Я также наслышан о той, к несчастью моему, маленькой победоносной заварушке, что устроили ваши марионетки ради кучки островов. Наслышан и о маленьком вашем секрете с кучей глубинных бомб(4), который грозит превратить разбомбленный райский уголок, засеянный минными полями, в соленую до горечи Темзу. Спасибо моим хорошим знакомым, что подают мне такие интересные новости к завтраку, к великому счастью, не состоящему из ваших никчемных безвкусных мюсли и холодного чая с яичницей. Современный мир, трясущий в пароксизмах паранойи ядерными чемоданчиками и с придыханиями поглаживающий красные кнопки, таков, что подобных промахов не прощает — вашим людям придется долго и упорно вертеться ужами на сковородке, чтобы выйти сухими из воды. Или никак вы вдохновились событиями почти двадцатилетней давности, когда мир замер в дуэльной стойке, вооруженный заряженными пистолями, могущими снести мир? Мне понятна попытка восстановить уязвленную после Второй Мировой гордость — из крупнейшей империи Великобритания стала всего лишь кучкой островов рядом с Германией и Норвегией, теснимой на ничтожной площади моей родной Ирландией. Но все равно примите мои поздравления — впервые за последние сорок с лишним лет вы смогли высунуть голову из песка и заявить, что на море ваша так называемая "держава" все еще что-то может показать остальному миру, пусть так и не смогли в итоге обойтись без бездумных ошибок. Куда вашему народцу тягаться с атлантами, на плечах которых покоится современный мир...
Но что это я все о себе да о других. Я с полным правом считаю себя вашим давним знакомым и личным неутомимым врагом, чью жажду мести и ненависть уже не утолить простым падением вашей семейки и казнью на лобном месте. Даже десять таких казней не принесут мне удовлетворения, как и унижение и уничтожение всего того, в чем вы считаете себя мастерами — на подобное хватило бы времени и жизни только у Истинных Предков, ибо вещей этих не счесть, а поистине вы сильны лишь в пустой надменности. Посему я лишь поинтересуюсь вашим здоровьем, лорд Верферт Бартомелой, и вашего драгоценного наследничка — та же свиная матка, что нашли вы в грязном хлеву для противоестественного акта зачатия наследника, абсолютно безразлична моему интересу, ибо не вкушаю я провонявшего мочой и дерьмом мяса нечистых животных, что ваш род находит себе в жены из раза в раз. Так как поживает мой заклятый враг? Не пришли к нему десять казней египетских, не обратились ли остатки Темзы в кровь вперемешку с калом, не нашел ли он лягушек и тварей водных в тех местах, куда взор люду простому закрыт? Не облепил ли его и всех его жалких прихвостней неотвязчивый, жадный, как и вы сами, до крови гнус? Может, мор свалил всех тех дойных коров, что обеспечивают вашу ничтожную жизнь и жизнь твоих отпрысков? Град каменьев огненных не сровнял вашу хибару с землей, саранча не довершила того, что начал мор, тьма не застила вам веки, не давая пошевелить ни единым членом разжиревших телес ваших? Не подохли ли первенцы ваши подобно бездомным собакам в канавах? Если учесть вашу щепетильность в плане детей, свойственную вам как примеру — весьма позорному, прошу заметить — для подражания остальным, то стоило бы вам поостеречься: ваш Моисей может уже направляться к вам и не верить на слово вашим лживым, как речи фараона, обещаниям. Должно же подобное рано или поздно случиться, не правда ли? Любому тирану рано или поздно бросают вызов, и примеров сему великое множество — от Гая Юлия Цезаря до Наполеона Бонапарта. Самоуверенность — никуда не спешащий и весьма коварный убийца, и уж вас он распотрошит как живодер — больную собаку.
За сим я заканчиваю свое письмо — оно вышло немного короче, чем обычно. Я бы попросил меня извинить за подобное пренебрежение моей и вашей стародавней традицией, но ни разу не хочу марать руки о ваши слова. Меня ждет работа всей моей жизни, которую вам, праздным тупоголовым ослам, в жизни не то что не осилить — не прочитать постановки проблем всеми десятью коленами. Откланиваюсь и плюю желчью на ваши седые головы, желая вам крушения всех ваших мелочных надежд,
Искренний в своей ненависти к вам,
Ф.Т. Гергбу."
Лорд хрипло хохотал, вслух перечитывая некоторые строчки по нескольку раз — похоже, обмен подобными любезностями и правда был в традиции у этих двух могущественных магов — теперь она могла бы сказать при случае, что знала лично уже обоих. Лицо ее оставалось раскрасневшимся и вытянутым от удивления — нет, даже от шока — но причиной тому был вовсе не оскорбительный тон письма, как, наверное, подумал Бартомелой. Нет, в ужас ее привели иные строки — тот полупрозрачный намек на грядущее в одном из последних абзацев, который наверняка не останется без внимания лорда. Внутри нее все кипело от ярости. Жалкий коротышка, проклятый выродок! Как он вообще посмел намекать их главному врагу на его планы, да еще в такой грязной манере? Чувствуя, как до боли сжимаются кулаки, она пообещала при случае отхлестать помешанного ирландца по его наглой мерзкой морде. Никто не смел его ни с кем сравнивать, никто не смел говорить о нем в такой манере — она всегда заботилась о том, чтобы таковые люди, если они все же находились, как можно быстрее узнавали цену своей ошибки и то низменное количество прощения, что в ней осталось — в отличие от любви к нему. Он заплатит. Все они заплатят, когда придет время, и лишь тогда она сможет остаться с ним. Остаться в мире белого безмолвия и тишины, в мире, избавленном от страданий и боли — навсегда...
Прикрыв глаза, она вновь вспоминала о своем избавлении.
Она очнулась от ударов — кто-то лупил ее по раскрасневшимся от холода щекам, да так сильно, что голова моталась из стороны в сторону, будто у куклы. Кое-как разлепив скованные льдинками глаза, она смогла увидеть перед собой чудовище, что сгребло ее мертвой хваткой — чудовище в тяжелой ушанке и колючей шинели — еще двое с автоматами наперевес стояли чуть поодаль.
-Жива?
-Чуть.
-Прикидывается, сука...
-Здесь кончаем или как?
-Сказали везти до центра. Специалист уже выехал...
-Специалист, м-мать его...как задницы в креслах тереть, все специалисты...
-Может, здесь кончим? А то еще выкинет чего в машине.
-Не хочу мараться. Да и крику потом будет...
-Ну смотри, хозяин — барин. Ладно, вколите ей пару кубиков той херни и погнали. Я уже все себе отморозил...
Сильные руки в перчатках встряхивают ее, ставят на землю.
-Ровнее держи, ровнее! Да не тряси ты ее!
Холодно. Как же холодно.
Что...
Что они делают?
Что они делают с ней?
Чем она все это заслужила?
Хочется вновь зажмуриться, но взгляд застывает на мучительно медленно приближающейся игле.
-Шею-то ей открой, умник.
Холодно. Холодно и больно. Чужие руки давят тисками, бесцеремонно ощупывая ее почти уже околевшее тело. Как хорошо, что она почти не чувствует...
Короткий укол, короткая вспышка боли в районе шеи — и холод становится словно в два раза сильнее, начиная растекаться по телу с новой силой. Бежать некуда. На нее наплывают, растекаясь пред взглядом, раскрасневшиеся, поросшие щетиной морды, жирно блестящие глаза, форменные ушанки и меховые воротники. Хочется кричать, но уже нечем. Хочется плакать, но она все выплакала уже давным-давно. Ей не выйти из этого тихого дворика, где она упала, обессилев, несколько часов назад.
-Готово. Потопали.
-Обожди, — один из голосов снижается до шепотка.
-Ну чего еще?
-Ей все равно в печь дорога. Я тут подумал, чего добру-то пропадать, а?
Жуткий смысл этих слов, вытолкнутых сквозь пожелтевшие зубы, доходит до нее, уже когда троица успевает о чем-то договориться меж собой. Когда уже успевают заранее поделить ее — свою законную добычу. Один отходит чуть в сторонку — караулить единственный проход. Другой рывком сдирает с нее примерзшую из-за крови курточку, сдирает вместе с кусками кожи.
-А они не... — один, кажется, волнуется.
-Пока рапорт не написан, никто не узнает, как цель сдохла, — успокаивает его другой. — И что до этого было — тоже. А писать его кому?
Дружный хохот. Стянутая перчатка лезет в карман, а к ней тянется жуткая, шершавая лапища, ухватывает за волосы.
Это происходит не со мной.
Не со мной. Не со мной. Не со мной.
Меня здесь нет. И того, что сейчас будет — тоже нет.
Ничего...
Ничего больше нет...
-Эй, ты! Сюда нельзя! Нельзя сюда, я сказал! Стой, стрелять б...
Все происходит, словно во сне. Тихий выстрел — едва слышный хлопок на фоне громогласного ржания этих раскрасневшихся морд. Тихо сползает в снег, оставляя на стене неровную красную дорожку, тело солдата. Слабнет в мгновение хватка другого, он толкает ее в сторону, в снег, тянется к кобуре...
Второй выстрел вминает его лицо внутрь черепа, превращая в кровавую кашу — гигант в шинели грузно заваливается на спину, последний — совсем молодой — что-то визжит, рвет с перевязи автомат...
Три хлопка сливаются в один, расцветают на сизо-серой шинели красные цветы.
-Но...я...только...я...только...
Лицо молодого солдата по-детски обиженное и по-детски же нелепое. Не менее нелепое, чем его смерть. Сползши на землю, он продолжает загребать перчатками снег, тянется к автомату, страшно скрючив пальцы...замирает.
-Наконец, она уселась в уголке, за выступом одного дома, съёжилась и поджала под себя ножки, чтобы хоть немножко согреться...
Снова.
Снова он.
Снова этот голос.
-Но нет, стало ещё холоднее, а домой она вернуться не смела: она, ведь, не продала ни одной спички, не выручила ни гроша — отец прибьет её!
Высокий человек в старом пальто приближается и продолжает свою монотонную речь. Снег холодит ноги, но она не может найти в себе сил подняться. Ее бьет дрожь — снег вокруг пропитывается текущей кровью...
-Ах! Одна крошечная спичка могла бы согреть ее! — человек в старом пальто прячет в рукав до смешного крохотный пистолетик, что крепится к ладони на каком-то чудном ремешке. — Если бы только она смела взять из пачки хоть одну, чиркнуть ею о стену и погреть пальчики! Наконец, она вытащила одну. Чирк! Как она зашипела и загорелась!
Кто...кто же...
Кто же...
Кто же это?
Сил двигаться уже почти нет, хорошо что есть еще силы просто дышать — пусть и с болью. Подняв голову — все лучше, чем смотреть на убитых — она снова видит его спокойное лицо. Он подходит еще ближе.
-Здравствуй, девочка со спичками, — он улыбается — в улыбке этой такая боль, что ей становится почти стыдно за то, что она смела плакать, в лице этом такая скорбь, что все ее беды по сравнению с ней значат едва ли не меньше, чем раздавленный ненароком комар. — Я, кажется, почти опоздал.
-К-кто в-вы? — вот и все, что она, стуча зубами, может выговорить.
-Кай, — еще один шаг вперед — и вот он уже протягивает ей руку без перчатки. — Поднимайся.
-Пожалуйста...не делайте мне больно...
-Я ничего тебе не сделаю, девочка со спичками. Поднимайся, или замерзнешь.
-В-вы...в-вы...они... — она с ужасом смотрит на тела.
-Думаю, я мог бы убедить их и иначе, — безразлично говорит он, пожимая плечами. — Хотя нет, не думаю. Их не убедили бы никакие документы...они бы все равно не сочли сейчас меня равным себе. К счастью, есть вещь, перед которой — и лишь пред ней — все до единого равны. Поднимайся.
Это сон. Это все сон...
Это...
Если это просто страшный сон, что будет плохого, если она возьмет терпеливо ждущую ее руку?
Спустя всего секунду она узнает, что.
Тело ее прошивает такая нестерпимая боль, что она кричит — хрипло, натянуто, с надрывом — но он уже сжимает свои пальцы и рывком поднимает ее на ноги. Срывает с себя пальто, накидывая ей на плечи, резво застегивает верхние пуговицы — и лишь тогда отпускает ее закоченевшую ручонку. Лишь тогда кончается боль.
-В-вы сказали...что...
-Я могу избавить тебя от любой боли, кроме этой, — тихо говорит он. — Твоя смерть змеей извивается внутри тебя, твоя смерть тянется ко мне, зовет меня по имени. С этим ничего нельзя поделать.
-Вы...
-Лишь зеркало, — не дожидаясь, пока она вновь упадет на асфальт, он вцепляется в ее лицо своими ледяными пальцами, разгоняя от него по голове и по всему остальному телу волну обжигающей боли. — Что ты в нем видишь?
Безразличные глаза моргают раз, другой, третий...вот их уже и нет, вот и холодная темная бездна, от которой она не в силах отвести измученный взгляд. Бездна вглядывается в нее в ответ, жадно и бесстыдно, бездна ищет в ней что-то...что-то, что нужно ему...
-Чиста, еще чиста, — тянет он, разжимая хватку. — Ты пока еще достаточно чиста, девочка со спичками. Возможно, ты бы смогла выдержать...возможно, ты бы смогла стать...
Бездна отступает, уплывают прочь холодные руки. Сил держаться уже нет — обессилев, она вновь падает на землю. Уже не важно, уже нет смысла...пусть он замучает ее, пусть он убьет ее, что угодно, только бы не то, что было за его глазами!
-Пожалуйста...
-Ты знаешь, как кончается эта сказка, правда? Ты знаешь? — монотонный голос вновь лупит по ушам. — Ты можешь остаться здесь...ты можешь ждать, пока не кончатся спички...можешь расходовать их по одной, а можешь зажечь все сразу...конец будет один. Конец будет холодным. Очень холодным...
Зачем? Зачем он это делает? Зачем он истязает ее так изощренно, так умело — подарив едва заметную надежду, и почти сразу начав ее рвать и топтать?
-В холодный утренний час, в углу за домом, по-прежнему сидела девочка с розовыми щёчками и улыбкой на устах, но мёртвая, — человек с бездной за глазами нависает над ней, безжалостно читая строки сказки. — Она замёрзла в последний вечер старого года; новогоднее солнце осветило маленький труп...
С каждым словом словно уходит тепло, словно утекает жизнь — и не поможет тут его ветхое пальтишко...
-Имя, — тянет он руку вниз, крепко сжимая ее горло. — Скажи мне свое имя и все закончится.
Она говорит — натужно хрипит, надеясь, что хоть теперь он не врет. Но стоит ему услышать ответ, как хватка тут же слабнет, тут же отходит боль.
Он снова улыбается своей мученической улыбкой.
-Я забираю его, — помолчав, говорит он. — Я забираю твое имя и твою боль. Но я даю тебе выбор.
О чем...он...говорит?
-Взгляни вокруг. Что ты видишь, лишенная имени?
Он встает за ее спиной, указывая куда-то вперед. Воспаленными глазами она глядит туда, в надежде увидеть долгожданную смерть, но видит только...
Снег.
Чувствует только...
Холод.
-Белое безмолвие. Единственная чистота, доступная этому миру. Единственное, что может спасти его, избавить от страданий и боли. Меня, тебя...всех нас. Ты мертва. Ты околела в этих снегах, но вознесешься ли ты туда, где не будет боли, решать лишь тебе. Я никого никогда не неволю.
Он вновь протягивает руку — в этот раз на ней прочная кожаная перчатка — когда только успел?
