Был, конечно, еще один способ — старый, проверенный, и работающий лишь против такого старья, как то, что сейчас поливало их из пулемета. Вот только это будет таким лихим наскоком, что позеленеет от зависти даже Хлыст.
-Клаус! — хрипит он в надежде, что полукровка его слышит за этой, кажется, бесконечной трелью пулеметных очередей.
-Что еще? Я немного тут занят! — на лицо полукровки, перекошенное от злости, сейчас лучше пристально не смотреть — ничего человеческого в этой морде и близко нет.
-Сможешь к нему прорваться?
-Ты совсем сдурел?
-Снеси первую букву, он заглохнет!
-Думаешь, эти дедовские трюки тут прокатят?
-С этой рухлядью? Да!
-Вы бы решали побыстрее, ребятки, — рычит Хлыст. — А то вот эти парни, похоже, счастливы нас видеть!
Под надежным прикрытием каменной образины в зал спустились еще трое солдат — один было потянулся за гранатой, когда высунувшаяся из своего укрытия Шепот пресекла сию попытку в зародыше: три коротких Ключа вошли бойцу в живот, пробивая скрытую под шинелью броню, словно картон. На то, чтобы убраться обратно, ей нужна была пара мгновений — голему хватило и одного. Скрип поворачивающейся конечность, очередь, пропахивающая очередную борозду в полу...а пол уже окрасился красным.
-Шепот!
-Порядок, — шипит, сжав зубы, Лено. — Всего-то пара пулек...
В голосе ее слышна тщательно скрываемая боль. Пуль, может быть, и пара, вот только плечо все равно ими распорото, да и рука, висящая вдоль тела, похоже, тоже.
-Морольф!
-Хорошо! Выводите свою стекляшку!
Ренье не нужна команда. Выскочив из-за колонны первым, он первым же и бросается на голема, вскидывая на бегу правую руку. Из пальцев его бьют длинные, тонкие стеклянные копья, крошат темный, в каком-то масле и выбитых давным-давно письменах камень, но и только — образина даже на сантиметр с места не сдвигается.
Зато теперь-то он точно привлек ее внимание.
-Пошли! — с этим хриплым рыком из своего укрытия вываливается и он, Асколь.
Остальные рядом, остальные сейчас тоже будут работать по мере сил. Нет времени оглядываться по сторонам, и уж конечно, назад — он и так знает, что сейчас будет. И что сейчас сделает он сам.
Высунувшийся из-за колонны Клаус не моргая смотрит на голема. Прямо в его глаза-дырки.
Пули Криста сбивают с ног еще одного бойца. В оставшуюся толпу, то ли хрипя нужную молитву, то ли просто матерясь, врезается Шепот. Наверняка кто-то из них успел удивиться — как так, они же только ее ранили. Некому было сказать им, что такое ранение значит для палача — подошли бы слова "смехотворно", "ничтожно" и подобные. Всего лишь секундой позже к бойне присоединяется Асколь. Мало кто из сбитых с толку людей успевает понять что-то, кроме того, что их вырезают. Эхо разносит крики и запоздалый треск автоматов — короткий и быстро обрывающийся. Очень быстро. Прокручиваясь в воздухе, падают на пол отсеченные конечности, выскальзывают внутренности вперемешку с обрывками вспоротых шинелей, хлещет кровь...
Только это и нужно Хлысту. Эта кровь, эта боль — больше, больше, ее всегда мало, пусть ей пропитается сам воздух, раз и навсегда — чем больше агонии разольется вокруг, чем больше жертв будет принесено, тем меньшая жертва отведена будет ему. Однако, ткнуть себя верными иглами приходится все равно. И, ворвавшись в устроенное Асколем и Шепот царство смерти, окунуться в него, заявить свои права на льющееся отовсюду топливо, использовать его по назначению. Дать импульс. Дать искру.
Полукровка продолжает играть в гляделки с каменным чудовищем.
Невидимая волна, родившись в самом сердце устроенного палачами кровавого ада, расходится по залитой кровью лестнице, сбивая с ног всех и каждого — и если бы только сбивая. Визжит один, схватившись за брызжущие красным дыры на месте лопнувших глаз, захлебывается желчью и кровью, выходящими наружу вместе с дымящимся осколками зубов другой, переваливается с криком за перила третий...
Лишь двое спасены, лишь двое укрыты от кошмара — те, кого Хлыст в последний момент крепко хватает за волосы своими перемазанными в крови — уже не разобрать, где чья — руками. Первым вырывается Асколь, перемахивая через корчащиеся на полу тела. Вовремя — голему надоедает тратить патроны на Ренье, он поворачивается к ним...
Полукровка исчезает. Без размазывания в воздухе, без каких-либо других театральных эффектов. Хотя нет, вот же он — висит на спине каменной громады, подтягиваясь все выше. Голем крутится из стороны в сторону, свободная его лапища крушит стены и наминает бока своему же хозяину, тварь выбивает из себя целые куски, пытаясь расплющить верткого нахала. Скрежеща зубами, в кровь сдирая кожу и обламывая когти, полукровка пытается снять, стереть, соскоблить нужный символ с каменной плиты — буквы обжигают его, заставляют разжать, наконец, руки и упасть назад, переваливаясь через перила.
Но узор уже нарушен, кусочек камня с кусочком первой буквы был уже выдран — и буква незамедлительно гаснет, а слово, что складывается из оставшихся, не оставляет фамильяру больше никаких шансов, безжалостно сообщая, что "правды" больше нет. И заставляя вспомнить, кто он сам.
"Мертвый".
Медленно опуская руки и неуклюже покачиваясь, голем начинает падать. Проломив хлипкое ограждение, истукан летит вниз — изрядно помятый полукровка в последний момент откатывается в сторону и вместо того, чтобы расплющить его своей тушей, отработавшая свой срок громадина пробивает пол, в нем же и застревая. Ошалело глядящий на него Клаус отползает назад...
Последние выжившие — те, что толпятся сейчас на самом верху лестницы — начинают отступать. Нет, они уже просто бегут.
Придавшие сил формулы уже кончили свою работу. Асколь медленно шлепает вверх по кровавому болоту, останавливается рядом с одним из выпотрошенных тел. Рация, висящая на нем, трещит без умолку:
-Лейтенант, что у вас там происходит? Почему мне никто не отвечает? Я уже сказал, что пожалуюсь...
Плохо. Если коротышка сейчас сообразит, что творится на самом деле...
А ведь там, наверху, осталась еще хозяйка голема.
Времени на раздумья особо нет: сорвав рацию, он кидает ее уже вскочившему на ноги полукровке.
-Отвлеки выродка.
-Что?
-Что угодно, — прохрипел экзекутор. — Лишь бы он был занят, пока мы дорежем остальных, — повернув перепачканное в крови лицо к остальным, Асколь чуть повысил голос. — Наверх.
Палачи бросаются вверх по лестнице, стараясь не оскальзываться в разведенном ими же кровавом море. Покрутив несколько секунд рацию в руках, полукровка усмехнулся и вдавил нужную кнопочку. Импровизировать так импровизировать...
-Ах ты корм для чаек! — начинает Клаус, с каждым словом повышая голос и стараясь не сорваться на хохот. — Ты, Шестой Элемент тебе в пятую колонну через седьмую скрижаль, смеешь на нас пасть разевать, работая в такой помойке? Чтоб тебе четыре ноги кабана Мак-Дато в третий глаз ниже спины на всю длину вставили да два раза встряхнули, да субстанционализировали на семнадцать ножей через алхимическую свадьбу иезуитскими проповедями, и дротткветт Гунлауга под тринадцатую становую кость Иоанна Двадцать Третьего загнали!
Последние солдаты — большинство уже на грани помешательства от страха — все еще продолжают пятится, пока не достигают начала коридора, где укрылась хозяйка голема. Открывают жидкий огонь...
-ЧТОООООООО? — визжат динамики на стенах — вдохновенную речь Клауса адресат таки услышал. — Для вас, остолопов там, внизу, многоуважаемый господин Фруалард Теаилла Гергбу! И если хочешь блеснуть знаниями, отрыжка срани вонючего гуля, то не лезь в мою науку! И в мифы моего народа, низменная сволочь из задворок мира! Шестой Элемент тебе только в слюне гибрида тринадцать-да-дцать-раз-по-дцатом поколении явится, когда он сожрет твои потроха вместе с башкой и выплюнет к чертям в Акашу остатки твоего сморщенного, ссохшегося от чрезмерной тупости мозга, наглый щенок!
В конце своей ответной тирады коротышка окончательно срывается на визг — искаженный динамиками, последний, само собой, становится еще омерзительнее:
-Дротткветты? Проповедями? Да ты арию в одну строку не прочтешь без запинок и матерщины после каждого слова, потрох грязной, похотливой, разлагающейся суки-гуля у безрукого Мертвого Апостола под полуденным солнцем! Никчемный солдафон, тебе даже в твоих грязных и низменных снах не приснится то величие, что было у жареного кабана Мак-Дато! Да таких, как ты, конь Кухулина выкашивал бы тысячами и тысчами, пока ходил попастись и воды испить! Захлопни свою пасть, затолкай этот никчемный бред шизофреника себе в глотку и задницу одновременно. И именно в таком ПО-РЯД-КЕ!
Отправляя в ад очередного бойца, Асколь позволяет себе улыбнуться. Кажется, бесноватый карлик, наконец, нашел себе достойного собеседника. Полукровка же и не думал останавливаться на достигнутом, ведь он, наконец, отыскал слабое место — оставалось лишь давить на него посильнее и, желательно, без остановки.
В мифы не лезть, говоришь?
Не то, чтобы он хорошо помнил сказание о бое Кухулина с Фердиадом, чтобы цитировать куски из него со всей достоверностью...что ж, больше останется места для импровизаций и вставок про себя любимого — от них, кажется, Гергбу зверел еще сильнее:
-Для тебя, пентюх навознобородый, я не тупой солдафон, а Клаус Морольф, Его Превосходительство, семь раз благословленный семью губернаторами семи земель подземного мира ясень рощи семени Асмодеева! Ты, напившееся помоев чужого невежества ходячее блудовместилище, не имеешь права называть меня как-то по-другому! — пошел полукровка на новый круг, стараясь как не сорваться в тупой смех, так и не особо обращать внимания на крики убиваемых, что еще доносились сверху. — Был бы ты достойным магом — нашел себе работу у людей, которые заботятся о нормальной охране. Но такой, как ты — достойное украшение этой коллекции некомпетентных недоумков. И в твоей науке, и в знании мифов ты настолько уступаешь настоящим светочам магического мира, что они бы наказали тебя, как милая женщина наказывает малого ребенка, вымыли бы тебя, как в лоханке моют чашки, размололи бы тебя, как мельница мелет доброе зерно, рассекли бы тебя, как топор рассекает дуб, обвили бы тебя, как вьюнок обвивает дерево, обрушились бы на тебя, как обрушивается ястреб на малых пташек! Не смог ты даже начала дать притязаниям и правам твоим на славу и честь колдовскую, крохотный бешеный карлик!
Коридор залит кровью. Позади добивают последних солдат. Но что творится позади, Асколя сейчас не волнует — пока пред глазами есть цель. Хозяйка голема, бледная как смерть, пятится назад, очки давно слетели с ее перекошенного от ужаса лица. В последней отчаянной попытке остановить рвущегося к ней палача, сплетает она в воздухе очередной узор, бормочет что-то, стуча зубами от страха и запинаясь...
Тая в воздухе, уже почти невидимый узор врезается в него, легко преодолевая чары, что наложены на экзекуторское облачение, чуть не сшибая с ног и заставляя остановиться. Это будет даже посильнее Ключей...
Кажется, сердце сейчас просто лопнет, а прокуренные легкие вылетят через рот. Набатный бой в ушах, подкашивающиеся ноги и черные круги пред глазами — все за то, чтобы он тут же и рухнул мордой в пол, дав себя добить. Вот только противница не успевает развить преимущество — слишком уж напугана — и снова отступает, вместо того, чтобы бить, чтобы попытаться умереть, но забрать хоть кого-то с собой. Распространенная ошибка. И наказание за нее следует незамедлительно.
Из трех последних пуль Криста в цель попадает лишь одна, зато прямо ей в колено. Охнув, хозяйка голема завалилась на бок, судорожно скребя пальцами по перемазанному кровью полу. И захлебываясь криком — боль, наконец, вступила в свои права.
-Не добивать, — прохрипел Асколь, схватившись за стенку, чтобы не упасть. — Крист, Шепот — упакуйте ее и...
Остальная часть приказа тонет в истеричных воплях из динамиков:
-Семя Асмодеево? Ничтожнейший потомок выродившейся крови ничтожнейшей из женщин, порванной естеством древнего демона! Только если так, жалкое отребье!
Господи, когда же они заткнутся только...
Картина перед глазами постепенно восстанавливает былую четкость. Наспех наложенные чары окончательно потухают, возвращая телу палача подвижность. Оглядеться по сторонам, стряхнуть оцепенение. Работа еще не закончена.
Крист и Шепот — вся в крови, облачение в дырках от пуль — прижимают отчаянно вырывающуюся хозяйку голема к полу, сводят руки за спиной, защелкивая в кандалы, застегивают на голове холодную железную цепочку, завязывают глаза. Стеклянный доспех Ренье тает на глазах: свои резервы его хозяин уже исчерпал, и теперь, утирая пот с бледного лица, ошалевшим взглядом скользит по заваленному трупами полу и стенам. Хлыста не видно — кажется, бежит вниз, к полукровке...
Надо бы за ними...
Скрип, скрежет, грохот по ту сторону динамиков. И, после исполненного первобытной ярости крика по коридорам снова разносится ругань:
-Да раздери тебя Похоронное Бюро, Ассамблея, Церковь, Папа римский и лично Гавриил своими тушами! Да, я карлик, чертов выродок! Да, я бешеный карлик, в ярости своей достойный великих героев Эпохи Богов! Этот карлик превратит тебя, гнилое животное, в кисель, затем в гуано, затем наполовину в кисель и наполовину в гуано, затем обратно вернет половину тела, оставив половину гуано, потом вернет другую половину тела, превратив предыдущую в кисель, причем ты будешь чувствовать все так, как в аду боль не почувствуешь! А потом этот крохотный бешеный карлик пойдет в обратном порядке! Мал, да удал, и ты будешь молить своим кисельным языком, чтобы я остановился, но не-е-е-ет, если ты гавкнешь, падаль, хоть слово, хоть звук, хоть ползвука, то твоя гнилая глотка поменяется с кишечником местами с сохранением всех, всех, всех прежних вкусовых сосочков! Да ты, сво...
Захлебнувшись руганью, сидящий где-то наверху коротышка заходится кашлем, отплевываясь и судорожно пытаясь восстановить дыхание. Но молчание длится слишком долго и Асколь уже понимает, почему.
-Так на нас напали? — новый приступ визга. — Вот почему никто не отвечает! Неужели все мертвы? Вот конченые идиоты, не способные даже в ряд Фурье комплексные функции разложить! — теперь уже Гергбу заходится истерическим смехом. — Я не знаю, кто вы, отребье, там есть, но вы только что подписали себе приговор!
А вот это уже хреново...
-Все вниз! — Асколь успел крикнуть лишь это.
А потом все здание начало ходить ходуном.
-Филин? Что...что это? — выдохнула Шепот на бегу.
-Это-то? Это мы его вконец достали! — рявкнул в ответ палач, отпрыгивая в сторону, к стене — и вовремя: из пошедшего трещинами потолка вырвался увесистый кусок, упав совсем рядом...
Грохот усиливался. Наверное, если бы они сейчас были на улице, можно было бы подумать, что грозит обрушиться само небо, а так...так это был всего лишь потолок. Вот только для тех, на кого он начал падать, ничего приятного вовсе не было — пусть даже и падал он кусками, давая возможность уйти в сторону.
