нее, вытянуть из почти спятившего со страху несчастного не удалось.
