-Осевые храмы один, два, три, доложиться. Прием.
-Первый, все готово. Прием.
-Второй, все готово. Прием.
-Третий, все готово...
Еще один взгляд на курган. Курган велик, огромен — больше тех, что Валерьян когда-то видел в Скандинавии — курган незыблем и тих.
Пока что тих.
-Взрывчатка установлена, — шипит, поравнявшись с магом, тварь в черной маске — один из жутких "глушителей". — Прошу вас.
На губах Валерьяна пляшет безумная ухмылка. Видели бы его сейчас бывшие однокурсники и бывшие коллеги из Башни, видели бы его все эти тупые старики, вся эта живая ветошь, что там преподавала. Видели бы они, каких он высот достиг у себя на родине, пока они гниют в своих кабинетах над пыльными книгами...
Ох, знали бы они, что он начинает этим самым взрывом, какие силы приводит в движение. Они бы сошли с ума от ужаса, задохнулись бы от гнева, умерли бы от зависти — ведь они, пусть хоть тысячу раз маги, всего лишь одни из многих и не суждено им добиться ничего стоящего, не смогут они оставить свой след в истории.
В отличие от него, ведь сейчас Валерьян отдаст приказ и столкнет первый камушек — а пред глазами его уже катится будущая лавина...
Он все еще медлит, не в силах поверить, что именно с него все начнется. Что именно он даст старт генеральному плану Ленинградского Клуба.
Плану Кая. Его большой игре.
Валерьян смотрит на величественный курган. На вампиршу. Поднимает было опущенную рацию.
-Осевые храмы, внимание. Выполняйте подрыв на счет ноль. Пять, четыре, три...
Слышно, как вампирша скрипит от напряжения зубами.
-...два...
Звенят комары над ухом, шумит лес.
-...один, ноль, пошел!
Грохот такой, что взрыв, как ему кажется, должен поднять на Луну весь курган, разметав по кусочкам. Но нет, доза рассчитана точно — взрывчатка пробивает для них проход. Проход внутрь страшной горы, замурованный многие века назад.
Хрипит рация, сыплются один за другим доклады. Слышны радостные крики в этих помехах.
Секунда в секунду. Поразительно, но — они смогли!
Валерьян улыбается. Он, конечно, не может этого видеть, но он знает, что прямо сейчас оседают на землю три величественные церкви — или же падают с грохотом в пыль и песок их обломки. Представляет, как смяло, как искорежило раздутые купола, как вывернуло и разнесло на куски массивные кресты, как выбило окна, в щепки разворотило алтари, расколотило витражи.
Как мощнейшее Замкнутое Поле, державшее Двадцать Второго в заточении одно столетие за другим, лопнуло, словно мыльный пузырь.
-Автобус, — бросает Валерьян, но в этом нет нужды — машину уже давно гонят на полной скорости к развороченному проходу в курган.
Машина битком набита людьми — нет, не людьми, выродками — остается надеяться, что их дрянная кровь сгодится, что Двадцать Второй не будет очень уж придирчив в первые минуты своего пробуждения. И что это поможет ему не впасть в безумие. Автобус гонят к кургану, накачанные транквилизаторами и связанные тела катаются там сейчас, наверное, по полу, ломая себе шеи. О них Валерьян не думает. Думает он о том, что вот, сейчас...
Да. Вот оно.
-Воронцов, переключитесь на шифрованный канал. С вами будет говорить Кай.
Его рука дрожит. Он медленно отходит подальше от вампирши и остальных, ступая по сырой траве. И, сделав то, что ему сказали, слышит голос, который слышал лишь два раза в своей жизни.
Пусть даже ни разу владельца этого самого голоса он и не видел живьем — и вряд ли когда-нибудь увидит.
-Как все прошло? — голос сух и лишен эмоций, голос этот холоднее льда.
-Мы...мы справились, — выдыхает Валерьян, утирая пот со лба. — Защита пала, пробой успешен. Думаю, он пробудится с минуты на минуту. На всякий случай я приказал...ему уже везут кровь.
-Вы отлично сработали, — скупая благодарность, но значит для мага она больше, чем любые награды, которые могла бы дать ему Ассоциация. — Позвольте начать переговоры его Апостолам. Как только они объяснят ему основное, вступайте в дело. Свою роль вы знаете.
-Я не подведу. Порфирий Печальный будет нашим.
-Он уже наш. Просто об этом еще не знает, — голос становится чуть теплее. — Вы много сделали, Валерьян. Этот день войдет в историю, и вы вместе с ним, не сомневайтесь.
-Я...
-Ничего не бойтесь. Я знаю, в этот момент можно начать сомневаться...так вот, не сомневайтесь. Без этого было не обойтись.
Правда? Без всей этой крови, без закопанных в лесу в наспех вырытые ямы бойцов, без криков раненых и убиваемых, без выстрелов в затылок, одиннадцати чудовищ и их отца, которого он сейчас освободил от многовекового сна?
-Чтобы победить то зло, против которого мы выступаем, нужно не меньшее. Чтобы приковать зверя, нужен другой зверь, Валерьян. И вы нам его достали.
Валерьян Воронцов смотрит на развороченный вход в курган.
Он сделал это. Он толкнул свой камушек и дал дорогу лавине. Он должен чувствовать гордость. Радость. Восторг.
Но почему-то сейчас в душе его шевелится лишь предательский, ледяной ужас...
Интерлюдия 1. Последствия.
1975 год.
Просторный, чистый кабинет. Ослепительный свет из новеньких ламп невыносимо резал глаза — забравшийся в огромное кожаное кресло с ногами мальчишка то и дело трет их рукой — по золотому перстню на каждом пальце. Он заспан и раздражен, он встревожен, пусть по нему и не скажешь. Пред ним — внушительных размеров деревянный стол, заваленный бумагами, и, прямо напротив — еще одно кресло с высокой спинкой, повернутое к стене — хозяин кабинета сейчас в настолько плохом настроении, что даже видеть его лицо не хочет, предпочитая пялиться на старинные гобелены.
-Давненько не приходилось вставать в шесть утра, — мальчишка пытается добавить в голос веселых ноток, но усталость все равно чувствуется. — Нет, не так. Давненько меня никто не выдергивал в шесть утра. Знаешь, оно могло бы и подождать...
-Не могло, — сухой голос из повернутого к стене кресла, сухая морщинистая ручонка скребет пальцами по подлокотнику. — Не могло. Данные получены час назад. Знаешь, почему так оперативно? Потому что это началось везде. Ассоциация на ушах. Никто ничего не понимает, но они уже бегают по потолку и орут белугой. А вслед за ними и у нас...
-Я ничего не чувствовал.
-Еще бы. Ты же просто ходячий труп. А вот некоторые наши другие...агенты... — человек в кресле заходится кашлем, сухонькая рука, до того шлепавшая по подлокотнику, скрывается в кармане и выдергивает платок. — Четыре утра. Три подконтрольные семьи полукровок — знаешь, совсем выродившиеся, со следующего поколения думали вовсе снимать с учета — все до одного просыпаются и впадают в бешенство. Спустя пять минут еще звонок, теперь уже несколько наших ESP. Всем снилось одно и то же, но они не могут вспомнить, что. Все проснулись на грани истерики, помешательства. Все говорили, что ощущение было такое, словно их окатило ледяной водой.
-Два случая — совпадение, три — повод вытаскивать нас из кроватей, да?
-С четырех часов утра в госпитали стали поступать дети, как правило, до трех-пяти лет. Необъяснимые припадки, нервные срывы. Тех, кого успели уже проверить...черт, столько потенциальных психиков и скрытых гибридов мы еще никогда не вылавливали за раз.
-Это все?
-Нет, не все, и не смей меня перебивать, пока я не закончу. Десять минут назад пришли факсы, рассвет в Средиземном море. Тебе бы стоило посмотреть...
-Есть на что?
-На берег. На берег, на который невозможно ступить, чтобы не вляпаться в дохлую рыбу. Уже пять звонков из разных стран, а везде одно и то же. Птицы. Они камнями падают вниз.
-Что-нибудь еще?
-Звонки и телеграммы продолжают поступать, как к нам, так и в Башню. Мы держим связь, но...пока никто ничего не понимает.
-Есть ли что-то...что-то вроде эпицентра?
-Ищем. Лично мне на глаза уже кое-что попалось...за полчаса до начала этого бардака — шторм в двенадцать баллов в Баренцевом море. Мы бы не узнали, если бы в той области не был по случайности наш человек с рутинным расследованием — он уже должен был сегодня собираться домой, но непогода его задержала. Говорит, что никогда еще не видел, чтобы природа так сходила с ума...
-И теперь ты хочешь услышать мое мнение, — мальчишка развел руками. — Думаешь, что я отвечу тебе на все вопросы и все решу за пять минут, да?
-Думаю, что ты попытаешься, чтобы хоть как-то оправдать свое присутствие здесь, — рука с зажатым в ней платком вновь опустилась на подлокотник — на платке застыло несколько красных капелек. — В противном случае рекомендации на твой счет, полученные тем, кто будет после меня...будут не столь приятны, как тебе того бы хотелось.
-После тебя. А кто будет после тебя?
-Нарбарек.
-Всегда Нарбарек, — мальчишка зло ухмыляется. — Ни на грамм у вас фантазии.
-Традиции, — человек в кресле снова заходится кашлем. — Итак, я жду ответа, ибо данные к задаче тебе уже были озвучены. Что происходит?
-Боюсь, я тут не помощник, — с трудом сдерживаемый смешок. — Вот спросили бы вы меня на пару тысяч лет раньше...а сейчас я, как уже было замечено, просто ходячий труп. Меня давным-давно забрали из-под ее крылышка, так что может кричать сколько угодно — все равно не услышу.
-Не паясничай. Я прекрасно знаю твои текущие возможности, равно как и утерянные. Предположи. Ты ведь знаешь ее лучше кого бы то ни было из нас. Должен и знать, почему она может так...злиться.
-Начнем с того, что не надо приписывать ей ваши примитивные эмоции. Это просто часть защитной реакции, как у вас...ладно, как у нас...как у нас боль, если уж на то пошло. Да, боль штука паршивая, но что бы мы без нее делали, скажи мне? Как бы узнавали о патологии? Впрочем, я думаю, тебе и так это все понятно. Вопрос в другом — какая именно боль перед нами? Уж точно не хроническая...
-Почему?
-Потому что та никогда и не кончалась. А пошла с того момента, как человечество начало ее резать по живому.
-Тогда, речь идет, наверное, о боли острой, так? Где-то — мы пока не знаем, где и как именно — была нанесена травма достаточной силы, чтобы она отреагировала на это вот таким образом...
-Возможно. Боль стойкая, острая, сильная. Мы сейчас видим, как она проявляется, но, уверяю, закончится это так же быстро, как и началось. Но есть еще один вариант, тоже не самый приятный...
-Продолжай.
-Добрые люди...
-Что? — хозяин кабинета встрепенулся.
-Добрые люди отрезали мне ноги, чтобы я не оставлял их. Отрубили руки, чтобы я не мог защититься...
-Переходи к сути. Твои старые сказки мне сейчас весьма слабо интересны.
-А без этого ты не поймешь. Я говорю о боли, которую ты чувствуешь там, где уже ничего нет. Которую ты уже в принципе не можешь чувствовать, но она все равно тебя не оставляет. Которая останется, даже если твой протез будет живым... — шутливый тон окончательно исчез, растворившись в бесконечной холодной тоске. — Когда я выпал из-под ее крылышка, реакция была такой же. Фантомная боль. Попытка дотянуться до того, чего уже нет, что пропало неизвестно куда...что уже никогда не вернется. Ты просто не можешь поверить, что лишен этого, ты будешь пытаться почесать отрезанный палец, ты будешь чувствовать, что потянул левую ногу, даже когда она ушла по своим делам...
Хозяин кабинета воспользовался паузой, чтобы снова откашляться в платок. Но речь своего собеседника прерывать не стал.
-Она что-то потеряла. Не знаю, что, не знаю, как. То, что мы сейчас видим, скоро прекратится, но если я прав, то эта боль останется с ней уже навсегда...
Дождь лил с самого утра — холодный и мерзкий, поначалу даже с градом. Дождь никак не думал кончаться, черные грозовые тучи не только не светлели, но становились, кажется, все больше и больше. Где-то там, вдалеке, то и дело сверкали молнии.
Мокрый асфальт пустынного шоссе остался позади. Они уже вышли в поле, перемахнув через смехотворную защитную оградку. Огромное поле, простиравшееся, кажется, до самого горизонта, океан мокрой травы под черным небом, под стеной ледяной воды, под вспышками молний, в раскатах грома и бешеном вое ветра.
Семь пар ног мнут траву, семь высоких фигур в потертых дождевых плащах идут через этот океан, и только капли стучат по капюшонам, только молнии пляшут в небе и в их глазах...
-Здесь?
-Здесь.
Это и правда сложно не услышать. Это перекрывает все — гром, ветер, треск ломаемых деревьев, вопящие сирены где-то вдали...
Отчаянный, безумный, полный боли вой, грозящий, кажется, расколоть небо и землю. Вот он на мгновение затихает, и остается лишь ветер, гром и небесный огонь, а вот снова все меркнет пред этим чудовищным криком — криком души, несомненно, вопрос только, чьей?
К сожалению, они знают ответ.
Сорвала совещание Прародителей. Уничтожила половину замка, чуть не растерзала свою хозяйку. Восемнадцать убитых из числа стражи - и это только полноценных Апостолов. Вырвалась наружу — и счет сразу идет на сотни. Девятнадцатый вместе со всем кланом...хорошо же пошла, ничего не скажешь...
-Может дойти до города.
-Нет.
В голосах их нет злости, нет страха, нет вообще ничего, кроме бесконечной усталости, равно как и на лицах — у многих покойников они более радостные и приятные.
-Если дойдет, подождем. Зачистим остатки.
Решение абсолютно правильное и абсолютно безжалостное: эмоций им не положено, но он уже взвесил все "за" и "против" — со стороны целесообразности, затрат сил на самостоятельное избавление от свидетелей и количества времени, которое на это уйдет, придя к выводу, что тварь, за которой они идут, справится куда быстрее их.
-Не дойдет.
Они делали это уже не единожды, более того, они успели отработать свои действия в такой ситуации почти до автоматизма. Иногда все было быстро, иногда не очень. Иногда проливалось много крови, а иногда они успевали почти вовремя...
Но уже давно, очень давно, они не видели ее в такой ярости. И не слышали такого воя — в нем было столько боли, что на нее не смогли не отозваться даже их казалось бы давно и накрепко зачерствевшие сердца.
Оно там, впереди, оно за лесом. А там, где оно проходит, леса уже не остается — в бешенстве своем оно ломает деревья, вырывая их с корнем, крушит вековых исполинов, с такой же легкостью, с какой человек может сломать спичку, выбивает из земли целые пласты, рвется вперед, уничтожая все на своем пути. Воет, запрокинув голову, хрипит, пуская пену, ревет от ярости...плачет от бессилия.
Уже близко. Они замедляют свой шаг, останавливаются тут, посреди мокрой травы — семеро усталых существ, когда-то давно на собственной шкуре узнавших, что значит быть героем. И что это вовсе не то, чего каждый из них когда-то хотел.
Уже близко. Они перешептываются, обмениваются мрачными шутками и печальными предсказаниями. А потом замолкают, вглядываясь в лес.
